«Две линии судьбы. Когда остановится сердце»

3242

Описание

Две линии судьбы Богатая молодая девушка Соня Козельская мечтает жить долго и счастливо с избранником своего сердца. Но он бросает ее, променяв на другую, а спустя год Соня умирает от отравления. При этом едва не погибает и ее тетка Валентина, недавно переехавшая к племяннице из Сургута. Адвокат Лиза Травина уверена – это убийство, и начинает расследование… Когда остановится сердце Казалось бы, у известной киноактрисы Людмилы Дунай множество поклонников и она купается в любви. Но лишь некоторые догадываются, что в жизни Людмилы нет ничего, кроме работы… Муж предал, дочь отвернулась. Судьба приготовила ей новое испытание… Однажды Людмила приходит в себя в загородном доме подруги с ножом в руке. А рядом – мертвые тела хозяйки дома, приятеля и банкира Щекина, который приехал увидеться с Дунай, так как влюбился в нее без памяти…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Анна Данилова ДВЕ ЛИНИИ СУДЬБЫ. КОГДА ОСТАНОВИТСЯ СЕРДЦЕ (сборник)

Две линии судьбы

1. Май 2010 г. Лиза

— Лиза, я понимаю, ты волнуешься, но нельзя же так много курить! — воскликнул Дмитрий Гурьев, Лизин муж, глядя на то, как и без того бледная, с нервным лицом и воспаленными глазами жена снова берется за сигарету, едва успев затушить предыдущую. — Да найдется твоя Глафира! Она, как ты сама понимаешь, не иголка в стоге сена и к тому же обладает завидной природной проворностью, умом, а потому с ней в принципе ничего не может случиться.

— Но ее нет уже два дня! Она не из тех людей, которые исчезают по своей воле, не предупредив своих близких. А я, надеюсь, не чужой ей человек. И пусть я всего лишь работодатель, пусть даже хозяйка, но между нами всегда существовали дружеские, теплые отношения. К тому же в последнее время на меня навалилось столько работы, что я только теперь поняла, как же заметно она облегчала мне жизнь, как много для меня делала. И вообще — я к ней привыкла!

— Лиза, ты так говоришь о Глафире, словно знаешь, что с ней действительно что-то случилось. И почему ты упоминаешь о Глаше в прошедшем времени?

Супруги завтракали в кухне. Вернее, кашу ел, запивая ее кофе, Дмитрий. В домашнем халате, но умытый, с тщательно причесанными волосами. Просто красавчик из мужского журнала мод. Адвокат, так же как и его жена, он, в отличие от специфики ее занятий, связанных в основном с расследованиями преступлений, работал на влиятельных лиц города как человек, нанятый для обеспечения безопасности потенциальных преступников. Оба супруга занимались серьезными и ответственными делами, требовавшими много сил и времени, а потому им редко удавалось даже позавтракать вместе, не говоря уже об ужине. Дмитрий, знавший о привязанности жены к ее помощнице, энергичной и ловкой Глафире Кифер, понимал, что Глашу следует найти как можно быстрее, причем во что бы то ни стало. Иначе Лиза совсем потеряет покой. Тем более что Лиза была беременна на третьем месяце.

— Тебя что, покормить с ложечки? — рассердился Дмитрий. — Нельзя же так!

— Дима, прошу тебя, только не говори мне про еду… Я на нее вообще смотреть не могу… — взмолилась Лиза. В пижаме, с растрепанными длинными волосами, она сидела на высоком табурете, обхватив колени одной рукой (в другой у нее дымилась очередная сигарета), и раскачивалась как маятник. — И, как нарочно, Адам поехал к своим родственникам в Крым. Я звонила ему тысячу раз — он молчит.

— Да он просто отдыхает, ваш Адам.

Адам был мужем Глафиры. Они познакомились в баре модного в городе ресторана «Ностальжи». Адам работал там барменом и очень любил свою работу, хотя и очень уставал. Во вторую смену, когда он возвращался домой за полночь, нередко бывало, что он не заставал Глафиру, которая, вместо того чтобы поджидать мужа с ужином, выполняла поручения своей хозяйки — следила за кем-нибудь или вообще мчалась куда-то в поезде или летела в самолете в поисках необходимой информации. А могла и просто сидеть в их конторе, изучая материалы или выкапывая из толстых архивных томов уголовного дела что-то очень важное, способное повлиять на судьбу человека.

— Пойми Адама, Лиза. Человек целыми днями стоит за стойкой бара, обслуживает подвыпивших клиентов, выслушивает их болтовню, делает вид, что ему все это интересно, а сам в это время думает только о Глафире… Делает коктейли, отсчитывает сдачу, протирает стаканы, а случается, как ты сама рассказывала, и развозит клиентов по домам. Да он элементарно устал, понимаешь? Взял человек — и отключил телефон!

— Это исключено, — Лиза произвела некое движение руками, изображая категоричный крест. — Ты вот смог бы отключить телефон, зная, что я буду звонить?

— Нет, конечно, ты же знаешь.

— Адам вообще не может дышать без своей Глаши. И это просто удивительно, что он один отправился в Крым. Кажется, у него там заболел кто-то из родственников, вот он и помчался… А еще, что уж тут скрывать, он является единственным наследником этого дяди… или брата дяди… Вот знать бы, что это окажется таким важным, я на все детали обратила бы внимание. Словом, ему просто необходимо было поехать туда. А Глафиру я бы не отпустила, это правда. Но все равно — он не мог отключить телефон.

И в эту минуту замурлыкал ее собственный телефон. Она взяла трубку и напряглась.

— Да? Ох, господи… Это ты, Адам? Наконец-то. Мы как раз говорим с Димой о тебе — что ты не мог выключить свой телефон. Что? Понятно… Украли в поезде? Так я и знала. Да понятно, что теперь придется восстанавливать все номера… Я помогу тебе. Ты мне скажи, где Глаша? Она случайно не поехала с тобой? Что? Не знаешь? Вот елки-палки! Куда же она подевалась? Ее уже два дня нет на работе. И телефоны ее молчат…

И тут она, понимая, что не должна была волновать Адама, который находился в Крыму по важным семейным делам, вздохнула. Посмотрела с виноватым видом на Гурьева, покрутившего пальцем у виска — мол, ну и зачем тебе все это нужно было говорить?!

— Ладно, Адам, прости… Просто я не знала, у кого еще можно расспросить про Глашу. Значит, и ты ее тоже потерял… Вернее, не можешь дозвониться? Что? Нет-нет, об этом можешь не беспокоиться. Никаких таких страшных, как ты говоришь, дел у нас в последнее время не было. И ее никто не мог украсть. Поверь мне, в последние месяцы мы работали в очень спокойном режиме, и практически никакого криминала… И уж если бы кто-либо и решил кого-то убрать…

Гурьев сделал страшные глаза.

— Я просто хотела сказать, что если бы кто-нибудь и захотел отомстить за что-то такое, то действовали бы против меня, понимаешь? Глафира же — обыкновенный исполнитель. Ладно, Адам, не переживай. Это телефон твоего родственника? Хорошо, я поняла, я сохраню его и буду держать тебя в курсе… Не дрейфь… Все будет хорошо… — она отключила телефон. — …и мы поженимся.

— С кем это вы поженитесь? — Гурьев возмущенно смял в руках салфетку. — Что ты ему наговорила?! Зачем рассказала про Глашу?

— Вообще-то он ее муж, как ты знаешь… — заметила Лиза. — А если бы я, к примеру, пропала, разве Глаша не должна была бы поставить тебя в известность?

— Меня — да, а вот Адама — нет. У меня есть возможность что-либо предпринять, а вот у Адама, который сейчас к тому же еще и в Крыму, — нет.

— Ладно, проехали… Надо искать Глашу. Вот прямо сейчас поеду к ней домой, ключи у меня есть, к счастью. Осмотрю ее квартиру, может, догадаюсь, куда она делась.

— Пока не поешь, не выйдешь из-за стола, — твердым голосом произнес Гурьев. — Ты заморишь моего ребенка голодом! Ты — отвратительная мать!

— А я предупреждала тебя, между прочим…

Через час Лиза в компании Гурьева уже входила в квартиру Глафиры.

— Смотри, все прибрано, нигде ничего не раскидано… Постель заправлена. Ты понимаешь, что это значит?

— Да. Что ее не сорвали куда-то ночью, не выдернули из постели, не украли. Что она встала, убрала постель, умылась, позавтракала…

— Откуда ты знаешь, что она позавтракала?

— Да потому что я знаю Глафиру. Она же просто помешана на еде. Она весит двести килограммов. Ей, вместо того чтобы трескать по утрам булочки со сгущенкой, надо бегать! Упорно бегать в парке, как это делают все те, кто бережет свое здоровье. Я вообще не понимаю, как она умудряется до сих пор работать у тебя? Ведь она же должна постоянно находиться в движении. «Глаша, принеси, унеси, сделай это, то, отнеси документы, проследи за клиентом…» Не так ли?

— Так, но пока что она со всем этим справлялась, и я была ею довольна. К тому же ее внешность, такая ее симпатичная упитанность…

— Скажи еще — слоновость!

— Гурьев, почему ты такой злой?

— Да потому, что это из-за нее ты так волнуешься. Она могла элементарно заболеть и оказаться в больнице!

— Я должна закончить свою мысль, — терпеливо продолжила Лиза. — Так вот. Она, такая пышечка, как это ни странно, в меньшей степени привлекает внимание тех, за кем мы обычно охотимся. Люди не воспринимают ее всерьез, понимаешь? Она легко может замаскироваться под кого угодно. Под продавщицу из сельского магазина, страхового агента, повара престижного ресторана. Да кем ей только не приходилось бывать, чтобы познакомиться с нужными людьми!

— Ладно, может, я и в самом деле погорячился. Она мне всегда нравилась. Такая классная девчонка. Но ей же и самой надо бы подумать о себе… Когда-нибудь и она тоже забеременеет, и что с ней будет тогда? Растолстеет, будет весить все триста килограммов!

— Гурьев, кажется, у тебя были какие-то дела?

— Да ладно, я могу и уйти.

Лиза стояла в центре гостиной и вертела в руках местную газету. Потом разложила ее на столе и принялась листать. Гурьев подошел и посмотрел через ее плечо. Когда на предпоследней странице появились обведенные красным маркером объявления, им многое стало ясным.

«Легкий способ сбросить вес».

«Помогу в короткий срок сбросить вес».

«Хотите похудеть? Это к нам».

«Похудеете легко и без страданий».

«Легкое и безопасное похудение».

«Набрали лишние килограммы? Тогда вам — сюда».

«Сбросьте вес без диет, подсчета калорий и применения силы воли».

— А ты говоришь! — в сердцах воскликнула Лиза. — Теперь понял, где она?

— Напротив — не понял. Столько объявлений обведено…

— Давай рассуждать логически. Я обзвонила все больницы и морги — нигде Глаши нет. Слава богу! Украсть ее тоже никто не мог — Адам не такой богатый муж, чтобы заплатить выкуп. К тому же Адам уехал в Крым…

— Думаешь, она все же решилась обратиться к этим сомнительным специалистам, желая похудеть?

— Она неглупая девушка и понимает, что ей рано или поздно пришлось бы взять себя в руки. Адама дома нет, а потому у нее появилась прекрасная возможность заняться собой.

— Лиза… Но она могла хотя бы позвонить тебе и все объяснить!

— То-то и оно, что могла. Но не позвонила. Значит, решила на время исчезнуть и из моего поля зрения. Знала, что я не отпущу ее никуда…

— А куда ты должна была ее отпустить? Разве авторы всех этих объявлений не распространяют какие-нибудь таблетки? Куда ты не собиралась ее отпускать? Это же не санаторий. Не клиника.

— Дима, я ничего не знаю. Как и ты.

— И что ты будешь делать?

— Если бы была рядом Глафира (господи, просто не представляю, как я буду без нее!), то я именно ей и поручила бы обойти все эти конторы, встретиться с теми, кто опубликовал объявления. Ее наверняка видели и запомнили. Ее не могли не запомнить. Но Глаши рядом нет, значит, придется мне заняться этим самой. Вот когда понимаешь цену человека! Такого, как Глафира.

— Тебе нельзя волноваться.

— Никому нельзя волноваться.

— Ты куришь… беременная!

— Брошу, когда Глаша вернется.

Гурьев в отчаянии закрыл глаза руками.

2. Май 2009 г. Соня

«Как же это все тяжело. Лучше уж физическая боль. Пусть руку отрежут или ногу! Или даже голову, она хотя бы не станет болеть. Я не знаю, как живут все остальные женщины, страдающие так же, как и я.

Я снова видела их вместе. Ворковали как голубки. Идиотское выражение, но очень точное. Они шли под ручку, склонив друг к другу головы, как очень близкие люди, и о чем-то тихо и счастливо говорили. Улыбались при этом. И я не понимаю, что он нашел в ней. Она же совершенно некрасивая! Вернее, просто уродливая. И ноги у нее кривые. Она ну абсолютно ничего собой не представляет. И все, что на ней надето, куплено на денежки ее отца. А я, между прочим, всего достигла сама…»

Конечно, она лукавила, поскольку, если бы не та замечательная во всех отношениях вещица, которую она предоставила банку в качестве залога, она не получила бы никакого кредита. Но расчеты-то все производила она сама. Да и вообще, о многом ей пришлось крепко задуматься. Где, к примеру, и какие именно открывать салоны? Что их будет сразу два — относительно этого она не колебалась. Один ювелирный салон должен быть рассчитан на людей среднего достатка и специализироваться на изделиях, предназначенных для широкого потребителя. Другой — на покупателей с высоким уровнем дохода, интересующихся эксклюзивом. И тот и другой салоны должны были располагаться исключительно в центральной части города, на одной из главных улиц, желательно неподалеку друг от друга (для удобства собственно работы), и чтобы — по возможности — поблизости от них имелись банки, крупные офисные и торговые центры, места элитного отдыха — дорогие клубы, рестораны, казино. Еще, в представлении Сони Козельской, ее салоны должны были размещаться в нижних этажах солидных, старинной постройки особняков, внешнюю реставрацию которых она, в знак своего расположения к администрации, ими владевшей, брала на себя. Чиновник высокого ранга, с которым она договаривалась и которому заплатила большую взятку, и сама Соня — оба понимали, что впоследствии эти особняки она же и выкупит года через два-три.

Годом раньше Соня Козельская благополучно работала главным менеджером в «Клец и К°», небольшой торговой компании, которой руководил Михаил Клец, известный в городе предприниматель. Должность исполнительного директора там занимал — и занимает и поныне — Андрей Быстров, Сонина любовь, молодой человек очень приятной наружности, по которому Сонечка буквально сохла. Вероятно, ее пылкая к нему любовь все же обратила на себя его внимание, поскольку ее мечта спустя полгода, как она устроилась туда работать, осуществилась, и Андрей появился на пороге ее квартиры в компании приглашенных ею же сослуживцев. Сложившись, они подарили ей огромный, почти в человеческий рост, розовый фикус и бисквитный торт с кремом. После обильных возлияний и поедания всевозможных салатов, утки с капустой и мясного рулета, не говоря уже о пирожках и запеченных в сметане блинчиках с творогом, отяжелевшие друзья-приятели с подружками с трудом выползли на свежий воздух. Вместе с ними вышел и Андрей, но через десять минут вернулся и провел с утомленной хозяйкой целую ночь. Потом были и другие свидания, и Соня даже начала надеяться на то, что вскоре Андрей сделает ей предложение, как вдруг все переменилось. В офисе появилась девушка по имени Вера, ничем особенным не отличавшаяся от всех остальных конторских девушек. Высокая, худая, кривоногая (может, это и было единственным ее отличием), черноволосая, с бледным, в легкой угревой сыпи, лицом девственницы и большими, навыкате, голубыми глазами. Словом, настоящее страшилище! И вот к ней-то Андрей и переметнулся. Как-то сразу. Чуть ли не на следующий же день после ее появления в компании.

Назвать его подлецом язык не поворачивался. Он пришел однажды вечером к Соне. Буквально обратившись в слух, она поджидала его в кухне, неподвижная, устремившая взгляд на голую стену. Он обнял ее, погладил по голове с тугими, светлыми от природы кудрями, потом поцеловал ее куда-то в макушку и сказал тихо, но так, что она слышала каждое слово, что он полюбил другую и просит его простить. А потом он ушел, оставив на столе подаренный ему недавно Соней на его день рождения золотой кулон с изображением Скорпиона — его знака Зодиака.

Мысленно Соня уже догнала его на лестнице; она валялась у него в ногах, умоляя вернуться, она кричала, срывая горло, что та прыщавая, с дурацким именем — Вера — недостойна его, что она некрасива и глупа, холодна, как лед, что она не любит его! Она цеплялась за его брюки, просто висла на них, так смешно, нелепо, продолжая унижаться, хрипя что-то о своей любви к нему… Пока не поняла, что стоит, словно каменная, все в той же кухне, которую он давно уже покинул, и что, слава богу, ничего такого наяву не было: она не унижалась, не опустилась до того, чтобы хвататься за его штаны и умолять его вернуться к ней.

Она ждала, что сейчас, вот-вот придет новое, спасительное чувство здоровой злости и ненависти, которое поможет ей забыть его. Но вместо этого все подобные эмоции потоком хлынули почему-то именно в сторону ее соперницы, Веры, которую Соня готова была убить! В прямом смысле этого слова. К Андрею же она по-прежнему испытывала любовь и нежность, обожание и желание поклоняться ему, быть его рабыней.

Если раньше, читая книги про любовь, она не понимала — как это может быть, чтобы женщина хотела быть рабыней своего возлюбленного, — то сейчас, когда она осталась одна, потому что Андрей ушел от нее к другой, она готова была простить его и служить ему не только как рабыня, но и как собака.

Она даже представляла себе, как сидит дома, поджидая его с работы, никуда не выходя и забыв вообще о своих желаниях (кроме тех, что связаны с самим Андреем), как встречает его, моет ему ноги (эта сцена прочно укоренилась в ее сознании после просмотра одного телевизионного фильма о мусульманских женщинах), как кормит его ужином, а потом укладывает в постель…

Иногда ей казалось, что она просто сходит с ума. Причем это сумасшествие начиналось с первых же минут ее пробуждения. Она просыпалась, шла в душ — и понимала, что и этот новый день тоже не сулит ей ничего, кроме страданий. Что скоро она придет на работу, увидит Андрея, но уже не того, прежнего, а чужого, вернее, не принадлежащего ей. И снова в грудь ее кто-то невидимый словно бы вобьет кол и будет в течение дня его проворачивать, причиняя боль. И как же не страдать, если в первые же минуты после своего появления на службе она видела Андрея почти постоянно в обществе блеклой, с непременными прыщиками на носу и щеках, Веры.

Позже она узнала, причем случайно, да так, что стало ясно — все уже давно в курсе, что Вера — дочка Михаила Клеца, хозяина фирмы. Что она почувствовала? Как будто бы боль немного отпустила. И это облегчение пришло от осознания того, что Андрей, вероятно, приударил за ней исключительно ради продвижения своей карьеры. Возможно, даже ради своего будущего. Все знали, что Клец — очень богатый человек и все его магазины и торговые центры — всего лишь внешняя сторона его успешной деятельности, что у него, помимо этого, есть еще и другой бизнес, связанный, возможно, даже с наркотиками. Но об этом поговаривали шепотом, да и вообще, скорее всего, это были только слухи, и, вероятно, он просто очень выгодно вложил свои деньги в никель или нефть.

Зато теперь, когда она научилась оправдывать Андрея его желанием стать зятем Клеца, все более или менее встало на свои места и она поняла, что ради достижения подобной цели внешность невесты на самом деле не имеет никакого значения.

Соня, стройная, с полной грудью, девушка, с натуральными светлыми локонами и карими глазами, внешне очень спокойная, ласковая и неконфликтная, должна была нравиться ему куда больше невзрачной, худосочной, практически плоской Веры. Возможно, он втайне и любил еще Соню, да только не давал волю чувствам, чтобы не разрушить намеченный им план по охмурению дочки хозяина. Так ей хотелось думать, в это хотелось верить. Но время шло, и все вокруг только и поговаривали о предстоящей свадьбе. Хотя официальных наметок вроде приглашений на торжество или разговоров Веры с подружками о выборе платья еще пока не было.

Еще напрягало то, что одиночество, которое так ценила Соня и в котором она пребывала все то сознательное время, прошедшее со дня смерти бабушки, стало ее угнетать. Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь о своих чувствах к Андрею, обо всем том, что отравляло ей жизнь в последние месяцы, что она едва сдерживалась, чтобы не опуститься до откровенных излияний со своими сослуживицами, которых в душе презирала. Презирала абсолютно за все. За их «тупизм», проявлявшийся на рабочих местах, за их ограниченность в суждениях и желаниях, за отсутствие гордости и тщеславия, за желание выслужиться… Если она сама считала свою работу лишь первой ступенькой в собственном росте, поскольку всегда знала, что рано или поздно она созреет для самостоятельной деятельности, то большинство окружавших ее девушек вообще не знали, чего они хотят в жизни. Разве что удачно выйти замуж. Этим, кстати говоря, их желания и ограничивались.

Соня всегда копила деньги. И не на черный день, поскольку на этот волшебный черный день успела накопить ее бабушка.

Сирота Соня (ее родители утонули, когда ей было всего три года) воспитывалась бабушкой, Лидией Сергеевной Козельской, энергичной волевой женщиной, сумевшей привить Соне любовь к порядку во всем, начиная с бельевого шкафа и заканчивая мозгами.

Она была твердо убеждена, что у человека, который не научился раскладывать аккуратно свои вещи в шкафу или книги на полках, никогда не будет порядка и в мозгах. Еще бабушка, долгое время занимавшая скромную должность бухгалтера в жилищной конторе, научила внучку копить деньги. Объясняла, что люди в большинстве своем тратят деньги неразумно, на совершенно бесполезные вещи, и это вместо того, чтобы, накопив, купить что-нибудь ценное, стоящее. Бабушка умерла в возрасте шестидесяти лет, неожиданно, от воспаления легких, и Соня, поначалу испугавшись обрушившегося на нее несчастья и страшной тишины в доме, очень быстро поняла, что со смертью единственного близкого ей человека жизнь не остановилась. Что она движется вперед и что она, Соня, вполне к ней подготовлена. Она осталась одна, когда ей исполнилось восемнадцать. К тому времени она уже успела поступить на финансовое отделение университета и неплохо там преуспевала. Учитывая, что ей в наследство досталась прекрасная квартира в тихом, заросшем липами и «сталинками» районе центральной части города, кое-какие драгоценности и бабушкины деньги, она могла спокойно продолжать учебу, ни в чем не нуждаясь. Однако, посчитав, что она должна самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, раз уж так все сложилось, Соня вечерами подрабатывала в родильном доме санитаркой. Причем работа эта доставляла ей какое-то странное удовольствие. Словно в этом преодолении она ощущала себя совсем уже взрослым человеком, а потому имела право на определенную свободу.

Дни тянулись медленно и трудно. Утром, рано, она отправлялась в университет, вечером — в родильный дом и лишь глубокой ночью возвращалась домой, где ужинала, готовилась к завтрашним занятиям, записывала самые яркие впечатления в свой компьютерный дневник (реальному, бумажному, она все же предпочла компьютерный, из страха, что когда-нибудь кто-то, зашедший к ней в гости, случайно заметит его и прочитает) и буквально без сил валилась в постель — отоспаться.

Но рано утром она снова вставала, невыспавшаяся, пробуждалась окончательно под прохладным душем, завтракала и ехала в университет.

И что бы она ни делала в эти первые после своей утраты месяцы, Соне постоянно казалось, что бабушка где-то рядом, что она подсказывает, как ей лучше поступить, советует ей что-то, нашептывает, направляя внучку. И жить Соне от этого становилось чуть легче и уже не так страшно.

Конечно, Соне не хватало их долгих бесед, бабушкиных рассказов о ее жизни, и, хотя она все эти байки давно выучила наизусть, особенно про бабушкиных кавалеров, которые ухаживали с особой пышностью, задаривая ее дорогими украшениями и корзинами с цветами (во что верилось с трудом, поскольку Соня, уже будучи взрослой, ни разу не встретила мужчину, который, согласно описаниям бабушки, мог бы совершать подобные благородные и щедрые поступки, и ей казалось, что таких мужчин не может быть в принципе), ей хотелось бы слушать их до конца своих дней.

Они прекрасно ладили с бабушкой, понимали друг друга, и Соне никогда не бывало стыдно перед ней за какой-нибудь свой неблаговидный поступок, за проявленную ею слабость или малодушие. Бабушка прекрасно готовила, и Соне всегда казалось, что она никогда, даже зная рецепт и имея возможность наблюдать за тем, как бабушка печет пирог с абрикосами или, к примеру, жарит рыбу, не сможет повторить это блюдо, что не сумеет, как бабушка, сделать что-то такое, важное и невидимое глазу, отчего все у нее получается таким вкусным. Но бабушки давно не было, а Сонины руки словно сами готовили, отмеряли столько, сколько нужно, муки или масла, сахара, яиц… И получалось, что и Соня, оказывается, тоже умеет печь пирог с абрикосами или мариновать селедку.

И вот теперь, давно уже научившаяся жить одна и нисколько не страдающая от этого, она, столкнувшись с изменой любимого, с его предательством, снова почувствовала необходимость в близком человеке, которому она смогла бы довериться.

…Она без особого настроения напечатала еще пару строк в своем дневнике:

«Я ее ненавижу. Ненавижу, так бы и убила, отравила, повесила! Как же хорошо я понимаю теперь убийц! Ведь убиваешь, когда становится уже невмоготу». Сохранила текст. Закрыла страницу.

И в эту минуту раздался звонок в дверь. Это было настолько редким явлением в ее жизни с тех пор, как умерла бабушка (это к ней, к Лидии Сергеевне, иногда наведывались ее приятельницы выпить чашку-другую чаю и посплетничать о том о сем), что Соня вздрогнула, как если бы за окном раздался выстрел или прогремел неожиданный гром. Перебирая в голове возможных посетителей, начиная со слесаря из жилконторы, который захаживал к ней время от времени — одолжить сотню-другую, и заканчивая соседкой Любой, решившей в очередной раз занять у нее соли или сахара, Соня не спеша направилась к двери. Причем она шла на цыпочках, в носках, чтобы дать себе возможность не открывать дверь в том случае, если она увидит в дверном глазке того, кого ей вовсе и не хочется видеть.

Она увидела женщину, почему-то показавшуюся ей знакомой. Она была не из жилконторы и не проживала поблизости. Какое-то неприятное, саднящее чувство охватило Соню, как если бы она сбила эту женщину на машине, сбежала с места преступления и вот теперь пришла пора расплачиваться за содеянное.

Но на машине она никого не сбивала. И никому ничего не должна. И еще одна странная ассоциация возникла в ее сознании, когда она еще раз взглянула в глазок на посетительницу. Грибы. Полная сковородка жареных грибов. И запах, такой приятный, грибной, луковый… А еще — полевыми цветами запахло в квартире.

Соня не понимала, что с ней происходит. Однако не побоялась, открыла. Правда, сохранила между собой и этой странной женщиной преграду — дверную цепочку.

— Вы кто? — спокойно спросила она, разглядывая гостью, женщину неопределенного возраста, невысокую, худенькую, с русыми волосами, убранными в пучок. Джинсы, темная кофточка с короткими рукавами. Половину лица закрывают очки-хамелеоны. Кожа на открытых взору участках лица покрыта желтоватыми и коричневыми пятнами.

— Сонечка… Ты, конечно, не помнишь меня, ведь ты же была тогда совсем маленькая…

Голос. Он тоже показался Соне знакомым. Больше того, ей вдруг померещилось, что таким же голосом с ней разговаривала мама…

— Постойте… Мне кажется, я знаю, кто вы…

Женщина улыбнулась, и Соня, к своему удовольствию, отметила, что зубы у ее родственницы, точнее, у тетки, которую она наконец узнала, вспомнив фотографии из семейного альбома, прекрасные — белые и ровные.

— Да, я — тетя Валя, но меня можно называть просто Валентиной, — и женщина счастливо улыбнулась.

— Проходите! Что же вы стоите?! — И Соня, поддавшись внезапному желанию расцеловать близкого ей по крови человека, младшую сестру матери, схватила ее за холодную руку и втянула в дом.

3. Май 2010 г. Глафира

В то, что с ней произошло, верилось с трудом. Вернее, совсем не верилось. Ну вот, судя по всему, ее похитили! Самым банальнейшим образом. Заманили, как последнюю доверчивую дуру, напоили в машине кофе с подмешанным в него снотворным и привезли в какое-то неизвестное место, скорее всего, в добротный загородный дом. Дом похитителей. Или же похитители, наверняка зная, что хозяева отсутствуют, сами забрались в этот прекрасный уютный дом, поселив туда Глашу, за которую, как пить дать, они потребуют с Лизы миллион долларов. Или больше. Ведь многим известно, что Елизавета Травина — девушка небедная. И муж ее, тоже адвокат, — далеко не из бедных. Словом, если с Адама, мужа Глафиры, мелкого бармена, взять нечего, то почему бы не воспользоваться денежками ее хозяйки?

Глаша сидела на широкой постели, потирая пальцами виски, и смотрела в окно. Она уже сто раз подходила к этому окну, забранному густой решеткой, но ничего, кроме восхитительного майского пейзажа (мощные ели, стройные тополя и зеленый кустарник, за которыми простирается нежно-голубое небо), не видела. Ни одного строения.

При других обстоятельствах ей бы этот пейзаж наверняка понравился. Она бы ходила по стриженому газону, охала и ахала, намекая Адаму, что хочет иметь все такое же красивое, зеленое, свежее — и эти цветочки-розочки, и травку густую…

Глафиру поместили в спальню хозяев. Прекрасно обставленная дорогой мебелью комната, невероятно красивая, в кружевах, постель, цветы в горшках. Создавалось впечатление, будто бы за домом ухаживали и что хозяева перед тем, как покинуть его, поручили приглядывать за цветочками надежных людей. Ну и что, что они оказались нечистыми на руку и решили всерьез заняться криминалом, в частности похищать людей? Каждый живет так, как он хочет.

«Но почему меня?» — устала уже задавать себе этот риторический вопрос Глафира.

Она снова поднялась с кровати, подошла к туалетному столику, абсолютно пустому и чистому (кстати говоря, внутри на полочках она не заметила и намека на какой-нибудь крем или лосьон), и осмотрела себя с головы до ног в высоком зеркале. Если оно не было приватизировано в одном из советских городских парков, из комнаты смеха в частности, то Глашины бедра элементарно не помещались в прямоугольнике зеркала, если она стояла к нему предельно близко.

«Мама дорогая, какая же я толстая!»

И не полная. Не пышечка. Не пухленькая. Не «в теле». Не обладательница пышных форм. Нет! А просто толстая корова, разъевшаяся до неприличия.

Собственно говоря, это не было открытием для Глафиры. Ведь именно этот факт и привел ее сюда, в этот дом. И разве не на этой больной теме решили сыграть подлые похитители? Вероятно, подсунули специально в почтовый ящик рекламную газетку с недвусмысленными объявлениями типа: «Легкий способ сбросить вес»:

«Помогу в короткий срок сбросить вес»;

«Хотите похудеть? Это к нам!»;

«Похудеете легко и без страданий»;

«Легкое и безопасное похудение»;

«Набрали лишние килограммы? Тогда вам — сюда»;

«Сбросьте вес без диет, подсчета калорий и применения силы воли».

Но ведь объявлений было немало, а она выбрала именно это. Возможно, все эти объявления дал один и тот же человек. Иначе как ее могли бы похитить, если бы она позвонила по другому объявлению? Не могли же они знать, что она обратит внимание именно на это объявление: «Похудеете легко и без страданий». Глаша, знающая отнюдь не понаслышке, что это такое — сидеть на диете, выбрала именно это объявление.

Понятное дело, что, решив позвонить в эту фирму, она предполагала, что ей всучат очередные таблетки или что-нибудь в этом роде. Зная, что это может быть опасно, она, уже отчаявшись самостоятельно сбросить вес, тем не менее готова была рискнуть, даже таким сомнительным способом попытаться достичь своей цели. Пусть это будет, рассуждала она, обыкновенное очищение организма или обезвоживание, пусть, но это уже какой-то шаг…

Словом, решив воспользоваться отъездом Адама и понимая, что он бы уж точно не одобрил ее желания похудеть любым способом, Глафира начала действовать. И что ж удивительного в том, что она все эти объявления нашла в рекламной газетке, кем-то засунутой в ее почтовый ящик? Возможно, эти же объявления печатались там и раньше, просто она не обращала на них внимания. Да что там — она вообще не открывала эти газетенки. И вот теперь…

Глафира понимала, что анализировать и рассуждать на эту тему она может бесконечно. Во всяком случае, до тех пор, пока не поймет, чего от нее хотят. Но что дело пахнет криминалом — в этом она уж точно не сомневалась. Во-первых, она чувствовала это. Во-вторых, ее привезли сюда помимо ее воли, усыпив (она помнила, как какая-то девушка-менеджер в темных очках и с черными, подстриженными под каре волосами предложила подвезти ее из офиса, куда она пришла, следуя указанному в объявлении адресу, в другой офис, за таблетками, и как эта девушка предложила ей стаканчик горячего кофе из термоса). И в-третьих, наконец, ее держали взаперти в комнате с зарешеченными окнами.

Глафира чувствовала себя неважно. Болела голова, страшно хотелось есть. Некоторые люди утверждают, что во время волнений у них пропадает аппетит. Но как он может пропасть, когда организм требует своего?

Отлично понимая, что она, большая любительница покушать, элементарно растянула свой желудок и что теперь ей будет стоить неимоверных усилий его сократить, она отказывалась думать о чем-либо, кроме своей комплекции.

Еще это зеркало! Словно его повесили нарочно, для того чтобы она любовалась собой, такой большой, с мощными руками и ногами, с животом как у беременной женщины. А щеки?

Она вдруг представила себе, как охранники (а этот дом просто не может не охраняться, тем более что она же — узница!) хохотали над тем, как ее, двухсоткилограммовую, несут на носилках или просто тащат, подхватив под мышки, сюда, в эту спальню. Как отвратительно, очевидно, она смотрелась с волочащимися по полу толстыми ногами в плоских сандалиях! Хорошо еще, что на ней было не платье или юбка, а плотные хлопчатобумажные бриджи, да и рубашка мужского покроя опускалась почти до бедер. Во всяком случае, она не должна была задраться и открыть белый круглый живот или какую-нибудь неприглядную складку на талии…

Глафира, о чем ты думаешь? Вместо того чтобы размышлять, как поскорее выбраться отсюда, она переживает о том, как выглядела, когда ее тащили сюда, в эту комнату, похитители. И это — нормально?

Но, с другой стороны, какой смысл ей сейчас обдумывать план побега, когда дверь заперта, а на окнах решетки? Что тут можно придумать до тех пор, пока кто-то — тот, кто похитил ее, — не придет и сам не скажет, чего ему от нее нужно.

В углу спальни Глафира обнаружила ванную комнату с туалетом. И там было все необходимое — шампунь, мыло, полотенце и даже махровый халат, правда, размера на четыре меньше, чем у нее. А это значило, что хозяйка этой спальни была довольно-таки стройной особой. Во всяком случае, намного стройнее Глафиры.

От внимательного взгляда Глаши не ускользнуло, что и спальня, и ванная комната — чем дольше она здесь находится — приобретают признаки все же не временного жилища с его специфическими запахами и особенностями, а постоянного. Чувствовалось, что еще совсем недавно где-то тут висело чье-то мокрое после душа полотенце, на полу подсыхали банные шлепанцы, а в карманах этого, явно женского, белого халата можно было найти щетку для волос или тюбик с кремом. Но сейчас всего этого не было. Как не было и самой хозяйки.

Глафира, уже не зная, чем ей заняться, приняла душ, привела себя в порядок, сожалея о том, что исчезла ее сумочка, где она могла бы найти великое множество полезных для себя вещей.

К тому же она отлично помнила, что исчезли деньги. Пять тысяч долларов. Что же это было такое? Гипноз? Ее околдовали? Помнится, она позвонила по выбранному ею же самой телефону и сказала, что хотела бы встретиться с представителями этой фирмы, занимающейся продажей препаратов для похудения, и бесстрастный голос в трубке сказал, что лечение дорогое… Да-да, вот, она вспомнила! Именно так она и сказала — лечение. Как если бы полнота уже считается болезнью. Глафира спросила еще, почему так дорого, на что ей ответили, что, если у нее нет таких средств, она может обратиться в другую фирму.

«Господи, какая же я дура!!!» Она, что называется, повелась на это («Глаша, ты — дешевка, тебя заело, что тебя приняли за нищую!»), ей стало ужасно любопытно, что же такое ей могут предложить за эти деньги, и она, сняв с банкомата и положив в сумку необходимую сумму (эти деньги Лиза отсчитала ей не так давно в качестве процентов с гонорара за удачно сработанное дело), вышла из дома и поехала по указанному в объявлении адресу.

Но вот денег она этой девушке-брюнетке со стрижкой каре не давала! Во всяком случае, она не помнила, чтобы давала. Значит, девушка сама взяла эти деньги. А если не девушка, то кто-то другой, получивший ее, крепко спящую, в свое распоряжение.

Но если ее попросту ограбили, то зачем было везти сюда, за город? Взяли бы деньги, а ее высадили бы (точнее, выложили) где-нибудь в городе. В тихом и укромном месте.

Она вздрогнула. Ей показалось, что в дверь поскреблись. И после этого раздался звук — вполне явный, звон ключей, — и дверь открылась. Сейчас она увидит наконец своих похитителей!

На пороге появилась девушка, худенькая, в рабочей одежде: потрепанные джинсы, просторная майка. Глаза бегают, словно она старается не смотреть на пленницу.

Глафира почувствовала, как по спине ее прозмеился холодок.

В одной руке девушка держала красное пластиковое ведро, в другой — швабру с толстой белой «кисточкой».

— Алло, уважаемая, — Глафира поднялась и подошла совсем близко к девушке. — Потрудитесь объяснить, что все это значит?

Тон ее голоса был требовательным, однако на девушку это не произвело никакого впечатления. Она молча принялась за уборку.

— Послушай, я к тебе обращаюсь! Это ты напоила меня кофе со снотворным и привезла сюда?.. Алло! Ты слышишь меня?!

Воспользовавшись тем, что девушка спокойно моет пол и отодвинулась уже довольно далеко от двери, Глафира метнулась к выходу, но налетела еще на одну дверь, запертую. Коридор — метр на метр.

— Послушайте, мне запрещено с вами разговаривать, — наконец услышала она более-менее вразумительную речь. Девушка говорила тихим, затравленным голосом. — Вы что, не понимаете, с кем имеете дело?

Разговаривая таким образом с Глафирой, она старалась не смотреть на нее и продолжала возить влажной тряпкой по паркету.

— Представьте себе — не понимаю! Что вообще происходит?! Меня что — похитили?

— Не знаю… Наверное. Мне же не докладывают. Я здесь давно, всякого навидалась. В прошлом месяце, к примеру, вот здесь, под этой кроватью, отрубленный палец нашла… женщину вообще не видела, не знаю, когда ее сюда привезли и увезли… Но палец был. Тонкий такой, с маникюром… На нем еще кольцо было.

— Заткнись! — не выдержала Глафира, чувствуя, как у нее начинает ныть живот. — Ты что такое говоришь?! Зачем меня пугаешь?

— Пугаю? — Девушка вдруг резко повернулась к ней и посмотрела на нее невидимыми под темными стеклами очков глазами. Глафира почти физически почувствовала этот взгляд. — Да вы что… Я просто хотела предупредить вас, что эти люди опасны! Вот и все. Ведь если они пальцы отрубают…

— Почему мне ничего не говорят? Почему не дают телефон, чтобы я позвонила, скажем, Лизе или…

— Они уже звонили ей, — вдруг услышала она и обомлела.

— Так, значит, ты все же что-то знаешь?

— Так, самую малость… просто услышала отрывок разговора по телефону. Звонили вашей знакомой или родственнице.

— Она моя работодательница!

— Да я-то откуда знаю? — с таким видом, словно ей причинили боль, произнесла девушка. — Так вот, они обращались к ней по имени-отчеству — Елизавета…

— …Сергеевна! Елизавета Сергеевна Травина, известный в городе адвокат.

— Ну вот, значит, ей они и звонили, я так думаю.

Глафира вдруг поняла, что грубо разговаривает с человеком, который, возможно, находится в этом плену давно и вообще здесь ни при чем. А она обращается с ней, с этой девушкой, так, словно это она ее похитила. Да, возможно, хозяева заставили ее напоить Глашу кофе в машине и привезти сюда. Но это не значит, что она — организатор похищения.

— Слушай, прости, что я наорала на тебя. Сама понимаешь, нервы на пределе… Тебя как звать-то?

— Алевтина, — немного обиженным голосом ответила девушка. — Да я все понимаю. Не первый раз все это слушала…

— Ты мне скажи, хозяева твои — кто они такие? Что за люди? И дом? Кому он принадлежит? Им?

Глафира представила себе, как ей удается чудесным образом выбраться отсюда и она пытается вернуться, отыскать этот дом и вместе с ним — хозяев, чтобы привлечь их к ответственности.

— Я ничего не знаю, говорю же!

Алевтина с усердием вычищала углы спальни, затем достала из кармана фартука тряпку и принялась протирать пыль.

— Поскорее бы уже сказали, чего им от меня надо… — презирая себя за малодушие, проговорила Глафира, чувствуя, как голод просто гложет ее изнутри. В это время суток она там, на свободе, была сыта и довольна и занималась любимым делом. Что ожидало ее сейчас, представить было невозможно. Конечно, если похитители вышли на Лизу и попросили у нее денег, она непременно соберет необходимую сумму. Причем в короткий срок, это без проблем. Но Лиза не из тех, кто отдаст деньги, не удостоверившись, что Глаша жива и здорова. Не исключено также, что она обратится в милицию.

— Я понимаю, конечно, что это звучит глупо… Но я так хочу есть! Может, принесешь мне что-нибудь? Кусочек хлеба? Желательно, правда, с колбасой… Ты же вхожа в кухню?

— Конечно, принесу! Все, что найду, то и принесу, — пообещала Алевтина, кивая головой и не отрывая взгляда от подоконника, который она тщательно протирала. — Я всегда приносила еду. Кроме той, что давали хозяева.

— А телефон ты мне можешь принести?

— Нет. Вот чего не могу, того не могу. У меня нет телефона. И вообще, я должна вести себя осторожно, иначе мне не поздоровится. Ладно, я вам и так много чего сказала. Сейчас постараюсь вынести из кухни еду. А вы… Как вас зовут?

Она наконец-то подняла голову, и взгляды их, как показалось Глаше, встретились.

— Глафира, — упавшим голосом произнесла Глаша. — Можно просто Глаша.

4. Май 2010 г. Лиза

Лиза вернулась в офис ближе к вечеру, уставшая, раздраженная, поскольку все ее усилия хоть как-то связать исчезновение Глафиры с ее возможным обращением в фирму, торгующую средствами для похудения, не принесли никакого результата. Она обзвонила все обнаруженные в рекламной газете фирмы, даже лично побывала в некоторых (двери одного офиса были заперты, да и на телефонные звонки никто не отвечал) и поняла, что Глафира все же не такой человек, чтобы верить каким-то там опасным таблеткам. Конечно, она хотела похудеть, и Лиза прекрасно знала об этом. Тем более время от времени она сама, не думая о последствиях, упрекала Глашу в том, что та совершенно не следит за своим здоровьем, что ожирение может губительно сказаться на сердце и печени. Но не факт, что исчезновение Глафиры все же связано с ее желанием похудеть.

Лиза понимала, что она, адвокат, специализирующийся на работе, связанной со многими аспектами юридической деятельности — наравне с такими, как расследование преступления параллельно официальному, прокурорскому расследованию, а также с поисками людей или с возможностью предотвратить преступление или же помочь клиенту просто избежать наказания в случае, если совершенное им преступление в человеческом понимании преступлением как бы не является, — сейчас оказалась перед проблемой поиска близкого ей человека. И оказалось, что работа эта гораздо сложнее, чем все то, чем ей приходилось заниматься до этого случая. Пропала Глафира, ее помощница. И ни одной зацепки! Ни одной! С чего начинать поиск? Обращаться к друзьям из милиции? Пожалуй, так. Надо бить во все колокола. Глаша не такой человек, чтобы не сообщить о себе, даже в случае, если бы судьба закинула ее на необитаемый остров. Она достаточно умна, чтобы сообразить, как известить Лизу о постигшей ее проблеме. И если она до сих пор никак не проявилась, значит, у нее просто не было такой возможности. Причин для ее молчания Лиза видела три: первая — Глаша находится взаперти и не может выбраться оттуда, куда ее упрятали; вторая — она больна и не может позаботиться о себе, то есть находится в беспомощном состоянии. И третья — о чем было даже страшно подумать — ее уже нет в живых.

Рассуждать о ком угодно, только не о близких людях, как оказалось, было не трудно. Но представить себе Глашу — упрятанную в каком-нибудь подвале, избитую, окровавленную… Только вообразив все это, Лиза чуть не заплакала. Мертвой она себе Глашу, к счастью, даже и представить не могла. Возможно, она все-таки заболела? Может, с ней случился какой-нибудь микроинфаркт или микроинсульт… Вот до чего может довести избыточный вес!!!

Лиза понимала, что курить нельзя, что она сводит с ума Гурьева, когда дымит ему, беременная, в лицо. Поэтому, понимая, что у нее нет другого выхода, Лиза вытряхнула из сумки все мятые пачки с остатками сигарет и скопом отправила их в камин. Плеснула на скопившийся в квадратной пасти камина бумажный мусор и сигаретные пачки специальной жидкостью для разжигания огня, уложила сверху немного сухих тонких поленьев и тоже облила их, затем подожгла. Вот теперь, при виде разгоравшегося огня, ей как будто стало теплее. А то прямо зубы стучали. От холода или нервного озноба — неизвестно.

Итак. С чего начинать поиски? Вот была бы здесь Глаша — подсказала бы!

Лиза позвонила Мирошкину, своему приятелю, следователю прокуратуры. Оказалось, он знал об исчезновении Глаши. Он подтвердил самые худшие опасения Лизы.

— Глаша твоя не такая, чтобы отмалчиваться… Думаю, с ней случилась беда и ее надо искать. У тебя есть зацепки? — спросил он.

Лиза рассказала про объявления.

— Глупости все это. Даже если предположить, что она купила таблетки и выпила их, что с того? Этим занимаются многие женщины в нашем городе. Если бы они все после этого исчезали, то представляешь, что было бы с нами, мужиками?

— Сережа, но куда еще она могла отправиться? Я почему заинтересовалась именно этими объявлениями. Понимаешь, все сложилось как-то очень уж подозрительно и гладко. Адам отправился в Крым. Если учесть, что он редко покидает Глашу, они постоянно вместе, то тут его отсутствие могло подтолкнуть ее к действиям, понимаешь? Она — дома одна и может заняться собой. Может, при Адаме она не стала бы экспериментировать над собой и принимать таблетки, тем более что зачастую эти препараты направлены на выведение жидкости из организма, а потому действуют как слабительное.

— Я понял. Ну что ж, если хочешь, я отправлю своего человечка по этим объявлениям. Может, и удастся что-нибудь накопать.

— Я была там, но мне ничего не удалось узнать. Подумалось даже, что я не вызываю доверия уже тем, что выгляжу как скелет, понимаешь? Вот если бы я была полная и у меня на лице читалось отчаяние — мол, помогите мне, толстой, бога ради, — тогда бы ко мне и отнеслись с большим пониманием, а так…

— Я понял. Есть у меня такой человечек. Одна дама, внештатная наша сотрудница. Она работает на рынке, добывает для меня информацию. Так вот, у нее приблизительно такая же комплекция, как у Глафиры.

— Отлично, Сережа! Тогда действуй. Родина тебя не забудет.

Но и после разговора с Мирошкиным Лизе не стало легче. Она даже прилегла на диван, собираясь немного расслабиться и подумать хорошенько о том, где искать Глашу.

Но отдохнуть ей не удалось. Раздался звонок. Осторожный. Так звонят потенциальные клиенты, знающие, что обращаются они к дорогому адвокату, но не уверенные в том, хватит ли у них денег, чтобы расплатиться с ним.

Лиза с трудом заставила себя подняться с дивана. В глазок она увидела знакомое лицо, но не сразу поняла, кто это. И лишь когда она распахнула дверь и увидела картонную коробочку, полную кремовых пирожных, источающих одуряющий запах свежего масла, бисквита и ванили, ей снова захотелось плакать. Женщина, которая принесла эти пирожные, испытывала необъяснимую симпатию к Глафире — та почти каждый день заглядывала в расположенную в двух шагах от их конторы кондитерскую и покупала выпечку именно у нее. Звали ее…

— Меня зовут Люба, вы узнали меня? — спросила, улыбаясь и показывая мелкие ровные зубки, пухленькая, с розовым лицом женщина. Казалось, что и она тоже сделана из нежного теста, сливочного крема и марципана.

— Да, конечно, проходите, пожалуйста.

— Это для вашей помощницы, Глафиры.

Лиза почувствовала, как по щекам ее потекли слезы.

— Она пропала, представляете?! — поделилась она с незнакомым, по сути, человеком. — Исчезла — и все!

— Господи, ужас-то какой… Но, может, все обойдется?

— Да вы проходите, сейчас чайку попьем с вашими пирожными… Кстати, сколько я вам должна за них?

— Нисколько.

И вот тут Лиза заметила, что женщина смотрит на нее как-то особенно, словно хочет что-то сказать, но не решается.

— Люба, да вы садитесь… У вас ко мне дело, быть может?

— Да, дело… Но от чая я бы не отказалась.<

> Лиза отправилась в маленькую кухню, включила электрический чайник. На кухне было все аккуратно разложено, коробочки с чаем находились на верхней полке и все были подписаны. «Ангел цветов», «Глаз Феникса», «Бабочка на цветке», «Персик бессмертия»… Или просто — «Зеленый», «Черный», «Каркаде»… Глафира знала толк в чае.

За чаем Люба начала рассказывать.

— Понимаете, у меня есть соседка. Ее зовут Соня. Молодая женщина… Даже скорее девушка. Да только уж слишком серьезная. Взрослая. Работает много, домой возвращается поздно. Домоседка. Вечером почти из дома не выходит. Раньше, когда у нее был молодой человек, она куда-то с ним ходила, я их даже видела вместе. А вот в последние месяцы — сидит дома, думаю, телевизор смотрит. Словно потеряла вкус к жизни. Я так поняла, что бросил ее этот молодой человек. Но это не мое дело, так ведь?

— Так, — Лиза заставила себя проглотить кусочек нежного пирожного. Мысли о Глафире не покидали ее. — И что же дальше?

— Она не одна живет, а с женщиной. Знаете, невзрачная такая женщина, неопределенного возраста. Хотя она не так уж и стара, просто у нее что-то с лицом… Так вот, я думаю, что это ее домработница, да только соседка моя, Соня, этого стыдится. А чего тут стыдиться, когда многие сейчас держат прислугу? Как же без нее, когда ты целыми днями на работе? А тут приходишь — ужин накрыт, все чисто убрано, вещички перестираны-переглажены. Словом, Валентиной ее зовут. Мне думается, что многие люди склонны прятать свои чувства поглубже. Как Соня моя. Вот и эту женщину, я так полагаю, она приютила из жалости. И кров ей дала, и еду. А та взамен помогает ей по хозяйству.

Лиза слушала без всякого интереса. Однако она живо представила себе скучную и унылую жизнь какой-то Сони, вечно занятой на работе и возвращающейся домой к ужину. И вот сидит она за столом в компании такого же убогого и унылого существа, как сама…

— И что же эта Валентина, какой у нее характер? — спросила она, чтобы представить себе выражение лица этой неизвестной женщины. А вдруг она хохотушка и вообще веселая женщина?

— Да никакая! — всплеснула руками Люба.

Сама Люба в представлении Лизы была человеком позитивным, активным, энергичным и жизнелюбивым. И если и проявлялась в чем-то ее слабость, то, как и у Глафиры, — в желании вкусно и много поесть. Лиза от скуки представила себе Любу, хлопочущую у себя на кухне, и улыбнулась. Какая, в сущности, разница, что представляют собой все эти женщины, и зачем эта Люба вообще пришла? Угостить Глафиру пирожными? Вряд ли. Люба — практичная особа, умеющая считать деньги. И эти пирожные — аванс за то, что ее выслушают или, может, помогут советом. Но ведь Люба отлично знает, что у Лизы — адвокатская контора.

— Они обе — страшные аккуратистки. Вот как ни заглянешь к ним, за солью, там, или за картофелиной… У меня однажды такое было. Собралась приготовить винегрет, а картошки нет. Все есть. И капуста, и свекла, и соленые огурцы…

Лиза подавила зевок.

— Словом, когда я бывала у них, всегда замечала, какая кругом чистота, все аккуратно сложено, нигде ни пылинки… Я-то сама, надо сказать, не такая. Да, у меня тоже все чисто, но как-то раскидано, что ли… Дочка говорит, что я — росомаха.

Люба, вдруг осознав, что излишне затянула прелюдию, внезапно смолкла и как-то странно посмотрела на Лизу.

— Я понимаю: слушая меня, вам может показаться, что все это — несущественно и что об этом вообще не стоит говорить. Но вчера вечером я позвонила к ним, чтобы попросить два яйца для омлета. Пошла ранняя клубника, и я решила приготовить любимое блюдо моей дочери — омлет с клубникой. Но у меня было всего два яйца. Но чтобы омлет получился попышнее…

— И что? — перебила ее Лиза, с трудом сдерживаясь, чтобы не нагрубить. Но как можно нагрубить человеку, чьи пирожные ты ешь?

— Да то, что я долго звонила, а был поздний вечер… Словом, кто-то из них уж точно должен был находиться дома. Понимаете, повсюду грабят квартиры, вот и в нашем подъезде не так давно тоже ограбили — сразу две. Знаете, говорят, что приходили две женщины-гипнотизерши… Смотрят они вам прямо в глаза и говорят: отдайте свои сережки и кольца, принесите все свои деньги… И люди им все отдают. Можно сказать, добровольно. Так вот. Это я к тому, что квартира у Сони — богатая. Она ведь раньше с бабкой своей жила. Очень достойная была женщина. И эта бабка оставила ей хорошую такую обстановку, хрусталь, опять же… Словом, там есть что брать. И поэтому, быть может, Соня приютила эту Валентину, чтобы та сторожила квартиру.

— Постойте… Откуда вы знаете, что она ее приютила?

— В том-то и дело, что я не знаю. Но, будь она ее родственницей, разве стала бы Сонечка так бессовестно ее эксплуатировать? К тому же нормальный человек пошел бы работать, правда? А эта сидела дома, все готовила да пылесосила…

— Скажите, Люба, что произошло?

— Когда я вчера заглянула к ним, дверь была приоткрыта. Я заглянула и позвала — мол, эй, куда вы подевались? Мне и нужно-то было всего два яйца, я же говорю вам…

— И что?

— Да то, что в доме все перевернуто! Вернее, не то что перевернуто, но — беспорядок. А это — ненормально. Для кого-то, может, и нормально, да только не для Сонечки с Валентиной. И это бросается в глаза.

— И что? Вы вызвали милицию?

— Зачем? — удивилась Люба, и Лиза отметила про себя, как же жирно блестит ее маленький аккуратный носик. Словно она его время от времени смазывает душистым масляным кремом для пирожных. — Мало ли куда люди отлучились? Может, в магазин за хлебом вышли…

— Так вы же сами говорите, что кто-нибудь из них постоянно находится дома.

— Понимаете, я боюсь туда заходить одна. Говорю же, квартира — богатая. Если пропадет что — на меня потом все свалят. Да и милицию я тоже не вызывала — побоялась, что меня по судам затаскают. А у меня работа посменная. И Катька моя не станет пахать по две смены, поставит вопрос о моем увольнении, и ей начальство пойдет навстречу, потому что они — дальняя родня…

— Люба, дорогая, чего вы хотите от меня?

— Чтобы мы вместе с вами зашли туда и чтобы я убедилась, что все в порядке. Я сегодня целую ночь не спала!

— Муж у вас есть?

— Он в командировке, как назло.

— А дочь?

— У нее экзамены, я не хочу ее травмировать.

— Вы считаете, что с этой квартирой… не все в порядке?

— Ну да!

— Это далеко отсюда? — Лиза и сама удивилась своему вопросу. Как так могло случиться, что ее грустные размышления о возможном местонахождении Глафиры были прерваны профессиональным зудом — на самом деле, что же там произошло? Теперь, после того как Люба поделилась с ней своими наблюдениями, ей и самой показалось подозрительным, что люди, помешанные на чистоте и порядке, пренебрегли своими принципами и все разбросали. Только нечто необычное могло спровоцировать их на подобные действия. Какое-нибудь форс-мажорное обстоятельство. Вот только непонятно, почему же все-таки Люба не обратилась за помощью к участковому? Объяснила бы ему по-человечески… Хотя участковый — лицо официальное. И если Люба так осторожничает или скорее даже трусит, то, конечно, ее желание обратиться к знакомой симпатичной женщине, Глафире, большой любительнице пирожных, работающей у профессионального адвоката, вполне можно понять.

Возможно, подсознательно желая отвлечься от тяжких раздумий и чувствуя свое полное бессилие в решении проблемы, связанной с пропажей Глаши, Лиза согласилась проехать с ароматной продавщицей пирожных до ее дома.

Они вышли из конторы, Лиза тщательно заперла дверь и даже позвонила в охранное агентство (вот уж, действительно, чрезмерная осторожность, если учесть, что уже пропало самое ценное в офисе — Глафира), после чего они с Любой сели в немного вульгарный в своей кричащей роскоши «Крайслер» («Глаша, это моя любимая игрушка!»), который Лиза от радости этого приобретения и переполнявшей ее нежности и гордости окрестила «Хидклифом», и покатили по влажным после дождя улицам в сторону набережной.

5. Май 2009 г. Соня

Она и сама не могла понять, как могло случиться, что она восприняла появившуюся в ее доме Валентину с радостью. Причем с искренней радостью. Прежде окруженная лишь чужими людьми, она вдруг увидела в лице тетки единственного близкого ей человека.

Довольно простая в общении, некрасивая, но ужасно добрая, Валентина оказалась, к счастью, невероятно чистоплотной женщиной. Все, к чему прикасались ее натруженные сильные руки, начинало блестеть, сверкать чистотой. «Это у нас наследственное — чистота», — любила повторять про себя Соня, с каким-то приятным трепетом глядя на то, как Валентина насухо вытирает тарелки и складывает их в шкаф или вычищает до блеска кафельные плитки в ванной комнате.

По словам Валентины выходило, что она — инвалид (после пожара в каком-то санатории у нее обгорело лицо, оказались повреждены сухожилия на кистях рук и открылись какие-то многочисленные хронические внутренние болезни), но работать может. Приехала к племяннице из далекого Сургута, чтобы не оставаться там одной.

«У меня есть деньги, я могу купить себе квартиру, — заявила она в первый же час пребывания в доме у племянницы. — Но это — не принципиально. Я могу отдать их тебе, чтобы ты вложила их в свое дело, а сама буду жить с тобой, помогать тебе. Я работы не боюсь. Буду вести все хозяйство».

Растроганная Соня сказала, что ничего вкладывать в ее дело не надо, у нее и так все идет хорошо, жаловаться грех. Посоветовала тетке держать деньги в банке и заниматься своим здоровьем.

Первый вечер как-то все расставил по своим местам. Соня угостила тетю ужином, после чего они долго пили чай с конфетами, рассказывали друг другу о чем-то важном, словом, пытались раскрыться и понравиться друг другу.

Валентина сидела за столом, раскрасневшаяся после горячей ванны, с тюрбаном из полотенца на голове, в красивом бархатном халате Сони, и была готова расплакаться от охватившей ее радости по поводу их встречи и такого душевного, теплого приема. Соня тоже испытала к приехавшей внезапно тете волну родственной нежности. Ей сразу захотелось сделать для тетки что-то хорошее…

Однако было еще что-то, мешавшее Соне окончательно расслабиться и найти покой в теплых теткиных объятиях. И это «что-то» требовало к себе внимания. Она должна была объясниться с Валентиной.

Они выпили по рюмке коньяку, и Соня, накрыв ладонью руку Валентины, сказала, краснея от жгучего стыда:

— Я помню… Я все помню. Ты приезжала сюда в прошлом году и пришла в мой магазин. Сказала, что ты моя родственница. Не знаю, что на меня тогда нашло, просто не знаю… Это потом, когда ты ушла и я поняла, что натворила, мне стало стыдно. Но я не знала, как совладать с собой. И все дело — не в тебе…

Она вдруг поняла, что именно поэтому, наверное, она и встретила свою тетку на этот раз так душевно — потому что чувствовала свою вину перед нею. Но Соня не могла не оценить и мужество самой тетки, рискнувшей приехать сюда, в незнакомый ей город, к своей непредсказуемой племяннице, после всего, что та наговорила ей тогда. Кажется, в тот раз Соня в довольно-таки грубой форме сказала ей, что родственников у нее нет и она просит тетю покинуть магазин.

Как раз в тот момент, когда она достигла определенных успехов в своем деле, когда ее магазины начали приносить хорошую прибыль, которая, однако, вместо того чтобы как-то успокоить Соню, наоборот, вызвала в ее душе новую волну депрессии, и появилась незнакомая ей женщина, представившаяся ее родственницей. Словно эта самая родственница только и ждала, что вот Соня разбогатеет и начнет раздавать свои деньги налево и направо.

Девушка видела много фильмов на эту тему, и хотя речь в них шла о знаменитых людях, актрисах к примеру, ей показалось, что эта схема могла бы сработать и на более скромном уровне. Как в ее случае, к примеру.

Хотя, возможно, Валентина элементарно попала Соне под горячую руку. Кажется, накануне ее появления в магазине Соня увидела Андрея в кафе, обнимающего свою невесту — Веру Клец. Или заметила их вместе в каком-нибудь другом месте. Эта сладкая парочка не сидела вечерами дома, их можно было встретить в ресторане или даже на дискотеках. И повсюду они сидели обнявшись. И Соня вновь и вновь мысленно готовила убийство этой самой Веры.

Потом, уже придя домой и вспомнив эту жуткую, унизительную для них обеих сцену в магазине (ведь это действо наблюдали продавщицы), Соня испытала чувство даже не то что вины, а какого-то омерзения к самой себе. Ей даже показалось, что, если бы они с Андреем не расстались и он случайно подсмотрел бы, как лихо Соня расправляется со своими бедными родственницами, он бросил бы ее незамедлительно. Ведь ясно же, что Андрей — мужчина нежный, ласковый и что женщина ему нужна такая же. Возможно, именно поэтому-то он и предпочел ей Веру?

Но она-то — не Вера! Не Вера! У нее свой характер, и в нем тоже есть много положительных черт. Она упрямая, трудолюбивая, терпеливая, серьезная, чистоплотная… Да и внешне очень даже ничего.

Сказать, что Соня вспоминала потом свою родственницу, которая сильно смахивала на ее покойную мать и, возможно, являлась родной маминой сестрой, то есть родной теткой самой Соне, — такого не было. Неприятный осадок остался, но не более того. Жизнь ее и так была до предела наполнена саднящими воспоминаниями и впечатлениями — она, вероятно, просто мазохистка от природы, все продолжает и продолжает по мере возможности следить за этой парочкой, — так что одним неприятным ощущением больше, одним меньше…

Чтобы не так страдать от боли, Соня пыталась найти способ переключить свое внимание на что-то другое, вернее, на кого-то другого. Даже знакомилась несколько раз с какими-то мужчинами, которых ей предлагало брачное агентство. Но даже ее деньги не помогли ей найти хотя бы просто нормального, непьющего и занятого работой мужчину. Попадались одни, на ее взгляд, идиоты, пьяницы, шизофреники или просто моральные уроды. И все они, конечно же, были нищими. А нищими их сделала не жизнь, как они себе говорили, а отсутствие ума, и это было ее твердое убеждение.

Ходила она и на прием к психоаналитику, который, узнав, кто она и чем занимается, предложил ей свои постоянные консультации. Соня сказала, что для начала она должна попробовать поработать с ним, чтобы определиться со своим будущим. Но после пары сеансов она поняла, что никому, даже самому умному и модному психоаналитику, не позволит заглянуть внутрь ее души и мозга. Тем более что там она складировала миллион способов убийства соперницы, целые тома записанных на тонкий материал разума — на подкорку — комплексов, страхов и фобий… Нет, пусть она остается такой, какая она есть, тем более что она-то отлично знает, откуда растут ноги ее хронической депрессии.

Достаточно Андрею вернуться к ней, как все сразу изменится и окружающий ее мир заиграет новыми, солнечными красками. Ведь так уже было, она же была счастлива…

— Так, значит, вот в чем дело, — вздохнула Валентина после того, как подвыпившая и рассиропившаяся Сонечка рассказала ей о своей душевной боли и своей огромной и неистребимой любви к Андрею. — Ты любишь его, а он, мерзавец, ушел к другой. Но можно же попытаться вернуть его…

Она, эта простая женщина с некрасивым, обезображенным шрамами и коричневыми пятнами сгоревшей кожи лицом, женщина без будущего, без любви и семьи (по глубокому убеждению Сони), нашла именно те слова, которые Соня и ожидала услышать от близкого человека. Валя как бы предложила ей свою помощь, хотя нуждалась в ней куда больше Сони.

— Я не могла никому рассказать о том, как я страдаю! — разрыдалась Соня у нее на плече. — Ты живи здесь, пожалуйста. Тебе не надо будет работать, у меня есть деньги. Зато я буду знать, что, когда я вернусь домой, меня встретит близкий, родной человек. И как же это здорово, что ты нашла в себе силы вернуться сюда, ко мне! Ты уж прости меня…

— Я давно уже тебя простила, — ответила Валентина. — Было же видно, что ты не в себе. Я так сразу и подумала, что у тебя что-то случилось и что ты, скорее всего, просто меня не узнала.

— Я только потом догадалась, что это была ты. Как там, в Сургуте?

— Я же говорила тебе, что мне просто страшно стало там жить одной… У меня одна знакомая в соседнем поселке вот так умерла. Стало ей плохо с сердцем, а жила она одна. И она тоже была на инвалидности. Словом, никто ее и не хватился. Она целую неделю лежала, мертвая, дома. И кошка ее орала…

— Не надо, не надо! Я все поняла. Ты правильно сделала, что приехала сюда. А квартиру ты продала?

— Нет, не продала, но, если ты скажешь, продам сразу же.

— Нет-нет, это я просто так спросила. Я же говорю — ты и деньги свои держи крепко, никуда не трать. Я буду давать тебе на расходы, на продукты. Ты готовить умеешь?

— Умею.

После того как они о многом рассказали друг другу и Соня почувствовала сильную усталость, да к тому же еще у нее разболелась голова, решено было ложиться спать.

— Я постелила тебе в той комнате, где раньше мы спали с сестрой, когда приезжали в гости к бабушке. Это она мне рассказывала. Знаешь, Валентина, иногда мне кажется, что это было не с нами. Словно это не мы поехали тогда в этот пансионат. Как он назывался?

— Твоя бабушка мне писала, но я не запомнила. Какие-то «зори»…

— Постой, дай-ка вспомню… Не «зори», а «дали»! Голубые или синие…

— Бирюзовые?

— Вот, точно! Пансионат «Бирюзовые дали». Знаешь, я всегда думала, что запомнила это название, но каждый раз почему-то забываю. Какое-то дурацкое название…

— Интересно, там до сих пор выдают лодки? И люди целыми семьями плавают вдоль берега.

— Говорят, что отец был сильным и орудовал веслами так, что и не заметил, как далеко они отплыли от берега. И никто не мог предположить, что в лодке дыра. Под решеткой. И лодка медленно, но верно наполнялась водой. И они кричали, сильно, громко — мама, моя сестра Женечка и отец. Но были сумерки, все ушли на ужин. Еще пошел дождь…

— Какая трагедия! А как случилось, что ты не поплыла с ними?

— Бабушка говорила, что у меня заболел живот, это меня и спасло.

— Сколько тебе тогда было? Три? Четыре?

— Три года.

— Ты что-нибудь помнишь?

— Думаю, нет. Хотя… Вроде за мной приехала бабушка, сказала, что мне лучше не быть на похоронах.

— Неужели ты совсем ничего не помнишь?

— Помню только, что в квартире бабушки — вот здесь, в этой квартире — было очень тихо. Я знала, что мои родители и сестра утонули, но представить себе это не могла. Я же не видела их мертвыми.

— Говорят, тела нашли не сразу.

— Не знаю я. Помню, что в доме сильно пахло лекарствами — это моя бабушка болела, к ней без конца приезжала «Скорая». И врачи делали ей уколы. На меня, на девочку, это производило большое впечатление.

— Их хоронили одновременно?

— Конечно. Как же иначе? Валя, давай не будем об этом. Так тяжело все… Думаю, моя жизнь сложилась бы иначе, если бы были живы мои родители. И вместе с сестрой мне было бы не так страшно идти по жизни. Я хоть и помню ее смутно, но без нее моя жизнь какая-то пустая. У меня так и не появилась подруга, близкая подруга, понимаешь?

— Понимаю. А вот у меня в Сургуте были две подруги. Но одна умерла, я тебе рассказала, как жутко все это произошло. А другая жива, но она вышла замуж и уехала в Сочи. Так хотелось ей пожить в теплых краях, что она вышла замуж за довольно-таки пожилого господина, который приезжал к нам, в Сургут, по делам.

— И как, она счастлива?

— Думаю, да. Она писала мне. Рассказывала, что у них квартира в Сочи и еще какой-то дом, где они размещают туристов летом. И что они хотят превратить свой гараж в двухэтажное строение, чтобы и туда пускать отдыхающих. Шла стройка, она готовила еду для рабочих, была очень занята, но все равно, выкроила время, чтобы черкнуть мне. И тон ее письма показался мне хорошим, оптимистическим. Может, там любви никакой и нет, но уважение и остальные теплые чувства — есть.

— Вот видишь, она нашла свое счастье в зрелом возрасте.

— Почему в зрелом? Она не намного старше и меня, и тебя.

— А тебе сколько лет?

— Я понимаю, что выгляжу старовато, но моя мама, твоя бабушка, которую ты постоянно упоминаешь, Лидия Козельская, родила меня в тридцать восемь лет.

— И какого же ты года рождения? Напомни, — попросила Соня.

— 1983-го. А ты, как я понимаю, 1985-го?

— Значит, ты старше меня всего-то на два года?! А я тебя все — «тетя» да «тетя»… Послушай, а почему вы с бабушкой практически не общались?

— Да так уж получилось… А она что рассказывала? — как-то особенно грустно, сощурив свои длинные глаза, спросила Валентина.

— Что ты очень рано связалась с каким-то парнем, сбежала, и тоже, кажется, в теплые края, — Соня попыталась улыбнуться.

— Если бы это еще принесло мне счастье! Знаешь, я не люблю об этом вспоминать.

— Ну и ладно. Давай спать, — Соня подошла к своей тетке, обняла ее и даже поцеловала в коричневую обожженную щеку. — Ты расскажешь мне завтра, что случилось с твоим лицом?

6. Май 2010 г. Глафира

Алевтина выполнила свое обещание и принесла Глафире поесть. Увидев размазанное по красивой, из дорогого сервиза, тарелке какое-то зеленое месиво, Глаша подозрительно посмотрела на Алевтину:

— Аля, что это такое?

— Суп-пюре из цветной капусты, — извиняющимся голосом ответила та.

— А колбаски в холодильнике не нашлось?

— Хозяева такое не держат. Едят вот эту… гадость. Очень себя любят, хотят подольше пожить. Ни соли, ни сахара, ни хлеба. Тоска страшная. Не понимаю, зачем тогда человеку столько денег, если он не может всласть поесть!

Кажется, эта рабыня-домработница в очередной раз нашла в лице пленницы благодарного слушателя.

Глафира вздохнула и зачерпнула ложкой зеленый густой супчик. Попробовала.

— Знаешь, ничего, особенно когда ты голодная как черт. Жаль только, что перед смертью придется мне хлебать это пойло, вместо того чтобы позволить себе поесть жареной свининки или угоститься пирожными из нашей кондитерской. — Тарелка очень быстро опустела. — Чувство голода осталось. Что делать? Может, ты принесешь что-нибудь еще?

Алевтина ушла, и Глафира совсем приуныла. Она так ждала, что теперь, когда прошло столько часов, ей дадут хотя бы телефон, чтобы она могла поговорить с Лизой. Но ничего подобного не произошло. Какая-то странная рабыня; суп-пюре из цветной капусты…

Дверь распахнулась, и быстрым шагом вошла Аля. В руках ее на этот раз был противень, прикрытый фольгой.

— Мясо?! — Глафира вскочила с кровати и почувствовала, как у нее закружилась голова. От слабости, подумала она.

— Нет, не мясо, конечно, но тоже кое-что интересное… Правда — остатки, так сказать, с барского стола. Вот! Тыква фаршированная овощами. Ты поешь, пока дают. Не знаю, где я буду вечером и, вообще, вспомнят ли о тебе. Есть еще чай, травяной, с медом.

Глафира с тоской вонзила вилку с желтую мякоть печеной тыквы. Хотела было заплакать, но передумала и принялась с аппетитом поглощать этот вегетарианский шедевр.

7. Май 2010 г. Лиза

Дверь интересующей их квартиры на самом деле оказалась незапертой. Лиза достала из сумочки резиновые хирургические перчатки, взялась за ручку и потянула ее на себя.

— Уверена, что это нехорошая квартира, — сказала она и без того перепуганной Любе. Сделала шаг. — Где здесь включается свет?

Свет вспыхнул, вероятно, Люба точно знала, где находится выключатель. И взорам обеих женщин открылся длинный просторный коридор, заваленный какими-то вещами, как если бы кто-то решил опустошить шкаф в прихожей. По полу были разбросаны шарфы, шапки, зонты, обувь…

— Ну вот, говорила же я вам! Разве Сонечка позволила бы сотворить такой беспорядок? — прошептала Лизе в самое ухо Люба, обдавая ее ароматами сдобы.

Лиза достигла конца коридора, открыла дверь, ведущую в кухню, и увидела распростертое на плиточном, с шахматным рисунком, полу тело женщины. Судя по описанию, это и была домработница. Сложно было бы определить ее возраст, поскольку лицо ее было обезображено странными коричневыми пятнами, словно в него (в свое время) плеснули кислотой. Длинное, худое тело. Коричневая юбка слегка задралась, открыв белые тонкие ноги в красных шерстяных носках. Спутанные волосы веером покрывали плитки пола.

Лиза осторожно приблизилась к телу, взяла женщину за руку.

— Господи, да она жива! Быстро звоните в «Скорую»! Судя по всему, это отравление…

— А как вы узнали? — Люба судорожными неловкими движениями доставала из сумки телефон. — Жива, слава богу!

И тут она проследила за взглядом Лизы — на кухонном столе стояла бутылка вина (Сhateau Latour) и два высоких, тонких, возможно богемского стекла, бокала. Пустых. С розовыми от вина внутренними стенками. Блюдо с почти нетронутой запеченной курицей, салатница с зеленым салатом, приборы, салфетки… «Поужинали!»

Лиза продолжала держать бесчувственную женщину за руку, радуясь тому обстоятельству, что рука теплая, а значит, женщина живая.

— «Скорая»? Человек без сознания! Можно сказать, при смерти! — кричала Люба в трубку. И тут ее взгляд двинулся дальше, вдоль стены, скользнул за небольшой кухонный диван, обитый пестрой, красно-желтой гобеленовой тканью. Вопрос, по каким именно признакам Лиза определила, что домработница Сони была отравлена, Любу больше не интересовал. Она заметила за диванчиком какую-то странную тень, бросилась туда, в угол, и вскрикнула, моментально зажав рот ладонью, словно боялась, что своим криком привлечет внимание соседей.

На плиточном полу сидела, раздвинув ноги и свесив между колен голые руки, молодая женщина. Длинные волосы, волной ниспадавшие на плечи и грудь, закрывали ее лицо, но Люба знала, что это Соня. Вот только малиновая шелковая пижама показалась ей темнее обычного. А белые ступни босых ног с аккуратными, ровными, ухоженными пальцами, с ногтями кроваво-вишневого цвета выглядели как мраморные.

— Елизавета Сергеевна… — слабым голосом позвала она. — Здесь Соня! Посмотрите…

— А вы молодец, Люба, — сказала уже позже Лиза, когда «Скорая» отвезла пришедшую в себя, ничего не помнящую, но, к счастью, живую домработницу в больницу, а квартиру наводнили работники прокуратуры. Эксперты снимали отпечатки пальцев, фотографировали труп хозяйки, брали смывы и соскобы с предметов и дверных ручек, и делали все это как-то тихо, слаженно, общаясь междометиями, как люди, привыкшие работать в группе и понимающие друг друга без слов.

Знакомый судмедэксперт Туров подтвердил предположение Лизы, что женщины были отравлены.

Он долго принюхивался к пустым бокалам, вертел их в руках, затем, пробормотав: «Похоже на сулему», положил образцы в пластиковые пакеты. Отдельно была упакована и бутылка с остатками вина.

Лиза несколько раз порывалась подойти к открытому окну и покурить, но, вспоминая, что она уничтожила сигареты, сожгла их в камине, вздыхала. И еще — она постоянно ловила себя на остром желании позвонить Глафире. Ей все еще не верилось, что Глаша исчезла. Что ее нет нигде поблизости. Что с ней случилась беда. Где она? Может, ее пытают? А она, Лиза, ее близкая подруга, вместо того чтобы вплотную заниматься ее поисками, сидит в чужой квартире, где недавно погибла женщина (про убийство, если оно имело место, ей расскажет впоследствии знакомый следователь, который сейчас расхаживает по квартире и, причмокивая, записывает что-то в свой блокнот), и тратит впустую время. Какое ей дело до этой смерти? В городе каждый день умирают естественной смертью или становятся жертвами насилия десятки людей. Но она не может пропускать через себя всю эту людскую боль. Она тоже живой человек и должна позаботиться о себе и о своем будущем ребенке.

Бедный Гурьев! Какими глазами он на нее смотрел, когда она курила одну сигарету за другой. Другой муж ударил бы ее по губам, наорал, а он, словно понимая ее, лишь тактично делал ей замечания. Лиза подумала, что и он тоже успел за то время, что они женаты, привязаться к Глафире. Она такая большая, шумная, суетливая, но такая славная, добрая…

Лиза стояла в уголочке и шмыгала носом.

Следователь подошел к ней и сказал вполголоса:

— Говорят, у тебя, Лиза, помощница пропала? В какую авантюру ты ее втянула? Вечно занимаешься опасными вещами… Ты же адвокат, вот и защищай людей, а не лезь туда, где тебе могут оторвать голову.

Лиза от таких его слов просто опешила.

— Полегче на поворотах! Послушай, Андрей, а тебе не кажется, что…

— Нет, мне ничего не кажется, — резко, но одновременно как-то по-доброму, как заботливый брат, перебил он ее. — Ты в последнее время занимаешься делами весьма опасными. Я понимаю, что деньги нужны всем и что лишними они никогда не бывают, но не советую тебе защищать на стадии следствия людей, по уши увязших в дерьме. Понимаешь, о ком я? Пусть они сядут наконец! Ты прилагаешь неимоверные усилия, чтобы развалить дело, чтобы повесить всех собак на пешек, в то время как крупные фигуры, отряхнувшись, застегнутся на все пуговицы и сдернут отсюда, я имею в виду из страны, и поминай как звали!

— Ты ничего не знаешь о моей работе, — сказала Лиза. — Вообще ничего. Я, конечно, не господь бог, но пока еще могу отличить настоящих преступников от людей, которых втянули в нехорошие дела. Думаю, что я все же занимаюсь пешками. И вообще, здесь не место обсуждать мои дела.

— Но Глафира-то пропала! Я разговаривал с Мирошкиным. Он отправил своих людей по следу. Но я не верю, что ее исчезновение как-то связано с ее желанием похудеть. Это полный бред! Вот скажи, она говорила тебе хотя бы что-нибудь о своем желании обратиться в какую-нибудь фирму, торгующую препаратами для похудения?

— Нет! В том-то и дело, что нет! Конечно, я позволяла себе иногда высказываться по поводу ее комплекции (за что сейчас себя страшно ругаю), но она ни словом не обмолвилась, что куда-то собирается.

— А может, существуют такие лечебницы? Санатории?

— Да чтобы Глаша без моего ведома отправилась куда-либо? Ты что?! Это абсолютно невозможно! К тому же она человек очень организованный, ответственный…

— А что, если она занимается решением своих личных, так скажем, женских вопросов? Как бы это поделикатнее выразиться… Может, она была беременна и скрывала эту самую беременность, а теперь решила прервать ее, пока муж в отъезде?

— Нет, всякое, конечно, может быть, и Глафира не святая, но уж мне бы она доверилась, я знаю это точно. Больше того, она постаралась бы с моей помощью организовать себе алиби.

— Какие вы, женщины, однако, опасные!

Лиза оставила этот комментарий без ответа.

— Ты позволишь мне осмотреть квартиру? — без всякого энтузиазма спросила она его, чтобы переменить тему разговора и одновременно дать себе возможность отвлечься и поработать мозгами, а не чувствами, которые буквально захлестывали ее.

— Да пожалуйста! Уверен, что ты своим острым и опытным женским взглядом увидишь то, чего не увидел я. Мне Мирошкин так много о тебе рассказывает! Сначала я думал, что он в тебя влюблен, но потом, после парочки явно безнадежных дел, которые ты помогла ему раскрыть, мне просто пришлось изменить свое мнение и о тебе, и о нем.

— И на том спасибо, — Лиза покровительственно похлопала своего коллегу по плечу. — Начну со спальни…

Но не успела она переступить порог спальни, как в прихожей послышалось какое-то движение, шум, суета. Она сделала несколько шагов к двери и увидела бледную как смерть женщину, удивительным образом похожую на ту, которую не так давно увезли на «Скорой». Она была не одна, а в компании все той же Любы: та время от времени выглядывала из своей, расположенной напротив, квартиры, чтобы в очередной раз удовлетворить свое любопытство или, возможно, услышать от Лизы слова одобрения ее поступку. Ведь если бы не ее бдительность и внимательность, труп хозяйки этой квартиры пролежал бы там неизвестно сколько дней.

Лиза взглядом спросила стоявшую в нескольких шагах от нее Любу, что случилось, — та задрала подбородок и чуть пожала плечами. Их разделяли какие-то люди, не пускавшие в квартиру появившуюся чуть ли не с того света домработницу.

Лизе пришлось обратиться за помощью к следователю:

— Андрюша, прошу тебя, впусти эту женщину, она домработница или родственница, не знаю… позволь, я с ней побеседую. Видишь, она явно не в себе.

— Хочешь снять все сливки?

— Хочу.

— Ладно, действуй. У тебя все равно получится лучше.

«Он поступил непрофессионально, — подумала Лиза. — Такой важный свидетель, как домработница, отравленная одновременно со своей хозяйкой, может знать и помнить все».

— Проходите, пожалуйста. — Лиза взяла женщину под свою опеку и завела ее в спальню, где было тихо и им никто не помешал бы поговорить.

Она на самом деле выглядела ужасно. Бледность в сочетании с ввалившимися глазами, с уродующими ее лицо коричневыми пятнами на худом некрасивом лице. Очевидно было, что она больна и нуждается в медицинской помощи.

— Вас как зовут?

— Валентина. Валентина Козельская. Я — родная тетка Сонечки, — и женщина судорожным движением зажала рот стиснутыми кулаками. — Она умерла… Произошло что-то ужасное…

— Валентина, вы сбежали из больницы?

— Мне сделали промывание. Дали выпить что-то, какое-то лекарство… Словом, мне стало лучше, и я на самом деле сбежала. Вы поймите, в квартире много ценных вещей, и я не могла допустить, что… Господи, я понимаю, вы тоже из этих, из прокурорских, вероятно. Я не имела в виду вас или кого-то, кто будет заниматься расследованием. Но квартира открыта, двери нараспашку… Вы не представляете себе, сколько стоят все эти картины и безделушки. В сейфе много денег, ведь Сонечка держала ювелирный магазин.

А ведь она права. Кто знает, что может случиться, вдруг какой-нибудь нечистый на руку участковый, или санитар, или водитель сунет в карман мелкую вещицу?

Лиза огляделась. Спальня представляла собой комнату, обставленную с удивительной роскошью. Прекрасная дорогая мебель, выполненная в старинном стиле, вероятно, итальянского или испанского производства, чудесный ковер, туалетный столик, заставленный антикварными флакончиками и безделушками. В углу — полукруглый полированный застекленный шкафчик, полный редкой красоты посуды. Между шкафом и портьерами поблескивает матовая поверхность сейфа.

— Сейф… Валя, я думаю, сейчас самое время проверить, не ограбили ли вашу племянницу. Возможно, тогда будет проще найти ее убийцу.

Валентина, словно только и ожидавшая, что ей позволят это сделать, рванулась к сейфу, встала перед ним на колени (благо ковер был мягкий, шерстяной), замерла на какое-то время, словно проверяя свою память, а потом, неловко пытаясь скрыть табличку с кнопками, набрала комбинацию цифр. После этого раздался характерный щелчок, дверца открылась, и Валентина исторгла вздох облегчения.

— Кажется, все на месте… — она сразу как-то обмякла и теперь сидела с опущенной головой перед сейфом, в котором Лиза заметила стопки денег и папки, вероятно, с важными документами.

— Вот и славно, — попыталась вернуть ее к действительности Лиза. — Деньги не украли. А все остальное?

— Здесь, в шкафу, она хранила драгоценный фарфор. Все на месте, да и шкаф не открывали, ключ находится в тайнике.

Валентина поднялась и подошла к шкафчику, провела пальцем по чистой гладкой поверхности стеклянной стенки.

— Здесь все на месте… — И вдруг она резко повернулась и взглянула на Лизу: — А вы, собственно, кто? Почему вы не в прокурорской форме?

— Вообще-то я адвокат, меня зовут Елизавета Травина. Можете спросить обо мне вашу соседку, Любу. Кстати говоря, это ей вы обязаны жизнью.

При других обстоятельствах Лиза не стала бы объяснять, кто она такая, и вела бы себя совершенно по-другому. Но сейчас ей важно было расположить эту женщину к себе, постараться выяснить все обстоятельства дела.

— Она симпатизировала моей помощнице, вот и сегодня тоже пришла, чтобы угостить ее пирожными собственного производства. А потом выяснилось, что она пришла по делу, чтобы рассказать о том, что дверь в вашу квартиру приоткрыта, в квартире беспорядок, а это отнюдь не свойственно таким аккуратным женщинам. В милицию она обращаться не стала, по известным причинам.

Лиза говорила, не спуская взгляда с Валентины, которая с каждой минутой бледнела все сильнее. Она поняла, что еще немного — и женщина потеряет сознание.

— Валентина, у меня к вам предложение. Поскольку мы не можем заставить работников прокуратуры покинуть вашу квартиру… они там работают, понимаете? И чтобы вы были спокойны, чтобы не думали, что имущество вашей погибшей племянницы разворуют… Чтобы, в конце концов, следователь знал, что вы — на самом деле ее родная тетка, а не домработница и имеете право находиться здесь, вам следует показать ваши документы. Как вы понимаете, это простая формальность. В случае, если бы вы не являлись ее родственницей, вам пришлось бы покинуть квартиру и ее бы, в свою очередь, опечатали. Словом, предлагаю вам воспользоваться услугами моего врача, который появится здесь по первому моему зову. Вы будете находиться здесь и в то же самое время под присмотром врача.

— Господи, конечно! Мои документы находятся в моей комнате. В ящике письменного стола. Что же касается врача, то это прекрасная идея, за что вам большое спасибо. Я все-все оплачу! Вы сами видите, деньги у нас есть… — она вяло обвела рукой пространство вокруг себя.

Она вела себя настолько естественно и даже в какой-то степени глупо, словно ей и в голову не могло прийти, что она может стать первой подозреваемой по этому делу. Тем более что квартира буквально ломилась от ценных вещей.

И тут, словно прочитав ее мысли, Валентина, сев на пол, проговорила:

— Вы не думайте, это не я… У меня есть свои деньги. Я же приехала к Сонечке из Сургута. Все там продала и приехала. Можете проверить в банке. Знаете, мне что-то совсем плохо…

И она отключилась.

8. Май 2009 г. Соня

Жизнь Сони с появлением Валентины изменилась. Причем настолько, что она на какое-то время словно отвлеклась от своего источника боли, от своего еще недавно сильнейшего желания и дальше растравлять свою душевную рану, от этого мазохистского зуда.

Поначалу ее занимало обустройство комнаты для тети. Они ездили в мебельные салоны, выбирали кровать, шкаф, туалетный столик. Были куплены постельные принадлежности, белье, ковер.

Оказалось, что заботиться о ком-то — это так приятно! Соня тратила на нее деньги, буквально не считая их и постоянно твердя, чтобы Валентина свои деньги поберегла. Что жизнь — такая сложная и длинная штука и всякое еще может случиться.

Валентина принимала ее заботу настороженно, словно не веря в искренность поступков и желаний своей племянницы. Чувствовалось, что эта женщина не привыкла к тому, чтобы ее скромной персоне уделялось так много времени, не говоря уже о деньгах.

Вечерами Валентина, лежа на диване в гостиной перед телевизором, постанывала, растирая воспалившиеся суставы ног. Соня заботливо подтыкала толстый плед под ее больные ноги, разве что не гладила их рукой. Чувствовалось, что в ней дремлет и готов уже окончательно проснуться мощный материнский инстинкт. Ей пришла пора проявить свою любовь и нежность по отношению к детям, которых у нее пока что не было.

С утра Валентина была уже на ногах. Убирала постели — свою и Сонину. Готовила завтрак, мыла посуду, провожала Соню до самой машины.

— Валя, ты не особенно-то усердствуй. В квартире много техники, тебе не обязательно мыть посуду руками, даже при наличии горячей воды. И пылесос есть, и такая штуковина, я тебе показывала, которая чистит полы горячим паром. Ты побольше ешь, спи, отдыхай. Никому не открывай дверь — это железное правило! Исключением может быть только один человек — Любаша, моя соседка. Она хорошая, добрая женщина. Если она принесет торт или пирожные — непременно бери и расплачивайся с ней. Это значит, что все приготовлено на натуральном масле и деревенских яйцах. Она делает это специально для меня. У нас с ней договоренность. Я часто даю ей деньги в долг, вот она и благодарит меня таким образом. Но это не значит, что я не плачу ей за угощение.

Теперь, когда Соня знала, что квартира под присмотром и что ее по возвращении ждет близкий, родной человек, жизнь как будто бы начала налаживаться. И ее стремление отомстить своей сопернице за то, что она увела у нее Андрея, обрело некое новое качество. Если раньше мысли ее по этому поводу носили какой-то хаотичный характер и основывались исключительно на эмоциях, то теперь она относилась к этому более осмысленно и вынашивала в сердце конкретный план убийства. Но что было самым удивительным, так это то, что она стала относиться к Валентине как к своей потенциальной сообщнице. Не будучи в силах представить себе, чтобы тетка отказалась ей в чем-то помочь, Соня заранее рассчитывала на ее помощь и поддержку.

Ее план состоял из нескольких частей. Первый — выяснить, при каких обстоятельствах и где она сможет застать Веру одну. Абсолютно одну, без свидетелей. Ну не в лес же ее заманивать! Хотя можно организовать телефонный звонок и попросить ее приехать к месту аварии, к примеру, случившейся с Андреем… И Вера примчится, непременно! Но перед этим она обязательно сообщит об этом отцу и еще куче родственников и близких людей. Словом, все это еще предстояло тщательно обдумать.

Вторая часть — каким образом убить Веру? Точно — не удушить, она не сможет. Не застрелить — слишком много возни с оружием, с избавлением от него и прочим. Инсценировать несчастный случай? Наехать на нее, когда она будет переходить пустынное шоссе в пятидесяти километрах от города, в кромешной темноте… И тело спрятать в кусты. Это тоже не представлялось реальным. Оставалось одно — отравить, и еще подставить вместо себя другого человека, который тоже испытывал бы к ней неприязненное чувство. Вот только где взять такого человека, ненавидящего Веру так же сильно, как сама Соня? К тому же все знали об этом, мягко говоря, неприязненном отношении Сони Козельской к дочери Михаила Клеца. И получилось бы, что в случае ее отравления все сразу подумали бы именно на Соню. И, что самое ужасное, в случае отравления никакое алиби ее не спасет. Убийца может подлить в бутылку с минеральной водой яд и за два дня до того, как жертва его примет, и за день, и за час… Поэтому обеспечить себе алиби будет просто невозможно. Свидетели, точнее, ее коллеги по прежней работе, на глазах у которых разыгралась бы настоящая драма, сразу же дадут показания против Сони. Вот и получалось, что убить человека, да так, чтобы на тебя не подумали, — не такое уж и простое дело.

Поэтому третья часть плана состояла как раз в том, чтобы отвести подозрения от себя. Или, другими словами, Соне предстояло найти такого человека, которого Вера Клец (помимо ее воли, разумеется) довела бы до того, что этот человек захотел бы избавиться от нее. Убить. И здесь вариантов было не так уж много.

Первый. Вера должна каким-то образом обидеть этого человека. Ранить, оскорбить, унизить его и прочее.

Второе. Веру могли бы убить как свидетельницу другого преступления, которое совершил бы как раз этот человек. Но это — очень сложный путь.

Третье. Ревность? А что, допустим, ее приревновал к Андрею кто-то, кто был раньше с ней знаком. Молодой парень с неуравновешенной психикой, к примеру… Не выдержал, что его возлюбленная собирается выйти замуж за Андрея, и решил убить свою возлюбленную.

И получалось, что убить Веру Клец таким образом, чтобы не вызвать подозрения в свой адрес — в адрес Сони Козельской, — представлялось делом чрезвычайно сложным.

Требовалась еще одна голова. Еще один женский мозг, способный придумать нечто такое, что могло бы помочь ей осуществить этот план.

И этим человеком впоследствии должна была стать ее тетка — Валентина.

И все равно жить Соне стало как-то легче, спокойнее, что ли. И, главное, у нее был теперь слушатель, которому она могла рассказать о своих волнениях, планах.

Объяснить, почему она так сразу доверилась Валентине, она не могла даже себе. Вероятно, сказалась кровь. Ведь она была родной сестрой ее матери и дочерью любимой Сониной бабушки, самого родного и близкого девушке существа. И разве виновата Валентина в том, что когда-то ее пути с родней разошлись и она, нарушив все семейные законы и, возможно, некие нравственные преграды, вырвалась из душного домашнего плена на свободу вместе с каким-то пареньком, у которого, как и у нее, был один лишь ветер в голове? Такое могло случиться с кем угодно. Дело тут лишь в природном темпераменте.

Личная жизнь Валентины не сложилась, и это, быть может, и оказалось платой за ее девичье легкомыслие.

Жаль, конечно, что бабушка так и не смогла ее простить. Но что поделать, такой уж был у нее характер. Возможно, именно поэтому-то она, потеряв, по сути, двух дочерей (одна утонула, а другая бросила дом и не подлежала прощению), всю свою любовь направила на единственную оставшуюся в живых внучку.

Однажды ночью ей приснился сон, как будто она вышла замуж за другого мужчину. Сон как сон. Ничего особенного, казалось бы. Однако он навел Соню на одну мысль, из-за которой она так и не смогла уснуть. А что, если ей на самом деле выйти замуж за какого-нибудь приличного мужчину (благо за ней пытаются ухаживать двое, причем один из них держит три ювелирных салона, правда, говорят, что у него проблемы со здоровьем) и начать дружить, что называется, семьями с будущими супругами Клецами (то есть Быстровыми)? Быть может, тогда общественность успокоится и решит, что чувства Сони к Андрею Быстрову остались в прошлом, что теперь у нее — семья и все такое.

Но как же ей не хотелось ничего менять в своей жизни! И тем более впускать в свой уютный красивый дом какого-то чужака, совершенно постороннего человека, с которым придется делить постель. Мало того, придется же еще делать вид, что ты абсолютна счастлива в браке, а не ходишь под ручку с новоиспеченным супругом, с тоской и отчаянием поглядывая на чужого мужа — в частности на Быстрова.

Вот и получалось, что эта идея была утопической. Слабой. Да и просто — глупой. Фиктивный брак еще никому не приносил счастья.

Словом, Соня находилась в постоянном поиске способов идеального убийства. Но поскольку это требовало основательных и глубоких размышлений и анализа уже совершенных кем-то когда-либо преступлений, на ее книжной полке стали появляться тривиальные детективы. Ей нужна была идея. Оригинальная, неожиданная и, что немаловажно, безопасная. Вот уж не хотела бы она оказаться на скамье подсудимых из-за Веры Клец! Слишком уж это было бы пошло и несправедливо.

Но как же ей расположить к себе тетку и заставить и ее пораскинуть мозгами на эту тему? Соня очень нуждалась в единомышленнице, помощнице, в человеке, на чье понимание она могла бы рассчитывать.

То, что она для тети делала, не имело к делу никакого отношения. Даже если бы Соня не видела в ней свою будущую сообщницу, она вела бы себя по отношению к Валентине точно так же. Старалась бы сделать ее жизнь спокойной и сытой. Но когда Соня вспомнила причину, из-за которой ее бабушка и Валентина разругались и прервали свои родственные отношения, ей показалось, что сама судьба отправила к ней эту внешне спокойную, но полную авантюрного духа (роман с парнишкой, ради которого она бросила дом, — дорогого стоил в глазах Сони!) тетю.

Конечно, если бы не ее жуткий артрит, из-за которого она получила инвалидность, и не ослабленное из-за пожара, в который она угодила, отдыхая в каком-то санатории («Вот дались моим родственникам эти санатории и дома отдыха!»), здоровье, возможно, тетка устроила бы свою личную жизнь и вряд ли приехала бы сюда из Сургута, куда за долгие годы она успела врасти корнями. Но жизнь распорядилась таким образом, что они встретились. И встретились как раз в такое время в жизни Сони, когда тетка оказалась ей настолько нужной и полезной. И это счастье, что Соня тоже, в свою очередь, смогла протянуть ей руку помощи и вообще как-то поддержать ее.

Но как, как начать с ней этот разговор о Вере? Как подвести к этой теме? Конечно, лучше всего получилось бы, если бы тетка сама, во время разговора о любви, о страсти, об измене и предательстве, произнесла слово «убить». В этом случае Соня сначала сделала бы большие глаза — мол, разве такое возможно? Но потом, продолжая разыгрывать перед теткой спектакль, она словно бы вскользь заметила, что это единственный, пожалуй, способ отомстить своей сопернице.

И разговор этот состоялся. Однажды вечером. За ужином. Валентина приготовила отбивные, пожарила картошку, сделала салат из помидоров и испекла пирог с творогом.

Это был старый семейный рецепт.

— Господи, Валя, какая вкуснота! — воскликнула Соня. — Я сто лет не ела этого пирога. Бабушка делала его почти каждую неделю, и он мне никогда не надоедал.

— Да, это мамин рецепт. Он у меня в записной книжке сохранился…

И Соня вдруг разрыдалась. Она давно уже не давала волю своим чувствам и старалась сдерживаться, когда особенно остро чувствовала тоску по бабушке. А тут вдруг кусок пирога вызвал такие ассоциации, воспоминания — она словно слышала голос бабушки: «Во-первых, не сутулься. Во-вторых, ешь пирог спокойно, за тобой никто не гонится… И вообще, в жизни не надо торопиться, она сама торопится. Ты даже представить себе не можешь, как быстро она сейчас летит для меня. Чем старше человек становится, тем быстрее движется время. Это — закон…»

— Ну, ну, что ты, Сонечка! Успокойся, возьми себя в руки. Вероятно, ты вспомнила маму… Знаешь, это даже хорошо, что ты такая чувствительная и сентиментальная.

— Я не чувствительная, просто бабушку вспомнила…

— А я вот как будто замороженная какая-то стала. Или наоборот — мои чувства в зародыше сгорели в том пожаре.

— Ты обещала мне рассказать, — Соня салфеткой промокнула мокрые от слез глаза.

— Да там и рассказывать нечего. Я же двигаться-то хорошо не могу, у меня боли в суставах, понимаешь? И мне дали путевку в санаторий, неподалеку от Сургута. «Кедровый лог» называется. Очень хороший санаторий. И там произошло нечто удивительное. Я влюбилась! Вспомнила молодость, понимаешь? Забыла про свои болячки, мне казалось, что я просто летаю. Этот мужчина водителем в санатории работал. И вот однажды в подсобном помещении загорелся подвал. А там, через стенку, — гараж. А что такое гараж? Там находится все то, что быстро воспламеняется… И надо же было такому случиться, что Николай был как раз в смотровой яме, чинил свою машину! Знаешь, вспоминается все как в тумане… Я рвалась туда, мне удалось пробиться сквозь толпу в гараж, я проскользнула внутрь, в самое пламя, хотела его спасти… Дура, конечно, не знаю, на что я надеялась? Словом, Николай сгорел, а меня пожарники спасли.

— Какой кошмар! Значит, ты поэтому больше не смогла там жить? В том краю?

— Да, мне захотелось порвать со своим прошлым. Тем более что, кроме этих страшных воспоминаний, меня там ничего и не держало. У меня даже друзей-то, подружек не было. Кому нужна подруга-инвалид, для которой требуется постоянно вызывать «Скорую помощь», в чьей квартире постоянно пахнет мазями?

— Но в твоей комнате сейчас не пахнет мазями, — заметила Соня.

— Да это потому, что я себя чувствую получше и нахожу такие средства — они почти не пахнут. Я же понимаю, как это неприятно.

— Глупости! Если тебе нужно купить даже пахучую мазь, покупай. Подумаешь, откроешь окна и проветришь квартиру. Ты, главное, потом не забудь эти окна закрыть.

— Соня, я же вижу, как ты маешься, — неожиданно услышала Соня.

— В смысле? Потому что взяла тебя к себе?

— Я не об этом. Ты же тоскуешь по своему Андрею. Я слышу, как ты иногда ночами плачешь… Тебе кажется, что я ничего слышу, но это не так.

Соня опустила голову. Ей вдруг стало стыдно за свои неугасающие чувства к человеку, который, быть может, вовсе и не достоин ее. Получается, что она — слабая, раз не в силах совладать со своими чувствами.

— Но я не знаю, как его забыть. Мне нужно его видеть! Я, как дура, шатаюсь по городу в надежде встретить эту прогуливающуюся парочку. Знаю рестораны, где они ужинают. Знаю места, где они бывают. Подсматриваю за ними… Это что — сумасшествие?

— Думаю, что это — любовь, — как-то необыкновенно проникновенно проговорила Валентина. — Я сама через это прошла и поэтому могу понять тебя.

— Но я-то сама чувствую, что это ненормально! Я ведь и магазины открыла только для того, чтобы Быстров понял — и у меня тоже есть деньги. Правда, нет такого влиятельного папочки, как у его Веры, но папочка-то здесь ни при чем! Ведь правда?!

— Ты ради него занялась бизнесом? Так это прекрасно! — всплеснула руками Валентина. — Посуди сама: любовь подтолкнула тебя к действиям, ты перестала зависеть от клецовской компании и стала работать на себя. Что может быть прекраснее? Думаю, что ты Андрею должна быть благодарна за это.

— Но на него это не произвело никакого впечатления. Нет, конечно, он все знает и понимает, и мы с ним время от времени встречаемся — город-то небольшой, трудно не пересечься. Он оценил мои способности, как оценил и мое… богатство, что ли. Но, говорю же, это не произвело на него никакого впечатления! Я не понимаю, куда делись его чувства ко мне?!

— Что поделать, если он полюбил Веру?

— Но я не могу с этим смириться, не могу! — Соня выкрикнула это с такой болью и страданием, что Валентине пришлось успокоить ее, положив свою ладонь на Сонину.

— Ну-ну… От этого еще никто не умирал.

— Умирали! От неразделенной любви — умирали! — В голосе Сони уже звучала истерика. — Люди кончали жизнь самоубийством!

— Надеюсь, у тебя не было таких мыслей?!

— Слава богу, нет. Но у меня были другие мысли…

— Тсс… — Валентина приложила палец к губам. — Тсс… Меня такие мысли тоже посещали. Да только смелости не хватило. Или, возможно, той степени ненависти и отчаяния, которые переполняют сейчас тебя.

— А что, это так заметно? — Соня почувствовала, как кровь прилила к ее щекам, они прямо заполыхали.

— Думаю, что, кроме меня, никто ничего не замечает и не видит, — Валентина смотрела Соне прямо в глаза. — Но мне иногда кажется, что я смотрю на тебя, а вижу себя. Я понимаю тебя, вот что самое главное. А потому живи себе спокойно и знай, что ты всегда можешь во всем — ты поняла? — во всем положиться на меня.

От ее слов почему-то повеяло холодом. Словно Соня только что заключила сделку с самим дьяволом. Разве что в зрачках Валентины не заплясали отблески дьявольского пламени и вокруг не запахло серой…

9. Май 2010 г. Глафира

— Вот, набирай номер, — Алевтина протянула ей телефон. — Да побыстрее! У тебя всего несколько секунд. Не дожидайся, кто тебе ответит, просто говори то, что считаешь нужным сказать.

Было раннее утро. Глаша даже не успела проснуться как следует. Она так ослабла за эти несколько дней, что при малейшем движении у нее начинала кружиться голова. Увидев перед собой бледную, встревоженную Алевтину с телефоном в руке, она, даже не успев понять, чего от нее хотят, но среагировав именно на телефон, как на волшебный предмет, который может спасти ее, вырвала его из рук женщины и принялась набирать номер Лизы.

Хорошо, что она помнила его наизусть. А ведь многие люди привыкли просто давить на клавишу, руководствуясь именем на дисплее. Хорошо, что Лиза приучила ее запоминать важные номера телефонов.

Она набрала номер, но гудка не услышала.

— Там тишина, — прошептала она, глядя на Алевтину, которая то и дело оборачивалась на дверь.

— Ты говори-говори…

— Да кому говорить-то, если телефон как мертвый!

— Кричи, я не знаю… Это нормальный телефон! Хозяйский! Они только полчаса тому назад звонили по нему. Мадам сейчас принимают ванну, — насмешливым тоном сказала она, — вот поэтому-то у меня и было время взять его. Но мне уже пора.

Глафира еще раз набрала номер и, не услышав гудка, все равно прокричала в трубку:

— Лиза, меня похитили! Это связано с похудением! Смотри объявления. — Потом, сообразив, что говорит явно не то, она обратилась к Алевтине: — Где находится дом? Как называется это место?

— Дачный поселок «Новосел», — проговорила та чуть слышно. — Все, мне пора.

— Дачный поселок «Новосел», — вздохнув, наговорила в трубку Глафира, не понимая, что происходит с телефоном.

Алевтина взяла у нее аппарат и быстро исчезла.

Глаша подумала, что все это ей приснилось. Уж слишком было рано.

И что это был за телефон такой?

Глаша закрыла глаза, и когда она вновь открыла их, часы на стене показывали уже половину одиннадцатого. Получается, что она здесь как бы отсыпается за всю свою жизнь. И что сон — единственное удовольствие, которым она может пользоваться без зазрения совести. Другие удовольствия теперь остались в ее прошлом.

Она лежала, выспавшаяся, отдохнувшая, и думала о том, что бы ей такое предпринять, чтобы выбраться отсюда. Алевтина. Ее можно ударить чем-то тяжелым по голове, забрать у нее ключи… Стоп. Какие ключи, если там, за дверями, наверняка стоят охранники!

И, словно в подтверждение этих предположений, она услышала за дверью мужской голос. Какой-то мужчина, явно молодой, довольно бойко комментировал последний футбольный матч, пересыпая свои слова легким матерком. Он был уверен, что его никто не слышит. Хотя если даже и слышит? Какое ему до этого дело?

Вероятно, он стоял, что называется, на рабочем месте, охраняя пленницу, и от скуки разговаривал с каким-то своим приятелем. Затем разговор прекратился, Глафира услышала звуки шагов, но потом и они тоже стихли.

Ну вот и все, собственно. Побег исключается. Но все равно — Алевтина. Может, она не заперта? Может, она сумеет передать записку Лизе, в которой Глаша сообщит, где она находится?

Телефон. Зачем она приходила сюда с мертвым, не подающим признаков жизни телефоном? А может, она на самом деле хотела как лучше, хотела помочь, да только хозяйский телефон оказался заблокирован каким-нибудь хитроумным способом?

Хозяева-то не дураки, понимают, что в доме находится, по сути, еще одна пленница — Алевтина.

Голод ее измучил. Глафира поднялась и направилась в ванную комнату. Там, чтобы прийти в себя, она включала попеременно то горячую, то холодную воду. Но голова все равно продолжала кружиться. Конечно, это от голода. От чего же еще? Может, у нее резко снизилось давление? От стресса, к примеру.

Ее размышления были прерваны характерным звоном ключей. Снова пришла Алевтина. В руках — миска, прикрытая салфеткой. Лицо какое-то странное, бледное, испуганное.

— Я чуть не попалась, — ответила она, опережая вопрос Глаши. — Хозяйка вышла из ванной комнаты через несколько мгновений после того, как я вернула на место телефон. Я понимаю, что у нас, скорее всего, ничего не получилось, что она его, возможно, заблокировала, но я-то хотела как лучше!

— Слава богу, что ты не попалась! Послушай, Алевтина, тебя выпускают из дома?

— Мы с водителем ездим за покупками или по каким-то делам в город. Но он за мной следит. Я же понимаю, о чем вы хотите меня попросить — сообщить вашим близким, где вы и что с вами. Ко мне с такими просьбами обращались все те, кто до этого находился в этой и других комнатах. Но, если бы я это сделала, меня бы убили. Сразу же. Или продали бы — по частям…

Она сказала это и словно сама испугалась сказанного. Медленно повернула голову к Глафире, словно проверяя, произвела ли ее последняя фраза на нее впечатление. Глафира же, в свою очередь, напряглась.

— Как это — по частям?!

— Если до сих пор вам не дали телефон, чтобы вы поговорили с вашими близкими…

— Послушай, а почему ты обращаешься ко мне то на «вы», то на «ты»?

— Не знаю. Вы… Ты чем-то сильно отличаешься от всех остальных, побывавших здесь. Видно же человека! Что ты — культурная, образованная, интеллигентная. А до этого здесь были женщины несколько другого уровня.

— Какого уровня? Ведь для того, чтобы получить выкуп, пленники должны быть из нормальных, обеспеченных семей. Или я чего-то не понимаю?

— Да не знаю я! Может, выкупа никакого и не потребуют. И вообще… Я не уверена, что им, моим хозяевам, вообще есть дело до твоих родственников и каких-то выкупов. Это же очень опасное предприятие! Думаю, что, раз до сих пор тебе не дали телефон, чтобы ты могла сказать тому, кто может заплатить за тебя, о том, чтобы этот самый выкуп, эти деньги собрали, значит, для тебя приготовили что-то другое.

— Что?! — Глафира вдруг почувствовала страшную слабость, и все ее тело покрылось испариной. — Что приготовили? Не в гарем же меня определят?

Она усмехнулась, чувствуя, что еще немного — и она разрыдается.

— На органы, — прошептала Алевтина. — Они могут пустить тебя на органы.

— Да?! И ты так спокойно об этом говоришь?! Ты, работая здесь и много чего навидавшись и наслышавшись, говоришь мне только сейчас о том, что меня готовят к тому, чтобы пустить на органы?! Распотрошат меня, как свинью… Аля, что ты такое говоришь?! Меня, с моей комплекцией?

— А здесь все такие были… пышные женщины. Правда, их держали впроголодь…

— Скажи, вот ты мне носишь еду. Какую-то идиотскую еду, с хозяйского стола. А они сами разве не распоряжаются относительно еды для меня? Или, если бы ты не таскала мне еду украдкой, я бы просто умерла с голоду?

— Почему же? Хлеб, вода… Зачем тратиться, если скоро и так… Господи, прости ты меня… Но я же не могу отвечать за то, что они творят!

— Послушай. Это же элементарно! — Идея, как связаться с внешним миром и дать о себе знать, носилась в воздухе. — Вот ты едешь, к примеру, с водителем на машине в город, за продуктами. Он же смотрит на дорогу, этот твой водитель-цербер. Сейчас на улице тепло, и ты можешь легко открыть окно и незаметно для водителя выбросить на тротуар, где-нибудь в центральной части города, мою записку. Но чтобы ее заметили, — фантазия у Глафиры разыгралась, — мы эту записку завернем в какую-нибудь денежную купюру. Человек поднимет с тротуара свернутую в комок купюру, а там внутри — моя записка! Ну? Ты согласна?

— И это мы тоже проходили, — убитым тоном произнесла Алевтина. — Говорю же, это очень опасно!

— Но чем опасно, если он ничего не заметит? Это же так легко и быстро можно сделать. Или же — другой вариант: вы с ним в магазине. Бросишь такой денежный бумажный шарик кому-нибудь в корзину с продуктами. Люди непременно его заметят, вот увидишь!

— Я боюсь…

— Чего ты боишься? Да я, когда окажусь на свободе, разыщу тебя и спасу!

— Прежде чем ты окажешься на свободе, люди, те самые, на чью помощь ты надеешься, обратятся в милицию, те нагрянут сюда, предположим, повяжут моих хозяев… И тогда эта сука… эта хозяйка сразу же выдаст меня, понимаешь?!

— В каком смысле? Как соучастницу?

— Нет. Все гораздо хуже. Просто два года тому назад я совершила… кое-что, и меня ищут. И мои хозяева об этом знают. И меня посадят! Вот я и решила, что буду помогать им просто за еду и кров — и, понятное дело, за их молчание.

— И что же ты такое сделала?

— Мужа своего убила.

10. Май 2010 г. Лиза

— По документам она действительно Козельская Валентина, — Лиза озадаченно вертела в руках паспорт впавшей в беспамятство Валентины, тети погибшей Сони Козельской.

Они находились в спальне квартиры Сони вместе с доктором, суховатым немолодым мужчиной в светлом костюме. У него так чисто и ярко поблескивали очки, словно он целыми днями только и делал, что протирал их мягкой фланелью. Движения его были спокойными и очень уверенными.

— Виктор Сергеевич, что с ней?

— Ничего серьезного. Главное, что ей промыли желудок и дали лекарство, чтобы снять воспаление. Сейчас же она находится в обмороке, вызванном общей физической слабостью и потрясением, конечно. Давление у нее несколько снижено, но, в общем и целом, ей просто нужно немного отдохнуть, выспаться, чтобы прийти в себя. Ты же слышала, я звонил в больницу, справлялся о результатах анализов. Она была отравлена сулемой. Как только она придет в себя, попробую подлечить ее молоком с яичным белком, надеюсь, все это имеется в наличии?

— Надо пойти на кухню, посмотреть.

Лизе было стыдно признаться, что мысли ее уже далеко — дома и что она испытывает угрызения совести по отношению к мужу, который вот уже три раза звонил ей и попросил вернуться домой.

— Еще неплохо было бы полечить ее мелким порошком из древесного угля и овсяным отваром. Очень хорошее средство. Лиза, знаешь, когда ты приглашаешь меня, чтобы осмотреть больного, ты и сама в это время, так уж получается, выглядишь не лучшим образом. Словно ты тоже приняла изрядную дозу сулемы.

— У меня Глафира пропала, — прошептала Лиза и заплакала. — И я, как дура, занимаюсь этим преступлением вместо того, чтобы искать Глашу!

— Ну так ищи! А этим отравлением пусть занимается прокуратура! Глафира… Думаешь, с ней случилось что-то серьезное?

— Она серьезный человек, и если бы была жива и здорова, то позвонила бы мне уже сто пятьдесят раз!

— Но какие-то предположения хотя бы у тебя имеются?

Лиза рассказала врачу о своих неудачных попытках поискать Глашу в направлении, связанном с фирмами, занимающимися продажей средств для похудения.

— Хороший мотив, особенно если принять во внимание, что Глаша действительно в последнее время сильно поправилась. Думаю, ей и работать-то было уже трудно. Все-таки избыточный вес…

— Да это все понятно! Только в этом случае я бы точно знала, что она приняла решение заняться своим здоровьем. И даже дала бы ей отпуск, чтобы она посидела дома. Вы же знаете, какие сейчас препараты и на каком эффекте они основаны.

— Конечно, знаю. Не одну дамочку откачивал… Страшные, надо сказать, таблетки! И не разберешь, где идет очищение организма, а где — начинается дизентерия. Женщины просто тают на глазах! И это очень опасно.

— Но и я тоже думаю, что, в лучшем случае, Глаша купила именно эти таблетки, заперлась где-нибудь на даче, у каких-нибудь приятелей, благо ее муж в отъезде, вот и очищается, худеет. Но поскольку вес у нее сами знаете какой и организм ее ослаб, вполне возможно, что ей стало плохо.

— Тогда действительно надо опросить всех ее знакомых.

— Адам, я думаю, уже всех обзвонил. Он скоро должен приехать, он был в Крыму, когда она пропала. Ладно, Виктор Сергеевич, я вижу, вы взглянули на часы, вам пора.

— Нет-нет, напротив, я обнаружил, что у меня еще есть время. Надо дождаться, когда эта красавица придет в себя, и я подлечу ее немного молоком и белком. Отправляйся на кухню и поищи там яйца.

В кухне Лиза снова вспомнила слова соседки Любы о том, насколько чистоплотной хозяйкой была Соня Козельская. Стоило открыть один из кухонных шкафов, и она удостоверилась в этом в очередной раз. Чистота невероятная! Словно хозяйка и ее тетушка только и делали, что все протирали и складывали. Нигде ни пылинки.

Однако в шкафы-то Лиза заглянула все же скорее из женского любопытства, нежели для того, чтобы найти нужные продукты.

Все необходимое она обнаружила в большом новеньком холодильнике. Не сказать, чтобы он был забит продуктами, но чувствовалось, что хозяева не бедствуют. Особенно много было овощей и фруктов. Только один нижний ящик был наполнен лимонами. А на высокой полке стоял графин с водой, где плавали ломтики лимона.

Лиза знала, что сулему растворили в вине. Сейчас, когда эксперты уже уехали, в кухне на столе почти ничего не осталось — все было тщательнейшим образом рассортировано и упаковано в пластиковые пакеты. Получалось, что в тот вечер, когда племянница с теткой решили поужинать, кто-то, некий неизвестный злодей или злодейка, успел предварительно отравить вино и подсунуть его в квартиру женщинам, зная, что они выпьют его — рано или поздно. Вот они и выпили. Только зачем было травить сразу обеих женщин? Какой в этом может быть мотив? Мотив. Это самое главное. Стоит его понять, как клубочек расследования начнет распутываться…

Лиза понимала, что не может никак сосредоточиться на этом расследовании. И уже сто раз пожалела, что вообще согласилась поехать с Любой по этому адресу.

По сути, это расследование ей никто не заказывал, следовательно, ей никто ни за что не заплатит. И зачем тогда она находится здесь? Просто потому, что ее разбирает природное любопытство и непрекращающийся профессиональный зуд? Как новая головоломка, кроссворд — интригует или это попытка уйти от главного жизненного вопроса на сегодняшний день: где ей искать Глашу?

Позвонил Дима.

— Понимаешь, — прошептала она в трубку, словно ее мог кто-то услышать, — я не могу сейчас уйти отсюда. Хозяйка, вернее ее тетка, в отключке. Она ведь тоже траванулась сулемой. Я осматриваю квартиру. Пытаюсь понять, что это за люди. Если хочешь, подъезжай.

Гурьев приехал через полчаса. К тому времени пришла в себя Валентина. Виктор Сергеевич приготовил ей питье из яичных белков и молока. Возился с ней как с маленькой, приговаривал разные ласковые слова, словно она действительно была ребенком. Ее всю колотило, и чувствовалось, что она находится на пределе своих физических сил.

После очередного приступа рвоты, которую вызвал доктор, женщина вдруг почувствовала себя намного лучше. И теперь сидела в кухне за столом, то и дело промокая мокрый лоб полотенцем, и отвечала на Лизины вопросы. Здесь же находился и Дмитрий Гурьев. Уставший, с озадаченным лицом. Лиза вдруг поняла, что с ним происходит. Ведь если исчезновение Глаши как-то связано с теми делами, которыми они занимались в последнее время, то рано или поздно исчезнуть может и сама Лиза…

— Валентина, меня зовут Елизавета Сергеевна Травина. Я случайно оказалась в вашей квартире, если вы помните.

— Да, я все-все помню и очень благодарна вам за то, что вы присмотрели за квартирой, пока я была без сознания. — Было видно, что она взяла себя в руки и теперь может более или менее спокойно рассказать о том, что тут случилось. — Насколько я понимаю, вы не простой адвокат. Вы, помимо того, что защищаете своих клиентов, помогаете им в расследовании? Я правильно поняла?

— Да, правильно. Но я расследую лишь тогда, когда меня об этом просят.

— Да-да, конечно. Послушайте, Елизавета Сергеевна, вы видите, что произошло, какая трагедия обрушилась на нашу семью… И мне очень, вы слышите, очень нужна ваша помощь! Я в этом городе никого не знаю, я жила в Сургуте, а год тому назад приехала сюда. Как могла, поддерживала свою племянницу. И теперь я осталась совсем одна. Сонечку убили! И я бы хотела найти убийцу.

— Вас, кстати, тоже собирались убить, — заметила Лиза. — И вы только чудом остались живы.

— Знаете, все это как в страшном сне… Хотя и снов-то я таких сроду не видела… Кому понадобилось нас травить?! И чем?

Лиза предпочла пока что не отвечать ей. Неопределенно пожала плечами.

— Быть может, это случайное отравление, — высказала она предположение, в которое сама не верила, но хотела услышать комментарии Валентины по этому поводу.

— Может… Поверьте мне, у нас не было врагов! И нас незачем было убивать! Несчастный случай? Но ведь кто-то же налил… или подсыпал яд! А куда? В еду? В питье? В вино, что ли?

— Валентина, давайте сделаем так. Если вы желаете, чтобы я работала на вас, давайте заключим соглашение, и тогда мы с вами подробно обо всем поговорим. Извините, что я так, по-деловому, говорю, я понимаю, что у вас большое горе, но жизнь есть жизнь. И работа есть работа. Если вы в моих услугах не нуждаетесь, тогда все то, что вы могли бы сейчас сказать мне, вы расскажете вашему следователю. Официальное расследование еще никто не отменял. И вас бы допросили, будь вы в нормальном состоянии.

— Да, я все понимаю. Елизавета Сергеевна, я не могу вам сейчас сказать, несчастный это случай или нет, вы же понимаете, что я просто не могу этого знать. Но если есть хотя бы малейшее подозрение, что нас хотели убить, то единственное, чего бы я хотела, — найти того, кто это сделал. А вы сами как думаете, нас действительно хотели отравить?

— А вы полагаете, что сулему плеснули в бутылку на ликероводочном заводе случайно?! — не выдержала Лиза. Она едва сдерживалась, так у нее расшалились нервы.

Неужели все беременные женщины — такие нервозные и нетерпеливые и их все раздражает? Если так пойдет дальше, то она растеряет всех клиентов. Она ведет себя так, словно эта несчастная женщина виновна в том, что Лизу тошнит, что ей плохо и физически, и морально, что она тоскует и переживает о пропавшей подруге и что ей вдруг смертельно захотелось домой. Прижаться к мужу покрепче и поплакать.

— Я приняла решение. Пожалуйста, займитесь этим делом. Детали я готова обсудить прямо сейчас. Деньги у меня будут завтра, едва откроются банки, — сказала Валентина.

— Хорошо. Тогда давайте предварительно побеседуем. Расскажите мне, пожалуйста, о себе. О вашей племяннице. О том, не происходило ли в последнее время что-то такое, на что вы обратили бы внимание?

— Я поняла. Да. С чего же начать… Понимаете, Сонечка была сиротой. Круглой. Она была ребенком и вместе с родителями и сестрой отправилась в санаторий на Волге. Так случилось, что ее родители и сестра утонули. И ее воспитывала бабушка, моя мама. Я в это время жила далеко от них, в Сургуте. С мамой у меня отношения не сложились потому, что я подростком сбежала из дома с одним проходимцем. И мама обратно меня не приняла. Не смогла простить меня до самой смерти. Наша семья была приличной, и такие выходки считались позором. У меня же личная жизнь не сложилась, здоровье вообще разладилось, у меня больные суставы…

— А ваше лицо… Что с ним?

— Поскольку у меня артрит, мне приходится часто бывать в больницах и тоже санаториях. Словом, в одном из санаториев под Сургутом случился пожар, я хотела спасти одного пациента. Да что уж там! Одного мужчину, который мне очень нравился. Но его я не спасла, а саму себя изуродовала… Хотела сделать себе операцию по восстановлению кожи, но не успела. А сейчас мне и вовсе не до того.

— Когда вы уехали из Сургута?

— Приблизительно год тому назад.

— Насовсем?

— Да. Что-то так страшно стало мне жить одной! Да и Сонечке было одиноко здесь после смерти бабушки. Конечно, я не рассчитывала, что она меня хорошо примет. Кто я ей? Сестра ее погибшей матери, женщина, которую она смутно помнила. Но я и не собиралась ей навязываться. У меня был такой план. Вот, думаю, приеду к Сонечке, а если она меня не примет, куплю жилье и обоснуюсь здесь. Поближе к ней. А потом все равно приду к ней, скажу, что она всегда может на меня рассчитывать.

— Понятно. Что случилось потом?

— Да ничего. Соня очень хорошо меня встретила, сказала, что у нее сейчас такая полоса в жизни, когда ей просто необходимо, чтобы в доме был кто-то родной. Что она устала от одиночества.

— У нее был мужчина? Любовник? Жених? Друг?

— Да не было у нее никого! Одно время она встречалась с парнем, но он предпочел ей дочку своего хозяина. Словом, выбрал богатую невесту.

— Но и Соню тоже трудно назвать бедной. Я сужу исключительно по обстановке квартиры. Здесь много дорогих вещей, антиквариата и прочего.

— Соня, чтобы доказать Андрею, что и она чего-то стоит, занялась бизнесом. У нее два ювелирных магазина.

— Вот как? И на какие же средства она открыла свое дело?

— Точно не знаю, но, по-моему, она продала одну золотую старинную вещицу. Мне неудобно было ее расспрашивать. Но кредиты она точно не брала.

— Интересно, сколько стоила эта вещица? — Лиза задумалась. — И много у нее таких вещиц?

— Думаю, все, что у нее были, она продала. Иначе, ну в самом деле, как бы она сумела открыть такие магазины, да еще в самом центре города?

— И что? Как отреагировал этот ее… Андрей на то, что она разбогатела?

— Да никак, — презрительно фыркнула Валентина. — Приворожила его эта Верка, что ли? Не знаю.

— Валентина, пожалуйста, запишите вот сюда, в мой блокнот, как зовут этого парня, где он работает, номера его телефонов, если вы их знаете.

Она смотрела, как Валентина тщательным образом переписывает из записной книжки племянницы все данные Андрея. Смотрела и думала: кому же теперь достанется эта огромная квартира и все скрытые в невидимых тайниках сокровища? А потом спросила об этом Валентину, прямо в лоб.

— Я поняла вопрос, — Валентина кивнула головой и вздохнула. — Я не очень-то хорошо разбираюсь в законах, знаю, что я дальняя родственница и что мне, вероятно, ничего не достанется. А если достанется, то все подумают, будто это я отравила Сонечку. Поэтому я сразу же, да уже завтра, пойду, куда надо — в милицию ли, к нотариусу — и напишу заявление об отказе от наследства. У меня будет только одна просьба. Пока не разыщется кто-нибудь еще из нашей родни (правда, пока что в голову мне никто не приходит, да у нас вроде и нет никого в живых), я бы хотела пожить здесь. Клянусь, что я ничего не трону. Но и разбазарить все добро я тоже не позволю.

— Знаете, Валентина, я вас поняла. Но мы еще вернемся к этому разговору.

— Я понимаю, это звучит, быть может, глупо, но я уже твердо решила, что откажусь от всего. Хоть бы кто-нибудь из наших нашелся! Можно поехать в нашу деревню, откуда мы, Козельские, родом, поспрашивать, поискать. Какие-нибудь двоюродные сестры или братья у Сонечки, может, и имеются, о ком я не знаю. Говорю же, я далеко от них жила, не уверена, что они вообще обо мне помнят.

— Ну, не торопитесь отказываться от наследства. Не горячитесь. Давайте продолжим нашу беседу. Расскажите мне, как жила Соня в последнее время? Чем она увлекалась? С кем встречалась? Может, ей звонил кто-то, угрожал? Или она письмо какое-то получила?

— Не знаю. Ничего такого особенного не припоминаю. Жила она очень просто. Много работала. Утром рано уезжала к себе в магазин и возвращалась домой поздно. Я, как могла, помогала ей с хозяйством, но, признаться, жила здесь не как служанка, а как королева, на всем готовом. Она не позволяла мне тратить деньги, которые я привезла из Сургута. Повторяла постоянно, что они мне пригодятся и что жизнь — штука сложная и непредсказуемая. Господи, кто бы мог подумать, что такое случится?! Вы спрашиваете, не произошло ли что-то такое, на что я обратила бы внимание? Знаете, в последнее время она часто плакала по ночам. И я знаю причину ее душевной болезни…

— Душевной болезни, вы говорите? Соня была больна? — насторожилась Лиза.

— Да нет, просто я так выразилась. Я же говорила — у нее был парень, Андрей. Так вот, я-то все надеялась, что она его забудет со временем. Да и со мной она вела себя так, словно уже забыла его. Старалась лишний раз не упоминать его имя. Но я понимала, что она сохнет по нему. И терзает себя тем, что иногда следит за ними, за этой парочкой — Андреем и его невестой, Верой Клец.

— Как вы сказали — Клец? Я знаю одного Клеца, крупного бизнесмена.

— Михаил Клец — отец Веры.

— Понятно. И что? Она так сильно переживала, что ночами не спала и плакала?

— Да… Но как тут поможешь? Никакие слова не действовали. Они тихо страдала и плакала в подушку, бедняжка. А у меня просто сердце разрывалось!

— А Андрей знал, что она так переживает, так тяжело переносит их разрыв?

— Думаю, знал. И знаете, почему? Да потому, что… ну не мог он, точнее — они, с Верой этой, просто не могли не заметить, что Соня за ними следит. Вы представляете себе, как она унижалась?! Вечерами делала вид, что куда-то собирается, красилась, наряжалась и отправлялась туда, где, по ее предположениям, могли находиться эти двое. Эти прогулки изводили ее, я знаю, но… — Валентина развела руками и тяжело вздохнула, а потом вдруг, вероятно вспомнив, что ее племянницы уже нет в живых, закрыла рот рукой и горько заплакала. — Но что я могла поделать?!

— У меня к вам, Валентина, один вопрос… — вмешался молчавший до этого момента Дмитрий Гурьев. Лиза посмотрела на него с благодарностью. До этого момента ей казалось, что он своим молчанием как бы провоцирует ее на то, чтобы она отказалась от этого дела. Он одним своим присутствием почему-то вызывал в ней чувство вины. Словно она не вовремя, некстати решила заняться расследованием. — Скажите, она обращалась, быть может, к психиатру? К психологу? Словом, к специалисту, который помог бы ей справиться с депрессией?

— Может, и обращалась, я не в курсе. Знаете, не всякий человек может признаться даже самому себе, что он не в порядке. Может, она понимала, что с ней происходит, а может, находилась в таком состоянии, когда человек не осознает, что ему требуется помощь. Почему вы об этом спрашиваете?

— Может, она сама решила уйти из жизни? А вы просто случайно выпили этот яд?

Лиза молча кивнула головой, мысленно соглашаясь с этим и без того напрашивавшимся предположением.

— Так где же был этот яд? — Валентина задала вполне законный вопрос, на который не ответить сейчас было бы уже невозможно. Она напряглась в ожидании ответа. — В вине?

— В вине, — ответила Лиза. — Вы пили вино за ужином?

— Да, вы же сами видели бутылку. Я вас еще и раньше спрашивала, где был яд, хотя, признаться, я и так знала, мне в больнице сказали. Просто хотела уточнить из первых, что называется, рук.

— Да, я понимаю. Скажите, вы часто за ужином пили вино?

— Да почти каждый вечер, по бокалу. Соня считала, что это очень полезно для здоровья, для крови. Если вы хотите спросить, не была ли она любительницей выпить, то отвечу категорично — нет! Она пила его скорее как виноградный сок. Любила, конечно, хорошие дорогие вина — Сhateau Latour, Chateau Lafite Rotschild, Chateau Mouton…

— Да вы, я вижу, разбираетесь в винах!

— Вовсе и нет! Просто как-то раз Соня записала мне эти названия на листочке и попросила выучить их наизусть. Чтобы я знала, что покупать. Точно таким же образом я запоминала марки сортов сыра.

— Понятно. Итак. Вы часто за ужином пили красное вино определенных сортов, так?

— Так.

— И кто об этом знал? Это я к тому, что, может, у вас был кто-то в гостях и подарил Соне эту бутылку?

— Вот уж что нет, то нет. Вы можете мне не поверить, но гостей у нас не бывало. Совсем. Единственный человек, кто мог бы заглянуть к нам на минутку, это наша соседка Люба. Она такой человек, как бы сказать… Немного несобранная, что ли. И простая. Очень простая. Вот вы, к примеру, начали бы готовить борщ, если у вас нет капусты и свеклы? А ведь это основные продукты для борща.

— Знаете, я вообще почти не готовлю. — Тут Лиза снова вспомнила Глашу, и глаза ее заблестели. Она подумала о том, как эмоционально, с каким-то даже вдохновением Глафира выпытывала у людей интересующую ее информацию. Этот вопрос про борщ следовало бы задать именно ей. Однако Лиза понимала, к чему клонит Валентина. — Да, конечно, я понимаю. Люба приходила к вам за капустой и свеклой и за многим другим, так?

— Да. Но меня это не раздражало. Напротив, мне было даже приятно перекинуться словечком с симпатичным мне человеком. Соня же, наоборот, никого не хотела у себя видеть. Говорила, что никому не доверяет, и вообще, ее все сейчас в жизни устраивает и она довольна, что вместе с ней живу я, ее родная тетка. Другими словами, Соня была человеком, предпочитающим жить в своей скорлупе, и ни в ком особенно не нуждалась.

— А вы? — спросил Дмитрий, все это время внимательно рассматривавший Валентину.

— Я? Я — обыкновенный человек. Можно сказать, что я — полная противоположность Сонечке. И я скорее экстраверт, в отличие от нее. Мне нравятся люди, я не вижу их такими, какими они — в целой своей массе — представлялись Сонечке. Да, конечно, существуют люди, от которых следует держаться подальше, но важно суметь распознать их, чтобы не впускать в свою жизнь. Вот, кстати, она Андрея иногда называла мерзавцем. Какой же он мерзавец, говорила она. Хотя мы обе понимали, что Андрей не желал ей зла, он — обыкновенный молодой мужчина, который просто по уши влюбился в ничем внешне не примечательную, серенькую Веру. Но это — его жизнь, его чувства, и тут уж ничего не попишешь. Так что я не думаю, что Соня всегда была в этом плане объективной.

— Вы сказали, что вы — экстраверт. И как же вы смогли устроиться вместе с вашей племянницей таким образом, чтобы не страдать самой? Как вы ладили между собой?

— Я приспособилась. Ради Сони. Я понимала, как ей тяжело сейчас, когда она переживает такой психологический кризис. К тому же не забывайте, что я — не местная, как говорится, и у меня здесь, по сути, никого, кроме Сонечки, и не было, а новыми подружками я обзавестись не успела. Да и какие подруги, когда жизнь, а точнее, болезнь так скрутила меня, что я практически не могла выйти из дома? Можно наслаждаться обществом друзей, когда ты вполне здоров. Когда же у тебя все болит и ты понимаешь, что стала неприятна окружающим, от тебя все шарахаются, поскольку, вероятно, у тебя на лбу написано, что тебе нужна помощь…

— Вы серьезно больны? — спросила Лиза.

— У меня артрит коленных суставов.

Лиза почувствовала, как у нее сразу заныли суставы. Она вдруг представила себе, как же тяжело придется этой женщине, потерявшей единственного близкого человека. И куда она теперь собирается отправляться? Что хочет делать? И что это за бред, связанный с отказом от наследства?

— А сколько вам лет, Валя? — спросил Гурьев.

И тут Лиза увидела, как женщина покраснела. На ее пятнистых, в тонких, как светлая паутина, шрамах, оставшихся от ожогов, щеках проступил румянец.

— Да вообще-то я еще молодая… Я 1983 года рождения. Мне всего-то двадцать семь лет. Но выгляжу я, понятное дело, на все пятьдесят.

Лиза поняла, что Гурьев не остановится и непременно соберет все сведения, касающиеся личности Валентины Козельской. Что ж, это правильно. Тем более что все эти разговоры об отказе от наследства могут так и остаться разговорами. Просто она сейчас напугана и сама не знает, что говорит.

Лиза вспомнила, что еще не задала самый главный вопрос.

— Скажите, Валентина, кто знал, что в этом доме есть антиквариат?

— Только те, кто бывал здесь. Думаю, соседка опять же. И, конечно, Андрей. Он приходил сюда, когда у них с Соней был роман. И Сонечка так мечтала, чтобы он поселился здесь.

— Вы же понимаете, что кто-то хотел вас отравить. И вполне возможно, что, пока вы находились без сознания, а квартира была открыта, здесь кто-то побывал и взял что-то ценное.

— Нет, я проверяла, — быстро, не раздумывая, ответила Валентина. — Все на месте.

Лиза подумала: вероятно, в квартире есть тайник, который не заметили ни эксперты, ни следователь, долгое время исследовавшие каждую комнату.

— Что ж, я рада.

Она посмотрела на мужа. Ей показалось, что и он подумал о том же: о сокровищах, спрятанных в этой квартире, о которых знает только Валентина. Что ж, она — родная тетя Сони, а потому имеет больше прав, чем кто-либо другой, на все эти сокровища. А что это нечто весьма ценное, подтверждает тот факт, что на деньги от продажи одной из наследственных старинных вещей Соня в свое время купила два ювелирных магазина.

— Я понимаю, о чем вы сейчас подумали, — внезапно произнесла Валентина и даже поднялась со своего места. — Посидите тут, а я принесу и покажу вам то, из-за чего я, собственно говоря, так волновалась и даже сбежала из больницы.

Она вышла. Ее не было минуты три, после чего она принесла простую деревянную шкатулку, открыла ее и достала завернутую в мягкую ткань вещицу, напоминавшую крупное яйцо на ножке. Сначала Лиза подумала, что речь идет об одном из знаменитых драгоценных яиц Фаберже. Но тут Валентина осторожным движением взялась за крышечку «яйца», и часть его как бы выдвинулась и опустилась, затем она то же самое проделала несколько раз с другими частями этого предмета, и в результате получилось нечто, представляющее собой расцветший полыми лепестками-контейнерами цветок, выполненный из золота и усыпанный драгоценными камнями.

— Что это?! — У Лизы загорелись глаза.

— Это французский прибор для пряностей. Ему цены нет! После взятия крестоносцами Иерусалима многие знатные европейцы познакомились с экзотическими фруктами и пряностями. Среди них были имбирь, корица, мускатный орех, гвоздика, черный перец… В сущности, исключительно ради этих пряностей и снаряжались в свое время экспедиции Христофора Колумба и Васко да Гама. К примеру сказать, Магеллан, вернувшийся в Голландию из далекого тихоокеанского путешествия на корабле, трюмы которого были набиты гвоздикой, окупил все свои расходы. Ведь эти пряности в те времена были баснословно дороги! Поэтому и приборы для пряностей представляли собой настоящие произведения искусства. Смотрите, вот это — настоящие бриллианты, а это — рубины, сапфиры. И на каждом сегменте, как вы видите, написаны по-латыни названия этих пряностей: амбра, мирра, гвоздика, мускат, корица, камедь…

Лиза и Дмитрий долго рассматривали драгоценную шкатулку, но так и не решились дотронуться до нее.

— Что ж, — произнес наконец Гурьев, — во всяком случае, вас отравили не ради ограбления, раз все ценности, как вы говорите, на месте. Или все же что-то пропало?

— Нет, абсолютно ничего. Все на месте. Даже деньги в ящике письменного стола. Ничего не украли!

— Но кто-то же подмешал в вино сулему.

— Сулему? — задумчиво повторила Валентина. — Сулема…

— Скажите, Валя, — спросила Лиза, — откуда в вашей семье такие драгоценности?

— От нашей бабушки.

— И кем была ваша бабушка?

— Сказать по правде — она не дворянка, это точно. Думаю, имя Надежда Северова вам ни о чем не говорит?

Лиза пожала плечами.

— Вот-вот. А между тем она была известной русской певицей! Моя бабушка, Наталья Козельская, родившаяся в 1923 году, служила кухаркой у этой знаменитой певицы. Что сказать… Возможно, певица подарила ей несколько старинных вещей. Но вероятнее всего, что моя бабушка попросту ее… обокрала! Поскольку я не могу представить себе женщину, обожавшую и коллекционировавшую подобные драгоценности, которая раздаривала бы их своим кухаркам. Согласна, что история не очень-то красивая и попахивает криминалом, но так или иначе эти драгоценности прочно обосновались в нашей семье, и было бы жаль, если бы они попали в руки чужим людям.

— Вы случайно не знаете, что именно продала Соня и кому, чтобы получить деньги на открытие своего бизнеса? Ведь этот человек, антиквар или коллекционер, мог, к примеру, знать, что у нее осталось нечто подобное, и…

— Да-да, я понимаю вашу мысль. Понятия не имею! Правда, мы никогда не говорили с Сонечкой на эту тему. Я знала только, что она продала что-то очень дорогое. Возможно, это была одна из драгоценных табакерок.

— Табакерки? Вы произнесли это слово во множественном числе.

— Ну да, у нас их несколько. По словам моей мамы, а ей, в свою очередь, рассказала эту историю наша бабушка, эти табакерки — тоже французские, в свое время их купили в магазине Обер-Шальме.

Она так и не успела досказать эту интереснейшую историю: Лизе позвонил Сергей Мирошкин и сказал, что его знакомая с рынка, которую он отправил по адресам фирм, торгующих препаратами для похудения, вернулась ни с чем.

— Ни одно объявление не сработало. Вернее, люди торгуют разными сомнительными таблетками, но эти продажи не могут иметь отношение к исчезновению Глафиры. Вот если бы, к примеру, эту мою знакомую, которая весит тонну, пригласили в какой-нибудь санаторий, предложили бы ей пройти курс диет, тогда другое дело. Но ничего подобного не произошло. Мы ошиблись, выбрав это направление. Надо искать в другом месте. Ты должна вспомнить свои последние дела. Кому ты перешла дорогу? Кому сильно насолила?

— Да никому! — в сердцах воскликнула Лиза. — Наоборот — помогла избежать наказания.

— А разве это не повод привести в ярость того, кто жаждал этого наказания?! Я имею в виду противоположную сторону!

— Сережа, не дави на меня. Я и так все это время только и думаю о Глаше.

— Думай, Лиза, думай!

Лиза отключила телефон и взглянула на Гурьева, который, в свою очередь, рассматривал прибор для пряностей.

11. Май 2009 г. Соня

Прошло примерно две недели после их странного разговора, когда Валентина, как показалось Соне, поняла суть ее тайных мыслей и желаний, связанных с убийством Веры Клец.

Соня лежала, свернувшись калачиком, на диване, и Валентина поглаживала ее по плечу, приговаривая:

— Ты не должна стыдиться своих мыслей и чувств. Может, ты никогда в жизни и не совершишь этого, но думать-то об этом ты можешь. На то и мысли, чтобы думать, даже мечтать. Вот и представь, что изменится в твоей жизни после того, как Веры не станет! Твой Андрей (а в том, что он — твой, я не сомневаюсь) погорюет, конечно, для приличия, а потом и забудет ее. И вот тогда он вспомнит о тебе, о твоей любви. Полагаешь, он ничего не понимает, не знает, что ты тоскуешь без него, страдаешь? Мужчины это любят, это повышает их самооценку. Поэтому он, оставшись один, придет за утешением именно к тебе. Ты обнимешь его, приласкаешь, и он вновь будет твоим, вот увидишь!

— Валя, но как после этого жить?

— После чего?

— После того, как я это… сделаю?

Соня совсем отвернулась к стене, чтобы не встречаться взглядом с теткой. Они хоть и говорили на одном языке и об одном и том же, но что-то все-таки мешало ей посмотреть тете в глаза.

— А что с тобой случится?

— Говорят, что покойники, люди, которых ты убиваешь, не дают тебе покоя, они приходят к тебе во сне или вообще живут с тобою рядом — призраками. И впечатлительные убийцы сходят с ума от страха и ужаса.

— Ты считаешь себя впечатлительной? — В голосе Валентины Соня уловила иронию. — Вот уж не сказала бы так про тебя! На мой взгляд, ты — человек сильный, с толстой кожей. Ну а то, что ты так страдаешь по своему любимому мужчине, — это совсем из другой оперы. Любовь подкашивает и сильных, понимаешь? Любовь… она — как смерть. Даже самого сильного человека не минуют эти две стихии…

— Стихии?

— А что, разве нет? Вспомни, что я рассказывала тебе о себе. О своих чувствах к тому мужчине, из-за которого я чуть было не сгорела. Разве нормальный человек, не будь он одержим любовью, этой стихией, бросился бы в самое пекло, в огонь, чтобы спасти другого человека? Где были тогда мои мозги? Где?! Они отключились. И отключились они как раз тогда, когда я почувствовала, что влюблена. По уши! Что я пропадаю. Что я готова абсолютно на все ради него. Вот если бы он, к примеру, сказал, что проигрался в карты, у него огромные долги и ему грозит смерть…

— Ты продала бы квартиру? — Соня повернула к ней свое розовое и какое-то совсем детское лицо. Видно было, что эта тема ее сильно увлекает.

— Безусловно! Все бы продала. Даже душу дьяволу продала бы! Это сейчас, когда все уже в прошлом и эти чувства оставили меня, я понимаю, что это была если и не стихия, то уж душевная болезнь — это точно. А разве то, что происходит с тобой сейчас, нельзя назвать безумием?

— Не знаю… Не так-то легко признаться себе в том, что ты безумна, так ведь?

— А ты и не признавайся. Если ты чувствуешь, что больше у тебя нет сил терпеть, то сделай так, как тебе подсказывают твои чувства. А я тебе помогу.

— Но я еще раз хочу спросить тебя… Я смогу жить дальше? Не будут ли меня преследовать кошмары?

— Что ты заладила — «кошмары» да «кошмары»?! Скольких людей каждый день лишают жизни, и что? Те, кто это сделал, все оказываются в психушке? Да глупости все это!

— Но я боюсь!

— Тебе решать, понимаешь? Это такое дело…

— Валя, мне один раз приснился сон, как будто я убила какую-то старушку. Так вот. Сначала я боялась заходить в подъезд дома, где якобы мы с ней жили. И мне постоянно казалось, что она лежит где-то за углом или на лестнице, этаким неподвижным тюфяком… И я знала, что это я ее убила. Точно знала! Потом я стала бояться, что меня вычислят. Словом, Валя, я во сне словно прорепетировала все это — и испытала тяжелейшие чувства. Мне было страшно так, что я проснулась ночью, меня всю трясло. А ведь я никакую старушку не убивала! Я вообще не понимаю, откуда взялся этот сон, эта тема…

— Может, все эти переживания тебе даны для того, чтобы ты, предварительно пережив подобные страхи, поняла, что, в сущности, это не смертельно. Я же скажу — от себя лично, — что надо бояться все же не мертвых, а живых людей. Ты не подумай, я не подталкиваю тебя к тому, что ты задумала, нет, просто для меня это нестерпимо — наблюдать, как ты изводишь себя. Как страдаешь. У тебя и аппетит пропал. Ты заметно похудела. Может, ты этого и не замечаешь, но я-то вижу!

Самое ужасное состояло в том, что Валентина была права, и отсутствие аппетита указывало на то, что Соня потеряла вкус к жизни вообще. Если так и дальше будет продолжаться, то что ей останется? Проживать остаток своих дней в психиатрической лечебнице? Ведь ясно же, что она больна. Что никак не может справиться со своей любовью.

И тут, словно в очередной раз прочитав ее мысли, Валентина спросила ее:

— Скажи, как ты думаешь, что такое должен сделать Андрей, чтобы ты испытала к нему отвращение? Чтобы его образ поблек в твоих глазах?

— А ты думаешь, что дело только в нем? — неожиданно ответила Соня. — Знаешь, Валя, иногда мне кажется, что дело совсем даже и не в нем, а в самом факте, что мною пренебрегли, променяли на невзрачную Веру Клец. И он теперь целует ее, а не меня. Значит, она лучше, красивее, умнее меня, я не знаю…

— Что ты! Дело-то совсем не в этом! Разве ты не знаешь, что люди находят друг друга по запаху?

— Как это?!

— Очень просто. Это действуют феромоны. Люди — те же животные, и они ориентируются, выбирая себе партнеров не за красоту или интеллект, как ты понимаешь, а исключительно на запах, на то невидимое, что и является природой, понимаешь?

— Нет. Что же, значит, Вера Клец пахнет лучше меня?! Да, я понимаю, что речь идет о естественном запахе человека… Но чем мой запах хуже?

— Не хуже и не лучше. Просто он, вероятно, запал на нее, исходя из каких-то инстинктивных мотивов, понимаешь? Феромоны — это продукты внешней секреции, их выделяют живые существа, и они помогают особям одного вида гармонировать друг с другом. По сути, это и есть любовь.

— Но поначалу эти инстинкты привели его ко мне! К тому же ты сама себе противоречишь. Вот ты только что спросила меня, что такое должен сделать Андрей, чтобы я разлюбила его. И что? К примеру, он станет геем и начнет пахнуть как-то по-другому?

— Я не сильна в биологии, но мне думается, что в этом случае все же подключатся твои мозги, которые помогут тебе избавиться от давления инстинктов.

— Что мне делать, Валя?

— Для начала — пойти на кухню и поужинать со мной. Я понимаю, что ты обедала где-то в городе, в ресторане, но я сварила такие прекрасные щи из грудинки! Прошу тебя, поешь. Тебе нужны силы, тем более что ты задумала такое.

— Скажи-ка, — Соня оживилась, привстала и теперь сидела, свесив ноги с дивана и как-то нервно болтая ими. — Мы говорим с тобой о таких страшных вещах… А как ты ко всему этому относишься? Неужели тебя саму не пугает то, что я задумала?

— Абсолютно, — фыркнула Валентина. — Меня беспокоишь ты! Вот ты все говоришь — убийство, убийство… А разве Андрей не убил тебя тем, что оставил? Да он тебя морально уничтожил! Полагаешь, он вскакивает по ночам и рассуждает о том, какую причинил тебе боль? Не думаю. Быть может, я скажу тебе неприятную вещь, но, боюсь, он вообще о тебе не вспоминает. Возможно, лишь в те моменты, когда видит тебя, подсматривающую, следящую за ними…

— Но ведь если я сделаю это, то сразу заподозрят именно меня.

— В конце концов, чтобы отвести от себя подозрения, ты можешь украсть Веру, позвонить ее отцу и потребовать выкуп. Ведь тот факт, что Михаил Клец — богатый человек, может сыграть нам на руку! Как раз у богатых, как правило, воруют детей.

— Но Вера — не ребенок. Вот украдем мы ее, и что с ней потом делать?

— Во всяком случае, не возвращать. Ведь наша цель — сделать так, чтобы ее не было. Не можешь же ты ее держать двадцать лет в заточении! Да и она молчать не станет. Нет, нет и еще раз нет! Если уж убирать ее, то насовсем.

— Я боюсь!

— Тогда сделай так, чтобы Андрей бросил ее.

— Но как?!

— Не знаю… Имейся на такой случай рецепт — тогда все в этом мире было бы намного проще.

— Ведь я-то думала, что он польстился на деньги Клеца, когда начал встречаться с Верой. Я же только из-за этого продала бабушкины драгоценности и начала свой бизнес.

— А знаешь, может, ты не так уж далека от истины? Откуда нам знать, насколько богат Клец? Может, ты со своими двумя магазинами до его уровня все равно не дотягиваешь.

— Конечно, не дотягиваю. Зато все те деньги, что я зарабатываю, были бы нашими, а кто знает, насколько щедрым окажется Клец по отношению к своей дочери? Ну не все же свое состояние он ей отдаст в приданое! К тому же быть зятем такого человека, Клеца, — это несвобода.

— Тоже правильно.

Поговорив с Валей на эту наболевшую тему, Соня вдруг повеселела, как человек, принявший окончательное решение и узнавший, как ему теперь жить и что делать. Словно в ее жизни появилась какая-то стабильная ясность, благодаря которой в мозгах воцарился некий определенный порядок.

Соня, большое значение придававшая именно порядку, воспряла духом еще и потому, что в ее жизни теперь был человек, которому она доверила все свои тайные мысли и который поддерживал ее абсолютно во всем.

Валентина об этом не знала, но Соня уже готова была сделать для своей тетки нечто грандиозное, существенное, подарить ей, к примеру, какую-нибудь дорогую вещь, либо квартиру, или же вообще — оплатить дорогостоящее лечение, отправив ее за границу. Несмотря на то что на данный момент их роли распределились таким образом, что это Валентина заботилась о племяннице и постоянно стремилась ее накормить, следила за ее здоровьем, успокаивала, как могла, Соня-то знала, что главная в семье — она, Соня, и скорее все же сама Валентина нуждается в хорошем уходе и лечении. Если у Сони был душевный недуг, то Валентина страдала физически. Она прихрамывала, потому что у нее болели суставы ног, но все равно старалась двигаться быстро, проворно, так, как если бы она была совершенно здорова.

На столике в ее комнате лежала шкатулка с лекарствами — суставит-актив, диклофенак, витамины. Соня знала, что все необходимые мази для растирания основываются на пахучих веществах, она сама вычитала в Интернете, чем натирают суставы страдающие артритом люди, и ценила то, что Валентина, принимая внутрь настойку из коры ивы, клопогона и крапивы, втирала в больные места практически ничем не пахнущую смесь из лобелии и коры калины.

Конечно, ей не хотелось бы, чтобы ее квартира пропиталась запахами болезни и старости. Тем более что тетка была почти ее ровесницей, и Соне было ее очень жалко. Ведь она тоже имела право на личную жизнь, на любовь, на детей.

Но для себя Соня решила, что по-настоящему отблагодарит Валю лишь тогда, когда дело будет сделано. И тогда, возможно, они разъедутся. Соня вернет себе Андрея, и они будут жить вместе. Валентина же, скорее всего, отправится на долгое лечение в Китай, Германию или Швейцарию.

— Ну, где там твои хваленые щи?!

Валентина уже хлопотала вокруг Сони в кухне. Поставила перед ней полную тарелку густых наваристых щей, сметану, черный хлеб.

— Чесночку хочешь? Тебе же не на работу. Вот, погрызи… Он и полезный, и вкусный, и вообще, щи и чеснок — это классика!

— Ты так аппетитно рассказываешь, да еще и запах такой, что можно язык проглотить!

Откуда ни возьмись появился аппетит. Появилась радость жизни, словно где-то в душе у нее вспыхнул свет. Вот если бы этот свет оставался там подольше! И не исчез утром, когда она проснется и станет собираться на работу, понимая, что новый день принесет ей только горечь разочарования и тупую, ноющую душевную боль.

Нет, Валентина явно положительно влияла на нее. А еще — тетка ее любила. И на самом деле готова была ради нее на все, даже на преступление. И, к счастью, относилась она к тому, что задумала Соня, с пониманием. Видно, сама настрадалась в свое время.

— У нас вино есть, — ей вдруг захотелось выпить хорошего красного вина. — Очень хорошее французское вино. Оно в баре. Как ты догадалась, наверное, я человек непьющий, однако все вокруг только и твердят о пользе красного вина. Если ты не против, то мы бы могли вечерком выпить по бокальчику, а?

Соня заметно повеселела, и Валентина, заметив это, не могла не поддержать ее идею.

— О чем ты говоришь?! Я тоже непьющая, но красное вино в самом деле очень полезно для крови!

Она принесла вино, разлила по бокалам. Глаза у Сони заблестели.

— Вот так… в вино… Предположим, они пришли в гости… Хотя нет, сюда их приводить нельзя. Разве что ее одну, и чтобы никто из ее близких не знал, куда она пошла. Заманить, предложить ей выпить вина…

Валентина опустила веки, плотно сомкнула их в знак согласия, слегка кивнув головой. Да, она все понимает. Да, она разделяет этот план, разве что надо хорошенько обдумать все детали.

— Валя, — внезапно окликнула ее Соня, держа в руке бокал с вином и разглядывая темно-красную жидкость. — Ты когда-нибудь слышала о сулеме?..

12. Май 2010 г. Глафира

Странное дело, но история Алевтины Глашу почему-то почти не взволновала. Ей было все равно, за что она убила своего мужа и каким образом.

Сейчас ей было важно другое — как уговорить Алевтину, запуганную хозяевами, передать «на свободу» информацию о том, где она, Глафира, находится. Что бы такое придумать, чтобы она согласилась это сделать?

Нет, конечно, в какой-то степени девушка права: в случае, если ее хозяев-преступников повяжут, они молчать не станут и выдадут Алевтину. Но так произойдет, если она будет сидеть в этом доме и ждать, пока ее схватят. А что, если и ей самой сбежать? Как-нибудь оторваться от охранника, который ее сопровождает во всех поездках, в том же самом супермаркете… И потом — ищи ее как ветра в поле! Лиза раздобудет Алевтине новые документы, поможет ей уехать, даст денег, наконец! Вот только поверит ли ей запуганная Алевтина?

Открылась дверь, появилась Алевтина с корзинкой в руке. Глафира сглотнула слюну. Голод терзал ее невыносимо. Казалось, что сейчас она бы съела целого поросенка!

— Знаешь, Аля, я поняла, что самая мучительная пытка — это пытка голодом, — призналась она, не сводя глаз с корзинки. — Почему ты не с подносом?

— С корзинкой удобнее. Ничего не прольется, когда я двери открываю или прохожу мимо этих охранников, которые так и норовят ущипнуть тебя за задницу.

— И много их?

— Нет, всего трое. Один на воротах, другой на парадном крыльце, а третий здесь, тебя сторожит.

На Алевтине были темные очки, закрывающие пол-лица.

— Почему ты в очках?

Аля приспустила очки и показала Глафире огромный фиолетовый с желтизной синяк под глазом.

— Это кто?!

— Хозяин.

— За что?

— Водитель, я тебе о нем рассказывала, ну, вместе с которым мы ездим в город за покупками и по другим делам, доложил ему, что я попыталась в супермаркете сунуть в чужую корзину шарик из свернутой пятисотки, как ты мне посоветовала.

— Так ты это сделала?!

— Сделала. И написала на купюре, где мы находимся, указала телефон твоей подружки.

— А как ты его узнала?!

— А ты не догадалась?

— Нет.

— Оказывается, та история с «мертвым» телефоном — настоящая подстава. Хозяйка специально оставила его на видном месте и отправилась в ванную комнату, зная, что я непременно этим воспользуюсь и принесу его тебе. Думаю, их интересовал номер телефона человека, которого ты считаешь своим самым близким другом.

— То есть они использовали меня, чтобы узнать номер телефона Лизы? Но вообще-то это вовсе не тайна. И если они украли меня с целью выкупа…

— Да говорю же — не выкупа! Выкуп — это очень опасно. Можно попасться. Думаю, они держат тебя для другого…

— Аля!

— Что — Аля? Я поэтому и пыталась тебе помочь. Они не оставят тебя в живых, понимаешь? Отправят на органы! А твоей подружке позвонили бы исключительно для того, чтобы сообщить — как бы от твоего имени, — что с тобой все в порядке и чтобы тебя не искали. Вот так.

— Скажи, ты в самом деле хочешь сидеть тут всю свою оставшуюся жизнь и терпеть все то, что тебе приходится наблюдать?! Ты не боишься, что когда-нибудь они пустят на эти самые органы и тебя тоже?!

— Я постоянно думаю об этом, но кого-то же они должны оставить для ведения хозяйства. Это все равно что людоеды, сожравшие всех своих служанок!

— Какая ты, однако, самоуверенная!

— Ты сама подумай. Эта женщина так привыкла к тому, что я выполняю все ее прихоти и поручения. Где она найдет еще одну такую дуру?

— Аля, но ведь сейчас, после того как ты решилась бросить записку в чужую корзину в супермаркете… Кстати, а где теперь эта записка?

— Да в том-то и дело, что водитель отдал ее хозяину в качестве доказательства того, что мне уже нельзя доверять.

— Вот и я о том же! Теперь, когда ты это сделала, тебе больше не верят. Может, и в город тебя уже не отправят… И как только ты умудрилась так попасться?!

— Вообще-то, когда я это проделывала, водителя рядом не было, он стоял за соседним стеллажом. Думаю, он все случайно увидел.

— Аля, бежим! Вместе! Я все обдумала! В следующий раз, когда окажешься в городе, беги со всех ног! Я тебе сейчас продиктую адрес, ты найдешь Лизу, мою хозяйку и подругу. У нас частное адвокатское бюро. Лиза тебя приютит, ты ей все расскажешь, нарисуешь план, где меня искать. И, когда меня освободят, Лиза сделает для тебя новые документы, спрячет тебя, и с работой посодействует, да с чем угодно, и денег даст. Пожалуйста, помоги мне!

— Я-то помогу, и ты выйдешь на свободу, а что будет со мной?

— Говорю же, им никто не поверит. Они забрали твой паспорт?

— Конечно!

— Послушай, я предлагаю тебе шанс! Лиза выпутывала своих клиентов еще и не из таких передряг. Расскажи мне, как все дело было? И откуда твои хозяева знают, что ты убила своего мужа? Они были свидетелями?

— Мой муж раньше работал у них водителем. Глафира, да ты ешь, ешь! — Алевтина наконец догадалась поставить корзинку на столик перед Глашей, убрала салфетку. В маленькой мисочке Глафира увидела несколько розовых комочков, политых томатным соусом.

— Аля, это что?

— Куриные паровые фрикадельки, уж ты извини…

— А жареную курицу они игнорируют? — Глафира достала миску, вилку и принялась за еду. — У них в морозилке и мяса нет замороженного?

— Почему? Есть. У них все есть.

— А ты-то сама чем питаешься?

— Да чем придется.

— Ты не могла бы разморозить курицу, приготовить ее на гриле, с травками, и мы бы с тобой ее съели?

— Но это же все не мое! Я не имею права. Я здесь не хозяйка.

— Да знаешь, сколько ты себе потом сможешь всего купить, сколько цыплят и гусей, на те деньги, которые тебе моя Лиза заплатит за то, что ты поможешь вызволить меня отсюда?! Миллион!!! Да она отправит тебя за границу! Купит тебе домик на берегу моря… Ты только помоги мне…

Глафира вдруг разрыдалась, представив, как в самом скором времени откроется дверь, войдет охранник и скажет, что ей следует пройти за ним… Ей сделают укол, или дадут выпить кофе, или чай, чтобы усыпить, после чего благополучно разрежут, как свинью, и вынут все внутренности.

Аппетит прошел сам по себе, когда она ясно представила, что ее ждет в ближайшем будущем.

— Что я могу тебе сказать? Дура ты, Алевтина, или притворяешься, что работаешь у них домработницей! На самом деле ты — их сообщница и выдумываешь разные там сказки, чтобы я не швырнула в тебя тарелку с овощным супом или паровыми котлетами! Иди отсюда, я не могу тебя видеть, и пусть моя смерть останется на твоей совести! Так же, как и смерть всех остальных людей, которых потрошили здесь, потому что ты не успела им помочь… Это надо же?! Ты спокойно разгуливаешь себе по городу, бываешь в магазинах, среди людей, тебе ничего не стоит подойти к охраннику супермаркета и сказать, что тебе нужно срочно позвонить в милицию. Да можно придумать все, что угодно, чтобы только люди обратили на тебя внимание! Чтобы появилась милиция! И про мужа своего ты тоже все выдумала…

— И синяк под глазом тоже сама себе поставила, — холодным тоном произнесла Алевтина и вышла из комнаты. Громко хлопнув дверью.

— Дура, идиотка! — бросила ей вслед Глафира, после чего принялась вяло дожевывать куриную котлету. Ей было так страшно, так нехорошо, что и мысли все от голода и волнений исчезли, в голове же образовалась странная пустота. Да и тело ее стало легче, потеряло вес.

Надо было думать, думать, но она не могла. Смотрела на дно корзинки, где притаился кусочек ржаного хлеба. Глафира сжевала его в одно мгновение. Подумала еще, что хлеб необыкновенно вкусный, хотя и черствый. Представила себе, как она намазывает его маслом, кладет сверху ломтик соленой семги…

Она гнала от себя прочь мысли об Адаме. Чувство вины перед ним было необъятным. Ведь наверняка Лиза уже давно забила тревогу, позвонила Адаму и сообщила ему о пропаже жены. Адам уже в городе, разыскивает ее. Они с Лизой объездили все морги, обзвонили больницы. Предполагают самое худшее. И правильно! Если бы она решила куда-нибудь уехать или лечь, к примеру, в какую-нибудь частную клинику для похудения, то непременно сообщила бы Лизе. Даже Адаму не сказала бы (зная, что он примется ее отговаривать), а Лизе — непременно. И если она этого не сделала, значит, Лиза вполне может предположить, что Глафиры уже, быть может, нет в живых.

Когда исчезает женщина, причин для этого не так уж и много. Она может сбежать с любовником. Может заболеть или умереть. Ее могут украсть и держать в целях выкупа или как донора. Она может потерять память и заблудиться в этом мире. Другими словами, она не может вернуться по причинам, уже от нее не зависящим.

Глафира посмотрела на дверь. Может, попробовать уговорить охранника? Если Алевтина запугана своими хозяевами, потому что они могут дать показания о том, что она убила своего мужа, то простой охранник чем рискует? Да ничем. Разве что потерей работы. Но Лиза заплатит ему столько, сколько он не заработает и за целый год службы в этом доме. Так, может, ей стоит попробовать поговорить с ним?

Она подошла к двери, попробовала открыть, но оказалось, что та заперта. Алевтина так быстро вышла, что Глафира и не заметила, как она заперла дверь. Да и звуков характерных не было. Возможно, там автоматический замок, который щелкнул сразу же, как она захлопнула дверь?

Она постучала, чтобы привлечь внимание охранника. Он тоже человек, и ему, что называется, все человеческое не чуждо. Он работает здесь за деньги, а потому его можно, в сущности, перекупить. Другое дело, каким образом она предоставит ему гарантии того, что они с Лизой непременно отблагодарят его за оказанную услугу, а не наоборот — не привлекут за сообщничество?! С какой стати он ей поверит?

Реакции на ее стук не последовало. Никто не открыл дверь. Возможно, охранник отошел и не услышал стук. Или же просто ему даны инструкции не обращать внимания на сигналы пленницы?

Выходит, Аля права, и они держат ее здесь вовсе не для того, чтобы получить с Лизы выкуп, а совсем для других целей? Но почему, почему они выбрали для этого именно ее, человека не очень-то и здорового, с явными признаками ожирения?! Кому могут понадобиться такие органы?

Проанализировав события последних дней, Глаша вдруг поняла: помимо того, что в ее организме происходят какие-то физические изменения и она очень плохо себя чувствует, ослабла вконец, так еще и ее психическое здоровье серьезно пошатнулось. Вот и Алевтине она нагрубила, вместо того чтобы оценить заботу девушки и ее желание хоть как-то Глашу накормить.

Внезапно ей стало и вовсе нехорошо. Она вдруг поняла, почему ее хозяева практически не кормят ее! Ну, конечно, именно по той самой причине, о которой она только что размышляла. Излишний вес! Возможно, для того, чтобы выгодно продать почки или сердце (а оно у нее явно заплыло жиром!), ее надо подержать на голодном пайке?

Глаша вздрогнула, когда раздался звук отпираемой двери и в комнату вошла хмурая, все в тех же темных очках, Алевтина, державшая в руках… напольные весы!!!

Все сходится! Ну, точно, они хотят привести ее в нормальное состояние перед тем, как отправить на органы.

— Аля, что это такое? — спросила она охрипшим от волнения голосом.

— Как что, разве не видишь? Весы, — опустив голову, ответила Аля. — Приказано тебя взвесить и показатели записать в отдельную тетрадь.

— Но зачем?

— Не сказали, — Аля вдруг совсем побелела. — Знаешь, я тут подумала… вероятно, ты права, они мне больше не доверяют.

— Как ты это поняла?

— Да очень просто. Мы сегодня должны были отправиться в город за продуктами. Так вот, водитель поехал один, меня не взяли. Еще спросили, кто позволил мне кормить тебя.

— Твоя хозяйка недосчиталась паровых котлет? — нервно усмехнулась Глафира.

— Не думаю, что она их считала, но что их стало гораздо меньше — этого она не могла не заметить. Дело в том, что хозяину-то я готовила жареную свинину… А паровых котлет было не так уж и много.

— А почему свинину не принесла?

— Хозяин съел целую сковородку. Сам.

— Извини меня, Аля. Я не должна была грубить тебе.

— Ничего. Я привыкла. Не ты первая, не ты и последняя. И вообще, я давно уже поняла: когда хочешь сделать человеку что-то хорошее, получается, напротив, еще хуже. Вот и теперь. Ты показалась мне симпатичным человеком, я понимала, как тебе тяжело, и старалась как-то помочь тебе… Других, если они были такой же комплекции, как и ты, они вообще морили голодом, давали им только травяные настои.

— Подожди, — Глаша взяла ее за руку. — Подожди. Давай разберемся. Почему меня привезли сюда? Ведь понятно, что я попалась на эту удочку исключительно потому, что пришла в этот офис, чтобы купить таблетки для похудения. Словом, я, такая толстая, с явными признаками ожирения…

— Я поняла твой вопрос. Думаешь, они заманивают людей только подобными объявлениями? Ничего подобного. В этот раз сработало объявление для тех, кто хочет похудеть, а в прошлый — для тех, кто хочет устроиться горничной в Англию; еще, я знаю, были люди, желавшие открыть свой бизнес в Эмиратах, получить ПМЖ в Америке… К тому же далеко не все обращающиеся к ним по вопросам похудения выглядят так, как ты. Некоторые мнительные дамочки очень даже стройные, они сами придумали, что растолстели… Я же понимаю, что ты ищешь какую-то закономерность, хочешь узнать, каких людей они сюда заманивают. Думаю, никаких особых предпочтений нет. Были бы живыми и относительно здоровыми. А фирмы они открывают и закрывают из осторожности, чтобы не попасться. Вот, к примеру, если тебя начнут искать, обнаружат в твоей квартире газетки с объявлениями, обведенными красным фломастером, и попытаются разыскать тебя через фирму — у них ничего не получится. После того как им попадается рыбина вроде тебя — я имею в виду, конечно, не комплекцию, а состоятельность, — они вообще на время исчезают. Фирмы-однодневки, слыхала о таких? К тому же, чтобы открыть подобную контору, вовсе не надо никаких документов. Дал объявление в газету, повесил вывеску на дверь — всего и делов-то! Думаю, тебя все же ищут, а вот насчет других — не уверена… Как-то так получается, что большинство женщин, обращающихся в эти сомнительные фирмы, в основном — дуры дурами, уж извини за такую прямоту. И денег у них нет, и в Америку, к примеру, охота… Или вообще — в проститутки хотят, куда-нибудь в арабские страны уехать. И ничего ведь не боятся! Вот и получается, что из-за отсутствия мозгов они теряют и органы.

— Хорошо… Пусть они дуры. Пусть у них нет денег. Но хозяева твои взяли у меня деньги — и все, пусть отпустят, тем более что я для них, как говорится, не кондиция. Все мои органы, можешь так и передать своим хозяевам, заплыли жиром, и никакой голод не заставит меня похудеть, как бы они ни старались! Им проще прокрутить меня на мясорубке и продавать как фарш…

— Глафира, что ты такое говоришь?!

— Да все правильно я говорю, потому что, если они продадут мои почки или сердце, вернее, всего лишь попытаются их продать, у них ничего не получится!

— Разве ты не понимаешь, что они не могут отпустить тебя?

Глаша понимала. Как понимала и всю бесполезность своих бесед с Алевтиной. Казалось, Алевтина все понимает и даже как будто доверяет Глафире, но на какие-то решительные действия она не способна. Знает, что и хозяева ее так долго не протянут, рано или поздно все равно попадутся и сдадут ее — убийцу собственного мужа. Ей бы радикально изменить свою жизнь, довериться Глафире, обратиться за помощью к Лизе, чтобы сменить имя и начать новую жизнь — так нет, Аля предпочитает плыть по течению, зная, что это течение может привести ее к печальному финалу.

— Послушай, Алевтина, а тебе не приходит в голову, что если ты сейчас начнешь действовать, если мы с тобой сообщим куда следует о том, что творят твои хозяева и где находится дом, в котором держат пленников, то ты избежишь, по крайней мере, ответственности за сообщничество! И что бы там твои хозяева ни рассказали о тебе — тебя нет и не было: никто не знает, кто ты такая и как выглядишь.

— Говорю же, у них мой паспорт! Ладно, Глафира, давай сейчас не будем ничего обсуждать. Я и так долго с тобой говорила. Мне приказали взвесить тебя.

Глафира с каменным лицом встала на весы. Удивлению ее не было предела, когда она обнаружила, что за последние три дня похудела на целых десять килограммов!

— Что ж, прекрасная диета, — сказала она со злостью в голосе. — Можешь передать своим хозяевам, что я им весьма признательна за то, что благодаря их стараниям я кое-чего добилась… вот, похудела, смотри! Ничего, что эта радость, так сказать, предсмертная. Лучше уж поздно, чем никогда. Вот Лизавета обрадуется… вернее, обрадовалась бы, если бы узнала о результатах моих усилий!

Вспомнив Лизу, Глафира разрыдалась. Слезы стали теперь для нее обычным явлением.

— Ты запиши, запиши мой вес, не забудь… вот как, оказывается, можно похудеть — от стресса! Нет, я, конечно, и раньше об этом слышала. Но не думала, что это коснется меня.

— Глафира, извини, мне надо идти, — бесцветным голосом произнесла Аля. — Могу лишь сказать, что я еще не приняла окончательного решения. Я… подумаю. Возможно, ты и права, и мне надо действовать.

«Ты — дура», — подумала про нее Глафира и сделала большое усилие над собой, чтобы не сказать это вслух.

13. Май 2010 г. Лиза

По дороге домой они заехали к Адаму, мужу Глафиры. К счастью, он оказался дома. Выглядел Адам совершенно больным. Лицо его, обычно румяное, свежее, почернело, волосы были взъерошены, взгляд — затравленный, испуганный.

— Лиза, есть ли какие-нибудь новости? — он бросился к Лизе, забыв поздороваться. — Я не звонил, потому что понимал — ты ищешь, ты не можешь не искать ее! А… Гурьев… Привет. Спасибо, ребята, что вы пришли. Я тут потихоньку схожу с ума. Скоро уже платья Глафиры буду надевать…

— А это еще зачем? — Лиза встревожилась из-за психического состояния Адама.

— Надену, встану перед зеркалом, сощурю глаза, и мне покажется, будто это Глаша… Вы проходите, проходите! Я же по вашим лицам вижу, что у вас есть новости. И чувствую, что она жива. Ну что, напали на ее след? Ее кто-нибудь видел?

Лиза от стыда готова была сквозь пол провалиться. Интересно, как бы отреагировал Адам, узнав, что все эти долгие и ценные для поиска Глафиры часы они с Дмитрием занимались совсем другим делом? Посторонними людьми.

— Дима, я должна задать тебе несколько вопросов.

— Задавайте, хоть тысячу! Я отвечу на все. Но на один вопрос — где бы могла сейчас находиться Глаша, — я ответить не смогу. Я не знаю, не предполагаю, куда она могла выйти, направиться, поехать, полететь…

— Я точно знаю, что она никуда не улетала и не уезжала, я имею в виду авиалинии и железную дорогу. Она нигде не зарегистрирована. Скажи, что ты думаешь по этому поводу?

Они расположились в гостиной, в креслах. Лизе показалось, что Адам сейчас непременно скажет что-то важное, что поможет ей в поисках Глафиры. Это было чисто интуитивное ощущение.

— Значит, так… Когда я приехал, то первым делом хорошенько осмотрел квартиру. И понял, что никуда — я имею в виду в далекое путешествие — она не отправлялась. Правда, нет ее паспорта, зато все вещи, которые она могла бы взять с собой, в частности, ее любимый рюкзачок, сумка для косметики и разные мелочи, к которым она была привязана, — на месте. Все выглядит так, словно она собиралась вернуться. Нет, тесто, конечно, она не ставила, что могло было бы навести на мысль, что она отлучилась ненадолго. И бульон тоже не варила, как она это делает с самого утра или вечером, чтобы потом сварить борщ, скажем… Да и в холодильнике не очень-то много продуктов. Зато прибавились йогурты, в шкафу — мюсли, две пачки овсяных хлопьев, клубника…

— Клубника? И много?

— Да. Килограмма два. Причем она в маленьком пластиковом ведерке и почти не тронута. Как ты понимаешь, я обратил внимание и на такие детали… Подумал, что она либо собиралась сварить из нее варенье, или просто съесть. Но разве стала бы она покупать свежую клубнику, если бы собиралась куда-нибудь отправиться?

— Нет, Адам, в том-то и дело, что никуда она не собиралась. Просто вышла, так сказать, за хлебом…

— И хлеб в доме был, — вздохнул Адам. — Но есть еще кое-что. Ей зачем-то понадобились деньги! Понимаешь, банк, где мы с ней держим деньги… Словом, мы знаем коды и пароли, при помощи которых можем входить в интернет-страницу наших счетов. И я не мог не проверить, что с деньгами. Вот и узнал, что в день ее исчезновения она сняла со своего счета приблизительно пять тысяч долларов. Я поискал эти деньги в доме — и не нашел.

— Странная история, — сказала Лиза, подумав: «И нехорошая». — Однако я не верю, что Глафира могла такое позволить — чтобы ее кто-то заставил снять эти деньги. Значит, она сделала это сама. Вопрос: зачем? И еще я подумала, Адам: может, не случайно она их сняла и куда-то исчезла именно в то время, когда тебя здесь не было?

— Думаешь, у нее от меня есть тайны? — грустно спросил Адам. — У Глаши? От меня?

— Знаешь, разные мысли в голову лезут. Но согласись — на нее не похоже, чтобы она куда-то поехала по своим делам, никого не предупредив. Это просто невозможно!

— Лиза, ты вот все задаешь вопросы, неужели ты еще не поняла, что с Глафирой случилось что-то ужасное! И что она, может, находится где-нибудь в плену и над ней издеваются… — Глаза Адама наполнились слезами. — И виной тому, ты уж извини, ваша работа! Явно кто-то захотел тебе насолить. Вспоминай, какие дела ты в последнее время вела?

— Адам, я постоянно об этом думаю, но ничего опасного для нас с Глашей в последнее время не происходило. Так, обыкновенная текучка. Больше скажу — люди, чьими делами мы занимались в последние полгода, были, напротив, нам благодарны за то, что мы для них сделали. Да, конечно, может, они и заслуживали наказания, но в нашем случае, я имею в виду, в нашей работе, решения принимаю я. Поскольку я — все-таки не прокурор. Да, мне часто приходится преступать закон. Думаю, это происходит примерно в половине случаев. Но, помимо государственного закона, есть еще и человеческий закон, и я сама принимаю решение, кого сдать милиции, а кого отпустить. Не стану тебе рассказывать, какой процент осужденных сидит за решеткой по ложному обвинению, ни за что. И моя задача не допустить этого. Это — моя позиция, и никто и никогда меня не переубедит в некоторых очень важных и принципиальных для меня вещах. Если девушка в порыве самообороны убила насильника, что же ей теперь — сидеть? И вся жизнь насмарку? Или такой случай: человек вечером шел по улице и увидел, что на девушку напали преступники, да еще и с ножом, и он уложил сразу двоих — из пистолета — и спокойно пошел домой, а потом перестал спать из страха, что его вычислят и посадят? Да, я помогла этому человеку. Мы и пули ночью извлекли из тел, и пистолет уничтожили… Словом, я сделала все возможное, чтобы никто и никогда в жизни не вычислил его. А человек — достойнейший! У него трое маленьких детей. Он прекрасный семьянин. Возвращался от тестя ночью, после совместного просмотра футбольного матча. Понятное дело, что ночью лучше вообще не выходить из дому, но в жизни-то всякое бывает!

Или вот, к примеру, один из последних наших случаев. Девушка оказалась свидетельницей убийства, совершенного ее близкой родственницей. А та решила подставить ее. Там была долгая история… Но мне удалось снять все подозрения с моей клиентки, а ее родственницу, настоящую убийцу, посадили. Не думаю, что каждый следователь прокуратуры стал бы заниматься поисками свидетельств непричастности к убийству моей подопечной. Глафира же, ты знаешь, выполняла самую муторную и сложную работу, и все, вращавшиеся в орбите наших дел, прекрасно знали, что она — лишь исполнитель. Это мы с тобой знаем, что зачастую именно идеи Глафиры бывали просто золотыми и это именно она распутывала нить, ведущую к настоящему преступнику. К тому же она умеет входить в контакт, легко знакомится с людьми и прекрасным и самым естественным образом добывает нужную информацию. Это я все веду к тому, что если бы кто-то и захотел, как ты выражаешься, насолить мне, то и похитили бы тоже меня.

Гурьев, оказывается, давно уже спал, прикорнув в глубоком кресле. Увидев это, Лиза достала сигарету и хотела было уже закурить, но Адам поднялся со своего места и аккуратно вынул сигарету из пальцев Лизы.

— Ты что? — прошептала Лиза, покосившись на уснувшеко мужа.

— Как ты можешь?! Глаша говорит, что ты беременна, и, хотя этого на первых порах еще не видно, ребенок-то уже существует. И я не позволю тебе курить! — заявил Адам.

Лиза нахмурилась:

— Знаешь, Адамчик, иногда мне кажется, что нет у меня никакой беременности. Вот и знаю, что ребенок есть, мне и врачи сказали, но я сама еще ничего не чувствую. Только все хлопочут вокруг меня, поздравляют, говорят разные дежурные слова — мол, тебе надо беречься, — а я чувствую себя так же, как и раньше, когда не было никакой беременности. Больше даже скажу: иногда мне кажется, что я вообще симулянтка и всю эту беременность придумала.

— Все, Лиза, не старайся отвлечь мое внимание и не тяни руку за пачкой. Успокойся, сиди и думай: как и где искать мою жену? Честно тебе скажу — что бы ты мне сейчас ни наговорила о своих профессиональных делах, все равно, если что-то с Глашей случится, я буду думать, что это произошло именно из-за ваших не совсем чистых дел. А что, если какой-нибудь прокурор, у которого ты из-под носа увела подозреваемого, на тебя окрысился?

— И решил разобраться с Глашей?

— Но какие-то предположения у тебя есть? Ты вообще-то ищешь Глафиру?

— Ищу, — и Лиза принялась рассказывать Адаму о версии, связанной с фирмами, занимающимися продажей таблеток для похудения.

— Лиза, ты говоришь об этом таким бесцветным, скучным тоном, словно эта тема кажется тебе полной чушью. Я угадал?

— Ну, почти… потому что Сережа Мирошкин тоже пробовал пойти по этому следу, и он никуда не привел.

— А вы думали, что там, за той дверью — я имею в виду ту, за которой исчезла Глафира, — сидят и ждут вас?! Да там ничего уже от фирмы, которой могла заинтересоваться Глаша, не осталось! Ни пылинки! Вот я лично если бы был преступником, то именно на этой извечной женской проблеме постарался бы сделать целое состояние.

— Это как же?

— Собрал бы вместе всех полных женщин, содрал бы с них деньги и поселил где-нибудь, где нет ни крошки еды, а только один чай или кефир.

— Какой ты злой, однако…

— Ну и что? Женщины похудели бы и мне бы потом спасибо сказали.

У Лизы зазвонил телефон. Она, как заметил Адам, даже не вздрогнула, как это может случиться с человеком, находящимся в напряжении и ожидающим очень важного, судьбоносного звонка. Неужели Лиза на самом деле не ищет Глафиру? Ведь она не сказала ему еще ничего, свидетельствующего о том, что она занимается ее поисками. Отсутствие информации убивало Адама. Ни одной зацепки! Или… Или Лизе что-то известно и она просто не хочет раньше времени расстраивать его?

Между тем Лиза слушала то, что ей говорили в трубку. И выражение ее лица при этом было таким, словно ей только что сказали нечто неожиданное, потрясшее ее до глубины души, однако она словно бы сдерживала себя, чтобы как-то это прокомментировать. Или же ей просто не давали вставить слово. Брови у Лизы были нахмурены, язычком она облизывала красные, воспаленные, обветренные губы. Адам вдруг подумал, что она необычайно хороша и это удивительно, как это он не замечал этого раньше. Быть может, она немного поправилась, и именно этот факт заставил Адама обратить на нее внимание как на женщину. Он быстро прогнал эти мысли.

— Да, я поняла вас. Но я хотела бы с ней поговорить и убедиться в том, что она жива. Почему невозможно?

Видно было, что разговор закончился, и Лиза продолжала стоять с телефоном в руке, задумавшись. Внезапно проснулся Дмитрий.

— Извините. Не знаю, как это вышло… Уснул, надо же?! Ну что, Лиза, пойдем домой?

И тут он увидел ее лицо, потом перевел взгляд на Адама.

— Что-нибудь случилось, пока я спал? Они позвонили?

Удивительное дело, но своим вопросом он попал в самую точку. Лиза ответила:

— Представляете, мне сейчас позвонила какая-то женщина и сказала, что с Глафирой Кифер все в порядке! Что она жива и здорова и чтобы мы ее не искали, она сама скоро вернется. — Она повернулась к Адаму: — Адам, ты же слышал — я спросила, могу ли я с ней поговорить и убедиться, что она жива и здорова, но мне ответили, что это невозможно. Что бы все это значило?

— Да ерунда все это, — сказал Дмитрий Гурьев. Видно было, что на него эта информация произвела удручающее впечатление. — Будь это правдой, она сама бы сказала об этом. Что-то тут не так… Лиза, дай мне, пожалуйста, твой телефон, я немедленно поеду и отдам его своим людям, пусть выяснят, откуда поступил этот звонок. Но, скорее всего, звонили из автомата. Все, Лиза, на сегодня хватит. И вообще, с завтрашнего дня ты сидишь дома, отсыпаешься. Занимаешься неизвестно чем! А тебе, Адам, отдельное спасибо, — сказал он и горячо пожал руку вконец растерявшегося Адама.

— А мне-то за что?

— За то, что не позволил ей курить. Если это мне, конечно, не приснилось.

14. Май 2009 г. Соня

Этот сон она не видела уже давно. Да и сном-то его можно было назвать с трудом. Это был словно припечатанный к листу сознания гербарий пережитого. Пожелтевшая от времени пленка с изображением сцен прошлой, почти детской жизни. Слово «санаторий» ассоциируется со стаканом густой сметаны и каких-то необыкновенно вкусных, свежеиспеченных коржиков. И так — вместо того чтобы из-за этого слова увидеть внутренним взором неживые тела родителей, выловленные из воды. Мокрые, раздутые тела в потрепанной, начавшей уже подсыхать одежде, прилипшие в щекам и лбу волосы мамы и какое-то очень странное, почти неузнаваемое лицо отца, с белыми толстыми щеками… А еще их руки, точнее, пальцы рук… словно с них вот-вот сползет размокшая кожа. А еще — девочка с изъеденным раками лицом. И кто может знать, какие такие раки или рыбы его ели? Еще недавно Женечка гоняла по берегу с мячом, кричала от удовольствия и щенячьей радости, когда взрослые окатывали ее холодными брызгами, и зубы ее, когда она раскрывала в громком смехе рот, были мелкие, белые…

— Тебе надо поесть суп, и потом мы поедем. Тебе не надо было ходить туда, на причал, и смотреть на своих родителей.

Это все бабушка говорила ей во сне. Или же это было наяву? Она никак не могла вспомнить то время, да и как вспомнить, ведь она была так мала?

Одно Соня поняла: ни мамы, ни папы, ни сестренки Женечки в ее жизни больше не будет. Никогда. Зато будет прекрасная, любящая, добрая бабушка, баба Лида, она станет всегда баловать ее, покупать ей красивые платья и туфельки. И все у нее окажется самым лучшим по сравнению с вещами ее одноклассников.

Когда кто-то из ее новых подружек узнавал, что у нее утонули родители и сестра, все сочувствовали ей — и не понимали, что родителей-то жалко, а вот сестру… Сестра всегда ей мешала, отбирала игрушки, иногда била Соню по лицу своей теплой сильной ладошкой, а иногда — и прямо по губам. И делала это со смехом, с хохотом. На правах старшей сестры. Соне казалось, что у Жени самые красивые платья и что ее колготки с помпонами белее, красивее, чем у Сони. И куклу Женину мама обшивала, одевала в красивые одежки, гораздо наряднее, чем у Сониных кукол. Ну, утонула она, и что? Одной маленькой противной девчонкой стало меньше.

— Женечка, поди сюда! — звала повариха Женю из столовой и уводила ее из зала, где сидели и обедали за столами отдыхающие (щи, гороховое пюре, котлеты, компот из вишни), уводила куда-то в глубь кухни, туда, куда никого не пускают, и кормила ее там, принцессу, или блинами, или ватрушками с творогом, всем тем, что им подадут еще только к полднику. И за что ее так любили?

Вот и во сне она приходила с каким-нибудь пончиком в руке и смотрела на Соню презрительно, фыркала, говорила, что ее на кухню никогда не пустят, что тетя Таня (или Валя, или Маня — словом, повариха) любит только ее, Женю. Что она — принцесса.

Дурацкий сон, не имеющий ничего общего с теми чувствами к сестре, которые она испытывала, уже став взрослой. Как бы ей хотелось иметь родную сестру, родного человечка, который шел бы с ней рука об руку всю жизнь! Соня приобрела бы еще два магазина, Женя бы ей помогла, они бы по-сестрински поделили все сокровища, доставшиеся им от бабушки. Но Женечки не было. Как не было ее лица, которое съели раки или рыбы.

Бабушка говорила, что Женечка уже ничего не чувствовала, что она тогда, под водой, не дышала и была мертва, когда они ее ели.

Бабушка в церкви молилась за упокой души Евгении и Марии Козельских. Зятя своего она не любила, даже после его смерти не могла вспомнить о нем, по ее словам, ничего хорошего. Кобель — он и есть кобель. И редко ставила свечку, когда вспоминала свою дочь Валентину. Кошка — она и есть кошка.

— А если бы я влюбилась и сбежала из дома, ты бы и меня не любила? — спрашивала бабушку Соня, когда чувствовала, что настроение у бабушки прекрасное и она полна нежных чувств к внучке.

— Ты бы из дома никогда не сбежала и о своем кавалере мне все рассказала бы. Ты — не такая. А Валя — другая. — И бабушка хмурила брови.

…За завтраком ей пришла в голову гениальная, на ее взгляд, идея.

— Валя, послушай, ведь у меня ювелирный магазин. И яд можно положить куда-нибудь, в перстень к примеру. Или в кулон! Сейчас есть такие яды, их не обязательно подмешивать в питье или еду. Вот, к примеру, я недавно прочитала, что ядом можно даже протереть телефон жертвы. Берет эта Вера свой телефон, подносит к уху, дышит этим ядом — и готово!

— Такой яд есть? — покачала головой Валентина, раскладывая яичницу по тарелкам. — Вот только где бы его раздобыть? И еще. Надо все хорошенько продумать. Ведь они всегда вместе, и этой трубкой может воспользоваться Андрей.

— Да, конечно, надо все обдумать, это я просто так, для примера говорю. Или капнуть яд в лужу, по которой будет проезжать машина жертвы, хлюп — и все: все, кто ехал в машине, — покойнички!

Валентина смерила ее неодобрительным взглядом:

— Ты только это… не очень увлекайся такими планами, а то свихнешься еще… Все-таки мы говорим о смерти, понимаешь? А смерть — это… смерть. Серьезная штука.

— Ты что, боишься меня?

— Я же здесь, с тобой, живу. Ты меня вот о сулеме как-то спросила, я прочитала — опасный яд! Страшновато как-то мне стало. Конечно, я тоже думаю о том, что ты мне сказала, ищу надежный вариант, но не надо забывать об опасности.

— Боишься, что я тебя отравлю? — Соня сказала это весело, даже чересчур весело, так, что ей самой вдруг стало не по себе. Резанула мысль, что она открылась человеку, которого практически не знает. Ее как водой ледяной окатило! Но это состояние длилось совсем недолго. Оно уступило место покою. Она хотела покоя, и она его получила. Или сама себе его придумала?

Сулема у нее была. От бабушки осталась. Сколько раз, прибираясь в аптечном шкафчике, Лидия Сергеевна, вертя склянку в руках, тихонько приговаривала:

— Вот, смотри, Сонечка… Волшебное средство! Ты даже представить себе не можешь, сколько проблем можно решить с помощью сулемы. Негодяев наказать, сволочей извести… Да только не могу я, хотя и знаю, что некоторые просто не имеют права жить на земле. Но не могу я перешагнуть грань, не могу, чувствую, что есть загробная жизнь, где придется за все ответить, а еще я знаю, что за мои грехи ответит мое потомство. А это значит — твои детки, и внуки, и так далее… Многое я о людях знаю, и о грехах их больших — тоже. Да только моя мать тоже была не без греха. Думаешь, ее хозяйка, Северова эта, на самом деле подарила ей все эти золотые вещи? Они в свое время куплены были у одной французской шельмы, больших денег они стоят…

Соня однажды, услышав об этом в первый раз, по наивности и непосредственности своей спросила:

— Она украла их, что ли, бабушка?

На что Лидия Сергеевна ответила ей долгим убийственным взглядом. Из чего Соня поняла, что не все вопросы можно задавать, да и ответы иногда бывают без слов, но очень понятные.

Получалось, что прабабка Сони — воровка, а никакая не кухарка. Хотя, вероятно, одно другому не мешало. Это уже потом, когда Соня подросла, она стала задавать себе подобные вопросы. Вот если, к примеру, ее прабабка, Наталия Козельская, обокрала Северову, то почему же ее не искала полиция? Или все же ее искали, да не нашли? Или же у Северовой было столько разных табакерок и других золотых и драгоценных вещиц, что она им и счет уже потеряла, а потому, желая избежать того, что вся ее личная жизнь, протекавшая на глазах у ее болтливой кухарки, станет достоянием ее поклонников, она предпочла не обращаться в полицию?

Рассуждая таким образом, Соня все же в большей степени склонялась к той версии, что прабабку ее просто не поймали, поскольку в то время вряд ли известную актрису волновали такие мелочи, как чьи-то сплетни. Что Наталья Козельская, ограбив свою благодетельницу (хотя кто знает, как относилась певица к своей кухарке, может, она была груба с ней и даже поколачивала ее?), исчезла. Как сквозь землю провалилась. Спустя несколько лет она объявилась в Саратове, но уже в качестве генеральской жены. Родила одного ребенка — дочь, которую назвала Лидией.

— Знаешь, я думаю, что все это надо проделать не у нас дома, конечно. А проникнуть каким-то образом в квартиру Веры, причем сделать это можешь только ты, к примеру, в качестве домработницы или медсестры, да мало ли кого, — осенило Соню. Она допивала чай и, вместо того чтобы смотреть в глаза Валентине, разглядывала дно чашки. — Они же тебя в лицо не знают! Придешь к ним, причем изменишь свою внешность, и предложишь свои услуги. Словом, это уже дело техники. Главное — проникнуть к ним в дом. Или же… — Тут лицо ее просияло. — Умудриться попасть в офис, где сидит Вера, и подмешать сулему в ее чай или кофе! Все это надо обдумать. Да, кстати, эта дура любит пить остывший кофе. Так что можно будет без труда…

— Значит, ты считаешь, что это должна сделать я? — убитым голосом проговорила Валентина.

— А ты хочешь, чтобы я наняла киллера? Ты же обещала мне помочь!

— Хорошо-хорошо, я не отказываюсь. Просто мне тоже страшновато. Не хочется же сидеть в тюрьме.

— А ты и не сядешь! Говорю же, мы все хорошенько обдумаем! Главное — сделать все по-умному.

Через неделю Валентина под видом женщины, желающей устроиться на работу в компанию «Клец и К°» (понимая, что ее могут узнать — она ведь однажды приходила сюда к Соне, — она надела темные очки и повязала голову шелковым платком), пришла в офис, где работала Вера, обманным путем проникла в ее кабинет и растворила сулему в чашке с холодным кофе. Однако, судя по тому, что Вера осталась жива, к этому кофе она не притронулась. Возможно, ее спасла добросовестная секретарша, следившая за чистотой и вовремя выплеснувшая кофе из чашки, чтобы вымыть ее.

Во всяком случае, первое покушение не удалось. Вот только надо ли радоваться этому или огорчаться — Соня так для себя и не решила.

Затем последовали еще две попытки убийства Веры Клец. И все это Соня предпочитала делать руками Валентины. Сначала Валентина, не очень хорошо водившая машину, попыталась наехать на Веру, когда та выходила из подъезда дома, где жил ее отец (Соня проделала большую предварительную работу и выяснила, по каким дням и в какие часы Вера навещает отца). Но у Вали ничего не получилось, потому что она перепутала педаль газа и тормоза. В следующий раз Валентина собиралась сбросить на ее голову (все в том же дворе дома, где жил ее отец) трехлитровую банку с водой. Она три часа просидела на восьмом этаже в подъезде на подоконнике, у распахнутого окна, ожидая появления Веры, и, когда та появилась, Валя столкнула банку. Однако банка разбилась буквально в сантиметре от ног Веры. Та закричала, поскольку звук был страшный и Веру осыпало осколками банки и обрызгало водой. Но она осталась жива.

— Я думаю, нам надо на время остановиться, — предложила Валентина. — Кто знает этих богатых… Она может проанализировать все, что случилось с ней в последнее время, и нанять частных детективов, чтобы они следили за ней, точнее, за теми, кто попытается еще раз совершить покушение на ее жизнь.

На что Соня возразила:

— Вера не знала, что в ее кофе была подмешана сулема. Вот если бы, к примеру, у нее была собака, которой она спаивала бы остатки своего кофе, и эта собака околела, тогда бы она поняла, что собирались отравить ее саму. Или если бы ты все же нажала на нужную педаль, а не на педаль тормоза, и хотя бы толкнула ее крылом машины, она, возможно, что-то и заподозрила бы, хотя и в этом случае — вряд ли. Всем известно, что для большинства женщин парковка машины — проблема, а потому, скорее всего, Вера просто не обратила на тебя внимания. Что же касается разбитой банки, то на меня тоже раза три роняли стеклянные бутылки, правда, пустые — дети резвились на верхних этажах… И это удивительно, что они в меня ни разу не попали.

В тот период Соне казалось, что жизнь ее обрела реальный смысл. Если до этого она мечтала об Андрее, о том, чтобы он вернулся к ней, и эта мечта постепенно приобретала оттенок нереальности и какой-то болезненной фантазии, то цель уничтожить соперницу представлялась ей более реальной и, к ее тихому ужасу, сладкой. Она жаждала ее смерти, и это желание — лишить ее жизни — захлестывало Соню с головой, не давало ей спать по ночам. От этих мыслей у нее вечерами поднималась температура, горели щеки, словно она мечтала не об убийстве, а о свидании с любовником.

Даже образ самого Андрея с каждым днем становился для Сони не таким уж и привлекательным (хотя в мыслях она еще продолжала желать его в мужья), чувство мести пожирало ее и одновременно придавало сил.

— Я больна, Валя? — спрашивала Соня иногда свою молодую тетку, укладываясь спать и с удовольствием ощущая ее теплую руку на своей щеке. — Больна? Я превращаюсь в ненормальную?

— Если ты говоришь об этом, значит, ты нормальная. — Валя гладила ее по голове, как маленькую девочку, и Соне отчего-то хотелось заплакать или поцеловать Валину руку.

15. Май 2010 г. Лиза

Была ночь, Дмитрий крепко спал, а Лиза все еще сидела в кухне и боролась с сильнейшим желанием покурить. Чтобы не думать о сигарете, она пила чай, грызла семечки, чистила апельсин, чертила какие-то каракули на бумаге, смотрела в окно, ломала на кусочки шоколад, мыла чашки. Внушала себе, что беременность — веская причина, чтобы бросить курить. Но ребенок был так мал, он еще не шевелился в животе, он вообще представлялся Лизе маленьким и нежным розовым бутоном, а потому никак не ассоциировался в ее сознании с материнством.

Она скучала по Глафире и чувствовала себя как никогда бессильной, чтобы хотя бы начать ее поиски. Они с Глашей находили стольких людей, распутывали такие сложные дела, что теперь, когда Лиза осталась одна, она никак не могла взять в толк, почему же она сама не в состоянии понять, куда могла подеваться ее подруга? И почему молчит ее интуиция?

Одно было ясно — Глафира не сообщает о себе потому, что не может. Либо ее держат взаперти, либо ее уже нет в живых.

Когда ожил телефон на столе и заурчал, словно просыпаясь, Лиза вздрогнула. В квартире было слишком тихо для таких дневных, суетливых, назойливых звуков. К тому же Лиза очень берегла сон мужа.

— Да, слушаю.

Звонила женщина. Не представившись, она сказала, что ей просто необходимо встретиться с ней и поговорить. Что речь идет о жизни и смерти. И попросила Лизу приехать в ее офис.

Лиза взглянула на часы. Половина первого ночи. Конечно, беременной женщине тащиться на работу ночью на встречу с неизвестной женщиной не стоило бы. Но, с другой стороны, к ней обратились за помощью. Кто знает, может, она еще в состоянии помочь кому-то другому, раз уж не может помочь самой себе?

По-хорошему, она должна была бы разбудить Дмитрия и предупредить его о том, что она уезжает. Но он так крепко и сладко спал, что она не стала его тревожить. Просто оставила записку: «У меня клиент. Я в офисе. Обещаю не курить. Целую», оделась и вышла из квартиры. Спустилась, села в машину и поехала в офис.

Как часто Глаша спрашивала ее: «Лиза, ты что, вообще ничего не боишься?» И каждый раз Лиза говорила: «Боюсь. Но если не бороться с этим чувством, то можно всю жизнь просидеть в своей норе. Почему я должна бояться? Пусть лучше меня боятся!»

Вот так и получалось, что на каждом шагу она вспоминала Глашу. И даже не могла припомнить ни одного дела, где бы Глаша ей не помогла или в каком бы не принимала участия.

В открытое окно машины лился прохладный свежий ветерок, пахло влажным после дождя асфальтом, на перекрестках подмигивали равнодушным желтым глазом светофоры. Все нормальные люди давно спали в своих постелях, и только она, неспокойная, маявшаяся от бессилия и находившаяся на грани отчаяния, ехала на встречу с какой-то незнакомой женщиной. Зачем? Предпочла работу жестокой бессоннице?

Маленькая городская площадь, старинные особняки, среди которых — аккуратный, белый, с ажурной чугунной оградой и мраморными ступенями парадного крыльца, ярко освещенными уличным, похожим на прозрачный одуванчик фонарем, дом. Адвокатская контора Елизаветы Сергеевны Травиной. У ворот Лиза приметила темную фигурку и с облегчением вздохнула. Как бы она ни гнала прочь все свои страхи, встретиться ночью с женщиной куда безопаснее, чем с мужчиной.

Худенькая брюнетка в парике и темных очках (и это ночью!), в джинсах и легком свитере.

— Это вы мне звонили? — на всякий случай спросила Лиза.

— Да, я. Извините, что я потревожила вас в столь позднее время, но вы сейчас сами все поймете… Не могу взять с вас никаких обещаний, поскольку просто не имею права, поэтому от того, как вы себя поведете, зависит наш разговор, — начала женщина, явно нервничая.

— Вы меня заинтриговали. По телефону вы, кажется, сказали, что вопрос, по которому вы ко мне обратились, касается жизни и смерти?

— Это действительно так.

— Хорошо, пройдемте.

У женщины был нервный, с хрипотцой, голос. В целом, даже по некоторым фразам можно было понять, что она не глупа и к тому же весьма решительна, раз отважилась на такой поступок — потревожить одного из самых дорогих адвокатов города в половине первого ночи.

Лиза открыла ворота, и они с женщиной поднялись по ступеням на крыльцо, Лиза позвонила в охранное предприятие, чтобы разблокировали систему сигнализации, вошла в переднюю конторы и включила свет.

И снова, входя в офис, представлявший собою просторную и очень уютную комнату с мягкими диванами и креслами, высокими окнами, задернутыми белыми занавесками, огромным столом, Лиза не могла не вспомнить Глафиру. Все здесь было куплено с легкой руки Глаши. И этот большой, во весь пол, ковер, и мебель, и светильники, и очень дорогие статуэтки на каминной полке — фигурки арабских скакунов…

— Вас ведь зовут Лиза?

— Ну да, — удивилась Лиза. — А могу я узнать ваше имя?

— Пока — нет, — ответила посетительница, глядя ей прямо в глаза. — Вот взгляните, пожалуйста, сюда, — с этими словами она открыла футляр и включила небольшой ноутбук, на экране которого буквально через несколько минут появилась… Глафира!

С одной стороны, это была она, но с другой — она сильно изменилась. Очень сильно! К тому же на ней была пижама и под ней — какая-то странная тенниска. Она сидела на кровати вполоборота и, похоже, с кем-то разговаривала, но лицо собеседника или собеседницы пока что не просматривалось — изображение застыло в режиме «стоп-кадр».

— Где она?! — Глаза Лизы сверкнули. — Что вы с ней сделали?!

— Абсолютно ничего. Она жива и здорова, просто находится в специализированном санатории для похудения. Это очень дорогое место, и попасть туда могут далеко не все.

Лиза ушам своим не поверила! И как же она пожалела, что не взяла с собой Дмитрия!

— Послушайте, давайте все по порядку, — она не могла скрыть своего волнения. — Где Глаша?!

— Я же сказала вам, с ней все в порядке! Вот, сейчас вы увидите и услышите ее!

Кадр ожил, и Лиза увидела, как Глафира очень эмоционально разговаривает с молодой женщиной, удивительным образом напоминавшей сидевшую перед Лизой девушку. Затаив дыхание, Лиза постаралась расслышать, о чем они говорят.

«— Послушай. Это же элементарно! Вот ты едешь, к примеру, с водителем на машине в город, за продуктами. Он же смотрит на дорогу, этот твой водитель-цербер. Сейчас на улице тепло, и ты можешь легко открыть окно и незаметно для водителя выбросить на тротуар, где-нибудь в центральной части города, мою записку. Но чтобы ее заметили, мы эту записку завернем в какую-нибудь денежную купюру. Человек поднимет с тротуара свернутую в комок купюру, а там внутри — моя записка! Ну? Ты согласна?»

Лизе показалось, что у Глаши и голос изменился. Однако никаких сомнений у нее не возникло: это была Глафира, но заметно похудевшая. Неужели ее исчезновение на самом деле было связано с желанием заняться вплотную своим здоровьем и похудеть?

«— И это мы тоже проходили. Говорю же, это очень опасно!

— Но чем опасно, если он ничего не заметит? Это же так легко и быстро можно сделать. Или же другой вариант: вы с ним в магазине. Бросишь такой денежный бумажный шарик кому-нибудь в корзину с продуктами. Люди непременно его заметят, вот увидишь!

— Я боюсь…

— Чего ты боишься? Да я, когда окажусь на свободе, разыщу тебя и спасу!

— Прежде чем ты окажешься на свободе, люди, те самые, на чью помощь ты надеешься, обратятся в милицию, те нагрянут сюда, предположим, повяжут моих хозяев… И тогда эта сука… эта хозяйка сразу же выдаст меня, понимаешь?!

— В каком смысле? Как соучастницу?»

Лиза слушала, пытаясь понять, что происходит и почему Глафира просит эту девушку бросить какой-то бумажный шарик в чужую корзину с продуктами.

— Послушайте, объясните мне, пожалуйста, что происходит?!

— Хорошо. Тогда давайте я сначала задам вам один вопрос.

— Валяйте, пока я не вызвала милицию…

— Я понимаю ваши чувства. Однако ответьте: какой вы находите свою подругу?

— Да, она изменилась. И очень сильно. Но не скажу, что это пошло ей на пользу. Пижама висит на ней мешком, лицо осунулось, глаза грустные до невозможности. Да и вообще, лицо ее выражает крайнюю степень отчаяния!

— Да, это так, но зато у нее — прекрасные анализы! Физически она чувствует себя превосходно. Она стала легко двигаться, у нее перестали болеть спина и поясница, а также коленные суставы. Полностью исчезли головные боли. Давление нормализировалось.

— Но как вы объясните эту сцену? Она напоминает разговор пленницы с человеком, с чьей помощью она надеется вырваться на свободу.

— Вот! Это и есть мое основное правило. Ввести человека в стресс и на его фоне провести курс действенной диеты. Вы не представляете себе, какими прекрасными и свежими продуктами я ее кормлю.

— Постойте, так у вас санаторий или…

— Если честно, то это загородный дом, где она живет совершенно одна, ей там прислуживает одна девушка. Вернее, это она так думает, на самом деле всем занимается лишь один человек.

— И это — вы?

— Да, все правильно. Мне не нужны свидетели. Так вот, ваша Глафира получает, я повторяю, отменные продукты: фрукты, овощи, травяные чаи, свежую рыбу…

— Да о чем вы вообще говорите?! — Лиза впервые не знала, как ей поступить. Она понимала, что перед ней — сумасшедшая, возомнившая себя, вероятно, гениальным диетологом, и главное заключалось сейчас в том, чтобы ее не спугнуть, не дать ей возможности уйти.

— Подождите, не перебивайте меня, пожалуйста. Вы поймите одно: если бы я вас боялась или считала, что я поступаю неправильно, во вред Глафире, то вряд ли я рискнула бы прийти сюда, ведь так? И не думайте, я не сумасшедшая! Просто я тоже в свое время страдала от ожирения, я была отвратительна, самой себе напоминала жирную свинью, не нравилась себе. Больше того, от меня ушел муж, причем к моей подруге. И здоровье мое сильно пошатнулось, я едва не умерла. И тогда одна моя знакомая без всякого предупреждения заперла меня на своей даче. Рискуя потерять меня — в плане дружбы, как вы понимаете, — она, посадив меня на жесткую диету, кормила меня, однако, исключительно полезными продуктами. Я вам перечислю некоторые — мюсли, орехи, тыква, шпинат, фенхель, сельдерей, овощи, фрукты, курица, лосось, креветки, клубника… То есть я хочу сказать, что она не морила меня голодом, а кормила вкусно, можно даже сказать, изысканно, но с таким расчетом и в таком количестве, чтобы я основательно похудела. Она делала мне прекрасные травяные чаи, соки, но все это, конечно, я тогда не ценила, хотя и потребляла ровно в том количестве, какое было необходимо для достижения результата. И, самое главное, я же не знала о том, что за этим странным пленом стоит именно моя подруга! И что дача эта принадлежит ей. Она взяла в помощницы свою племянницу, которая придумывала различные истории, связанные с моим пленением. Якобы меня похитили, чтобы позаимствовать мои органы для трансплантации… Словом, она несла всякий бред, которому я верила. Когда она приносила мне еду, то все выглядело таким образом, словно пищу украли с хозяйского стола, какие-то жалкие остатки. Понимаю, теперь все это выглядит смешно, мне следовало бы раньше догадаться о том, что происходит, но тогда я на самом деле верила, что меня хотят убить!

— Замолчите сейчас же! — не выдержала Лиза. — Вы хотите сказать, что держите мою Глашу в таких же условиях и издеваетесь над ней?!

— Я ухаживаю за ней, как за принцессой. Вы же сами видите результат.

— А как же ее нервы?! Ее психическое состояние?! А что, если ей станет плохо с сердцем! Вы что, сумасшедшая?! Разве так можно? И почему именно Глаша? Откуда вы ее вообще знаете?

— Скажу только, что мне рассказывала о вас как раз эта моя знакомая, которой вы в свое время сильно помогли. Ну, просто спасли ей жизнь. Если бы не вы, она сидела бы сейчас в тюрьме за преступление, которое совершил другой человек. И вот она-то как раз и рассказала мне о Глафире. О том, что эта молодая женщина страдает от излишнего веса. Что она недавно вышла замуж, но ей будет очень трудно вынашивать ребенка, у нее вообще со здоровьем совсем дела плохи, да только она очень увлечена своим делом и вряд ли найдет для самой себя время.

— И вы наметили себе жертву? Решили ей помочь без ее же ведома? И это вы подкинули ей в почтовый ящик газеты с объявлениями?

— Да, я, собственноручно. И снотворное в ее кофе подмешала, чтобы привезти к себе на дачу. Подождите, Лиза, не кипятитесь. Хочу сказать, что Глафира у меня — не первая. До нее было еще три женщины, которых я спасла. Знаете, это как розыгрыш длиною в несколько месяцев. Под конец, когда моя клиентка приходит в себя и я вижу, что она начинает понимать, насколько ей стало легче жить и что она довольна своим весом и внешностью, я отпускаю ее на свободу, дарю букет цветов и говорю, что это была терапия. И что теперь она вольна обратиться в прокуратуру и все такое…

— И что? Неужели никто из них туда не обратился? И вас еще не наказали?

— Как видите, я пока еще на свободе. Но главное, что с их близкими я тоже периодически вела подобные разговоры. И убеждала их не прерывать курс лечения для тех женщин.

— И никто из них не призвал вас к ответу?

— Никто, что может показаться вам удивительным. Потому что результат был налицо и все эти женщины выглядели просто прекрасно. К тому же они явно помолодели.

— У вас есть медицинское образование?

— Да, я в прошлом врач-терапевт, но недавно окончила курсы диетологии. Так что теперь у меня есть диплом врача-диетолога.

Ухоженная, неопределенного возраста, спокойная и одновременно напряженная, очень странная и вместе с тем обладающая способностью вызывать по отношению к себе самые добрые чувства. Пришла сюда, значит, действительно не боялась. Лиза уже и не знала, как ей реагировать на услышанное.

Умом она понимала: все, что сотворила с Глашей эта женщина, — самое настоящее преступление. Она насильно держит Глафиру в своем загородном доме, пугает байками о трансплантации органов, параллельно внушая ей мысль о том, что никто-то ее не ищет и не собирается, предположим, хотя бы заплатить за нее выкуп, чем подрывает ее психическое здоровье. Но, с другой стороны, уж слишком разительная наблюдается перемена в Глафире, и кто знает, может, когда-нибудь она и скажет им всем «спасибо»?

— Послушайте, а ведь это вы звонили мне и пытались успокоить насчет нее, так?

— Так.

— Как вы узнали мой телефон?

— Хитростью. Позволила своему мобильнику оказаться в руках у Глафиры, и она сразу же набрала ваш номер, не зная, что телефон я заблокировала. Однако набранный ряд цифр сохранился.

— Ясно. Морочите ей голову, издеваетесь над моей бедной подружкой!

— Если хотите, я верну вам ее завтра же утром. Но тогда курс лечения прервется, и, скорее всего, Глафира очень скоро вновь наберет эти ненужные ей килограммы. И тогда получится, что и цели своей она не добьется, и на организм ляжет сильнейшая нагрузка, поскольку пока что она только и мечтает о большом куске жареного мяса и о ваших тортах и булочках. Может, потерпим еще немного, пока она не поймет, что для нормального функционирования ее организма необходимо не такое уж большое количество пищи? Пока она не созреет для того, чтобы принимать пищу культурно, понимаете? А не как, извините, свинья?

Лиза вдруг почувствовала, что краснеет. За Глашу. С одной стороны, она злилась на эту женщину за столь грубые слова в адрес подруги. С другой — понимала и соглашалась с каждым словом этой странной дамы.

— Послушайте, не знаю, как вас там…

— Зовите меня просто Ольгой, для удобства.

Вот уж точно! Как же ей подходит это имя! Ольга. Твердый и звонкий колокольный звон. Оль-га, Оль-га…

— Ольга, я думаю, что нам надо найти некий компромисс.

— Да я и так знаю, что вы сейчас скажете. Что вы должны встретиться с Глафирой и все ей объяснить… Уверена: как только она увидит вас, так сразу же запросится домой. Потом вы расскажете ей еще парочку историй, связанных с вашей профессиональной деятельностью, зацепите, что называется, ее, и она сорвется… И все будет напрасно! Пожалейте ее!

— Хорошо. Тогда пусть она хотя бы получит от меня письмо, где я в двух словах объясню, что с ней происходит. К тому же я просто обязана рассказать о вашем визите ее мужу, Адаму!

— Хорошо. Тогда напишите ей прямо сейчас, а я передам. Вот только не воспримет ли она ваш поступок как предательство? Простит ли она вас, как простила я в свое время свою подругу?

— Этого я не могу вам сказать. Но и вы поймите меня! Идея с трансплантацией органов — ужасна! Быть может, вам стоит придумать какую-нибудь менее страшную историю?

— У меня есть и несколько других в запасе. И на сегодняшний день, я думаю, еще не поздно все изменить и рассказать ей, к примеру…

Лиза сидела, слушала — и не верила своим ушам.

Когда ей через какое-то время позвонил Дмитрий и сонным голосом спросил, где она и чем занимается, Лиза спокойно ответила ему, что она борется со своей бессонницей, сидит в офисе и разрабатывает одну идею.

— Дима, продолжай спать, а я, если меня все-таки сморит сон, прилягу здесь, на диванчике.

Ольга достала сигарету, закурила. Лиза, изнемогая от желания попросить у нее сигаретку, тяжело вздохнула и достала из кармана коробочку монпансье.

16. Май 2010 г. Адам

Адаму предстояла еще одна тревожная ночь. Ночь, полная мыслей о Глаше, о том, где она и что с ней. Вариантов относительно ее местонахождения оставалось все меньше и меньше. Одно он понимал отчетливо — с ней случилась беда. Иначе если бы она была в состоянии перемещаться в пространстве, то непременно дала бы о себе знать. Даже если бы вдруг оказалась случайно на Северном полюсе. Она очень предприимчивая, сообразительная, она нашла бы тысячу способов сообщить о себе. И раз она этого не сделала, значит, не могла — просто физически. Или она больна, или ее где-то держат взаперти. О том, что она погибла, он не мог и не хотел думать. Это были бы самые страшные мысли в его жизни. И они, как отрава, разъедали бы его сознание, отравляли надежду.

И все равно, где-то в глубине души он понимал, что с ней мог произойти, скажем, несчастный случай. Да элементарный пример — пьяный водитель за рулем! Глафира могла переходить через дорогу и попасть под машину. Водитель, к примеру, испугался, огляделся и, увидев, что поблизости никого нет, кто мог бы все увидеть, поднял тело Глаши, уложил его в машину и увез куда-нибудь подальше. Если она осталась жива, он мог отвезти ее к себе домой и пригласить знакомого доктора (как неоднократно проделывала сама Глаша, если кому-нибудь из их клиентов требовалась медицинская помощь). Если же она была тяжело ранена, то он мог выбросить ее на обочину дороги, в кусты… Адам, представляя себе мучительную смерть жены, скрежетал зубами и стонал, на глазах у него выступали слезы. Конечно, в подобной ситуации как можно ее искать? Разве что обратиться за помощью к экстрасенсу? Чтобы хотя бы выяснить, где находится тело Глаши. Но, с другой стороны, экстрасенс сумел бы определить, жива она или нет. И, если жива, к нему вернется надежда.

Адам, проработавший много лет барменом в ресторане «Ностальжи», вдруг представил себя на месте посетителей, достававших его своими проблемами и временами изливавших ему свою душу. Начиная с какого-нибудь полунищего актера (а артисты очень любили этот ресторан, уже за одно то, что он находился в двух шагах от драмтеатра, да и цены днем на комплексные обеды были копеечными, в то время как в вечерние часы они считались самыми высокими в городе) и заканчивая солидным клиентом.

Практически каждый день его барную стойку «обнимал» какой-нибудь несчастный человек, желающий поделиться с нейтральным, умеющим слушать барменом своими проблемами, своей тоской. Как правило, это были мужчины, у которых не ладилось с личной жизнью или же ломалось и рушилось что-то в бизнесе. Адам наслушался этих историй столько, что можно было уже писать книжку с названием: «Тайны барной стойки». Но если поначалу, рассказывая Глаше о своих впечатлениях по этому поводу, он немного презирал в душе людей, раскрывающих душу первому, что называется, встречному (ведь перед ним обнажились такие тайны!), то сейчас, когда ему было так плохо, он и сам был готов отправиться в какой-нибудь бар, чтобы поговорить с незнакомым барменом о Глаше. Рассказать постороннему человеку о том, как ему тяжело, как невыносимо без нее — особенно когда он представляет себе, что ей трудно, больно, — так, что хочется выть!

Но Адам пил мало и понимал, что его визит в бар выглядел бы гротескным.

Он очень хотел поговорить с Лизой. Без Дмитрия. Несмотря на все уважение к ее мужу, он все равно считал его чужим. Ведь он появился в жизни Лизы не так давно, и все в городе знали о том, что Дмитрий Гурьев — фигура в городе одиозная, что он, в силу своей профессии, вращаясь в определенном кругу чиновников, занимается отмыванием — в отличие от своих клиентов, не денег, а самих клиентов, — спасая их всеми правдами и неправдами от тюрьмы. Из разговоров Лизы с Глашей Адам понимал, что голова Гурьева постоянно занята проблемами чужих людей и ему приходится проявлять чудеса изобретательности, чтобы вытащить кого-то из своих потенциальных подзащитных из сомнительного рода историй. В сущности, Лиза занималась тем же, но только клиенты ее были подчас людьми, не имеющими никакого отношения к государственным структурам, хотя и состоятельными. Но встречались и такие, кому Лиза помогала бескорыстно, когда дело представлялось им с Глашей интересным, перспективным.

Адам пришел бы к ним вечером, чтобы только поговорить о Глаше, но его сдерживало то обстоятельство, что Лиза выглядела слишком уж подавленной, и чувствовалось, что она страдает от того, что никак не может найти ни одной зацепки в поисках Глафиры, и стыдится из-за этого перед Адамом.

Вот если бы не было Гурьева, он пришел бы к ней, и они бы нашли о чем поговорить. Но Гурьев одним своим присутствием почему-то раздражал Адама, словно Дмитрий стал хозяином еще не так давно независимой и очень самодостаточной Елизаветы. К тому же нельзя было забывать и о том, что она беременна, и об обязанности Гурьева беречь жену, ограждать ее, по возможности, от любых переживаний. Дима знает, как страдает Лиза из-за своего бессилия, невозможности помочь Адаму в поисках жены, а потому одно лишь его появление может спровоцировать у Лизы новый всплеск нервного возбуждения, что скажется далеко не лучшим образом на ее состоянии.

…Адам встал с постели и уже в который раз направился в кухню — выпить воды, покурить. Кухня, где все напоминало ему о Глаше, тоже, казалось, тосковала по хозяйке. Шкафы были набиты сковородками и кастрюлями, которые сейчас были пусты и томились в ожидании момента, когда Глаша возьмет их наконец в руки и примется изобретать что-то невероятно вкусное, и они заполнятся ароматным мясом или аппетитной рыбой. Духовка, которую Глаша так любила и считала, что она «печет сама», сейчас казалась просто холодным куском железа. А еще недавно Глафира выпекала в ней свои знаменитые пироги, бисквиты, запеканки. И дом наполнялся невозможными запахами, от которых у Адама кружилась голова. А сколько приготовленной ее волшебными руками еды было упаковано и отнесено в контору, где они с Лизой работали дни и ночи напролет?!

Адам вдруг со стыдом подумал о том, что образ Глаши зачастую ассоциируется у него с едой, с запахами еды, с этой кухней, с духовкой. А ведь она была чудесной ласковой женщиной, правда, немного зажатой и стеснительной в силу своей комплекции. Глафира… Конечно, Лиза бывала с ней иногда грубовата, когда намекала на то, что Глаше просто необходимо сбросить двадцать-тридцать килограммов, а то и все пятьдесят. И никто, кроме Адама, не знал, как страдала Глаша из-за своего веса, как тяжело ей было подниматься по лестнице, не говоря уже о том, чтобы сидеть по несколько часов в засаде, поджидая появления нужного им с Лизой человека. К тому же у нее начали болеть ноги, суставы! Да и на спину она жаловалась. Конечно, Адам должен был позаботиться о ней сам и не позволять жене обращаться в сомнительного рода фирмы, торгующие таблетками для похудения. Она на самом деле могла в его отсутствие купить их, принять и… В Интернете он прочитал множество статей, разоблачающих действие этих таблеток. Больше того, встречались и смертельные случаи.

Приходило в голову и другое. А что, если Глаше стало элементарно плохо с сердцем? Ведь факт ожирения был налицо! Она могла почувствовать себя плохо, упасть прямо на улице, и ее подобрали, отвезли в больницу, и она находится там без сознания…

Лиза сказала, что сама лично обзвонила все больницы и расспрашивала о Глаше, описывала ее, вероятно, как болезненно полную молодую женщину. К счастью, женщина, по описанию похожая на Глашу, в местных больницах не была зарегистрирована. Хотя Адам достаточно хорошо представлял себе дежурную медсестру, сидящую в приемном отделении и отвечающую на звонки. Откуда ей знать, находится ли в ее отделении полная молодая женщина? Можно подумать, что женщин с такой комплекцией нет ни в одной из больниц! В это он не верил. И решил рано утром отправиться по всем клиникам и лично искать Глафиру. Подумалось, что Лиза, скорее всего, спрашивала, не скончалась ли в какой-либо больнице женщина таких же размеров, как Глаша. Просто она не могла сказать об этом ему, ее мужу.

Как ни стыдно ему было, но, думая о Глаше, Адам ощутил приступ отчаянного голода и вспомнил, что он ничего не ел весь день.

Он открыл холодильник, нашел там заветрившийся кусок сыра, отрезал ломтик, положил на тонкий кусок батона и отправил в микроволновку. Через минуту достал бутерброд и с удовольствием съел, запивая сладким чаем.

Когда раздался телефонный звонок, Адам даже не вздрогнул, поскольку ночи со всеми ее проявлениями он не ощущал — спать ему совсем не хотелось. Так устал надеяться, что Глафира все-таки позвонит ему, что не удивился, когда вместо голоса жены услышал голос Лизы.

— Адам, ты спишь? — спросила она, и в ее голосе он, к счастью, не отметил той интонации, которая была бы предвестником страшного известия, которого он боялся больше всего. Скорее ее тон можно было назвать извиняющимся.

— Нет, не сплю. Не могу уснуть, а что? Надеюсь, ничего страшного не случилось? — Он замер, перестал дышать в ожидании ответа.

— Наоборот, все нормально. Даже хорошо. Но я не могу рассказать тебе всего по телефону. Может, ты подъедешь к нам сейчас?

И тут ему стало плохо. Он физически почувствовал наваливающуюся на него дурноту. И понял, что тон Лизы обманул его и, раз она зовет его сейчас к ним с Гурьевым, значит, нашли тело Глаши. Иначе она, во-первых, не позвонила бы ему так поздно, а во-вторых, не стала бы приглашать к себе домой. Все это означало, что она приготовила-таки для него это страшное известие, которое она намеревалась сообщить ему на своей территории, где в случае, если ему станет плохо, она сможет оказать ему помощь, дать успокаивающих капель или, если понадобится, сделает ему укол реланиума.

— Лиза, скажи мне, нашли тело Глаши?!

— Тьфу-тьфу!!! Что такое ты говоришь? Напротив, есть информация, что она жива и здорова! Вот! Говорю же, приезжай! Надо посоветоваться, как нам действовать дальше, понял?

— Дура ты, Лиза, — всхлипнул он. — Я чуть с ума не сошел… Все, еду. Просто лечу!

17. Май 2009 г. Андрей Быстров

— Знаешь, видела на днях твою бывшую, Соню Козельскую, она так изменилась, похудела, осунулась…

Вера Клец и Андрей Быстров расположились на постели, с огромным подносом, на котором были разложены ломти дыни и арбуза. На Вере была ночная рубашка в розовую полосочку, Андрей же сидел в белых спортивных трусах, скрестив ноги по-турецки. Дверь балкона была распахнута, в комнате гулял прохладный утренний ветер, белые тонкие занавески время от времени надувались парусом.

Андрей никак не прокомментировал эту фразу. Он, в отличие от Веры, очень хорошо знал и понимал эмоциональную и очень ранимую, самолюбивую Соню. Он знал, что она не скоро успокоится, и даже ждал от нее каких-то действий, писем, записок, телефонных звонков. Однако ничего подобного с ее стороны не последовало, напротив, Соня тактично удалилась в тень, но зато ее можно было видеть практически каждый вечер именно в том месте (в ресторане, на выставке, в театре, просто в центре города, в прогулочной его части), где бывали они с Верой. Она не лезла им на глаза и всегда находилась где-то в стороне, однако — в обозримом пространстве. И они не могли не чувствовать, что она следит за ними, ходит по пятам. Взгляд ее неотрывно был привязан к ним, таким счастливым и свободным в своих чувствах. Вернее, так было на первых порах их отношений, когда Андрей понял, что он страстно влюблен в Веру, когда ему хотелось постоянно касаться ее, держать за руку или обнимать за плечи, когда они шли куда-то, или, остановившись, целовать ее теплые бледные губы. Она просто сводила его с ума. Каким-то мужским зрением он отдавал себе отчет, что она некрасивая и выглядит достаточно бледно и серо, но отчего же тогда все внутри его клокотало и искало выхода, когда он видел ее, когда только начинал ощущать слабый запах ее лимонных духов?

Он встречался с Соней (девушкой тоже некрасивой, но более сильной и твердой по характеру, неосознанно властной и горячо привязанной к нему), когда впервые увидел Веру. Она пришла к ним в офис, чтобы передать какие-то бумаги для отца или что-то такое спросить, он не вдавался в подробности. Черная юбка, бежевая блузка, вырез мысиком, волосы прямые, аккуратно расчесанные, туфли узкие, на невысоком каблуке. Слегка выпуклые голубые глаза, маленький нос в легкой угревой, какой-то подростковой сыпи. Андрей еще отметил про себя, что она сильно смахивает на перезревшую девственницу, которая ничего не смыслит в мужчинах, а потому шарахается от них.

Но от него Вера не шарахнулась, когда он к ней подошел. Он почувствовал, как она задрожала, увидел, как порозовело ее лицо, а глаза потемнели. В ней, в этом существе женского пола, шла реакция на мужчину. Возможно, первая и сильно запоздавшая. Ясно было, что он понравился ей.

Вечер того же дня он по инерции провел у Сони. Она его вкусно накормила, и они, как это повелось, сразу легли в постель. Вот только в самом Андрее что-то в этот момент произошло. Закрыв глаза, он представил себе, что лежит в постели с другой девушкой — с Верой. И даже легкая неожиданная сыпь на лице Сони рисовалась в его воображении милыми прыщиками Веры. По сравнению с Соней Вера казалась ему существом именно наивным и милым, почти ребенком, о котором хотелось заботиться, которого он хотел бы за руку ввести во взрослую жизнь. Трогательная, хрупкая, немного нескладная, она тем не менее обещала расцвести и превратиться в красивую, страстную женщину. Во всяком случае, ничто не мешало Андрею мечтать о ней в таком духе.

Казалось бы, что может дать молодому человеку, искушенному в физической близости с женщинами, встреча с неопытной девственницей, да к тому же еще и с весьма посредственной внешностью? Однако, успокоив страстную Соню и дождавшись, пока она уснет, он с каким-то особым чувством тихого восторга начал представлять себе, как он обнимет Веру, как коснется рукой ее юбки, проведет пальцами по гладкой материи блузки, потрется щекой о ее щеку… И странное дело — эти платонические мечты казались ему по силе воздействия гораздо более сильными и острыми, чем то, что проделывал он не так давно со своей теперешней любовницей. Получалось, что он влюбился. Он это откуда-то знал, словно ему кто-то нашептал это, очень важное для него слово, и это привело его к окончательному решению — надо как можно скорее и безболезненнее расстаться с Соней.

Другое дело — как? Он отлично понимал, что их разрыв станет для Сони настоящим потрясением. Нет, с жизнью она из-за этого, конечно, не расстанется. Не тот характер. Да и взрослая она какая-то, зрелая, понимающая. Но рану он нанесет ей глубокую, и болеть она будет долго. Ведь они планировали жить вместе, даже мечтали о каких-то бытовых преобразованиях в квартире Сони. К тому же, когда она узнает, на кого он ее променял, она ни дня не останется в компании ее отца, Клеца. А это значит, что ей придется подыскивать себе новую работу. Словом, с разрывом их отношений у Сони появится очень много забот и проблем.

Но, с другой стороны, что делать? Не может же он продолжать жить с женщиной, которую, как оказалось, он не любит! Он любит Веру, а значит, он должен быть с ней.

В то время его нисколько не волновало, есть ли у Веры молодой человек или даже жених. Ведь все, что он напридумывал о ней, включая ее девственность и неопытность, могло не совпасть с реальностью. Да Вера вообще могла быть замужем и иметь двоих или троих детей! Он даже не знал, сколько ей лет!

В самое ближайшее время он собрал о Вере всю интересующую его информацию и выяснил, что она — единственная дочь Клеца, не замужем, недавно закончила образование (по экономической линии) и что ей всего двадцать три года.

Сказать, что Андрей Быстров начал активно ухаживать за Верой, — это ничего не сказать. Он узнал у секретаря номер ее домашнего телефона, адрес и, позвонив в первый раз, сразу же назначил ей свидание в парке, у русских качелей. Вера сначала никак не могла вспомнить его, пыталась понять, кто же приглашает ее на свидание (возможно, это была всего лишь игра, и он охотно ей подыгрывал), и, когда он напомнил ей, где и при каких обстоятельствах они встретились в первый раз и познакомились, она все поняла, вспомнила и пообещала прийти.

И был парк, и он угощал ее мороженым, гладил по руке, когда они сидели на скамейке в тени огромного дуба, и был первый поцелуй, заставивший его содрогнуться, как от удара током. Он и сам не ожидал от себя такого перевозбуждения и такой пылкости. Словом, с Верой он испытал все те ощущения, о которых прежде читал только в книгах. Он был влюблен, и Вера отвечала на его чувство.

Конечно, Вера не могла не заметить Соню и ее преследования. Сначала она воспринимала это с усмешкой, затем ее это стало настораживать, а под конец у нее развилась самая настоящая паранойя. Вернее, это со стороны могло бы показаться, что с Верой не все в порядке и она как-то странно озирается по сторонам, ищет взглядом кого-то, напугана, наконец. Но это была не паранойя — это срабатывал инстинкт самосохранения, призывавший ее быть всегда начеку.

— Знаешь, я прочитала в своей жизни так много любовных романов, что могу себе представить, на что способна брошенная женщина, — говорила ему Вера не однажды. — Как ты думаешь, какие чувства она испытывает, глядя на нас? Зависть? Ненависть? Или она просто дразнит нас? А может — только меня?

Андрей, как мог, успокаивал Веру, говорил, что Соня — человек адекватный, что она, вероятно, таким странным образом пытается остудить свои чувства к нему. Если она будет в течение долгого времени наблюдать объект своей любви в обществе другой женщины, то рано или поздно забудет о нем, просто ее чувства к нему изменятся и превратятся в легкую досаду. А потом она с удовольствием сама посмеется над своей любовью.

Но Вера не верила ему. Приводила примеры из литературы, один страшнее другого. Убийства, самоубийства, жуткая кровавая месть сопернице…

— Уж отстала бы! Может, мне с ней поговорить? — спрашивала она Андрея, чувствуя беспокойство. — Как женщине с женщиной.

— Я хорошо знаю Соню. Она ни за что не признается тебе в том, что преследует нас. Скажет, что у тебя проблемы и она тебе просто мерещится всякий раз. И все потому, объяснит она тебе, что ты чувствуешь себя виноватой, что нельзя было уводить чужого жениха. Словом, свалит все с больной головы на здоровую.

— Похудела, говоришь? — После некоторых размышлений Андрей решил все же развить эту тему. Исключительно из желания в очередной раз успокоить свою Веру. — Просто она много работает. Ты же знаешь, у нее два ювелирных магазина, и всем этим хозяйством заправляет она одна. У нее даже, говорят, бухгалтера нет. Никому не доверяет, ужасно боится, что ее обманут или подставят.

— А это правда, что она взяла огромный кредит, собираясь открыть эти магазины, чтобы вернуть тебя? — тихо спросила Вера, слизывая с пальцев дынный сок. — Андрей. Не молчи… Скажи, это так? Ты же знаешь ее характер.

— Кто тебе сказал?

— Люди говорят. Знаешь, люди же не слепые, они видят, как страдает Соня.

— Думаю, тебе надо бы давно забыть о ней, о том, что она вообще существует. Успокойся и наслаждайся жизнью.

— Но я не могу. Я боюсь ее, я же тебе говорила… У нее такой странный взгляд, словно она видит во мне жертву. Как посмотрит на меня, так у меня внутри все замораживается, я даже дышать не могу!

— Но что делать, если она живет в этом городе и мы время от времени с ней сталкиваемся? Уверен, что ты и других своих знакомых видишь чуть ли не каждый день, прогуливающихся на набережной, но просто не обращаешь на них внимания, вот и все. А Соня… Ты думаешь о ней, поэтому и замечаешь ее повсюду.

— Но я чувствую, что она что-то задумала против нас. Теперь, когда ее дела идут хорошо (мне отец говорил и даже восхищался ее способностями!) и у нее есть деньги, она может нанять человека, который, предположим, собьет меня машиной. Или уронит мне на голову кирпич. Или придумает что-нибудь еще…

Она сказала о взгляде Сони. Да, он и сам нередко замечал этот ее взгляд. Красноречивый, весьма. Прямо-таки убийственный.

— Думаю, мы должны как можно скорее пожениться, может, тогда она оставит нас в покое?

— Но папа сказал, что пароход, который он купил нам на свадьбу и на котором мы ее отпразднуем, еще не готов. Попросту говоря, краска еще не высохла. Через неделю уже можно будет приступать к его украшению, к непосредственной подготовке. Завезут столы, посуду, скатерти, цветы, спиртное… Андрюша, ты что, не рад? Я знаю, ты не хотел пышной свадьбы, но я ведь у папы единственная дочка, и, конечно, он хочет позвать всех своих друзей. Они не поймут, если свадьбы не будет, если мы просто распишемся. Я же не беременная, мы как будто никуда не спешим. А?

— Да нет, я все понимаю…

— Прошу тебя, дай ему возможность отпраздновать свадьбу своей дочери с пышностью, он так мечтал об этом.

— Ты думаешь, я не понимаю? Когда-нибудь и у нас с тобой будут дети, и мы с тобой тоже захотим сделать их счастливыми, и будем рассуждать так же, как сейчас твои родители. И мы, как и они сейчас, наверняка захотим, чтобы наши зять или невеста были молодыми людьми, перспективными, с хорошим образованием и профессией. А я? Вот бы узнать, что думает твой отец обо мне! Наверное, он считает, что я хочу жениться на тебе из-за денег. Но ты-то знаешь, что это не так! К тому же богатство Клеца, о котором говорят в городе, — это именно его богатство, а не твое, и мы с тобой никогда не будем иметь к нему никакого отношения, ведь так?

— Что ты такое говоришь? — Вера ладонью зажала рот Андрея. — Отец никогда не допустит, чтобы мы с тобой в чем-то нуждались.

— Да нет, ты меня не поняла. Просто, если тебе когда-нибудь кто-нибудь скажет, что я женился на тебе из-за денег, ты сразу можешь заткнуть им рот тем, что я мог бы жениться на не менее состоятельной, и к тому же без родителей, Соне.

— Андрей, мне не нравится, когда ты так говоришь. Прошу тебя, оставим вообще эту тему. И о Соне я тоже постараюсь больше не вспоминать. Больше того, может, это и покажется тебе странным, но мне хотелось бы завязать с ней… дипломатические отношения, понимаешь? Я бы даже занялась поиском для нее хорошего молодого человека, чтобы ее отвлечь от тебя, от нас. Не улыбайся, я серьезно! Вот если бы она вышла замуж за положительного и надежного человека, какого-нибудь общего нашего знакомого, тогда мы бы могли, к примеру, дружить семьями. Думаю, только в этом случае я бы успокоилась. А ты как думаешь?

— Думаю, что нам с тобой просто не надо обращать на нее внимание, вот и все!

Он хотел добавить, чтобы она все же была осторожна. Он не знал, почему в его душе возникло это чувство близкой опасности, когда он видел неподалеку от них с Верой Соню, и не хотел своими опасениями еще больше запугать Веру, но и не предупредить ее он тоже не мог.

И вдруг он услышал:

— Я бы успокоилась, если бы ее вообще не было…

Он посмотрел Вере в глаза, и тогда она, опустив голову и густо покраснев, смутившись, стушевавшись, тихо добавила:

— …в нашем городе.

18. Май 2010 г. Глафира

Утром Глафира обнаружила в комнате зеркало. (То, первое, потом кто-то убрал.) Огромное, до пола. Еще она заметила, что на внутреннем сгибе ее локтя наклеена голубая медицинская полоска. Значит, ей ночью сделали укол или взяли кровь.

Она с трудом поднялась с постели, чувствуя себя совершенно разбитой. Поплелась в ванную комнату, приняла душ, привела себя в порядок. С одной стороны, она чувствовала себя очень легкой, прямо-таки невесомой. С другой — ей было тяжело двигаться. Возможно, все дело было в той инъекции, которую ей сделали ночью, без ее ведома.

Что ж, удивляться теперь не приходилось ничему. Она уже никогда не будет принадлежать себе, и эти люди, похитившие ее, будут распоряжаться ее телом, как своей собственностью.

Она расчесала волосы и подошла к зеркалу. Да уж, увидели бы ее Лиза или Адам! Что бы они сказали? Что она похудела, почернела и выглядит самым ужасным образом.

Еще ее удивлял тот факт, что ее пижама, которую ей выдали в самом начале заточения и время от времени меняли на пижаму-близнеца, когда приходило время стирки, висела на ней мешком. Вероятно, она серьезно заболела. И эта худоба — нездоровая. На нервной почве.

Зеркало. Зачем его принесли? С какой целью? Глафира подошла к зеркалу и обтянула свое тело пижамной курткой, собрав ее на спине, любуясь появившейся у нее талией, так замечательно обозначившейся на фоне ее все еще пышного округлого бюста. Да и живот куда-то исчез. Хотя разве не понятно, куда исчез живот и все ее килограммы, с любовью приобретенные в той, прежней, свободной жизни? Они растаяли в пучине стресса, можно сказать, сгорели в предсмертной агонии.

На столике она нашла прикрытый салфеткой завтрак. Алевтина не пришла. Либо она заходила, когда Глафира еще спала, либо ей запретили общаться с пленницей по причине возникшего к ней недоверия, либо — отправили на съеденье акулам трансплантации. Разрезали голубушку на органы.

Под салфеткой оказалась остывшая овсянка с каплей меда, горсть грецких орехов и вода с кружочком лимона, украшавшим стакан. Конечно, в этом доме не нашлось приличной еды. Да пускай хотя бы просто хлеб с маслом принесли, мать их за ногу!

Глаша вяло глотала овсяную кашу, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркале, когда послышались шаги, затем какой-то шорох, дверь открылась и вошла Алевтина (слава тебе господи!), неся в руках большой черный пакет. Глафира чуть не подавилась, представив себе, что там, в черном пакете, — ее саван…

— Аля, что это? — она даже не поздоровалась с ней. — Пришла готовить меня к смерти?

— Нет, мне приказали переодеть тебя… но это не то, о чем ты подумала. И вообще, я, наверное, напрасно тебя запугала. И ты нужна моим хозяевам совсем для других целей.

— Хочешь сказать, они меня в бордель решили определить? — мрачно пошутила Глафира. — Так что там?

— Вот, — и Алевтина принялась выкладывать из пакета темно-серый костюм, блузку, туфли.

— Бред какой-то! Что это? Зачем?

— Знаешь, может, я, конечно, и на этот раз ошибаюсь, но они хотят тебя одеть во все это, чтобы с кем-то сравнить. Я видела, как они разглядывали какую-то фотографию, собирая этот гардероб.

— Ты хочешь сказать… — Волосы на голове у Глаши зашевелились от страха. — Хочешь сказать, что они убили женщину, похожую на меня, и теперь собираются надеть на меня ее одежду?! Может, они прикончили какую-то бизнесменшу или банкиршу?

— Вообще-то я собственноручно отрезала этикетки. Все новое. Надень.

— И что потом? Ты выпустишь меня отсюда?

— Нет, я должна тебя сфотографировать во всех ракурсах, — извиняющимся тоном проговорила Алевтина. На этот раз она выглядела больной и усталой. Вероятно, хозяева на самом деле изменили отношение к ней.

Глаша поставила на столик пустую тарелку и, вздохнув, принялась надевать принесенную одежду. Через несколько минут она уже стояла перед зеркалом, и на лице ее читались удивление, восторг, недоумение и какая-то тихая радость.

— Смотри, Аля, как человека одежда меняет, а? Всегда предпочитала носить вязаные балахоны, джинсы и свободные свитера, а тут вдруг, неожиданно, — костюм. Смотри, как сидит!

— Да ты просто красавица! Тебе бы еще легкий макияж. — Аля искренне, как показалось Глаше, восхищалась переменами, произошедшими в ее внешности. — Глаша, не знаю, как тебе сказать, но у меня есть одна новость. Может, конечно, все это я сама себе напридумывала…

— Ну что? Говори!

— Наш водитель Юра положил на меня глаз. Словом, он мне предложил… сама понимаешь что.

— И?

— Я подумала, что главное, чего я могу добиться этим, — это заполучить его телефон! Понимаешь?! Не тот, заблокированный, который нарочно на виду оставила моя хозяйка, помнишь? А нормальный, действующий мобильник, который я принесу тебе, а ты позвонишь, и я попробую объяснить твоим близким, где находится этот дом, этот поселок, они придут, заберут нас, и ты поможешь мне выбраться из этой истории чистой. Ну, как тебе мой план?

— Если не учитывать тот процент унижения, который тебе придется испытать с этим Юрием, то план просто блестящий! Вот только почему он не пришел нам с тобой в голову раньше?

— Вероятно, потому, что прежде этот Юрий не оказывал мне знаков внимания.

— Странно, учитывая твою привлекательную внешность и, как бы это помягче выразиться (только без обиды!), доступность. В том плане, что ты, насколько я поняла, такая же пленница, как и я. И что ему мешало воспользоваться своим положением?

— Думаю, у него была девушка, которую он любил, а потом что-то у них там произошло, они расстались, вот поэтому, я считаю, он и заметил меня.

— Но план на самом деле отличный! Хорошо бы успеть все это проделать до того, как со мной случится что-то страшное.

Алевтина тем временем достала из кармана форменного халата фотоаппарат и принялась увлеченно фотографировать Глафиру, бормоча про себя, что неплохо было бы ей сделать стрижку, маникюр, макияж… Как если бы она снимала ее для рекламного портфолио.

— Аля, остановись! — Глафира поймала ее за руку. — Хватит, ты начинаешь меня раздражать.

— Ну почему ты злишься? Смотри, какие фотки классные получились! — И она, не обращая внимания на внезапно испортившееся настроение Глаши, принялась демонстрировать ей на дисплее фотоаппарата уже отснятые кадры.

— Да, похоже, ты говоришь правду, и меня готовят для исполнения какой-то роли. Думаю, мне придется за кого-то расписаться в банке или кого-нибудь прибить. Дурдом! А кто поставил сюда это зеркало?

— Понятия не имею.

— Но если это не ты, значит, зеркало сюда притащили твои хозяева. Для какой цели? Какая им разница, увижу я свое отражение или нет? Ведь для них важно, похожа ли я на кого-то там…

— В самом деле, непонятно. Но скажи, тебе ведь понравилось, как ты выглядишь?

Глафира посмотрела на нее внимательно, с минуту молчала, а потом вдруг сказала:

— Послушай… А ты не знаешь, какой укол мне сделали ночью? И почему я ничего не почувствовала? Ведь если я ничего не почувствовала, значит, ты принесла мне питье с подмешанным в него снотворным. Ты знала об этом?

— Нет, я не знала.

— Аля… Что происходит? — Глафира устало опустилась на кровать. От мыслей, вдруг разом завихрившихся в ее голове, ей стало не по себе.

— В смысле?

— Смотри. Голод. Жесткая и в то же самое время довольно-таки изысканная диета. Травяные чаи. Невозможность покинуть помещение. Изолированность от близких. Страшные истории о пленных людях, обреченных быть распотрошенными на органы. Попытка выяснить номер телефона Лизы, моей близкой подруги, но не моего мужа… Аля, скажи, кто там, за дверью? Сколько у них охранников? Или это всего лишь прекрасно смонтированная запись голосов молодых людей, исполнявших роль охранников? Скажи, я все правильно поняла или у меня крыша поехала от голода?

Алевтина долго не решалась ей ответить. Она тоже смотрела ей в глаза и, казалось, ждала новых вопросов.

— Но почему я?

По щеке Глафиры уже катились слезы облегчения и внезапно обрушившейся на нее радости.

— Почему?! Как ты обо мне узнала?! Как вычислила, что именно я смогу попасться на твою удочку? И что у меня есть деньги? Хотя разве в этом дело… Неужели у меня на лбу было написано, что мне так необходима помощь? Неужели мое отчаяние и желание непременно похудеть, да хотя бы для того, чтобы вернуть себе здоровье, были так очевидны? Ты что молчишь? Кто стоит за всем этим жутким спектаклем?!

Глафира вдруг поднялась и бросилась к двери, распахнула ее и увидела совершенно пустой коридор, где в углу, на полу, чернел прямоугольник магнитофона. Путь был открыт, но она заколебалась. Вернулась в комнату. Она хотела получить какие-то объяснения. И еще она не знала, как ей относиться к самой Алевтине. Надавать ли ей пощечин, если инициатором всего этого кошмара была она сама, или же выпытать у нее имя главного затейника? Или затейницы.

И вдруг одна мысль пронзила ее.

— Лиза?! Это Лиза тебя заставила?! Поняла, что со мной можно справиться … только вот таким зверским способом?!

Алевтина по-прежнему молчала, глядя на Глафиру немигающими, ничего не выражающими глазами.

— Ты почему молчишь? Ты знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?! Обманщица! Мошенница!!!

— У тебя были очень плохие анализы. И твой вес уже зашкаливал, ты же сама знаешь… И Лиза выгнала бы тебя с работы, поскольку ты вскоре вообще не смогла бы передвигаться без посторонней помощи. Положение твое было просто катастрофическим!

— Адам?! Это он? И поездку в Крым он выдумал, чтобы меня похитили? Или же он сам это сделал? Но если так, значит, и Лиза была в курсе… Неужели они все это придумали, чтобы подлечить меня, зная наперед, что у меня полностью отсутствует воля? И что я каждый день буду наведываться к Любе в кондитерскую?

— А разве не так?

— Так… Но только то, что вы со мной сделали, — бесчеловечно! И те килограммы, которые я потеряла не только благодаря диете… Это же колоссальный стресс! И на его фоне может развиться любое заболевание. Даже смертельное. Вам это не пришло в голову?! Так кто заказчик?

— Ты же понимаешь, что я не могу тебе этого сказать. Но делать самостоятельные выводы — опасно. Ты можешь вообразить, что это Лиза, а потом окажется, что это Адам. Или наоборот. Ты рискуешь испортить отношения с близкими тебе людьми.

— Ты хочешь сказать, что я должна оставить все как есть и относиться к ним по-прежнему? Постой… Уж не хочешь ли ты сказать, что тебя наняли они оба — Лиза и Адам?! Или Лиза с Гурьевым… У него ведь ума палата и буйная фантазия… Неужели они настолько не дорожат мной, что позволили разыграть этот чудовищный спектакль? Да, я припоминаю, каждый из них в свое время посмеивался надо мной…

— Они переживают за тебя.

— Ты рассказывала им, наверное, как идут дела, да? А может, еще и снимала меня?

Глафира огляделась по сторонам в поисках камеры и очень быстро обнаружила ее — маленькую черную «вишенку», прилепленную к высокой лампе под самым потолком.

— Ты показывала им это кино? — На глаза ее снова навернулись слезы. — Представляю, как они хохотали надо мной… Это невозможно! Лиза не такая! И Адам тоже… Аля, я не хочу возвращаться к ним, не хочу!!!

— Глафира, это твое дело. Ты вольна поступить так, как тебе захочется. Но и ты тоже пойми. Они хотели тебе только добра. Они любят тебя!

— А телефон… Что это за история с блокированным телефоном? Я хочу понять…

— Ничего особенного. Просто я потеряла номер телефона Лизы, а Адама беспокоить не хотела. Вот ты мне и напомнила, набрав…

— Значит, все-таки это они, вдвоем… Дай-ка мне мой телефон, и я поговорю с Лизой. Я же не могу оставить все как есть! И работать у нее я тоже никогда не буду. И с Адамом разведусь. Решено! Все…

Она вдруг горько заплакала.

— Но почему ты плачешь? — Алевтина внезапно, в порыве нежного чувства к своей «пленнице», обняла ее за плечи. — Ты же прекрасно выглядишь! И лечение твое идет по плану. Ты хорошо теряешь вес. Другое дело, что мы не занимались физическими упражнениями. Это должно было стать следующим этапом, вот только как обставить это, я так и не придумала. Но если ты только пожелаешь, мы продолжим лечение.

— Да! — воскликнула переполненная впечатлениями и эмоциями Глаша. — Продолжим! Непременно. Тем более что все оплачено, как я понимаю, и я могу находиться здесь еще какое-то время, так?

— Да, это так.

— А этим… двум… скажи, что, когда я вернусь, … я не желаю иметь с ними никакого дела! И с Адамом я тоже разведусь. Уж он-то знает, какая я, как он мог решиться на такой жестокий эксперимент?!

— Потому и решился, что знает.

— Ты не поняла. Я имею в виду — он знает, какая я эмоциональная, нервная, со мной так нельзя!

— Глаша, постарайся их понять.

— Да не могу я! И тебя я тоже не могу понять. Вот только никак не соображу, как же это я, вроде бы неглупая женщина, занимающаяся каждый день такими сложными делами, сама вляпалась по уши в эту авантюру? Ведь, если разобраться, сейчас, когда я уже все знаю, — у тебя было великое множество проколов… И нестыковок. И если бы я с самого начала предположила, что такое возможно, я постаралась бы проанализировать каждое сказанное тобою слово, да и на диету обратила бы внимание. Ведь эти так называемые «объедки» с хозяйского стола были отлично приготовлены и стоили немалых денег! Да одни только фрукты, рыба, телятина, овощи, паровые котлеты…

— Я старалась.

— И весы! И зеркало! И этот костюм! Ты хотела, чтобы я увидела результат диеты? Ты знала, что я сегодня догадаюсь об истинном положении вещей?

— Нет, не то чтобы знала, что ты именно сегодня догадаешься. Моей целью сегодня было — снять то нервное напряжение, в котором ты находилась все эти дни. Одно дело — сказка про органы. Другое — что тебя готовят в качестве двойника. Еще придумала про водителя…

— Скажи, ты вообще — кто?

— Врач-диетолог.

— Ты всегда действуешь такими методами?

— По-разному бывает. В основном, конечно, я работаю с теми, кто психологически созрел для того, чтобы вплотную заняться собой. Но было несколько случаев, подобных этому.

— Интересно, и как же вели себя женщины вроде меня, безвольные дуры, узнав, что их в течение двух недель водили за нос? Не обращались ли они в прокуратуру? Почему ты до сих пор не за решеткой?

— Угрожали, кричали, обещали, что посадят меня.

— И что?

— Да ничего, как видишь. Больше того, они мне благодарны за результат. Может, конечно, в душе они и ненавидят меня, но, когда смотрят на себя в зеркало, сразу забывают о пережитом и думают только о том, как бы сохранить свой нормальный вес.

— А ты можешь показать мне снимки этих женщин?

— Легко. Подожди пять минут, я сейчас принесу ноутбук.

Алевтина ушла. Глафира снова подошла к зеркалу, разгладила ладонями легкую ткань костюма, потеребила шелковый воротничок блузки. Да, безусловно, в чем-то важном Аля права: никогда, даже с помощью Адама, она не смогла бы заставить себя сидеть на подобной диете, отказывая себе во всем вкусном и калорийном. Она объясняла бы каждый съеденный кусок свинины или пирожного стрессом, тяжелой и нервной работой, да чем угодно! Да и спортом бы не занималась, поскольку для нее это еще больший стресс. И что ей теперь делать? Как относиться к Лизе и Адаму? Как не стать в их глазах посмешищем? Зачем им понадобилось так унижать ее? Неужели нельзя было придумать что-нибудь другое вместо этого спектакля с ее пленением? Можно же было просто запереть ее и сказать, что она находится на принудительном лечении, но никто не собирается ее убивать! Вот здесь они явно переборщили. Но если бы она знала, что ее просто лечат, разве не захотела бы она выбраться отсюда в город? А там, где город, — там супермаркеты, кондитерские, кафе, рестораны…

Алевтина вернулась с ноутбуком. На экране замелькали слайды — пошаговое похудание женщин. Как в замедленных мультипликационных кадрах — женщины просто худели на глазах. И все кадры были отсняты именно в этой спальне — комнате, палате, тюрьме. В конце каждой «похудательной» истории — женщина, принимающая из рук Алевтины букет цветов. Женщины счастливы. Да их просто не узнать!

— Значит, спортом они не занимались?

— Понимаешь, я врач-диетолог, а физические нагрузки — это уже работа личного тренера. Большинство женщин, покинув эти стены, добивались еще лучших результатов, занимаясь спортом. Нанимали тренера или записывались в фитнес-клубы. Но согласись, что заниматься после того, как ты уже сбросила двадцать килограммов, куда легче, чем с самого начала.

У Глафиры запылали щеки. Она и сама не могла понять, что с ней происходит. По большому счету, действия Алевтины подпадали под множество статей, в том числе и уголовных. За одно только похищение человека — от четырех до восьми лет тюрьмы. С угрозой применения насилия — а это отягчающий фактор и дополнительный срок. Она вообще была в своем уме, когда затевала все это?! И еще. Как о ее существовании узнала Лиза?

И тут она в мелькании слайдов увидела знакомое лицо. Женщина, чьим делом они с Лизой когда-то занимались. Дело было очень сложное, запутанное, а потому следователь, проводивший официальное расследование, запросто мог повесить убийство на эту молодую женщину. И если бы не Лиза с ее чутьем, то сидеть бы ей в тюрьме. Как же ее звали? Наталья Скоробогатова, кажется…

Ну, точно! Это она. Вероятно, отсюда ниточка и тянется. После того как подозрение с нее было снято и ее признали невиновной, она приехала к ним офис, чтобы отблагодарить Лизу за оказанную помощь и пригласить ее и Глашу в ресторан. И вот тогда-то, в ресторане, Глафира и Наталья за рюмочкой и поговорили по душам, поплакались друг другу о том, что им, помимо обычных проблем, мешает жить полнота. Наталья жаловалась на одышку, на то, что она не в состоянии надеть самостоятельно обувь, потому что ей мешает живот. Что ей стыдно бывать на природе, на Волге, в компании друзей ее мужа, у которых молодые стройные жены. Глафира поднапряглась, и ей показалось даже, что Наталья произнесла тогда одну фразу о том, что сама она никогда не сможет выдержать ни одной диеты, очень любит покушать, а вот если бы ее кто-то запер и не давал есть…

— Я знаю эту женщину, — сказала Глаша Алевтине. — И что? Неужели она, женщина состоятельная, позволила так себя разыграть и не потребовала после этого для тебя наказания?

— Нет. Она, представь себе, расхохоталась! Видишь ли, все люди — разные. Вспомни телевизионные розыгрыши. Как ведут себя известные люди, оказавшись в странном или двусмысленном положении? Кто-то злится, причем злится всерьез и, возможно, никогда не простит людей, помогавших устроителям этого шоу с их розыгрышем. Но большинство, обладающие чувством юмора, расслабляются и смеются.

— Шутки тоже бывают разные, согласись.

Глафира вдруг поняла, что не держит зла на Алевтину. Ведь если разобраться в психологических тонкостях ситуации, то к Алевтине, тоже игравшей роль жертвы, она и прежде-то не испытывала ничего, кроме сострадания, ну, и еще немного досадовала на нее из-за того, что она какая-то туповатая и не может организовать ее побег, чтобы освободиться тем самым и самой. Глаша злилась на Алю и боялась каких-то «хозяев», которым Алевтина якобы вынуждена была подчиняться. Теперь же, понимая, что Аля и есть та самая хозяйка и преступница, она все еще не могла заставить себя перестроиться. К тому же остроте этой ненависти и злости мешало собственное Глашино отражение в зеркале. Сейчас, когда она знала, что ей уже ничто не угрожает, выражение ее лица тоже изменилось. Исчезла страдальческая гримаса, разгладилась складочка на переносице.

— Ну что, поедешь домой или побудешь здесь еще немного? Сбросим еще килограммов десять-пятнадцать?

— Нет. Ты мне лучше распиши диету, и я уж как-нибудь справлюсь с собой в родных стенах, — ответила Глаша, все еще весьма смутно представляя свою встречу с Адамом и Лизой.

Но в Глашиной душе все равно оставалось чувство, что она побывала в руках у сумасшедшей.

19. Май 2010 г. Лиза

Теперь, когда Глафира наконец нашлась, Лиза ощутила необыкновенный прилив сил, и ей захотелось вернуться к расследованию причин смерти Сони Козельской. Гурьев улетел в Москву на какую-то важную встречу, и Лиза, оставшись одна, набросала план действий. Глаше она велела дня два побыть дома, отдохнуть и прийти в себя.

Нитей, ведущих к покойной Соне, было несколько. Первая — деревня Масловка, где можно было навести справки о прямых наследниках Козельской, а заодно и расспросить о Валентине. Вторая — Андрей Быстров и его невеста Вера Клец, они тоже могли рассказать что-нибудь о самой Соне и о ее окружении. Следовало проверить факты, касавшиеся отношений между, во-первых, Андреем и покойной Козельской, во-вторых, Козельской и Верой Клец.

Лиза сидела за столом и чертила схемы, стрелки и кружочки, помечая их фамилиями действующих лиц, когда дверь приоткрылась и в офис вошла одетая во все темное, облегающее, Глафира. Лицо ее, розовое, свежее, сияло, а грудь из-за похудевшей талии казалась просто феноменально пышной. Еще она, вероятно чтобы совсем уж радикально изменить свою внешность, сделала стрижку каре, заправив мягкие густые волосы за уши. Словом, она была необыкновенно хороша и явно чувствовала себя прекрасно.

В день Глашиного возвращения между ними состоялся непростой разговор, во время которого Глаша все пыталась выяснить, когда и при каких обстоятельствах они с Адамом договорились отдать ее «на заклание» жестокому врачу-диетологу. Лиза так и не нашла слов, чтобы убедить Глашу — никакого заговора не было. Глафира ей не поверила. Ну и на самом деле, как можно было поверить в то, что это сама «Алевтина» (они так и не выяснили ее настоящее имя, Глаша запретила Лизе преследовать ее), по собственной инициативе, решила помочь хорошему человеку избавиться от лишнего веса, естественно, заработав на этом приличные деньги? Уж слишком нереально все это воспринималось! Быть может, поэтому первые минуты общения Глаши и Лизы протекали напряженно, обе словно не знали, как им теперь вести себя, как относиться друг к другу. Но потом как-то все образовалось, Лиза окончательно успокоилась, поняв, что Глаша жива и относительно здорова, а Глафира просто не могла нарадоваться тому, что вернулась в свою привычную жизнь, к близким ей людям.

Глаша пыталась расспросить Лизу, чем она занимается сейчас, каким делом, есть ли для нее интересная работа, на что адвокат сказала, что, похоже, отравили одну молодую женщину сулемой, она была очень богата, ее квартира буквально нашпигована тайниками с хранившимися в них сокровищами, среди которых имеются уникальные вещицы из драгоценных металлов, украшенные самоцветами.

Они не успели как следует поговорить — пришел Адам и забрал Глафиру. Сказал, что она больше не будет работать, он запрет ее дома и вообще никуда не выпустит. Лиза подумала — а поверит ли Глаша мужу в том, что он не имел никакого отношения к ее похищению? Скорее всего, решила Лиза, не поверит. Главное, чтобы они не разругались и радость от встречи взяла верх над разными обидами и недоверием.

Что удивляло Лизу — так это ее нежелание призвать «Алевтину» к ответу. Больше того, Лизу даже восхитила эта дерзкая идея — таким оригинальным, нестандартным образом заработать деньги. Конечно, если бы на месте «Алевтины» оказалась дама более опасная и настоящая преступница в душе, то и чувства по отношению к ней у Лизы возникли бы соответствующие. А эту странную особу Лиза воспринимала как женщину «немного не в себе», находящуюся на той грани, когда ее уже весьма скоро можно будет назвать социально опасной.

Главное, Глафира жива, она наконец-то вернулась! И эта радость затопила собою все остальные, негативные чувства.

— Салют! — поприветствовала хозяйку Глафира. — Надеюсь, меня еще не уволили?

— Глаша! — Лиза поднялась ей навстречу, подруги обнялись. — Вот уж не думала, что увижу тебя так скоро. И как это Адам отпустил тебя?

— Я же не его собственность, — пожала плечами Глафира. — Знаешь, чтобы прийти в себя, мне надо чем-то заняться. Пожалуйста, дай мне какое-нибудь задание. Ты не представляешь, какой прилив сил я испытываю!

— Что ж, я как раз собралась поехать по одному, на мой взгляд, довольно-таки интересному делу.

— Далеко?

— В Масловку.

— Это деревня?

— Да, и она далековато отсюда, примерно час езды.

— С удовольствием прокачусь с тобой.

— Вот и отлично. По дороге я введу тебя в курс дела. Глаша, господи, как же я рада тебя видеть!!!

Когда они подъезжали к Масловке, небо потемнело, налилось фиолетовой яркостью и все краски лета приобрели какое-то особое, пасмурное очарование. Глаша открыла окно в машине, высунула голову и вдохнула густой запах полей.

— Знаешь, Лиза, как-то по-другому начинаешь воспринимать жизнь после того, как чуть не потеряла ее… Все вокруг стало таким невероятно красивым, дорогим сердцу, бесценным, я бы даже сказала! И столько восторга в душе! Возможно, это мое состояние временное, и оно вполне объяснимо, но все равно я ловлю себя на мысли, что благодарна этой «Алевтине». Она заставила меня испытать такую нервную встряску… Что же касается истории, которую ты мне рассказала, то интуиция подсказывает мне, что все дело в наследстве Козельских. И в то же самое время ты говоришь, что ее тетка Валентина собирается от него отказаться. Ты в это веришь?

— Знаешь, она была весьма убедительна. Да и ведет себя так, словно боится, что ее заподозрят в убийстве племянницы. Поэтому она даже высказывает желание, чтобы нашелся настоящий, более близкий наследник Сони. Еще Валентина обеспокоена тем, что все эти сокровища, которые она нам с Димой демонстрировала, могут разграбить. Поэтому она и сбежала из больницы, куда ее привезли сразу после того, как мы с Любашей обнаружили ее на полу в квартире, и вернулась домой.

— Ну что ж, это лишний раз доказывает, что в квартире хранятся действительно очень ценные вещи. Ладно, поищем родственников Козельской.

Машина запетляла по узкой, давно не ремонтированной дороге, приближаясь к скромному указателю на Масловку. Показались деревянные дома, мимо окон машины поплыли сады и огороды…

— Сейчас будет дождь, — вздохнула Лиза, сворачивая на центральную улицу деревни. — Надо бы найти сельский магазин и расспросить там о Козельских.

В магазине вкусно пахло хлебом. Словно само помещение, обшитое изнутри старыми деревянными панелями, было выпечено из муки. На самом деле хлеб занимал всего лишь одну из четырех деревянных полок и внешне отличался от городских «кирпичиков» своим размером, явной воздушностью, оранжевостью корочки и ароматом. Лиза подумала, что Глафира немедленно купит этот потрясающий хлеб и примется поедать его, такой вкусный и свежий, прямо в машине, как это бывало раньше. Но Глафира, казалось, вообще не обратила на него внимания. Она подошла к продавщице, крашеной блондинке с плоским веснушчатым лицом, откровенно скучавшей за прилавком с мухобойкой в руке, и принялась задавать ей вопросы.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, здесь, в Масловке, проживают Козельские?

Продавщица сощурила густо накрашенные глаза, призадумалась и выдала:

— Нет, не припомню. Вернее, когда-то они точно тут жили, потому что фамилия уж больно смешная. Но сейчас — нет. Может, кто из баб наших носил эту фамилию, да потом сменил, но что-то ни одна мне на ум не приходит… Ищете кого-то? Так вы имя назовите.

— Хорошо, — вступила в разговор Лиза. — Вот была такая Лидия Козельская, тысяча девятьсот сорок пятого года рождения, и у нее было две дочери — Мария и Валентина. Может, помните?

— Нет, что-то не припомню. Извините.

— Мария родилась в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году…

— Во! Моя ровесница! И что, она из Масловки?

— Вроде так… Так вот, у этой Маши тоже было две дочери, Соня и Женя. В девяносто седьмом году почти все члены их семьи утонули во время отдыха в санатории.

— А… — протянула продавщица, прикрыв рот рукой. Брови ее поднялись, взгляд остановился. — Маша! Машка! А вы мне все — Мария да Мария! Маша Козельская! Конечно, помню. Ну точно, это все наши люди. И историю эту я помню. Правда, они тогда жили в городе, но тут все были в ужасе из-за этой трагедии, многие наши даже ездили на похороны Машеньки, ее мужа и дочки… Точно, дочку Женей звали. Такое несчастье!

— А сестра у Маши была?

— Конечно, была, помоложе ее, Лидия родила ее, когда ей самой было уже под сорок. Вот сейчас я начинаю вспоминать.

— И сколько ей сейчас может быть лет?

Женщина почему-то машинально принялась отряхиваться, словно на нее откуда-то насыпались крошки. Она считала в уме.

— Да она намного моложе Маши была, Валька-то. И непутевая, между прочим!

— Так они все здесь жили?

— Нет, никогда они здесь не жили, но приезжали иногда в бабкин дом, отдохнуть, варенья наварить. А сами в городе жили, бабка-то их, Наталья, генеральшей была, а когда ее муж-генерал помер, осталась одна в шикарной квартире. Но молодые-то отдельно от нее жили, Маша то есть, с мужем и дочками.

— Так что с Валентиной? Вы сказали, что она была непутевая?

— Знаете, это как посмотреть. Просто мать ее, Лидия, была строгих правил, она и Машку в строгости воспитывала, поэтому, когда Валька с парнем своим сбежала (говорят, они сели в поезд и куда-то очень далеко поехали, чуть ли не в Москву подались), она едва с ума от горя не сошла. Словом, Лидия прокляла ее и потом всем говорила, что у нее есть только одна дочь — Маша. Не смогла Вальку простить. А у Вальки жизнь не сложилась. С парнем-то тем у нее вроде ничего путного не вышло, и забросила судьба ее куда-то на север, в Сургут, кажется. И там она заболела. Я слышала, что у нее что-то серьезное — с ногами ли, с суставами… Вот и получается, что проклятье материно сбылось!

— А где сейчас Валентина?

— Так она в Сургуте, наверное, и живет.

— Скажите, в Масловке можно найти близких родственников Козельских?

— Ну, не знаю… В прошлом году умерла младшая сестра Лидии, Зоя, так у нее детей не было. Была, правда, приемная дочь, да она в Америку уехала, а там и умерла от рака. Вот такая жизнь! А что случилось-то?

— Дело в том, что Соня Козельская умерла. И мы ищем ее наследников. Я — адвокат, меня зовут Елизавета Сергеевна Травина. Вот, — Лиза протянула потрясенной продавщице свою визитку. — Пожалуйста, если вспомните что-нибудь, позвоните. Речь идет о солидном наследстве, а нам известно, что Козельские родом именно из Масловки.

— Вот так дела-а! — задумалась продавщица. — Не знаю… попробуйте-ка поговорить с соседкой покойной Зои, Клавдией Никифоровной. Она женщина хоть и не очень-то разговорчивая, но дружила с Зоей и, думаю, многое может рассказать об этой семье. Соня… Она же совсем молодая! А можно узнать, что с ней случилось?

— Заболела и умерла, — поспешила ответить Лиза, опережая Глафиру, которая наверняка озвучила бы истинную причину смерти Сони.

— Жалко девочку, — вздохнула продавщица.

Клавдию Никифоровну они нашли быстро, заодно отметив, что по соседству с ее добротным домом находится не менее крепкий и хорошо сохранившийся дом, вероятно Зои Козельской, младшей сестры Лидии, бабки Сони.

Обыкновенная сельская женщина с обветренным лицом. Одета в спортивные штаны и футболку. Руки перепачканы землей, видно, они ее оторвали от работы в огороде. Гостей она оглядела внимательно, с недоверием. Стоя на крыльце, молча выслушала историю о смерти Сони, но даже глазом не моргнула. Только побледнела.

— Как же это она померла, когда я с ней всего несколько дней тому назад разговаривала?! — неожиданно спросила она.

Лиза с Глафирой переглянулись.

— Этого не может быть! Вспомните, когда именно вы беседовали с Соней? — попросила Лиза. Как ни странно, но даже это дикое известие о том, что умершая недавно разговаривала по телефону с Клавдией Никифоровной, не помешало ей насладиться сладким ароматом, которым была словно окутана входная дверь в дом Клавдии Никифоровны.

— Да позавчера! Она еще спрашивала меня о здоровье, говорила, что купит мне путевку в санаторий…

Лиза вдруг все поняла.

— Клавдия Никифоровна, я вижу, что вы не доверяете нам. Вот, пожалуйста, телефон следователя прокуратуры, он подтвердит вам, что родственница вашей соседки, Софья Козельская, была отравлена, то есть убита. Вот и моя визитка, звоните и спрашивайте. Еще можете связаться с ее теткой, справиться о дате похорон.

Лиза говорила с впавшей в какой-то странный ступор женщиной жестким тоном, как человек, возмущенный ее недоверчивостью.

— Вы что, на самом деле считаете, что мы приехали к вам, чтобы рассказать придуманную нами страшную историю? Откуда такое отношение? Что-нибудь случилось? У вас есть основания для того, чтобы не доверять нам?

— Войдите в дом, — сдалась Клавдия Никифоровна, приглашая гостей. — Я должна извиниться перед вами… Сейчас я вам все объясню.

В доме одуряюще пахло вишней, в кухне, через которую им пришлось пройти, чтобы оказаться в большой комнате, на плите булькало розовое душистое варенье.

— Я так и думала, что это вишневое варенье… Вот только никак не пойму, откуда у вас вишня, если она только что отцвела? — сказала Глафира, потягивая носом.

— Да это у меня морозилка разморозилась, а там вишни с прошлого года — просто море! Вот я и решила рискнуть и сварить из нее варенье. Рука не поднимается выбрасывать, а уж снова замораживать — так она только место в холодильнике займет, — ответила хозяйка.

— Так что случилось-то, Клавдия Никифоровна? — спросила Лиза.

— Чаю хотите?

— Можно, — одновременно ответили Лиза и Глафира.

— С пенкой? С вишневой?

Вскоре они уже пили свежий чай с кексом, приготовленным Клавдией Никифоровной, и слушали ее рассказ.

— В прошлом году приехала сюда одна молодая особа, такая вся расфуфыренная, накрашенная, и сказала, что ее откомандировали родственники, чтобы она лично сообщила нам о том, что Сонечка померла. Правда, тогда она, бедняжка, померла якобы от воспаления легких. Я даже всплакнула. Понимаете, я очень давно Сонечку не видела, да и Зоя тоже редко о ней вспоминала. Но просто жалко стало, что умерла такая молодая девушка…

— А Зоя тогда была жива?

— Нет, я ее только похоронила. Уж она так серьезно болела… У нее опухоль была. Настрадалась, бедняжка.

— И что было дальше?

— Эта девушка, в красном берете и красных лакированных сапогах, от которой пахло духами так, что просто кровь сворачивалась… так вот, она сказала: если есть в деревне родственники, желающие проститься с Сонечкой, то пусть они приезжают в город такого-то числа, короче — на похороны. Я ей ответила, что Зоя была последней Сониной родственницей. Вспомнила, правда, что в Сургуте живет тетка Сони, Валентина, но она вряд ли приедет, потому что болеет… Да и телефона ее у меня нет. Тогда эта девица заговорщически так намекает, что после похорон все родственники должны собраться, приедет адвокат и огласит завещание, понимаете?! Она так это сказала, словно пыталась допытаться, на самом ли деле в Масловке нет наследников Сони. И я ответила ей, что никого, кроме тетки Валентины, проживающей в Сургуте, у Сони нет.

А потом я вспомнила, что Соня-то жила в большой генеральской квартире, ну просто огромной! Зоя мне рассказывала, что эта квартира досталась Соне после смерти бабки, которая и воспитывала ее. У Сонечки родители-то погибли, утонули вместе с сестрой во время отдыха в санатории… Вот бабка Соню и воспитывала. По словам Зои, Лидия, сестра Зои, очень любила свою внучку и сделала все, чтобы та не бедствовала. Она и при жизни ее баловала, выучила, одевала, как куклу, завещание на нее составила. Но оно так и не понадобилось — кому еще все досталось бы, если не Соне? Вот она и владела квартирой и всеми драгоценностями, которые ей достались, а Лидии, в свою очередь, от ее матери…

— Драгоценности? — Лиза вынуждена была сделать вид, что впервые слышит об этом.

И Клавдия Никифоровна принялась с жаром рассказывать семейную легенду Козельских о том, как прабабка Сони, работавшая кухаркой у одной известной в те годы певицы, ограбила ее, унесла много бесценных старинных вещей из золота и драгоценных металлов, украшенных самоцветами.

— Но главного-то я вам не рассказала! — вдруг воскликнула хозяйка. — Соня-то, оказывается, была жива и здорова! Когда уехала эта, в лакированных сапогах, я вошла в Зоин дом, благо у меня ключ был, и, дрожа от страха и вообще, не знаю, от чего — все-таки не очень-то это приятно — рыться в чужих вещах и документах… Так вот, я нашла записную книжку с номерами телефонов и позвонила Соне, вернее, на ее домашний телефон, чтобы услышать… кого-то, кто там мог находиться. Подумала, что уж больно странная эта девица… И зачем она приезжала? Если могла просто позвонить? И кем она приходится Сонечке? Вот и представьте себе мое удивление, когда я услышала в трубке Сонин голос! Нет, я, признаться, не помнила ее голос, а потому спросила — так, на всякий случай, — когда состоятся похороны Сони? На что удивленный женский голос воскликнул, что это очень глупая шутка, и — «Я жива!»! Тогда я спросила: «Это ты, Соня?» А она спросила в ответ: «Вы кто?» Я сказала, что меня зовут Клавдия Никифоровна, я — соседка ее тети Зои из Масловки, у меня, мол, побывала только что какая-то девушка и сообщила мне о твоей, Сонечка, смерти… Словом, мы с ней наконец разобрались, что какая-то сумасшедшая решила так по-идиотски пошутить. Соня сказала мне, что надо бы выяснить, кому понадобилось ехать в Масловку, чтобы сообщить мне о ее «смерти». Я поняла, что она напугана…

— Больше вы с ней не разговаривали?

— Говорила. Просто так… Подумала — а вдруг я тогда говорила не с Соней? Проснулась однажды под утро и думаю: ну неспроста же эта девушка ко мне приезжала! Значит, ей что-то понадобилось от Сони и ее семьи. Согласитесь, что честный человек не станет так поступать. Это явно была мошенница какая-то! И тогда я решила проверить Соню, задать ей вопрос, связанный с ее родителями. Я позвонила ей и сказала, что у одной моей знакомой дочка утонула, отдыхая в санатории на Волге. Словом, придумала историю, которая потом плавно перешла к теме гибели ее родителей. Я сказала, что не помню, как назывался санаторий, где утонули Сонечкины родители. И она сказала — «Бирюзовые дали». Потом она расхохоталась и сказала, что она все поняла — я ее проверяю, но мне не стоит это делать, она на самом деле жива. А если я не верю ей, то могу приехать в город и найти ее в одном из ее магазинов. У нее же ювелирные магазины! Она разбогатела, эта Соня! Думаю, что не от большого ума, а от бабкиных денежек. Продала небось драгоценности, дурочка. Хотя почему — дурочка? Думаю, она все правильно сделала. Что ей, молодой девушке, проку от каких-то там украшений, пусть они даже по миллиону долларов каждое стоит, если их нельзя съесть или надеть? Ей денежки нужны! Вот она их и преумножает. А как накопит побольше, может, и выкупит бабкины ценности или другие купит. Я так думаю.

Лиза и Глафира поблагодарили Клавдию Никифоровну за подробный рассказ, распрощались с ней, оставив свои визитки, на одной из них записав номер мобильного телефона Валентины Козельской, чудом оставшейся в живых тетки Сони.

В машине Глафира дала волю эмоциям:

— Лиза, я хоть и делала вид, что воспринимаю ее рассказ спокойно, но на самом деле была потрясена визитом этой девицы в лакированных сапогах!

— Да, Глаша, очень уж все это странно… Сначала в Масловку приезжает какая-то неизвестная девушка и сообщает соседке Зои, покойной двоюродной бабки Сони, что Соня якобы умерла. Потом Клавдия Никифоровна узнает, что Соня, оказывается, жива! Спрашивается, ну зачем, действительно, этой девушке понадобилось приезжать в Масловку, к соседке Зои?

— Ответ, я думаю, очень прост. Вот мы, к примеру, почему сейчас беседовали именно с Клавдией?

— Потому что она была близкой подругой Зои. А Зоя была единственным представителем семьи Козельских в Масловке.

— Вот ты и ответила на свой вопрос! Девица, я думаю, приезжала сюда на разведку. Чтобы выяснить, есть ли еще в Масловке родственники Сони.

— А зачем человеку выяснять это, как не для того, чтобы узнать, кто является прямым наследником Сони?

— Вот и я о том же. Хорошо бы теперь узнать, кто была эта девушка? Соню убили, а это значит, что к ее убийству готовились, его планировали. Причем планировали с целью завладения ее наследством. Иначе какой смысл было ее убивать?

— И сделала это ее наследница или наследник. То есть человек, уверенный в том, что после смерти Сони все достанется ему — или ей.

— Но пока что единственная известная нам наследница Сони — Валентина, ее тетка. И, понимая это, она призналась тебе, что собирается отказаться от наследства. Ой ли?

— Да, она мне прямо так и сказала. Но, по-моему, она никакого отношения к убийству не имеет. К тому же она сама чуть не погибла. Следователь разговаривал с доктором, который осматривал ее и назначал лечение. Валентина на самом деле едва не умерла, в ее крови было достаточное для этого количество сулемы. А от наследства она сейчас отказывается, потому что напугана. В душе же она только и молится о том, чтобы драгоценности племянницы не расхитили. Вот бы взглянуть на все эти сокровища!

— Лиза, какая же странная получается история! Смотри: Валентина сейчас проживает в квартире своей племянницы. Вот и ответь мне: что ей мешает прямо сейчас, если она в этом заинтересована, вынести эти сокровища из квартиры? Да даже если она и не имеет никакого отношения к убийству племянницы (в чем я тоже уверена), то соблазн присвоить себе фамильные драгоценности очень велик. Кто знает, как сложатся обстоятельства, если она откажется от наследства и все отойдет государству? Может, кто-то из тех, кто будет осматривать квартиру, окажется нечист на руку и присвоит себе что-нибудь?

— Да я тоже думала об этом. Не уверена, что все это окажется в местном музее. И вообще, куда попадает в подобных случаях имущество умерших граждан? И что вообще это означает — «отошло государству»? Вернее, все как бы понятно — если отходит государству, значит, это имущество, но не простое, разумеется, а представляющее собой настоящие произведения искусства, или просто ценности, и все должно быть описано, где-то зарегистрировано и отправлено в золотой фонд или в музей. Но разве та же Валентина когда-нибудь узнает, что сталось с этими вещами? Думаю, это будет решать какой-нибудь чиновник.

— Вот этого-то наша Валентина и боится. Поэтому-то она и сбежала из больницы, чтобы не разграбили, не унесли сокровища. Я тут подумала, Лиза, что мы должны помочь ей. Я лично понимаю ее желание отказаться от наследства. Она боится, это естественно. Но, с другой стороны, Соня оставила после себя не только эти драгоценности, но и реальный бизнес — два ювелирных магазина. Вот я и подумала, что, может, Валентине все же не стоит отказываться от наследства? Она может принять его в положенный срок, но оставить себе квартиру, бизнес и деньги, а все ценные старинные ювелирные вещи передать в музей. И тогда уж точно никто не заподозрит ее в убийстве племянницы.

Так, беседуя, они выехали из Масловки и помчались по направлению к городу — им предстояло встретиться с Андреем Быстровым и его возлюбленной, Верой Клец.

20. 2010 г. Вера Клец

Вера ждала прихода следователя и так нервничала, что у нее, как ей казалось, дрожало все тело. На улице прошел дождь, в комнату через распахнутое окно лился теплый, хоть и влажный, воздух. Крепко пахло тополиной листвой и прибитой дождем пылью.

Вера сидела в комнате за столом, перед остывшей чашкой кофе, и думала, как ей себя вести, что отвечать, если следователь начнет задавать ей сложные вопросы. Андрей был на работе, она звонила ему, предупредила, что и к нему в офис могут пожаловать из прокуратуры, чтобы он тоже был готов. Хотя как можно подготовиться к тому, чего не знаешь?

Она могла только предполагать, что речь пойдет о смерти Сони Козельской.

Позвонив отцу, она попросила его приехать, поддержать ее, потому что она боялась сказать что-то лишнее, да и вообще визит следователя прокуратуры представлялся ей мероприятием опасным, полным ловушек. Но отец сказал, что у него совещание, он освободится лишь часа через полтора, если не позднее.

— Не паникуй, Вера, — сказал он ей ободряюще. — Подумаешь, следователь прокуратуры! Он такой же человек, как и мы. Думаю, он просто хочет поговорить с тобой, поскольку ты была знакома с ней.

— Па, да когда это мы с ней успели бы познакомиться?! Я с ней незнакома!!! Я собираюсь выйти замуж за Андрея, это он был ее женихом, но я к этой истории не имею никакого отношения, понимаешь? И я не знаю, о чем со мной вообще можно беседовать!

— Говорю же, успокойся. Чем больше ты будешь дергаться, тем больше лишнего наговоришь. Она умерла, вернее, Соню отравили, вот прокуратура и ищет убийцу, всех расспрашивает, пытается очертить круг ее знакомых. Между прочим… — Отец вдруг отвлекся, и Вера подумала о том, что для человека, проводящего совещание, он слишком много времени ей уделяет и, возможно, все то, что он сейчас произносит вслух, становится достоянием целой толпы его коллег. — Между прочим, я всегда уважал Соню. Я понимаю, что деньги, на которые она открыла свой бизнес, упали на нее с неба. То есть, скорее всего, у нее осталось что-то ценное от ее бабки, с которой я в свое время был знаком. Так вот, она смогла вполне умело ими распорядиться. И два ее ювелирных магазина процветают! Причем оба помещения выкуплены. Хотя какая теперь разница?

— Па, у тебя вроде совещание…

И тут она поняла, о каком совещании идет речь. Он, вероятно, сейчас с женщиной. С любовницей! Потому разговаривать с ней на любую тему он может, а вот приехать — нет.

Как ни странно, но это предположение нисколько не огорчило ее, наоборот, Вера вдруг подумала, что раз ее отец, который любит ее больше всех на свете, не считает нужным присутствовать на ее допросе, значит, визит следователя в его представлении для его дочери неопасен. Это простая формальность, и надо отнестись к ней с пониманием, а не впадать в панику.

Но это он так считает. Потому что ничего не знает. Совсем. И не догадывается, что накануне смерти Сони Вера была у нее.

Не знает отец и о записке, которую прислала ей Соня, прося Веру прийти к ней домой.

Не знает он и о другой записке, которую Вера сама написала Соне и бросила в ее почтовый ящик. Конечно, она могла бы Соне просто позвонить, и она звонила, да только телефон у Сони был отключен, а встретиться с ней Вере ох как хотелось! Вот Вера и написала Соне записку и бросила в ее почтовый ящик. Попросила Соню о встрече. Сказала, что им надо поговорить. Словом, зацепила ее. Вера была уверена, что Соня клюнет на записку, она клюнет на все, что как-то касается Андрея. Так все и получилось.

Вера, скрыв свой визит от Андрея, пришла к Соне в назначенный час и с порога начала говорить. Она все говорила, говорила… Но ей казалось, что она не слышит собственного голоса, что она вообще как будто оглохла. «Я была не в себе», — призналась она потом Андрею.

— Соня, так не может дальше продолжаться! Я хорошо понимаю твои чувства к Андрею, но они все — в прошлом. Ты — взрослый человек, ты вполне адекватна, а потому не можешь не понимать, что твое поведение лишь усиливает неприязненное отношение к тебе со стороны Андрея. Это я считаю тебя адекватной, потому что сама — женщина и понимаю, как тебе тяжело. У меня в жизни была схожая ситуация. А вот Андрей твое преследование воспринимает по-другому, он считает, что у тебя поехала крыша. Ну, ответь мне: зачем тебе это унижение? Чего ты добиваешься, ходя за нами по пятам?

Она стояла в прихожей той самой квартиры, о которой так много рассказывал ей Андрей (вероятно, подсознательно преследуя одну-единственную цель — убедить Веру в искренности своей любви, а не в корыстных замыслах), и говорила, говорила, вкладывая в свои слова отчаяние, боль и желание покончить с этой несчастной Соней раз и навсегда! Хотя иногда она ловила себя на том, что это — не она, что она — реальная, настоящая — находится у себя дома, а то, что происходит здесь, в передней Сониной квартиры, — лишь плод ее воображения или просто сон. В сумочке у Веры лежал подаренный отцом на ее совершеннолетие пневматический пистолет.

Соня стояла перед ней, такая тихая, спокойная, домашняя, в мягких выцветших джинсах и мужской рубашке (может, это трофей — зацелованная ею рубашка Андрея?), и казалось, что лицо ее выражает ту степень терпения и приветливости, какую можно наблюдать на лицах врачей, уставших от своих недоумков-пациентов.

— Ты слышишь меня? Оставь нас в покое, прошу тебя! Мы счастливы, у нас все хорошо, понимаешь? Ты почему молчишь? Скажи что-нибудь! Ведь ты должна была подготовиться к моему визиту. Ты знала, знала, что я приду?

— Нет, — неожиданно ответила Соня. — А почему я должна была об этом знать?

— Я же написала тебе письмо, бросила его в твой почтовый ящик. И сама ты мне писала… Я очень хотела с тобой поговорить… Постой, да ты же мне ответила!

— Я? Интересно, каким образом?

— Ты же отправила мне эсэмэску, написала, что ждешь меня сегодня…

— Нет, я тебе ничего не посылала. Но разве в этом дело? Ты пришла, и это хорошо. Проходи. Не стой на пороге. Я понимаю, как тебе тяжело, ты хочешь выговориться… Но мне-то еще тяжелее!

Ох, как приторно-приветлива она была, как мягко стелила! И больше расположена была сама поплакаться в жилетку, нежели выслушивать Веру, свою соперницу.

Вере казалось, что она целую вечность шла по длинному широкому коридору со сверкающим желтым паркетом, отмечая про себя признаки окружавшего ее богатства. Старинные тяжелые рамы картин, напольные расписные вазы, открывшаяся взору огромная гостиная с розово-белым персидским ковром и белыми мягкими диванами, множество позолоченных светильников, старинный буфет, набитый дорогим фарфором, люстра, переливающаяся всеми цветами радуги, как гигантская опрокинутая царская корона… И отсутствие ожидаемого тяжелого музейного запаха, напротив — повсюду гулял свежий ветерок, раздувая легкие прозрачные занавески.

Да, квартира была и впрямь большая и никак не вписывалась, по представлению Веры (отец которой хоть и был человеком богатым, но во всем предпочитал современный холодный дизайн и геометрию), в образ бывшей любовницы своего жениха — Сони.

Соня почему-то напоминала Вере бедную родственницу, приехавшую из села в большой город, остановившуюся на несколько дней у богатых родственников, да так и оставшуюся здесь навсегда. Возможно, виной всему была простоватая внешность самой Сони. Ее аппетитные формы, большая, как вымя, грудь, розовые щеки, густые волосы… Ей недоставало утонченности и благородства, которые должны отличать хозяйку всей этой вызывающей роскоши, исполненной стиля и вкуса.

— Располагайся… Кофе будешь?

— Нет, — Вера опустилась в глубокое мягкое кресло и словно сама стала его частью. — Я ничего не хочу. Я пришла поговорить с тобой, понимаешь? Ответь, что тебе от нас надо?

— Мне? Ровно ничего. Как видишь, — и Соня обвела взглядом пространство вокруг себя, — у меня все есть.

— Согласись, что мне это не показалось. Что ты преследуешь меня! Нас!

— Да бог с тобой, Вера! С чего бы это мне тебя — или вас — преследовать? Ну, бросил меня Андрей. С кем не бывает? Да, мне было больно, но время-то идет, рана зарастает…

— Да ничего у тебя не зарастает! Ты повсюду шляешься за нами, как хвост. Куда мы ни придем — повсюду ты!

Вера так громко крикнула, что из ее рта брызнула слюна, и ей стало ужасно стыдно, она даже прикрыла губы ладонью, словно это могло что-то изменить.

— Говорю же, у тебя мания преследования. Просто у нас не такой уж и большой город, вот и все объяснение. Ты же не можешь заставить меня сидеть вечерами после работы дома? Хожу, куда мне вздумается. Поскольку женщина я небедная, хожу в рестораны и в другие заведения определенного уровня, так же, как и вы с Андреем. Не сосиски же мне есть в забегаловках на вокзале! Иду в хороший ресторан, гляжу — а вы уже там… На следующий день заказываю столик для себя и своей тетушки в «Берлоге», мы приходим — и снова натыкаемся на вас! Моя тетушка даже как-то спросила меня — они что, говорит, за тобой следят? Или вы заранее договариваетесь, куда пойдете, чтобы наверняка встретиться? А… — Соня вдруг улыбнулась и подняла указательный палец. — Еще Валентина предположила, что это Андрей звонит мне предварительно, чтобы сообщить, где именно вы будете в тот или другой день…

Какой же противный и нарочито-спокойный был у нее голос! Да и смотрела она на Веру снисходительно, свысока, как на помутившуюся рассудком истеричку. Лицо ее показалось Вере тогда неестественно гладким, розовым, как у женщины, которая только и знает, что заниматься своей внешностью. Словом, все то, что прежде казалось Вере некрасивым, непородистым, простоватым, сейчас почему-то (возможно, из-за дорогих декораций, на фоне которых и происходило это действие) приобрело оттенок некоего лоска, холености, роскоши, внутренней гармонии и спокойствия.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — спросила Вера, с трудом сглотнув, поскольку горло ее словно сделалось картонным, в нем сильно запершило. — Что ты такое говоришь?!

— Ты зачем пришла-то?

Вера представила себе, как она сейчас откроет сумочку, достанет пистолет и выстрелит. Потом выйдет, поднимется этажом выше, переобуется в другие туфли, которые сейчас лежат в сумочке рядом с пистолетом, спустится и вернется к себе домой. И таким образом решится наконец проблема преследования. В их с Андреем жизни наступит долгожданный покой. Она перестанет нервно оглядываться в поисках знакомого силуэта или лица.

И Веру никто и никогда не найдет. Не вычислят ее. Соню похоронят. Все закончится.

— Может, все-таки кофе?

— Ты зачем приходила в наш офис? — вдруг вспомнила Вера. — Тебя видели, запомнили и доложили мне. Сказали, приходила Соня Козельская и что ты очень странно выглядела: в темных очках, шелковой косынке — словом, смотрелась как шпионка, желающая остаться неузнанной. И сказали, что ты пришла по вопросу трудоустройства… Ты действительно думаешь, что тебя так трудно узнать? И, что самое странное, тебе удалось попасть в мой кабинет! Кажется, ты отправила мою секретаршу за водой в туалет… Зачем тебе понадобилось заходить в мой кабинет?

— Ты точно сошла с ума, — Соня смотрела на нее, не отводя взгляда, словно гипнотизировала Веру. — С чего бы это мне понадобилось появляться в твоем кабинете? Конечно, меня бы узнали… И что? Это очередная твоя фантазия?

— Ты подсыпала мне что-то в чашку с кофе?

— С чего это ты решила?

— Секретарша сказала, что остатки кофе в моей чашке чем-то пахли…

В ответ на это Соня почему-то расхохоталась. Она даже схватилась за живот. Только хохот ее был почему-то зловещим.

Вдруг она резко оборвала смех и покачала головой:

— Это паранойя, Вера! Поверь мне, мужчины не любят психически больных женщин.

— Но ведь это ты побывала в моем кабинете? Ты? Ведь тебя же видели, тебя узнали…

Вера почувствовала себя совсем слабой и подумала, что ее слова и в самом деле звучат крайне неубедительно. А уж эта история с отравленным кофе, которую она придумала, и вовсе попахивает шизой. Ей стало стыдно.

— Хорошо, с кофе я переборщила. Но признайся — ты ходишь за нами по пятам. Ты отравляешь нашу жизнь! А я хочу покоя. Что мне сделать, чтобы ты отстала от нас?

— Вообще-то это ты ко мне сейчас пришла, а не я к тебе. И это ты от меня чего-то хочешь, а не я от тебя. Поэтому именно мне надо попросить тебя оставить меня в покое и не попадаться каждый день мне на глаза. Что-нибудь еще?

Вера несла сюда, как драгоценные слитки, свои козыри — покушения на убийство: первое, когда ее чуть не сбила машина, и второе, когда в миллиметре от ее головы пролетела банка с водой. Что это — случайность? Покушения? Или паранойя?!

Чтобы не оказаться высмеянной в очередной раз, она решила промолчать.

Щеки у Веры пылали. Нет, не так она представляла себе этот разговор! Она была уверена, что высота ее положения сразу же расставит все по своим местам. Ведь это ее выбрал Андрей, это она была его невестой, и это она каждую ночь ложилась с ним в постель. Это она должна была оказаться на верхней ступеньке их разговора с Соней и не просить, а требовать, чтобы Соня оставила их в покое. На деле же все выходило наоборот. Соня смеялась ей в лицо, перевернув вверх тормашками истинный смысл происходящего. И в одном она была права: ведь это Вера пришла к ней просить (потребовать у нее так и не получилось, тон она взяла не тот) отстать от них, а не Соня — умолять, чтобы Андрей к ней вернулся.

Вере стало так стыдно и больно, что она встала и бросилась к дверям.

— Постой, а как же кофе? — захохотала ей вслед Соня, и этот хохот еще долго стоял в ушах Веры…

21. Май 2010 г. Глафира

— Знаешь, мне кажется, я видела ее сегодня в городе, — сказала Глаша, вертясь перед зеркалом в новой юбке и демонстрируя пребывавшему в блаженном оцепенении, накормленному до отвала Адаму, устроившемуся на диване, свою новую фигуру.

— Кого? — Адам боролся с дремотой. — И кого же это ты видела?

— Не скажу! — она игриво отмахнулась от него. — Потому что, если я скажу, ты сразу посадишь ее.

— Глаша, хватит крутиться перед зеркалом. Ты так хороша, что теперь тебе и зеркало-то не понадобится — ты всегда будешь выглядеть потрясающе. И главное — что ты дома!

— Ты засыпаешь, как я вижу? Понимаю, ты устал — клиенты одолели, ноги болят… О, Адамчик, дорогой, я же должна тебе рассказать, где мы сегодня с Лизой были, что узнали интересного, новенького…

— Рассказывай, — Адам наконец закрыл глаза и тихонько захрапел.

— Ты храпишь! — Глафира подошла к мужу, присела на краешек дивана и погладила его по щеке. — Адам, это нечестно! Я тоже устала, но не сплю же! Адам…

Она принялась его тормошить.

— Глашенька, любовь моя… Ложись рядом, — он обхватил ее и повалил на диван, уложил рядом с собой. — Господи, знаешь, мне больше ничего и не надо, только бы ты была рядом.

— У нас же убийство! Отравление. Я хотела тебе рассказать, где мы сегодня были.

— В Масловке, ты же говорила, — встрепенулся, вынырнув из дремоты, Адам. — Там еще грибы… маслята…

— Сначала мы были в Масловке, а потом поехали к Андрею Быстрову, бывшему возлюбленному Сони. Знаешь, может, и не очень-то хорошо так говорить, но я ее понимаю… В смысле, Соню. Он на самом деле очень приятный молодой человек. Причем у него такая внешность, что он будет выглядеть моложавым до самой старости. Знаешь, такое впечатление, словно он каждый день мажет лицо детским кремом и протирает на ночь щеки свежим огурцом. Конечно, видно, что эгоист он страшный, но он влюблен. Это видно невооруженным глазом. Обожает свою невесту, страшно переживает за нее… Ты не представляешь себе, что произошло! Ее вчера допрашивал следователь, ведущий официальное расследование смерти Сони. И Вера, по его словам, была сильно напугана. Причем он же говорил с ней поначалу как со свидетельницей, а не как с подозреваемой. Просто, как он говорил нам с Лизой, он хотел узнать, когда она в последний раз видела Соню, разговаривали ли они и какие отношения существовали между ними, соперницами. И, представляешь себе, эта девица, Вера, вдруг потеряла сознание… так сильно переволновалась. Адам… Ну, поднимайся, ты же хотел еще мне массаж сделать… Адам, ты слышишь меня?! Ладно, глаза можешь не открывать. Так вот. Слушай дальше. Следователь вызвал «Скорую помощь». Подумал — мало ли, вдруг дамочка, как он выразился, беременная… И вот, пока ехала «Скорая», он осмотрел квартиру. Очень аккуратно и внимательно. И знаешь, что он нашел? Адам, тебе совсем неинтересно, что он нашел? А он мастер искать разное такое… Я тоже знаю, где люди могут что-то такое спрятать, особенно женщины. Так вот, в ящике для белья он нашел пакет с пистолетом, а на другой полке, в упаковке новых колготок — бутылку с сулемой!!! Он сразу же отправил бригаду по адресу Сони Козельской, и после внимательного осмотра там удалось обнаружить отпечатки пальцев Веры Клец!

— Постой… — Адам вдруг открыл глаза. — А разве еще раньше, когда обнаружили труп, посторонних отпечатков в квартире Сони не нашли?

— Нашли, конечно. Другое дело, что их никак не удавалось идентифицировать. Но зато потом, когда в квартире Веры обнаружили яд и сняли отпечатки с ее пальчиков, словом, все сопоставили, получилось, что она была в Сониной квартире и, скорее всего, именно она и отравила и Соню, и Валентину. Конечно, допросили Валентину, и она призналась, что сначала не хотела об этом говорить, чтобы не портить жизнь, как она выразилась, девчонке, но когда у Веры нашли яд… Словом, Валя рассказала, что незадолго до смерти Сони у них побывала Вера. И этот визит показался Валентине жестом отчаяния с ее стороны.

— Ну, пришла она к Соне, и что дальше? — Адам так и не открыл глаза, хотя на удивление связно поддерживал разговор.

— Да в том-то и дело, что Вера в принципе не должна была появляться в квартире Сони, понимаешь? Ведь у нее-то в жизни все было в порядке! И это скорее Соня должна была прийти к ней и попросить отдать ей обратно Андрея. Нет, я понимаю, конечно, все это из области бреда. Но Соня действительно любила Быстрова и очень страдала… Так вот. Валентина подслушала их разговор. Вера приходила к Соне, чтобы попросить ее больше не преследовать их. Сначала она попыталась разговаривать культурно, вежливо. А потом с ней случилось что-то вроде истерики, она кричала, угрожала Соне… Но потом вроде бы успокоилась. Адам, почему ты не спрашиваешь, что особенного в том, что Соню навестила Вера?

— Спрашиваю, — промычал он.

— Объясняю. Вполне вероятно, что, когда Вера была у Сони, тогда-то она и подсунула ей эту отравленную бутылку. Предположим, попросила у Сони чашку чаю или кофе, а сама незаметно поставила бутылку куда-нибудь — на буфет или в другое место, а может, и в бар… Хотя отпечатков пальцев Веры на бутылке не обнаружили. Но и это можно объяснить. Она же не дура, чтобы оставлять свидетельства своей вины! Вероятно, она надевала перчатки… Или действовала с помощью носового платка. Ничем не хуже. Так?

— Так.

— Адам, а теперь скажи мне: не слишком ли гладко все складывается?

— Складывается, — Адам перевернулся на бок и обнял Глафиру.

— Вот скажи мне, дорогой, если бы ты решил отравить меня, неужели ты оставил бы такую тяжелейшую улику против себя — бутылку с сулемой — в своем шкафу?

— Никогда.

— Что «никогда»?

— Не отравил бы тебя, — он вздохнул и еще крепче прижал ее к себе. — И уж точно не оставил бы яд у себя дома.

— А что бы ты сделал?

— Вывез бы ее за город и закопал где-нибудь в лесу. А если бы я был убийцей, то и трупы всегда закапывал бы в лесу. Там им самое место.

— Какой ты страшный человек, Адам!

— Я вообще людоед.

— Вот и я думаю так же. Что эта находка следователя — не что иное, как желание настоящего убийцы подставить Веру. И этот убийца знал, что Вера будет — или уже побывала — в квартире Сони.

— Естественно, иначе убийца не подсунул бы яд в ее шкаф.

— Но получается, что убийцей должна была быть Валентина! Ведь это она присутствовала в квартире в тот момент, когда Вера приходила к Соне, чтобы попросить оставить их с Андреем в покое.

— Значит, Валентина — убийца.

— Но, будь она убийцей, то она тут же, еще при первом допросе, сообщила бы нам о визите Веры, чтобы уж сразу и подставить ее. А она ведь промолчала! Понимаешь? Получается все как-то нелогично. Она ну никак не могла бы предположить, что во время допроса Вера потеряет сознание от волнения и следователь, пользуясь ее беспомощным состоянием, начнет рыться в ее шкафах. Значит, это не Валентина. Но вот вопрос: кто еще мог об этом знать? Да, я не сказала тебе. Следователь нашел записку Веры, в которой та сообщала о своем намерении прийти. Думаю, она подбросила листок в почтовый ящик Сони. И Валентина об этом знала. Между нею и ее племянницей не было никаких тайн. Они очень доверяли друг другу. И Валентине, если уж допустить ее причастность к убийству, вообще не было никакого смысла убивать Соню. Жили они дружно, помогали друг другу, и Соня намеревалась отправить тетку на лечение в Германию. К тому же Соня так хорошо к ней относилась, что даже не позволяла Вале тратить ее личные сбережения, а это довольно-таки крупная сумма, доставшаяся ей от продажи ее сургутской квартиры. Вот и получается, что подозревать Валентину — это просто напрасно тратить время. Больше того: она намеревается отказаться от наследства. У нее на завтра назначена встреча с нотариусом, который и поможет ей это сделать. Скажу честно, мы с Лизой отговаривали ее, но все было бесполезно.

— Я только не понял, почему она сразу не рассказала вам о визите Веры? — Адам окончательно проснулся, и Глаша почувствовала, что этот разговор заинтересовал его уже по-настоящему. Зацепил, что называется.

— Она сказала, что ей и в голову не пришло, что бутылку могла подбросить Вера. Да у нее как будто и времени для этого не было. К тому же Валя отчасти жалела ее и понимала, что если она даст эти показания, то Веру посадят и будет погублена еще одна жизнь.

— А погубленной жизни своей племянницы ей не жалко?

— Знаешь, Валентина — инвалид, у нее своя психология. Она всю жизнь страдает от болей в суставах, и личной жизни у нее никакой нет… Вот и жалеет она тоже всех. Получается — даже предполагаемую убийцу Сони.

— А скорее всего, она просто не верит, что это сделала Вера, поэтому и молчала. И тоже, как и мы, рассуждала, наверное, что, будь Вера убийцей, она не стала бы прятать в шкафу сулему. Или же она допускает и вовсе бредовую мысль. А если Соня сама подмешала в бутылку яду, чтобы отравить себя, а заодно — и Валентину? Может, у нее помутился рассудок оттого, что ее бросил Андрей, и она решила уйти из жизни…

— Кто теперь узнает…

— Еще хотел спросить. Вы вот все говорите — «сокровища», «драгоценности»… А их кто-нибудь видел? Ты говоришь, что Валентина приняла решение отказаться от наследства. Хорошо. Но это будет лишь видимая и известная часть наследства: квартира, магазины и банковские счета Сони. А кто знает, сколько в доме этих самых драгоценностей?

— Вот как раз на завтра, когда к ней прибудет нотариус, она пригласила и Лизу. Думаю, именно для того, чтобы продемонстрировать им всю коллекцию, а заодно сделать опись. Я не уверена, что этим должен заниматься нотариус, но понимаю, что Валентине это важно — чтобы остались свидетели, которые впоследствии смогли бы подтвердить, сколько и каких вещей было в доме, на тот случай, если будет решаться вопрос о передаче этих драгоценностей государству.

— Вот тетка дает! И это вместо того, чтобы присвоить втихую все эти сокровища и исчезнуть… Еще один странный поступок.

— А я лично ее понимаю. К тому же не забывай, что все эти драгоценности в свое время были украдены у Северовой, известной в прошлом певицы. Возможно, Валентина мечтает о том, чтобы они вернулись к ней, то есть в ее музей, к примеру?

— А что, существует такой музей?

— Если честно, то я все это только что придумала. Но завтра будет день, и мы все узнаем.

— А сейчас Валя живет в этой квартире одна… Не боится, что ее ограбят?

— Боится, я думаю. Но она такая — никому чужому дверь не откроет.

— А что думает Гурьев по этому поводу?

— Его вообще нет в городе, он в Москве. Конечно, хорошо бы он уже сегодня вернулся, чтобы поприсутствовать при описи драгоценностей.

— Вот и я тоже об этом подумал. Он мужик толковый, все понимает, глядишь, и отговорил бы Валентину отказываться от наследства. Где гарантия, что эти вещи достанутся, что называется, народу, будут выставлены в музеях?

— Нет никакой гарантии. Ну вот, Адам, я тебя и разбудила окончательно.

— Может, перекусим чем-нибудь?

Глафира посмотрела мужу в глаза и улыбнулась:

— Проверяешь меня? Думаешь, что ничего-то в моем сознании не изменилось, и я сейчас, ночью, открою холодильник и сделаю бутерброд с ветчиной? Нет, Адамчик, тебе я приготовлю поесть, а сама выпью сока или просто минеральной воды. Вот так!

— Послушай, мне приснилось или нет, что ты сказала, будто бы встретила сегодня кого-то в городе?

— Ну, сказала. И что?

— Я правильно предполагаю? Это была… она?

— Да, она. И она тоже меня увидела, мы с нею кивками поздоровались друг с другом.

— Ты мне покажешь ее когда-нибудь?

— А ты сам как думаешь?

22. Май 2010 г. Гурьев, Лиза

Из аэропорта Дмитрий сразу поехал к Валентине. По дороге позвонил Лизе:

— Лиза, я вернулся, еду к Валентине. Ты сказала мне сегодня, что завтра нотариус собирается описывать драгоценности? Я бы хотел попробовать отговорить ее делать это. С нотариусом она может заняться официально всем тем, что составляет видимое, так сказать, наследство. Но, признаюсь, этот французский прибор для пряностей не выходит у меня из головы. Пока я был в Москве, только о нем и думал. Больше того, я заручился финансовой поддержкой своих друзей…

Он стал объяснять Лизе, что эта вещица может стоить огромных денег, но он готов выкупить этот прибор у Валентины до того, как о нем станет известно официальным органам.

Лиза сказала, что он сумасшедший, но пообещала тоже подъехать к Валентине через полчаса.

Теперь оставалось сделать самое главное — позвонить самой Валентине и уговорить ее принять их. Разумеется, он разбудил ее и напугал. Но она все же согласилась принять его в час ночи. Он добавил, что будет не один, что сейчас приедет и Лиза. На что Валентина отреагировала неожиданно радостным восклицанием — мол, вот уж кому-кому, а Лизе и ее помощнице Глафире она открыла бы дверь в любое время дня и ночи!

Когда она отворила дверь, в нос Гурьеву ударил ядреный запах какой-то лечебной мази, должно быть замешанной на змеином яде. Валентина, кутаясь в красивый шелковый халат, извинилась перед ними:

— Понимаете, пока Сонечка была жива, я не позволяла себе пользоваться такими пахучими мазями, но сейчас-то, когда в доме никого нет, кроме меня, вот — позволила…

— Да что вы извиняетесь, Валентина? — удивился Гурьев. — Вы что, думаете, я не понимаю, что такое боль, страдание? Удивляюсь, как это вы и прежде не использовали эти мази… Валентина, прошу вас, выслушайте меня внимательно. Я понимаю ваш благородный порыв — отдать все драгоценности вашей семьи государству, но хотел бы перед этим взглянуть на них. Признаюсь честно, я положил глаз на прибор для пряностей. Да он мне просто по ночам снится! И я готов выложить за него большие деньги. А вы бы на эти деньги отправились за границу на лечение. Вылечили бы свои суставы… И вообще, я не понимаю, зачем вам отказываться от наследства? Вас же никто ни в чем не подозревает! Откуда такой страх?

— Да потому, что я, — Валя перешла на шепот, — единственная наследница, вот! Чем не мотив? К тому же я осталась жива, в то время как Сонечка погибла.

— Но вы выпили меньше вина, вот и вся причина тому, что вы остались в живых. Я даже готов защищать вас в случае, если против вас соберут все возможные улики, и докажу, что вы тут ни при чем. Но, право же, все это только ваши фантазии. Не отказывайтесь от наследства, иначе вас сочтут психически ненормальной!

— Но как же я могу не отказаться, если уже завтра ко мне приедет нотариус?

Волосы ее паклей свисали до плеч, а худое вытянутое лицо в коричневых пятнах делало ее пугающе уродливой. Полы халата раздвинулись, и он увидел обтянутое бумажным чулком распухшее уродливое колено. Однако Гурьев не сдавался.

— Валентина, вы же молодая женщина. У вас вся жизнь впереди! Согласен, в вашей жизни когда-то наступила черная полоса. Вы лишились близкого человека. Но когда боль утраты притупится, а здоровье ваше поправится, вы сами начнете вновь подумывать о мужчинах. И я уверен: вы выйдете замуж и родите детей. Ведь вы же можете рожать?

— Я?! — Ему показалось, что под тонкой паутиной шрамов на сожженной коже проступила стыдливая розовость. — Ну… Вы такие вопросы задаете! Конечно, я, в принципе, могу рожать. Я здорова.

— Вот и я о том же. У вас будут дети. И почему вы должны нищенствовать? Подумайте о своих будущих детях. Не юродствуйте, пожалуйста! И не ведите себя как жертва! Будьте адекватной, прошу вас. И ничего не бойтесь!

— Вы на самом деле считаете, что мне надо принять наследство?

— Разумеется! Только никому не показывайте драгоценности вашей бабки. Разве что… мне. — И он улыбнулся так, что Валентина и вовсе прикрыла лицо ладонями. Чувствовалось, что она страшно смущена и что ей давно не приходилось вот так откровенно и подолгу беседовать с мужчиной. — Так вы мне их покажете?

Пришла Лиза. Очень вовремя! Как раз когда Валентина собиралась принести драгоценности. Вид у нее был усталый, сонный. Гурьев извинился перед женой. Поцеловал ее.

— Каюсь. Грешен! Умираю по этой старинной вещице… — он говорил это, уже не скрываясь, и Валентина могла все слышать.

— Так я пошла? — Она кокетничала, изображая нерешительность, потом все же вышла из гостиной, и ее довольно-таки долго не было.

А когда она вернулась, в руках у нее были две табакерки, увидев которые Гурьев просто застонал. Лиза, не знавшая за мужем подобной страсти к ювелирным изделиям, посмотрела на него с удивлением. И хотя она мало что смыслила в подобных вещах, ей показалось, что она видит настоящие произведения ювелирного искусства. Первая табакерка, золотая миниатюрная коробочка, была украшена чеканным медальоном и вся переливалась бриллиантовой россыпью. Невероятно красивая вещь! Вторая и вовсе заставила сердце неискушенной Лизы забиться сильнее. Да у нее просто дух перехватило от такой красоты! Розовая, в форме сердца, украшенная по периметру крышечки золотом, бриллиантами, крупными рубинами… Лиза подумала — как же много могла бы рассказать такая же вот табакерка о своих хозяевах! Однако она всегда будет хранить молчание…

— Это и все? — дрожа от восхищения, спросил Дмитрий у равнодушно державшей табакерки Валентины.

— Нет, там много таких табакерок. Но главную ценность коллекции составляли три броши, одну из которых Соня продала, чтобы купить магазины. И брошь была необыкновенная, мы предполагали даже, что ранее она принадлежала Екатерине Великой, поскольку не так давно из Эрмитажа была украдена подобная брошь стоимостью в сто тридцать миллионов рублей, то есть в три с половиной миллиона евро.

— Так вот откуда у нее появились деньги на приобретение магазинов… — сказала задумчиво Лиза, до этого не очень-то верившая, что в бывшей генеральской квартире жительницы провинциального города могут храниться подобные сокровища.

— Теперь вы хотя бы понимаете, почему я хочу отказаться от всего этого? Да как я вообще буду жить, зная, что в доме хранятся такие вещи?! А какое право я имею продавать их?

— Ну, если брошь стоит три с половиной миллиона евро, то табакерки-то будут подешевле? — с надеждой, сверкая глазами, спросил Гурьев. — А, Валентина?

— Вероятно. Но я же не оценщик. Я не знаю…

— Но табакерки — роскошные! — не могла скрыть своего восхищения и Лиза.

— А тот прибор… для пряностей? — взмолился Гурьев. — Не принесете его?

Валентина снова вышла из комнаты и вернулась только минут через пять (из чего Лиза сделала вывод, что в доме есть тайник, причем сложный, из которого не так-то просто что-то достать), держа в руках вожделенную французскую вещицу.

Увидев ее, Гурьев опять застонал. Лиза подумала, что ничего не знает о своем муже. Ни о его пристрастиях и, что немаловажно, ни о его финансовых делах. Она понимала, что он, известный в городе юрист, занимающийся делами крупных чиновников и местных миллионеров, отнюдь не беден, но чтобы он страдал по коробке для перца и корицы стоимостью пусть даже в миллион евро…

Она вздохнула.

— Вот и вы тоже вздыхаете, глядя на все эти вещи, — Валентина указала на драгоценности ладонью, — а я с ними живу в одном доме! Вы можете не поверить, но Сонечка никогда всерьез не занималась охраной своей квартиры, ничего не предпринимала, чтобы оградиться от воров. Разве что тайник придумала.

Гурьев с Лизой переглянулись, и каждый поймал себя на мысли, что и ему, и ей очень хочется увидеть тайник, где спрятаны остальные драгоценности.

— Хотите посмотреть, где она все это хранила? Пойдемте. От вас у меня никаких секретов нет.

Валентина легко поднялась со стула и пригласила гостей проследовать за ней. Как Лиза и предполагала, все хранилось в ванной комнате.

— Вы можете искать здесь хоть целый год, но так ничего и не найдете, — устало улыбнулась Валентина. — И знаете почему? Потому что здесь все спрятано в этой фальшивой пластиковой канализационной трубе. Настоящая труба, по которой канализационные воды стекают с верхнего этажа на наш, замурована в стенной панели, а вот эта, — она постучала по трубе, — полая, и там, внутри, находятся драгоценности. Мне надо кое-что отвернуть, приподнять… Вот так… Затем подцепить проволокой с крючком на конце… Конечно, если кто-то целенаправленно придет за драгоценностями, он найдет их, достаточно будет просто постучать по трубе. Но, слава богу, никто не приходил. Словом, вы понимаете теперь, почему я решила отказаться от наследства. Слишком уж очевиден мотив… Хотелось бы поскорее все оформить, выехать из квартиры…

— Но куда? — спросила Лиза. — У вас ведь нет здесь своего жилья.

— Куплю. Это не проблема, когда деньги есть.

— Нет! Вы поступаете глупо, честное слово! — воскликнул в сердцах Гурьев. — Вы сначала продайте мне эту шкатулку для пряностей, а потом делайте, что и как хотите… И еще — брошь. Вы говорили, что у вас есть еще две броши. Соня вам их показывала?

— Может, вы хотите взглянуть на всю коллекцию?

— Да, да и еще раз — да!!! — возбужденно воскликнул Гурьев.

— Не вопрос.

И Валентина — не без его помощи — извлекла из трубы несколько табакерок, брошей, колец, кулонов, часов… Каждая вещь была вложена в небольшой кожаный мешочек.

Гурьев как одержимый вертел каждую вещь в руках, он был похож на безумного. Лиза даже испугалась за него.

— Вы позволите, я сделаю снимки всей коллекции?

— Конечно! Удивляюсь, как мне самой не пришло это в голову, — сказала Валентина. Она тоже разволновалась, раскраснелась и спрашивала себя, наверное, правильно ли она поступила, доверившись чужим, по сути, людям.

Гурьев рассматривал красивую брошь с огромным сапфиром в центре, затем достал свой телефон и принялся снимать изделия.

— Телефоном? — разочарованно протянула Валентина. — Получатся некачественные снимки.

— У него очень хороший телефон, и снимки выходят прекрасные, правда, стоит он как чугунный мост — две тысячи евро, — заметила Лиза. — Так что все получится очень даже хорошо.

Когда они засняли всю коллекцию, Гурьев внезапно побледнел.

— Что-то мне нехорошо… Голова закружилась… — И он опустился прямо на плиточный пол ванной комнаты.

Лиза закричала, схватила Валентину за руку:

— Это сердце! Ему стало плохо с сердцем… У вас есть аптечка?! Воды! Быстрее!

Они выбежали из ванной комнаты, Валентина достала из аптечки валидол и нитроглицерин. Лиза налила в стакан воды из графина. Когда они вернулись, Дмитрий полулежал с расстегнутым воротом на полу, привалившись к ванне. По лицу его струился пот.

— Дима, может, «Скорую» вызовем?

— Нет, Лиза, не переживай… Просто я разволновался. Не знаю, чем меня так приворожила эта вещь… Я влюбился в нее, представляешь?

— Никогда не знала, что ты увлекаешься антиквариатом, — вздохнула Лиза, промокая ему лоб носовым платком. — Ну, давай выпей таблеточки и вставай. Нехорошо это — сидеть на полу в ванной комнате. А вы, Валентина, извините нас…

— Да о чем вы?! Но продать вам этот прибор я не могу, извините. Просто… он мне не принадлежит.

— Какая же вы упрямая! — вскричал Дмитрий. — У вас дома хранятся настоящие сокровища, а вы собираетесь отдать это неизвестно кому! Вы уверены, что все это не похитят прежде, чем какие-нибудь жалкие остатки этой роскоши попадут в сокровищницу или в музеи?! Вот, кстати говоря, вы, став официальной владелицей этих сокровищ, можете сами время от времени организовывать частные выставки, показы, представляете? Поедете на пару недель в свой Сургут, в музей… Скажете там всем: а вот и я — здоровая, обновленная, с такой вот дорогущей коллекцией! Да, кстати говоря, а там есть музей?

— Да… Кажется… Не помню… Я же никуда не ходила.

— Жаль… Один мой знакомый гостил в Сургуте у своего брата. Оказывается, Сургут — интересный город! Кстати, там есть одна гора… В пятнадцати километрах от Сургута. Не помню, как она называется… Кажется, Барсучья?

— Да, Барсучья, — подтвердила Валентина. — Да только куда мне по горам-то лазить, с моими ногами…

— Ну, там краеведческий-то музей наверняка существует. Да это и неважно! Что нам Сургут, когда эти выставки можно будет проводить в Москве, в Питере! Говорю вам, Валентина, одумайтесь,… собственно, я затем к вам и приехал. Возьмите себя в руки, пораскиньте мозгами! Ваш поступок будет выглядеть как бред умалишенной женщины! К тому же пресса наверняка разузнает об этом, в газетах появятся ваши фотографии, и все, абсолютно все, весь город, вся страна — да весь мир сочтут вас безумной! И уж тогда вы точно не сможете устроить свою личную жизнь.

— А так, если даже кто-то и захочет быть со мной, то только из-за этого богатства?

— Глупости! Вы никому не расскажете об этом при знакомстве. У вас же на лбу не написано, что вы богатая?

— Это верно. На моем лбу написано, что я чуть не сгорела…

— Вот! Кстати говоря, неужели вам никогда не хотелось вернуть себе красоту?

— Красоту?

— Ну да! Я же видел ваши фотографии в молодости.

— Где это? — удивилась она. — Где вы могли видеть мои фотографии?!

— А разве в гостиной на стене не висит ваш портрет?

— А… Вон вы о чем. Нет, это портрет бабушки Сони, моей матери, Лидии Козельской.

— Судя по овалу лица, форме носа и разрезу глаз — вы точная ее копия!

— Так дочь же!

— Вот и я о том же. Вам достаточно сделать несколько — пусть дорогостоящих — операций в лучшей клинике мира, и вам вернут ваше лицо. Я уже устал взывать к вашему разуму!

— Но если я возьму все это себе, то что люди обо мне подумают?

— Послушайте, а с чего это вы решили, что все эти сокровища принадлежат именно Соне? Разве они не достались ей от бабушки, то есть от вашей мамы?

— Да, от мамы… Но она прокляла меня, я же в свое время сбежала из дому, обидела ее, сильно… Разочаровала.

— В любом случае вы — последняя наследница, последняя и… единственная!!! Все, мы договорились? Объявите завтра нотариусу, что вы принимаете наследство, и через шесть месяцев вступите в свои права. А пока можете хранить все это не в трубе, а в банке. Думаю, вы можете себе это позволить. Ну как? Уговорил?

— Уговорили.

— А прибор для пряностей вы мне продадите?

— Посмотрим, — уклончиво ответила Валентина.

23. Май 2010 г. Лиза и Глафира

— Дура, дура, дура! Все, больше я никак не могу прокомментировать этот факт! Полная дура просто! — возмущалась на следующий день Лиза.

Они с Глафирой пили чай, и Лиза рассказывала своей помощнице об их ночном визите к Валентине.

Пять минут тому назад ей позвонила Валентина и сказала, что она официально отказалась от наследства и в ближайшее время покидает Сонину квартиру. Ей нужно только собрать свои вещи.

Лизу настолько ошарашило это известие, что она даже не сразу сообразила позвонить мужу.

— Ну вот скажи мне, она не идиотка? Ты бы так поступила, Глаша?

— Честно? Нет!

— И я тоже. И что это значит, что мы — не из благородных? Но кому нужно это благородство? Знаешь, она мне никто, эта Валентина, и вообще, это не мое дело, но… почему я так злюсь? Почему я так раздражена? Мне просто хочется пойти к ней и сказать ей в лицо, что она — полная дура!!! В кои-то веки на человека обрушивается такое богатство, а она, инвалид, не знает, как им распорядиться!

Замурлыкал телефон, но Лиза даже не сразу услышала его, настолько была поглощена своими эмоциями.

— Гурьев будет в шоке, да его просто хватит кондратий!!! Ты бы видела эти вещицы! Они настолько прекрасны, что Диме стало плохо. Честно тебе говорю! Он чуть не помер из-за этого зрелища. Никогда бы не подумала, что он, такой сильный и здоровый мужчина, окажется настолько впечатлительным.

— Возьми телефон, Лиза, и успокойся.

Лиза взяла телефон и, услышав знакомый голос, напряглась.

— Да, Клавдия Никифоровна, это я, Лиза. Слушаю вас… Так. Рассказывайте все по порядку. Не нервничайте!

Лиза слушала, а Глафира сгорала от любопытства. Интересно, что могло произойти там, в далекой грибной Масловке, что Клавдия Никифоровна, соседка покойной Зои Козельской, решилась побеспокоить Лизу?

Глафира уже давно пыталась научиться определять настроение Лизы в тот момент, когда та выслушивает по телефону важную информацию. Когда лицо ее приобретало выражение скуки и она начинала тихо зевать, значит, разговор был неперспективный и ничего хорошего не сулил. Если же ее лицо каменело, это могло означать, что произошло что-то ужасное, непредвиденное — к примеру, убийство важного свидетеля или обнаружение нового трупа в деле. Сейчас же на лице Лизы застыло выражение какого-то вопросительного недоумения.

— Вот спасибо вам, Клавдия Никифоровна! Родина вас не забудет. — После небольшой паузы, словно вдруг очнувшись, Лиза повторила: — Говорю: Родина вас не забудет! Это поговорка такая… Не обращайте внимания. Но вы на самом деле рассказали мне очень интересную вещь. Посмотрим, что будет дальше… На похороны приедете? Нет? Понимаю. Конечно, вы же почти не были знакомы с Соней. Я не имею права настаивать. Никакого. Еще раз спасибо, и всего хорошего.

Лиза закончила разговор.

— Ну? — Глафира затеребила ее за рукав. — Лиза, не изводи меня!

— Представляешь, у нее только что побывала та девица, помнишь, которая раньше приезжала в лакированных сапогах? В этот раз она была одета по-другому, но наша соседка ее узнала. Она относительно молода, в яркой красной блузке, в джинсах и белой кепке. Волосы до плеч, рыжие. Очень яркая девица!

— А что ей нужно было от Клавдии?

— Сказала, что она приехала пригласить Зою Козельскую на похороны Сони.

— Она что, теперь каждый год будет приезжать к ней, чтобы пригласить на похороны?

— Хороший юмор!

Тут позвонил Гурьев и сказал, что он отправил Лизе по электронной почте информацию по табакеркам, брошам и прибору для специй.

Лиза вернулась за письменный стол, получила письмо мужа, вскоре открылись снимки с аннотациями. У нее глаза полезли на лоб!

— Глаша, я тебе сейчас перешлю снимки, и ты увидишь всю коллекцию… Лови!

Глафира, сидевшая за своим письменным столом у противоположной стены комнаты, защелкала клавишами.

— Лиза… Вот это красота!!! Знаешь, я никогда не интересовалась подобными вещами, но эти табакерочки — просто прелесть! И не нюхая табак, захочешь приобщиться… 1775 год, мастер Иоганн-Балтазар Гасс, Санкт-Петербург, золото, серебро, бриллианты, чеканка. Гравировка, пунцирование… Что такое пунцирование? Не знаешь?

— Теперь знаю. Вот, слушай: «Пунцирование — нанесение орнамента (на металл) путем перфорации острым инструментом с изнанки». Просто техника такая.

— Д. Рудольф. Табакерка с портретом-камеей Екатерины II, 1780 год. Аметисты, топазы, эмаль. Господи, какая же она красивая! Или вот, табакерка с изображением Людовика XVI и Марии-Антуанетты, 1776 год. Читаю! «Табакерка могла служить неким символом: мадам Помпадур как-то послала табакерку с изображением пораженного стрелой Амура и надписью «Достаточно» надоевшему любовнику — в знак окончания отношений. Павел I подарил табакерку на свадьбу Багратиону, намекая, чтоб тот поскорее удалился от двора и красавицы жены. Табакерку получил от императора и Геккерен после дуэльной истории Дантеса с Пушкиным, вместо аудиенции»… И все это хранилось в простой канализационной трубе?! Удивительная история! Читаю дальше. «Прекрасный результат также показала украшенная эмалью золотая табакерка (Санкт-Петербург, около 1860 года), цена которой составила 17,5 тысячи фунтов»… Или вот. «Мастер И. К. Нойбер, Дрезден. Около 1770–1780 годов. Золото, саксонские самоцветы». Размеры прилагаются. Интересно, что табакерки также служили и «почтовыми ящиками» для разнообразных записочек — на дворе стоял галантный XVIII век. Да и в политике не могли не использовать столь удобный способ общения»… А эта… Розовая, просто восторг!!! «Табакерка Фридриха Великого, около 1765 года, Берлинская школа, Германия. Агат, золото, рубины, бриллианты, нефрит. Чеканка, гравировка»… А вот эта — жаль, что твой Гурьев не нашел ее в каталогах. Но она — просто настоящий шедевр! Вся крышечка украшена изображениями фруктов: мандаринчиками, земляникой, лимонами, черной смородиной, шиповником… Ну как можно было обыкновенными человеческими руками изготовить этот шедевр?!

— Гурьев умирает по «перечнице».

— По какой еще «перечнице»?

— Ну, помнишь, я рассказывала тебе о приборе для специй? Вот, полистай еще… Видишь?

— Ах, вот эта… И в этой роскошной штуковине хранили амбру, гвоздику, мускат, корицу?! Вот, здесь видна одна запись в секторе: ВЕNIOVIN… Думаю, это латынь.

— Это точно латынь.

— Знаешь, после таких ювелирных откровений я, пожалуй, сама стану иначе относиться к пряностям.

— Еще скажи, что испечешь яблочный пирог с корицей!

— Может, и испеку, да только сама есть не стану.

— Да, Глафира, здорово тебя запугала эта «Алевтина»! Жаль, что ты не разрешаешь мне заняться ею вплотную.

— Лиза!

— Все-все, молчу.

— Да уж, воистину. Эта Валентина просто ненормальная! И все это она решила оставить неизвестно кому?! Очень странная особа!

— Но что мне делать с Димой? Мы с ним провели такую работу, казалось бы, сумели переубедить Валентину… Надо ему позвонить, но у меня язык не повернется рассказать ему всю правду. Смотри, он и снимки прислал, сидит сейчас, облизываясь, за компьютером, собирает информацию по этим табакеркам и брошам.

— А ты начни с другой новости: позвони и расскажи, что в Масловке снова появилась неизвестная девица, чтобы пригласить Клавдию Никифоровну на похороны Сони.

— Вот опять — очередной бред какой-то… Да и при чем здесь соседка?

— Не знаю. На самом деле, очень все это странно. Но я что предполагаю: если эта девица так обеспокоена количеством людей, ожидаемых на похоронах, то интересно было бы взглянуть на нее саму… Кстати, а когда состоятся похороны Сони?

— Завтра, в двенадцать.

— Думаю, нам надо непременно там быть. Вдруг мы увидим эту особу?

— Не знаю, увидим ли мы ее или нет, это не так уж важно. К тому же убийцу-то как будто нашли. Ты забыла, что Веру Клец держат в камере предварительного заключения? И даже ее отец не смог договориться, чтобы ее выпустили под залог.

— Я все понимаю — личные мотивы, любовь-морковь, это да… Но когда сидишь и разглядываешь эти табакерки и прочие шедевры, то на ум приходят совсем другие мотивы. Мне, во всяком случае. Вернее, один-единственный мотив — корысть.

В дверь позвонили. Глафира встала из-за стола и впустила Гурьева. Лиза побледнела.

— Девочки, а у меня новость! — начал он с порога. Видно было, что он находится в каком-то нервном кураже. Что он взбешен и одновременно настроен игриво. Словом, Лиза подумала, что сейчас у Гурьева начнется истерика. И это при том, что еще ни разу ее муж не позволял себе ничего подобного и вообще считался спокойным и владеющим собой в любой ситуации человеком. Волосы его, влажные, вероятно, от быстрой ходьбы и жары на улице, были растрепаны, на бледных щеках появились красные пятна. Глаза блестели.

— Да знаем мы уже твою новость, — попыталась мягко осадить его Глафира и бросила быстрый взгляд на Лизу. Та только прикусила губу.

— Не думаю, — замотал головой Дмитрий и упал в кресло, закинул ногу за ногу и достал сигареты. — Эту новость пока что знаю только я плюс еще один человек, который не имеет права распространяться перед кем бы то ни было на эту тему. У него профессия такая.

— Дима, да что случилось? — спросила Лиза. — Что, Соня воскресла из мертвых и похороны отменяются?

— Нет, не угадала. Я сам лично видел труп Сони и могу подтвердить, что она на самом деле была мертва. Но вот один человек точно воскрес. Причем в очень удобное для себя время.

— Кто?! — хором воскликнули Лиза с Глафирой.

— Сейчас сами все узнаете и увидите. Я назначил ей встречу здесь. Сказал, что только мы сможем оказать ей необходимую юридическую помощь.

— Дима, ты…

Но Лиза так и не успела ничего сказать. Раздался звонок, Гурьев метнулся к двери и открыл. На пороге появилась высокая стройная девушка в выцветших джинсах, вышитой рубашке в стиле «латинос». На шее у нее болталось неимоверное количество бус, самых разных — из бирюзы, металла, ракушек, цветного стекла, кораллов и даже перьев. Большая холщовая сумка свисала с ее плеча. Ее облику явно не хватало широкополой соломенной шляпы или сомбреро. Русые волосы были заплетены в несколько косичек. Лицо заливал румянец.

— Вот, познакомьтесь, пожалуйста, — Гурьев взял девушку за руку и подвел ее сначала к Лизе, потом к Глафире. — Евгения Козельская, собственной персоной!

— Кто? — Лиза нахмурила брови. Первые несколько секунд она не могла взять в толк, где она уже слышала это имя.

— Лиза, не напрягайся, это родная сестра Сони, — помогла ей ошарашенная Глафира. — Я правильно понимаю?

— Ну да! А что, Дмитрий вам уже все рассказал? — Девушка улыбнулась широко, показав отличные белые зубы. — Вот, решила приехать на похороны, ну и заодно уладить вопрос с наследством. Я, конечно, понимаю, что Соня жила с теткой, но тетка не имеет права на наследство, я консультировалась. Я — наследница первой очереди.

И она снова улыбнулась, только уже дерзко и как-то нервно.

— И откуда же вы явились — всплыли со дна Волги?! — Лиза широко раскрытыми глазами смотрела на «утопленницу». Она и в самом деле очень походила на погибшую Соню.

— Нет, не со дна Волги. Я, правда, рассказала уже все вашему приятелю, но могу повторить. Понимаете, в жизни должно время от времени наступать какое-то равновесие. Вот так и со мной случилось. Я же совсем недавно все это узнала. Моя мать — неплохая женщина, да только ей никогда не везло. Ну не сложилась у нее жизнь…

— Позволь, я сам все расскажу, — вмешался Гурьев. — А то ты все ходишь вокруг да около. Значит, так. В 1989 году в пансионате «Бирюзовые дали» произошла страшная трагедия. Утонула целая семья — мама, папа и маленькая девочка Женя, ей всего-то было четыре года. Сначала люди даже и не поняли, что они утонули, подумали, — может, все уехали куда-то, в соседнее село, или порыбачить, куда-нибудь на острова, у местных лодку взяли… Это я к тому, что их начали искать не сразу. И весь фокус состоит в том, что в той лодке, в которой эта семья отправилась на острова, с Марией и ее мужем была вовсе и не Женя, а совсем другая девочка, дочка поварихи из пансионата Катя! Женечка весь вечер пробыла в комнате поварихи, ее звали Ольга Клепова. Дело в том, что девочки — Катя и Женя — были погодками, дружили, играли вместе в комнате у поварихи, к тому же эта Ольга Клепова была очень милой женщиной и постоянно подкармливала понравившуюся ей девочку, подружку своей дочки. В тот вечер Женя захотела, чтобы родители взяли с собой еще и Катю, словом, они должны были усадить в лодку обеих девочек.

Но в последнюю минуту Жене стало плохо, она сказала, что у нее болит живот, а поскольку уже все сидели в лодке и должны были вот-вот отчалить, Ольга, прибежавшая на берег, призналась родителям Жени, что девочка совершенно здорова, просто она хочет в отсутствие Кати наиграться ее куклами. Родители успокоились, спросили Катю, хочет ли она поплыть с ними без Жени, и девочка согласилась… Вот так в лодке и оказалась другая девочка. И когда лодка вечером не вернулась — и не было ее ни ночью, ни на следующее утро, в администрации пансионата забеспокоились, позвонили в город и сообщили об исчезновении лодки вместе с отдыхающими, вот тогда-то Ольга и почувствовала неладное. И очень испугалась за свою дочку.

Женю она продолжала держать в корпусе для обслуживающего персонала, в своей комнате, благо девочка была только рада этому обстоятельству, ведь она могла спокойно играть куклами Кати. А уж когда тела нашлись и Ольга услышала, что лицо утонувшей девочки было изъедено рыбами или раками, ей пришла в голову чудовищная мысль — похитить Женю. Второго ребенка она — по своим физиологическим показателям — родить бы не смогла. Да и мужа у нее не было. Вот так и получалось, что Женя, чужая девочка, к которой Ольга успела привязаться, могла бы заменить ей настоящую дочь и избавить повариху от одиночества. И Ольга принимает решение — взять Женю к себе. В общем-то, да, похитить. Вечером за Ольгой приезжает такси, и она увозит девочку к сестре, в деревню, туда, где ее дочку Катю никто не видел и не знал. Объясняет всю эту ситуацию сестре, возвращается в пансионат и сообщает своим товаркам, что она увезла Катю от греха подальше, чтобы, не дай бог, она тоже не утонула…

Понятное дело, что Ольге приходилось постоянно скрывать свои чувства, свое горе — ведь утонула ее собственная дочка! Она узнает адрес погибшего семейства и приезжает на похороны. Видит только почерневшую от горя мать Маши и бабку Жени. И это ее счастье, что Лидия Козельская опознала в маленьком тельце утонувшей девочки свою внучку… Давясь слезами, Ольга возвращается в пансионат и дрожит от страха оказаться разоблаченной. Но все проходит гладко. Эта страшная история понемногу забывается, как и все на свете. Глубокой осенью Ольга приезжает в деревню, где ее сестра присматривала за девочкой, и, купив недорогой домик, остается там жить. Таким образом, наследная принцесса Евгения Козельская превращается в Екатерину Клепову. Деревенскую загорелую девчонку.

Жили они очень трудно, хотя Ольга и работала на ферме. Работала, но денег ей практически не платили. Такой бардак был тогда во всей России! Я все правильно рассказываю?

— Ну да, правильно! — засияли глаза у воскресшей «наследницы». — Я же не знала, что я — Козельская и что у меня есть сестра. Да я вообще ничего такого не помнила! И считала Ольгу своей матерью. А потом ее сестра, с которой они так долго хранили молчание, как-то перебрала лишнего и рассказала мне всю правду.

— И что?

— Ничего! Просто я стала ее искать — свою сестру.

— И когда ты ее нашла? — спросила Глафира.

— Да вот, буквально на днях…

— Глафира, у вас тут есть чай? — спросил Гурьев и, достав большой носовой платок, промокнул им взмокший лоб. — Так хочется чайку или…

— Может, приготовить свежий апельсиновый сок со льдом?

— Знаешь, это даже еще лучше!

Дмитрий прошел к двери, достал ключи и крепко запер ее. Потом вернулся в свое кресло и улыбнулся так, что даже Лизе стало не по себе. Она вдруг почувствовала, что и дверь он запер неспроста, и потеет так он тоже от перевозбуждения… Что-то с ним творится! Неужели он так переживает по поводу того, что теперь эта злосчастная «перечница» уплывет прямо из его рук? Но почему? Разве эта девица откажется продать ее ему? Особенно если узнает, сколько она стоит? Было бы из-за чего так переживать!

Женя Козельская смотрела на него с каким-то странным видом, словно тоже чего-то ожидая.

— А вы зачем заперли дверь? — наконец спросила она.

— Это частное адвокатское бюро, и двери всегда должны быть заперты. Вы не представляете себе, леди, каких только тайн не слышали эти стены! К тому же не забывайте, что вы теперь — единственная наследница Козельских. Может, за вами следят?

— А… Понятно. Тогда все правильно. Козельская… Вообще-то фамилия Козельская мне не очень-то нравится, — призналась Женя. — Прямо какая-то… животная, козлами пахнет.

— А Клепова вам больше нравилась? — спросила Лиза, еще не разобравшись, как ей относиться к этой особе. А вдруг она — самозванка?

— Нет, и Клепова тоже… некомпотно.

— Дмитрий, история, которую ты рассказал, фантастическая, это правда. Но она вполне могла иметь место. Вопрос в другом: зачем девушке понадобились мы, юристы?

— Так я же хочу получить свое наследство! Я все узнала — что моя семья была богатой, что после смерти бабки остались какие-то украшения, не говоря уже о квартире, ювелирных магазинах моей сестры и деньгах! Я оплачу вам все расходы, только помогите мне вступить в права наследства.

— Но если ты, Женя, на самом деле приходишься настоящей родной сестрой погибшей Сони, то тебе надо будет это доказать.

— Я готова. Дмитрий сказал мне, что следует сделать анализ ДНК, чтобы сравнить с ДНК моей сестры. Я на все готова!

— Но и это еще не все, — продолжала Лиза. — Ты вообще-то знаешь, что случилось с твоей сестрой?

— Да, она погибла.

— И ты в курсе, при каких обстоятельствах это произошло?

— Понимаете, получилось так: я узнала о том, что у меня есть другая семья и сестра, совсем недавно, и прямиком отправилась в Масловку, откуда пошли родом Козельские. Приехала я туда и стала выяснять, где живут мои родственники. Оказалось, что последняя моя родственница, двоюродная бабка Зоя, умерла в прошлом году. Это я услышала от соседки, Клавдии Никифоровны. От нее-то я и узнала, что буквально несколько дней тому назад умерла и моя сестра, проживавшая в городе.

— А раньше ты не знала, что Соня живет в городе? — Глафира смотрела на нее в упор прищуренными глазами, не будучи в силах как-то сдержать полыхающее во взгляде недоверие.

— Хорошо, я вам признаюсь. Да, я узнала о существовании своей сестры еще в прошлом году. — Женя повернула голову и посмотрела на Гурьева. — Да, это так. И не смотрите на меня, как на врушу! Просто мне неприятно было в этом признаваться. Представляете, я приехала, нашла ее, увидела, как она живет, на какой машине ездит в свои магазины, как сверкают кольца на ее пальцах…

— И что? Ты подошла к ней, познакомилась?

— Я хотела. Я долго торчала в дверях ее магазина, а она в это время стояла за прилавком вместе с продавщицей, и они о чем-то беседовали. Потом ко мне подошел охранник и спросил — почему я не вхожу в магазин, чего я жду? Я сказала, что это не его собачье дело. Еще я подумала о том, что это у меня могла бы так удачно сложиться жизнь и мне бы достались деньги моей бабки.

— Какие деньги? — быстро спросила Глаша.

— Какие деньги?! — всплеснула руками Женя. — В Масловке соседка рассказала мне, какой богатой была моя бабка, а уж о прабабке-то и говорить не приходится! Бабкин муж был генералом и привез в свое время из Германии целый эшелон трофейного золота и бриллиантов, ну, там картины еще всякие… Словом, хотела я подойти к Соне и представиться — мол, это я, твоя сестра Женечка, помнишь меня? Но она вдруг сама ко мне подошла. Словно мысли мои прочитала! Она была в каком-то невероятно красивом серебристом костюме, такая вся на шпильках, в духах и туманах, а серьги ее до сих пор стоят у меня перед глазами… Я уже открыла было рот, чтобы сказать ей, кто я такая, но она вдруг попросту взяла меня за шиворот и чуть не столкнула с крыльца!

— А как ты была одета — вот так же, в этой блузе и дырявых джинсах? — хохотнул Гурьев.

— Ну и что? Как хочу, так и одеваюсь!

— Что было потом?

— Я поняла, что выбрала не самое лучшее время для признания в наших с нею родственных связях. Конечно, я разозлилась…

— Ну и?.. — Глафира буквально сжигала ее взглядом. — Что было потом? Ты поехала в Масловку и сказала соседке бабки Зои, что Соня умерла?

— Никому я ничего не говорила! Зачем мне это надо, если Соня тогда была жива? — вспыхнула Женя.

— Успокойся. Вот видишь, Глаша принесла нам сок со льдом…

— Вообще-то я принесла сок сто лет тому назад, — огрызнулась Глаша, еще не угадавшая, что именно происходит и какая роль отводится лично ей в этом спектакле.

— Спасибо, конечно, я с удовольствием выпью сок.

— А хочешь, я расскажу тебе, — обратился к ней Гурьев, усаживаясь на подлокотник кресла, в котором сидела Женя, — что было с тобою дальше?

— Ну, валяйте…

— Вообще-то двадцатипятилетней девушке вести себя так развязно, пытаясь выдать себя за подростка, — это просто смешно! — не выдержала все-таки Глафира.

— Но я так себя ощущаю… И я совсем не чувствую своего возраста, — произнесла Женя фразу, которая куда больше подошла бы более зрелой даме.

— Так я могу продолжить? — спросил Гурьев неестественно высоким голосом.

— Валяйте, — повторила свой ответ Женя, глядя Глафире прямо в глаза и явно провоцируя конфликт.

— После того как твоя сестра чуть не спустила тебя с крыльца, ты разозлилась на нее не на шутку. Однако здесь я должен сделать небольшое отступление, чтобы кое-что разъяснить. Я просто уверен, что, узнав, что Женя приходится родной сестрой Сони и что она могла бы стать (не вмешайся в ее судьбу приемная мамаша) наследницей крупного состояния, она обратилась к юристу, чтобы выяснить, можно ли еще что-то сделать для того, чтобы заполучить себе часть наследства. И вот тут выяснилось, что доказать свое родство без наличия каких-либо документов проблематично. Разве что по ДНК, анализ которой подтвердил бы, что Женя и Соня родственницы, и только! Но каким образом Женя смогла бы претендовать на бабкино наследство, когда Соня уже вступила в эти права, и давно, к тому же еще и на вполне законных основаниях! Думаю, что юрист объяснил Жене на пальцах, что ничего-то у нее выиграть на суде не удастся. Если же прибавить к этому сначала ее подсознательную злость на сестрицу, которая заграбастала себе все и прожила жизнь счастливой наследницы, да плюс еще и подогревшую это чувство неприязни сцену в ювелирном салоне, где Соня, как выяснилось, чуть не спустила ее с крыльца, то есть проявила себя во всем своем ледяном блеске высокомерия, то можно понять, какие мысли и чувства охватили Женю сразу после этого случая. Да она просто возненавидела свою сестру люто, что называется, насмерть… Вероятно, ночи не спала, думала, как ей отомстить. Но потом поняла, что это не так-то просто — устранить сестру… — сказал холодноватым тоном Дмитрий.

— Алло, что вы такое говорите?! Кого это я решила устранить?!

— Сначала — никого, это верно. Тебе надо было все хорошенько обдумать. Но возвращаться в деревню к женщине, которую ты так долго считала своей родной матерью, тебе не хотелось. Что там тебя ожидало, кроме коров, огорода, сверстников-алкоголиков и деревенской скуки? Ты увидела, как шикарно живет Соня, и тебе захотелось такой же жизни. И ты поехала в Москву. Так, просто — попытать счастья. И тебе повезло: ты встретила там мужчину, правда, не совсем молодого, но вполне приличного. И он поселил тебя у себя в квартире. Квартира была маленькой, зарабатывал он, театральный гример (его имя, кстати, Александр Волков), немного, но тебе нравилась сама Москва с ее масштабами, и ты почувствовала в себе силы завоевать этот город. Пусть не сразу, но все равно — завоевать!

Даже Лиза — и то испугалась этой уверенности, звучащей в его голосе. Казалось, Гурьев бредит или все-таки просто фантазирует, валяет дурака.

— Откуда вы все это знаете?! — Женя медленно поднялась с места и направилась к двери. Но потом, вероятно вспомнив, что она заперта, растерянно оглянулась. — Мне надо в туалет, — сказала она.

— Я провожу тебя, — предложила Глафира. — Но только сбежать тебе оттуда не удастся.

Глафира, пока что еще не понимая, куда гнет Гурьев, решила на всякий случай поддержать его.

Женя вновь уселась в кресло.

— Отпустите меня, вы не имеете права держать меня здесь!

— Нет, сначала ты дослушаешь эту преинтереснейшую историю… Итак! В доме твоего любовника, Саши-гримера, имелся, само собой, компьютер. И вот как-то раз, прогуливаясь по Сети и цепляясь за самые разные, но связанные между собой сайты, ты набрела на фамилию Козельская. Причем набрела настолько удачно, что потом долго не могла прийти в себя, верно? Речь в этом сайте шла, конечно, не о Козельских, а об известной в свое время актрисе, певице Надежде Северовой. У ее внучки, кажется, брали интервью, и она рассказала, что ее бабушка стала жертвой своей же собственной кухарки. Что некая Наталья Козельская, много лет проработавшая у Северовой кухаркой, в один не прекрасный день ограбила свою хозяйку, унесла все ее драгоценности, среди которых были бесценные золотые табакерки, купленные неким родственником (членом царской фамилии) одного из воздыхателей Северовой в магазине, принадлежавшем французской шпионке мадам Обер-Шальме. В интервью внучка Северовой призналась, что интересовалась этой историей и даже пыталась разыскать следы этой кухарки, но так и не нашла их.

Тогда ты, Женя, написала письмо в одну поисковую службу, где слезно просила разыскать твоих родственников, ведущих свой род от Натальи Козельской, родом из деревни Масловки Саратовской области, и вскоре получила ответ. В нем говорилось, что Наталья Козельская в свое время вышла замуж за генерала Скоробогатова, вовремя ушедшего в отставку и переехавшего из Москвы в провинциальный Саратов… В Интернете ты нашла и еще одну, не менее полезную для тебя информацию, а именно — документальный очерк одного саратовского журналиста-краеведа, если можно так сказать, который утверждал, что генерал Скоробогатов приехал в город не в пассажирском поезде, а в товарняке, набитом немецкими трофеями. И он сам, лично, на протяжении всего пути от Москвы до Саратова охранял «свое» добро! Никто не знает точно, что именно он вез в этих вагонах, но я недавно нашел некоторые интересные сведения о том, в каком количестве после войны вывозились из Германии трофеи и что именно больше всего интересовало военачальников-победителей. Вот послушайте, — и Гурьев, достав из кармана листок с отпечатанным на нем текстом, принялся читать: — «В январе 1948 года оперативники МГБ провели обыски на квартире и даче Жукова и обнаружили там 194 предмета ценной мебели, 483 шкурки пушных зверей, 4 тыс. метров ткани, 44 ковра и гобелена, 55 музейных картин, 7 ящиков с хрусталем и фарфором и большое количество богато изданных книг на немецком языке, которым ни маршал, ни его близкие не владели.

Начальник госбезопасности в советской оккупационной зоне, будущий председатель КГБ Иван Серов, поселился в бывшем особняке Геббельса. Используя свою власть, он распорядился не сдавать в казну 80 млн. рейхсмарок, найденных в подвалах рейхсбанка, и, пока эта валюта еще имела хождение, успел бесконтрольно потратить 77 миллионов «на оперативные нужды».

Член Военного Совета (политкомиссар) Группы советских войск в Германии генерал-лейтенант Константин Телегин получил 25 лет лагерей за то, что отправил на свою родину, в Новосибирскую область, целый эшелон трофеев.

Видимо, «посылка» была не первой, поскольку следователи изъяли у него 16 килограммов изделий из серебра, 218 шерстяных и шелковых отрезов, 21 охотничье ружье, старинный фарфор, французские и фламандские гобелены XVII–XVIII веков.

У генерал-лейтенанта Владимира Крюкова и его жены, певицы Лидии Руслановой, конфисковали два «Мерседеса» и «Хорьх-951» (такой же, на каком ездили Геринг и Розенберг), 132 картины русских художников, ранее похищенных нацистами из советских музеев, 107 килограммов серебряных изделий, 35 старинных ковров, бриллианты, гобелены, антикварные сервизы, меха, мраморные и бронзовые скульптуры, 312 пар обуви, 87 костюмов, а также… 78 оконных шпингалетов, 16 дверных замков и 44 велосипедных насоса!»

Гурьев обвел присутствующих выразительным взглядом и продолжил:

— Понятное дело, что интересующий нас генерал Скоробогатов было поскромнее, однако и его трофеи тоже исчислялись вагонами. Вполне вероятно, что и табакерки эти были привезены им, скажем, из Дрездена или из Берлина, а вовсе не были украдены Натальей Козельской. В любом случае такое обилие информации, касающейся семейства Козельских — Скоробогатовых, не могло оставить тебя, Женечка, равнодушной. Ты спала и видела, как бы все это присвоить! Но для того, чтобы разработать план, тебе требовалось вначале определиться с количеством родственников, которые могли бы в случае смерти твоей родной сестры Сони претендовать на наследство…

— Послушайте, выпустите меня отсюда немедленно! — Женя вскочила и теперь стояла посреди комнаты, бросая взгляды поочередно то на умолкнувшего Гурьева, то на Лизу и Глафиру. — Что за бред вы несете?! Я обратилась к вам за помощью, потому что узнала: вы самые лучшие в городе юристы и именно вы помогли найти убийцу моей сестры…

— Глупости, убийца твоей сестры сама выдала себя тем, что оставила в своем шкафу яд, — возразил ей Дмитрий. — Говорю же, сядь и успокойся! Дай мне дорассказать эту историю. Согласись, она достойна того, чтобы по ее мотивам снять неплохой детектив.

Женя бросила на него взгляд, полный ненависти:

— Да? Ну и что тут такого?! Я действительно хотела получить причитающуюся мне по наследству долю, но для этого я вовсе не собиралась убивать Соню! Мне надо было подгадать, выбрать такое время, чтобы моя сестрица была готова к встрече со мной… И я уверена, что, останься она в живых, мы непременно встретились бы и она, узнав во мне свою погибшую сестричку Женечку, обрадовалась бы и с радостью поделилась бы со мной…

— Продолжаю, — перебил ее Гурьев. — Итак, тебе надо было определиться, есть ли, помимо тебя, другие наследники первой очереди. Понятное дело, что других сестер, а также братьев и прочих родных у Сони не было. И получалось, что ты — единственная ее родственница. Но на всякий случай ты решила это проверить и поехала в Масловку. Придумала историю, будто твоя сестра уже умерла, мол, пусть все родственники приедут на похороны. И Клавдия Никифоровна объяснила тебе, что из всех родственников у Сони осталась одна-единственная тетка — Валентина, которая всю свою сознательную жизнь прожила в далеком Сургуте. Понятное дело, что в случае смерти Сони она не сможет приехать, даже и на похороны, да и вообще они с Соней не общались. А вот появление в течение полугода (срок, когда можно вступить в права наследства) после смерти Сони ее родной сестры, единственной, по сути, прямой наследницы, заставит прокурорских работников задуматься — а не эта ли сестричка отправила Соню на тот свет? Уж больно мотив подходящий! Тебе было страшно, очень. Тем более если ты разрабатываешь план убийства, рассчитывать можно только на себя. Значит, тебе нужно было приехать в Саратов лично и своими же собственными руками убить сестру. Этот план тебе никак не подходил — именно из-за опасности стать первой подозреваемой в убийстве. И потому ты задумала и разработала очень сложный план, но в результате ни один человек не подумал бы на тебя…

— Да, история на самом деле интересная… Только, когда вы выпустите меня отсюда, я сразу же обращусь в милицию! У вас тут что, клуб писателей-криминалистов, развлекающихся чтением вслух собственных книг?! — Женя, утонув в кресле, нервно крутила ступней. — Я вам одним своим видом подсказала новый сюжет?

— Знаешь, если бы я был писателем, то в жизни бы не придумал то, что задумала ты!

Итак. Тебе надо было сделать так, чтобы незадолго до ее кончины в окружении Сони оказался очень близкий ей по крови и по духу человек, на которого в случае смерти Сони и можно было бы повесить всех собак. Ну, чтобы все-все указывало на то, что именно этот человек был заинтересован в смерти Сони в первую голову, и наследство тоже должно было бы «обрушиться» именно на него. А поскольку родственница была одна, то и выбирать тебе как бы особенно и не приходилось.

— Неужели ты поехала в Сургут?! — Глафира прикрыла рот рукой, словно сказала нечто страшное, непозволительное, из-за чего можно испугаться до смерти.

— Да, она поехала в Сургут, разыскала там свою нетранспортабельную тетку Валентину, между прочим, молодую еще женщину. Всего-то на два года старше ее, поскольку Лидия Козельская, бабка Сони и Жени, родила свою младшую дочь в 1983 году в возрасте тридцати восьми лет. К тому же Валя была серьезно больна и нуждалась в постоянном уходе. Женя убедила Валю в том, что она — это она, Женя, ее живая и вполне здоровая племянница (а убеждать особенно-то и не пришлось, поскольку Женя удивительно похожа на свою мать Марию, утонувшую в «Бирюзовых далях»), и предложила Вале свою заботу. Забота же эта заключалась в том, что Женя, как бы потрясенная тяжелым состоянием своей молодой тетки, решает отправить ее в санаторий «Кедровый лог», где ей подлечат… читаю, — Гурьев достал еще один листок из кармана, при этом у Лизы глаза округлились от удивления: — «Болезни опорно-двигательного аппарата, нервной системы, органов пищеварения, мочеполовой системы, органов дыхания, нарушения обмена веществ и эндокринной системы, сердечно-сосудистые заболевания»… Здесь уместно задать вопрос: откуда у Женечки нашлись деньги на поездку в Сургут и на претворение ее плана в жизнь? Так откуда же у тебя были деньги?

— Вы — сборище идиотов, и я непременно обращусь в милицию! — прошипела Женя.

— А деньги Жене дал — якобы на «дорогостоящее лечение» — влюбленный в нее Саша, ее любовник-гример. Продал машину, оставшуюся ему в наследство от отца, отдал Жене деньги. И наша героиня действительно посадила свою тетку Валентину в такси и повезла ее в санаторий «Кедровый лог». Устроила ее в хороший номер, провела с ней почти весь день, помогая освоиться, а на следующий день поехала в Сургут, нашла там нотариуса и договорилась с ним о том, что привезет его в санаторий, чтобы там составить генеральную доверенность от имени тетки на свое имя.

Документ был подписан прямо в машине нотариуса, в лесу, неподалеку от санатория. Под дулом пистолета!

— Она все равно была не жилец, и, сколько бы денег в ее лечение ни вкладывали, толку бы все равно не было, — вдруг произнесла Женя. — А нотариус эта, баба такая… Вы бы видели ее кабинет! Разве что стол не из золота был сделан! Нахапала, сука…

— Что ты с ними сделала? С обеими — с теткой Валентиной и нотариусом?

— Застрелила. Пистолет был с глушителем, так что в санатории никто ничего не услышал. Я потом гонорар, который пообещала нотариусу, прямо ей в рот засунула. Пусть подавится! И вот ведь не побоялась баба эта поехать в лес, понимала же, что больная тетка подпишет доверенность под моим давлением! И я подумала тогда, что она в своей жизни и не такие сделки совершала. Уже нажилась она так, что хватит с нее… Словом, мне не было ее жалко. Ну, нисколечко.

— А пистолет-то откуда?

— У Саши был. Тоже от отца остался. Да сейчас пистолет найти — как два пальца…

— Что было потом?

— Ничего. Спрятала трупы в кустах, отряхнулась, вышла на трассу, остановила машину и вернулась в Сургут. Пожила тихонько пару дней в квартире Валентины. Поняла, что к ней никто не приходит, никто ей не звонит и что она вообще никому-то на этом свете и не нужна была. Стало быть, ее не скоро хватятся. Хотела ее квартиру продать, ведь доверенность у меня на руках была, да побоялась, что привлеку к себе внимание. Я долго думала, как мне поступить, пока не нашла в обувной коробке тетки все ее сбережения. Не так уж много там и было, но все-таки… Вообще-то в ее квартире стояла такая вонь от всех этих мазей и примочек! Она же еле передвигалась. Повсюду грязь страшная… Если бы я решила продать ее квартиру, то пришлось бы сначала привести ее в порядок, да и пожить там какое-то время, пока не найдутся покупатели. Словом, решила я не тратить время, не рисковать, а прямиком приехала в Саратов, к сестричке…

— Стоп! — И тут Гурьев взял свой коричневый, из мягкой кожи, портфель, положил его на стол, открыл его и принялся доставать оттуда какие-то предметы. Бутылочки, коробочки, пакетики… Потом он собрал все это в кучку, сгреб в ладони и протянул Жене: — Давай-ка, покажи, как ты это делала! Каждый день. Каждое утро. Покажи, как ты каждый раз готовилась к своей роли!

Лиза, уже начавшая догадываться о том, что тут происходит, не отрывая глаз наблюдала, как изменилось выражение лица Жени, когда Гурьев предложил ей проделать то, в чем она уже набила не только руку, но и, что называется, ногу… Казалось, что Женя и сама испытывает определенное удовольствие от того, что ей представляется возможность блеснуть перед ними своими талантами. Ведь прежде она ни единой душе не могла открыться и продемонстрировать свои способности.

— Глаша, принеси, пожалуйста, девушке зеркало, — попросил Гурьев.

Через несколько минут, внимательно глядя на себя в зеркало, Женя, использовав коробки с гримом и надев парик, превратилась… в Валентину. За какие-то пять-десять минут! Она быстрыми ловкими движениями нанесла на лицо паутину коричневых линий, и оно словно вытянулось, приобрело совсем иную форму! Несколько штрихов кистью — и готовы «ожоги» и прочие неровности «обожженной», не знавшей кремов и ухода кожи.

— Дима, как ты догадался?!

— Я нашел под ванной клочок бумаги, на котором типографским способом было написано — «Grimige». Это наша, отечественная фирма, выпускающая театральный грим. И там же, под ванной, лежала небольшая коробка с крупными валиками, скатанными из ваты, которыми наша героиня набивала свои чулки и носки, чтобы придать им форму воспаленных, распухших суставов… Положить на столик в своей комнате препараты, которыми лечат артрит и другие болезни суставов, не составило для Жени большого труда. Но она допустила множество проколов! К примеру, она время от времени машинально делала порывистые движения, как совершенно здоровый человек. Основные «ляпы» Женя сделала, правда, уже после того, как я все узнал, побывав в Москве и в Сургуте. И мне было смешно слышать, как она вместо названия «Барсовая гора» — а это одна из самых известных достопримечательностей Сургута! — говорит про нее «Барсучья». А когда я плавно перевел разговор на музеи и спросил, есть ли в Сургуте музей, она тоже не могла мне ничего вразумительного ответить. А ведь Валентина, когда она была еще в состоянии двигаться, работала… смотрительницей музея!

— Гад, — спокойно резюмировала Женя. — Но все равно мне многое удалось! Соня сразу, сразу приняла меня и поверила в то, что я — Валентина, ее больная тетка. Она жалела меня, покупала мне лекарства, делала массаж, но массировала все, что угодно, только не «воспаленные суставы». Она знала, что любое прикосновение к ним доставит мне невыносимую боль! Я очень даже хорошо справлялась со своей ролью! Просто прекрасно! К тому же я появилась у нее в самый подходящий момент ее жизни, когда она была сломлена. Унижена — от нее ушел любимый человек. Не знаю, поверите вы мне или нет, но мы планировали с ней… убийство Веры Клец! И это забавляло меня. Мне казалось, что мы с ней и в самом деле настоящие близкие люди, сестры… Иногда мне казалось, что я не смогу убить ее, что это просто невозможно, ведь я к ней так привязалась… Но имело место одно обстоятельство нашего совместного проживания, которое придавало мне сил и настраивало меня против Сони. Это ее высокомерие! При всей ее доброте! Я понимала, что нужна ей только до тех пор, пока она не совершит задуманное. А потом она бы меня, скорее всего, убила. Как свидетельницу ее безумств. Я была уверена, что после убийства Веры она бы пришла в себя и ужаснулась тому, что совершила.

— Значит, это была Сонина сулема? — спросила Лиза.

— Да, она тоже досталась ей в наследство от бабки. Вот так мы долгими вечерами и планировали убийство Веры. Разыгрывали страшные сцены ее смерти. Но Соня очень боялась, что ее вычислят, поэтому все тянула, тянула… Хотя попытки все же были. Она подмешала сулему в холодный кофе, проникнув в кабинет Веры. А потом, совершив это, сходила с ума от страха! А когда узнала, что Вера жива, вздохнула с великим облегчением. Были еще попытки, наивные, детские — банка с водой, сброшенная на голову Вере, неудавшийся наезд… Нет, я считаю, что ревность, месть сопернице — все это ничтожные мотивы по сравнению с моими.

И только представьте себе мои чувства, когда однажды Соня позвала меня в ванную комнату и показала тайник! И я увидела эти невероятные по красоте и стоимости табакерки, броши… С ее стороны это был жест полного доверия. И тогда я поняла, между прочим, что теперь-то я точно обречена. Если еще одна попытка убить Веру окажется удачной и Вера умрет, то и мне тоже не жить. Надо было действовать! Тем более что все как бы само собою складывалось в мою пользу. То есть мой план мог сработать в любую минуту. Я подлила сулему в вино, Соне — лошадиную дозу, но и мне самой тоже пришлось принять яд… Правда, сделала я это, лишь убедившись в том, что Сонина соседка Люба нас уже увидела — ослабленных. Потому что лежать несколько дней с сулемой в желудке — сами понимаете… Ну а дальше все и вовсе пошло как по маслу. Главная моя задача заключалась в следующем: убедить всех в том, что я не собираюсь принимать наследство! Пусть меня посчитают идиоткой, зато я останусь вне подозрений. И, по-моему, я вела себя вполне правильно.

Глафира подумала, что она впервые чувствует себя настолько отвратительно. Вероятно, и Лиза переживала далеко не самые хорошие минуты. Получалось, что, пока они вяло допрашивали свидетелей и барахтались в каких-то нестыковках, убийца был постоянно рядом и хохотал им в лицо! А вот Гурьев, не сказав никому ни слова, сразу же отправился в Сургут и выяснил, что настоящая Валентина Козельская исчезла! Вместе с нотариусом. Видимо, весь шум поднялся именно в нотариальной конторе, откуда нотариус Тамара Владимировна Ванеева отправилась на встречу с гражданкой Козельской в санаторий «Кедровый лог» — и не вернулась. Может, нашлись свидетели, подтвердившие, что они видели, как молодая женщина вела под руку новенькую пациентку по территории санатория к машине, похожей по описанию на машину Ванеевой, и что они сели в эту машину и выехали по направлению к лесу… Может, и трупы уже нашли? И никогда никто не вычислил бы убийцу всех этих трех женщин, если бы Гурьев не отправился в Сургут!

— Скажи, Дима, как ты вообще ее нашел?!

— Встретил в лифте того подъезда, где проживала Соня Козельская и где последнее время жила ее «тетка Валентина». Мы с ней вроде бы случайно познакомились, и я, услышав трогательную историю провинциальной девушки, родной сестры покойной, предложил ей свои услуги юриста.

— Ты караулил ее все это время у Сониного дома? — спросила Лиза с легкой досадой в голосе.

— Конечно! Должна же она была появиться в своей новой, принадлежавшей теперь уже ей по закону, квартире в новом качестве — будущей хозяйки. Соседям она наплела бы, что дверь ей открыла тетка Валентина, которая как раз в это время «собирала вещички», чтобы освободить квартиру. Откуда бы Вале знать, как отнесется к ее присутствию в квартире новоявленная племянница — Женечка? К тому же если рассуждать логически, то должна же была Женя Козельская убедиться в том, что ее родственница не прихватила с собою Сонино добро! Да и вообще, не в гостиницу же ей было идти! К тому же после того, как придурковатая «Валентина» показала нам тайник, ей надо было перепрятать драгоценности, а их исчезновение свалить все на ту же тетку. Так, Женечка?

— А вы еще не передумали купить у меня этот прибор для пряностей? — усмехнулась «Валентина».

— Знаешь, ты просто отлично сыграла свою роль! С самой первой минуты, как встретила меня в лифте, ты играла блестяще. Так достоверно изобразить, что ты видишь меня в первый раз! Ты вела себя потрясающе естественно. Да у тебя просто дар перевоплощения! — воскликнул Дмитрий. — Но не проще ли было бы не заговаривать со мной, «не заметить» меня?

— Не проще. Да и вернуть мой собственный тембр голоса тоже было не просто. Но, с другой стороны, мы все, по материнской линии, похожи… И это облегчало мою задачу. А обратилась я к вам по той лишь причине, что вы показались мне лицом заинтересованным, в вас я увидела своего первого покупателя. Я продала бы вам эту «перечницу» и на эти деньги начала бы новую жизнь. Когда я еще продала бы другие ценности — неизвестно. Да и опасно все это. Мне нужен был такой человек, как вы, Гурьев, чтобы с вашими связями найти и других солидных покупателей — за границей. Вот и весь расчет! К тому же я была уверена в том, что вы меня не узнаете. Как не узнали меня эти женщины — ваша жена Лиза и Глафира. И что теперь будет? — Глаза ее погасли, а уголки губ словно опустились. Видно было, что Женя тяжело переживает свое поражение. — Что? Вы меня сдадите? Или мы все-таки договоримся?

Ее явно только что осенила эта новая идея, и мгновенно лицо Жени изменилось, глаза ее засверкали.

— Ну же, соглашайтесь! Я дам каждому из вас по табакерке — и разойдемся! Все равно же теперь все пошло прахом, и все мое имущество перейдет в руки государства… Это то, чего я боялась больше всего.

— Я рад, что ты не успела перепрятать коллекцию, — сказал Гурьев изменившимся голосом. — Тем более что наследница-то есть…

— Что?! Как это?!

Гурьев подошел к окну и пригласил всех присутствующих последовать его примеру. Там, за окном, был разбит небольшой сквер, и на скамейке сидела женщина. Неопределенного возраста. Стриженые каштановые волосы, темные очки, серый костюм и туфли-лодочки.

Женя резко отшатнулась от окна и закрыла лицо руками.

— Нотариус Ванеева умерла на месте, а вот тетя твоя, Валентина Козельская, осталась жива: ты ее только ранила! Их обеих быстро обнаружили. К счастью, нашлись такие люди, я имею в виду врачей из «Кедрового лога», которые приняли горячее участие в судьбе этой несчастной женщины. Ведь ей всего-то двадцать семь лет! Я очень надеюсь, что, когда утрясутся все формальности и Валентине удастся наконец получить Сонино наследство, она с умом распорядится им и в первую очередь займется своим здоровьем. А уж я ей лично в этом помогу, будь спокойна! Ну что, Женя-Женечка, хочешь с ней встретиться с глазу на глаз? Прямо сейчас? Здесь?

— Не-е-ет!!!! — закричала Женя. — Пожалуйста, не надо…

— Хорошо, как хочешь.

С этими словами Гурьев подошел к Жене и незаметным ловким движением защелкнул на ее запястьях наручники. После чего достал телефон и принялся кому-то звонить…

Когда остановится сердце

Все события, происходящие в романе, вымышлены, любое сходство с реально существующими людьми случайно.

1. 2010 г. Григорий, Ольга Дунай

— Ты не истери, сядь, успокойся, выпей, наконец, холодной воды… Ну и что, что не тебе дали эту роль? Ты прекрасно знала, какой жизнью живут актрисы, сама выбрала себе свой путь, сама видела, что не всегда у твоей матери было все гладко, представляешь себе, каково это — быть невостребованной… в начале карьеры… Но меня-то ты, обыкновенного строителя, не послушала, погналась за славой, захотела стать такой же, как твоя мать, — богатой и знаменитой, и что в конце получила? Сплошное разочарование… Между прочим, смею тебе напомнить, что не все еще потеряно! И ты можешь еще поступить в любой технический или гуманитарный вуз…

— Па!!! — Оля швырнула в него одну из десяти разложенных на кровати юбок. Плиссе, гофре, отделанные кружевом, короткие джинсовые, длинные шелковые, пышные шифоновые, всех цветов радуги…

Это был уже не первый разговор отца с дочерью, но на этот раз он проходил особенно нервозно и как-то серьезно. Конечно, тот факт, что дочке в ее двадцать с небольшим не дали роль, о которой она грезила, не смертельный. С ее-то внешними данными и талантом, который она унаследовала от матери, у нее еще будут роли. Но вот почему-то именно сейчас Григорий стал замечать, как Оля просто на глазах начинает превращаться в маленького капризного монстра, которому надо подать все и сразу.

— Пойми, ты уже взрослая и моих денег все равно не хватит на то, чтобы тебе дали главную роль… Я имею в виду, что я не в состоянии стать спонсором какого-нибудь фильма, чтобы иметь право ставить условия… Возможно, на будущий год у меня и появятся лишние деньги, которые я смог бы вложить в какой-нибудь кинематографический проект. Но только не сейчас.

— Конечно, ты же купил своей новой жене дом в Испании, откуда же у тебя возьмутся деньги?!

— Во-первых, сейчас дома в Испании подешевели, и эта цена по сравнению со стоимостью фильма просто смехотворна. Во-вторых, не забывай, что только благодаря ее отцу я получил эту строительную фирму… Не знаю, как ты, но я очень благодарен Ксении за все, что они с отцом для нас сделали. Оля, еще раз прошу тебя, одумайся, успокойся. Вот увидишь, пройдет еще немного времени и какой-нибудь режиссер или продюсер, который случайно увидит несколько кадров того, первого сериала с твоим участием, заметит, вернее, вспомнит тебя и сразу же позвонит. К тому же ты не забывай, что и у режиссеров и продюсеров есть какие-то свои личные пристрастия, симпатии, наконец, любовницы среди актрис. Ты же не маленькая девочка, ты должна все понимать.

— Хочешь сказать, что моя мама спала с режиссерами фильмов, в которых она снималась? — Глаза дочери блеснули холодным блеском презрения, и Григорию снова стало не по себе.

— Оля, не передергивай. Ничего такого я не думаю. Твоя мама была очень одаренной актрисой, и многие фильмы снимались именно под нее, ты это прекрасно знаешь. Поэтому ей не надо было спать, как ты выражаешься, ни с кем… Она была звездой.

— Пап, но я ведь — точная ее копия, и играю я не хуже, тогда почему меня не зовут? Не приглашают? Играть в театре — это, конечно, неплохо, но мне никто не даст там главную роль, понимаешь? Никто. Я так и буду там постоянно играть служанок или девушек из толпы. И вообще, в кино-то прославиться легче, согласись. Экран — это такая волшебная вещь… Люди смотрят на тебя, и им кажется, что они тебя знают давно и что ты для них — близкий человек.

Оля вздохнула. Тряхнула своими темными кудрями и подняла на отца ясные карие глаза с черными точками зрачков. Григорий вдруг почувствовал себя как-то нехорошо, словно на него взглянула Людмила, его погибшая жена, — настолько они с дочерью действительно были похожи.

— Приведи в порядок комнату, а заодно и мозги, — посоветовал он ей. — И не переживай так. Вот увидишь, все образуется. И постарайся не зацикливаться на том, что вы с мамой похожи. Не надо. Иди своей дорогой, ищи свои роли и не старайся на нее походить в манере играть…

Он знал, что говорил. Ольга целыми днями смотрела фильмы с участием матери, весьма эмоционально комментировала ее игру, то восхищаясь, то откровенно насмехаясь над отдельными сценами, что выводило его из себя. Словно она и теперь, после смерти матери, продолжает ревновать к ее, как ей тогда казалось, успешной судьбе. Иногда ему так и хотелось ей сказать: «Оля, не оглядывайся на мать, ты же знаешь, как она закончила свою жизнь, поэтому иди вперед и думай только о будущем. И играй так, как чувствуешь ты, а не так, как играла бы твоя мать. Ты — другой человек…»

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказала Ольга. — Сравниваешь меня с мамой.

И даже эта фраза была произнесена ею ревностно, как если бы между ними продолжала стоять Людмила. На самом же деле дело было не в ревности, а в другом, более опасном чувстве — Оля попросту завидовала матери даже после ее смерти. Ведь фильмы с ее участием шли постоянно то на одном, то на другом канале, да и эта история в Поварове, которая первые месяцы освещалась в прессе едва ли не каждый день, значительно подогрела интерес зрителей к Людмиле Дунай — роковой красавице, успешной актрисе, погибшей при таких странных обстоятельствах…

Григорий и сам не мог понять, как могло случиться, что он, человек больше всего на свете ценящий душевное спокойствие, женился на женщине, с которой по определению не смог бы прожить и дня без того, чтобы не приревновать. Где были его глаза, когда он делал ей, настоящей красавице и студентке кинематографического вуза, предложение? Разве он тогда не мог предвидеть, каким будет этот брак? И что вокруг молодой жены постоянно будут виться мужчины? Звонки, письма, записочки, опасное ожидание на лестнице в надежде получить автограф… Что она будет часто отсутствовать — репетиции, спектакли, съемки, гастроли, вечеринки? Для кого-то это просто голые слова, а для Григория жизнь с Людмилой была настоящей пыткой и наслаждением одновременно. За счастье обладания красивой девушкой ему приходилось расплачиваться постоянно. Иногда, когда она все же проводила вечер дома, готовила ли ужин или просто играла с кошкой, его охватывало чувство настоящей щенячьей радости, и ему, взрослому мужику, хотелось ходить за ней по пятам или не отпускать ее руку, словом, ему просто необходим был физический контакт, словно он подсознательно всегда боялся, что она вырвет эту самую руку и сбежит от него, растворится в толпе поклонников и никогда к нему, обыкновенному парню, не вернется.

Первые годы их брака они снимали комнату на Цветном бульваре, в старом желтом доме с грязноватыми потеками под крышей, вонючими внутренними дворами с живописными помойками. Когда же на свет появилась Оля (Людмила к тому времени уже успела дважды сняться в кино, где играла главные роли — невесту бандита, ловко маскировавшегося под следователя прокуратуры, и молодую жену лесника, борющегося с браконьерами), перебрались в доставшуюся Григорию от бабки двухкомнатную квартиру на Спортивной, рядом с Новодевичьим монастырем. Григорий работал в строительной фирме, прилично, как ему казалось, зарабатывал, Людмила же все свои гонорары откладывала на трехкомнатную квартиру. Тогда это им, еще молодым и полным сил, казалось самым важным — расширить пространство и переселиться поближе к центру. Именно в это время, когда Людмила была особенно хороша и светилась, казалось, любовью к ней миллионов мужчин, ревность Григория жгла его особенно сильно, почти невыносимо, но и в этой своей боли он все еще находил прелесть обладания красивой и желаемой многими мужчинами женой.

После родов решено было взять няню, поскольку предложения сниматься в кино следовали одно за другим и отказываться от работы было просто глупо. И так получилось, что место жены в доме заняла молоденькая хохлушка Танечка, которая и за ребенком присматривала, и обед готовила, и прибиралась в доме, а спустя пару месяцев стала любовницей Григория. Как же она отличалась от Людмилы! Конечно, она была не так красива, но сносно привлекательна. Если Людмила была высокой стройной шатенкой с золотистыми глазами и сумасшедшим носиком-уточкой, который просто завораживал и делал ее лицо особенно нежным и беззащитно-трогательным, то Татьяна имела круглое румяное лицо, крупные, как у коровы, черные глаза, прямой невзрачный нос и тонкие губы. Крашеные желтые волосы, постриженные под каре, были прямые и блестящие. Невысокая, с широкими бедрами и низкой талией, она тем не менее считала себя невероятной красавицей, а потому голову держала высоко, задрав подбородок, и грудь выпячивала так, что автоматически прибавлялась пара размеров, да и речь у нее была уверенной, как у людей, которые даже под страхом смерти не признаются в том, что на самом деле они все о себе знают и вполне адекватно себя оценивают.

Словом, близость с хозяином, то есть с Григорием, подняла Татьяну в собственных глазах довольно высоко, а потому ей ничего не оставалось, как возомнить себя его любимой женщиной. Ей и в голову не могло прийти, что ее используют по всем пунктам ее женского естества, довольно скромно оценивая ее роль в жизни этой семьи и жизни лично Григория.

Не заметить этот роман было невозможно, и вот в один не прекрасный день Людмила сказала мужу, что догадывается о его связи с няней (тем более что ей всячески стараются подкинуть доказательства; так, к примеру, Татьяна, дура, уже в который раз оставляет в кармане ее, Людмилиного, халата использованные презервативы и трусики).

— Гриша, я все, конечно, понимаю. Но я-то тебе не изменяю, я работаю как лошадь. И ты прекрасно знал, что женишься на актрисе. Если тебе уж так тяжело в течение длительного времени находиться без женщины, то найди себе другую жену, которая поджидала бы тебя дома с борщами и при твоем появлении, еще в прихожей, снимала трусы. Но запомни, дочь я тебе не отдам, она моя, и скорее она будет ездить со мной на съемки, чем я позволю отдать ее на воспитание такой вот украинской шлюхе.

Григорий тогда страшно испугался. Он, тихо и подло изменяя жене, все же надеялся сохранить свою связь в тайне и уж никак не собирался разводиться с женой, нарушать привычный жизненный уклад и тем более расставаться с дочерью! Как же ему удобно было и с Таней, и с Людой, он, пригретый обеими женщинами, намеревался и дальше жить так же, уверенный в своей безнаказанности. Однако он ошибся, полагая, что Татьяна, эта хитрая хохлушка, тщательно прокладывавшая себе путь в благополучное замужество, ограничится ролью няни-любовницы. Она, оказывается, действовала. Подкладывала улики в хозяйский халат, как мины замедленного действия. И ждала скорейшей развязки. Как поведет себя хозяйка? Что наговорит хозяину? Хлопнет дверью и уйдет, оставив ему квартиру? Мол, забирай себе все, мне ничего не надо, я и сама себе заработаю! Главное, чтобы дочку не оставила. Что ей делать здесь, девчонке — маленькой копии Людмилы, в этом медовом раю, когда она и сама может народить Григорию двоих, а то и троих детишек?

Как же она старалась заменить ему жену, эта Таня. Какие супы и пельмени готовила, какие пекла пироги! А как ухаживала за ним, когда он болел? Разве что рядом не лежала, чтобы забрать часть высокой температуры, впитать в себя все вирусы!

Пожалуй, она вела себя как влюбленная женщина. Хотя что мешает и стерве прикинуться влюбленной по уши дурой?

Григорий покаялся перед женой и очень быстро, скомкав тяжелый разговор с любовницей, превратив его в жалкое подобие объяснения, как-то чрезвычайно легко разорвал с ней отношения. Причем зарплату выдал прямо у двери, стараясь не смотреть ей (еще недавно такой близкой и дорогой, чего уж там!) в глаза. Дверью она хлопнула так, что звук эхом отдался где-то на верхних этажах подъезда.

Людмила же, проглотив это предательство и найдя в себе силы простить мужа, приняла на работу другую няню, причем не старую и страшную, как можно было бы ожидать в данной ситуации, а молоденькую и страшно исполнительную девушку Надю. Из чего Григорий сделал вывод, что жена не особенно все-таки им дорожит, потому что предполагать, что она после всего случившегося станет доверять ему, было бы нелепо.

Однако с Надей романа не было, и слава богу. Григорий все эти годы, что за ним по-хозяйски присматривала Надя, был ухожен, сыт и с удовольствием следил за карьерой своей жены. Он уже привык к тому, что его все реже и реже приглашают на презентации ее фильмов, не сопровождал он жену и на телевизионные шоу, как это делали мужья других актрис. Нет, он жил своей, немного обособленной и очень семейной жизнью, понимая, что занимает в жизни жены далеко не первое место. Однако он чувствовал, что Людмила так же, как и он, дорожит своей семьей и, пусть видимым, покоем и комфортом. Она не раз говорила ему, что знание того, что дома ее ждут сытые и здоровые муж и дочь, придает ей сил и она может спокойно работать. Ей, как любой нормальной женщине творческой профессии, были нужны няньки, люди, которые выполняли бы за нее дома всю грязную работу, готовили еду, следили, чтобы все ходили чистыми и ухоженными, и не приходилось прилагать к этому никаких усилий. В сущности, это было правильно, если не считать того, что Григорий с каждым годом все больше чувствовал себя той самой нянькой, но никак не любимым мужем. К тому же, хоть между ними и было принято, что он доверяет жене и что не верит сплетням о ее романах (как правило, романы сочинялись журналистами и представляли собой спроецированные в реальную жизнь любовные истории из фильмов, в которых снималась Людмила Дунай), на самом же деле он понимал, что его обманывают, что Людмила изменяет ему если не с режиссером, то с актером, а может, и оператором или осветителем…

В тяжелые минуты одиночества, когда ему хотелось женского тепла и ласки, он готов был уже звонить каким-то своим знакомым из «бывших», но всякий раз, представив себе, куда могут завести их отношения, отказывался от этой затеи. Он слишком дорожил домом, налаженным бытом и душевным состоянием маленькой Оли, любимой и единственной дочери.

Тем не менее они все же развелись. Этот смерч под названием страсть, которая охватила в общем-то инертного и спокойного Григория, разрушил семью, можно сказать, за один день.

Оказавшись (в кои-то веки!) приглашенным на вечеринку в честь приезда одной немецкой актрисы, он целый вечер стоял в сторонке, потягивая ледяное шампанское в обществе стройной блондинки с зелеными глазами, пока не понял, что безумно хочет эту женщину. Что вот хочет сорвать с нее зеленое тонкое платье, впиться губами в ее розовые полные губы и овладеть ею где-нибудь здесь же, в укромном уголке или даже в туалете… Такое с ним случалось второй раз в жизни. Первый раз примерно такие же чувства он испытал к совсем еще юной Людмиле.

Он сначала робко на нее посматривал, наслаждаясь зрелищем прекрасного женского тела, нежного лица и светлых блестящих локонов, потом взгляд его стал более уверенным, а к концу вечера он был просто пьян от любви к этой даме, которую, как он выяснил, звали Ксения. Он был настолько переполнен чувствами, что перестал следить за своей женой, которая в облегающем платье из черного атласа все же исчезла из его поля зрения…

Познакомившись с блондинкой, он мысленно уже сто раз позвал ее с собой в машину, хотя вслух говорил ей какие-то глупые вещи о пузырьках в шампанском или о том, насколько эта актриса, ради которой и собралось все это разодетое в пух и прах общество, хороша даже в свои шестьдесят… Каково же было его удивление, когда блондинка, вдруг перебив его, сказала, отвернувшись от него настолько, чтобы он все же мог услышать ее слова:

— Я жду вас в своей машине… — и назвала номер машины.

За окном лил дождь, улица сверкала желтыми бликами фонарей, ряд светящихся окон культурного центра, где проводилась вечеринка, напоминал карточные витражные «рубашки». Под дождем мокли десятки машин в ожидании своих хозяев. И только одна машина, новенький «Лексус», с пахнувшим новой кожей и духами салоном, постанывал голосами спрятавшихся там охваченных желанием людей…

Через несколько дней он уже перевез некоторые личные вещи в квартиру Ксении на Петровском бульваре, объяснив повзрослевшей дочери, что он влюбился. Как ни странно, Оля, которая в это время училась во ВГИКе, восприняла влюбленность отца с пониманием и даже как будто бы обрадовалась, что теперь она живет в квартире одна и может приглашать туда своих друзей. Дочка самой Людмилы Дунай, звезды последних сериалов, должна была продемонстрировать друзьям-приятелям, молодой киношной публике, понимание того, что творят ее родители, а потому внешне выглядела абсолютно спокойной и даже счастливой. На самом же деле, как потом узнал Григорий, Оля сильно переживала, часто плакала, а спустя месяц после того, как отец ушел из дома, получила сильнейший стресс и даже оказалась в больнице…

После этого и было принято решение, что Григорий, женившись на Ксении, вернется домой, к Оле, и они будут жить втроем. А мама, по ее же желанию, поселится сначала в съемной квартире, а потом переедет в недавно купленную ею и находящуюся в состоянии ремонта новую квартиру в Гранатном переулке.

Был ли уход из семьи Григория потрясением для Людмилы, он так и не понял. Не потрясение, так откровение. В любом случае она не могла не удивиться его решимости так резко переменить свою жизнь. Хотя, с другой стороны, поменялась лишь жена, декорации же и привычки прежней жизни были сохранены. Пока. Да и дочка жила рядом. Переезд же в новую большую квартиру Ксении, которую купил для них ее отец, все трое восприняли с радостью, даже Оля как будто бы обрадовалась тому, что у нее теперь есть своя комната.

Как же легко и приятно ему было жить с влюбленной в него Ксенией по сравнению с жизнью с прежней женой! Неглупая и не испорченная деньгами своего отца, она понимала его абсолютно и поддерживала во всем. К тому же, желая для своего нового мужа (которого, по ее мнению, недолюбили и недооценили) только блага, она не могла не поспособствовать тому, чтобы Григорий всерьез занялся своей карьерой. Так, спустя некоторое время он стал владельцем тридцати процентов акций фирмы своего тестя, от чего сначала немного растерялся, а потом, чувствуя поддержку жены и того же тестя, для которого желание дочери было законом, быстро освоился и благодаря своим способностям и опыту в строительстве добился больших успехов. Словом, оправдал возложенные на него надежды его новой семьи. Если, живя с Людмилой, он как бы даже стеснялся своей профессии, поскольку их всегда окружали люди искусства, которые считались существами высшего порядка, то теперь он произносил слово «строитель» с гордостью. Вот так все быстро перевернулось с головы на ноги, словом, встало на свои места, и Григорий чувствовал себя абсолютно счастливым.

Удивительное дело, но он редко теперь вообще вспоминал Людмилу, а ведь еще недавно он, казалось, не мог без нее жить. Возможно, женись он на няне Тане, такого счастья и гармонии не было бы, поскольку Таня была не так умна и богата (чего уж там!). А без денег стать за какие-то месяцы владельцем части крупной строительной компании просто невозможно. К тому же если бы не растущие с каждым фильмом гонорары Людмилы и не покупка ею квартиры, то пришлось бы делить семейное гнездо на Спортивной — продавать и покупать две маленькие на окраине Москвы или вообще в Подмосковье. Другими словами, Григория ожидали бы большие перемены абсолютно во всем. Он потерял бы все то привычное, милое сердцу и доставляющее радость комфорта. Это как вытряхнуть разжиревшего и пригревшегося котяру с его постоянного обжитого места, с его теплого одеяльца, из его уютной корзинки. К тому же новое семейство начало бы плодиться (это была мечта Татьяны), и детишек надо было бы кормить, покупать им кроватки и коляски, а на это нужны деньги, причем немалые. Вот и получилось бы, что тех денег, что зарабатывал Григорий, на все это не хватало бы. Подрабатывать в его положении и при его должности он при всем желании не смог бы. Новая жена ворчала бы, потрясая мокрыми пеленками и использованными памперсами у него перед носом, требовала бы денег и взывала бы к совести. Он бы злился, нервничал, и это непременно отразилось бы на их интимных отношениях. Вернее, они, эти интимные отношения, просто ушли бы из их жизни, хлопнув дверью…

Когда Григорий себе все это представлял уже сейчас, в новой своей жизни, лежа в обнимку с ласковой и идеальной Ксенией, его охватывал запоздалый ужас, и он вообще никак не мог понять, как его угораздило связаться с этой нянькой, грубоватой и хитрой женщиной, так ловко затащившей его в постель.

Его возвращение домой, к дочери, привело в порядок и психику Оли. Она тоже успокоилась и сразу, легко приняла ненавязчивую, но очень интеллигентную и терпеливую Ксению. Вскоре они даже стали подругами.

А вот Людмила выпала из их жизни. Несмотря на ее успехи и известность, особой любви к матери Оля не питала. Но даже Ксения заметила, что она старается на нее походить. Надо ли говорить, что вся одежда матери, которую та не пожелала забирать с собой в свою новую жизнь, оставалась в шкафу, и Оля не без удовольствия носила ее многочисленные бриджи, брючки в мелкую клетку, легкие пушистые свитера с рукавами на три четверти или толстые, настоящие норвежские свитера с характерным рисунком. Великое множество водолазок, жилеток, высоких ботинок на толстой подошве, какие носят тинейджеры или профессиональные лесорубы. Шапочки с помпонами, беретки, короткие курточки с капюшонами. И короткие цветные юбки — их целая коллекция. И практически ни одного платья. Это был стиль Людмилы Дунай, худенькой, стройной, с высокой грудью…

Иногда Олю принимали за мать, окликали ее по имени (те, кто был с нею знаком лично), посторонние же люди не раз просили у нее автограф. И были удивлены, потрясены и поражены, когда выяснялось, что она — родная дочь актрисы.

Григорий знал, что его бывшая жена продолжает много сниматься, что получает какие-то награды и премии, однако никакой информации о ее личной жизни почему-то не было. Словно с ее официальным разводом с ним, Григорием Дунаем, личная жизнь Люды закончилась. Хотя, казалось бы, оставшись одна, она могла бы дать много пищи журналистам, появляясь на тусовках то с одним, то с другим кавалером.

Поначалу Григорий на самом деле старался не думать о Людмиле, но потом, когда его отношения с Ксенией упорядочились настолько, что они оба как бы успокоились и уже не ревновали друг друга к прошлому, он стал потихоньку интересоваться успехами своей бывшей жены. И когда бывала возможность (особенно на работе, в своем кабинете, за своим компьютером, поскольку уж там-то его невозможно было ни в чем уличить и автоматическая система подсказок не могла выдать кому бы то ни было его интересов), он просматривал светские сплетни, пальцы сами машинально набирали «Людмила Дунай актриса». И появлялось великое множество ссылок на сайты, связанные с кинематографом, новыми фильмами, альбомами с фотографиями… Он тайно, как ему казалось, погружался в мир его бывшей жены и спрашивал себя, а правильно ли он поступил, бросив ее на растерзание чужим людям? Ведь она — талантище, красавица! И почему она должна была губить этот свой талант, прислуживая ему, вместо того чтобы ему, простому смертному, служить ей, своей жене? Ведь то, что ее постоянно приглашают сниматься, разве не говорит о том, что она — не простая актриса, что она невероятно одаренная и что ее любит зритель? Огромные деньги тратились на фильмы с ее участием! А как много красивых актрис сидит без ролей. Да сотни! Некоторые начинают пить, губят себя наркотиками. Хорошо, если им повезет с замужеством и они хотя бы таким образом продадут свою красоту. А Людмила? Почему ей так не повезло с мужем, который не понял ее, не поддержал?! А ведь он мог бы ездить с ней на съемки, быть всегда рядом, да что там — готовил бы ей нормальную еду, варил бы супы на газовой плитке, чтобы она не питалась одними бутербродами или консервами. И Ольгу бы с собой возили, если бы можно было. Да что ему стоило купить для нее отдельный трейлер? И все окружение ее, видя, как ее любит муж, ценило бы ее еще больше. И тогда не было бы никаких газетных сплетен, скандальных публикаций в глянцевых журналах… И он бы был счастлив! И семья бы сохранилась, а потом, кто знает, может, она и согласилась бы на второго ребенка… И деньги появились бы, и купили бы большую квартиру, для них для всех, а не для нее — одной и, он почему-то был в этом уверен, крайне одинокой.

Но теперь уже поздно так думать. Людмилы нет в живых уже пять лет. Она погибла в очень странной компании — своей подруги, бывшей гримерши Светланы Осолихиной, и банкира Бориса Щекина. Осолихину и Щекина нашли зверски зарезанными в загородном доме Светланы. Там же были обнаружены некоторые вещи Людмилы — туфля, кофточка, пара квитанций из химчистки и банковские чеки… Паркет был просто залит кровью, среди которой была и кровь Людмилы и даже вырванная, что называется, с мясом, прядь ее волос… Скорее всего, ее убили в другом месте, где-то под Тамбовом, поскольку именно в Тамбове обнаружили ее машину, сиденья которой тоже были выпачканы кровью, а в багажнике — залитая кровью туфля, пара той туфли, которая находилась в Поварове…

Что с ней сделали, как измывались, теперь никто и никогда не узнает. На дом явно напали бандиты, промышлявшие грабежом в Подмосковье. Банд было много, Григорий пытался что-то узнать, но убийц Щекина и Осолихиной так и не нашли, значит, не нашли и убийц Людмилы.

… — Па, ты чего задумался? Маму вспомнил? — Оля подошла к нему и обняла. — Думаешь, мне маму не жалко? Ну да, я завидовала ей потому, что она такая красивая и так много снимается, но она же моя мама… Я всегда любила ее и теперь жалею, что так редко бывала у нее, что только звонила или отвечала на ее звонки. Думаю, ей очень нас не хватало… Она так и думала, что ты женился на деньгах.

— Знаешь, я мог бы тебе возразить, но получается, что деньги тоже сыграли определенную роль, — сгорая от стыда, неожиданно для себя признался дочери Григорий. — Будь она бедная, как Татьяна, ну, ты знаешь, о ком я. Так вот, ничего бы этого не случилось. Я бы не женился второй раз. А так… Все получилось именно так, как получилось, потому, что мы были изначально избавлены от бытовых проблем, понимаешь? Все прошло гладко. На редкость. Да и у Ксении оказался ангельский характер.

— Да нет, я на самом деле ничего не имею против Ксении. Она мне даже нравится, но она же никогда не станет мне мамой. И так получается, что мамы у меня нет и никогда уже не будет…

По щеке Ольги покатилась слеза, Григорий обнял и поцеловал дочь в макушку.

— Ну, все? Ты немного успокоилась?

— Успокоилась.

— А юбку выбрала?

— Да, я надену вон ту, шифоновую… мамину… Помнишь, такую же нашли там, в машине…

— Ночевать придешь?

— Нет, я в Гранатовом останусь…

2. 2005 г. Людмила

Она молчала, эта докторша, немолодая уже, хрупкая блондинка в бирюзовой шапочке и с золотыми завитками на висках. Осмотр длился довольно долго, и Людмила понимала, что врач не просто пытается понять, что произошло, что она уже давно все поняла и теперь, вероятно, осторожно пытается взять анализы. Она думает, что когда-нибудь они пригодятся для экспертизы. Но никакой экспертизы не будет. Ничего не будет. Главное, чтобы она не задала лишних вопросов. Вот тогда будет еще больнее. К примеру, может позволить себе неделикатное: сколько их было? Нет, она не готова к такому вопросу. К тому же она на самом деле ничего не знает — ни кто были эти люди в масках, ни сколько их было. От удара по голове она, вероятно, потеряла сознание, а потому все, что происходило с ней дальше, она, к счастью, не почувствовала.

Чувства вернулись к ней тогда, когда дом был уже пустой, а она обнаружила, что лежит на полу, с ножом в руке, в луже крови… И своей крови (это было маточное кровотечение, как следствие насилия), и крови того человека, Бориса, которого пригласила Светлана. Сам же Борис с перерезанным горлом лежал совсем близко, и прямо за ним — труп Светланы, на шее которой тоже зиял страшный, наполненный кровью, разрез, формой напоминавший рыбу. В доме стало так тихо, что слышался шелест шелковых занавесок распахнутого длинного, до пола, окна. Это было французское окно, которое так любила Светлана. Окно, сквозь которое виднелся сад — зеленый, густой от деревьев летом и убеленный снегом зимой… Сейчас же окно прикрывала развевающаяся белая занавеска, густо перепачканная кровью, словно убийца вытер об нее окровавленные липкие руки. Где-то там, глубоко в саду щебетали птицы, которые наверняка видели лица этих насильников и убийц, но никогда не смогут быть свидетелями на процессе. А процесс будет. Непременно. Ведь убили крупного бизнесмена, банкира Бориса Щекина. А заодно изнасиловали актрису Людмилу Дунай и ее подружку, бывшую гримершу Светлану Осолихину, вдову, недавно похоронившую мужа и вот уже полтора года живущую в этом прекрасном загородном доме, доставшемся ей по наследству. Да, процесс будет громким, и все газеты уже завтра (подумалось ей) запестрят снимками с места происшествия, а еще на первых полосах газет и на обложках глянцевых журналов появится фотография самой Людмилы Дунай. Скорее всего, это будут кадры из какого-нибудь фильма с ее участием, где лицо ее будет искажено ужасом, страхом или предсмертной судорогой (эти сценаристы уже и не знают, что бы такое придумать, чтобы фильм получился посочнее, понасыщеннее, чтобы смог зацепить зрителя с первых кадров). И вся страна узнает о том, что она была изнасилована бандитами, и затейники-журналисты придумают сотни интервью, которые она якобы давала им, где в красках будет описан сам акт насилия…

Она с трудом приподнялась, ладонь, на которую ей пришлось опереться, заскользила по крови… Голова болела так, что, казалось, она расколота, как глиняный горшок, и абсолютно пустая. К тому же на голове она обнаружила рану от вырванных волос, которая кровоточила. Зачем понадобилось выдирать волосы?

Встала, одернула шифоновую, в цветах (влажную, отяжелевшую от крови и надорванную по шву) юбку и принялась искать белье. Трусики, разорванные, нашла под столом. Хотела надеть, но поняла, что продолжает держать нож мертвой хваткой. Да, конечно, это она всех убила. И кто в это поверит? Но тем не менее нож липкий от крови и весь в ее отпечатках. Уж убийцы об этом позаботились. От ножа надо избавиться… Однако швырнуть его на пол она не могла. Его надо либо отмыть от крови, либо спрятать в такое место, где его никто и никогда не найдет…

Положив его на пол, она оделась. Кровотечение остановилось, но она все равно понимала, что ей надо срочно к врачу, однако стоит ей только переступить порог больницы, как… Нет, она не может допустить, чтобы ее карьера, как эта нервно развевающаяся перед глазами белая занавеска, оказалась выпачкана в этой грязной кровавой и унизительной истории. «А, это та самая Дунай, которой устроили групповуху в Поварове? И она осталась жива? И продолжает сниматься?»

А еще она словно увидела Григория, его испуганное лицо и как бы услышала его голос:

— Люда? Как ты там оказалась? Что забыла в этом загородном доме? Ты что, не знала разве, что Светка — самая настоящая шлюха, и она специально заманила тебя туда, чтобы познакомить с этим Щекиным… И ты поехала, поехала, тебе захотелось новых ощущений, нового мужика… И что, получила то, что хотела?

Забота перешла в презрение. Да, Григорий всегда презирал ее за то, чем она занимается, считая, что актерская профессия одна из самых несерьезных в мире. Возможно, с ее стороны было эгоистично заниматься этой самой профессией, уйти в нее с головой и пятками, отдать себя этому прекрасному искусству всецело, но она почему-то всегда надеялась, что рано или поздно и муж, и повзрослевшая дочь поймут ее…

А сейчас как она могла вообще думать о Григории и Ольге, находясь в этом доме, полном трупов, да еще и подвергшаяся насилию?

Голова раскалывалась, колени дрожали, в низу живота была ноющая и какая-то опасная боль. Женщина всегда может определить степень опасности своего нездоровья, и эти боли и струящаяся по ногам кровь (снова открылось кровотечение) свидетельствовали о том, что ей просто необходимо показаться врачу. И мысли ее снова пошли по кругу: больница, следователь прокуратуры, журналисты, статьи и холодящие кровь снимки в прессе… Не было никакого сомнения в том, что ее узнают в больнице. Что было делать?

К тому же надо было срочно выбираться отсюда.

Еще недавно такой уютный дом Светланы, который она с такой любовью и желанием обустраивала, покупая ковры и занавески, картины и диваны, превратился сейчас для самой Светланы в гробницу, а для Людмилы, которая нашла в общении с ней приют для своего одиночества, — в несмываемые ассоциации на всю оставшуюся жизнь. Светлый паркет, которым Светлана любовалась и которому радовалась как ребенок (во время ремонта она ломала себе голову, что же лучше постелить, настоящий ли паркет или ламинат), теперь был залит ее кровью, которая разлилась овалом и добралась до края розового с белым нежного шелкового ковра, начавшего поглощать эту кровь, впитывая ее в себя…

Людмила огляделась. Все в комнате было перевернуто. Дивный бронзовый светильник с опаловым тюльпаном был опрокинут, но не разбился. Мягкие круглые, расшитые райскими птицами диванные подушки валялись на полу, чувствовалось, что Щекин боролся до тех пор, пока острое лезвие ножа не перерезало ему горло. Правая рука его сжимала угол кружевной скатерти, натянувшейся так, что стоящие на ней приборы, фарфоровый чайник и ваза с виноградом скатились на пол… И весь этот еще недавно такой великолепный классический натюрморт был забрызган кровью. Не менее классический натюрморт.

Свою сумочку она нашла на полу, выпотрошенную, но с паспортом, телефоном, мятым конвертом (письмо от поклонницы), ключами от машины и валявшейся на самом дне банковской картой. Вероятно, грабители решили, что все равно не смогут воспользоваться ею, а потому оставили (как оставили в живых и наверняка узнанную актрису, пусть живет). Забрали только кошелек. Исчезли также все драгоценности — как с Людмилы, так и с покойной хозяйки дома. Да и с пальца банкира Щекина исчезло платиновое кольцо с бриллиантом.

В спальне, Людмила знала, в заднюю стену шкафа был вмонтирован сейф, в котором Светлана держала деньги, драгоценности и документы. Можно было бы пойти и посмотреть, вскрыли ли его. Но страх, что в доме, может, кто-то еще и остался (или где-то поблизости находится еще один труп — приятеля Светланы, Романа Ваганова, он был четвертым, кто сел за стол), подталкивал ее к двери — вон, вон отсюда, и как можно скорее!

Между тем ее пальцы продолжали сжимать нож. Она не может оставить его здесь. Даже если она его и вымоет, не факт, что вода смоет ее отпечатки (она имела самое смутное представление об экспертизах). Его надо спрятать. Надежно. Вот только где? В любую минуту здесь может появиться милиция. Соседи могли услышать крики… Хотя какие соседи, когда дом примыкает к лесу с одной стороны и к реке — с другой. Очень автономный, тихий дом у реки. Ближайший дом, такой же одинокий, напоминающий дворец, стоит в километре отсюда. В лесу. Если она выйдет сейчас из дома и в этот момент к дому подъедет милиция, то ее, всю окровавленную, схватят, поначалу не разобравшись, что она жертва (или, на худой случай, свидетель), и обнаружат при ней нож… В сущности, это будет означать приговор.

И что теперь делать? Бросить нож в кусты?

Босая (одну туфлю она решила оставить там, где она их обнаружила — возле трупов, пусть все думают, что ее мертвое тело без обуви вывезли отсюда и закопали где-нибудь в лесу, вторую, залитую собственной кровью, предполагала оставить в машине), она, едва передвигая ослабевшими ногами, выбралась из гостиной (минуя дверь в ванную, куда она так и не рискнула войти из страха наткнуться на труп Романа, который, по ее мнению, мог быть где-то в доме), вошла в просторный холл, выложенный золотистыми плитками и играющий красно-зелено-розовыми бликами потолочных витражей, добрела до входной двери, открыла ее с трудом (она была тяжелая, сверху лакированное дерево, внутри — металл), и тотчас в лицо пахнуло свежестью, лесом, запахами травы и реки. Еще недавно они со Светланой наслаждались этими ароматами… Собирали поблизости от дома землянику, заваривали чай с земляничными листьями.

С чувством, напоминающим радость (если в этом кошмаре вообще уместно это определение), она увидела свой «Мерседес».

Перед тем как сесть в машину, она углубилась в лес, прошла всего несколько шагов, остановилась возле гигантской ели и, сколько было силы, вонзила бандитский страшный нож, вытертый сухим краем юбки, прямо в ствол, собрала с земли хвойные ветки и прикрыла его, как могла, ими. Подумала, что, если станут искать орудие убийства, то наверняка будут смотреть под ноги, на землю. Если вообще решат, что нож где-то здесь.

Открыла ворота, села в машину, достала телефон и отключила его, завела ее и, осторожно разворачиваясь между двумя другими машинами, принадлежащими Светлане и Роману (ей показалось, что даже их машины выглядят мертвыми), выехала со двора и покатилась по узкой лесной дороге, весело играющей солнечными бликами. На шоссе прибавила скорости и через пару километров снова свернула в лес. Ей так хотелось побыть некоторое время в тихом и укромном месте. Где ее никто не заметит. Кроме этого, она должна была хотя бы немного привести себя в порядок. В багажнике машины она всегда держала пару бутылок минеральной воды. Сейчас она этой водой вымоет хотя бы бедра и ноги, отмоет от крови. Что же касается того, чтобы вымыться тщательнее, она должна подумать, стоит ли так торопиться. Ведь это она сейчас, находящаяся в шоке и мало что соображающая, думает, что не будет никакого процесса, что вообще ничего не будет. А вдруг обстоятельства сложатся таким образом, что ей надо будет доказать факт изнасилования? Минеральная вода уничтожит улики. Нет, пока что она не станет мыться. Сделает это после посещения доктора. Вот только где она сейчас найдет доктора, который сумеет держать язык за зубами и который возьмет на себя ответственность скрыть от правоохранительных органов факт изнасилования?

Людмила открыла сумочку и достала конверт. Его прислала ее давняя поклонница с польским именем Ванда и немецкой фамилией Кох. Писем было три, и в каждом Ванда восторгалась ее игрой, желала ей здоровья, благополучия и говорила, что, если ей когда-нибудь захочется отдохнуть на Волге, порыбачить или просто спрятаться от своей известности, она всегда может приехать в маленький волжский городок Маркс, что находится в семидесяти километрах от Саратова, и пожить столько, сколько ей захочется, тем более что дом большой. Еще Ванда писала, что увлекается литературой, пишет стихи, рассказы, написала два сценария фильмов про любовь и что было бы неплохо, если бы эти сценарии прочитал какой-нибудь «хороший московский режиссер»… Ведь эти сценарии — для Людмилы Дунай. Работая над ними, она видела в главной роли только ее — Людмилу Дунай.

И вообще, Людмила Дунай — идеал женственности и красоты… Вероятно, письмо писала простая женщина, которой, быть может, не хватает любви и которая считает себя недостаточно красивой и успешной, словом, женщина с комплексами. А может, все по-другому. У нее все так хорошо в жизни, что хочется чего-то большего, общения с известной актрисой, например… Как элемента роскоши.

Сейчас, держа в руках конверт, она позавидовала этой Ванде, живущей на берегу Волги в большом доме. Сейчас утро, она наверняка завтракает в своей кухне, чистая, в домашнем халатике, пьет кофе, смотрит в окно, за которым видна сверкающая гладь реки, бледно-зеленые ивовые заросли… А известная актриса Людмила Дунай сидит в машине в разорванной юбке и, можно сказать, без белья, вся истерзанная, растоптанная, униженная, изнасилованная…

Сжимая конверт в руке, Людмила разрыдалась.

Спустя полчаса она уже будет лететь по трассе в неизвестность. Путаясь в поворотах, она выедет не на ту трассу и промчится огромное количество километров ложного пути, пока не выберется все-таки на тамбовское направление… Сжимая дрожащими руками руль, она, глотая слезы, будет держать путь в этот незнакомый ей город с единственной целью — найти частную больницу, где ей окажут медицинскую помощь и помогут добраться кратчайшим путем до маленького волжского города Маркса, где живет женщина с польским именем Ванда и немецкой фамилией Кох.

…Найти частный гинекологический кабинет оказалось не таким уж легким делом, однако верный путь ей указала медицинская сестра в регистратуре одной из поликлиник, протянув визитку доктора Лазаревой Инны Борисовны. По дороге Людмила обналичила в банкомате немного денег, понимая, что этот факт рано или поздно откроется. Что ж, пусть те люди, что будут расследовать убийство в Поварове, предположат, что банковской картой воспользовались преступники. Но тогда, промелькнуло у нее в голове, карту могут заблокировать. Она вернулась к банкомату, расположенному на тихой улице, неподалеку от какого-то учебного заведения вроде института или университета (табличку было не разглядеть из машины), и сняла около пятидесяти тысяч рублей.

Маленький купеческий особнячок красного кирпича едва проглядывал сквозь зелень густо посаженных тополей и кленов. Вечерело, внутренний дворик клиники светился янтарно, как театральная сцена, ярко освещенная мощными прожекторами. Тени же вокруг дворика уже начинали клубиться сиреневыми сумерками.

Людмила нашла в себе силы выйти из машины и добраться до двери, открыла ее и попала в прохладную темноту, крепко пахнувшую сухим деревом и лекарствами. Еще одна дверь, и она попала в чистенький, освещенный ярким белым светом холл, заставленный кадками с пальмами и монстерами. За стеклянной конторкой сидела девушка в бирюзовой шапочке и что-то сосредоточенно писала в журнале.

Людмила поблагодарила бога за то, что ее, кроме этой девушки, никто не видит — в холле не было ни одного пациента.

— Мне надо срочно к гинекологу, Лазаревой Инне Борисовне.

Девушка оторвала взгляд от журнала, посмотрела на Людмилу и, вероятно, увидев ее искаженное болью и усталостью лицо, встала и метнулась к узкой белой двери, выбежала в холл и постучала в одну из дверей с табличкой «Лазарева И.Б.». Через несколько секунд вышла оттуда и кивнула, приглашая Людмилу войти.

— Пожалуйста, вас ждут.

Ноги не слушались, а вся нижняя часть туловища казалась тяжелой, и при каждом шаге отдавало болью в пояснице. Некогда роскошная шифоновая юбка в розовых пионах, разорванная по шву, стояла от засохшей крови колом.

В кабинете за столом она увидела средних лет худенькую женщину в бирюзовой шапочке, из-под которой выбивались золотистые завитки. Бледное лицо с ярко-синими глазами и ярким румянцем на скулах. Жирная помада на тонких поджатых губах.

— Проходите, пожалуйста, — Инна Борисовна внимательно оглядела Людмилу, и взгляд ее задержался на порванной юбке и бурых потеках на ногах. К тому же невозможно было не заметить, что женщина босая! И что между пальцами ног тоже застыла натекшая сверху кровь.

— На кресло, — скомандовала доктор. — Немедленно. Кто-нибудь уже знает, что произошло?

— А как вы догадались? — прошептала, глотая слезы, Людмила.

— Синяки, ссадины… Порванная юбка, кровоподтеки… На кресло, быстрее…

И вот она на кресле, слезы текут из уголков глаз к вискам, и она едва успевает промокнуть их бумажной салфеткой, заботливо предложенной Инной Борисовной. Идут минуты, часы… Конечно, ей это только кажется, что осмотр длится так долго. Хотя она теряет счет минутам.

— Вы ведь Людмила Дунай, — наконец произносит, не глядя ей в глаза, а продолжая орудовать инструментом, Инна Борисовна. — Я сразу узнала вас.

— Никто ничего не должен знать.

— Вы не станете обращаться в милицию? Вы не хотите, чтобы этих скотов посадили?

Людмила почувствовала, как ей обрабатывают раны, смазывают йодом…

— Как же это вы в таком состоянии добрались до Тамбова? Или я что-то не понимаю?

— Все вы правильно понимаете. В Москве ни одна душа не должна знать, что со мной произошло.

— Но вы можете забеременеть… Это, во-первых, во-вторых, необходимо дождаться результатов анализов. Вас элементарно могли заразить. Все пораженные места, ссадины я обработала лекарством, заклеила медицинским клеем. Слава богу, что внутри никаких разрывов нет, обошлось. Что вы предпримете? Каковы ваши планы?

— Понимаете, я расскажу в двух словах. Была вечеринка. Под Москвой. В одной деревне. Я, моя подруга Света, ее парень Роман и еще один человек, с которым Света хотела меня познакомить. Мы сидели за столом, пили коньяк, еще был чай с травами… Все очень пристойно. В какой-то момент этот… Щекин, банкир, сказал, что хотел бы сделать мне подарок, что он давно восхищается мной и все такое… Словом, он подарил мне перстень с очень большим брильянтом… Я сказала, что не могу его принять. Мы вернулись в гостиную, где Светлана продолжала сидеть со своим другом за столом. И вот в какой-то момент я вдруг увидела, как распахивается дверь, появляются люди в масках. Они действовали бесшумно… Думаю, что меня ударили чем-то по голове, у меня до сих пор страшно болит голова, я едва говорю… Последнее, что я увидела, — как этот человек в маске полоснул ножом по горлу Щекина, брызнула кровь, и я, думаю, в тот момент отключилась… Это было вчера вечером. Или уже почти ночью. А сегодня утром я пришла в себя в этом доме… Рядом — трупы. Щекина и Светланы. Все ценное с них снято. Сейф я не проверяла, мне было не до этого. Удивительно, подумала я, что меня оставили в живых. Как вы думаете, почему?

— Вставайте, — доктор помогла ей спуститься с высокого кресла. — То, что вы рассказали, — ужасно. Почему вы не хотите, чтобы убийц искали? Почему вы уехали оттуда?

— А вы не понимаете? — Людмила села на стул напротив Лазаревой. — Мое имя будут полоскать во всех газетах. У меня дочь взрослая, хочет актрисой стать. С бывшим мужем всегда были сложные отношения, он будет меня еще больше презирать за то, что со мной произошло. Мальчик-студент, мой любовник, который меня любит до беспамятства… Ему незачем связываться со мной. Все равно там все бесперспективно. Все контракты я выполнила, у меня как раз образовалась пауза, я должна прийти в себя и отдохнуть.

— Я так понимаю, что вы хотите, чтобы все подумали, будто вас нет в живых?

— Пусть будет так. А когда вся эта история забудется, я вернусь. Если меня спросят, где я была этот год или два, я не знаю… Скажу, что мне просто надо было побыть одной.

— А ваша дочь? Она, думаете, не будет страдать?

— Моя дочь? Нет, не будет, — сказала она дрогнувшим голосом. — Оля не будет страдать. У нее железное сердце. Она очень холодная. Обо мне никто не будет плакать, если вы об этом. Многие даже (я имею в виду своих коллег по цеху) обрадуются, что теперь «мои» роли, я имею в виду те роли, которые пишутся под меня, достанутся им.

— Думаю, что вы и сами не понимаете, что сейчас говорите. Вы — живая, к тому же свидетель. Можете что-то рассказать. Вы можете не говорить об изнасиловании, но на ваших же глазах убили ваших друзей!

— Хорошо, я скажу вам. Когда я очнулась, в моей руке был нож. Тот самый. Понимаете? Мне страшно. Я не хочу туда, в Москву, в ту жизнь. Я устала и хочу отдохнуть.

— И куда же это вы собираетесь поехать?

— В один маленький город. Там живет моя поклонница. У нее большой дом на берегу реки. Я поживу сначала там, потом, может, куплю дом… Я не боюсь работы. Я выживу. И жизнь моя будет простой и ясной. Быть может, там я пойму, почему меня не любили мои близкие — муж и дочь.

— Послушайте, вам надо отдохнуть… Сейчас мы поедем ко мне домой, вы примете ванну и поедите. Вы когда последний раз ели?

— Вчера. Пила чай с травами… — И она закрыла лицо руками.

Инна Борисовна жила одна. Дочь с мужем и внуком — на соседней улице. Благополучная, спокойная и живущая в гармонии с собой женщина. Очень приятная в общении. Людмила знала, что все, что она ей рассказала, доктор Лазарева сохранит в тайне. Хотя и читала в ее взгляде и интонациях голоса недоумение.

Едва Людмила переступила порог квартиры, как слезы хлынули из глаз, и она, чувствуя, что с ней происходит что-то непонятное и ужасное, привалилась спиной к стене.

— Успокойтесь, пойдемте… — Инна Борисовна провела Людмилу в комнату и усадила в кресло. — Вот так. Конечно, вам просто необходимо обратиться к психологу. Есть же специалисты, которые помогут вам. Пожалуйста, Людмила, не торопитесь вы с этой странной поездкой. Вы же совершенно не знаете этих людей, эту вашу поклонницу. А вдруг она сумасшедшая? Повторяю, вы с ней не знакомы лично, вы ее никогда не видели.

Сквозь рыдании Людмила попыталась ей объяснить, что то письмо, которое она обнаружила в своей сумочке после пережитого кошмара, она воспринимает как знак. И что все то, что с ней произошло, — расплата за то, что она выбрала свое эгоистическое желание посвятить свою жизнь профессии, вместо того чтобы любить мужа и дочку.

— Вы должны знать, что все то, что происходит с нами, — не случайность. Это на первый взгляд кажется, что это случайность, на самом деле все в этой жизни закономерно. Я была так невероятно счастлива последние годы, меня много приглашали сниматься… Не каждая актриса может похвастаться, что сценарий пишется под нее… Моя карьера складывалась удачно, так, что мне иногда и самой страшно становилось, что вокруг меня всегда такая приятная шумиха… Мои фильмы шли по всем каналам… Да вы и сами, наверное, знаете… Я получала хорошие деньги. Купила вот себе квартиру… Но, признаться, в этой квартире я бывала не часто. Съемки, съемки и еще раз съемки. Признаюсь, я жила не своей жизнью, я словно пыталась прожить сразу несколько жизней, и везде у меня была главная роль, я была героиней…

— Пожалуйста, Людочка, успокойтесь. Сейчас я вас накормлю, а вы постарайтесь поесть. Это очень важно. Вам сейчас нужны силы. Я пойду на кухню, а вы тут подождите немного…

Однако она сразу уснула, прямо в кресле, а когда проснулась, увидела перед собой лицо Лазаревой и сразу все вспомнила. От накатившего ужаса и страха закрыла глаза.

— Вот и хорошо, что вы немного поспали… Это очень хорошо. А теперь — есть! Все остыло, вы проспали два с половиной часа… Пойду снова подогрею.

Людмила слышала, как Лазарева на кухне звенит посудой, как работает микроволновка, как открываются и закрываются дверцы шкафов. И она, эта докторша, жила настоящей, своей жизнью. Быть может, в своих мечтах она и хотела прожить жизнь более интересную, чем жизнь гинеколога в провинциальном городе, но жизнь сложилась именно так, а не иначе, и зачем мечтать о чем-то неосуществимом? Пожалуй, все-таки прожить другие жизни может лишь впечатлительный актер, обладающий даром перевоплощения.

— Вот, это куриный суп, как раз то, что нужно. Причем курочка домашняя, это мне из деревни благодарная пациентка привезла. Знаете, так много женских историй проходит на глазах, и иногда мне кажется, что лучше уж жить одной, чем терпеть унижения и тиранию от мужей… Вот белый хлеб. Вам сейчас нужны калории. А на второе обыкновенные говяжьи котлеты. Салата нет, я не успела купить овощи. Зато у меня к чаю есть очень вкусные печенья, немецкие, в шоколаде. Признаться, очень люблю шоколад. Людочка, вы ешьте, ешьте и постарайтесь все-таки прийти в себя и реально оценить ситуацию. Я понимаю, что вам сейчас тяжело, очень тяжело. Но с чего вы решили, что журналисты узнают, что вы были изнасилованы?

— Они всегда и все узнают. У них повсюду свои люди. Может, они найдут по горячим следам этих бандитов, и те сами во всем признаются. Я не переживу этого кошмара, этого стыда. А еще мне стыдно, что я оказалась в этом доме в компании женатого человека, этого банкира Бориса Щекина. Я не знакома с его женой, но все равно понимаю, что история отвратительная. Если вы не против, я расскажу вам, как все было.

— Конечно, рассказывайте. Вам сейчас просто необходимо выговориться.

— Я говорила уже, что у меня есть любовник, чистый такой и очень красивый мальчик Саша. Это, как говорится, тайный любовник. Я с ним не бывала ни на тусовках, ни на каких-то мероприятиях, нет. Он приезжал иногда ко мне домой, а чаще всего мы ездили на мою дачу, в Переделкино, которую я снимала тоже втайне ото всех. Он хоть и говорил, что воспринимает меня просто как женщину, но я-то понимала, что он восхищается мной. И это восхищение… Как бы это вам сказать… Я им питалась, я им жила. Меня мало интересовало, что писали обо мне журналисты, мне было важно мнение Саши по поводу роли, меня интересовало его отношение к моей профессии… Возможно, будь он моим мужем, да и постарше, он был бы точной копией моего мужа, Гриши, который был очень положительным и долгое время делал вид, что понимает меня… Оффф… Саша. Сначала расскажу про то, как я оказалась в Поварове в компании Щекина. Понимаете, Светлана была моей гримершей, причем весьма талантливой гримершей, и я всегда любила, когда она занималась моим лицом… Благодаря ей крупный план всегда был выигрышен, она всегда знала, что нужно, чтобы мое лицо было фотогеничным… Но речь не об этом. Мы подружились, ведь она повсюду ездила с нами, нашей съемочной группой, она помогала мне во всем, да что там — заботилась обо мне! Даже супчики на электрической плитке готовила. И я была ей очень благодарна. И вдруг она случайно познакомилась с одним человеком, бизнесменом. Очень хорошим человеком, между прочим. Понятное дело, что он захотел, чтобы она бросила свою работу и сидела дома. Она, это не я, она согласилась, и сначала они жили в большой московской квартире, а потом он купил вот этот дом в Поварове. У них были такие планы… Хотели завести детей, — губы Людмилы тронула легкая улыбка, — и кур… Я знаю, что это разные вещи, но вы понимаете меня… Просто Светлана никогда особенно-то не любила Москву, я подозреваю, что она вообще родом из деревни. И вот ее муж неожиданно умирает. Буквально два месяца — и нет человека. Света тогда чуть с ума не сошла. Я, чтобы поддержать, уговорила ее поехать со мной на съемки в Карелию, мы там как раз снимали фильм… Ну, чтобы она отвлеклась, понимаете? Чтобы погрузилась в атмосферу фильма… Мы там даже роль ей дали маленькую, она играла медсестру… Время шло, раны затягивались, и Светочка моя пришла в себя, ожила, что называется. Когда мы вернулись в Москву, она сразу же принялась за обустройство дома в Поварове. Сказала, что знает, куда хочет направить свою энергию. Она занялась садом, ремонтом дома, покупкой мебели, ковров… словом, у нее все наладилось. Я знала, что у нее появился любовник. Сначала один, потом другой… И выпить она тоже любила. Знаете, Гриша, мой муж, и раньше говорил мне, что не стоит дружить вот так плотно со Светой, что она — девушка из другого круга, что непременно втянет меня в какую-нибудь историю. Истории бывали, чего греха таить… И с сомнительными людьми приходилось вечера проводить, чтобы поддержать компанию. У Светки не было чутья на людей, вечно приводила в свой дом каких-то странных личностей, если не опасных… развлекалась, как могла. Но уверенно она чувствовала себя, только когда и я была с ней, если ночевала у нее. Надо признаться, что и мне нравилось у нее бывать и даже терпеть ее пьяные компании. И все потому, что не могла подолгу оставаться одна у себя в московской квартире. У меня там очень хорошо, красиво… Но я — одна. И никого, в отличие от Светы, к себе не приглашаю. Разве что Сашу, я говорила. Но редко. Понимаете, когда я на съемках, жизнь кипит, все вокруг движется, и я занята, востребована, я так устаю, что у меня не остается времени даже на сон и еду! И вдруг все заканчивается, жизнь словно останавливается, я возвращаюсь в Москву, приезжаю к себе домой и понимаю, что не могу здесь долго оставаться. Мне хочется увидеть дочь, мужа, но я знаю, что я им не нужна. Что дочь, если я ей позвоню, нагрубит мне, непременно упрекнет злым таким язычком, что вот, мол, приехала, мамочка, вспомнила про дочку… А если бы съемки не закончились, то не позвонила бы… Она уже взрослая, она вообще рано как-то повзрослела, или просто я проследила ее… А муж? Он долго меня ждал, думал, вероятно, что я все-таки вспомню о нем и как-то приторможу течение жизни, что откажусь от каких-то ролей и побуду с ним или возьму его с собой. Словом, он не дождался меня и женился на другой женщине. Совсем молоденькой и очень богатой. Они… они живут втроем: Гриша, его жена и Оля. И меня в их жизнь не пускают. Ксения, его жена, она неглупая девушка и сразу поняла, что Гриша — идеальный муж. Я не сумела оценить это в браке и поняла только тогда, когда он ушел от меня. Ушел, прихватив Олю. Оно и понятно, она же все эти годы была с ним. Она обожает отца и ненавидит меня…

Инна Борисовна слушала Людмилу, не перебивая. И только когда образовалась долгая пауза, позволила себе задать вопрос:

— Вы ведь хотели бы вернуть своего мужа и дочь?

— Да, очень. Но я не знаю такого способа, чтобы их вернуть. У них все есть — мама, папа, дочка. Полный комплект. К тому же они ни в чем не нуждаются. И, знаете, они любят друг друга, им хорошо втроем. А я — четвертая лишняя. К тому же я просто уверена, что Григорий пусть и неосознанно, но настраивал Олю против меня. Сначала это были, может, и безобидные какие-то характеристики в мой адрес: вот, мол, мама, такая занятая и нас совсем забыла… А потом, думаю, когда на горизонте появилась его Ксения, в ход пошли более тяжкие обвинения. И мой образ заметно потускнел, понимаете? И все мои успехи приобрели налет, пусть вас не удивляет, даже какой-то пошлости. О легкомыслии и говорить не приходится. А ведь я всегда любила Гришу и сейчас люблю.

— И все равно, пока вы здесь, я постараюсь отговорить вас от этой поездки. Поверьте мне, просто вы находитесь сейчас в шоковом состоянии. Потом, когда вы будете уже далеко от дома, вы пожалеете об этом. Мне жаль, что я не психолог и не могу найти нужных слов, чтобы остановить вас.

— Хорошо, я вам скажу… Все эти последние годы я проживала судьбы своих героинь. Все они были смелые и решительные женщины и одновременно женственные и слабые. Словом, героини в прямом смысле этого слова. Но я на самом деле… не такая. Я не знаю, какая я. Те испытания, которые придумывали для моих героинь сценаристы, я бы никогда в жизни не преодолела. Или же я просто не знаю себя. Моя жизнь складывалась таким образом, что и испытаний-то особенно никаких не было. У меня была замечательная мама (отца я вообще не помню, он умер, когда мне было три месяца), которая любила и баловала меня и которая не препятствовала мне в выборе профессии. Конечно, ее смерть потрясла меня. Но я была слишком молода, чтобы уходить в себя. Я была психологически очень здорова, настолько здорова, что нашла в себе силы уйти с головой в учебу, я растворилась в своей новой, самостоятельной жизни… Потом появился Гриша, который боготворил меня, носил на руках и исполнял любые мои прихоти. За ним я была как за каменной стеной. Нам всегда было где жить. Как-то везло, понимаете? Потом родилась Оля, здоровенький и очень спокойный ребенок. Понятное дело, что сидеть дома я не могла. К тому времени у меня на счету были две крупные, заметные роли. И мы пригласили няню. Ее звали Таня, она приехала в Москву с Украины, такая бойкая и ловкая девушка. Словом, они с Гришей стали любовниками. И именно Таня постаралась сделать так, чтобы я об этом узнала как можно раньше. Она пользовалась моим халатом и как бы нечаянно оставляла там разные… предметы, вещи… презервативы… Вы не представляете себе, что я испытала, когда поняла, что моя семья дала трещину, что еще немного, и я потеряю мужа, а может, и дочь. Я сказала Грише в лицо, что все знаю. И заявила, что, как бы ни сложились отношения между им и этой нахалкой, дочь свою я ему не отдам. Я же понимала, что если будет судебный процесс, то, учитывая мою занятость, дочку могут после развода отдать Грише. Но, оказывается, я плохо думала о муже. Никакого суда не было. Я сделала вид, что простила его, и мы стали жить дальше. Правда, дома меня по-прежнему не бывало, и у нас появилась новая няня. Вы не подумайте, это не была какая-нибудь пахнущая валокордином или змеиной мазью старушенция. Напротив, это была молоденькая девушка, энергичная и с большим опытом работы с детьми. Надо сказать, что с ней Оля стала развиваться быстрее, она очень многому научила мою дочь, и я знаю, что больше никаких интрижек с нянями у моего Гриши не было. И жизнь как бы наладилась. Он работал, я тоже пахала как вол. Мы неплохо зарабатывали, но я старалась все свои деньги откладывать на квартиру. Мы понимали, что Оля вырастет и ей тоже нужна будет своя жилплощадь. Да и вообще, вкладывать деньги в квартиры — думаю, это самое разумное.

— И что случилось-то? Почему вы расстались? — Доктор Лазарева внимательнейшим образом слушала рассказ Людмилы.

— Он влюбился в Ксению. Он, вынужденный столько лет жить как бы без жены… Словом, он влюбился страстно, и эта страсть оказалась взаимной. Дочка богатого папочки, Ксения, очень красивая и умная девушка, увидела в моем Грише то, что в свое время разглядела я, — надежность. Гриша очень положительный мужчина, он прекрасный муж, он друг на всю жизнь.

— Однако он предал вас, — заметила Лазарева.

— Это я предала его. Я могла бы всюду брать его с собой… Эх, да что теперь говорить? Его, воспитанного и прирученного мною, подобрали и взяли себе. На веки вечные. И Оля подружилась с ней. И теперь им втроем, говорю же, очень хорошо. Они перебрались в ее огромную квартиру, которую им подарил ее папочка, и живут себе счастливо. Когда я звоню Оле, она говорит, что сильно занята… И я чувствую по ее тону, что она злится на меня, что не хочет меня слышать. И понимаю, что это Гриша с его женой настраивают ее против меня. Но почему? Почему они не поняли меня? У меня профессия такая — постоянно отсутствовать дома.

— Так, может, вы сами виноваты, что не предложили своему мужу бросить свою работу и следовать за вами повсюду?

— А вы думаете, он согласился бы?

— Он мог бы стать вашим агентом, наконец!

— Знаете, он строитель и всегда этого стеснялся…

— Какая глупость! Ладно, Людмила, я вижу, что вы сильно утомлены и наш разговор надо бы перенести на завтра… Сейчас я уложу вас спать, сделаю успокоительный укол, чтобы вы сразу уснули и ни о чем не думали. А утро вечера мудренее, сами знаете. Думаю, что утром вы измените свое решение отправиться неизвестно куда… Если уж вам так необходимо какое-то время побыть одной или хотя бы вдали от тех, кого вы любите, то поживите здесь, у меня. А уж если на самом деле хотите никого не видеть, то я отвезу вас на свою дачу. Вы сможете там все хорошенько обдумать.

— Я не сказала главного… помните, я говорила, что я — не героиня. Так вот, мне хочется прожить новую жизнь. Обыкновенную. Не жизнь актрисы, а жизнь простой женщины. Я готова заниматься физическим трудом и даже освоить другую профессию, если придется. Я не хочу, не могу возвращаться туда!!!

Она сорвалась на крик. Доктор Лазарева тяжело вздохнула.

3. 2010 г. Лиза и Глафира

Лиза и Глафира возвращались с места преступления — в пригороде Маркса, городка, расположенного неподалеку от Саратова, была убита школьница — Кристина Куракина. В убийстве подозревался молодой преподаватель музыкального училища, пианист, Михаил Фехнер, оказывавший старшекласснице знаки внимания. Его убитый горем отец, Яков Фехнер, обратился за помощью к адвокату Елизавете Сергеевне Травиной, и вот Лиза со своей помощницей Глафирой Кифер отправилась в Маркс — знакомиться со следователем прокуратуры, которому поручили вести это дело, ну и осмотреть место преступления.

Девочка была задушена и привезена на берег залива в районе нефтебазы. Волга, разливаясь, образовала причудливой формы заливы, которые рассекали густой лес и в некоторых местах даже превращались в опасные болотистые участки. Вот в одном таком мрачном месте, в глубине леса, на самой окраине Маркса, в районе старой нефтебазы и был обнаружен труп девочки. Туда-то Лиза с Глафирой и отправились на машине со следователем прокуратуры Данилой Петровым, молодым парнем, улыбчивым, добродушным, который почему-то страшно обрадовался неожиданным гостям и готов был рассказать им все, что знал по этому делу. Но поскольку прошло всего два дня, то и фактов-то у него пока что никаких не было. Было известно, что девушку удушили предположительно чулком (поскольку второй чулок остался на ее ноге), что она не изнасилована, что под ногтями жертвы обнаружили частицы эпителия с кровью убийцы, что означало, что убийца должен был расхаживать по Марксу с расцарапанным лицом. Это если он местный. Если же не местный, то и вовсе трудно предположить, кто и за что убил девочку.

На влажной земле, в том месте, где отсутствовал толстый слой сгнивших дубовых листьев, сохранился четкий отпечаток протектора автомобиля, на котором труп был привезен в лес. Мощный и тяжелый внедорожник с новой резиной. На девушке сохранились все золотые драгоценности — кулон с цепочкой, два браслета, колечко с бриллиантом, сережки с изумрудами, из чего следовало, что ее убили не с целью ограбления.

Сначала Лиза с Глафирой долго беседовали с Данилой в его кабинете в прокуратуре, потом разговор переместился в лес, где общая мрачноватая атмосфера располагала к подобным темам. Данила вспомнил все преступления, которые произошли в последнее время в Марксе и жертвами которых были молоденькие девушки. Одних задушили, других зарезали…

— Что же это за городок-то у вас такой? — удивилась Глафира.

— Город хороший, мне здесь нравится, хотя я сам и не местный, саратовский, закончил Академию права. А девушек убивали, как выяснилось позже, из-за ревности. Понимаете, здесь очень красиво, воздух свежий, Волга все-таки, и цвет лица у девушек особенный… Я как мужик вам скажу — все как на подбор были красавицы. А убийцы — женихи, любовники… Ничего оригинального. Думаю, что и эту девочку убили по той же причине.

— Вы — лирик, Данила, — заметила Лиза. — Но ведь их же убивали, понимаете? Это как же нужно любить девушку, чтобы за измену, предположим, лишить жизни? Это не любовь, а уязвленное самолюбие, а еще… может, ощущение безнаказанности? Всех поймали-то?

— Всех!

— И кто они, местные?

— И местные, и приезжие, те, кто недавно купили здесь дома или построили. Места-то здесь дивные, роскошные… просто Венеция какая-то! Но есть и местные, которые приревновали к приезжим. Трудность в ряде случаев заключалась в том, что некоторые жертвы подолгу лежали где-нибудь на островах… Здесь же у каждого лодка имеется. Убьют сгоряча, а потом тело увозят куда подальше, думают, что никто и никогда не найдет… Но здесь уже мало мест на островах, которые оставались бы неосвоенными, необхоженными. Отдыхающих — тьма, а уж про рыбаков и говорить не приходится. Все рыбаки.

— Какие странные истории вы рассказываете, — удивилась Лиза. — Казалось бы, такой тихий и симпатичный городок.

— Но он на самом деле такой, я же говорю. Понимаете, здесь два училища — медицинское и музыкальное, которое теперь называют училищем искусств, понятное дело, что преобладает женский контингент. И все девушки — как на подбор.

— И что же теперь — умирать от любви, от ревности? Что это за страсти-мордасти такие? Ну, хорошо, расскажите тогда о самой девочке. Кто она, из какой семьи? Ну и почему вы решили, что ее удушил уважаемый всеми молодой преподаватель-музыкант?

Разговор этот происходил в служебной машине, на которой Данила вывозил своих незваных гостей из леса, с места преступления, навстречу синим сумеркам, пропитанным запахами близкой речной воды, сырой земли и шлейфом лесных сентябрьских ароматов.

— Да не то чтобы это я сам решил… — замялся молодой следователь. — Просто все, как один, я имею в виду всех ее подруг, близких людей, указали на него. Говорили, что он ночами сидел у нее под окнами, страдалец, что она отказывала ему даже в общении, бегала от него. Он же намного старше ее, и видно было, что от любви просто умирает человек.

— Ну, полюбил музыкант школьницу, что с того?

— Да у нее парень был, из местных, Сергеем Гудковым звать. Она с ним ходила, гуляла, значит. В Саратов ездила на его машине, в клубы там разные… А музыкант этот, Фехнер, звонил ей и говорил, что все равно дождется ее, что она сама скоро поймет, кто такой этот Сергей, что ему от нее только одного надо…

— Но Фехнер, насколько мне известно, не был агрессивно настроен, не так ли? Он просто страдал, вот и все.

— Ну, люди говорят, что когда-то он сказал ей, что она никому не достанется или что-то в этом духе. Но если честно, то не похож он на убийцу. Вполне адекватен. Правда, сейчас он находится в больнице, мы ждем результатов экспертизы, которая покажет, адекватен он был или нет…

— Пожалуйста, Данила, не торопитесь с выводами. Мне довольно хорошо известны методы работы прокуратуры, у меня по этой части накопился довольно богатый опыт. Поверьте мне, вы сами скоро пожалеете, что пошли по пути наименьшего сопротивления. Куда приятнее будет осознать, что отпустили ни в чем не повинного человека, а поймали настоящего убийцу.

— Вы так его защищаете, словно были с ним знакомы, — не зло, а как-то мило, без упрека, сказал Данила. — Ну да ладно. У вас профессия такая. Вы когда обратно, домой?

— Никогда, — неожиданно для всех сказала Глафира.

В отличие от тоненькой русоволосой Лизы, Глафира Кифер была крупнее, ярче и колоритнее. Однако чувствовалось, что молодая женщина следит за собой, что наверняка по утрам совершает пробежки и подолгу приходит в себя под прохладным душем. Она хоть и молчала почти всю дорогу, но Данила чувствовал, что она сопровождает Лизу неспроста, что они вдвоем — тандем и что, скорее всего, они лишь только внешне производят впечатление просто хорошеньких девушек. На самом деле (он уже успел собрать некоторую информацию об их частном адвокатском бюро) они настоящие профессионалы своего дела и занимаются не столько адвокатской работой, сколько сбором информации для своих клиентов, с помощью которой не доводят дело даже до суда. Еще, что удивительно, занимаются поисками людей.

Выходило, что эта самая Лиза Травина — одна из самых крутых в Саратове адвокатов, что ездит по городу она в роскошном, дорогущем «Крайслере» и что ее муж, тоже адвокат, Дмитрий Гурьев помогает «отмывать» деньги местным чиновникам…

Все это указывало на то, что с ними надо бы держать ухо востро. Лишнего не говорить. Но и преждевременные выводы не делать.

Конечно, Михаил Фехнер этот, пианист, не убивал Кристину. Но на всякий случай надо же было кого-то задержать по подозрению в убийстве, тем более что все как один твердили, что это он… А вот интересно, почему все указывали именно на этого Михаила? Что это, сговор? Почему никто и словом не обмолвился о Сергее Гудкове?

— И куда же это вы нас везете?

— Могу — в прокуратуру, там же ваша машина… Могу показать Маркс при вечернем освещении… Могу отвезти поужинать в какое-нибудь приятное местечко…

— А гостиница тут есть?

— Знаете, я так понял, что сегодня вы никуда не уезжаете, поэтому хочу предложить вам провести вечер в одном на самом деле приятном месте. Там вы найдете и хорошую еду, и ночлег. Сказать, что это гостиница? Нет, хозяева сдают всего две комнаты, но с видом на реку. Они держат небольшое заведение, не ресторан, поскромнее, но там всегда полно посетителей. Хозяин — немец, его фамилия Кох. Никто даже не знает, как его зовут. Все «Кох» да «Кох». Вы сами поймете, когда поживете здесь, что тут много немцев. Раньше, до войны, здесь вообще была немецкая республика и Маркс назывался Баронском. Во время политической оттепели ворота в Европу, так сказать, распахнулись, и немцам было разрешено выехать на свою историческую родину, вот и хлынул отсюда поток в Германию… Очень много немцев уехало, целые семьи, кланы… Поблизости от Маркса есть множество сел, где жили немцы, вернувшиеся сюда после войны из казахстанских степей (в войну их, немцев, отправляли отсюда эшелонами подальше от центральной части страны), так вот и они тоже рванули в Германию. И мало кто вернулся. Да почти никто. А вот Кох никуда не уехал. Его бывшая жена и сын уехали, а он остался, женился на молоденькой музыкантше, они с Вандой спокойно и мирно жили себе здесь, держали свиней, свою коптильню, открыли маленькое кафе прямо на берегу Волги для рыбаков… И все было бы хорошо, если бы пять лет тому назад не погибла его жена Ванда. Так нелепо. Поехала в Саратов за покупками, с рынка возвращалась на станцию, стояла на остановке трамвая… И вдруг кто-то толкнул ее прямо под трамвай… Людей было много, трамваи долго не ходили… Знаете как, толпа, все норовят подойти ближе к подходящему трамваю… Кто-то не удержался. Навалился на нее, она была на каблуках, ногу подвернула… Словом, разрезало ее трамваем…

— Ужасная история, — нахмурилась Лиза. — Но вы-то откуда ее знаете? Вы же не местный…

— Мне рассказали ее в первый же вечер у Коха. Пригласили меня попить пивка с воблой, я и согласился. Думал, ну, забегаловка какая-то, ничего особенного. А как вошел, увидел, как чисто вокруг, как все красиво, стильно сделано… Музыка приятная играет (музыку никто из посетителей не имеет права заказывать, у Коха всегда звучит джаз или что-нибудь такое душевное, что любила его Ванда), пиво всегда свежее и холодное. Рыба сушеная первоклассная просто-таки! Кто не любит соленую рыбку, пожалуйста, тебе всегда поджарят ее на сковородочке или потушат карасиков в сметане. А уж какая копченая рыба — просто сказка!

— Вы так рассказываете, — вздохнула Глафира, — что так и хочется взглянуть на это заведение. Как хоть оно называется?

— Сейчас никак. Это раньше называлось «Ванда», а сейчас и вывески нет, «У Коха», вот как называется.

— Может, позвонить ему и спросить, есть ли у него места в его доме или гостинице?

— Говорю же, это не гостиница, а так, пристройка небольшая. Две комнаты с ванными, все как положено. Да чего звонить-то, когда через пять минут уже будем у него? Если все занято, он постелет наверху. На втором этаже, там он держит комнату для своих личных гостей.

Ровная гладкая дорога, по которой они ехали из утопающей в зелени окраины города в центр, спустя несколько минут уперлась в двухэтажное старинное здание, особнячок с современной пристройкой, и Лиза почему-то сразу догадалась, что это какое-то учебное заведение.

— Это и есть училище искусств. Наше все! — улыбнулся Данила, и вдруг Лиза все поняла.

— Скажите, Данила, а ведь вы наверняка женились на какой-нибудь музыкантше? Я права?

— Конечно! Вы бы видели мою жену, когда она только приехала сюда. Не девочка, а цветок. Помешана на музыке. Просто бредила музыкой. На меня вообще внимания не обращала. Родители ей сняли здесь квартиру, и она там с утра до ночи все занималась, занималась, барабанила по своим клавишам… Я к ней и так, и эдак… Совершенно непробиваемое создание. Упертая. Дисциплинированная. Серьезная. Словом, родители ей дали очень хорошее воспитание. В Саратовское училище поступить не смогла, там конкурс большой, так она здесь поступила, вы бы видели, как она была счастлива. Но ничего, бросила же в конце концов! Как в меня влюбилась, так все, конец пришел музыке. Музыкант — это не профессия. Музыкантов сейчас — как собак нерезаных. Она вот родит скоро, придет в себя, а потом поступит в Академию права, серьезное заведение.

Лиза расхохоталась.

— Да вы — тиран, Данила!

— Нет, просто я нормальный человек и понимаю, что к чему. Для общего развития ей это училище не помешало. Вполне может быть, что, не встреть она меня, она так и стала бы музыкантом, пианисткой и работала бы в каком-нибудь захолустье — в Озинках или Дергачах…

— Почему именно в Озинках или Дергачах?

— Да потому что истинных музыкантов, я имею в виду концертирующих, — раз-два и обчелся. В основном все выпускники работают в музыкальных школах, если же дальше хотят учиться, то поступают в консерваторию. А моя жена, она, как Ванда, предпочла музыке семью.

Проехав по бульвару мимо училища, они свернули на тихую пустынную улицу, и машина прибавила скорость. И уже минут через пять показалась другая окраина города, пост дорожной инспекции, миновав который они помчались вдоль шоссе до моста, под которым блестела розоватая в этот закатный час гладь реки, и, не доезжая до этого самого моста, резко свернули влево на накатанную узкую дорогу, поднырнувшую под шатер роскошных старых ив… И вскоре показался аккуратный, белый, с красной крышей и красными наличниками дом, окруженный белым ровным штакетником, за которым розовел в закатных лучах яблоневый сад. Лиза, выйдя из машины, залюбовалась отяжелевшими от крупных плодов ветвями. Перед черными коваными воротами уже стояло несколько припаркованных машин. В воздухе пахло жареной рыбой.

— Ну вот, что я вам говорил? — радовался Данила, помогая Глафире выйти из машины. — Сейчас посидим, отдохнем… Закажем рыбки. Я угощаю!

За воротами был разбит цветник с поздними розами и хризантемами. Узкая, посыпанная щебнем дорожка вела к высокому каменному крыльцу. Нигде никакой вывески, ни намека на то, что здесь кафе или ресторан. Все очень тихо и пристойно.

Данила распахнул дверь и пригласил дам войти.

Небольшой зал, стены которого обшиты деревянными панелями, украшенными настоящей коллекцией ружей и ножей, грубо сколоченные темные дубовые столы, сервированные керамическими красными тарелками и свернутыми белыми салфетками, зажатыми медными кольцами. Старинные подсвечники с толстыми красными свечами. Барная стойка переливается разноцветными, подсвеченными лампами бутылками. И высокий худощавый человек в белом переднике, тщательно, поглядывая сквозь прозрачное стекло на свет, протирающий тяжелые стеклянные кружки.

— Вот, познакомьтесь, пожалуйста, это наш Кох. Привет, Кох, это наши гости из Саратова. Известные адвокаты. Будут мне помогать искать убийцу Кристины Куракиной.

— Добрый вечер, — вежливо ответил хозяин. — Проходите, прошу вас.

В зале было занято три стола, остальные четыре пустовали. Однако, не останавливаясь, он прошел до двери, которая могла бы вести на кухню или в туалет, распахнул ее, и Лиза с Глафирой замерли в восхищении. Они оказались на открытой террасе, за которой пылала ярким малиновым блеском река! Лохматый апельсин солнца уже начинал опускаться в воду.

— Ну как?! Я же говорил вам, что это райское место! — Данила уверенно прошел вперед и занял место за столом, расположенным прямо у деревянных перил террасы. Клетчатые красно-белые скатерти, чтобы их не унесло ветром, были зажаты пластиковыми скобами. Деревянные ступени соединяли террасу с мощеным двориком, на котором стояла сложенная из кирпичей печка-гриль. Судя по запаху, там жарилась баранина.

— Скоро будет готово мясо, а если кто хочет жареной рыбы, то — пожалуйста, — сказал Кох с невозмутимым лицом. Казалось, ему было все равно, откуда прибыли гости. И уж заискивать перед ними он явно не собирался. Сдержанный и очень грустный человек. Лиза вдруг представила себе рядом с ним тень красивой молодой женщины, непременно блондинки — Ванды. Подумалось, что когда-то Кох был совершенно другим человеком, счастливым, веселым, влюбленным и любимым. Смерть любимой жены сломала его. И это было видно.

— А какая у вас рыба? — поинтересовалась Глафира, открывая меню.

— Сейчас мы жарили щуку. Пусть вас это не удивляет, я знаю, что некоторые считают, что щука для жарки слишком суховата. Но это на любителя…

— Щуку, я хочу щуку! — весело сказала Глафира. — И пива холодного.

— А подлещики у вас есть? — спросила Лиза.

— Есть.

— Вы можете пожарить мне четыре маленьких подлещика?

— Да. А вам, Данила Александрович?

— И мне тоже четыре подлещика. И пива. А еще — ночлег для этих прекрасных девушек.

— Есть свободная комната. Все устроим.

— Спасибо!

Кох кивнул и ушел. И буквально через пару минут у столика появилась женщина, которая ловкими движениями освободила стол и заменила скатерть. Расставила приборы, затем ушла и вернулась с подносом, на котором стояло три высоких, толстого стекла бокала с пивом.

Лиза следила за движениями женщины, отмечая про себя, что двигается она несуетливо, спокойно, с достоинством и что вообще она на редкость грациозна и очень красива. Прямые каштановые волосы, тонкое бледное лицо с большими карими глазами. Она все делала молча, но Лиза на какой-то миг представила, как звучит ее голос. Высокий, с легкой хрипотцой. Где-то она уже слышала этот голос. Однако женщина молчала! Откуда этот воображаемый голос, знакомый тембр?

Когда она отошла, Лиза спросила Данилу, с удовольствием попивающего пиво:

— Кто эта женщина? Она не похожа на официантку.

— Она и не официантка. Это родная сестра Ванды. Говорят, что они с ней — ну прямо одно лицо.

— А может, это она и есть? — попыталась мрачно пошутить Глафира. — Знаете, а мне здесь очень нравится. Ну просто очень! Какое замечательное место! Лиза, может, и мы тоже купим здесь домик и будем приезжать сюда на выходные? А что, всего-то семьдесят километров от Саратова. Зато какая благодать… И тишина. Нет, мне этот Кох тоже понравился, может, конечно, он и не очень-то приветливый, и улыбки из него не вытянешь, но он на редкость неназойливый и приятный человек. Интересно, у него конкуренты здесь есть?

— Уже нет. Дело в том, что здесь двое после него пытались открыть рыбное кафе, прямо рядышком, но люди, не сговариваясь, идут к Коху. Не думайте, здесь не только рыбу жарят. Гражина, как зовут эту женщину, свояченицу Коха, делает такие бутерброды — пальчики оближешь. А еще у нее есть фирменный яблочный пирог. Уж не знаю, как она его делает, кажется, с добавлением детского яблочного пюре, но получается он невероятно вкусный.

— Она что же, прямо из Польши приехала?

— Нет, кажется, с Украины. Вообще-то по паспорту она Галина. Галина Янкевич. Но все как-то знают, что она Гражина. Вот такие колоритные здесь люди живут. Между прочим, как я уже говорил, Кох — немец и очень хорошо знаком с Михаилом Фехнером. Я-то с ним уже беседовал, но, если захотите, можете и вы с ним поговорить. Хотя я и так заранее знаю, что он скажет. Что Михаил — интеллигентнейший человек, что никого он не убивал и что надо не сидеть сложа руки, а искать настоящего убийцу.

— Резонно, — ответила Лиза, думая о своем.

Гражина была как две капли воды похожа на исчезнувшую пять лет тому назад актрису Людмилу Дунай. И странно, что Данила, так подробно описывая заведение Коха и его свояченицу, молчит об этом сходстве. Наверняка же есть какая-нибудь история. Тем более что это сходство просто бросается в глаза.

Актриса была тогда на пике популярности, снялась в бесчисленных сериалах и вдруг пропала. Вернее, все-таки погибла. Так, во всяком случае, писала московская пресса. В доме ее подруги, бывшей гримерши, было совершено аж тройное убийство (это если не считать саму Дунай). Убили ее подругу — хозяйку дома, ее молодого приятеля и московского банкира. В доме обнаружили одну туфлю исчезнувшей Дунай, ее кровь… Потом в Тамбове нашлась и брошенная машина актрисы, в которой оказалась ее вторая туфля, выпачканная ее же кровью. Скорее всего, конечно, актрисы уже не было в живых, но тот факт, что трупа так и не нашли (возможно, преступники сожгли его где-нибудь в тамбовских лесах), будоражил воображение многих поклонников Дунай. Коллега и землячка Лизы Травиной, Юлия Земцова, возглавлявшая некогда в Саратове частное детективное агентство, а сейчас занимавшаяся любимым делом в столице, также была заинтригована этой историей, о чем сообщила по скайпу.

«Вот почему, как известный человек — так труп не могут найти?» — рассуждала она, обращаясь к Лизе письменно. Она вообще предпочитала не разговаривать с помощью микрофона, а именно писать. Считала, что так информация воспринимается легче и мозг в такие минуты соображает лучше.

«Одно дело убить бывшую гримершу актрисы, а другое — саму актрису. Может, сначала завезли куда, помучили, а потом уже убили», — отвечала Лиза.

«Думаешь, эти отморозки узнали в ней Дунай?»

«Откуда мне знать? Но скорее всего, это бандиты. Я читала, в Подмосковье насчитывается 19 банд, вот, читай: «В Подмосковье действуют 19 организованных преступных группировок (ОПГ). «Основная направленность ОПГ, совершающих разбои, это преступления в отношении коммерсантов и организаций торговли, нападения на граждан, их дома и квартиры, а также незаконное завладение транспортными средствами и перевозимыми грузами. В качестве примера успешной работы милиции К. рассказал о доказательстве причастности шести членов организованной преступной группы к разбойным нападениям на коммерческие организации на территории Серпуховского, Каширского, Истринского районов и на территории Тульской области, а также на дома в элитных поселках по Ленинградскому шоссе… При обыске у них были изъяты пистолет Макарова и обрез охотничьего ружья, которые использовались при совершении преступлений… Бандиты действовали в масках, убивали и грабили своих жертв…»

«Да, похоже, это они. Но если поймали этих шестерых, то почему молчат о нападении на дом в Поварове?»

«Ну, может, это и не они».

Несколько дней Юля Земцова обменивалась с Лизой впечатлениями на эту тему, потом все это как-то поутихло. Всей стране стало известно, что у Дунай есть взрослая дочь, тоже начинающая актриса, Ольга Дунай, и что, по словам самой дочери, между нею и матерью были очень теплые отношения, несмотря на то что они давно уже жили порознь, поскольку муж Дунай и отец Оли, Григорий Дунай, крупный бизнесмен-строитель, несколько лет тому назад развелся с Людмилой и женился на другой женщине, намного моложе его. Словом, получалось, что, будь Дунай жива, она непременно дала бы о себе знать. А поскольку время шло и известий от нее никаких не было, ее стали считать погибшей.

Дочка Людмилы, Ольга, не дожидаясь, пока она будет иметь право вступить в наследство матери, давно уже заняла ее роскошную новую квартиру в центре Москвы и теперь, как писали многие кусачие журналисты, пожинала плоды своей знаменитой родительницы. Больше того, в прессе стали появляться интервью с Ольгой Дунай, где рядом с текстом помещалась фотография самой Ольги — точной копии своей матери.

Однако прошло пять лет. Конечно, эта женщина с польской кровью и носящая имя Гражина не имела никакого отношения к Людмиле Дунай. Но как потрясающе похожа!

…Глафира тронула Лизу за рукав, скосила глаза в сторону вновь появившейся на террасе с подносом в руках Гражины. Лиза кивнула. После того как блюда были расставлены и Гражина удалилась, Лиза прошептала на ухо Глаше:

— Ну, вот и ты… Скажи, как похожа на Дунай?

— Вот и я тоже смотрю и думаю об этом же.

— О чем это вы шепчетесь? — спросил Данила, не спуская глаз с блюда, на котором еще шипели жареные в масле подлещики.

— О том, что подлещики — это, конечно, очень вкусно, но сколько в них костей! То ли дело моя щучка! — защебетала Глафира.

— Ну так что, позвать Коха? Поговорите с ним?

— Обязательно, но только утром, — сказала Лиза.

— Ясно, хотите говорить с ним без свидетелей. Ну что ж, я понимаю. Ну, как вам пиво? Это же знаменитое марксовское темное пиво! Такого пива вы больше нигде не найдете. Это тоже достопримечательность нашего городка. Существует легенда, что когда-то очень давно на этом пивном заводе работал один старичок-пивовар, который и разработал рецептуру знаменитого марксовского пива… Но вот сохранился ли этот рецепт до наших дней или же пиво варят здесь по новой рецептуре — этого сказать не могу, но пиво здесь отменное!

— Да вы настоящий патриот Маркса, Данила! — рассмеялась Лиза. — Живете здесь без году неделя, а так полюбили этот город.

— Вот что чувствую, то и говорю. Мы с женой тоже собираемся здесь дом покупать. В квартире тесновато. Хочется на простор, поближе к Волге, свой дом. Хотя, до того как я встретил свою жену, рассуждал совсем по-другому, да и не собирался задерживаться в этом захолустье, таким мне тогда показалось это место…

Все принялись за еду. Каждый думал о своем. Лиза, время от времени поглядывая на дверь, откуда то и дело появлялась таинственная Гражина, думала о том, что непременно поговорит с ней о Дунай. Глаша, наслаждаясь жареной щукой, думала о своем муже Адаме, работавшем барменом в ресторане «Ностальжи» и еще не знавшем о том, что Глафира не вернется домой ночевать. Ей еще только предстояло предупредить его об этом по телефону. Жалела, что его нет рядом и он не может разделить с ней восторг по поводу пребывания в этом чудесном месте. Данила же Петров, поглядывая на часы, счел, что все дела с саратовскими адвокатами он закончил и теперь после ужина имеет полное право вернуться домой, к жене. Конечно, он и сам прекрасно понимал, что они поторопились с задержанием пианиста, но уж больно громкое для города убийство. Кристина Куракина — племянница одного влиятельного человека в городе, вот они и засуетились, схватили первого, кто попался под руку… И ведь знал же, что все так получится, что семья пианиста не станет ждать, пока Михаила осудят. Конечно, они начали действовать, наняли вот одного из самых дорогущих адвокатов. Понятное дело, что его придется отпустить. Но кто-то же убил Кристину? Удушил ее собственным чулком. И этот кто-то может быть только из ее окружения. И причина убийства старшеклассницы — только ревность. Больше ничего. Ее не ограбили. Не изнасиловали. Ее убили за то, что она либо кому-то изменила, либо заставила кого-то сильно страдать. Или же мужчина, который с ней сделал это, решил, что раз она не досталась ему, значит, не достанется никому… А девочка была красивая, очень. И вообще убивают почему-то красивых девушек. А некрасивые живут, рано или поздно выходят замуж, рожают детей…

Данила поглядывал на Лизу и любовался ею. Нет, конечно, его Катя намного красивее, да и вообще. Она стала ему родным человеком. Но Лиза тоже была хороша. И особенно его привлекало в ней то, что она при ее красивой внешности и стройной фигуре была еще и умна. И не просто умна, а феноменально сообразительна. Еще у нее наверняка сильный характер, раз она смогла в свои молодые годы стать одним из самых лучших адвокатов города. Не такими он представлял себе женщин-адвокатов. Те, кого он знал или просто видел, совершенно не походили на Лизу. Это были зрелые, прокуренные и уставшие женщины, разочарованные в жизни и не в меру циничные. Здесь же он видел молодость, чистоту и обаяние. Да и помощница у нее симпатичная. Пухленькая такая, с виду добрейшей души человечек, но чувствуется, что и ей тоже палец в рот не клади.

— Скажите, Данила… — Лиза приблизила к нему свое лицо и спросила совсем тихо: — А вам Гражина никого не напоминает?

Он пожал плечами. Катя как-то сказала ему, что она похожа на одну актрису, которая снималась в известном сериале.

— Мне жена однажды сказала, что она похожа на одну актрису… Но мы-то, мужики, сериалов не смотрим. Просто некогда. И что?

— Нет, ничего. Значит, мне не показалось.

— Нет, никакая она не актриса… Это я вам точно говорю. Я проверял… А я вам, дорогие девушки, вот что скажу. Когда будете выходить отсюда, обратите внимание на одного человека, который сидит в углу и пьет пиво. Он худощавый такой, молчаливый… Вы удивитесь, когда его увидите, потому что он — ну вылитый наш премьер-министр. Копия. Двойник! Мы ему так и говорим, мол, поезжай в Москву, приди к Путину и скажи, вот он я, в вашем распоряжении… могу вас замещать при случае… Каждому человеку такой величины нужны двойники… А недавно был у нас рыбак один, тоже из Москвы. Каждый год приезжает порыбачить, у него здесь брат живет. Так вот, он — точная копия артиста Евгения Леонова. И даже голос как будто бы его. Вот такие дела…

— Действительно, — пожала плечами Лиза. — Но на вашего «премьера» непременно посмотрим. И вообще, Данила, спасибо вам за замечательный вечер. А Фехнера вы отпустите, сами же понимаете, что он здесь ни при чем…

Данила широко улыбнулся, хотя на душе заскребли кошки. Им-то легко говорить «отпустите», а что он доложит своему начальству?

— Я подумаю, — сказал он и, махнув на прощание рукой, скрылся за дверью.

Раскаленное, окутанное малиновой дымкой солнце окунулось в воду… Совсем рядом с берегом проплыла дикая серая утка, оставляя на воде бледно-розовый след…

4. 2005 г. Людмила

— Ну и пусть, ну и пусть… — Она крепко сжимала руль, словно это усилие могло прибавить скорость. — Пусть она меня не поняла, но я-то себя понимаю, я все понимаю… Она просто не видела эти жуткие, искаженные смертью лица, эти разрезы, из которых хлестала кровь и заливала весь пол… Как после этого вернуться в свой мир, в свою прежнюю жизнь, когда там все будет напоминать об этих убийствах, об этом изнасиловании? Я ведь даже не знаю, сколько их было, этих скотов… Лазарева не сказала, она ничего не сказала, что со мной, просто дала лекарство, мази… И сказала, что я должна непременно полежать в больнице. Значит, она предполагала все-таки, что я вернусь в Москву, что обращусь к своему лечащему врачу, который положит меня на более полное обследование и лечение в частную клинику. Значит, она на самом деле ничего не поняла. Она подумала, что я наговорила ей все это сгоряча, сгоряча… еще твердила о психологической помощи. Как будто эти все психологи или психиатры смогут заткнуть рты журналистам, как будто каким-то волшебным образом заставят их не раздувать шумиху вокруг этого убийства… Она же врач, неужели не понятно, что экспертиза покажет, что там, на паркете, есть и моя кровь и что она специфическая… А что, если обнаружат на полу или ковре следы спермы насильников? Не будут молчать. Не будут!!! Может, уже сейчас на первых полосах появилась информация о том, что меня изнасиловали и убили. Нет, я не вернусь. Не вернусь! Если вернусь и лягу в больницу, Оля захочет меня увидеть, навестить. Задаст мне вопросы, на которые мне не хотелось бы отвечать. Конечно, ее новая мамочка никогда бы не попала в такую ситуацию. Она чистенькая и благополучная и не шляется по чужим загородным домам, не знакомится с банкирами…

Остановилась, вышла из машины, огляделась. Было раннее утро. В двух шагах от нее находилась железнодорожная платформа. Город еще спал.

Она специально поднялась очень рано, обнаружила рядом на стуле приготовленную доктором Лазаревой одежду (джинсы, блузка с короткими рукавами, теплая кофта и — какая же она умница! — шифоновая косынка, темные очки), оделась и написала ей, еще спящей, записку с благодарностью, где попросила ее молчать обо всем и сжечь записку, и вышла из дома. На цыпочках. Знала, что если разбудит ее, то будут уговоры если не вернуться в Москву, так хотя бы остаться у нее пожить, подождать, посмотреть, как будут развиваться события. Ведь рано или поздно трупы в Поварове обнаружат, поднимется шумиха, по радио и телевидению пройдет информация об убийстве банкира Щекина, Светланы Осолихиной… А может, Роман Ваганов жив? Может, он как раз вышел из дома незадолго до того, как туда ворвались бандиты? Может, в доме уже давно милиция и он, Роман, дает показания. Рассказывает о том, что к Светлане приехали гости — Людмила Дунай со своим приятелем Щекиным…

Хотя на самом-то деле все было не так. Совершенно не так. Да только как она сможет доказать и очиститься от грязных слухов?

Эта история — расплата за то, что она бросила свою семью, что недооценила любовь Гриши, что предпочла близким людям иллюзорный мир кино. Что никогда, получается, и не жила настоящей жизнью, а потому ничего-то в ней не понимает.

Зато сейчас, стоя на перроне тамбовского вокзала и дрожа от холода и нервного озноба, она точно знала, что ее окружают не декорации, что этот перрон и эти нависшие над ним тучи — самая что ни на есть реальность и что она сейчас пойдет в настоящую кассу и купит настоящий билет в настоящую жизнь. Сначала доберется на поезде до незнакомого ей города Саратова, откуда уже на такси или автобусе поедет в маленький волжский городок Маркс.

Неприятный холодок в желудке, головная боль и боль в пояснице превращали эту реальность в настоящий ад. Но еще худший ад поджидал бы ее в Москве, если бы она туда вернулась.

Нет-нет, решение она уже приняла. Она едет к своей поклоннице, познакомится с этой женщиной и там уже решит, как действовать. Если Ванда окажется нормальной, адекватной женщиной, то придется ей, конечно, все рассказать и попросить о помощи. Пусть она подыщет ей недорогое жилье, может, и работу. Словом, поможет начать новую жизнь. Ведь сколько раз ее героини оказывались если не в подобных, то тоже очень сложных условиях. И ничего, выживали. И даже находили свою любовь. Словом, каждый сюжет фильмов, в которых она снималась, заканчивался счастливым концом. Ну а если так, то почему она сама, настоящая Людмила Дунай, должна пропасть? Или же стать жертвой акул-журналистов и мерзких сплетен.

Странное дело, но о своем воздыхателе Саше она почему-то почти не вспоминала. Словно его и не было. А ведь он был страстно в нее влюблен, и он, быть может, единственный, кто будет рыдать, узнав о ее смерти. Но позвонить ему и рассказать о случившемся — все равно что вернуться домой. Он сможет ее уговорить вернуться, найдет нужные слова. Он всегда был так нежен с ней, так ласков, а еще он был чист, как бывают чисты совсем молодые, наивные идеалисты, еще не успевшие познать жизнь с другой, не такой красивой стороны. Мальчик из хорошей семьи, с хорошими манерами, прекрасно воспитанный, он влюбился в нее страстно, почти безумно, как это бывает в столь молодом возрасте, когда душа еще не потемнела от предательства и горя, а гормоны ждут удобной минуты, чтобы выплеснуться. Понятное дело, что для зрелой женщины любовь такого вот мальчика — просто как отдушина. Когда вокруг себя ты наблюдаешь столько лжи и измен, предательства и лицемерия, то так хочется такой вот кристальной чистоты и искренних восторгов и поклонения. Кто знает, каким будет Саша позже, когда превратится в мужчину и узнает жизнь со всех сторон. Возможно, замкнется в себе, а может, ему повезет, он встретит хорошую девушку, женится на ней, и его семейная жизнь сложится счастливо. Как бы то ни было, их связь (именно связь, поскольку будущего вместе с ним она не видела, ну не замуж же за него выходить!) рано или поздно начала бы ее тяготить. Об этом, кстати, говорила ей и Светлана, когда уговаривала разорвать с ним отношения, пока не поздно, пока он не напридумывал себе чего-то большего.

«Тебе, моя дорогая, нужен муж. И хватит уже оплакивать свой брак с Григорием. Видишь, он оказался предателем, нашел себе другую. Поэтому забудь его, постарайся вычеркнуть его из своей жизни по возможности как можно быстрее и даже не думай, что он — отец твоей дочери. Тебе надо встретиться с достойным тебя мужчиной и выйти наконец замуж. И пусть этот твой новый муж будет занят на своей работе так же, как и ты. Все равно это будет брак, и брак не менее прочный, чем у тех, кто проводит двадцать четыре часа вместе».

И она нашла такого мужчину — Бориса Щекина. Вернее, он сам назначил ей, близкой подруге Людмилы Дунай, встречу, признался в том, что боится подойти к Людмиле первый, боится быть отвергнутым в ближайшие несколько минут… Словом, попросил, чтобы Светлана их познакомила. Светлана прямо спросила его, какие у него намерения относительно Людмилы. И Щекин сказал, что разведен уже два года и что намерения у него вполне серьезные.

Это позже, в тот злополучный вечер, когда она приехала в Поварово, Светлана, улучив момент, призналась ей в том, что Саша не приедет, что она поговорила с ним по телефону и объяснила ему, что у них нет будущего, что он не должен ей мешать устраивать личную жизнь, что у Людмилы уже есть мужчина, за которого она не против выйти замуж, да только не может ему, Саше, пока в этом признаться. А также придумала, как будто бы последний браслет с изумрудами, который появился у Людмилы, — как раз подарок этого самого предполагаемого жениха. Хотя на самом деле браслет Людмила купила себе сама. То есть Светлана позволила себе вот так активно вмешаться в жизнь подруги, наговорив глупостей бедному влюбленному мальчику. Поэтому-то Саша, поверив Светлане, и не звонил ей, и не отвечал на ее звонки.

С одной стороны, Людмила страшно разозлилась на подругу, даже накричала на нее и сказала, что никому не позволено вмешиваться в ее частную жизнь, и что то, чем она занимается, называется сводничество и что она, Людмила, не удивится, если узнает, что за то, что Светлана устроила им здесь встречу, Щекин заплатил ей. Сказать-то она это сказала, хотя на самом деле так не думала. Нет, Светлана не такая. Хотя… Она сама говорила, что у нее в последнее время напряженно с деньгами и что Роман, привыкший к тому, что она тратит на него деньги, вообще перестал тратиться на нее. Даже в ресторанах платит Светлана.

Вот так и было все. Она познакомилась с Щекиным, и оказалось, что он вполне приятный человек, вполне компанейский, легкий в общении. А еще от него чудесно пахло, на что она, общаясь с мужчинами, всегда обращала внимание. Видно было, что он сильно нервничает, пытается понравиться, шутит, хоть и не очень-то удачно, но все равно как-то мило. Высокий брюнет с очень бледной кожей и розовыми щеками. Щекин с розовыми щеками. Странное дело, что она уже очень скоро перестала злиться на Светлану, хотя и сидела за столом с обиженным видом, стараясь не смотреть на подругу.

Она приготовила очень вкусную свинину с капустой, испекла пирог с яблоками. Словом, как-то все складывалось неплохо, если не считать того, что Людмиле предстояло объяснение с Сашей. С другой стороны, в чем-то Светлана была и права. Может, она и вмешалась, что само по себе недопустимо, но кто знает, может, только таким вот образом и можно было разорвать отношения с Сашей. И кто знает, может, то чувство жалости, которое она испытала в тот момент, когда поняла, что Светлана сотворила с ее молодым любовником, и дало ей понять, что он еще слишком молод для более глубоких отношений. Ведь жалость — не то чувство, которое надо питать к настоящему мужчине. Он не ребенок, Саша, а потому должен был не верить на слово Светлане, а все выяснить сам, приехать в Поварово, увидеться с Людмилой и объясниться. Пожалуй, тогда она бы и поняла, что он повзрослел и способен на решительные поступки. Что он не размазня, наконец. Однако он не позвонил, не приехал. Значит, Светлана была права, когда говорила, что они не пара и что ей нужен мужчина постарше, помудрее, да и вообще — состоявшийся. Саша же был студент, и ему все еще только предстояло. К тому же, может, он никогда по-настоящему и не любил Людмилу, а был просто ею увлечен.

Светлана включила музыку, и они стали танцевать. Щекин держал Людмилу за талию, и чувствовалось, что он очень не уверен в себе, что стесняется каждого своего движения. И это тоже почему-то понравилось Людмиле…

А потом он сообщил, что хотел бы сказать ей несколько слов наедине. Они вышли из гостиной, оказались в просторном холле, в самом углу, за кадкой с гигантской монстерой, и Борис достал из кармана коробочку, протянул Людмиле со словами: «Я бы хотел сделать вам подарок, Людмила. От всего сердца. Вы мне очень нравитесь…» Она открыла коробочку и увидела перстень с очень большим бриллиантом. Не надо было быть ювелиром или человеком, искушенным в подобных вещах, чтобы понять, что бриллиант очень дорогой. Она быстро захлопнула коробочку и сказала, что не может принять этот подарок. И проворно сунула коробочку в руку Бориса Щекина.

— Вы извините, но подобные подарки ко многому обязывают. Мы же только познакомились… нет, я не могу…

Надо было видеть выражение его лица. Он вконец растерялся. Людмила подумала еще тогда, что как бы он вообще не расплакался, этот смутившийся не на шутку «жених». И еще пришло в голову: вот интересно, как такие смущающиеся и неуверенные в себе люди становятся крупными банкирами, ворочающими миллионами? Вероятно, деловая сфера — это все же другая сторона человека, о которой можно только догадываться. А еще он, при всей своей относительной стройности, все равно напоминал ей почему-то молодого медведя.

Еще одна деталь — Борис Щекин, в отличие от многих мужчин, с которыми она была знакома, очень любил украшения. На его пальце она заметила платиновый перстень с бриллиантом. Галстук был украшен золотым массивным зажимом. И хотя белоснежный воротничок рубашки плотно облегал шею и невозможно было увидеть то, что под ней находилось, Людмила была уверена, что Щекин носит на шее одну или несколько золотых цепей.

Интересно, те люди в масках, которые напали на дом, знали ли они о том, кто именно находится в доме или же они грабили все дома подряд?

Обо всем этом она узнает в самое ближайшее время, как только трупы в Поварове будут обнаружены и в прессе появится какая-то информация.

— Мне, пожалуйста, на алма-атинский, на семь сорок два, — обратилась она к кассирше, и та, только мельком взглянув на нее, почему-то замотала головой, словно увидела привидение. Может, узнала ее. Но потом, вздохнув, мол, кого только не увидишь спросонья, снова углубилась в работу. Людмила подумала, что уже очень скоро она вспомнит эту минуту и это привидевшееся ей лицо известной актрисы, но вот расскажет ли об этом кому-нибудь — вопрос.

Получив билет, Людмила испытала странное чувство человека, который совершил явно что-то, что противоречило его сущности, да теперь и не знает, что с этим странным чувством делать. Несмотря на постоянные перемещения в пространстве, на ставшие уже привычкой поездки, ведь съемки проходили в самых разных местах России и за границей, сейчас, перед тем как отправиться в Саратов, она подумала о том, что впервые в ее жизни случается такое, что в конечной точке маршрута ее никто не ждет. И что никакого сценария, по которому она станет дальше действовать, тоже нет. И что никто не позаботится о том, чтобы она была сытая, чтобы в ее гостиничном номере была горячая вода и чистая постель. Вокруг нее не было тех людей, к присутствию которых она тоже успела привыкнуть: новая гримерша Валечка, главреж, помреж, операторы, осветители, декораторы, художники… Не было той дружной компании, к примеру, в которой они снимали последний сериал. Не было такого удивительно приятного ощущения какой-то упорядоченности жизни и смысла. Пусть многие считают сериалы чем-то несерьезным и думают, что актеры, которые в них снимаются, якобы просто зарабатывают там деньги, но сами-то актеры и все те, кто делает фильмы, знают, что это каторжный труд. Что это съемки по десять-двенадцать часов в день, это холод или жара, толстый слой грима на лице, тесные парики. Актеры вынуждены выносить то, что положено по сценарию герою, — плавать в холодной воде, бежать по снегу босиком, тонуть, гореть, падать, изображать из себя мертвеца…

Сейчас же сценарий писался как бы самой жизнью. Хотя так ли это было на самом деле? И что такое вообще — жизнь? Это когда плывешь по течению? Когда не прикладываешь никаких усилий? Вот как было до этого тамбовского перрона. Звонок. Приглашение сниматься. И ты автоматически уже начинаешь собирать вещички и отправляешься с группой в путь. И дальше от тебя как будто бы ничего и не зависит. Цепляется одно за другое. И ты выныриваешь из этой вереницы событий, то есть съемочного периода, и вот только тогда как бы принадлежишь уже только себе самой. Вот ты уже дома, понятное дело, что ты принимаешь ванну, кидаешь в стиральную машину белье, завариваешь кофе и растягиваешься наконец на чистенькой постели. И вот теперь ты вольна делать все, что заблагорассудится. И ты вдруг понимаешь, что и не знаешь, что делать-то. Звонишь, само собой, дочери, и она снова (в очередной раз) дает тебе понять, что ты мешаешь ей, что у нее давно уже своя жизнь и что она презирает тебя за то, что ты делаешь вид, что интересуешься ее жизнью. Хотя на самом деле это, конечно, не так. Ты расстроена, тебе хочется плакать, ты снова возвращаешься в постель, вытягиваешься и пытаешься понять, чего тебе хочется. И вот когда ты уже более-менее определилась, чем заняться (выпить еще кофе, завести свою машину и отправиться за покупками, позвонить Светлане, назначить Саше встречу), в это самое время тебе звонит сама Светлана и сама за тебя все решает: приезжай ко мне, немедленно, я дико соскучилась!!!

…С билетом в руке она еще долго стояла на перроне, спрашивая себя, что она делает, куда едет? И почему она решила отправиться именно к Ванде? К неизвестной ей женщине. Только лишь потому, что именно это письмо оказалось в ее сумочке? Подобных писем и раньше было много. Из разных уголков страны. Писали и женщины, и мужчины. Женщины, вот как Ванда, выражали ей свое восхищение, писали, что ее героини помогают им разобраться в своих запутанных проблемах. Мужчины же признавались в любви…

А если бы в ее сумочке оказалось письмо какого-нибудь восторженного поклонника с Дальнего Востока или из Израиля? И что, она бы сейчас покупала билет в Израиль? Или Владивосток? Только лишь для того, чтобы в очередной раз подчиниться своей судьбе?

Однако Маркс — это не Владивосток и не Хайфа. И в сумочке, чудом уцелевшей в этом кровавом аду, было письмо именно от Ванды.

Подумалось еще, что какой-то странный набор вещей оказался в сумке: паспорт, письмо, ключи от машины, банковская карта. Словно преступник, получив от нее все, что хотел, сжалился над ней, узнанной, и сохранил ей не только жизнь, но и дал возможность каким-то образом выбраться оттуда. Хотя зачем ему было брать паспорт или ключи от машины? Или, тем более, банковскую карту, когда он все равно не сумел бы ею воспользоваться. У него другая специальность — убивать людей.

Мысли вновь и вновь возвращались к самому важному: садиться ли ей сейчас на этот поезд или поменять билет на московское направление?

Она так замерзла, что решила зайти в здание вокзала, нашла буфет, купила некрепкий, но очень горячий кофе, булочку (беляши даже на вид были опасные, наверняка несвежие) и бутылку минеральной воды — в поезд. Вспомнила, как заботились о ней на съемках последнего фильма, как приятно ей было принимать заботу от специально приставленной к ней помощницы, которая следила буквально за каждым ее шагом и угадывала любое ее желание. И хотя персонального фургона у нее еще не было (возможно, в силу ее характера, поскольку звездная пыль пока еще не коснулась ее совести и она считала, что в российском кинематографе есть множество по-настоящему великих актрис, которые до сих пор ведут себя довольно скромно и не оглядываются на американских кинодив с их капризами), тем не менее некоторые ее просьбы всегда учитывались: домашняя еда с обязательным супом или борщом на обед, наличие прохладной минеральной воды и электрического одеяла. Ну, и еще немного разных мелочей, помогающих в холодное время года пребывать между съемками в тепле, а в жару иметь возможность отдохнуть в прохладе.

Сейчас же она пила отвратительный кофе, обжигая рот, чувствовала голод, но не видела, чем бы его утолить. Больше всего, как оказалось, боялась отравиться каким-нибудь беляшом или пиццей, пирожным или бутербродом, вот тогда для нее начнется самый настоящий ад. Диарея, невозможность сходить в туалет во время стоянки поезда, отсутствие лекарств…

Лекарства. Вот! Времени до отправления поезда еще оставалось довольно много, и она разыскала неподалеку от вокзала аптечный киоск, где накупила средств от головной боли, диареи, цистита… От всего того, что может произойти с ней в дороге, где аптеки под рукой не окажется.

Уже перед самым отправлением решилась купить две пачки московского печенья «Юбилейное». Уж им-то отравиться она никак не сможет. Зато немного утолит голод.

Проходила мимо зеркальной витрины, взглянула на свое отражение: женщина в пестрой косынке, плотно облегающей голову, темные очки скрывают половину лица. Вот и хорошо.

…В поезд вошла как в холодную воду, решительно, и двинулась сразу в свое купе. Главное — не оглядываться.

Неожиданная и болезненная мысль о том, что если она вернется в Москву сейчас, спустя больше суток с момента убийства Щекина и Светланы, то ее возвращение будет выглядеть и вовсе непонятным, странным и попахивающим причастностью к этому преступлению, посетила ее в тот момент, когда она вошла в купе, где спали люди, севшие в поезд в Москве, и глотнула тяжелый дух тесного пространства, в котором живут и дышат трое распаренных, потных людей. Кислый запах грязных мужских носков вызвал в ней приступ тошноты. Вот уж никогда так мерзко не пахло в тех купе, где ей приходилось ездить со своей съемочной группой. Быть может, потому, что чаще всего ее соседками по купе были женщины?

Нет-нет, никакого «обратно». Вот она, настоящая жизнь, где есть место не только всему прекрасному и чистому, но и грязным носкам, и этому утреннему купейному одиночеству, и этим унылым сентябрьским пейзажам за окном вагона, и этому непредсказуемому будущему.

Хорошо было бы, если бы ее подольше не узнавали. Ни к чему это. Ведь если в прессе появится информация о ее исчезновении, то все те, кто едет сейчас в этом купе, узнав ее после пробуждения, непременно отреагируют. Кто-то позвонит в милицию и скажет, что она не пропала, что в купе ехала женщина, удивительным образом похожая на исчезнувшую актрису… Спать-то в косынке и очках она не может. Значит, весь оставшийся путь неплохо было бы проспать, отвернувшись к стене.

Место ей досталось верхнее, она забралась туда, разделась и легла, укрывшись тонким шерстяным одеялом. Поезд тронулся, и именно в эту минуту она поняла, что наряду с многочисленными потерями, связанными с ее прежней жизнью, той, что осталась за тамбовским вокзалом и Поваровом, домом Светланы, смердящими трупами и незабываемыми сценами кошмаров, которые будут преследовать ее всю жизнь, она обрела самое, пожалуй, ценное, что составляет человеческую жизнь, — свободу.

5. 2005 г. Юрген Кох

Сказать, что дом стал пуст — ничего не сказать. Он осиротел, как осиротел и сам Юрген. Вот уже два дня ему казалось, что его голова раскололась на две части. Одна половина мозга осознавала, что Ванда погибла и что он больше никогда ее не увидит. А другая продолжала жить прежней жизнью и ждать появления Ванды то в кухне, то в гостиной, то в пивной. Высокая, худенькая, с рыжими волосами, собранными в тугой узел, с ясным лицом и карими глазами, она продолжала жить в его воображении. Иногда, войдя на кухню, он словно видел ее, сидящую за столом и разделывающую тушку кролика или потрошащую рыбу. И хотя он, на самом деле войдя в чисто прибранную и сейчас ничем не пахнущую кухню (после смерти Ванды пивная еще ни разу не открывалась), конечно же, не видел Ванду, все равно его воображение рисовало ее фигурку в свете заката, когда голова ее, и плечи, и грудь казались розовыми от солнечных уходящих лучей… Он даже словно видел руки ее, в муке, укладывающие на сковородку в кипящее масло куски рыбы. Закат. Почему закат? Почему память сохранила Ванду в закатных, кроваво-красных или малиновых тонах? Быть может, потому, что там, в морге, он увидел ее всю залитую кровью… Как же ей было больно, когда трамвай перерезал сначала ногу, а потом… А потом ее всю потащило, скрутило, разрезало, как чудовищной силы мясорубкой.

Закат. Все оттенки красного и розового играли на стенах, на лицах, головах и спинах посетителей, на лепестках цветов, стоящих в вазочках на столах. Ванда так хотела, чтобы их пивная выглядела более-менее пристойно. Ей не нравилось слово «кафе» («Знаешь, Юрген, у меня кафе всегда почему-то ассоциируется с кофе и пирожными»), рестораном же это заведение на берегу реки, где подавали жареную рыбу, бутерброды и свежее марксовское пиво, тоже не назовешь. А вот пивная — то, что нужно.

Он испытал физическую боль, когда увидел ее тело, вернее, то, что осталось от ее прекрасного нежного тела, прикрытого простыней. И в ту же минуту вдруг почувствовал острую боль, как будто бы это его ногу разрезало, а потом заломило и все тело… Он судорожно вздохнул, его спросили, как он себя чувствует, в порядке ли он. Дежурные слова дежурного мясника, зарабатывающего деньги тем, что потрошит человеческие трупы и пытается понять причину смерти. Да, он теперь в полном порядке. Все хорошо. Погибла чудовищной смертью прекрасная женщина, его жена. В сущности, погиб и он вместе с ней. И как жить дальше? Как дышать? Есть, спать? Какое право имеет он жить после нее? Это несправедливо. Она ушла, значит, и ему тоже нужно уйти. Вот только похоронит ее, ласточку свою, закажет памятник, приведет в порядок все свои дела и отправится следом за ней. Постарается сделать так, чтобы никто не грустил, не страдал, да даже чтобы и не искал. А сыну в Германию напишет все как есть, мол, сам ухожу, не ищи, не приезжай, нет мне жизни без Ванды.

Полька по крови, она приехала в Маркс поступать в музыкальное училище, поступила и даже проучилась полтора года. Жила по соседству, снимала времянку у Александры Павловны, вдовы. Времянка стояла в саду, топилась газовой печью, и каждый раз, выходя на крыльцо, Юрген слышал, как из сада доносилась музыка. Это «музыкантша» играла на купленном ею за бесценок стареньком пианино. Зимой же звуки фортепьяно напоминали хрустальный перезвон заледеневших веток яблонь и вишен.

Она была молода, красива и очень трудолюбива. Вставала в пять или шесть часов утра (Юрген, тоже привыкший вставать рано, видел, как загорается оранжевым светом окошко в соседском саду) и до половины девятого разучивала гаммы, этюды, повторяла один и тот же отрывок по сто раз, прежде чем запомнить хорошенько. Потом, выпив чашку кофе (так представлял себе ее завтрак Юрген), бежала в музыкальное училище, расположенное через две улицы. Возвращалась после обеда, готовила себе еду на плитке, может, отдыхала немного и снова принималась играть на стареньком пианино. И никто-то к ней не приходил, кроме одной-двух постоянных подружек, тоже учащихся музучилища. Юрген не видел рядом с ней ни одного молодого человека.

В жизни самого Юргена в это время уже произошли важные перемены. И главное — к тому времени, как он стал поглядывать в сторону соседского сада с проживающей в нем чудесной девушкой-пианисткой, он успел определиться, останется ли он жить в Марксе или отправится вслед за своими близкими в Германию. Недавно с женой по ее же просьбе развелся и отпустил ее с сыном-подростком в Германию — насовсем. Многие марксовские немцы уже туда уехали, и никто еще не вернулся. Письма из Германии писали восторженные, звали за собой в новую, совершенно другую, европейскую, сытую, но чужую (и это Юргена, любившего Маркс, Волгу, рыбу и свой дом, отпугивало больше всего) жизнь.

Он и сам не понял, как мог вот так легко расстаться с женой. Вероятно, почувствовал, что и она тоже стала ему чужой. Как далекая Германия. А то, что сын уехал, так он даже порадовался за него, чувствовал, что там ему будет лучше и что с его мозгами он многого там добьется. Да и язык Александр знал с детства, Юрген с ним часто по-немецки говорил, как с Юргеном самим в детстве занимался его отец.

Отправил семью и почувствовал даже какое-то облегчение. Ведь так много всего сопутствовало принятию этого решения. Оформление документов, разговоры, сборы, визы, билеты… Когда же он остался один, то первые несколько дней приходил в себя, внушая себе или даже убеждая себя в том, что он принял правильное решение, а потом сам поверил в это и окончательно успокоился.

Потом началась серия звонков из Германии, звонила жена, очень эмоционально рассказывая о том, куда и как их расселили, сколько дают марок на жизнь и сколько стоит пиво или курица. Все постоянно сравнивала — уровень жизни маленького провинциального Маркса, где она прожила практически всю свою жизнь, с уровнем жизни такого же приблизительно по размеру городка в Германии, и каждый раз, как казалось Юргену, разговаривая по телефону, находилась в каком-то странном, словно полупьяном состоянии от обрушившихся на нее перемен. Это потом он узнал, что в тот период она была как раз дружна с какой-то женщиной, тоже русской немкой, приехавшей в тот же городок из Казахстана, подсадившей ее на пиво. Разговаривал он подолгу и с Сашей, сыном. Тот был более сдержан в своих чувствах, все рассказывал по существу. Его больше интересовало совершенствование языка и возможность учиться. Чтобы сын или жена скучали по нему, он тоже как-то не заметил, хотя сам он начал скучать по Саше сразу же, как только проводил сына в аэропорту Саратова. Он долго стоял у полосы, разделяющей пассажиров и провожающих, смотрел на проплывающие мимо него за изгородью огромные самолеты, готовящиеся к взлету, пытаясь понять, на каком именно полетят его близкие, и когда наконец все самолеты поднялись один за другим и улетели и площадка перед взлетной полосой опустела, понял, что пропустил что-то главное, важное, и пожалел, что провожающих не пускают к самому трапу…

Юрген Кох был предпринимателем, имел свою коптильню, где коптил свинину и волжскую рыбу на продажу, но всегда мечтал открыть свой ресторан. Его бывшая жена Берта как могла отговаривала его от этой затеи, считая, что ему не стоит рисковать, что у него и так дела идут неплохо. На что Кох отвечал, что бизнес надо развивать и что когда у него будет свое собственное заведение, то гораздо больше появится покупателей на мясо и рыбу. Что человек, попробовавший копчености в качестве закуски к пиву (а пиво в Марксе особенное и очень вкусное, любители этого напитка специально приезжают за ним сюда из областного центра), захочет купить их и домой, потом расскажет друзьям-приятелям… Конечно, Кох не рассчитывал на это, но ему всегда хотелось иметь уютное заведение с дубовыми столами, крепкими стульями и охотничьими ружьями, которые украшали бы стены. Глупо было бы объяснять жене, что его коллекция старинных ружей и ножей уже настолько велика, что не помещается дома, да и людям хотелось бы показать всю эту красоту. Он представлял себе, как бы она рассмеялась ему в лицо, признайся он в истинном мотиве — своем желании показать людям свою коллекцию, а заодно (почему бы и нет?) завести полезные знакомства для сбыта копченостей.

Теперь же, когда Берта уехала и уже не могла сдерживать его, он купил старый дом на берегу Волги, прямо при въезде в город, и почти полгода ремонтировал его, обкладывал кирпичом, ломал перегородки внутри дома между комнатами, превращая пространство в довольно просторное помещение, где могло бы разместиться порядка десяти небольших столиков. Бывая в областном центре, он всегда заходил в мебельные салоны, где вполне заинтересованно просматривал каталоги с мебелью для кафе и ресторанов, делая себе какие-то выписки, а то и фотографировал понравившиеся ему столы или стулья, чтобы повнимательнее рассмотреть дома. Он понимал, что местные рыбаки — люди непредсказуемые, а потому трудно было спрогнозировать, понравится ли им это место, захотят ли они проводить здесь свой досуг. С одной стороны, он не хотел отпугивать их сразу же высокими ценами, но понимал также и то, что, если продавать дешевые продукты, значит, с первого же дня заявить о своем заведении как о дешевом, с сомнительного качества закусками. Вот здесь и надо было определиться с ассортиментом. Понятное дело, что в меню будут непременно копчености — мясо, рыба. Потом можно будет попробовать коптить и кур. Овощи он может привозить из областного центра, с оптового склада, все равно постоянно бывает в Саратове по разным делам. Так, размышляя и строя планы, он додумался до того, что и рыбакам будет выгодно иметь с ним дело, ведь они смогут продавать ему свежую рыбу собственного улова. И им не придется простаивать с рыбой на местном рынке. Сбыт им тоже будет гарантирован. Да и ему они будут продавать рыбу дешевле, чем на рынке. И основным блюдом в его меню станет жареная рыба. Поваров он нанимать не будет, все постарается делать сам. Иначе нет смысла держать заведение. И все-таки что это будет: кафе, ресторан, столовая, закусочная, рюмочная или пивная? Все-таки пивная.

Пока он ремонтировал дом, параллельно шло оформление документов, которое требовало не столько денег, сколько нервов. Но Кох был один, никто не капал ему на мозги и не упрекал в неправильности его действий, не подсчитывал предстоящие огромные расходы и возможные убытки. Он рисковал, и риск этот был ему приятен.

К тому же он вдруг понял, что так легко и радостно он не жил вообще никогда! И что подпитывается он после тяжелого и нервного дня доносящейся из соседнего сада музыкой и своими, казавшимися ему тогда несбыточными, мечтами. Он влюбился в эту девочку с загадочным именем Ванда. В ее нежную красоту и кротость, ее музыкальность и чистоту.

Когда выдавался свободный вечер и ее не было дома, он понимал, что она еще в училище, занимается. Шел туда, усаживался где-нибудь в тени деревьев, окружавших старинное здание училища, и ждал, когда же распахнется дверь и он увидит ее, Ванду. И когда видел ее, сердце его колотилось в груди так, что он боялся, что оно не выдержит и разорвется от переполнявших его чувств.

Кох был высоким и начавшим уже седеть мужчиной, сухим, бледным, с большими темными глазами. Однако ему было чуть за сорок, хотя он и чувствовал себя на двадцать. Все разговоры о любви, все фильмы, песни и стихи теперь были для него важны. Если раньше ему казалось, что он любит Берту, ведь он жил с ней, спал с ней и считал, что так живут все вокруг, то теперь при мысли, что он мог бы вот так же вместе жить с Вандой, его охватывало сладкое чувство, неведомое ему прежде. Неужели люди могут быть так счастливы, как я сейчас? И это при том, что я даже ни разу не дотронулся до нее…

Он понимал, что она занимается, старается для того, чтобы, закончив училище, вернуться к себе на Украину, устроиться на работу в музыкальную школу, выйти замуж за какого-нибудь грубоватого, непременно с черными усами, хохла, родить ему детей… Что у нее наверняка есть родители, которые присылают ей посылки (информация от Александры Павловны) и с которыми она наверняка перезванивается. Как бы то ни было, но продолжать и дальше бездействовать Юрген уже не мог. А потому, прихватив ломоть копченого окорока и пару больших золотых копченых лещей, он пришел как-то вечером в гости к соседке, Александре Павловне. Глуповатая и алчная одинокая баба, она всю жизнь сдавала свою пристройку и времянку студентам, драла с них немалую плату и заставляла отдельно платить за газ, особенно в зимнее время, когда если топить редко «голландки» (газовые печки), то можно замерзнуть, до того тонкие стены. Очень любила брать студентов издалека, особенно с Украины, откуда богатенькие родители отправляли своим деткам-студентам посылки с консервами, сладостями и добротными вещами, которыми жильцы непременно делились с хозяйкой. Обо всем этом Юрген знал от Берты, с которой делилась по-соседски Александра Павловна. Сейчас посылками вынуждена делиться Ванда, подумал Кох и позвонил в ворота соседки.

— Юра, ты? — Соседка выглядела почему-то испуганной. — Проходи, мил человек. Что-нибудь случилось?

Александра Павловна, высокая дородная женщина, налитая жиром и какой-то чрезмерной розовостью, пригласила соседа войти в дом, где летом всегда было прохладно, а зимой — тепло. В тот летний день там было прохладно и пахло яблоками, которыми был усыпан пол на веранде, через которую Юргену пришлось пройти.

— Какой запах… — не выдержала Александра Павловна. — Ты что, решил продать мне сальца своего копченого? Или лещиков? Так у меня денег нет, — вздохнула она.

— Это подарок, — и Юрген вложил ей в руки два пакета. — От меня. У меня к вам разговор.

Взял и выложил все как на духу. Что нравится ему Ванда, что у него серьезные намерения. Что он холост и ничто не препятствует его отношениям со студенткой.

— Так ты же ее даже не видел толком… И не знаешь. — Лицо соседки выглядело озабоченным. — А она-то тебя видела? Нет, я понимаю, что сорок лет — это не возраст для мужчины. Но вы же с ней толком не знакомы!

— Вот и познакомь. Накрой сегодня стол, пригласи ее на ужин и меня. А я тебе еще вина принесу, пирожных, а, Пална?

— Ладно.

— Да я тебе и денег дам, если все сладится.

Он понимал, что не тот это человек, перед которым можно душу открывать, но именно она, эта хапуга и сплетница, могла помочь ему познакомиться с Вандой поближе, и именно такая, как она, за деньги способна оказать ему реальную помощь, да хотя бы просто поговорить по-женски со своей квартиранткой.

— Скажи ей, когда я уйду, что я холост, что мои уехали в Германию и уже никогда больше не вернутся. Что богат и она никогда и ни в чем не будет нуждаться. Скажи, Пална, что, у нее есть родители?

— Нет, родителей нет. Сестра старшая, в Ивано-Франковске живет, заботливая такая, и денежки присылает, и посылки. Родители вроде как погибли, что ли… Я уж не стала расспрашивать.

— Они что, на самом деле поляки?

— Да, поляки. Ванда эта как-то раз, по моей просьбе, на польском сказала… Все кшикает, да пшикает. Смешной такой язык. Какое-то детское стихотворение рассказала.

— Ну так что, организуешь ужин, Пална? Только никому ни слова. Мы же с тобой деловые люди, ты мне хорошо сделаешь, а я уж в долгу не останусь.

— А что на стол-то поставить?

— Вот, — Юрген достал из кармана деньги. — Приготовь что-нибудь вкусное, мяса, салатов, сладостей… Пусть девочка поест. А то ведь только и знает, что занимается…

Ужин получился странный. Все сидели за накрытым столом как каменные. Ванда, в домашнем желтом платье, никак не могла взять в толк, зачем ее пригласили на ужин, и все посматривала на хозяйку, ожидая, что та объяснит ей, что происходит. Потом не выдержала и спросила: у вас что, Александра Павловна, сегодня день рождения? И та, не растерявшись, ответила, что да, день рождения.

— Вот, Вандочка, познакомься, это наш сосед, Юра. Очень хороший человек. Попросил меня с тобой познакомить. У него-то жена в Германию уехала, поди, насовсем…

И понесла. Понесла говорить такую околесицу, что Юрген чуть от стыда под стол не залез. Ну не ожидал он от взрослой женщины, что та поведет себя как идиотка.

— Вы что же это, — Ванда подняла на него свои янтарные глаза, и щеки ее при этом порозовели, — глаз на меня положили?

И улыбнулась. Так хорошо улыбнулась, что Юрген подумал, что не ошибся в ней. И что дура-соседка им сейчас только мешает.

— Да, положил, — ответил он на ее улыбку.

— А что же это ни разу ко мне не подошли? Думаете, я вас не видела возле училища?

— Да вы кушайте, кушайте… А коли поговорить хотите, то пойдите к Вандочке… А то ко мне сейчас сестра должна прийти… На день рождения-то… Ванда, ты покушала?

Ванда, не успевшая даже попробовать салата, который она положила себе на тарелку, с готовностью поднялась из-за стола и бросилась к двери. Кох вскочил и последовал за нею. Он так и не понял, что произошло и почему это хозяйка повела себя так странно. Неужели она сочла, что миссия ее на этом закончилась, и теперь, чтобы не допустить перевода продуктов, решила пригласить в гости своих гостей? Совершенно сбитый с толку, он почти бежал за своей рыжеволосой красавицей до времянки, с ужасом думая, что вот сейчас прямо перед его носом захлопнется дверь. Однако все произошло так, как он и предположить не мог. Ванда внезапно остановилась, повернулась к нему и сказала:

— Может, зайдете? У меня чай есть хороший, печенье.

— Ванда, может, лучше пойдем ко мне? Я вас такими деликатесами угощу!

— Ну, не знаю… Пойдемте. Я только переоденусь.

Она вышла через несколько минут в синей шелковой юбке и белой блузке с круглым вырезом. Волосы заколоты сзади в высокую прическу. На губах блестящая розовая помада.

— Я готова.

Вот так она впервые вошла в его дом. В тот вечер он сам приготовил ей яичницу с беконом, она помогла ему нарезать помидорный салат. Они мило так посидели, поговорили. Ванда призналась ему, что очень любит музыку, что не представляет себе, чем бы она еще могла заниматься, кроме музыки. Что она очень благодарна своей сестре, Гражине, за то, что та поняла ее и отправила сюда учиться. На вопрос, почему она из далекой Украины приехала именно сюда, в Маркс, Ванда откровенно ответила, что там поступить в подобное заведение крайне сложно, почти невозможно. Потом он проводил ее домой и, когда они пришли, попросил, чтобы она сыграла ему что-нибудь на фортепьяно.

— Да я вас и так, наверное, утомила своей игрой, — рассмеялась она. — Каждый же день играю одно и то же, разучиваю…

Однако не ломалась, села и заиграла что-то необыкновенно красивое. Сказала, что ноктюрн Шопена.

Они обменялись номерами телефонов, и Юрген ушел, счастливый и потрясенный удавшимся вечером.

На следующий день Юрген позвонил Ванде и назначил свидание. И когда Ванда появилась, повел ее в ресторан. Заказали пельмени, салат, эклеры.

— Не люблю ресторанную еду, — призналась она ему. — Мне почему-то постоянно кажется, что здесь все несвежее. У меня денег достаточно, я могла бы каждый день обедать здесь, но предпочитаю готовить сама. Пусть это будут простые каши, но все равно вкусно…

Они стали встречаться каждый день, и заниматься Ванда стала намного меньше. Однако это никак не отразилось на ее успеваемости. Юргену даже показалось, что она стала лучше учиться, она соглашалась выступать на шефских концертах. Но пока что их общение ограничивалось одними разговорами. Он боялся даже прикоснуться к ней, не говоря уже о поцелуе. В сущности, он и не знал, как вести себя с молоденькими двадцатилетними девушками. С Бертой в этом отношении было проще — у нее до него было двое женихов, благополучно бросивших ее накануне свадьбы. Во всяком случае, она уже на первом свидании дала ему понять, что не против близких отношений. А как поступить с Вандой? Как признаться ей в том, что он хочет ее поцеловать?

К тому же они долгое время не могли перейти на «ты». Вернее, он-то с самого первого дня обращался именно так, а она все время «выкала».

Однажды, когда она была у него и они пили вино, закусывая виноградом, а за окном шел дождь, Юрген спросил ее:

— Я нравлюсь тебе, Ванда?

Она покраснела и, к его радости, кивнула головой.

— А ты могла бы все бросить, я имею в виду свою музыку, и переехать ко мне? Стать моей женой? — И, не давая ей опомниться, продолжил: — Я скоро открою пивную, будем жить и работать вместе, у нас все будет хорошо. Если ты не захочешь мне помогать, то будешь просто сидеть дома и смотреть телевизор. Ты не подумай, я тебя люблю, я не хочу, чтобы ты подумала, будто бы мне просто нужна помощница… Хотя и помощница тоже нужна. Но у нас будет семья, понимаешь? Я буду любить тебя и уважать. Просто носить на руках и покупать тебе все, что захочешь…

Он знал, что ведет себя как последний идиот, но и остановиться не мог. Он хотел рассказать ей о своей любви, а заговорил о том, о чем думал в последнее время, — о своей очень приземленной мечте. Как бы призывая и ее, эту девочку, понять его и разделить с ним его новую и полную приятных собственнических хлопот жизнь.

Понимая, что он, по сути, сделал ей предложение, причем более идиотский вариант трудно было придумать, он, заставив себя все же остановиться, замолчать, чтобы не усугубить своего положения, закрыл лицо ладонями и замер в ожидании приговора.

— У меня есть старшая сестра, Гражина, — вдруг сказала Ванда и положила в рот виноградину. — Она все решает. Это она решила, что мне надо учиться музыке. И я учусь. Мы рано остались без родителей, денег было мало, да и у меня особых склонностей к образованию не было. Я не технарь, не смогла бы учиться в политехническом, да и юрист из меня — никакой, я слишком чувствительна и плакала бы в судах, защищая убийцу или, наоборот, невиновного человека. В экономический не пошла, потому что скучно. В медицинский — потому что крови боюсь. А на пианино я всегда играла хорошо. Но, как говорила мне моя преподавательница еще в музыкальной школе, я играю, как заяц, понимаете?

Он не понимал, но все равно кивнул.

— Она говорила, что я играю без души. Что у меня лицо каменное, когда я играю. Но откуда ей знать, что я чувствую, когда играю. Просто сижу спокойно в отличие от других, которые изображают волнение. Еще у меня хорошая память, поэтому мне легко здесь учиться. И слухом меня природа не обидела. К тому же там, где мы жили с сестрой, быть учительницей музыки престижно. Хотя, думаю, что здесь как раз моя сестра заблуждается. Да, престижно, потому что платят мало, но если ты все же работаешь, то вроде как не за деньги, потому что деньги у тебя есть, предположим, от мужа или родителей. И ты занимаешься музыкой просто по велению души. Но я знаю, что буду преподавать не только для души, но и за деньги, и что это будет моим единственным источником доходов. Так что вы мне рассказали все откровенно, и я вам.

— Хочешь сказать, что все равно будешь заканчивать училище?

Она смотрела на него, глаза в глаза, пока он не понял, что должен как-то действовать, что-то ей сказать или сделать. Он обнял ее, усадил к себе на колени и поцеловал куда-то в ухо, потом в висок, в щеку… Откуда-то взялось сильнейшее чувство ответственности за эту сироту, которая живет по указке своей сестры. Он сжал ее еще сильнее и зашептал на ухо разные глупости о том, что готов предоставить ей новую жизнь, дом и свое покровительство, любовь, заботу, что он готов стать для нее самым близким человеком. И она в ответ на его слова и его ласку тоже обвила его шею своими тоненькими ручками, и ее золотые кудри упали ему на лицо…

Так вошла в его жизнь Ванда.

Училище она бросила. Сразу, словно только и ждала удобного случая. А он так боялся, что она помешана на музыке и что для нее это будет настоящей драмой. Вопрос о том, чтобы продолжать учебу, даже не обсуждался. Как не говорили и о том, чтобы она училась еще где-либо. Он уже потом понял ее характер. Если она учится, то с невероятным рвением, и отдает всю себя учебе. Если же ей поручить какую-то работу, то она будет упорно и тщательно делать ее, но не отвлекаясь на другое. Поэтому совместить семейную жизнь с работой и учебой у нее просто бы не вышло. Умом Юрген понимал, что неплохо было бы ей получить какое-то образование, хотя бы для того, чтобы у нее был диплом. Мало ли, что может случиться в жизни, ведь она целиком и полностью теперь зависела от него, а если с ним что случится, как она будет жить, где работать?

— Если ты умрешь, и я тоже сразу умру, — говорила она ему в жаркие, полные любви и страсти ночи, прижимаясь к нему своим нежным горячим телом. — Я так тебя люблю, Юрген, так люблю… Спасибо тебе, милый, что ты со мной…

Счастье переполняло Юргена. Они расписались, отпраздновали свадьбу в их пивной, уже готовой к открытию, пахнувшей свежей краской и рыбным тинистым волжским воздухом. И сразу же принялись за дело. Закупили мебель, посуду, заключили договор с пивзаводом на поставку прекрасного марксовского пива, разработали меню. Ванда с удовольствием принялась облагораживать маленький дворик перед пивной, посадила саженцы многолетников, запланировала на весну газон… Заказали светящуюся вывеску «Ванда», другого названия не могло быть в принципе. И открыли пивную…

…Сейчас, когда ее не стало, ему казалось это далеким прошлым, хотя прошло всего несколько лет. Ванда стала для него женой и помощницей, человеком, который заполнил его сердце без остатка. Они жили друг для друга, и единственное, что омрачало их жизнь, это отсутствие детей. Они стали подумывать даже о том, чтобы взять ребенка из приюта.

Пивная была закрыта, свет погашен. Он слышал, как к крыльцу то и дело подъезжали машины, люди выходили, стучались в ворота, но потом, словно кто-то невидимый рассказывал им о трагедии, и они с пониманием перешептывались, возвращались в свои машины и уезжали…

По звукам получалось, что все машины уехали, но он знал, слышал, чувствовал, что на крыльце кто-то стоит. Скребется в дверь. Нет, это не местный алкоголик. Они так себя не ведут. Они стучат громко, ругаются, потому что ничего не соображают.

Солнце село, Кох сидел за столом, опустив голову на сложенные на столешнице руки, и прислушивался к этим странным царапающим звукам. Ему казалось, что тело его отяжелело и что он просто не найдет в себе силы, чтобы хотя бы встать, не говоря о том, чтобы подойти к двери. Дверь. Это не дверь, а полукруглые дубовые ворота, украшенные затейливым рисунком кованого железа. И все это придумала Ванда. Нашла в Интернете рисунок, поехала к мастерам, заказала… Все, все здесь дышало Вандой. Ему казалось, что даже в зале пивной пахнет ее любимыми духами. И что она сейчас откуда-то вернется, из города ли, из дома, из магазина… Или из курятника, сядет на кухне перед маленьким телевизором и примется ощипывать еще теплую курицу. А потом приготовит куриного супу с желтым, наваристым бульоном и домашней лапшой. Она умела делать все. Вот только к пианино практически не подходила, хотя Кох купил для нее отличный звонкий «Petroff».

Он поднялся и подошел к дверям, отодвинул тяжелый засов, распахнул. Увидел непривычный в этом месте и этот вечерний час силуэт женщины. Обычно его заведение посещали мужчины. Весь воздух вокруг был лилово-фиолетовым, наполненным уходящим розовым сиянием. Это женщина могла разглядеть Коха, открывшего дверь, но не он ее, стоящую против света.

— Добрый вечер, — услышал он. — Можно войти?

— Да-да, конечно.

Он посторонился, впуская посетительницу. Не дама, не леди, а так, одета в джинсы, пахнет осенними листьями, но не духами. Должно быть, жена какого-нибудь выпивохи. Лица он еще не успел разглядеть.

Но когда женщина вошла, Кох включил свет. Увидел очень красивую женщину с измученным лицом и заплаканными глазами. Ну точно, мужа-алкаша ищет. И что вообще такие красивые женщины делают в этом маленьком городке, да еще и с такими уродами-мужьями?

— Скажите, Ванда дома? — спросила она, и лицо ее при этом как-то исказилось, словно она и сама не верила в то, о чем спросила.

— Ванда?

— Может, я, конечно, перепутала улицу… Но я спрашивала, мне сказали, что это здесь… Мне нужна Ванда Кох. Видите ли, я приехала издалека… Пожалуйста, позовите ее, она мне очень обрадуется. Хотя и удивится…

— Садитесь.

Кох предложил ей сесть за столик, за которым только что сидел сам и который еще хранил его тепло и соль его слез…

Молча поставил перед ней рюмку с коньяком.

— Вот, подкрепитесь, — он постарался улыбнуться, чтобы не испугать своим страшным взглядом.

— Вообще-то я не пью, — пожала плечами женщина. На вид ей было под сорок. Но если ее помыть, причесать и приодеть, то можно дать и тридцать.

— Я тоже. Ванды нет. Моей Ванды нет, она погибла несколько дней тому назад. Ее переехал трамвай. Трагический случай. Вот так.

Женщина от неожиданности даже рот открыла. И какое-то время смотрела на Коха словно невидящими глазами. Потом машинально взяла рюмку и выпила содержимое. Закашлялась. Кох пожалел, что не успел нарезать лимон. Сорвался с места и принес ей воды. Она сделала несколько глотков и теперь сидела с мокрыми глазами, по-прежнему глядя на него, как на привидение.

— Этого не может быть, ну не может! — вдруг вскрикнула она. — Нет! Такого просто не бывает!!!

— Вы успокойтесь. Хотя я сам не успокоюсь никогда.

— Вы, наверное, хотите узнать, кто я?

— Может, вы Гражина, ее сестра? — предположил он самое страшное, что мог предположить. Он ждал приезда сестры Ванды, ждал, надеялся, что она простила его за то, что он сорвал Ванду с учебы, что не дал доучиться, ведь она, узнав об этом, рассердилась, кричала в трубку, что он законченный эгоист, что он спутал все их планы, что он не имел права так поступать с ее сестрой. Даже на свадьбу не приехала. А теперь вот и на похороны. Опоздала?

— Нет, я не Гражина. И не сестра. Я вообще ей посторонний человек.

И женщина достала из сумки смятый конверт и протянула ему. Кох прочел, и выражение лица его означало одно — он был потрясен.

— Господи, а я и не знал, что она способна на такое… — сказал он.

Он имел в виду, что знал Ванду только как свою жену, человека, полностью принадлежащего ему, как женщину, все время проводящую в хозяйственных заботах. Она и телевизор смотрела только ночами, когда он спал. Она еще иногда будила его легонько, тронув за руку, и говорила тихо: «тсс… я ничего не слышу… не храпи… извини…» А тут вдруг обнаруживается, что у нее был кумир, актриса, которой она, его Ванда, писала письма!!! И ведь никогда ни словом не обмолвилась. Вероятно, эта любовь к актрисе и была ее крохотным личным пространством, на которое он не покушался по той простой причине, что не знал о нем.

— Так вы Людмила Дунай? И вы — здесь?

Он ничего не понимал. Конечно, Ванда писала в письме, что она всегда может приехать сюда, к ним, но это были скорее общие фразы. Она же вряд ли пригласила бы ее сюда, не предупредив его, своего мужа.

— Как вас зовут?

— Юрген. Юрген Кох, я муж Ванды. Точнее, теперь вдовец.

— Знаете, это какой-то страшный сон. Я ехала сюда очень долго и так надеялась на всех вас… А теперь понимаю, что Ванды, женщины, с которой я даже не была знакома, нет в живых. Такого поворота я не встречала даже в тех сериалах, в которых снималась.

— Судя по тому, как вы выглядите, у вас беда, — сразу понял Кох. — И хотя я не видел вас никогда, потому что у меня нет времени смотреть телевизор, но могу предположить, что известные актрисы…

— Не надо, я все понимаю. Да, у меня беда. Два дня тому назад я очнулась в загородном доме своей подруги с ножом в руках. Мою подругу и ее гостей зарезали, а меня изнасиловали. В сумочке было вот это письмо. Я побоялась оставаться там, я не хотела, чтобы вокруг меня журналисты устроили вакханалию… Я решила уехать, исчезнуть, понимаете? И это письмо восприняла как знак. Я уже два дня добираюсь до вашего Маркса. Пожалуйста, приютите меня хотя бы на время. Деньги у меня есть.

Кох поднялся:

— Пойдемте.

Она послушно последовала за ним. Они через кухню вышли в маленький двор, откуда дорожка вела уже к жилой части дома. Вспыхнул свет, она увидела чистенький, выложенный плиткой коридор, белые двери, одна из которых вела в туалет, другая — в ванную комнату. Все было белым, чистым, уютным. Кох показал ей, как пользоваться электрическим котлом, принес два полотенца и длинный розовый халат.

— Но это же ее халат! — воскликнула она, понимая, что он обрекает себя на новые страдания, предлагая ей халат погибшей жены.

— Ничего, он ей уже не понадобится, а вы… живая… Вам надо помыться и что-нибудь надеть. Ничего, я сильный, я все выдержу.

И ушел.

Вернулся туда, где страдал, за столик. Сел и подумал, что эта женщина ему приснилась. Что так не бывает. И какой странный сон. Какая-то актриса. Существует ли вообще такая?

Гостья из сна. Надо же такому присниться. Как будто бы она к нему приехала из Москвы. Какой-то нож, убийства, изнасилования… Как странно работает человеческое подсознание.

Однако встал, пошел к свою каморку, где стоял стол с компьютером и шкаф с документами. Включил лампу, сел за компьютер, включил его и быстро набрал «актриса Людмила Дунай». И волосы на его голове зашевелились:

«Исчезла известная российская актриса Людмила Дунай», «Погибла актриса Людмила Дунай», «Загадочное исчезновение актрисы Людмилы Дунай», «В загородном доме гримерши зарезали актрису Людмилу Дунай», «Труп известной актрисы Людмилы Дунай исчез при странных обстоятельствах», «Туфля актрисы Людмилы Дунай в доме, где обнаружено три трупа», «Автомобиль со следами крови известной актрисы Людмилы Дунай обнаружен в Тамбове, труп исчез»… И огромное количество фотографий актрисы.

Значит, не сон. Значит, все правда. И там, в его доме, в ванной комнате моется та самая Людмила Дунай, которую все считают погибшей.

И ни слова об изнасиловании. Это счастье для нее, решившей сбежать ото всех, от стыда и позора, от грязных статей… Надо будет ее успокоить.

События последних минут жизни отвлекли его от смерти Ванды. Эта актриса стремилась сюда, чтобы спрятаться у своей поклонницы. Какое душевное письмо Ванда написала ей. Да, может, это письмо в какой-то мере и спасло эту несчастную Дунай, подсказало маршрут? И он, Юрген Кох, в память о Ванде должен помочь этой женщине, как помогла бы ей сама Ванда, будь она жива.

Мысли работали. В голове уже зрел план действий. Первое — ей просто необходима медицинская помощь. У него есть знакомый врач-гинеколог, его постоянный клиент. Он поможет. Без проблем. Второе — как сделать, чтобы ее здесь никто не узнал? Это будет очень сложно, если учесть, насколько она была известна. И рассчитывать на то, что мужики, которые приходят в пивную каждый день, не смотрят телевизор, не приходится. Нет, это невозможно. Третье — документы. Она же хочет спрятаться, а потому надо будет найти ей какой-нибудь паспорт… Но как? Все это практически невозможно, тем более что Юрген — законопослушный гражданин.

…В дверь постучали. Настойчиво, сильно. Он подумал, что и это тоже не местные. Все, кто его знает, понимают, что пивная закрыта. И не станут ломиться. Может, это за ней, за Людмилой? Может, ее уже выследили?

Он осмотрел пивную. Нет, слава богу, она не оставила здесь ни сумочку, ни шарфик, ничего. И он им ничего не скажет.

Решительно и даже как-то зло он распахнул дверь и увидел на крыльце высокую женщину во всем черном. Голову ее укутывала черная газовая косынка. Знакомое лицо заставило его сердце сжаться…

— Гражина?

6. 2010 г. Лиза и Глафира

— Да уж, не часто такое случается — дело закончилось, едва успев начаться. И кто бы мог подумать, что парень этот, такой грубый и тупой на вид, как говорил о нем Данила, окажется в жизни чувствительным, совестливым и очень впечатлительным и что придет и во всем признается?! Я вот только не поняла, Лиза, когда ты успела с ним встретиться?

Разговор происходил в офисе адвокатского бюро Елизаветы Травиной. Глафира писала отчет по материалам дела об убийстве Кристины Куракиной для заказчика — отца первого подозреваемого по делу Михаила Фехнера, пианиста музыкального училища города Маркса. Как они и предполагали, Михаил оказался ни при чем, и его задержание благодаря усилиям Лизы очень скоро было признано ошибочным. Потом же, к удивлению многих, в прокуратуру заявился Сергей Гудков, сын Валерия Гудкова, известного в районе фермера, и сам признался в убийстве Кристины.

Лиза, отдыхавшая на кожаном диване, отвечала, не открывая глаз:

— Понимаешь, это было не случайное убийство, я даже думаю, что оно в какой-то мере было закономерным. В этом городе воздух наполнен любовью, ревностью, страстями, я никогда бы не подумала, что такое вообще может быть. Вроде бы городок как городок. Таких в России много, и мы с тобой где только по нашим делам не были. Но вот Маркс — совсем другое дело. Он особенный, в нем приятно жить, приятно любить, и в нем много соблазнов. Ты можешь подумать, что я несу полную чушь, но мне достаточно было пробыть там всего сутки, чтобы я поняла, в чем тут дело. Свежий воздух, понимаешь? Но не тот воздух в прямом смысле этого слова, которым дышат счастливые жители Маркса, а в том смысле, что в этот город постоянно приезжают молоденькие девушки из других городов, причем девушки не простые, а помеченные печатью таланта. Ведь музыкальное училище — это тебе не профтехучилище, куда может поступить абсолютно каждый. Нет, для того чтобы туда попытаться сдать экзамены, надо в течение долгих семи лет заниматься серьезно в музыкальной школе, отдавая все свое свободное время музыке, зубрежке, если хочешь. Девочки, которые с отличием закончили музыкальную школу, как правило, из хороших семей, воспитанные, чистые душой, понимаешь? К тому же далеко не глупые и непременно музыкальные. Они и одеваются соответственно их статусу, и ведут себя. Разговаривают. Они — другие. Они — музыканты. Музыка облагораживает их, делает красивее, таинственнее. И для местных парней музыкальное училище — источник женской красоты.

— Лиза, ты преувеличиваешь.

— Может, и преувеличиваю, но только лишь потому, что самой медведь на ухо наступил, и мне кажется невероятным, что можно так быстро играть на рояле и точно попадать в клавиши, да еще извлекать такую прекрасную музыку. Думаю, что для того, чтобы овладеть этим умением, надо ну очень много учиться и, по сути, всего себя отдавать этим занятиям. Вот поэтому мне показалось, что не зря такие самодостаточные и серьезные мужчины, как Данила или Кох, выбрали себе жен именно оттуда, из музыкального училища. И сделали все, чтобы окончательно оторвать их от музыки и всю их энергию направить на семью, дом, на своего мужа, наконец. Пусть эгоисты, согласна, но выбор свой они сделали верно.

— Что же это получается, что девушки из медицинского училища уступают музыкантшам?

— Нет, они просто другие, вот и все.

— Это твое субъективное мнение. Но ты не ответила на мой вопрос: когда ты успела побывать в Марксе и встретиться с Гудковым?

— Да позавчера, в воскресенье, когда ты со своим Адамчиком отправилась на органный концерт.

— И что, вот так лежала на этом диване и рассуждала, чем бы таким заняться, да? И вдруг сорвалась с места и помчалась в Маркс? Нашла Гудкова?

— Нет, все было не так. Я думала не о Кристине Куракиной, если честно. У меня из головы не шла эта Гражина. Я все пыталась понять, не может ли это быть актриса Дунай. Я много вопросов задавала себе, в том числе и таких, к примеру, что могло заставить эту женщину, я имею в виду Людмилу Дунай, все бросить и спрятаться в такой вот глубинке, но ответов не находила. Понимаешь, для актрисы такого класса карьера — это все. Я изучала ее биографию и из нее узнала, что Людмила, по сути, бросила своего мужа и маленькую дочь, отправившись на съемки. Причем это происходило постоянно, и дочка в конечном счете перестала считать ее своей матерью. То есть получается, что ради карьеры она бросила семью. И вот когда она была на пике своей популярности, когда режиссеры начали снимать фильмы, что называется, под нее, она вдруг все бросает и прячется в самой что ни на есть глубинке.

— Подожди, так ее же вроде бы убили в доме гримерши… Во всяком случае, это официальная версия.

— Да подожди, ты недослушала. Я подумала о том, что она могла единственная из всех, кто находился в этом доме в Поварове, остаться живой. Логично было бы предположить, что она должна была первая обратиться в милицию и сообщить о резне в Поварове. Но она этого не сделала. Кроме того, следует учесть, что ее машину нашли в Тамбове. Что она делала в Тамбове? Вот и получается, что ее, скорее всего, из этого дома в Поварове вывезли. Хорошо, если она отделалась лишь испугом, но ее могли и покалечить (тем более что ее кровью были вымазаны ее туфли), и она, к примеру, могла потерять память. Выбросили ее из машины и уехали. А она осталась. Возможно, была в больнице или бродяжничала…

— Нет, Лиза, если бы она попала в больницу, ее бы сразу узнали. Весь персонал больницы сбежался бы посмотреть на Людмилу Дунай, лишившуюся памяти.

— Значит, она не была в больнице…

— Еще скажи, что ее держали в рабстве.

— Я бы и сказала, если бы не временно´е совпадение. Ты помнишь, что рассказал нам Данила о том, когда погибла жена Коха?

— Да, помню. Пять лет тому назад.

— Вот и получается, что эта Гражина, или как ее там, оказалась в Марксе как раз в то же время, когда погибла или исчезла Людмила Дунай. Что это, простое совпадение?

— На рабыню она не смахивает, если ты об этом…

— Я Коха ни в чем не подозреваю, нет. Просто получается, что она как бы добровольно приехала в Маркс.

— Я понимаю, Лиза, ты любишь загадки. А теперь вспомни того человека, который похож на Путина.

— Да все я понимаю. Думаешь, что эта Гражина просто похожа на Дунай?

— Уверена. И то, что она появилась у Коха как раз в то время, когда погибла его жена, вполне объяснимо. Приехала на похороны, да и осталась. Данила же не сказал, что они живут как муж с женой. К тому же если бы, предположим, Дунай решила скрыться, то разве стала бы она работать в таком публичном заведении, в пивной, где ее каждый может узнать?

— Тоже правильно… — вздохнула Глафира. — Так ты снова отошла от темы. Итак, в воскресенье ты отправилась в Маркс. И что?

— Отправилась я туда вовсе не для того, чтобы заниматься делом Куракиной, поскольку понимала, что, чтобы подозревать кого-то конкретно, не хватает материала. К примеру, не готова была экспертиза следов протекторов в районе убийства, не говоря уже о результатах вскрытия… Честно скажу, я захотела пообщаться с Кохом. Если ты помнишь, в то утро, когда мы проснулись, его уже не было, он уехал в город. Гражина накормила нас завтраком и тоже куда-то исчезла, оказывается, заведение открывается в одиннадцать. Так вот, я хотела начать разговор с Кохом о Михаиле Фехнере, а потом уже подойти к его личной жизни, расспросить его о Гражине. И вот представь себе мое удивление: когда я появилась в пивной, устроилась за столиком и заказала пива, Кох сам подошел ко мне и сказал, что догадывается о цели моего визита. Он сказал мне, что Фехнер не то чтобы убить Кристину, пальцем боялся до нее дотронуться, обнять… Что этот молодой человек очень напоминает ему его самого в молодости. Хотя он и не считает себя таким же утонченным, как Михаил. Он много чего рассказал мне о Фехнере, о том, как у него не сложилась карьера концертирующего пианиста, как во время одного из конкурсов, в Варшаве, на него напали и сломали ему два пальца на правой руке… И он стал преподавателем. Личная жизнь его не складывалась. Он рано женился и очень быстро развелся, оказалось, что его жена, экономист по образованию, не любит музыку и фортепьянная игра ее раздражает. Потом он женился еще раз, на пианистке, но у той, оказывается, был любовник — скрипач. С ней он тоже развелся. И решил для себя, что, вероятно, он не семейный человек, раз не может прощать своих жен… С Кристиной познакомился на прослушивании. Она пришла в училище в день открытых дверей, зашла в класс, где он только что закончил заниматься с учеником, и сказала, что хотела бы поступать на фортепьянное отделение и что не мог бы ее кто-нибудь прослушать. Михаил сказал, что готов прослушать ее прямо сейчас. И Кристина отыграла ему программу. Так они познакомились. Кристина-то его, может, больше и не вспоминала, она усиленно готовилась к поступлению в училище.

— Когда это было?

— В прошлом году.

— Она же только на будущий год должна была закончить школу?

— Да, но многие готовятся заранее, подготавливают программу, занимаются с репетиторами.

— Понятно. И что?

— А то, что Михаил влюбился в нее, вот и все. Можно даже сказать, что он преследовал ее. Ходил буквально по пятам, но не днем, потому что днем у него занятия, а вечером. Выследил, где она живет… По словам Коха, он вел себя так же, как и сам Кох, когда был влюблен в Ванду, тоже студентку музыкального училища. Кох давно знаком с его отцом, Яковом, прекрасно знает эту семью, поэтому задержание Михаила воспринял как личное горе. Вот и представь себе, как он обрадовался, когда у него появилась возможность высказать свои соображения по этому поводу. И это именно он предположил, что убийство совершил Гудков. Во-первых, мало кто в городе знает о том, что у Кристины появился парень из Саратова. Они встречались тайно, он приезжал за ней на машине и увозил то на турбазу, то в какой-нибудь клуб в Саратове. Причем родители знали, что дочка их ночами где-то мотается, но ничего не предпринимали, не били тревогу.

— А откуда Коху известно было об этом саратовском парне?

— Фехнер ему рассказал, поделился. А еще Гудков накануне убийства заходил в пивную, много выпил, вел себя тихо, как мышь. Перед уходом позвонил кому-то и сказал, что надо встретиться, есть разговор. Говорил тихо, но Кох услышал, что встречу он назначил на нефтебазе.

— Так это у него джип?

— Нет, это машина Изотова-старшего, а его сын Валерка — дружок Гудкова. Кох сказал, что можно даже на экспертизу не тратиться, что если есть в лесу следы протекторов, то принадлежат они именно этому джипу. А это означает, что Валерий Изотов подвез Гудкова на нефтебазу, куда Кристина, по его словам, могла добраться на своем велосипеде. В этом городе вообще все ездят на велосипедах, такой вот уникальный и очень полезный вид транспорта.

— Но зачем Кристине-то было туда ехать?

— Вполне возможно, что она надеялась поговорить со своим парнем по душам, расстаться с ним по-хорошему, может, это было вообще их, как говорится, место. Ясно же, что она не могла предположить, что разговор закончится тем, что Гудков удушит ее.

— Говоришь, на велосипеде? Что-то не очень-то верится мне, что девушки даже в этом прелестном городке рассекают на велосипедах в чулочках… Во-первых, сейчас мало кто носит чулки, все больше предпочитают колготки. Во-вторых, как можно ездить в чулках? Это все равно что кататься без юбки.

— Думаю, что сразу же после этой встречи у нее была назначена встреча со своим саратовским парнем, поэтому-то она так и принарядилась… Да что я хожу вокруг да около, если все было именно так, как я тебе сейчас и сказала?! Я встретилась с этим Гудковым. Сразу после Коха к нему и поехала, мне объяснили, где его найти. Представилась помощником прокурора из Москвы, показала фальшивую ксиву, сказала, что мне все известно о том, что произошло на нефтебазе… И что ему же лучше будет, если он придет с повинной.

— Как он выглядел? Как отреагировал на твои слова?

— Никак. Выглядел он ужасно. Был бледный, когда я пришла, он, вероятно, пытался уснуть. У него сильно болела голова. Дома, кроме него, никого не было. Понимаешь, блефовать и дальше в открытую я не могла, боялась, что он меня разоблачит, что станет звонить кому-нибудь… Словом, я сказала все это ему и ушла. И буквально через час, когда я уже вернулась к Коху, мне позвонил Данила и сказал, что Гудков сам пришел к нему, причем домой, и сказал, что готов давать признательные показания. Так вот о чулках. Именно чулки и стали последней каплей… Она на самом деле приехала на место на велосипеде, а он — на машине друга, потому что его собственная машина сейчас находится в ремонте. Он не собирался ее убивать. Просто хотел поговорить, сказать ей, что он все знает о ее измене. И о турбазе, где она развлекается с городскими парнями… Она ответила, что не жена ему, что это ее личное дело, как проводить свое время и с кем. Она была в чулках, которые подарил ей Гудков. Чулки не простые, с рисунком, и уж в них-то она точно не должна была ездить на велосипеде. Он ей сказал об этом, на что она ответила, что сразу после их разговора у нее назначена встреча и что она уже не успеет переодеться… Тогда он обозвал ее шлюхой, повалил на землю, хотел овладеть ею, она же отбивалась, говорила ему какие-то унизительные слова, оскорбляла, сравнивая его со своим новым приятелем… Он ударил ее по лицу и, пока она приходила в себя, стащил с нее чулок и закрутил вокруг шеи… Вот и удушил. Понятное дело, что он находился в состоянии аффекта. И если бы меня наняли, я бы доказала это. Но у меня была другая задача — освободить Мишу Фехнера. Что я и сделала.

— Ты умница, Лиза, — Глафира смотрела на свою подругу с восхищением. — Но почему ты меня с собой не взяла?

— Чтобы не искушать тебя вкусностями в заведении Коха, — рассмеялась она. — Ты же на диете… А если серьезно, то говорю же, я поехала не по работе, а исключительно из любопытства — еще раз взглянуть на Гражину.

— Ну и что? Взглянула?

— Да. Не удержалась и сказала ей, что она удивительным образом похожа на актрису Людмилу Дунай. На что Гражина довольно спокойно ответила мне, что она похожа не только на эту актрису, но еще и на Келли Резерфорд…

Глафира задумалась. Это имя ей ни о чем не говорило.

— Она играла Эдвину в фильме «Большей любви не бывает». Героиня — на редкость красивая молодая дама, у которой на «Титанике» погибли все близкие… Но это и неважно. Важно другое. С каким достоинством она отвечает, как держит себя. Признаюсь, я не выдержала и уже перед самым отъездом позвонила нашему следователю Даниле и спросила, не может ли он мне оказать одну услугу и взглянуть на паспорт этой Гражины. И знаешь, что он мне ответил? Он расхохотался и сказал, что его жена тоже в свое время просила его об этом. Документы у этой женщины в полном порядке, и по паспорту она Галина Янкевич, недавно получила российское гражданство, а до этого была украинской подданной. Словом, все это мистика какая-то…

— Не мистика, просто тебе очень хочется, чтобы Людмила Дунай была жива, вот ты и придумываешь себе… Тебе кажется подозрительным, что она появилась в Марксе как раз тогда, когда исчезла Дунай, но она появилась там не просто так, а сразу после смерти своей родной сестры Ванды. Не станешь же ты утверждать, что и Ванду толкнули под трамвай в тот же день, в какой было совершено нападение на Дунай?

— Глаша, я все, все понимаю, и то, что она не могла все эти пять лет прожить в этой глуши, не давая о себе знать, и что не могла она также жить без памяти, и что вообще скорее всего это не она, но что-то подсказывает мне, что здесь не все чисто… А теперь, моя дорогая, мы посмотрим с тобой кино!

— Кино?

— Да, у меня была включена скрытая камера все то время, что эта Гражина находилась поблизости… И теперь у нас с тобой будет возможность рассмотреть эту женщину поближе. Еще я купила диск с сериалом «Прокрустово ложе», одна из последних работ Людмилы Дунай. Посмотрим, сравним. Ты, Глаша, пойди чай завари, а я тут все настрою. Вот уверена, что и ты со своим скептицизмом, увидев первые кадры, задумаешься…

7. 2010 г. Игорь Мазанов

Продюсер Игорь Мазанов ужинал дома один. Он не часто позволял себе такую роскошь — отказавшись от ночных встреч, застолий, вечеринок, тусовок, юбилеев, премьер, показов, запереться в своей уютной квартире и, как он говорил сам про себя, немного притормозить, остановиться, осмотреться, оглянуться, проанализировать вообще все то, что вокруг него происходит и куда он вовлечен, как в пестрый и быстрый поток людей и событий. С одной стороны, это была его жизнь, и он сам шел к этому все свои сознательные годы. Ему нравилось заниматься кино, он, как ребенок, до сих пор считал это каким-то волшебством, возможностью реализовать человеческую фантазию, создать другие миры. Обладая несомненными режиссерскими способностями, он тем не менее никогда не позволял себе снимать фильм именно как режиссер, а приглашал настоящих мастеров, мэтров. Понимал он и художественную сторону фильма, оттого и зазывал к себе самых лучших художников, операторов, костюмеров, гримеров. Помимо самой идеи фильма и сценария, естественно, он позволял себе и выбор актеров на главные роли. Это была его слабость, его поле деятельности, и все те молодые актрисы, которые начинали в его фильмах, уже очень скоро с его легкой руки становились настоящими звездами. Он был открывателем звезд, он был их родным папой, иногда — любовником, причем не видел в последнем ничего дурного. Ну и что, что он позволял себе сблизиться с хорошенькой девушкой? Тем более если она сама этого хочет. Времена изменились, и общество относилось к этому с пониманием. Однако было в его жизни одно безответное чувство, которое иначе как нежностью к женщине назвать было невозможно. Молодая актриса Людмила Дунай была замужем, когда они с режиссером впервые пригласили ее на пробы. И кто бы подумал, что именно этот фактор как-то сразу отрезвит Мазанова и заставит на весь период съемок держать с ней определенную дистанцию. Что-то в ее облике было такое, что вызывало в нем чувство благоговения, уважения и одновременно страсти. Она вызывала в нем сильнейшее желание, он желал ее как женщину, и именно это его состояние во время всех съемок заставляло его вести долгие разговоры с режиссером, уговаривая его сделать акцент именно на крупных планах актрисы, на любовных сценах, на каких-то лирических отступлениях. Словно хотя бы таким образом он мог выразить свою любовь к ней. К тому же, благодаря его томлению и сдержанности, недосказанности в отношениях с Людмилой, которая (он знал это и чувствовал) все понимала и ценила его именно за эту чистоту отношений, фильм получился настоящим шедевром. Он был буквально пронизан необычайно красивой музыкой малоизвестного, но очень оригинального композитора Лоры Каплан.

Фильм с участием Людмилы Дунай имел успех, и вскоре без каких-либо вложений, сама по себе, запустилась мощнейшая реклама. Газеты, журналы, телевидение… Он понимал, что для Людмилы, не обремененной славой, вся эта шумиха стала настоящим испытанием. Однако после нескольких личных инструкций (как вести себя с журналистами, о чем можно говорить и о чем нельзя), которые он ей дал в самом начале этой кампании, ее интервью стали все больше и больше заинтриговывать поклонников опять же недосказанностью, таинственностью. И, что удивительно, сами журналисты словно уловили, на чем можно сделать акцент, на чем поиграть — на фотографиях Дунай, на крупных планах (раз личную жизнь молодая актриса держала под тремя замками). Людям было приятно видеть это нежное лицо, эти огромные золотисто-рыжие глаза, нежные губы. Такую женщину невозможно было не любить. И понятное дело, что следом за первым фильмом начались съемки второго, третьего, потом началась работа над первым сериалом, вторым… Мазанов понимал, что, если изъять Дунай из кадра, фильм провалится и его снимут уже после первых трех-пяти серий. Обыкновенная любовная история — она бедная, он богатый, оба любят друг друга, но им постоянно кто-то мешает. Партнерами Людмилы были молодые талантливые и, как правило, малоизвестные актеры, к которым Мазанов Люду ревновал до зубовного скрежета. И всегда присутствовал на съемочной площадке, когда снимались интимные сцены. Злился, когда набегало много народу, но и сказать ничего не мог. Ждал, когда Людмила сама заявит, что не может сниматься при таком скоплении людей, но она молчала и продолжала играть. Все понимали, что она просто абстрагируется, старается не думать о том, что ее, обнимающую мужчину в присутствии многочисленных зрителей, нисколько не волнует, что на нее устремлено столько глаз. О том, что же на самом деле происходило в ее душе, понятное дело, никто не догадывался. Спросить же прямо в лоб: «Люда, как тебе снимается при посторонних?» — никто не решался. И все делали вид, что все это лишь издержки профессии. На самом же деле все, кто был допущен на съемочную площадку, приходили полюбоваться красивой актрисой и, быть может, примерить на себя (если зрители мужчины) откровенную сцену.

Конечно, Мазанов понимал, что Людмила уже давно остыла к своему мужу. Они редко перезванивались, и если он звонил, то лишь для того, чтобы спросить, чем и как накормить маленькую дочь, какое лекарство дать. Никаких нежностей, ничего такого, что дало бы понять влюбленному Мазанову, что в личной жизни у его пассии все в порядке. Да не было у нее никакой личной жизни. Обыкновенные отношения людей, которые вынуждены считаться мужем и женой и которых связывает общий ребенок. Людмила не особо стремилась домой, явно не тосковала по мужу. Это замечали все. Однако и связей на стороне не было замечено. Конечно, за ней пытались ухаживать мужчины — и из своих, киношных, и из чужих, оказавшихся где-то поблизости от места съемок. Это могли быть бизнесмены, вложившие в фильм деньги, кто-то из местных жителей и даже журналисты. Людмила позволяла себе самое большее — прогулки в свободное от съемок время, какие-то беседы, шутки. Когда наступала ночь, она всегда спала в компании женщин. Это мог быть вагончик в поле или лесу или номер в гостинице, неважно.

Мазанов был первым, кому Людмила доверилась в сложный период ее жизни, когда обнаружилось, что муж изменяет ей с няней маленькой дочки. Она засыпала Мазанова, которого считала другом, вопросами: расстаться с мужем или простить? И он, сгорая от желания ответить ей: мол, бросай его к чертовой матери и выходи за меня, — бормотал что-то бессвязное и нейтральное: это тебе решать. Он не мог взять на себя такую ответственность — решать за нее. И она поступила так, как сочла нужным: простила своего Гришу и тут же наняла другую няню, намного моложе и смазливее первой… Словно ей доставляло мазохистскую радость играть с огнем.

Вот только после пережитого предательства она изменилась. Какое-то отчаяние появлялось время от времени во взгляде. Видно было, что она страдает из-за того, что теперь из ее жизни ушел человек, которого она считала своим самым близким другом. И хоть она продолжала считаться женой Григория Дуная, на самом же деле в душе рассталась с ним навсегда.

Мазанов не знал, как относиться ему к тому, что Людмила, доверившись ему, не видела в нем мужчину. Она могла подолгу беседовать с ним о роли, и эти разговоры не раз перетекали в более личные. И если бы на его месте был другой мужчина, не связанный по рукам и ногам своими же принципами, то все эти разговоры мог бы воспринять как сигнал к наступательным действиям. Мазанов же, сгорая от страсти, был вынужден вести себя как последний идиот-пуританин. Он очень боялся, что Людмила, заметив похотливый блеск в его глазах, поднимет его на смех или (как это свойственно многим ее героиням) влепит ему пощечину…

Именно с помощью Мазанова, его юристов, которые все тысячу раз перепроверили, Людмила сумела благополучно выкупить старую, но очень просторную квартиру в Гранатном переулке буквально за полцены. Конечно, она требовала ремонта, и тут Игорь ей помог — прислал бригаду, которая до этого ремонтировала его собственную дачу в Переделкине. Он как мог помогал ей, следовал за нею повсюду, старался, чтобы она на съемках чувствовала себя комфортно, даже подарил ей свой огромный коричневый свитер, в который она куталась вот уже несколько лет на съемках. И все равно она его не замечала и воспринимала как друга. Не изменились их отношения и после грянувшего, как гром, развода Людмилы с Григорием. Оказывается, он был как спящий вулкан, которому пришла пора проснуться и выплеснуть всю свою страсть на очень небедную Ксению, дочку состоятельного нефтяника, на которой он быстренько так женился и даже успел привлечь в свой новый семейный лагерь дочку Людмилы… И что удивительно, это новое предательство Людмила восприняла уже не так трагично, как первое, когда он изменил ей с хохлушкой-нянькой. Видать, за то время, что прошло с тех пор, у нее успел выработаться иммунитет против предательства. Людмила посторонилась, пропуская Ксению, помахала своему развалившемуся семейству ручкой и переселилась окончательно в Гранатный переулок, в свою свежеотремонтированную квартиру. И стала как будто бы даже спокойнее, да и приглашения сниматься буквально посыпались… И вдруг этот кошмар…

…Ему очень не нравилась гримерша Светлана Осолихина. Как профессионал, он к ней не имел никаких претензий, но вот их дружба с Людмилой вызывала в нем протест. Он видел, что Светлана по натуре шлюха, и все знали, как весело она проводит свое свободное время. И уж ночью ее точно не застанешь в своем гостиничном номере, вечно шляется по мужикам. Причем ей все равно, с кем спать: с местным ли парнем, кружащимся на съемочной площадке и маявшимся от безделья, с истосковавшимся по женскому теплу осветителем или администратором или с начинающим актером. И вдруг их круг потрясла новость, в которую Мазанов долго не мог поверить: Осолихина вышла замуж за крупного бизнесмена и вообще хорошего человека, Дмитрия Шишкина, который принял ее такую, как она есть, предложил ей нигде не работать, на что она с радостью согласилась, и вскоре эта распутная девка поселилась в центре Москвы!

Жила себе припеваючи, пока не раскрутила мужа на покупку загородного дома в Поварове. Этот переезд и смена жительства совпали с тяжелой болезнью Шишкина, и он спустя пару месяцев с начала болезни скончался… И осталась Светлана богатой вдовушкой, которая, однако, недолго грустила, и уже очень скоро к ней в Поварово стали наведываться любовники. Пачками. Мазанов ненавидел Светлану за то, что она продолжала дружить с Людмилой и вовлекала ее в свои оргии. С тех пор как Светлана поселилась в Поварове, Игорь уже не мог контролировать Людмилу, не имел возможности узнать, чем занимается в этом вертепе Людмила. Хотя велико было искушение приехать туда и увидеть собственными глазами, какая роль отведена там его пассии. Может, она просто спасается там от одиночества и читает в мансарде книги, попивая лимонад, может, еще готовит еду для подружки, чтобы вообще хоть чем-то заняться и не сойти с ума от скуки, а может, проводит весело время с какими-нибудь юношами из окружения Осолихиной? Еще он боялся наркотиков. Знал, что многие актрисы занимаются этим и что собираются целыми компаниями… Но представить себе Людмилу Дунай, курящую травку или нюхающую кокаин, просто не мог.

Он много раз собирался встретиться с Людмилой где-нибудь на нейтральной территории и поговорить с ней о Светлане, но каждый раз, представив себе этот разговор, понимал, что просто не имеет права указывать ей на то, как ей жить и с кем дружить.

…В тот день у него было великое множество разных дел, он носился по Москве, встречаясь с нужными людьми и утрясая финансовые вопросы, связанные с началом съемок совершенно нового фильма, и все-то у него получалось, и денег давали достаточно, и актерский ансамбль подбирался отличный. Словом, все удавалось, и настроение у Игоря Мазанова было прекрасное. Когда раздался очередной звонок, он, в предвкушении еще одной приятной новости (день был такой удачный, волшебный!), спросил бодро:

— Да, слушаю!

Звонил следователь прокуратуры. Сказал, что в Поварове произошло убийство и что, скорее всего, погибла актриса Людмила Дунай…

У Игоря онемели губы, которыми он пошевелил, чтобы сказать: да, приезжайте. И назвал адрес, куда следователь может подъехать. На что следователь ответил ему, что был бы очень благодарен, если бы он сам приехал в Поварово.

— Она там? — спросил он, чувствуя, что летит в пропасть. — Она… там?

— Нет, ее нет. Приезжайте. Ее бывший муж сказал, что вы общались с ней последние годы и сможете лучше рассказать о том, с кем она встречалась, как жила и какие отношения ее связывали с хозяйкой дома…

В Поварове на площадке перед домом Светланы скопилось много машин. Некоторые из них принадлежали друзьям-актерам, режиссерам… И, конечно, милицейские машины, машина «Скорой помощи», труповозка. В воздухе, как показалось Игорю, едва он вышел из машины, пахло кровью. Он еще не знал, что творится там, внутри дома, но, наверное, что-то ужасное, иначе не было бы столько людей.

Это был один из его кошмарных снов. Ему часто снились тяжелые, насыщенные смертями и настоящими переживаниями и слезами сны. Ему говорили, что это из-за того, что он много ест на ночь.

Вот и сейчас ему приснилось вполне закономерное: смерть ненавистной ему гримерши. Нет, он, конечно, не желал ей смерти, но все равно ненавидел. И уж по поводу ее смерти не особо-то переживал. (Я такой кровожадный?) И вдруг это. Ведь если позвонили ему и попросили именно его приехать, значит, смертью гримерши не обошлось. Сказали, что погибла Людмила Дунай. Правда, существовала еще какая-то надежда, следователь сказал, кажется, «…скорее всего, погибла актриса Людмила Дунай». Скорее всего — значит, есть какие-то сомнения. Или в том, что мертвая женщина была похожа на Людмилу, или что Людмила еще жива… Но если бы она была жива, тогда ему сообщили бы, где она сейчас находится, в какой больнице. И уж звонили бы ему не из прокуратуры, а друзья.

Он, легкий телом и головой, какой-то невесомый, как призрак или существо из снов, пробрался между машинами и курящими людьми с незнакомыми лицами к крыльцу, на котором толпились уже знакомые ему рожи… Он их всех любил, ценил, они составляли всю его жизнь. Встревожены, потрясены, испуганы, бледны. Он захотел их всех обнять и сказать: ну, вы чего, мужики, все же хорошо, нам все это только снится…

Из горла вырвался непроизвольный звук, похожий на всхлип.

Его окружили и стали шептать в уши:

— Здесь была резня.

— Светку и еще двоих, одного ты знаешь, Борис Щекин, а второго никто не знает, зарезали, полоснули ножом от уха к уху.

— Вещи Людмилы в доме, кровищи кругом полно. Маня Крупина узнала туфлю Людмилы. Какие-то документы тоже Людмилины. Она здесь была, точно, и теперь ее нет. Предполагают, что ее убили и увезли или же увезли живую…

— Так ее здесь нет? — Он уцепился мертвой хваткой за эту неопределенность, за эти всего лишь предположения. — Подумаешь, туфля! Она, может, убежала и потеряла туфлю, как Золушка.

— Их было четверо, Светка, Людмила, Щекин, еще один парень… Понимаешь. Четверо! И все знали, что Людмила проводит здесь все время. Ты вот друг ее, а ничего не знаешь… Она не могла оставаться у себя дома, в пустой квартире. Понимала, что и у Светки не компот, но все равно туда ехала, как магнитом ее туда тянуло. И я понимаю ее, у Светки суета, шумно, музыка, жизнь…

— Да что вы такое говорите? Ее здесь не было и нет! И ее туфля — просто обувь! Она могла подарить Светке свои туфли. Ее здесь нет, нет, нет!!!!!!

К нему подошел человек, принес какие-то белые бумажки. Это оказались банковские чеки, какие выплевывают банкоматы. Причем на небольшие суммы. Такие чеки можно увидеть в сумочках женщин, на самом дне, они копятся там до определенного времени, пока женщина не произведет ревизию в сумке и не выбросит их. Об этом Мазанову рассказала одна из его знакомых, которая призналась ему в том, что терпеть не может разбирать свой письменный стол и сумки. Что ей проще прополоть целый огород на даче у родителей, чем разбирать всякий хлам.

От одних этих чеков Мазанову стало нехорошо. Причем датированы они были двумя днями раньше. Вероятно, Людмила обналичила деньги, чтобы купить что-то, а потом машинально сунула чеки в сумку. Однако самой сумки не было. И где она? И где Людмила?

Он как сумасшедший принялся ей звонить. Женский голос автоответчика ответил ему с убийственным равнодушием, что телефон выключен или находится вне зоны действия сети. Учитывая, что Людмила редко ездила на метро, где ее телефон не мог принимать сигналов, последние несколько лет, что она пользовалась своей машиной, ее телефон всегда был открыт для Мазанова, включен и находился в зоне доступа. Другое дело, что ей приходилось довольно часто менять номера, чтобы ее не одолевали поклонники, каким-то невероятным образом узнававшие ее номер и звонившие, чтобы сказать какую-нибудь глупость или признаться в любви. К счастью, ее не преследовали психически ненормальные люди, которые изводили некоторых других актрис или актеров, словом, публичных людей.

— Она же ангел, с ней не могло ничего случиться, — сдерживая рыдания, проговорил Игорь. — Она где-то здесь… Может, лежит раненая, а мы тут стоим… Пойдемте в лес, она где-то здесь, вы слышите меня?!

— Здесь все вокруг обошли, сейчас приедут кинологи и пустят собаку по следу…

— А где ее машина? — встрепенулся он. — Она не могла приехать сюда на электричке.

— Машины нет, — ответил ему кто-то за спиной.

Странно, но он воспринимал находящихся вокруг него людей как одну серую массу. И никак не мог выделить среди них того единственного человека, с которым он был бы готов обсудить ситуацию. Словно были они и он.

В дом его так и не пустили. Быть может, это к лучшему. Увидеть два трупа с перерезанными горлами — отравить себе жизнь до самого последнего дня и наполнить ее кошмарами. Главное, что Людмилы там не было. Она присутствовала где-то невидимо. Следователь сказал, что это была вечеринка с ужином (свинина с капустой, яблочный пирог), вином. Что собралась компания из четырех человек, сидели люди, выпивали, закусывали, танцевали (на диске была танцевальная музыка), дверь была распахнута в сад. В такие благостные минуты жизни, когда собираются хорошие люди и радуются жизни, никто не думает о том зле, что существует вокруг них.

— Это бандиты, они орудуют в Подмосковье, и подобных случаев уже три за последний месяц, — слушал он как сквозь вату голос следователя. — Нападают на дома мирных граждан, убивают, грабят… Мы звонили сыну Щекина, тот скоро приедет. Он сказал, что на отце было много золота и огромный перстень с брильянтом, вернее, перстень с огромным брильянтом. И что у него всегда при себе есть наличные деньги. В доме нет ни одной золотой вещи, все шкафы перерыты, все шкатулки опустошены… И денег тоже нигде нет. Неизвестно, выбрали ли бандиты этот дом случайно или же по наводке… Поблизости есть только один дом, в нем никто не живет. Мы наведывались туда, это даже не дом, а огромная вилла, очень дорогая, но на вид как будто бы нежилая. Запертая на замки. На окнах — решетки. Бандиты выбрали дом Светланы либо потому, что знали, что там будет Щекин, или же по простой причине — вокруг ни души, и криков жертв никто не услышит… Да, вот еще что. Сын Щекина сказал, что отец должен был встретиться с актрисой Людмилой Дунай, что Щекин в последнее время только и думал о ней.

— Но ведь он же женат, это всем известно!

— Он собирался разводиться с женой, она полюбила какого-то серба или хорвата и собиралась купить дом в Дубровнике.

— Это вам тоже сын сказал?

Все последующие дни были отравлены новыми сведениями. Выяснилось, что на полу в доме в Поварове эксперты обнаружили полотенце с биологическими следами нескольких мужчин, из чего можно было сделать вывод, что присутствовавшая в момент нападения женщина (но не Светлана Осолихина) подверглась групповому изнасилованию. Кровь на полу — следствие маточного и влагалищного кровотечения. Игорь Мазанов, узнав об этом, напился так, что два дня беспробудно спал. Сцены насилия, которые рисовало его воображение, давали пищу размышлениям, и он в очередной раз приходил к выводу, что, не наигравшись с полумертвой актрисой в доме в Поварове, подонки отвезли ее в другое место, где продолжили издеваться над ней, пока не убили…

Он сам приехал в прокуратуру, встретился со следователем Виталием Логиновым, и разве что только на колени перед ним не упал, моля его, чтобы информация об изнасиловании не просочилась в прессу. Да, убита, труп исчез, но ни слова об изнасиловании.

Логинов обещал, к тому же он серьезно поговорил с пресс-секретарем своей структуры, собственноручно подготовив текст, предназначенный журналистам.

И вот когда Мазанов говорил с Логиновым об этом, у него родилось предположение, что Людмила жива. Что она, собрав последние силы, уползла из Поварова и теперь либо лежит где-то в лесу (хотя собаки, которым дали понюхать туфлю Людмилы, и пытались искать в лесу, даже забрели куда-то вглубь, но вернулись, как если бы след оборвался возле машины Светланы), умирая, или же обратилась за помощью к местным жителям, попросив не выдавать ее… Что она, будучи живой, предпочла скрыться, исчезнуть, лишь бы информация о том, что произошло с ней на самом деле, не всплыла в прессе.

Он не мог не поделиться своими соображениями со следователем, на что тот ответил, что определенная работа в этом направлении проведена и что все врачи, живущие или работающие поблизости от Поварова, предупреждены о возможном обращении к ним раненой женщины.

— Вы поймите, что Людмилу Дунай знает вся Москва, и если бы она обратилась в любую клинику, ее сразу бы опознали…

А еще через сутки была найдена брошенная машина Людмилы. В Тамбове. Все приемные отделения тамбовских больниц были проверены на предмет регистрации женщины, подвергшейся изнасилованию. Никаких результатов.

В машине нашлась и вторая туфля, пара той, что была в Поварове. И тоже в крови. Машину тщательно обыскали, отдали на экспертизу, которая показала, что на сиденье машины имеются пятна крови, причем на водительском месте. Возможно, бандиты заставили Людмилу сесть за руль.

Или же она сама?.. Сама, одна была в машине и добралась до Тамбова?

Мазанов питал надежду на возвращение Людмилы долгие месяцы, пока не понял, что она погибла. К этому же выводу пришел и ее бывший муж, Григорий, с которым Игорь встречался за коньяком, чтобы помянуть Людочку. Не мог он не заметить и тех взглядов, которые бросала на него, известного продюсера, Оля Дунай, дочь Людмилы. Удивительное сходство с матерью не могло не броситься в глаза. Он еще тогда подумал, что она непременно пойдет по стопам матери и что карьера в кино ей практически обеспечена.

Однако напрямую Оля, уже повзрослев и набравшись опыта в маленьких незаметных ролях, действовать не стала. Пошла окольными путями, доставала тех, кто был близок Мазанову и кто мог бы замолвить за нее слово. Все знали и понимали, что ей хочется заполнить опустевшую золотую нишу, оставшуюся после ухода ее матери. Мазанов же ко всем просьбам или намекам оставался глух. Ему казалось, что стоит ему только взять на главную роль красавицу Олю, молодую копию Людмилы, как фильм будет безнадежно испорчен и объявлен фальшивкой. Это было его внутреннее чувство, и объяснять кому бы то ни было истинную причину отказов он не собирался.

Он долго грустил после ухода Людмилы, места себе не находил и ужасно жалел, что вместо того, чтобы рассказать ей о своей любви, изображал из себя евнуха-друга. Он мог бы стать ей преданным мужем, между прочим.

Фильмы с ее участием продолжали идти повторами на разных каналах, зрители постоянно писали письма с просьбами показать тот или другой сериал. Поднялся тираж книг, написанных на основе киносценариев, которые не имели ничего общего с нормальной литературой. Увеличилось число проданных видеокассет. Смерть черной рекламой прошлась по памяти чудесной актрисы, подогревая интерес не только к творчеству Людмилы Дунай, но и к ее личности.

Когда в Интернете какой-то авантюрист от литературы поместил текст романа, где рассказывалось о личной жизни Людмилы Дунай (череда несуществующих любовных связей актрисы со смелым порнографическим наполнением), Мазанов через своих людей нашел его и призвал к ответу. Текст из Интернета был удален, а автору пригрозили тюремным сроком, да просто напугали до смерти.

Объявился бывший любовник Людмилы — Александр, который спустя два года после трагедии в Поварове пришел в прокуратуру и написал заявление о том, что он знает, кто убил Людмилу Дунай. Как выяснилось, он был девятым или десятым человеком, собирающимся открыть тайну смерти известной актрисы. Его попросту выставили вон. Когда Мазанов позвонил ему лично (телефон ему со скрипом дал Логинов, следователь), Саша хриплым от волнения голосом, заикаясь, сказал, что он был в прокуратуре и раньше, но ему, во-первых, никто не поверил, что он был любовником актрисы, во-вторых, никто не принял во внимание написанное им, по горячим следам, заявление. Мазанов пригласил его на встречу, хотел поговорить с глазу на глаз, но потом понял, что чуть не попался на удочку простого сумасшедшего, и в последнюю минуту перезвонил и отказался от встречи. Ведь если бы было все так просто, то убийцу Людмилы уже давно нашли бы. Вероятно, Логинов знал, что делал, когда отфутболивал этого любовничка.

Ольга Дунай была приглашена сниматься в новом костюмированном сериале, историческом детективе времен Екатерины Великой, который продюсировал Олег Лисянский, приятель Мазанова. Героиня Ольги влюбилась в предателя, совершила убийство, как ей казалось, на самом же деле она оказалась просто орудием в руках опытного политика… Фильм, как и прогнозировал Игорь Мазанов в узком кругу посвященных, оказался провальным и был назван исторической дешевкой. И это несмотря на то, что на него были потрачены огромные деньги. После показа первых серий, когда в прессе уже появились отзывы, один хуже другого, Олег Лисянский приехал к Игорю домой и с порога, захлебываясь эмоциями, принялся объяснять ему, что фильм был обречен на успех и только успех! Что за основу взят прекрасный литературный материал, что группа опытных сценаристов писала сценарий, что оформлением фильма занимался итальянец, на счету которого несколько оскароносных фильмов, что костюмы шили из натуральных дорогих тканей, а украшения одалживали из частных ювелирных коллекций. Что актеры были подобраны — лучше некуда, просто звездный состав! Да и главная героиня — вылитая Людмила Дунай, настоящая породистая красавица, и ее крупные планы яркое тому доказательство. Почему зрителю не понравилась картина? В чем дело?

— Олежек, да если бы кто-нибудь знал ответ на этот вопрос, то мы, продюсеры, знали бы, что делать, чтобы провальных фильмов не было вовсе! Но каждый фильм — это прежде всего риск. Бывает, что малобюджетные фильмы имеют просто ошеломительный успех и зритель любит их всем сердцем. Бывает и наоборот. Что же касается исторических фильмов, то взять хотя бы «Королеву Марго» — какой прекрасный сериал и как примагничивает к себе исполнительница главной роли… У нее такое лицо, что хочется смотреть на него бесконечно, не отрывая взгляда… Женечка Добровольская… Назови мне хотя бы один фильм с ее участием, который не понравился зрителям! Не назовешь. Потому что их нет. А теперь вот представь себе, что вместо нее играет ее точная копия… Вот вроде она и одновременно не она… Да зритель почувствует себя обманутым, понимаешь? Может, внешность у Ольги и похожа на Людмилу, но она другая, холоднее, что ли… Взгляд другой, манера двигаться, хотя Оля и старается во всем походить на мать. Да ты не расстраивайся, Олег, прошло всего ничего, может, зрители еще втянутся…

Он хотя и успокаивал, но понимал, что никакие слова не помогут утешить друга в этом провале. И что никакие костюмы не заменят зрителю особого аромата фильма, атмосферы… Хотя, возможно, подкачала музыка?

Фильм, однако, оставили на канале, значит, рейтинг был не самый низкий. В то время, как два других сериала провалились — с любовно-прикладными (как про себя называл дешевое «мыло» Мазанов) сюжетами. Это, несомненно, подняло самооценку Ольги, и однажды она сама подошла к нему на какой-то вечеринке, чокнулась с ним бокалом с шампанским и сказала, сверкая глазами, что знает, что если бы не карьера ее матери, которая ей подпортила всю ее актерскую жизнь, то она уже давно снималась бы в Голливуде! Она была явно пьяна, но выглядела просто сногсшибательно. Игорь подумал даже, что, может, он ошибался на ее счет, просто ей до сих пор давали положительные роли романтичных дур, а вот если бы ей, к примеру, сыграть какую-нибудь стерву, предводительницу демонов или исчадие ада, может, она и открылась бы с другой стороны. Он сказал ей об этом, она усмехнулась ему в глаза и сказала, что не боится его и не боится, что он испортит ей карьеру окончательно, что она знает о том, что это именно он отговаривал режиссеров и продюсеров от того, чтобы ее взяли на главную роль, что он монстр, что он просто любил ее мать и теперь в память о ней, вместо того чтобы помогать ее дочери, ставит ей палки в колеса.

Он, вместо того чтобы злиться на нее, вдруг притянул ее за руку, чмокнул в щеку (подумалось вдруг, что он целует ребенка Людмилы) и сказал, что ждет ее завтра вечером у себя дома. И еще раз поцеловал, только теперь в нос.

Она покрутила пальцем у виска, пожала плечиками и удалилась, чуть пошатываясь… Точеная фигурка, обтянутая черной матовой материей, и черное кружево по декольте. А может, сыграть с ней в любовь?..

…Она не пришла. Было уже десять вечера, но она так и не появилась. Мазанов достал из холодильника вареную курицу (появившуюся там благодаря заботливой маме, уважающей Игоречка за то, что он не нанимает домработницу, что разделяет ее мнение о том, что в доме не должно быть постороннего человека, и приходящую два раза в неделю, чтобы прибрать в квартире сына и приготовить домашней еды впрок) и банку пива. Если бы пришла Оля, в холодильнике для подобных случаев были припасены шампанское, фрукты, морепродукты и запечатанная пармская ветчина.

Разорвав нежную курицу на розовые куски, уложив на тарелку рядом с ломтями бородинского хлеба, Мазанов уютно расположился в гостиной за журнальным столиком. Сначала сделал несколько глотков ледяного пива, затем, в очередной раз поблагодарив судьбу за то, что он не женат, живет один и что свободен как птица, исторг стон счастливого и вполне довольного собой человека. После чего не спеша принялся за еду.

Он собирался даже отключить телефон, чтобы ему никто не помешал провести этот вечер в спокойствии, и уже взял телефон в руку, как он ожил, загорелся зеленоватым мерцающим светом, и на дисплее высветилось незабываемое женское имя, при виде которого у него оборвалось сердце…

— Игорь, это ты?

Этот голос он узнал бы из миллиона.

— Да, Люся, это я. Ты где?

Ему вдруг показалось, что и не было этих жутких пяти лет сознания гибели любимой женщины. Эти пять лет мгновенно были вытерты из памяти, и теперь существовали лишь эти волшебные минуты, когда он слышал ее голос. Поэтому и вопрос он задал самый важный из всех вопросов: где она сейчас находится.

— Со мной все в порядке. Не волнуйся. Ты будешь первым, кому я все расскажу. У меня к тебе деловое предложение. Надеюсь, ты уверен, что это я?

— Люда!!!

— Со мной много чего произошло за эти годы, и я написала сценарий. Думаю, получится интересный фильм. Если ты еще не забыл меня и готов после прочтения сценария найти денег, собрать команду и приступить к съемкам, то я готова будут подписать с тобой контракт. Будь уверен, мое возвращение придаст этому проекту интригу, ты сможешь заработать неплохо на одних моих интервью, если мы подпишем с тобой еще один договор… Я не говорю уже о рекламе, на которую ты потратишь пять копеек, поскольку каждая уважающая себя газета и журнал, ну и, конечно, телевизионные каналы сочтут за честь взять у меня интервью и поговорить о новом проекте… Фильм будет называться «Когда закончится дождь»…

Мазанов вскочил и, словно пытаясь поймать призрак, бросился в кабинет, схватил ручку и нацарапал на листочке «Когда закончится дождь».

— …Я, собственно, чего звоню-то? У тебя электронный адрес не изменился? Алло, Игорь, ты слышишь меня?

— Нет, не изменился… Люся, я жду сценарий… Скажи, с тобой все в порядке на самом деле? Ты где была? Людмила!..

— Говорю же, у меня все хорошо. Как приеду — все расскажу. В подробностях. Я знала, что ты не откажешь мне. Отправлю сценарий с чужого компьютера, а через пару дней перезвоню. Думаю, не надо говорить, чтобы ты молчал о моем звонке. И еще: как там мои?

— Отлично, — он опустил голову, вспомнив о том, что если бы обстоятельства сложились иначе, то ее звонок мог бы прозвучать в квартире, в которой голенькая Оля Дунай попивала бы шампанское в обществе развратника-продюсера. — Все хорошо.

— А Оля?

— И у нее тоже все нормально.

— В Интернете не так много информации о ней… Ладно, Игорь, извини, что так долго молчала. Но ты потом сам все поймешь… Целую. Лови сценарий и жди моего следующего звонка.

Он оторвал телефон от расплавленного уха. Оглянулся. Нет, никто не слышал, как он разговаривал с погибшей Люсей Дунай. Никто.

Он схватил банку с пивом и осушил ее, разве что не вылил холодные последние капли на голову — так он был возбужден и буквально горел.

Поплелся в кабинет, чувствуя, как ноги не слушаются его. Пять лет. Невозможных пять лет. Нет, такого не бывает.

Сел за стол, включил компьютер, Интернет. Масса непрочитанных писем в почтовом ящике. И последнее, пришло пару минут назад. «Сценарий». Письма с такими названиями приходят пачками. Если бы не ее звонок, он бы пропустил это письмо, вернее, отправил бы своему секретарю в офис, чтобы она отдала кому следует. Слава богу, есть такой человек, который помогает ему справиться с таким количеством поступающей отовсюду информации.

«Игорь, предлагаю тебе на выбор два японских стихотворения, которые отражают мое состояние души в момент написания этой исповеди.

Снова встают с земли,

Тускнея во мгле, хризантемы,

Прибитые сильным дождем.

Думаю, ты понимаешь, о чем я…

Или вот:

Когда закончится дождь,

Выглянет солнце,

Проснется цветок персика.

Если выберем второе в качестве эпиграфа, то и фильм назовем, как я уже и сказала: «Когда закончится дождь».

Ведь он когда-нибудь закончится? Вернее, он уже закончился, и в моей душе поселились солнце и цветы. И я счастлива. Как никогда. И полна сил».

…Мазанов, как если бы он проделал это вчера, набрал по памяти ее прежний электронный адрес (не тот, с которого был отправлен сценарий) и написал куда-то в ночь, темноту, сеть, невидимое интернетовское пространство с надеждой, что ее адрес ожил так же, как и его хозяйка:

«Намокший, идет под дождем,

Но песни достоин и этот путник.

Не только хаги в цвету.

Это про тебя, Люся. И вот про меня:

Я слов любви

Не говорил

Лишь

Течет

Река любви.

(Ки-но Цураюки)

И:

Осыпались вишни,

Напрасно бродит мой взгляд.

Кругом все поблекло.

Весенний дождь без конца

В опустевшем небе.

(Сикиси-найсинно)

Я так тосковал без тебя.

Я тосковал без тебя.

Тосковал.

(И. Мазанов)»

Преисполненный любви и надежды, заинтригованный полученным сценарием, в котором (он был в этом просто уверен) раскроется тайна исчезновения Людмилы, он, чтобы растянуть удовольствие, вернулся в гостиную и принялся есть. Жадно, словно не ел несколько дней. И курица показалась ему на редкость вкусной, а уж бородинский хлеб был просто прекрасен!

Звонок в дверь отрезвил его. Он, перед тем как открыть дверь, метнулся в кабинет и выключил монитор (мало ли, он обещал хранить молчание), затем, нервно вытерев пальцами жирные от курицы губы, подошел к двери и заглянул в глазок. И не поверил своим глазам.

Олечка, закутанная в плащ. Огромные глаза смотрят в дверной глазок, как прожигают.

Да уж, это не Людмила. Он в самых своих смелых фантазиях не мог тогда придумать, как заманить ее ночью к себе на свидание… Здесь же — пожалуйста, вот она, хватай зубами, рви на части. Она твоя.

Он открыл дверь, показавшуюся ему очень тяжелой, неподдающейся, словно дверь сама не хотела, не желала, чтобы он ее впускал.

Она сделала шаг вперед, но Игорь поймал ее руку и сильно сжал. Стихи, как гербарии, отпечатавшиеся в памяти, не заставили себя ждать, да и настроение, заданное Людмилой, не прошло, оно еще стелилось осенней горьковатой дымкой:

Обратно не придет

Минувшее, но в сновиденье

Вдруг ожило опять.

У изголовья моего

Благоухает померанец.

— Игорь Петрович, какой еще померанец?

Щеки ее мгновенно налились краской, стали похожи на нежные яблоки.

Он продолжал, блестя глазами, истосковавшимися по другой:

Моя любовь

Как облако в лазури,

Плывущее неведомо куда,

Встречаться нам с тобою не судьба

И даже тешиться надеждою напрасно…

— Вы что, пьяны? — Она с силой выдернула свою руку и бросилась к лифту, судорожным движением нажала на кнопку. — Псих! Псих! И запомните…

Она вдруг повернула к нему свою змеиную головку и прошипела:

— Я вас не боюсь!!!

8. 2005 г. Людмила

Когда она проснулась, то не сразу поняла, где находится. Комната с распахнутым окном, занавеска надувается от свежего ветра, пахнущего рекой, тиной, рыбой. Белые стены, календарь на стене, изображающий розовые яблоки на белом блюде. Тишина. Пошевелила пальцами — показалось, что пододеяльник гладкий и твердый, как бывает, когда материю никогда не стирали. Значит, новый. Попыталась подняться и поняла, что тело болит. И тут же, словно проснувшись вслед за телом, проснулась и головная боль, дала о себе знать покалыванием в области затылка. И тут же, словно черная птица закрыла лицо черными крыльями, навалились воспоминания, сцены пережитого, брызги крови, перерезанное горло Щекина, распластанное и залитое кровью тело Светланы… Она добралась-таки сюда. Появилась в этом доме в скорбный для хозяина час, когда Ванды не стало.

Закрыв лицо руками, она зарылась в одеяло и разрыдалась. Что теперь делать? Куда ехать? У кого просить помощи? Возвращаться в Москву, сочинять рассказ о том, как будто бы ее вывезли на ее же машине в Тамбов и там бросили на обочине дороги?

Можно было позвонить Игорю Мазанову, человеку, который вот уже долгие годы был ее другом и помощником. Но, представив себе разговор с ним, словно услышала, как он начнет уговаривать ее вернуться в Москву. И ведь найдет миллион доводов, чтобы только заполучить ее себе, в новый проект, который будет так же успешен, как и все проекты с ее участием. Мазанов — продюсер, бизнесмен, он своего не упустит. Нет, она правильно сделала, что отключила телефон.

Ванда погибла. Значит, Людмила должна поменять направление своего движения, и должно что-то произойти, чтобы она увидела посланный ей судьбой новый знак. Надо положиться на судьбу и успокоиться, взять себя в руки.

В дверь постучали. Вероятно, это несчастный Кох, овдовевший, раненный в самое сердце. Мало ему тревог и забот, так еще этот странный визит и чужие проблемы.

— Войдите.

В комнату вошла высокая брюнетка в домашнем халатике. Под карими глазами залегли сиреневые круги.

— Вы как? — спросила она участливо, подошла совсем близко и уж как-то совсем по-родственному присела на край постели. Взяла руку Людмилы в свою прохладную. — Вы уж извините, но Юрген мне все рассказал. И правильно, между прочим, сделал.

— Вы кто? — отшатнулась от нее Людмила. — Я вижу вас первый раз в жизни.

— Я? Гражина — родная сестра Ванды. Ведь вы же ехали к ней. Я опоздала на похороны. Юрген подумал, что я злюсь на него, что в смерти Вандочки виню только его, но все это — лишь плод его воспаленного воображения. Его страхи. Просто моей дочери делали операцию, и я должна была дождаться, пока она очнется… Знаете, все как-то так навалилось. Но ничего, я сильная, так, во всяком случае, все говорят. А вот Юрген совсем растерялся.

Она была молода, но глаза выдавали в ней женщину зрелую, умевшую справляться с трудностями. Белая кожа, волнистые темные волосы, ясные карие глаза.

— И когда вы приехали?

— Вчера. Как говорит Юрген, сразу после вас. Вы были в ванной комнате, когда я постучалась в этот дом. Знаете, так боялась увидеть прислоненную к воротам крышку гроба. Думаю, что нет ничего страшнее этой картины… А так… Я не видела Вандочку мертвой, может, это и хорошо. Буду представлять ее себе на небесах, сидящей на облаке. Она была удивительной девочкой. Знаете, обошла сегодня утром хозяйство Юргена и удивилась, как же они вдвоем все это тянули? Хотя чего же тут удивляться? Они оба любили друг друга и делали все вместе… Она же все бросила ради него. А он делал все, чтобы она была счастлива. Не скрою, я попыталась представить себе, как жила моя сестра. И когда Юрген ушел кормить свиней, заглянула в шкаф сестры. Она на самом деле все имела. У нее пять прекрасных дорогих шуб, много одежды, обуви… А уж духов — чувствуется, что она ни в чем себе не отказывала. Все в доме дышит достатком, много красивых вещей, посуды, ваз… Жаль, конечно, что ребеночка не нажили, но это уж как Бог дал… Кто знает, может, она и родила бы еще…

— Вы передайте Юргену, что я не стану обременять его своей особой, что в самое ближайшее время уеду.

— Даже и не думайте! Мы с Юргеном всю ночь проговорили. И вот что решили. Вы — женщина известная, вас во всей России знают. И я понимаю ваше нежелание появляться на страницах желтой прессы… Все это гадко и болезненно. То, что с вами произошло, — трагедия. И мы — не звери, непременно поможем вам. Сразу скажу, я сделаю все, чтобы переправить сюда мой паспорт… Вернусь вот на Украину, скажу, что потеряла его. Мне сделают новый, а этот, что сейчас у меня, я пришлю вам сюда, обыкновенной бандеролью. Потом попрошу мужа, чтобы он разрешил мне взять свою девичью фамилию — Цыбульская. Словом, постараюсь замести следы. Не думаю, что вам здесь так уж понадобится этот паспорт… Это я к тому, что здесь, рядом с Юргеном, вы будете жить как у Христа за пазухой, понимаете? И лечение и все, что нужно, у вас будет. Что же касается регистрации, то она вам нужна?

Людмила смотрела на Гражину с удивлением, еще не совсем понимая, что происходит и как это вообще можно вот так легко расправляться с паспортами?

— Нет, я понимаю, что паспорт нужен. На всякий случай. Потому и предлагаю такую нехитрую комбинацию. Теперь, когда Ванды нет, Юрген скажет своим знакомым, что к нему приехала сестра Ванды. Я уже сегодня уеду, мне здесь нечего делать, а вы, Людмила, останетесь. Так вот, они увидят вас, и он представит вас как, повторяю, сестру Ванды. Это же естественно, что она приехала сразу после смерти сестры. Скажете, что вас зовут Гражина. Хотя на самом деле по паспорту я Галина. Но не в этом дело. Имя Гражина приметное, и к вам очень быстро привыкнут и будут называть Гражиной. Если кто из милиции и полюбопытствует и пожелает взглянуть на паспорт, то к тому времени он уже будет здесь, я обещаю. Пришлю его с самой быстрой почтой. Сейчас-то я этого сделать не могу, потому что мне надо возвращаться домой… Я не могу в дороге без документа.

— Постойте, все это здорово звучит, — мягко перебила ее Людмила, — вы забываете, что в паспорте есть фотография владельца. То есть — ваша.

— Вам придется покрасить волосы в более темный цвет и постричься покороче, я вам покажу паспорт, вы сориентируетесь. Вот только стричься будете дома. Ба! Да я вас сама постригу! Я и детей своих стригу, и мужа! — оживилась она, и Людмила сразу же представила себе залитую солнцем большую комнату, сидящее за столом семейство, аккуратно подстриженных детей, мирно орудующих ложками, и серьезного, уткнувшегося в тарелку со свининой мужа.

— Но мы с вами не похожи.

— Женщины с возрастом меняются. Лица у нас обычные. У меня прямой нос, и у вас тоже…

— У меня нос уточкой.

— Когда смотришь прямо, анфас, то не видно. Главное — это глаза и прическа. Если женщине подрисовать глаза, то она меняется, вот как я на паспорте, разрисованная, как кукла. А в жизни совсем другая. Думаю, что здесь проблем не будет.

— Спасибо вам… Но я хотела бы услышать Юргена, это так зовут Коха?

— Да, его настоящее имя — Юрген. Те, кто знают его близко, зовут Юрой, а все остальные — Кохом. Привыкли уже.

— Я бы хотела узнать, что он думает по этому поводу.

— Он скоро вернется. Поехал за доктором.

Что ж, Кох действовал логично и, как и всякий нормальный человек, счел своим долгом сделать все возможное, чтобы оказать попавшей в беду женщине помощь. А доктор ей действительно нужен. К тому же ее психологическое состояние ухудшалось. Она никогда прежде не чувствовала себя такой подавленной и опустошенной. Впереди была сплошная чернота, а позади — еще чернее… Она попросила Гражину помочь ей подняться, села на постели и почувствовала, как по щекам текут горячие слезы. Не переставая.

— Ну-ну, успокойтесь, поверьте, здесь вас не обидят, здесь вам помогут. Хоть я и не одобряла брак моей сестры с Юргеном, но знаю, что она была счастлива… Знаю, что я повторяюсь, просто мне хочется, чтобы вы почувствовали себя защищенной. Возможно, это единственное место на земле, где вы сможете зализать свои раны…

— Гражина, вы говорите о паспорте… У меня есть мой паспорт…

— Нет-нет, если вы не хотите афишировать свое пребывание здесь, вы не должны им пользоваться. Ведь вас же будут искать! Вы думаете, я не понимаю, какого масштаба вы актриса? Да вся Москва встанет на уши, чтобы только понять, что с вами случилось и где вы. Думаю, что самое лучшее для вас, это исчезнуть на долгое время, чтобы о вас забыли, так?

— Да, это так.

— А ваши близкие?

— Не думаю, что обо мне будет кто-то плакать… — она проглотила слезы. — Даже моя дочь никогда не любила меня. Может, это и есть наказание мне за то, что я не уделяла ей должного внимания… Но я содержала их, я не изменяла своему мужу…

Слезы душили ее. Она с трудом могла говорить. Гражина достала телефон из кармана халата и позвонила.

— Юрген, пожалуйста, приезжай скорее… У нее истерика. Ей очень плохо… Если у тебя есть знакомый психиатр или просто хороший врач, помимо гинеколога, пусть приедет, возьмет с собой успокоительные растворы. До нее вот только начало доходить, что с ней произошло… Она буквально задыхается от слез… Как бы с ней не случился припадок… Бедняжка, как же ее жалко! Юрген, пожалуйста, поторопись!

Людмила не понимала, что с ней происходит, она судорожно впилась ногтями в одеяло и принялась раскачиваться из стороны в сторону, подвывая. Она выла, как раненое животное, готовящееся к смерти… Обрывки сознания фиксировали усиливающееся кровотечение, она понимала, что теряет кровь, что слабеет с каждой минутой.

И вдруг ясно поняла, что умирает. И что это, пожалуй, единственный выход из создавшегося положения. Зачем она Коху, у которого сердце и так кровоточит после смерти жены?

— Гражина, спасибо вам за все… — прошептала она и стала медленно погружаться в сладкое, зыбкое забытье…

9. 2010 г. Лиза и Глафира

— Уже через неделю я готовила бутерброды для нашей пивной, изобретала что-то новое, чтобы привлечь как можно больше людей, — рассказывала Людмила с той грустной иронией в голосе, которая присуща людям, много пережившим и нашедшим в себе силы без страха оглядываться назад. — Я нашла миллион рецептов бутербродов… С чем только их не делала! С козьим сыром, брынзой, корейкой, красным перцем, яйцами, копченой рыбой, даже с баклажанами! Признаюсь, именно бутерброды спасли меня тогда от депрессии… Не знаю, как я все это вообще вынесла. Не знаю теперь, правильно ли поступал Юрген (но это же зависит от характера!), но он практически всегда молчал. Говорил, только когда это было необходимо: что-то сделать, спросить, приободрить… Он вытащил меня из той беды, в которую я попала, со спокойствием и пониманием человека, перенесшего личную трагедию. Я и не заметила, как вошла в новую для себя жизнь в новом качестве, должно быть, мне помогла моя профессия, ведь поначалу я, признаюсь, играла роль сестры его погибшей жены, которая должна теперь каким-то образом заполнить образовавшуюся рядом с Юргеном пустоту… Надо сказать, что Гражина оказалась удивительной и очень энергичной женщиной, к тому же видела на несколько месяцев вперед. Конечно, она понимала, что меня могут узнать, а потому сама постригла меня и покрасила мои волосы в темно-каштановый цвет. Научила красить ресницы и делать подводку на веках, чтобы хотя бы первое время я была похожа на нее. Словом, она давала реальные советы, помогала, как могла, а уже перед самым отъездом призналась мне, что ничего не имеет против, чтобы я заняла место ее сестры рядом с Юргеном. Ну, просто диккенсовские страсти!

Лиза слушала ее, испытывая глубокое удовлетворение от того, что и в этот раз она оказалась права и сразу поняла, что в пивной Коха проживает самая что ни на есть настоящая Людмила Дунай!

Конечно, в беседе с Глафирой она не рассказала главного — что беседа с так называемой Гражиной все-таки состоялась. Помимо того, что Гражина на ее слова о том, что она напоминает известную российскую актрису, отпарировала, что многие говорят ей, что она похожа на американскую актрису Келли Резерфорд, она бросила на Лизу очень странный взгляд, словно спрашивая себя, можно ли довериться этой саратовской адвокатше. Во всяком случае, Лиза расшифровала ее взгляд именно так. И поэтому, рискуя промахнуться или попасть в неловкое положение (и пользуясь тем, что в пивной в это время практически никого не было, не считая парочки посетителей, дующей пиво в темном углу под пальмой), она предложила ей свои услуги:

— Людмила, я готова помочь вам. Я много думала о вас. Моя знакомая, Юлия Земцова, хозяйка частного детективного агентства в Москве, тоже никогда не верила в вашу смерть и внимательнейшим образом отслеживала все дела, связанные с бандитскими налетами в Подмосковье… Словом, если мы соединим наши усилия, то мы можем помочь вам разыскать тех, кто убил вашу подругу и чуть не убил вас… Ведь, насколько я понимаю, вы чудом спаслись…

Когда она это говорила, Гражина стояла к ней спиной. Она направлялась от нее с пустым подносом к стойке, но, услышав голос Лизы, остановилась, замерла и выслушала все слова, обращенные к ней, молча, не шелохнувшись. Затем повернулась, сощурила свои глаза, глядя в глаза Лизе, и еще какое-то время молчала. В это время Лиза, не растерявшись, сунула ей в карман белого кружевного фартука свою визитку.

А ночью, когда Лиза была уже дома, в Саратове, готовилась ко сну, раздался звонок.

— Елизавета Сергеевна? — услышала она знакомый, с хрипотцой голос, и ее словно током ударило. Давно она так не радовалась!

— Да, слушаю вас, Людмила.

— Я приеду к вам завтра утром, если вы свободны.

— Жду.

И все. Гражина-Людмила отключила телефон. Но главное она сказала. Вероятно, Лиза появилась в Марксе, в пивной Коха очень своевременно, и ее визит совпал с тем моментом, когда Людмила Дунай созрела для активных действий. Вот только интересно, получится ли разговор? Откроется ли Людмила им с Глафирой?

Лиза нервничала, поджидая свою потенциальную клиентку. Позвонила Глафире, попросила прийти, сказала, что дело срочное, не терпит отлагательства. Глафира примчалась через полчаса. Глаза горят, взгляд счастливый.

— Неужели позвонила? — с порога спросила она.

— Ты это о ком?

— Ты думаешь, я такая дура и не поняла, что произошло? Или думаешь, что у меня не хватило мозгов догадаться, что ты не просто так ездила в Маркс? Ты хотела увидеть Гражину и увидела. И ты была бы не ты, если бы ограничилась расследованием убийства Кристины. Тебе подавай кусочек полакомее! История Людмилы Дунай — что может быть более интригующего, таинственного, интересного?

— Нет, Глаша, с тобой неинтересно. Все-то ты знаешь…

На самом деле Лизе было даже приятно, что Глафира так хорошо чувствует ее.

— Обидно только, что ты меня с собой не взяла, — вздохнула Глафира, проходя в приемную и усаживаясь за свой письменный стол. — Но, с другой стороны, может, если была бы я, то Людмила и не раскрылась бы…

— Ты — умница, Глафира. Знаешь, меня так и подмывало ночью поговорить с Земцовой по скайпу, рассказать ей о том, что Дунай нашлась. Но не стала, потому как это непрофессионально. Вот наймут нас с тобой, дорогая, тогда и начнем действовать.

…Когда в дверь позвонили, Лиза с Глафирой переглянулись. По времени это могла быть только она.

Глаша открыла дверь, впустила Дунай, не сразу узнав ее. Несмотря на теплое утро, на ней была тонкая зеленая косынка и большие солнцезащитные очки. Еще брюки оливкового цвета и белая блузка с коротким рукавом.

Очень элегантная, хотя и приехала (Лиза увидела в окно) на запыленном огромном черном джипе. Такой даме положено кататься по городу в открытых кабриолетах.

Она не спешила снимать очки. Вошла и огляделась.

— Здесь, кроме нас с Глашей, никого нет. Вы можете нам полностью доверять.

— Спасибо, — голос ее показался теплым. И исчезла та холодность и натянутость, которая была свойственна Гражине, той женщине, которая жарила для них рыбу в заведении у Коха. — Знаете, так непривычно вести себя естественно… Вернее, я не то хотела сказать…

Говоря, она прошла, на ходу снимая и косынку, и очки и тряхнув примятыми темными локонами, села на маленький диванчик, как раз между письменными столами Лизы и Глафиры. Она была необычайно хороша, и щеки ее покрывал здоровый румянец. Вот что значит жить на природе, на реке и дышать свежим воздухом, подумала Лиза.

— Здесь, в Саратове, я стараюсь насколько возможно скрывать свое лицо. Очки разной конфигурации меня спасают. Еще парики.

— Людмила, что случилось, почему вы решили действовать?

— Прошло достаточно времени, чтобы я осознала все, что со мной произошло, и научилась относиться к этому более-менее спокойно. За то время, что я прожила с Юргеном, произошла переоценка, вы же понимаете… У меня было очень много времени, чтобы во всем разобраться. И вот теперь, когда я проделала большую работу и мне есть что сказать людям, я помимо этого хочу еще и найти своих, можно так сказать, убийц…

— Тогда, может, вы расскажете все по порядку? — попросила Лиза, с трудом скрывая свое любопытство и предвкушая интереснейшую историю.

— За этим я и приехала, — сказала Дунай.

— Кофе?! — воскликнула Глафира, почувствовав по движению руки Людмилы (она прикоснулась к своему горлу), что ей просто необходима чашка ароматного кофе.

— Да, если можно…

…Она начала рассказывать, Лиза слушала со слезами на глазах. Она и сама не ожидала от себя такой чувствительности. Удивительное дело, но она сама почему-то представляла себя на месте несчастной женщины, которая подверглась нападению самых настоящих зверей в человеческом обличье.

Слушая, они с Глашей не могли не задавать вопросов. Сложилась такая ситуация, что некоторые вопросы невозможно было копить из вежливости, с тем чтобы задать их потом, когда рассказ будет закончен. Так, к примеру, Лизу возмутило поведение врача-гинеколога Лазаревой Инны Борисовны.

— А вы бы, Лиза, предпочли, чтобы она забила во все колокола?! Чтобы она позвонила в милицию и меня вернули в Москву? Да я скончалась бы по дороге от одной мысли, что буду выставлена напоказ всей Москве… Это все равно что меня раздеть и изнасиловать на Красной площади! К тому же не забывайте, что преступники вложили мне в руку нож! А что, если этот нож, который я всадила в ствол дерева, все-таки нашли? И на нем сохранились отпечатки моих пальцев? Ведь я же тогда плохо соображала, и у меня была одна-единственная цель — исчезнуть, спрятаться… Знаете, как ребенок прячется под стол, увидев большую собаку.

— Мы непременно должны с ней встретиться. Судя по тому, что вы нам о ней рассказали, она хороший человек и понимала, кто перед ней, а потому просто обязана была взять анализы для возможной экспертизы… Хотя прошло пять лет!

— Высохшая сперма может храниться хоть тысячу лет… — осторожно вставила Глафира. — Я это точно знаю. Читала.

— Да там… целый коктейль… я думаю… — Щеки Людмилы порозовели. — Извините… Но что странно… иногда мне снится этот человек в маске… И я как будто вижу его без маски, или же всплывают в памяти лица… Мне иногда кажется, что если мне показать толпу бандитов и если среди них будут эти насильники, то я узнаю их. Я это чувствую, понимаете? К тому же мне кажется, что я слышала голоса. Эти воспоминания возвращались постепенно, спустя месяцы… И кажется, что меня оставили в живых случайно, как будто бы я слышала, что кто-то спросил: с ней покончено? И другой голос ответил: да, не оставлять же ее… Хотя, может, это лишь мои фантазии. Быть может, я сама отвечала себе на вопрос, как могло такое случиться, что меня оставили в живых…

Лиза во время рассказа Людмилы делала себе пометки в блокноте:

— Земцова

— Следователь, результаты расследования

— Найти Александра, любовника

— О Романе Ваганове

— Родственники Щекина

— Похожие нападения на дома поблизости от Поварова

— Изнасилования (маньяк?)

— Нож в лесу?

— Местные жители

— Окружение Осолихиной

— Близкие родственники Дунай

— Знаете, вот не могу себе простить, что в суете и потоке дел упустила из виду ход расследования, связанный с вашим делом. Конечно, за эти пять лет в Москве много чего успело произойти, и громкие преступления, и исчезновения известных личностей… Но я знаю, что Земцова интересовалась вашим исчезновением и даже писала мне, что не верит в вашу гибель. Если вы позволите сообщить ей о вас, то она, что называется, будет рыть землю и искать следователя, который занимался официальным расследованием убийства Щекина и вашей подруги.

— Да я все понимаю. Но могу сказать вам, что я все эти пять лет держала, что называется, руку на пульсе, постоянно отслеживала любую информацию, касающуюся этих убийств. И хотя Юрген запрещал мне это делать, и я понимаю его, он старался оградить меня от тяжелых воспоминаний и ассоциаций, я все равно собирала по крупицам материал и даже собрала все в одном файле, а потом распечатала. Я готова вам это отдать прямо сейчас. А вашей подруге из Москвы, Земцовой, вы можете отправить письмо с этим материалом.

— Это замечательно!

— Но предупрежу сразу: там нет ничего конкретного, определенного, лишь громкие заголовки, целые потоки моих фотографий (как я и предполагала!) и, к моему огромному облегчению и, можно даже сказать, счастью, — ни слова об изнасиловании. Хотя я больше чем уверена, что эксперты, работающие по этому делу, непременно нашли на полу следы спермы…

— Думаю, их молчание можно объяснить двумя причинами, — сказала Глафира. — Первое — понимание того, что подобная огласка просто недопустима, и молчание экспертов в данном случае — просто неоценимо. Второе — если бы Светлана Осолихина была изнасилована, то вот тогда бы, возможно, шансов скрыть этот факт было меньше, поскольку эта информация в этом случае была бы доступна для родственников Осолихиной, и там уж неизвестно, кто будет молчать, а кто нет… И если бы она была изнасилована, то можно было бы предположить, что это же проделали и с вами… А так, в деле речь идет лишь о зверских убийствах.

— Да, я тоже рада, что выбрала правильное решение, — сказала Людмила, — и исчезла… Хотя, признаюсь сразу, это решение больше смахивало на желание психически неуравновешенной женщины найти себе спокойное прибежище… Где-то на уровне подсознания, вероятно. И если вы меня сейчас спросите, зачем я поехала к этой Ванде, с которой не была никогда знакома, я и ответить-то вам не смогу. Вот вбила себе в голову тогда, что это письмо в сумке (а у меня их дома целый ящик, выбрасывать рука не поднимается, поскольку в этих письмах столько любви и слов признания!) — некий знак. И четко следовала этому принципу, пока не оказалась в Марксе.

— Знаете, а я вот прекрасно понимаю ваше желание спрятаться, — внезапно сказала Глафира. — И может, кому-то оно покажется абсурдным, но после всего, что вы рассказали нам о вашей семье, об отношениях с дочерью, ваше решение не возвращаться, а попытаться начать новую жизнь я лично воспринимаю как поступок очень сильного человека. Именно сильного, а не слабого… Оставим ваши отношения с близкими родственниками и друзьями, вспомним лучше, во скольких фильмах вы снимались и как вас любят ваши зрители… Вот это не жалко было бросать? Остановиться на взлете славы и обречь себя на тяжелые испытания, на труд. Ведь вы же, насколько я понимаю, все эти пять лет работали, извините, как лошадь! Та чистота в доме, пивной, ассортимент блюд, свиньи, которых вы выкармливаете…

— Мы все делали вместе с Юргеном. Кроме того, я не сказала главного — я полюбила этого человека. Всем сердцем. И я теперь твердо знаю, что никогда не оставлю его, даже сейчас, когда я решила вернуться…

Лиза почувствовала, как у нее волосы зашевелились на голове. Она знала, что визит Людмилы — поступок женщины, которая созрела для того, чтобы попытаться найти своих насильников и убийц подруги. Женщины, которая нашла в себе силы оглянуться и рассказать им все, что произошло с ней в самые тяжелые и унизительные минуты жизни. Но вот о возвращении она слышала впервые!

— Вы решили вернуться? — Реакция на неожиданную новость продолжалась, Лиза все никак не могла взять себя в руки, поскольку еще не успела подготовиться к такому вот развитию ситуации. Не успела придумать историю, в обнимку с которой Людмила Дунай вернется к своим поклонникам. О том, что она расскажет журналистам все как на духу, не могло быть и речи. Ну не может же человек настолько измениться, что позволит смешивать себя с грязью, даже психологически подготовившись к подобной и очень опасной (в сущности, бессмысленной!) авантюре!

— Да, решила. Вы, конечно, удивлены. Но постарайтесь понять человека, который вдруг понял, осознал, что все знает о себе, что считает, что жарить рыбу в пивной — это, конечно, хорошо и что даже в этом деле можно достичь определенных высот, но я-то чувствую, что рождена для другого. Что у меня есть призвание, есть желание вернуться в кинематограф и, самое главное, есть материал, с которым я и появлюсь перед своими зрителями…

Лиза была совершенно сбита с толку.

— О каком материале вы говорите?

— Я написала сценарий многосерийного фильма, где рассказываю свою историю, — ответила, нисколько не бравируя этим, Людмила. — От начала и до конца.

— От какого начала? — поинтересовалась потрясенная Лиза. Как она, считавшая себя знатоком человеческих душ и характеров, могла так ошибиться в этой удивительной женщине? — С того момента, как на дом напали бандиты?

— Вовсе нет. Это будет фильм о судьбе актрисы. С самого начала, со своего первого фильма. Непременно хочется изобразить своего мужа, тот тип мужчины, который мне так и не удалось понять. Мужчины, который не поддержал свою жену и предал ее. И о дочери тоже расскажу. О дочери, которая настолько обзавидовалась собственной матери, что отреклась от нее.

— Люда!

— И о подруге, простой женщине-гримерше, которая скрашивала мои часы одиночества, как умела. И покажу, что она была не шлюхой, как думали многие, а человеком, искавшим свое счастье. Вот все тогда говорили, что она меняет мужчин как перчатки. Возможно, ее ошибка была в том, что она делала это открыто, и если влюблялась, то не скрывала своих чувств. В то время как известные актрисы позволяли себе иметь не меньшее количество любовников, да только тщательно скрывали это из страха, что их интрижки станут достоянием прессы. Я знала, что мое окружение не одобряло мою дружбу со Светланой, все считали (и до сих пор считают), что она — существо аморальное, низшего порядка и что я не должна была так компрометировать себя в ее обществе. Но ведь ее никто так хорошо, как я, не знал! Да, она была своеобразным человеком и далеко не идеальным. Но даже в том поступке в отношении Щекина, который иначе как сводничеством и назвать-то нельзя, она видела цель выдать меня замуж. Она вообще считала, что женщине неприлично быть не замужем, поскольку сама нахлебалась этого одиночества и знала, каково это — быть незащищенной, быть объектом для насмешек, нападок и унижений. И после того, как я рассталась с Гришей, она всегда хотела меня выдать замуж. Но не просто так, а чтобы человек любил меня и чтобы был не беден. Она категорически отказывалась верить в то, что бедный мужчина, пожелавший жениться на мне, не преследует корыстные цели. А уж что тогда говорить о бедном студенте Сашеньке, который, как она считала, просто лишает меня возможности устроить свою личную жизнь! Конечно, она обманом заманила меня к себе, вернее, пригласила, заранее предупредив о моем приезде Щекина, который был влюблен в меня, надеясь, что у нас все сложится… Я-то должна была приехать к ней с Сашей, да только она позвонила ему и в очень простых и, я думаю, грубоватых выражениях объяснила ему, что он должен оставить меня в покое…

Я понимаю, что вам это не очень-то интересно, но я просто хотела вам объяснить, что нельзя судить о человеке исключительно по количеству любовников! Со многими представителями противоположного пола, которые бывали в ее доме, она не спала, ей просто нравилось окружать себя мужчинами, она пыталась продемонстрировать перед ними, какая она замечательная хозяйка. Ей хотелось замуж. Она очень страдала после смерти своего мужа, и только я знаю, как долго она не могла прийти в себя, как плакала ночами, рыдала… А я слышала, и я все знаю. И вообще, Светлана была очень позитивным человеком, веселым, и мне, по жизни одинокой, было приятно находиться с ней. И я с удовольствием приезжала к ней. Знала, что она искренне радуется моему приезду. Она-то никогда не воспринимала меня как звезду. Мы с ней были подругами. Конечно, бывало, что я пыталась взять на себя роль наставницы, хотела ее как-то образумить, если чувствовала, что она увлекается алкоголем или что тратит время на человека, с которым у нее все равно не получится ничего серьезного… Так вот было и с Романом. Кстати говоря, я тогда его не нашла, но подозревала, что он где-то в доме. Мне было так страшно, что я даже не зашла в ванную комнату, почему-то думала, что он именно там… Но в газетах писали, что его труп нашли то ли в спальне под кроватью, куда он забился от страха, то ли действительно в ванной комнате… В каждой газете — своя, искаженная до неузнаваемости информация. Но главное, что он был в доме…

— Людмила, извините, что перебиваю, — вмешалась Лиза, — вы не могли бы подробнее остановиться на личности Ваганова?

— Да ничего особенного. Бизнесмен средней руки, у него несколько небольших продуктовых магазинов. Любит выпить, игрок. Ни в чем себе не отказывает. Прилепился к Свете, как вампир, ел, пил, спал, расслаблялся и снова уходил… Не женат, женщин — куча! И Светлана знала об этом, но он нравился ей. Смазливый, легкий на подъем, неженатый, что для нее было немаловажно…

— Почему же не попыталась охмурить Щекина? — улыбнулась Глафира.

— Да потому что он был влюблен в меня и сам назначил ей встречу, зная, что мы дружим, и попросил ее познакомить нас поближе. Он основательно подготовился к встрече, купил очень дорогой перстень с брильянтом… Знаете, мне иногда кажется, что эти бандиты знали о том, что в этом доме гостит такой богатый человек…

— Вы имеете в виду наводчика? — спросила Лиза.

— Именно! Словно кто-то очень хорошо подготовился к этому нападению. Подумайте сами, этот дом стоял на самой окраине…

— Может, именно это обстоятельство и устраивало бандитов — отдаленность от жилья… От деревни.

— Я не об этом. Там жила Светлана, вдова, и особенно-то поживиться у нее было нечем. Деньги она держала в банке, а в доме можно было разжиться если только вкусной едой да выпивкой… А здесь — нападение серьезное, словно люди знали, что, во-первых, Щекин носит перстень с большим брильянтом, во-вторых, что еще один перстень собирается подарить мне… Это очень дорогие камни. И вообще, я так поняла, что Борис играл по-крупному, то есть решил мне подарить этот перстень в знак того, что собирается жениться на мне. И это при том, что мы с ним не были до этого знакомы!

— Любовь, — развела руками Глафира. — Но оно и понятно, вы на самом деле женщина очень красивая.

— Да, они такие смешные, эти мужчины, думают, что достаточно хорошо меня знают по ролям. Но одно дело — мои роли, а совсем другое — я сама.

— Постойте, вы сказали, что написали сценарий фильма… Разве этот бандитский налет и изнасилование не станут отправной точкой этого сюжета?

— Да, вы правы. Да и начнется фильм с того, как актриса будет выбираться из дома после всего, что с ней сделали…

— Хорошо, с драматической точки зрения это все понятно, как понятно и то, что остальные куски из ее жизни, связанной с ее творческой деятельностью, будут даны в ретроспективе. Кроме этого, сериал-то должен будет получиться криминальный!

— Абсолютно.

— Значит, зритель рано или поздно должен узнать, кто был наводчиком (если он, конечно, был), кто убивал и насиловал (откуда банда, да и банда ли это?)… То есть нужна развязка. Вы что же это, знаете конец этой истории?

— В том-то и дело, что нет. Поэтому и обратилась к вам за помощью. Пожалуйста, помогите закончить мне этот сюжет, и я допишу его… Знаю, что там осталось работы на несколько дней… Вот чувствую, что развязка очень близка… Тем более что материалы дела, если вам их удастся заполучить, во многом облегчат задачу.

— Вот теперь все более-менее понятно.

— Когда вы сможете выехать в Москву?

— Да хоть сегодня ночью, на самолете, — ответила Лиза.

— Хорошо, давайте обсудим финансовую сторону этого дела и поедем…

— Вы что же это, тоже решили отправиться в Москву?

— Понимаю, вы удивлены… Понимаете, мое добровольное затворничество закончилось…

— Вы покидаете вашего Юргена? — не справившись с любопытством, спросила Глафира.

— Ничего подобного. Наша пивная выставлена на продажу, и уже наметилось два серьезных покупателя. И дом мы тоже продаем. И свиней! — Она вздохнула с каким-то облегчением. — Эта страница моей жизни закрыта. И начинается новая. И с Юргеном я никогда не расстанусь. Это мой человек, родной и близкий, и он очень хорошо понимает меня, как понимает и то, что я должна вернуться в кино.

— А вас примут? Как вы объясните свое появление?

— Я вернусь сначала на экраны телевизоров, когда закончатся съемки фильма…

— Вы уже уверены, что фильм будет?

— Уверена на девяносто девять процентов. У меня очень хороший продюсер, Игорь Мазанов, и он понимает, что мое возвращение послужит потрясающей рекламой премьеры фильма. Я уже отправила ему сценарий и заранее знаю ответ.

— Но в Москве вас могут узнать!

— Нет. Я умею прятать свою внешность. Научилась за эти годы. К тому же в Москве у меня много дел. Во-первых, у меня там квартира, которая досталась мне нелегко… Я вложила в нее очень много труда, чтобы бросать ее…

— Кажется, сейчас там живет ваша дочь?

— Вернется к папе или же заработает на свою квартиру, — ответила Людмила с презрительным выражением на лице. — В любом случае девочка не останется на улице.

Пока же она будет паковать свои вещички и приводить мою квартиру в порядок, мы с Юргеном поживем у Игоря Мазанова. Уверена, что и в этом он мне тоже не откажет. Словом, меня ждет новая жизнь, новая роль, новая работа и масса новых впечатлений! И еще — Юрген, в отличие от Гриши, всегда будет со мной, он будет сопровождать меня во всех моих поездках и вести все мои дела. Сделается моим агентом. У меня есть на примете один человек, который его всему научит.

— Прекрасно! — медленно произнесла Лиза, потрясенная услышанным. — Все понятно. Вы желаете лететь в Москву с нами?

— Разумеется. Тем более что мы уже собрались и Юрген поджидает меня в машине. Мы готовы.

— Глаша, позвони в аэропорт, закажи, пожалуйста, четыре билета…

Едва она произнесла это, как Людмила достала документы — свои и Юргена. Положила перед Лизой на стол.

— Это ваш паспорт?

— Да. Он всегда был при мне. Гражины, живущей в Марксе, больше не существует.

— Вы, Людмила, — удивительная женщина. И очень сильная.

— Да бросьте вы! Просто мне всегда хотелось прожить несколько жизней. Быть может, поэтому я и выбрала такую профессию.

— Но у меня вопрос! — воскликнула Глафира. — Сначала вы появитесь в своей квартире и встретитесь со своей дочерью. Потом, дай-то бог, начнутся съемки нового фильма… Вокруг вас будут люди, которые не смогут держать в секрете ваше возвращение! Как вы объясните им столь длительное отсутствие?

— Все очень просто. Скажу, что мне просто надо было побыть одной…

— Но ваше присутствие в доме, где было совершено тройное убийство, надо будет как-то объяснять! Вас наверняка пригласят в прокуратуру!

— На каком основании? Дело-то закрыто, да и убийцы как будто бы посажены… Хотя я почти уверена, что по этому делу наверняка были арестованы совсем другие люди, как это у нас часто бывает. К тому же у меня есть свой адвокат! — Людмила улыбнулась Лизе. — Надеюсь, помимо следственной работы вы сможете обеспечить меня защитой?

— Сочту за честь!

10. 2010 г. Лиза Травина, Глафира Кифер, Юлия Земцова

Юлия Земцова, коллега и подруга Лизы, поджидала их в Москве, в своей квартире на улице Чехова, не только с куриными котлетами и ореховым рулетом собственного приготовления, но и целой подборкой материалов на делу об убийстве банкира Бориса Щекина, Светланы Осолихиной и Романа Ваганова.

Юлия Земцова, в прошлом хозяйка частного детективного агентства в Саратове, выйдя замуж за его основателя, Евгения Крымова, сначала переехала во Францию, затем разошлась с Крымовым и вышла замуж за французского бизнесмена Ги Бретона и какое-то время жила вместе с ним в Париже, затем супруги договорились, что Юля откроет свое агентство в Москве, куда пригласит своих преданных сотрудников Игоря Шубина и Татьяну Бескровную. Вот так и получилось, что она жила на два города — Москву и Париж. Когда работы было много, воспитанием дочки Маши занималась Юлина мама, или Ги забирал ее к себе, и ею занималась его сестра Сесиль.

В тот день, когда к Юле должны были приехать Лиза с Глафирой, она была дома одна, однако в девять часов вечера к ней должен был подъехать Игорь Шубин с информацией по расследуемому ими последнему делу об убийстве одного журналиста.

После того как был накрыт стол и приготовлена спальня для гостей на втором этаже квартиры, домработница была отпущена, и Юля села возле окна с блокнотом в руках. Конечно, ей не терпелось поскорее встретиться с Лизой и подробным образом поговорить о том, каким ей представляется это жестокое убийство пятилетней давности.

Удивительное дело, но это преступление считалось раскрытым. Поймана банда, состоящая из четырех бывших уголовников, главарем которой был Вадим Зуев.

Участникам банды вменялось в вину совершение около тридцати убийств, двух покушений, пятнадцати краж и разбоев, двух изнасилований, похищение людей, приобретение и изготовление оружия, бандитизм.

В начале 2001 года судимый за кражу оренбуржец Вадим Зуев, которому тогда не было и двадцати двух лет, собрал банду вместе с бывшим сокамерником, ровесником Владимиром Загорулько. Зуев бросил жену и поселился вместе с другом на съемной квартире в Москве. Помимо них в банде были еще двое — Краснов Андрей и Горностаев Виталий. Познакомились будущие подельники в казанских и оренбургских колониях. Большинство тяжких преступлений совершили по наводке любовницы Зуева, маникюрши из московского СПА-салона, Ирины Ларкиной. Так, с ее помощью были выяснены места проживания богатых клиенток, адреса и другая информация, касающаяся хозяев домов, на которые планировались налеты. Главное, чтобы в доме были наличные, драгоценности и отсутствовали гости и серьезная охрана.

Поскольку Краснов Андрей прежде работал мясником на рынке, то убивал своих жертв ножом, остальные подельники грабили и редко — насиловали.

Дебютировала банда в январе 2000 года, напав на хозяина ресторана «Садко» в Казани. Три налетчика, подкараулив мужчину в подъезде, избили его обрезками арматуры (Краснов в это время лежал в съемной квартире с температурой и не участвовал в налете) и отобрали 30 тысяч рублей. В марте банда совершила первое убийство.

Преступники отдыхали в доме своего наводчика. Когда у них кончились сигареты, бандиты отправились в ближайшее село Семеново, там разбили окно магазина и, набрав выпивки и закуски, поехали обратно. Но по дороге мясник Зуев вспомнил, что в двадцати километрах от этого села живет его сокамерник Пермяков, которому не мешало бы отомстить — год назад Зуев приезжал к нему в деревню закупать овец, однако Пермяков, узнав в приезжем своего приятеля-сокамерника, отказался продавать ему овец и прогнал его со двора. Жена же кричала ему вслед оскорбительные для уголовника слова.

Приехав в Семеново, бандиты достали ножи и вошли во двор Пермякова. Увидев вооруженных мужчин, хозяин закричал и попытался убежать, но его догнали и зарезали. Жена убитого в это время была в Казани. Бандиты взяли все имевшиеся в доме деньги, ценности и угнали «девятку» убитого, после чего занесли труп в помещение и подпалили дом.

И таких историй на счету банды — множество. Брали и заложников, и магазины, все больше сельские, грабили медпункты, когда хотелось выпить.

Действовали грубо, без размаха и очень жестоко.

После нескольких «удачных» дел затихали, прятались у надежных людей, пили беспробудно.

Покупали дорогие машины, оформленные на подставных лиц, старались не светиться.

В Подмосковье появились в начале 2004 года, работали дерзко, жестоко. В охраняемые элитные поселки не совались, искали богатые дома в более отдаленных от столицы районах.

Что же касается преступления в Поварове, то здесь, по словам Зуева, действовали наугад. Просто, когда ехали по дороге, увидели повернувшую в сторону леса дорогую машину «Бентли», поехали за ней, сидели некоторое время в засаде, пытаясь понять, кто еще есть в доме.

На вопрос, как они вообще оказались в этом районе, все давали противоречивые показания. Но в преступлении признались. Сказали, что убили всех, кто там находился. И что женский труп никуда не прятали. И никакой актрисы Дунай там не видели, да если бы и видели, то не узнали бы, потому что телевизор не смотрят.

На мужчине было кольцо с крупным бриллиантом, и при нем еще в футляре тоже было кольцо с бриллиантом, и женщина, видимо хозяйка, тоже была вся в побрякушках, как елка. Молодой парень, брюнет с крупным носом, Ваганов, попытался сбежать или спрятаться (показания тоже разнятся), но был обнаружен под кроватью в спальне и тоже зарезан.

Земцовой дали на несколько дней дело по этим убийствам, и она два дня изучала его, пытаясь понять, почему бандиты напали именно на дом Светланы Осолихиной, тем более что прежде бандиты всегда работали по наводке. В этот же раз все произошло случайно. «Бентли», видите ли, свернул на дорогу, ведущую к лесу… Но с дороги дома Осолихиной не видно. Дом стоит на опушке, и его увидишь, только когда поднимешься по этой дороге, и вот тогда он откроется, как на ладошке. Юля специально ездила туда, чтобы понять, где, в каком месте можно было увидеть этот дом. Если бандиты были в магазине в Поварове и покупали там водку, то, может, информацию об этом доме на опушке узнали в магазине?

Юля заехала в этот магазин, познакомилась с продавщицей, предъявила ей фотографии преступников и выяснила, что эти люди наведывались в ее магазин почти каждый день. Что они были всегда пьяные и покупали много водки, коньяка, виски и закусок. Женщины среди них никогда не было, хотя иногда они покупали ананасы в банках и шоколад с орехами… В магазин заходили по двое, остальные сидели в машине, стареньком «Фольксвагене». Лица хмурые, страшные, продавщица всегда вздрагивала, когда видела их. Все боялась, что они всего наберут и откажутся расплачиваться.

Расплачивались новенькими тысячными купюрами. Причем однажды от этих денег крепко пахло духами. Из чего она сделала вывод, что у них, наверное, закончилась выпивка и они перешли на одеколон. Или же разлили его на деньги.

На вопрос Юли, почему она не заявила в милицию о подозрительных приезжих, та ответила, что, с одной стороны, просто боялась их, с другой — они делали хорошую выручку.

Где они именно жили, у кого снимали жилье — она сказать не могла. Да и местные жители тоже ничего не знали и не видели.

Дом Светланы продавщица знала хорошо, потому что ее родная сестра регулярно возила Светлане, которую она считала почему-то актрисой с «Мосфильма», натуральное деревенское молоко и сметану.

Когда поднялся шум из-за трупов в этом доме, вся деревня впала в оцепенение, все были напуганы и, как один, вспоминали этих людей, вечно пьяных, со зверскими лицами, и пытались вспомнить, в каком направлении всякий раз от магазина отъезжал их неприметный «Фольксваген». Вот сразу все так и подумали на этих людей. Во-первых, они не местные. Во-вторых, никто из местных их не знает и, что самое интересное, они ни у кого не снимали жилье, не покупали и вообще непонятно, откуда выныривали, чтобы заправиться алкоголем и едой. Создавалось такое впечатление, будто они прятались от кого-то прямо в лесу.

Причем это со стороны могло показаться, будто бы они появлялись в магазине в любое время. По словам же продавщицы, они всегда подгадывали такое время, чтобы в магазине никого не было. Да и на голове у каждого всегда был какой-нибудь головной убор, причем надвинутый на глаза.

Словом, получалось, что настоящие преступники, убийцы жили где-то под боком добропорядочных граждан, да только никто не знал, где именно.

Милиция прочесала весь район в поисках хотя бы следа этой банды, но так ничего и не нашли. А попался Зуев в одном подпольном казино в самом центре Москвы, где устроил пьяную драку и порезал охранника. Был привлечен за хулиганство, пытался бежать, но, главное, у него в кармане работники милиции обнаружили два почти одинаковых перстня, такие, какие, по словам сына Бориса Щекина, были у его отца. Один он носил, второй был женским, поменьше размером, но с более крупным бриллиантом.

Знакомый следователь, который вел это дело, признался Юле, что охранники в казино (которое, кстати, она это знала из своих источников, продолжало работать и после запрета на подобные заведения) сильно избили Зуева, отбили почки, к тому же у него воспалилась простата, открылись боли, живот раздуло, словом, до того как его можно было допрашивать, он неделю пролежал в больнице.

Удивительное дело, но Зуев сдал всех своих подельников, во всем признался и сказал, что он очень хочет жить и что ему нужно лечение. Что он готов сам заплатить за то, чтобы его даже в тюрьме продолжали лечить, потому что боли невыносимые… Словом, главарь банды Вадим Зуев сломался из-за одолевавших его болезней и рассказал, как они убили трех человек в усадьбе в Поварове.

Рассказ простой до невозможности. И он удивил Юлю тем, как же легко было раскрыто это дело и найдены преступники!

Ехали в Москву откуда-то с пьянки-гулянки, Зуев даже не помнил, из какого именно населенного пункта, потому что были в сильном подпитии. И вот эта самая машина «Бентли» (как позже выяснилось, принадлежавшая Борису Щекину), появившаяся впереди и свернувшая с пути в сторону леса, раззадорила их, вызвала зависть, и решили они проследить, куда же это едет такая роскошная машина.

Обнаружили этот дом, стоящий особняком, прямо на опушке леса. Оставили машину подальше, затаились в кустах и стали следить за домом, чтобы выяснить, сколько там человек и можно ли напасть. То есть если обычно (в деле есть ссылки и на другие подобные дела в Подмосковье, промежуток между преступлениями в месяц-два) банда действовала по наводке Ирины Лариной, то в этот раз они выбрали дом для нападения случайно, можно сказать, поддавшись эмоциям! Ну и пользуясь, конечно, уединенным расположением особняка.

На многочисленные вопросы, связанные с возможным присутствием в доме известной актрисы Людмилы Дунай, тоже ничего определенного ответить никто из четырех членов банды не мог. На вопрос, сколько в доме всего было людей, говорили, что было трое. Получалось, что Людмиле Дунай, если она там, конечно, была, либо удалось вовремя убежать, до резни, либо же бандиты лгут, и они ее убили, а труп спрятали… Но какой в этом смысл, если в доме оставалось еще три трупа? Может, все-таки они ее узнали? Может, попросили отвезти их в ее квартиру, чтобы она дала им деньги? Или повезли ее к банкомату, чтобы она сняла наличность с карточки? Тем более что, по данным банка, в котором Дунай держала деньги, в тот же день, когда были обнаружены трупы в Поварове, с ее карточки было снято пятьдесят тысяч рублей. Но почему тогда не сняли все? Кто-то помешал?

Знала Юля и о следах спермы на полу дома. Знала, что была проведена экспертиза, которая доказала, что трое бандитов имели в этом доме на полу половой контакт. Вот только с кем? Можно предположить, что между мужчинами имелись гомосексуальные контакты, или же (и такое бывает) что при взгляде на кровь или растерзанных жертв у убийцы происходит непроизвольное семяизвержение. Но почему сперма на полу, да еще в микроскопических количествах? Значит ли это, что все трое (или четверо) насиловали Людмилу Дунай, но не тронули Осолихину, и когда их схватили, они, вероятно успев сговориться, ни слова не сказали об изнасиловании.

Зуев умер в тюрьме через неделю после приговора. Остальные были еще живы и могли бы дать показания.

Юля знала, что в последнюю минуту Лиза передумала лететь на самолете в Москву, и они все четверо — она, Глаша, Людмила и Юрген поехали в Москву на Лизиной машине через Тамбов, где намеревались встретиться с доктором-гинекологом, которая первой осмотрела несчастную женщину после изнасилования. И встретились! Сначала, правда, Людмила ей позвонила, и они договорились встретиться вдвоем, на нейтральной территории, в кафе неподалеку от клиники, где она работает. Ее надо было подготовить к тем вопросам, которые мучили теперь Людмилу и не давали покоя.

Каково же было изумление Людмилы, когда она узнала, что не ошиблась в этой женщине и что Инна Борисовна на самом деле сделала соответствующие ситуации анализы и сохранила их.

По словам Лизы (она звонила после того, как они покинули Тамбов, и очень подробно все рассказала Юле), встреча Людмилы и Инны Борисовны была теплой, женщины встретились, как близкие подруги. Людмила долго извинялась перед Инной Борисовной за то, что сбежала из ее гостеприимного дома, потом объяснила цель своей поездки в Москву. Лазарева просила единственно не выдавать ее и чтобы нигде в прессе не прозвучало ее имя. Ведь, по сути, она поступила непрофессионально, когда отпустила свою пациентку, не оповестив о случившемся правоохранительные органы. Ведь насилие было очевидным!

…Раздался звонок, Юля вздрогнула. Приехали?!

Вскочила, бросилась открывать. Собиралась увидеть на пороге четверых, но гостей было всего двое, но самых родных — Лиза и Глафира.

Они бросились друг к другу, обнялись, поздоровались. Лиза хоть и выглядела утомленной долгой дорогой, все равно была прекрасна. Ей шла ее беременность.

— Как мы там? — Юля показала взглядом на ее живот.

— Маленький срок, нас еще не видно и не слышно… А ты как?

— Вот жду вас, проходите… Думаю, вам сначала надо принять ванну, пообедать и непременно отдохнуть, даже поспать, постели для вас наверху уже приготовлены. И только потом приступим к делу.

Она радовалась, что может наконец принять подруг в своей новой квартире, что может устроить их с максимальным комфортом и накормить, ублажить и что помимо радости встречи их ждет еще интереснейшая работа. И пусть она попахивает авантюризмом, так даже лучше. Что-то давно у нее не было таких взрывоопасных дел! А тут — предстоит возвращение Людмилы Дунай! Как же все хорошо складывается! Словом, им есть что сказать друг другу. Помимо этого, Юля договорилась со следователем Мишиным, который вел дело о тройном убийстве в Поварове, что и он поможет в случае, если это понадобится. Когда она звонила ему, то напустила такого туману, что он так и не понял, зачем вообще кто-то собирается всколыхнуть это дело пятилетней давности. Но не отказался помочь хотя бы потому, что у него-то с этим делом были связаны самые приятные (если вообще можно сказать такое об убийствах) воспоминания: дело, к его счастью, раскрылось быстро, всех повязали, а его повысили в должности! Хотя, конечно, и его, как человека и как мужа жены, которая искренне горевала по поводу смерти любимой актрисы («Мишин, найди ее! Вся страна плачет! Все бабы обрыдались!»), интересовал вопрос: куда бандиты дели тело убитой актрисы? Но чувствовал, что Зуев молчит неспроста и что его подельники молчат по его указке, но тела нет — значит, и дела нет. А то, что там осталась ее туфля и несколько капель ее крови (здесь не обошлось без сравнительного анализа ДНК, пришлось позаимствовать из квартиры Дунай ее расческу с застрявшим в ней единственным волосом, и тест оказался положительным; более того, один из экспертов утверждал, что это маточная кровь), то на это временно закрыли глаза (нет ничего более постоянного, чем временное!). Как это объяснить, как не желанием поскорее свернуть дело и убрать на полку, забыть все. В любом случае начальство не настаивало на дальнейшем расследовании, все тогда, еще пять лет тому назад, сошлись во мнении, что не исключено, что Дунай жива (эта версия, правда, растворилась спустя несколько месяцев, когда всем стало ясно, что нормальная здравомыслящая женщина не смогла бы так долго прятаться от своих же близких, от дочери, к примеру)… Ведь главное, было раскрыто другое, пусть и менее громкое дело — убийство банкира Щекина.

…Нежные куриные котлеты Глафира оценила, как прирожденный повар.

— Юля, это просто восторг! Но я теперь много не ем. Похудела вот (не дай бог, конечно, кому такую диету), и теперь не хочется набирать вес…

— Поешь от души, Глаша, — улыбалась ей Юля, — а потом съешь два грейпфрута, и все твои калории как дождем смоет.

— Не соблазняй ее, — сказала Лиза, закатывая глаза от восторга и поедая уже вторую котлету. — А меня — можно. Мне вообще надо побольше есть, да только вот не в коня корм.

— Ты прекрасно выглядишь, я очень боялась, что ты сильно похудеешь, как было со мной в твоем положении… Девочки, на вечер у меня заказан столик на пятерых в ресторане. Как вы относитесь к паэлье?

— На пятерых?

— Я так надеялась на встречу с Людмилой и ее мужем…

— Это надо будет спросить у нее. Но насколько мне известно, они с мужем сейчас гостят у Мазанова дома, и я не думаю, что он их отпустит куда-нибудь ужинать. Больше того, уверена, что они не рискнут выходить из дома и что ужин закажут, скорее всего, из ресторана…

— Да-да, я понимаю… — проговорила Юля разочарованно. — Но все равно мне бы хотелось с ней поговорить, расспросить ее обо всем, что касается этого дела.

— Думаю, что для начала мы сами попытаемся представить себе, как было дело, а потом надо будет непременно встретиться с Сашей Зиминым и допросить его.

— Ты хочешь, наверное, сказать: поговорить?

— Именно!

— Тогда сделаем так. Вы ложитесь отдыхать, а я свяжусь с ним и попрошу его приехать сюда.

— Отличная идея!

Юля отправила гостей наверх, в спальню, а сама принялась по своим каналам искать координаты Александра Зимина, того самого молодого возлюбленного Людмилы Дунай, который приходил в прокуратуру (его визит наверняка был зарегистрирован, и это важно, поскольку в Москве не один десяток Зиминых), чтобы заявить о том, что он знает, кто убийца его любовницы. Удивительное дело, рассуждала Юля, почему к его показаниям отнеслись так несерьезно? Неужели тот факт, что бандиты были арестованы и во всем признались, заставил представителей закона закрыть глаза на исчезновение Людмилы? Неужели они не понимали, что показания Александра, который, скорее всего, отправился в Поварово для того, чтобы проследить за своей любовницей, собирающейся встретиться с банкиром Щекиным, могут быть драгоценными? Получалось, что бедного Сашу проще записать в психи, чем выслушать его и проверить его показания (которые, кстати говоря, уж точно нигде не были зафиксированы).

Спустя некоторое время она уже обладала номерами телефонов Зимина. Сначала позвонила по домашнему, но трубку никто не взял, тогда позвонила по мобильному. И сразу же услышала высокий мальчишеский голос. Подумалось, что некоторые мужчины до самой смерти разговаривают фальцетом, как мальчишки.

— Александр Зимин?

— Да, это я. С кем я говорю?

— Меня зовут Юлия Земцова, и мое имя вам уж точно ни о чем не говорит. Саша, мне необходимо с вами встретиться. По телефону не могу сказать ни слова.

— Ну, хорошо… Давайте. Тем более что я сейчас совершенно свободен.

— Где вы находитесь?

— На проспекте Мира, в «Макдоналдсе».

— У вас есть ручка, вы можете записать мой адрес?

— Вы приглашаете меня к себе домой?

— Да вы не бойтесь!

— А я и не боюсь. Просто интересно, кто вы и что вам от меня нужно.

— Скоро узнаете. Но предупрежу вас сразу — у меня для вас очень хорошие новости…

— Хорошо, называйте адрес…

И он приехал, примерно через час. Ну, очень красивый молодой человек, лет двадцати, хотя Юля сразу поняла, что его внешность обманчива, ведь не мог же он встречаться с Дунай в пятнадцатилетнем возрасте. Моложавый, следит за собой, холеный, можно даже сказать. В джинсах, белом облегающем тонком джемпере. Каштановые волнистые волосы, длинная челка с одной стороны свисает до середины щеки, и он постоянно поправляет ее, зачесывая сложенными гребнем пальцами назад. Темные большие глаза, красный рот, очень аккуратный нос.

— А у вас тут… ничего… — попробовал он улыбнуться, когда Юля провела его в огромную гостиную. — Просторно.

— Я рада, что вам нравится. Кофе?

— Не откажусь.

Она принесла поднос с чашками, разлила кофе, придвинула Саше вазочку с печеньем.

— Я — частный детектив, занимаюсь расследованием убийства или исчезновения Людмилы Дунай.

Он уронил маленькую серебряную ложечку, которой насыпал сахар.

— Нет, этого не может быть, — занервничал он. — Такого просто не может быть, потому что все, абсолютно все, кроме меня, конечно, считают ее погибшей. Что случилось, кто вас нанял?

— Этого я вам пока сказать не могу. Давайте лучше поговорим о том дне, о событиях того дня, когда все это произошло там, в Поварове… Вы ведь там были, Саша.

— Ну вы меня и заинтриговали… Хорошо, я расскажу. Но перед этим хочу сразу предупредить, что если мои сведения окажутся полезными, на ваш взгляд, и если вы захотите дать этому делу ход, то меня все равно официальные органы не воспримут всерьез. Я же там уже был…

— Я обо всем этом знаю. Ну, так что, приступим?

— Хорошо…

— Только мне хотелось бы пригласить к нашему разговору двух моих подруг, которые тоже имеют некоторое отношение к этому делу…

Саша смотрел на нее растерянно, не понимая, что от него хотят.

— Посидите немного, постарайтесь вспомнить все в деталях…

Он пожал плечами, Юля же быстро поднялась в спальню и разбудила Лизу с Глафирой.

— Вставайте, сони, я приготовила вам подарок. Он очень симпатичный, оставила бы его себе, если бы не была замужем…

Спустя десять минут девушки спустились вниз, и Лиза сразу поняла, кто сидит за столом и нервно курит…

Юля познакомила их.

— Вот теперь все в сборе, расскажите, пожалуйста, все, что вы знаете по этому делу.

— Странно все это… — чувствовалось, что он нервничает, что ему не по себе.

И вдруг Лиза поняла, в чем дело. А вдруг он подозревает, что его заманили сюда как единственного свидетеля какого-то очень важного события, очевидцем которого он стал в день убийства?

— Хорошо, тогда я кое-что проясню… Дело в том, что к нам обратился человек, который хотел бы довести это дело до конца и продолжить следствие по убийству или исчезновению Людмилы Дунай.

Реакция Зимина была замечательной, не в меру эмоциональной, бурной, он вскочил и отчего-то закрыл ладонями лицо и замотал головой.

— Вот-вот! Я ждал этого, не могу сказать, что был уверен, но ждал… Я подозревал, что кто-то все-таки вспомнит о ней и попробует ее найти… Или хотя бы попытается выяснить, что с ней стало… она лежит в какой-нибудь больнице с пробитой головой или перерезанным и зашитым горлом. Господи, спасибо тебе за это!!! Что ты сохранил ей жизнь!

— Успокойтесь, Саша. Итак, теперь рассказывайте.

— Я готов. Начну с того, что нас с Людмилой связывали очень нежные отношения. Конечно, я понимал, что она никогда не выйдет за меня замуж, что она попросту не видит во мне мужа. Я был для нее просто другом, любовником, со мной она чувствовала себя спокойно, но не защищенно. Я понимал, что рано или поздно ей встретится человек, который станет ее мужем. И на это мне постоянно намекала Светлана Осолихина, Люсина подруга. Она была женщиной неплохой, даже хорошей и очень любила Людмилу, но активно вмешивалась в ее жизнь и постоянно капала ей на мозги, чтобы она бросила меня. Что ей пора подумать о создании новой семьи…

В тот раз мы должны были встретиться в Поварове, как обычно, вчетвером. Светлана с Вагановым и Люда со мной. Мне нравилось бывать в Поварове, просто дивные места, да и Светлана встречала нас всегда хорошо. А тут вдруг накануне этой поездки Светлана звонит мне и говорит, что мне не надо туда приезжать, что у Люды, оказывается, уже давно есть поклонник, богатый, у которого в отношении ее самые серьезные намерения. Намекнула, как бы между прочим, что тот очень дорогой изумрудный браслет, который у нее недавно появился, как раз подарок этого человека. Мне же Людмила сказала, что купила его сама… Скажу одно — я разозлился, конечно, но поверил Светлане. Поверил в то, что Людмила никогда сама не смогла бы признаться мне в том, что у нее появился другой, что она жалела бы меня до последнего… Сильно расстроился я тогда и даже не перезвонил Людмиле. А когда она сама мне позвонила, не ответил, да и вообще отключил телефон… Весь день себе места не находил, а ближе к вечеру не выдержал, поехал в Поварово. Я просто хотел увидеть этого человека, за которого Люда замуж собралась. Умирал от ревности, просто невозможно…

Я приехал в такое время, когда Поварово сияет летними красками, когда жара спадает и дом наполняется лесной прохладой… Светлана всегда держит окна открытыми. Или же накрывает стол на террасе. Вот я и подумал тогда, что эта четверка расположится на террасе… Я оставил машину в лесу, вышел и тихо приблизился к воротам, заглянул через изгородь и увидел, что терраса пуста. Больше того, я заметил с другой стороны леса еще одну машину — черный «Мерседес». Мне эта машина была незнакома, она не принадлежала ни Светлане, ни Ваганову, ни Людмиле. Во дворе стоял шикарный «Бентли», я сразу подумал, что это машина ее жениха… И представляете, я же тогда обратил внимание на то, что машины Людмилы нет, подумал, что ее привез этот мужик…

— Так что там про черный «Мерседес»? Номера запомнил? — вмешалась Лиза.

— Наизусть! И буквально минут через пять из дома пулей выскочил молодой парень, в цветной рубашке, яркой, в пальмах, глаза безумные, просто сумасшедший… Выскочил из ворот и бросился к лесу, к этому самому черному «Мерседесу». Я тоже вышел из укрытия и — слава богу, у меня хорошее зрение — «сфотографировал» номер. А потом и записал в телефон. Подумал еще, что как-то все странно… И кто этот парень? Решил рискнуть и зайти в дом. Тем более что ворота была распахнуты… Да, и этот факт меня тоже удивил, почему ворота были распахнуты? Я понимаю, когда калитка не заперта и можно войти в ворота! Он же вбежал в распахнутые ворота… И вообще, признаюсь, какая-то оторопь охватила меня, когда я остановился в этих воротах и взглянул на дом. Во-первых, было очень тихо, а Светлана, я знаю, очень любила музыку, и редко когда она не звучала в ее доме. Не было слышно и голосов… Подумал, к своему стыду, что парочки разбрелись по своим спальням… А потом уже плохо соображал, потому что умирал от ревности. Хотел ворваться в спальню, увидеть их вдвоем и… Нет, просто увидеть, и все!

— И что?

— Увидел то, что не должен был видеть. Мужчину с перерезанным горлом, вокруг — море крови… Светлану — в ужасном состоянии, голова почти отрезана, и тоже — море крови… Ваганова, правда, не видел.

И понял, почему этот парень из черного «мерса» пулей вылетел. Зарезал столько людей, испугался и рванул оттуда… Или тоже, как и я, зашел туда по своим делам, увидел гору трупов… Но эта мысль как раз пришла мне позже. А тогда я был просто уверен, что это он и есть убийца. Тем более что друзья помогли мне вычислить, кто хозяин этого «Мерседеса».

Три пары женских глаз остановились в ожидании приближающейся развязки.

— Машина принадлежит Максиму Щекину, сыну Бориса Щекина, — ответил, оживляясь и, вероятно, вспоминая свои переживания в тот период, когда он нес эту драгоценную информацию в прокуратуру, Саша.

— И ты, зная об этом, сразу пошел в прокуратуру?

— Не сразу. Вы поймите меня… Я должен был все хорошенько обдумать. К тому же я не видел Людмилы, а посему допускал возможность ее отсутствия в этом доме в момент трагедии… Тем более, повторяю, что машины Людмилы не было…

А я подумал, может, она успела сбежать? И теперь просто не хочет быть замешанной в этой трагедии и не хочет даже, чтобы ее допрашивали в качестве свидетельницы?! Словом, мне надо было все хорошенько обдумать…

— Тем не менее, — сказала Лиза, — ты правильно, Саша, сделал, что пошел в прокуратуру. Другое дело, что ты не подумал о себе.

— В каком плане?

— В том, что если бы, к примеру, у Максима Щекина были связи в прокуратуре, то тебя бы могли попросту… убрать.

— Да, я действительно об этом не подумал, — удивился своей же недальновидности Зимин. — Я думал о другом, мне хотелось, чтобы прокуратура занялась Щекиным и выяснила: что он делал в этом доме? Я понимаю еще, зачем туда приезжал его отец, Борис. К Людмиле. Вроде как влюбленный жених. Но что делал там его сын? Может, конечно, он хотел проследить за отцом, ведь на тот момент Борис Щекин был еще жив, и сын, к примеру, любя свою мать, хотел помочь выяснить, с кем встречается отец…

— Ты правильно думаешь и анализируешь, — похвалила его Глафира. — Вот только непонятно, как же это могло случиться, что в прокуратуре не обратили внимания на столь интересный факт?

— К тому времени (я в этом просто уверена) Зуев уже был арестован и банда поймана, а ее члены дали показания, то есть сознались в этих убийствах. Обычное дело. Вот не верю, что кто-то там в прокуратуре, услышав о Максиме Щекине и его возможном причастии к убийству, заботился о его безопасности или покрывал его. Кстати говоря, ты не помнишь фамилию этого человека?

— Я пришел в прокуратуру и сказал, что мне нужен следователь, который занимается убийствами в Поварове. Меня отправили в кабинет без таблички, я вошел и увидел человека, он представился следователем прокуратуры… Нет, вот фамилию, к сожалению, не запомнил. Он спросил меня, имею ли я что-то сказать, и тогда я сел и рассказал ему все то, что рассказал вам про черный «Мерседес». Он сказал, что сейчас придет, вышел, вернулся минут через десять и попросил, чтобы я оставил номер своего телефона.

— И что, ты оставил?

— Честно говоря, я намеренно изменил его… но фамилию назвал. И сказал, что являюсь любовником Людмилы Дунай.

— Да тебе просто не поверили. Вот и все. Подумали, что ты псих, который возомнил себя любовником кинодивы, — предположила Глафира.

— Я тоже об этом подумала, — сказала Юля. — Но информация на самом деле очень ценная. И вот еще что. Почему тебя самого не арестовали, ведь получается, что и ты тоже был на месте преступления. Ничего себе работнички прокуратуры! Неужели им на самом деле важны только признания, а не истина? К тому же эти признания могли быть просто выбиты!

— Скажите, — у Саши дрогнул голос, а в глазах появились слезы, — скажите, откуда вдруг такой интерес к этому делу? Ведь вам что-то известно… Ее тело нашли? Скажите, нашли?

Все трое — и Юля, и Лиза с Глафирой — едва сдерживались, чтобы не рассказать Саше правду. Но это была чужая тайна, причем такая тайна, с коммерческим ароматом, на которой сейчас строилось все рекламное и киношное будущее актрисы, а потому все молчали как рыбы. Понятно же было, что, если Людмила захочет, она сама найдет Сашу и расскажет ему о своем чудесном воскрешении. Но, учитывая события последних лет и пустившего корни в ее личную жизнь Юргена Коха, оглядываться в свое прошлое, которое может причинить ему боль, Людмила не станет. Она слишком дорожит отношениями с мужем, чтобы просто так, вспоминая веселые денечки, позвонить Саше и пропеть в трубку: «Привет, Сашенька, а знаешь, я жива!»

— Нет, Саша, никакого тела не нашли… Мы очень благодарны тебе за информацию, и будь уверен — она никоим образом никогда не будет использована против тебя. Это мы тебе обещаем. Другое дело, что если вдруг понадобятся твои свидетельские показания, сможем ли мы на них рассчитывать?

— Безусловно. Но тогда мне придется объяснять во всех подробностях, с какой целью я приехал в Поварово. И рассказать о своих отношениях с Людмилой.

В ответ на его слова в комнате воцарилось гробовое молчание.

11. 2010 г. Макс

Молодая женщина назвалась Юлией Земцовой. Сказала, что у нее к нему есть важное дело, которое не терпит отлагательства. И сама назначила ему встречу в сквере неподалеку от театра «Эрмитаж». На его вопрос, а в чем, собственно, дело, она сказала, что дело касается его матери. Словом, заинтриговала предельно.

Макс вызвал телохранителей. С тех пор как погиб отец, он не мог и шагу ступить без этих огромных, грубоватых, устрашающего вида обезьян. И ему было все равно, что говорят о нем, молодом банкире, у него за спиной. Пусть что угодно говорят, ему-то какая разница, если речь идет о безопасности? К тому же он знал, что многие его коллеги ведут себя примерно таким же образом, окружают себя целой свитой. И не сказать, что это престижно, но что-то неуловимое, вызывающее невольное уважение (пусть и с примесью насмешки) в этом есть.

Едва женщина, назвавшаяся Юлией Земцовой, сказала, что речь будет идти о его матери, он напрягся. Он словно ждал этого звонка и какой-то нехорошей, с душком, информации о молодом любовнике матери. После смерти отца она пустилась, что называется, во все тяжкие. И если поначалу Макс даже радовался в какой-то мере тому, что она, вынырнув из депрессии, увлеклась молодым парнем и растворилась в своей новой любви, в новых чувствах, то потом его эта связь стала раздражать, и он уже стеснялся того, что мать каждый день, разряженная в пух и прах, спешит на свидание с почти его ровесником.

Он много читал в своей жизни, много знал, а потому должен был как бы спокойно отнестись к тому, что мать имеет право на свою личную жизнь и что она не должна носить траур по мужу, который ей постоянно изменял и выматывал душу своими похождениями. Но все это оставалось лишь на словах. На деле же он изнывал от желания покончить с этим раз и навсегда, хотелось устроить матери грандиозный скандал, чтобы высказать все то, что он думает о ее так называемой личной жизни. Сдерживало его то, что он чувствовал и понимал всем сердцем: из матери, как из женщины, был вынут внутренний стержень, на котором прежде держались все ее принципы и психологические установки, берущие начало из ее детства, из хорошей семьи, в которой она воспитывалась. И стержень этот вынимали постепенно, но с кровью, и делал это с присущей ему долей садизма не кто иной, как Борис Борисович Щекин!

Его не стало, но и стержня уже не было, и душа вся почернела. И было от чего! Вместе все начинали, наживали, а когда отец встал крепко на ноги и почувствовал себя могущественным, сильным во всех смыслах (проверял свою потенцию на многочисленных малолетках-любовницах, приходил домой в помаде и надушенный сладкими девичьими духами), к матери остыл. Да и сына как будто бы не замечал, стал упрекать деньгами. Или, вернее сказать, откупался от него и, когда они оставались дома одни, без матери, старался вообще не смотреть ему в глаза.

Может, и Макс перегибал палку, когда просил купить ему очередную машину, но не потому, что не было на чем ездить, просто хотелось, чтобы не все падающие отцу на голову деньги (откаты, проценты) доставались его алчным и лживым, обещавшим ему райскую любовь бабам. Отец давал сыну деньги в зависимости от настроения. И матери давал, тоже откупался, прекрасно понимая, что она страдает от его постоянных отлучек, измен, предательства. Потом и у нее, конечно, появился какой-то Юрий Васильевич, достойный человек, который звал ее замуж, да только она все не решалась. Могла бы развестись и даже уже как будто бы внутренне была к этому готова, но все тянула чего-то, может, боялась травмировать сына или вообще менять что-то кардинально в своей жизни. Между тем сам Макс давно был готов к разводу родителей и даже радовался предстоящим переменам. Во всяком случае (по словам матери), после развода Максиму была бы куплена своя квартира, мать получила бы загородный дом, где смогла бы жить с кем она захочет, а отец остался бы один, со своей свободой, окруженный своими друзьями и шлюхами.

И все бы так и случилось, если бы не произошло то, что произошло. И, главное, кто бы мог этого от него ожидать? Чтобы Борис Борисович, легкой походкой шагающий по жизни и получающий от нее все, что ему хочется, влюбился в Людмилу Дунай. Вот влюбился, что называется, насмерть. Героиня «мыла», правда, талантливая и очень красивая, заполнила все мысли и сердце пресыщенного банкира Щекина. Больше того, эта влюбленность притупила чувство меры и такта и толкнула пятидесятилетнего семейного мужчину, абстрагировавшись от реальности, рассказать о своих душевных переживаниях собственному сыну! Словно он мысли не допускал о том, что сын не поймет его или вообще осудит! Они же оба мужики!

А Макс не понял, разозлился на отца за то, что тот уверен, будто бы и сын такой же беспринципный и черствый, как он сам. Между тем Макс продолжал оставаться на стороне матери, всячески поддерживал ее и как мог скрывал следы отцовских преступлений.

Однако страсть отца к Людмиле Дунай, похоже, стала и для самого Бориса Щекина потрясением. Он потерял сон, стал мало есть (это при том, что прежде он все свободное время просиживал в ресторанах и занимался откровенным чревоугодием), даже работу за него стал выполнять его преданный (везет же дуракам!) заместитель. Он заметно осунулся, в глазах появилась тоска брошенного пса. И это при том, что его никто не бросал, а это он собирался бросить все на свете, чтобы только его приласкала какая-то там актриска!

Безусловно, красота Дунай могла вскружить голову мужчинам, и режиссер с помощью хорошего оператора, отлично понимая это, часто давал ее крупные планы. Просто наикрупнейшие, чтобы была видна каждая ресничка, зрачок, нежные губы… И как ни хотел Макс найти в ее лице изъян, ничего-то у него не получалось.

Он стал интересоваться ее личной жизнью, попытался выудить в тухлом болотце желтой прессы компрометирующую Дунай информацию, любовников. И оказалось, что она относится к тому редкому числу медийных персонажей, которые тщательно скрывают свою частную жизнь. Он узнал единственное, что муж бросил ее из-за того, что ее практически не бывало дома, и что живет сейчас со своей новой молодой женой и дочерью, Людмила же купила квартиру в Гранатном переулке, где она тоже бывает крайне редко из-за чрезмерной перегруженности работой. Одним словом, трудоголик, успешная актриса, звезда. И почему бы в нее не влюбиться?

После трудного разговора отца с сыном, когда Макс объяснил ему на пальцах, что не поддерживает его увлечение Людмилой Дунай и просит его впредь никогда не посвящать его в интимные стороны своей частной жизни, Макс обнаружил, что у отца появилось новое доверенное лицо — некая женщина, которую он по телефону называл Светланой, которой он доверял все свои переживания, связанные с Дунай, и с которой он постоянно о чем-то договаривался. Судя по тем разговорам, обрывки которых Максу удавалось подслушать (надо сказать, что он нисколько не стеснялся этого, поскольку считал, что, узнавая что-то об отце, он как бы запасается важной информацией, которая сможет помочь его матери впоследствии, на суде, когда она все же решится на развод), эта Светлана сильно смахивала на обыкновенную сваху. Подсказывала, что лучше подарить Людмиле, какие у нее предпочтения в еде, что она ценит в мужчинах, какое место в ее жизни занимает дочь, возможна ли с ней вообще семейная жизнь! То есть получалось, что папашка настолько увлекся актрисой, что всерьез надумал жениться!

Так, подслушивая, он узнал, что отец купил в подарок Людмиле Дунай бриллиантовый перстень и что собирается подарить его ей в ближайшую субботу в Поварове. И это при том, что накануне он отказал Максу в покупке нового «мерса», зато себе приобрел новенький «Бентли», совсем спятил старик! Еще немного, и он станет покупать своей потенциальной любовнице (а там, глядишь, и невесте!) недвижимость в Европе. И все эти денежки уплывут прямо из-под самого носа его законной жены и сына! В сущности, все к тому и шло, и уже никакая сила не могла бы остановить Бориса Щекина в достижении своей цели. Понятное дело, что никакая актрисулька, какая бы известная и богатая она ни была, никогда не откажется от такого жирного куска, и что при полном отсутствии любви к банкиру она все равно вцепится в возможность выйти за него замуж. Это закон жизни. Много денег не бывает. А деньги — это прежде всего свобода, независимость, возможность лгать в глаза, отправляясь на гастроли, а на самом деле на частном самолетике навещать нового молодого любовничка, какого-нибудь сногсшибательного итальянца или француза… Почему Макс остановил свой выбор на представителях именно этих стран, он и сам себе не мог объяснить. Но мысленно уже тысячу раз видел, как Людмила Дунай, в белой широкополой шляпе и легком прозрачном сарафане, стоит на борту роскошной яхты в обнимку с черноволосым мачо…

Надо было срочно что-то предпринимать. Как-то остановить отца, сделать что-то такое, чтобы либо он остыл к этой Дунай, либо она отвернулась от него, узнав о нем какую-нибудь мерзость… Может, заразить кого-нибудь из них венерическим заболеванием? Подсунуть отцу, когда он будет пьяный, больную сифилисом проститутку? Или уложить заснувшую не без помощи снотворного Дунай в постель к ВИЧ-инфицированному, предварительно заплатив бедолаге денег? Очень все это сложно. Проще нагрянуть неожиданно туда, в Поварово, где у них намечается встреча, ворваться в этот дом, а еще лучше, прямо в спальню, где они будут развлекаться, и устроить грандиозную сцену, вывалив на голову голого, с животиком и начинающего лысеть папаши целое ведро упреков, призывая его вспомнить о брошенной преданной ему жене…

Поэтому, когда он ехал в Поварово в тот злополучный день, нервы его были на пределе и он в сотый раз прокручивал сценарий собственного обвинительного монолога.

Мать его, понятное дело, ни о чем не догадывалась. К счастью, она была погружена в свои новые чувства с новым мужчиной в новом для себя качестве сначала любовницы, а потом, быть может, и невесты…

… — Оставайтесь здесь, я подойду вон к той женщине, думаю, это и есть она — Юлия Земцова, — сказал он, обращаясь к своим телохранителям.

Пока он шел на эту встречу, начальник отдела безопасности банка, которым руководил Макс после смерти отца, сообщил ему, что успел навести о ней справки. И хотя «юльземцовых» в Москве немало, скорее всего, эта Юлия Земцова — хозяйка частного детективного агентства, замужем, имеет дочь Машу пяти лет, мужа-француза Ги Бретона, владельца сети рыбных ресторанов в пригородах Парижа…

— Она сказала, что речь пойдет о моей матери, — признался скрепя сердце Макс. Обычно он не делился подобной информацией с охраной. Но в этот раз посчитал, что, поскольку в деле замешана мать, надо быть начеку. Может, в то время, когда он считал шаги до скамейки, рядом с которой стояла женщина в белом костюмчике и шляпке, любовник ее матери уже умыкнул со счетов матушки все ее сбережения?! А Земцовой стало вдруг об этом известно, и теперь она готова поделиться с ним информацией… Да могло произойти все что угодно!

— Судя по вашему встревоженному взгляду, вы и есть Максим Щекин, — улыбнулась женщина, слегка опустив свои тяжелые веки. Она была невероятно хороша и очень спокойна.

— А вы, стало быть, Юлия Земцова?

— Да. Давайте присядем, Макс. Вас ведь так зовут ваши близкие друзья-приятели?

И снова эта улыбка. Судя хотя бы даже по этой фразе, кое-что о Максе она тоже успела узнать, так же, как и он о ней.

— Я вижу, что вы предусмотрительно взяли с собой этих бугаев… Что ж, это ваше дело. Но, поверьте, беседа наша будет носить весьма миролюбивый оттенок.

— Вы сказали, что речь пойдет о моей матери… — ему не удавалось скрывать свое волнение. Даже в горле пересохло.

— А я вас обманула, — сморщила нос Земцова и игриво щелкнула его пальцами по рукаву костюма. — Мне нужно было заманить вас сюда для того… — Лицо ее меняло свое выражение прямо на глазах, так в кино человеческие лица превращаются в маски монстров. — Речь пойдет о Поварове, о том дне, когда вы приехали туда на своем черном «Мерседесе», проникли в дом Светланы Осолихиной и выбежали оттуда, оставив после себя остывающие трупы вашего отца, хозяйки и Романа Ваганова…

Макса прошиб пот. Ну, вот и все. И дядя Петя не помог. Обещал, что ни одна душа не узнает о том, что он был там, он же был у него дома, все рассказал как на духу, объяснил, что хотел сохранить семью, вернуть домой отца, что жалеет мать, и дядя Петя обещал, что все утрясет и что, даже если и появится свидетель, который видел его в Поварове, этой информации будет дан задний ход… Он обещал, обещал!!! А ведь он может в Москве все! Ну, или почти все! Друг отца, друг семьи и вообще классный мужик!

Что же случилось? Насколько ему было известно, визит некоего Александра Зимина, который якобы видел его там, и информация, которой он поделился со следователем прокуратуры, остались без внимания. Сделали вид, что не поверили ни единому его слову, что восприняли его как одного из тех городских сумасшедших, которые придумывают себе романы с известными людьми.

Хотя, по словам того же дяди Пети, при другом раскладе (то есть без участия этого самого дяди Пети, которому они с мамой устроили дома ужин и даже подарили ключи от машины, не жалко для такого-то дела!), из Зимина выпытали бы все досконально, все детали, и Макс непременно оказался бы в кругу подозреваемых!

Однако прошло пять лет. Дядя Петя до сих пор прочно сидит в своем золотом кресле… Что произошло? Может, эта Земцова и работает на него, и ему, бедному государственному чиновнику, понадобился домик в Испании на берегу теплого моря, да непременно с садом из апельсиновых деревьев?

Но спросить прямо в лоб, как он любил делать в последнее время, демонстрируя подчиненным невероятную осведомленность и власть, так и не решился.

— Я не знаю, на кого вы работаете, но деревню Поварово не забуду никогда в жизни! — Он задрал подбородок, как молодой начинающий поэт, собирающийся декламировать свой, несомненно, оригинальный, не похожий ни на что стихотворный шедевр.

— Разумеется, ведь там убили вашего отца. — Глаза Юлии Земцовой остановились на его лице, глазах, зрачках. И прожгли насквозь.

— Конечно, я был там, но тело отца уже увезли… Признаюсь, что и без его бедного тела там было на что посмотреть… Там было столько крови… Но почему вы вспомнили об этом? Кажется, убийц папы нашли и посадили, а один так и вообще умер в тюрьме… Зуев его фамилия, кажется.

— Все правильно. Только и вы не мальчик, и должны понимать, что некоторые показания выбивают. Сначала показания, потом — душу. На счету у банды Зуева было много похожих историй, вот их и заставили признаться в еще одной… Но вас, дорогой Максим Борисович, видели в Поварове до того, как там появилась милиция. Ведь в милицию позвонили лишь на следующий день. Трупы обнаружила местная жительница, которая регулярно на велосипеде привозила в этот дом молоко и сметану… И вы второй раз появились там уже в качестве убитого горем сына… Но днем раньше вас видели выходящим из дома, где было, повторяю, три трупа, в том числе и труп вашего отца… Скажите, что вы там делали? Знаете, вот не хочется думать, что это вы своими нежными руками взяли в руки огромный нож и, как мясник, порешили всю компанию, ну никак у меня образ убийцы не ассоциируется с вами, поверьте…

— Тогда что вам нужно?

— Хочу понять, что же в этот день на самом деле произошло и как настоящие убийцы узнали, что ваш отец проведет этот вечер (или ночь) именно в Поварове, в этом доме? Ведь если бы не его брильянты — один его собственный, другой — тот, что он собирался подарить Людмиле Дунай, да только не успел это сделать или же она не приняла подарок…

— Она не приняла подарок? — нервно хохотнул Макс. — Скорее отец не успел, его убили…

— Так, может, вы расскажете, как все было на самом деле?

— Расскажу. Но прежде вы мне расскажете, кто вы, на кого работаете и обозначите ваши цели.

— Хорошо. Я расскажу. Итак. Я работаю на свидетеля, оставшегося в живых во время этой резни… Свидетеля, который видел вас…

— Нет! Это неправда! Когда я туда пришел, все уже были мертвы! И папа, и эта женщина в красном платье… Другого мужчины, этого армянина, Вартанова, вернее, Ваганова, кажется, я не видел…

— Вот и я о том же. Что вы все-таки там были. Скажите, зачем вы туда поехали? С какой целью?

— Послушайте, но почему я должен вам все это рассказывать?

— Но если вы ни в чем не виноваты, то почему так нервничаете?

— Да потому что я вас не знаю, и вы задаете мне вопросы, на которые я не обязан вообще никому отвечать без моего адвоката…

— А я думаю, что мы спокойно обойдемся без адвоката. Мы же просто разговариваем. Ну так?.. Зачем вы приехали в Поварово?

— Чтобы увидеть отца, как он будет с этой… Дунай… Хотел испортить им всю малину, вот. Он бросил маму, изменял ей постоянно, на меня не обращал никакого внимания и только и делал, что откупался деньгами… А мне нужна была нормальная семья…

— Да все понятно. Приблизительно такой ответ я и надеялась услышать. Что было дальше? Вернее, постарайтесь вспомнить, не говорили ли вы кому-нибудь о том, что ваш отец отправляется в Поварово?

Макс почувствовал, как у него запылали щеки.

— Максим, советую вам говорить правду… Я не собираюсь вам угрожать, но если понадобится, я на самом деле могу сделать так, что у вас будет ну очень много неприятностей, связанных с этим делом…

— Но я ни в чем не виноват!

— Мне повторить свой вопрос?

— Нет, я все понял. Значит, так. Когда я узнал, что мой отец влюбился в Дунай… Вернее, не так. Спросите меня лучше, как я об этом узнал.

— Как вы об этом узнали?

— Он постоянно беседовал на эту тему с какой-то женщиной…

— Ясно, Светланой.

— Тогда я не знал, что это она… Я уже потом понял, потому что прочел в одном интервью с Дунай, что она свободное время проводит в Поварове, в доме своей бывшей гримерши…

— И?

— Мне тоже хотелось с кем-то поделиться. У меня есть один друг, ну просто настоящий друг… Сначала я долго носил в себе свой план, и даже когда ехал в Поварово, об этом никто не знал, и только потом, за несколько километров до этого злосчастного Поварова не выдержал и позвонил ему…

— Постарайтесь вспомнить, где именно это было?

— Очень странные вопросы вы мне задаете. Неужели это на самом деле так важно?

— Очень.

— Да ладно. Я все отлично помню. Я заправлял машину на автозаправке, и пока мне мыли стекла и подкачивали колеса, я и позвонил Вовану… И рассказал ему все…

— Вот теперь самое важное. Что именно вы ему сказали?

— Сказал, что еду в Поварово, чтобы накрыть там отца… Что хочу отомстить ему за все… Сказал, что он купил себе «Бентли», как будто бы ему других машин мало, пижонище, брильянты этой сучке… пардон, этой актрисе. Я был зол, во-первых, во-вторых, мне надо было разогреть себя, понимаете? Я должен был по дороге в Поварово не остыть и не передумать! Поэтому и распалял себя…

— А теперь напрягитесь и вспомните, кто еще был поблизости от вас на станции. Кто мог слышать ваш разговор с другом?

— Не знаю… Стоял там, правда, какой-то «покойник»…

— Кто, простите?

— «Пельмень»!

— Опять не поняла.

— Да вы как с луны спустились… «Пельмень», «покойник» — так называют убитые машины, рухлядь, металлолом. Тогда это был «Фольксваген», темный такой, грязный…

— А внутри никого не видели?

— Мужики какие-то сидели…

И тут Макс все понял. Смотрел на Земцову и ничего, кроме стыда, не испытывал. И даже не раскаяние за то, что натворил, сам того не ведая, а стыд, что сам не додумался…

Кажется, и она поняла, что он догадался. Усмехнулась.

— Я идиот… — прошептал он. — Но разве мог я тогда предположить, что меня услышит один из них… Я же стоял за углом, там еще окно туалета, и казалось, что вокруг меня никого нет… А потом из туалета вышел какой-то мужик, сел в машину, и они уехали… Получается, что я… я навел этих… «зуевских»?!

— Я читала их показания. Они поджидали эту машину, «Бентли», сказали еще, что она их «завела», понимаете? Что она раздражала их, как быка красная тряпка… Только вот они представили это как случайность, что они якобы откуда-то ехали и увидели, как «Бентли» сворачивает в лес, туда, к опушке, где стоит дом. А на самом деле они уже знали, что там сидит мужчина — денежный мешок, да к тому же еще и с двумя крупными брильянтами… И что женщины там будут. Одна — актриса…

— Да, я произносил это слово…

— Где актриса, там и драгоценности… То есть они поняли, что в том месте, куда направляется «Бентли», есть чем поживиться… И я никогда не верила, что они не помнили, откуда ехали, что, мол, были пьяные… Да в Поварове они все это время жили, другое дело, что кружили долго вокруг села, прежде чем заехать в магазин, осторожничали, и скрывались где-то в тихом месте, где их никто не мог увидеть… Отдыхали, тратили награбленное, наслаждались жизнью…

— Мне кажется, что я знаю, где они жили… — неожиданно сказал Макс.

— Я тоже догадалась, — вздохнула Земцова.

— Другой вопрос — что это теперь меняет, когда папу все равно не вернуть?

— Для вас, Макс, — уже ничего. Но для кого-то эта информация окажется очень даже полезной… Спасибо вам за разговор. Обещаю, вас мы больше тревожить не станем… Однако, думаю, что, если бы вы были повнимательнее и не произносили вслух того, чего не надо, в присутствии посторонних, находящихся в туалете автозаправки, то ваш отец был бы жив… А страна не потеряла бы талантливую актрису…

— Так вот откуда ветер дует… Вероятно, нашли ее тело?

Юля в ответ пожала плечами, ничего не ответив, и видно было, что мысли ее на тот момент были уже далеко. И вдруг она, словно очнувшись и спустившись на землю, улыбнулась Максу и панибратски хлопнула его по плечу:

— Послушайте, Макс, вы любите ананасы в собственном соку?

— Я? — Макс просто ошалел от этого вопроса. Какая же бурная работа, подумалось ему, происходит в мозгу этой симпатичной молодой женщины, чтобы она, следуя логической цепочке, так быстро уткнулась в жестяную банку с ананасами. Очень странное мышление. Какое-то прямо фруктовое!

— Так вы любите ананасы в собственном соку? — повторила свой вопрос Земцова.

— Не знаю… Нет, наверное. Я вообще сладкое не очень… Торт еще можно, а что?

— Всего хорошего, Макс! — И она помахала ему рукой, давая понять, что разговор окончен.

12. 2010 г. Юля, Лиза, Глафира

— Итак, подведем итоги.

Машина вылетела из Москвы и мчалась теперь по Ленинградскому шоссе в сторону деревни Поварово. За рулем сидела Юлия Земцова, нервная, напряженная и собранная. Лиза же с Глафирой, как ни странно в данной ситуации, когда расследование, казалось бы, шло полным ходом, испытывали чувство расслабленности, смешанной с ленью и праздным любопытством, как и положено гостям. Вероятно, это происходило по той причине, что здесь, на чужой территории, они чувствовали себя все равно бессильными в решении определенных вопросов. Однако самое важное, что и способствовало этому расслаблению, то, что главная героиня была жива, здорова, а потому все остальное представлялось теперь как бы простой формальностью: доказать, что это именно Загорулько с Горностаевым совершили акт насилия, возбудить против них новое уголовное дело, чтобы в результате эти двое были наказаны по всей строгости закона.

— Подведем, — согласилась с ней Лиза.

— Попытаемся представить, как все это происходило. В доме собираются четверо: хозяйка дома Светлана Осолихина и ее приятель Ваганов, Борис Щекин и наша прекрасная и ничего не подозревающая о предстоящем акте сводничества Людмила Дунай. Саша, ее молодой любовник, поверив телефонному внушению Светланы, что у Людмилы есть богатый воздыхатель, который намерен на ней жениться, понимает, что он в этом плане ему не конкурент, и уходит в тень. То есть на вечеринку он не едет. Однако, сгорая от ревности, все равно принимает решение наведаться в Поварово, чтобы своими глазами увидеть этого господина и, главное, узнать, в каких они отношениях с Людмилой. Он намеревается подобраться поближе к окнам, я так думаю, чтобы убедиться в том, что отношения Людмилы и Щекина зашли достаточно далеко и что ему на самом деле придется уступить… Так. Теперь перейдем к другому персонажу этой трагедии. Борис Щекин. Я собрала о нем кое-какой материал. В сущности, он был добрым человеком, занимался благотворительностью, и трагедия его жизни заключалась в том, что он не любил свою жену. Ну, жили и жили вместе, пока он вдруг не открыл для себя, что жизнь может быть другой… Словом, разбогатев, он стал искать какие-то новые удовольствия, менял женщин, много путешествовал, любил выпить и поесть… Обыкновенный зажравшийся, но не подлый российский банкир. Его жена, первое время страдавшая от его измен, вскоре нашла себе утешение — завела любовника, за которого была не против выйти замуж, но дожидалась удобного момента, чтобы полюбовно договориться с мужем и отхватить себе кусок пожирнее… То есть не такая уж она и святая, какой представлялась собственному сыну. Сын, Макс, — вот единственный, кто по-настоящему страдал от развалившихся отношений между родителями. Ему было важно, чтобы семья была сохранена и чтобы отец не отдалялся от матери, а наоборот — вернулся к ней… Понятное дело, что вернуть отца к матери уже не представлялось возможным, уж слишком много времени прошло с тех пор, как он начал гулять, и вряд ли она его простила бы. Да и отношения уже было не восстановить. Кроме этого, Макса раздражал тот факт, что отец слишком много денег тратит на себя, на свои удовольствия, вместо того чтобы делиться с женой и сыном. То есть если раньше его мальчишеская ревность носила душевный, психологический характер, то теперь она носила характер материальный. Он не мог допустить, чтобы отец и дальше разбазаривал семейный капитал, чтобы в его жизни, сердце и кошельке поселилась новая пассия. Но она появилась! Неожиданно для всех, и для себя тоже, Борис Щекин влюбился! Да так, что просто потерял голову. Это Максим еще не в курсе того, что его отец занялся своей внешностью, омоложением… Безоперационный лифтинг, коррекция веса, трансплантация волос — словом, он вполне серьезно занимался своей внешностью! Все это я узнала от его доверенного лица — секретарши, конечно, проработавшей вместе с ним около двадцати лет! Он даже подумывал о замораживании себя, дорогого… С целью омолодиться. Разве что не ел молодильные яблоки! И все это случилось с ним после того, как он влюбился в актрису.

— А где он ее увидел? Где они познакомились?

— Да в том-то и дело, что нигде… Просто он заболел гриппом, и ему пришлось несколько дней пластом лежать в постели дома. Жена его лечила, а сама смотрела сериал с участием Людмилы, оторваться не могла… Ну и Щекин тоже невольно просмотрел несколько серий.

После выздоровления купил еще несколько дисков с фильмами, где главные роли играла Дунай, и вроде как подарил жене. На самом же деле, когда никого не было дома (или просто запершись в своем кабинете, мол, не мешайте мне, я работаю!), просматривал серию за серией… Пока не понял, что влюбился. И, знаете, он был счастлив все это время… Но вот не знал, как подойти к этой женщине, с какого, так сказать, боку… И тогда он попросил своих людей достать координаты ее самой близкой подруги и начал действовать уже через нее. Подробности этой истории вам известны, поэтому не стану на них останавливаться. Словом, Светлана решила взять устройство личной жизни подруги в свои руки и организовала эту встречу.

Между тем Саша уже собирался в Поварово… Да и Макс, сынок Щекина, тоже не бездействовал. Он решил, что, пока отношения отца с актрисой не зашли далеко, надо что-то делать, чтобы у этой красотки вызвать отвращение к своему новому ухажеру… Макс переживал и решил поделиться своим планом с другом. И поделился. Это произошло на автозаправке, по дороге в Поварово. Пока работник заправки заливал в его машину бензин, он отошел в сторону, чтобы поговорить со своим другом. Ну и рассказал ему все в красках… И про «Бентли», и про брильянты для Дунай… Разве он мог предположить, что его услышит человек, для которого эти слова покажутся просто медом! В «Фольксвагене», стоявшем на заправке рядом с черным «Мерседесом» Макса, сидели двое бандитов, когда же к ним присоединился третий и поделился информацией, у них на раздумье ушла, я думаю, секунда! Они просто сели на хвост этому «Бентли» и таким образом выяснили, где состоится вечеринка… В сущности, с того момента все находящиеся в этом доме были просто обречены… И, забегая вперед, могу только удивиться тому факту, что Дунай оставили в живых…

— Думаю, что один из бандитов, тот, который должен был убить ее, просто в последний момент узнал в ней известную актрису… Может, в нем проснулось что-то человеческое… Чтобы понять это, можно было бы допросить Загорулько или Горностаева… Скажи, зачем мы едем в Поварово?

— Мы едем не просто в Поварово, мы едем в тот дом, хозяева которого там не появлялись со времен его строительства. Я выяснила, они давно уже уехали в Норвегию, представляете? К родственникам, что ли… Кажется, им обломилось наследство. Но дом этот они на продажу почему-то не выставили. Вероятно, надеются вернуться. Как бы то ни было, он долго простоял пустой. Ровно до тех пор, пока его не облюбовали «зуевцы». Я нисколько не удивлюсь, что они были в сговоре с продавщицей магазина. Ведь не случайно они приезжали за продуктами и выпивкой в такие часы, когда в магазине никого не было. Да и выглядели они так, что было бы грех не выдать их милиции… Думаю, что именно продавщица и подсказала им, где можно «снять» жилье. И чтобы им никто не мешал. Возможно, что за эту информацию они ей приплатили. Разве ж она когда сознается?

— Думаешь, в этом доме мы сможем отыскать следы пребывания этих бандитов? Но какой в этом смысл?

— Может, я и ошибаюсь, но мне думается, что к этому дому имеет отношение и еще одна история, о которой мало кто знает. Дело в том, что, когда я опрашивала местных жителей обо всем, что касалось дома, где жила Светлана Осолихина, мне показалось странным, что трупы обнаружила так называемая молочница… То есть женщина, которая регулярно, с тех пор как Светлана поселилась там, возила ей на велосипеде молоко. И эта женщина — родная сестра продавщицы (ее зовут, кстати, Тамара). А молочницу — Марина. Так вот. Трупы обнаружила не Марина, а Тамара! Что же касается еще одной истории — так это как раз исчезновение примерно в эти же дни, когда произошла резня у Осолихиной, Марины Ванеевой. Молочницы. Никто и не подумал связать эти две истории. Если бы не сплетни. Обыкновенные деревенские сплетни. Вот судите сами. Жили-были две родных сестры Марина и Тамара. У Марины — прекрасный муж, дети, хозяйство, коровы, и даже тот магазин, в котором работает Тамара, тоже принадлежит ей. Тамара же, как говорится, пошла по кривой дорожке, гуляла много, связалась по молодости с зэком, потом его посадили на долгое время за убийство и разбой, он вышел, да почти сразу же снова сел… Я даже не удивлюсь, если окажется, что приятель Тамары был знаком с Зуевым или же Зуев знал Тамару. Иначе откуда такое взаимопонимание?

— Да уж… Ничего себе подробности…

— И что с этой Мариной? Так и не нашли?

— Нет! Она пропала. Но поскольку хозяйство большое, и магазин, и дети, и дом… Словом, Тамара вроде как самая близкая родственница, свояченица, стала активно помогать семейству… Вот сейчас прошло пять лет, и они уже давно живут как муж с женой! Дети были маленькие, ничего не понимали… Зато теперь у Тамары есть все — и семья, и достаток, и магазин!

— И куда же делась Марина?

— Думаю, останки ее мы и найдем в этом доме… Местные называют этот дом замком, говорят, он красивый, с башенками, и стоит прямо в лесу…

— Но что она там делала? Вернее, как туда попала? — спросила Глаша, у которой мгновенно испортилось настроение. Вот уж чего она никак не ожидала, так того, что в этой истории появятся такие ужасные, трагические подробности, причем связанные еще и с другой женщиной!

От праздной расслабленности не осталось и следа. Воображение рисовало характерный зэковский дизайн некогда прекрасной гостиной — повсюду пустые бутылки, жестянки из-под рыбных и мясных консервов, заполненные высохшими, побуревшими от времени окурками, серые подушки, скомканные простыни, толстый слой пыли на полу, паутина, плесень… А в подвале, в темном углу темный комок сгнившего женского тела…

— Знаете, что-то мне уже не хочется туда, — призналась Глаша и забилась в самый угол салона. — И если бы я знала, что мы едем сюда именно для этого, то никогда бы не согласилась…

— Глафира, тебе не стыдно? — удивилась Лиза. — Ты чего, струсила?

— Разве не достаточно в этой истории одной жертвы, нашей Людмилы? И почему это мы должны заниматься еще и прочими деяниями этих скотов?

— А я вот, например, понимаю, как психологически могло повлиять на дальнейший ход событий присутствие в соседнем доме, там, где скрывались преступники, другой женщины, — сказала Лиза.

— Постой, — перебила ее Глафира, — но зачем, зачем эта продавщица отправила к ним свою сестру? Под каким предлогом? Она что, по своей воле пошла в лапы к бандитам?

— Я думаю, что Тамара обманула ее, — произнесла Земцова, — сказав, что в замке объявились хозяева, которые успели наведаться в местный магазин и договорились с Тамарой о поставке молока, то есть она якобы сказала им, что ее сестра торгует молоком, развозит на велосипеде. Думаю, только таким образом можно было заставить ничего не подозревающую Марину отправиться в этот ад… И догадалась я об этом не потому, что узнала о пропаже Марины, мне бы такое и в голову не пришло — спрашивать у местных жителей, а не пропадала ли здесь, в Поварове, женщина. Все гораздо проще. Тамара сама выдала себя. С головой. И сделала она это с величайшим цинизмом! Компот из ананасов. Ананасы в собственном соку — вот что иногда, по ее словам, заказывали бандиты. Вот даю вам голову на отсечение, что бандиты этого не заказывали. Это Тамара, зная, что любит ее сестра, сама отправляла ей эти ананасы…

— Господи, какой ужас! — воскликнула Глафира. — Отправить сестру, как ты говоришь, в ад, и передавать туда как бы от себя ананасы…

— …и шоколад с орехами, — добавила Юля.

— Чтобы подсластить ей жизнь?

— И она до сих пор не арестована?

— У нас нет никаких доказательств… Пока, — ответила Земцова. — Вот за этими доказательствами мы сейчас и едем. А что касается нашего непосредственного задания, связанного со сбором информации по делу об изнасиловании, то этим занимаются эксперты… Думаю, что они уже выехали для того, чтобы взять образцы спермы у Загорулько и Горностаева.

…Когда показался лес, все замолчали. Понимали, что где-то здесь, неподалеку, и находятся два дома, связанные между собой невидимой кровавой нитью…

Первым они увидели похожий на рождественский торт дом Светланы Осолихиной. Светло-желтого, кремового оттенка стены, парадное крыльцо с белой балюстрадой, две колонны, подпирающие крышу козырька, и запущенный, заросший травой и сорняками сад. Унылое зрелище. Проехали мимо, въехали в лес и покатили по узкой лесной дороге. Глаша представляла себе, как по этой же дороге ровно пять лет тому назад катила на велосипеде счастливая Марина, в корзинке бутылка молока, баночка со сметаной, а может, еще и яйца… Думала, что нашла новых покупателей, радовалась в душе такой удаче!

Остановились за несколько метров до дома, и хотя его еще не было видно, Юля сказала, что надо бы сначала осмотреться, а потом уже подъезжать. А вдруг там еще кто-то живет?

Прошли немного, свернули к реке, которая вдруг заблестела, как зеркало, засияла на солнце, и увидели наконец дом. Маленькая крепость, замок темно-красного кирпича с остроконечными, в готическом стиле, башенками и стрельчатыми окнами, украшенными витражами. Вокруг — высокий забор. И ворота угрожающего вида.

— И как же мы туда попадем?

— Понятия не имею…

— Но бандиты-то эти как-то попали. Не думаю, что они приехали сюда со сварочным аппаратом!

Глаша подошла к воротам, взялась за ручку и надавила на нее. И, к удивлению всех присутствующих, ворота поддались, и правая часть сдвинулась с места, поплыла внутрь… Глаша даже вцепилась в нее, чтобы ворота не открывались так быстро…

Открывшаяся перед ними картина настолько потрясла всех троих, что они какое-то время просто молча стояли и наблюдали, как молодая женщина в старых джинсах и красной кофте, звеня цепями, перемещалась по двору, пересеченному проволокой, по которой скользила цепь, что-то убирала, полоскала в воде тряпку, отжимала ее… Делала она это сосредоточенно, но вяло, так, как будто бы у нее почти не осталось сил. Но больше всего Глафиру почему-то потрясло то обстоятельство, что на женщине почти не было волос, вернее, ее кто-то так странно постриг, что местами на черепе были проплешины, а местами — клочки серых, свалянных волос. Звук раскрываемых ворот не мог не привлечь ее внимания, она повернула голову, увидела трех женщин, но, вместо того чтобы как-то отреагировать, хотя бы спросить, кто они такие, так же молча отвернулась, снова взяла в руки тряпку и принялась полоскать в ведре.

— Мне думается, что это и есть Марина, — сказала Лиза, чувствуя, как у нее от потрясения волосы встают дыбом. — Да только она не в себе… Помните, я пыталась высказать вам свою мысль… О том, как психологически могло повлиять на дальнейший ход событий присутствие в этом доме другой женщины?

— И как же?

— Если прежде их интересовали лишь деньги, словом, они грабили и убивали людей исключительно с целью, чтобы им не мешали спокойно обчистить дом, и редко когда насиловали, поскольку нервозность и страх не всегда способствуют потенции… То в этом случае большую роль сыграло то, что они каждый день, я думаю, насиловали эту бедную женщину. Пили и насиловали, пили и снова насиловали… Они распалили себя настолько, что, когда, ворвавшись в дом и по привычке убив всех, кто попался им на пути, вдруг обнаружили красивую молодую женщину, скорее всего, она в тот момент была в другой комнате или в ванной… Вот тогда-то и сработала реакция на женщину… на нормальную женщину, понимаете? Вероятно, к тому времени Марина уже была не в себе и стала им неинтересна… Как кукла, которая даже не плакала… И которую, возможно, они запланировали убить. Но не убили, опять же по причине ее безумия…

— Не стану спрашивать, как она дожила до сегодняшнего дня, — сказала Лиза, чувствуя, что готова заплакать от жалости к этой несчастной, продолжавшей с завидным упорством полоскать тряпку в ведре.

— Да понятное дело, что ее сестрица подкармливает. Ездит на велосипеде, вроде как развозит молоко… Ладно, девочки, я звоню в милицию… Только надо будет их предупредить, что в доме следует устроить засаду, чтобы дождаться приезда Тамары… Теперь ворота закрываем, вот так… И поехали. Сейчас еще и прокурору знакомому позвоню, будем дожидаться их здесь, неподалеку, спрячемся, чтобы нас не видно было…

…Спустя три часа по мягкой, переливавшейся закатными розовыми солнечными бликами и усыпанной хвоей лесной дороге (отлично просматриваемой десятком внимательных глаз) ехала велосипедистка. Волосы развевались на ветру. Она улыбалась… В корзинке у нее была бутылка молока, хлеб, колбаса и банка с ананасами в собственном соку.

13. 2010 г. Людмила, Юрген

— Я подписала контракт так, словно и не было этих пяти лет, представляешь? — Людмила прижалась к мужу и закрыла глаза.

Вот уже несколько дней они жили в квартире продюсера Игоря Мазанова и находились в состоянии постоянного стресса из-за навалившихся на них новых впечатлений и событий. Игорь, прочтя сценарий, написанный Людмилой, пришел в полный восторг, хотя в душе и недоумевал, зачем самой Людмиле понадобилось рассказывать эту страшную историю и выставлять себя в таком неприглядном свете.

— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить, — сказала, словно прочтя его мысли, Люда.

Они сидели за столом, пили вино, заедая его виноградом. Мазанов в который раз перечитывал подготовленный его юристом контракт. Он знал, что сериал просто обречен на успех, не говоря уже о том, какой фурор произведет возвращение Людмилы, это будет не просто бомба, это будет атомная бомба! Ему и самому не верилось, что такое возможно.

— И о чем же?

— Зачем это мне, ведь так?

— Ну да, есть немного…

— Понимаешь, я хочу это забыть. Но для этого мне просто необходимо поставить на этом деле жирную точку. К тому же преступники должны быть наказаны…

— Ты хочешь, чтобы этих двух, оставшихся в живых, призвали к ответу за изнасилование? Чтобы их опустили в тюрьме? И думаешь, что добьешься этого с помощью тех анализов, которые сделала эта врачиха из Тамбова?

— Посмотрим…

— И как ты намерена закончить сериал?

— Смотря что тебе как продюсеру нужно. Тебе нужна правда?

— Правда — это не всегда интересно. Ну, предположим, твои детективы и подготовят доказательную базу, чтобы возбудить уголовное дело об изнасиловании в отношении двух оставшихся в живых преступников. Ну и что? Они же и так сидят. Думаешь, в их убогой жизни что-либо изменится? Может, придумаем какой-нибудь новый поворот в сюжете? Ну, предположим, что актрису изнасиловали вовсе и не бандиты, а совсем посторонние люди, какие-нибудь пьяные студенты, проживающие на соседней даче и заглянувшие туда…

— Не думаю, что у них бы что-нибудь получилось при виде такого количества крови и трупов… Нет, этот вариант не подходит.

— Словом, Люда, надо подумать… Я вот всегда говорю, что правда — это не всегда интересно. Главное — ты избавилась от комплексов, обрела душевное равновесие и любимого мужчину, ты счастлива и готова вернуться в кинематограф! Это просто что-то невероятное! А над концовкой подумаем вместе, времени у нас — вагон! Но сценарий прекрасен, какие повороты судьбы! Страдание, боль, потери, любовь, одиночество… А твой Юрген — замечательный мужик, и я искренне рад за тебя… Могу себе представить, как трудно будет подбирать актера на его роль. Что же касается места съемок, то непременно надо поехать в Маркс, как ты думаешь? Я просто должен увидеть эти места, эту пивную…

— Кстати говоря, может, в конце окажется, что убийца — продюсер? — засмеялась Людмила.

— Убийца — бухгалтер! — рассмеялся ее шутке Игорь Мазанов, понимая, что конец сценарию они могут придумать любой и что это не проблема. Да и вообще, его-то финал не очень интересовал. Он знал, что в любом сериале в самом конце все должно закончиться счастливо, а счастливый конец уже есть, его и придумывать не нужно.

И, что удивительно, увидев Людмилу, живую и здоровую, он даже простил ей то, что она выбрала себе в мужья не его, известного и богатого продюсера, а какого-то там Юргена Коха, владельца пивной… Словом, он был несказанно счастлив и рад, что Людмила Дунай доверилась ему полностью, и готов был и дальше работать с ней и строить планы. И еще он предвкушал, конечно же, успех! Грандиозный успех!

— А он ведь прав, Мазанов, когда говорит, что правда — это не всегда интересно для зрителя. Юрген, ты спишь?

— Нет, не сплю. Мне вдруг стало страшно за тебя. Я понимаю, ты сейчас горишь, ты полна сил, тебя куда-то несет, и ты никак не можешь остановиться… А если во время съемок ты вдруг почувствуешь, что этот материал для тебя слишком тяжелый?..

— Юрген! — воскликнула она и села в кровати. — Мы же с тобой уже говорили об этом. Я хочу жить нормальной, прозрачной жизнью. Я устала прятаться от людей и выдавать себя за непонятную женщину с еще более непонятным именем Гражина! Я хочу рассказать людям о том, что со мной произошло, и о том, что я нашла в себе силы подняться, отряхнуться и пойти дальше, понимаешь?

— Я все понимаю, — он нежно привлек ее к себе и поцеловал, — но все равно боюсь… Может, все бросить и вернуться?

— Нет, Юрген, мой дорогой, я же всего несколько часов тому назад подписала контракт! У нас будут деньги! В перерывах между съемками мы будем с тобой путешествовать… Я чувствую себя как птица… Мне так хорошо сейчас, я так спокойна… У меня наконец-то все наладилось в жизни…

Она трепетала в его руках, тело ее дрожало, и голос изменился, она была какая-то другая, такая, какую Юрген не знал. И Юрген понял. Она уже начинала жить новой жизнью в то время, как он еще оставался в прежней. Но он должен найти в себе силы начать эту новую жизнь. И понять, принять ее, изучить законы, чтобы знать, как защитить Людмилу.

…В дверь спальни, где Людмила с Юргеном уже стали засыпать, постучали.

Людмила проснулась и сначала не могла вспомнить, где она. Так происходило с ней вот уже несколько дней с тех пор, как она покинула Маркс. Потом, сообразив, взяла себя в руки и спросила:

— Игорь, это ты?

Она почувствовала, как под одеялом Юрген обнял ее и прижал к себе.

— Да, это я, кто же еще! Поднимайтесь! Только что передавали в новостях… Слышите? Я не особенно-то придал этому значение… Но точно передали. Пожар…

— Игорь, что случилось? — Людмила встала и набросила на себя халат. Открыла дверь. На пороге стоял Мазанов. В домашних полосатых штанах и теплой кофте.

— Сейчас передавали в новостях… А потом тебе, Люда, звонила какая-то Лиза… Ты телефон оставила в кухне… Словом, я взял трубку и ответил, что ты спишь, а мне эта Лиза сказала, чтобы я передал тебе, что где-то в волжских краях, в колонии строгого режима произошел пожар. И что есть погибшие… что она навела справки — они погибли…

— Кто?

— Она сказала — «они». Вот тебе твой телефон, звони… Трудно поверить, но если речь идет об этих двоих… уголовниках твоих, то концовка, можно сказать, готова… осталось ее только записать, — и Игорь Мазанов, посвистывая, отправился на кухню — что-нибудь выпить.

…На следующий день Людмила с Юргеном переехали в квартиру Юлии Земцовой, поскольку продолжать находиться в квартире такого публичного человека, как Мазанов, было невозможно. Юля же предоставила им кров до тех пор, пока не начнутся съемки.

— Вы не переживайте, Людмила, я все равно уезжаю. Вот вам ключи, живите, сколько захотите… Перед самым отъездом я расскажу вам, как пользоваться сигнализацией, ну разные там мелочи… И еще — вы не представляете себе, как я рада была увидеть вас в добром здравии! Вы — потрясающая женщина. И, может, некоторые люди, в том числе и ваш продюсер (он же мужчина!), в глубине души и не понимают мотива вашего поступка, а мне так все ясно! Вы поднялись на такую высоту, вы так научились владеть ситуацией и своими чувствами, что вам теперь вообще ничего не страшно… и все это, конечно, благодаря вашему мужу… Юрген, вы — прекрасный и заботливый муж. И я уважаю вас за то, что вы последовали за Людмилой… Что поняли, что ей пора уже открывать новую страницу своей жизни. И вообще, я считаю, что не следует бояться перемен.

Все сидели за столом, Лиза, Глафира, Людмила, Юрген и Юлия, пили чай со штоллевскими пирогами. О последних событиях в Поварове не вспоминали — слишком тяжелая тема, да и что говорить, когда Тамару Ванееву уже арестовали и она во всем созналась, и как сестру на верную гибель отправила, и как нашла ее истерзанную, безумную, и как держала ее все это время на замке и тайком ото всех возила ей продукты… О погибших в пожаре в тюрьме Загорулько и Горностаеве тоже было все сказано раньше. Все сочли их смерть расплатой за то зло, что они причинили людям.

Мазанов с режиссером отправились в Маркс, осматривать места будущих съемок, Юрген снабдил их номерами телефонов чиновников из местной администрации, с кем можно было бы договориться о каких-то организационных вопросах. Дали ему и ключи от дома, еще не проданного, Юрген рассказал ему даже, где у него в кладовке хранятся удилища и спиннинги. Лиза с Глафирой тоже собирались в дорогу…

— Понимаю, что мне по контракту надо сохранять инкогнито, то есть не появляться нигде с открытым лицом… Чтобы никто до премьеры не знал о том, что я вернулась. Но я очень, очень хочу увидеть свою дочь… Не знаю, дотерплю ли… А с другой стороны, не уверена, что она так уж сильно мне обрадуется…

— Вы не спешите, — посоветовала ей Юля Земцова, — с ней встречаться. Постарайтесь снова привыкнуть к Москве, подышите этим забытым для вас воздухом, научите Юргена жить здесь… Отдохните, почитайте книги, сценарии, а еще лучше — отправьтесь куда-нибудь отдохнуть, во Францию, к примеру… Все равно к съемкам ничего не готово. А, Юрген? Что вы все молчите?

Кох, сидевший смирно и тихо в своем новом костюме, купленном по случаю поездки в Москву, в свою новую жизнь, кивнул и вдруг сказал, запинаясь и сильно нервничая:

— Послушай, Люся, может, дом в Марксе пока продавать не будем, а? Чтобы всегда было куда вернуться…

И все подумали о том, как же ему будет трудно приспосабливаться к Москве и незнакомой ему жизни со звездой. Однако если звезда смогла преодолеть себя и из актрисы превратиться в хозяйку пивной, то почему бы не попробовать начать все заново Юргену Коху?

Сигнал, оповещающий, что пришла эсэмэска, показался всем неестественно громким. Людмила же, чей телефон издал этот острый, электрический сигнал, вздрогнула, судорожным движением открыла телефон.

— Это Мазанов… — словно извинилась она. — Вот… Сообщение прислал… Давно не виделись… — И прочла, удивляя присутствующих:

Когда закончится дождь,

Теплый солнечный луч

Укажет дорогу.

Оглавление

  • Две линии судьбы
  •   1. Май 2010 г. Лиза
  •   2. Май 2009 г. Соня
  •   3. Май 2010 г. Глафира
  •   4. Май 2010 г. Лиза
  •   5. Май 2009 г. Соня
  •   6. Май 2010 г. Глафира
  •   7. Май 2010 г. Лиза
  •   8. Май 2009 г. Соня
  •   9. Май 2010 г. Глафира
  •   10. Май 2010 г. Лиза
  •   11. Май 2009 г. Соня
  •   12. Май 2010 г. Глафира
  •   13. Май 2010 г. Лиза
  •   14. Май 2009 г. Соня
  •   15. Май 2010 г. Лиза
  •   16. Май 2010 г. Адам
  •   17. Май 2009 г. Андрей Быстров
  •   18. Май 2010 г. Глафира
  •   19. Май 2010 г. Лиза
  •   20. 2010 г. Вера Клец
  •   21. Май 2010 г. Глафира
  •   22. Май 2010 г. Гурьев, Лиза
  •   23. Май 2010 г. Лиза и Глафира
  • Когда остановится сердце
  •   1. 2010 г. Григорий, Ольга Дунай
  •   2. 2005 г. Людмила
  •   3. 2010 г. Лиза и Глафира
  •   4. 2005 г. Людмила
  •   5. 2005 г. Юрген Кох
  •   6. 2010 г. Лиза и Глафира
  •   7. 2010 г. Игорь Мазанов
  •   8. 2005 г. Людмила
  •   9. 2010 г. Лиза и Глафира
  •   10. 2010 г. Лиза Травина, Глафира Кифер, Юлия Земцова
  •   11. 2010 г. Макс
  •   12. 2010 г. Юля, Лиза, Глафира
  •   13. 2010 г. Людмила, Юрген Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Две линии судьбы. Когда остановится сердце», Анна Васильевна Дубчак

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!