«История с собаками»

1209


Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Андрей Гуляшки История с собаками

Глава I КОРОТКИЙ ВЕЧЕР И ДЛИННАЯ НОЧЬ

Как-то меня спросили:

– Что собой представляет Аввакум?

Мы были знакомы с Аввакумом уже 15 лет, но я долго размышлял, прежде чем ответить. В конце концов шутливо промолвил:

– Исключая большую часть дня и время до полуночи, а также те несколько часов, что он отводит для сна, в остальное время Аввакум интересный и веселый человек.

Но я был несправедлив.

Впервые мы встретились с Аввакумом пятнадцать лет назад в Момчилово. Тогда он был разговорчивым и веселым, остроумным и находчивым; с ним можно было провести много часов, не замечая, как летит время. Только иногда, крайне редко, его охватывало мрачное настроение, да и то лишь по вечерам, когда он оставался в одиночестве.

С годами все менялось. Чем больше седели у него виски и глубже становились горькие морщины в уголках рта, тем реже он бывал весел днем, а охватывавшая его грусть долго не рассеивалась. Чаще всего он становился таким, когда бывал незанят срочной работой. Случалось, он оставался в компании своей трубки и недопитой рюмки коньяку до полуночи. Огонь в камине угасал, но он не замечал этого.

Перемена произошла с ним не сразу, а напоминала долгую осень, продолжавшуюся много лет. Когда мы встретились с ним в Момчилово полтора десятка лет назад, еще только чувствовалось ее дыхание.

События, о которых я собираюсь рассказать, произошли за два с половиной года до его последнего приключения – аферы с кражей вируса. Ему исполнилось тогда 42 года, и на вид никто не дал бы ему больше, но в душе он уже стал походить на задумчивых библейских старцев, изображенных Рембрандтом: им известно многое, в недостойном свете представляющее их ближних, ибо им удалось заглянуть в самые сокровенные, тайные уголки людских помыслов. Еще в молодые годы, цитируя известную мысль: «Человек – это звучит гордо!», он добавлял: «… но от человека также можно чего угодно ожидать!» Он уже выстрадал сердцем, видел собственными глазами и испытал на собственной шкуре немало ужасного, объединенного в понятии «чего угодно»; он внимательно это ужасное исследовал, как исследуют, например, биологи внутренности мерзкого насекомого. Он стал исследователем людей, героев страшных и темных афер, для которых разврат, цианистый калий и пуля превратились не более чем в подручное средство. Аввакуму много было известно о злой воле людей, поэтому и в душе он стал походить – после 15 лет исследований! – на белобородых и ветхих библейских старцев Рембрандта, заглянувших в пропасть и прозревших самое дно жизни. Но в то же время он и во многом отличался от них, ибо они застыли, размышляя над жизнью, а он волновался, выстрадывал свои познания; каждая раскрытая новая истина о злой воле людей обжигала его сердце как раскаленный кусок железа. Он не был мизантропом, он непоколебимо верил в конечную победу добра, но иногда не выдерживал, сталкиваясь с мерзостью, и тогда у него вырывались в адрес рода человеческого жестокие мысли. Он высказывал их не от ожесточения или от злого, мстительного сердца, а просто охватывавшая его в такие минуты печаль была бесконечно глубокой.

В то время, о котором идет речь, в его мыслях проскальзывало как предвестник наступающей осени еще одно печальное чувство. Наставник и руководитель Аввакума полковник Маринов ушел на пенсию, в управление пришли новые люди, с которыми его связывала лишь служебная дисциплина, а в методы разведки вторгалась электроника. Еще никто не знал, насколько и в каких случаях электронно-вычислительным машинам предстояло заменить логический анализ и дедуктивное мышление, но уже было совершенно ясно, что и в разведке наступила новая, техническая эра. Размышляя над тем, что, может быть, в скором времени электронно-вычислительные машины всего за несколько секунд смогут составлять и решать логические уравнения, к которым он приходил, до предела напрягая все свои силы, но и решение которых приносило ему высшую радость, он с грустью думал, что до пенсии осталось совсем мало (в сущности, всего два года), а в археологии (его основном увлечении и специальности) машины, слава богу, еще долгое время не будут играть какой-либо важной роли.

Вот почему к его скептицизму этой осенью примешивалось и чувство печали.

Разумеется, он и не догадывался, что в скором времени (в самом конце тех двух лет, остававшихся до пенсии) его ожидает опасное приключение, может быть – самое опасное из всех, им пережитых, что ему предстоит спасти не только родину, но и мир от вируса, более страшного, чем бацилла чумы. В момент, о котором идет речь, он естественно не знал, что ему готовит близкое будущее.

Накануне было завершено следствие по мрачной «стальной афере». Я намеревался опубликовать кое-что, связанное с нею, и потому спросил Аввакума, подойдет ли здесь обобщающее заглавие «Собачья история».

Увы, я упустил из виду его упорный скептицизм, растущее раздражение, связанное с машиной, которой предстояло лишить его удовольствия решать логические уравнения, а также грусть, всегда на него накатывавшую по окончании трудного расследования! Увы, я не придал этому должного значения!

Аввакуму заглавие не понравилось, он даже слегка рассердился.

– Зачем же обижать собак? – нахмурился он – С какой стати?

Он еще не стряхнул с себя грязь, накопившуюся в результате расследования всех подробностей «стальной аферы», вот и отозвался о ее участниках желчно, преувеличивая их пороки, в то же время чрезмерно расхваливая достоинства собак.

«Чрезвычайно типичный людской порок, – заявил он, – так называемая „черная неблагодарность“. Сделаешь кому-либо добро, а тот при удобном случае обязательно ответит тебе неблагодарностью. В древнем Риме, во времена кровавого Суллы, когда одного лишь устного доноса было достаточно, чтобы отсечь обвиняемому голову, наиболее ревностными клеветниками были домашние рабы, получившие свободу. Освободишь добровольно раба, вернешь ему свободу, превратишь его из предмета домашнего обихода в человека, а он тут же торопится донести на тебя, что ты, мол, враг режима, и тебе сразу же отсекают голову. Можно ли придумать деяние более низкое? Разве найдется хоть одна собака, способная на подобную гадость?

Известно, что во все времена собака была и остается лучшим другом человека. Как же относится человек к своему самому доброму и верному другу, чем платит ему? Известно как! Недаром ведь говорится «собачьи дела»! Подразумеваются тут самые мерзкие гадости, якобы недостойные человека, ибо человек – это ведь звучит гордо!

Необходимо также отметить, что люди приписывают собакам недостатки, присущие им самим. Приписывают им произвольно собственные пороки и отвратительные привычки. Так, например, хорошо воспитанная собака не использует рукомойника для отправления малой нужды в отличие от многих мужчин; пес не бьет суку, как это делают многие супруги; собака не истязает детей в отличие от многих отцов и матерей; она не крадет, если не голодна, и, наконец, не продает друзей и принципы за миску похлебки, как это часто наблюдается среди людей. Многие ли из нас могут похвалиться, что придерживаются подобной «собачьей морали»? Носителей ее в старину канонизировали и причисляли к лику святых!

Суди сам, кому больше подходят «собачьи дела» – человеку или его несчастным четвероногим друзьям?»

По привычке немного помолчав, Аввакум следующим образом закончил ответ на заданный мною вопрос:

«Вот почему, по-моему, было бы несправедливо связывать благородный собачий род с мерзавцами, замешанными в „стальной афере“. В мире животных собака живет почтенно и не переступает собачьих законов, многие же наши собратья плюют на законы или уважают лишь те, из которых могут извлечь пользу. Было бы лучше, если бы ты назвал свой рассказ „Историей с собаками“. Подобное заглавие не обидит наших верных друзей».

Мой знаменитый приятель пребывал в дурном настроении, у него было тяжко на душе, вот он и корил людей в столь мрачном тоне. Но какое значение имеют слова! Они ведь забываются, и остаются только дела. А все его дела – и большие, и малые – бесспорно свидетельствовали о его любви к людям и вере в добро.

Спустя несколько дней Аввакум сам заговорил о моей будущей публикации:

«История с собаками» – заглавие хорошее, – заявил он, – но слишком поверхностное. Оно не раскрывает сути дела. Верно, что смерть двух твоих собак послужила толчком к раскрытиям, но можно ли было бы говорить о каких-то раскрытиях или собаках, если бы в основе всего этого не лежало тяжелое преступление?

Не так давно в нашем разговоре я упомянул имя Суллы и, если позволишь, опять хотел бы вернуться к античным временам. Интересно, что античная драматургия часто обращалась к теме греха и расплаты. «Царь Эдип», «Антигона», «Электра», «Ифигения», «Медея» и многие другие бессмертные произведения того времени напоминают, что расплата за каждый тяжкий грех или преступление по отношению к кому-либо рано или поздно настигнет если не самого виновника, то непременно кого-то из наиболее близких ему людей.

Грех порождает проклятие и, если оно не падет на голову виновника, то все же обрушится на самых близких ему людей и отразится на их судьбе. Эта мысль стара, но, мне кажется, не потеряла значения и в наше время. Идея возмездия зиждется на народном опыте, и потому не стоит улыбаться при упоминании этого слова.

Примеры, доказывающие, что возмездие – не пустое слово, встречаются на каждом шагу. Разве «стальная афера» – не наглядный тому пример?

Вот почему я считаю, что слово «возмездие» как нельзя лучше выражало бы смысл этого дела. Однако, вынесенное в заглавие, оно выглядело бы претенциозно и напыщенно для подобной истории. Да и не стоит уповать на истины, которые не могут быть доказаны при помощи электронно-вычислительных машин. Над нами посмеются, решив, что мы «старомодны»…

Так что мой выбор падает на ранее предложенное заглавие – «История с собаками». Оно нейтрально и – спорю, на что хочешь! – что даже обратись мы к десятку электронных машин, каждая из них признает подобное заглавие хорошим и подобранным весьма удачно.

– Рассчитывай на электронно-вычислительные машины – с ними не пропадешь», – рассмеялся Аввакум.

* * *

24 октября на закате дня трое мужчин, видных специалистов Завода специальных сталей, тронулись напрямик через поле к известному ресторанчику «Пьяные вишни». До него было не более полутора километров, но под низко нависшим небом ресторанчик и вся местность вокруг, казалось, тонули в сумерках у самой черты горизонта.

Что же это за мужчины, почему они отправились к вышеупомянутому ресторанчику не по удобной дороге, а напрямик через поле, и о каком заводе идет речь?

На заводе, о котором идет речь, отливаются и обрабатываются специальные виды стали, «особые» и по качеству, и по предназначению. А особые стали во всех странах мира – объект нежелательного любопытства, поэтому, само собой разумеется, мы не станем называть завод его настоящим наименованием, а назовем, к примеру, Заводом специальных сталей, или для краткости ЗСС. По тем же соображениям мы не будем точно описывать место его расположения, а лишь упомянем некоторые детали, встречающиеся почти везде на территории нашей страны. Так, например, поблизости находятся горы, а вдали возвышаются и синеют (при солнечной погоде) еще более высокие и гордые горы. Стоит подуть западному ветру, и за несколько минут лазурное небо над городом Н. покрывается темными облаками. Потом они медленно проползают по равнине, как черные буйволы, и постепенно скрываются из глаз, превращаясь в далекие тени.

Но так или иначе от завода до ресторанчика «Пьяные вишни» можно добраться двумя дорогами. Первая представляет собой широкое асфальтированное шоссе, а вторая, по крайней мере сейчас, походит скорее на тропу, подобную тем, которые в свое время люди называли «разбойничьими». Автомагистраль, сливаясь с главной улицей, рассекает город Н. надвое и убегает туда, где небо сливается на горизонте с землей. Она проходит на расстоянии нескольких метров от железной ограды завода. По ней снуют красные автобусы, привозящие и увозящие рабочие смены, а с обеих ее сторон проложены прямые гладкие дорожки для пешеходов и велосипедистов. Ночью на проезжей части можно разглядеть даже иголку – столь ярко ее освещают электрические лампы, подвешенные на столбах. По автомагистрали в любое время дня и ночи каждый может безбоязненно и быстро достичь ресторанчика «Пьяные вишни», разумеется, если ему не придет безумная идея шагать по самой середине проезжей части. Вторая дорога ведет от черного хода завода, через который вывозят шлаки и другие отходы и привозят железную руду и кокс. Эта дорога, прямая, как стрела, тянется через поле к «Вишням», и на всем ее протяжении не встречается ни холмика, ни впадинки. Она не вымощена камнем, для нее асфальт или брусчатка – понятия какого-то иного, незнакомого мира, более высокой цивилизации, и все же она не разбита настолько, чтобы, проходя или проезжая по ней, люди в сердцах чертыхались. Иногда с проезжего самосвала на нее сбрасывают лопату-другую еще теплого шлака, вот она и несет службу честно, как те люди, что, пообедав на скорую руку куском хлеба с брынзой или банкой дешевых консервов, продолжают усердно разбрасывать и трамбовать мелкую щебенку вдоль широких шоссе.

Дорога эта безрадостно тянется через запустелое и почти безлюдное поле, напоминающее, особенно в вечерние часы, нечто марсианское, неземное. Когда-то здесь выращивали лаванду и мяту, но с тех пор, как ЗСС был «укрупнен» и стал работать «на всю железку», молодое поколение окрестных сел покинуло домашние очаги и переселилось в обновленный и модернизированный город Н. Труженики села вскоре превратились в промышленных рабочих, а лаванда и мята высохли на корню. За два-три года поле онемело и запустело. Ныне местное руководство ломает голову над тем, какими бы культурами заменить лаванду и мяту в связи с нехваткой рабочей силы на селе. Поэтому распахиваются отдельные участки, засеваются теми или иными культурами, не требующими особого ручного труда, но поле, недружелюбное к новаторским экспериментам, становится с каждым годом все более «марсианским», напоминая уголки неведомых планет, отсталых в агротехнике. С обеих сторон дороги ширится пустошь, становясь прибежищем змей; поляны, густо утыканные ослиной колючкой, чередуются с другими полянами, обросшими низким непроходимым кустарником. Здесь парят ароматы тимьяна и дикой бузины, полевой ромашки и других трав, и если бы вдруг вблизи показалось чудовище, чей род давно вымер, никто не удивился бы и вряд ли воскликнул бы: «Но как это возможно?» Глядя на эту пустошь и вдыхая запахи диких трав, человек начинает принимать картины, рисуемые воображением, за живую действительность.

Вдоль дороги между заводом и «Пьяными вишнями» зеленеет несколько старых ореховых деревьев; с высоты птичьего полета благодаря им пейзаж выглядит несколько более болгарским, привычным. Но если глянуть на них со стороны дороги, обнаруживаешь, что на фоне всеобщей запущенности, которую мы описали, они не больно-то походят на ореховые деревья, ибо в Болгарии вокруг орехов всегда зелено, растительность радует глаз, а здесь все голо и пусто. Кроме того, они наводят на тревожные мысли и чувства, ибо под одним из них не так давно коренной житель города Н. зарезал собственную жену, а потом сам повесился на сучковатой ветке. Это был человек уже не первой молодости, да вот случайно узнал, что жена долгие годы путалась с его начальником, который в свою очередь долгие годы считался его верным и близким другом. Такова молва, но сколько истины во всем этом, никому неизвестно, да это и не важно, ведь даже самая горькая истина не в состоянии оправдать подобное безумие.

Потому-то даже старые развесистые орехи с огромными кронами, под которыми когда-то спасались от полуденного зноя отары тонкорунных овец, даже они не в состоянии смягчить неприветливый характер местности и дурную славу проложенной через нее дороги. Случайный путник избегает отдыха в тени этих старых гигантов в самую нестерпимую жару. Достигнув почтенного возраста, все ореховые деревья начинают походить друг на друга, так что путнику начинает казаться, особенно в самые горячие дни лета, будто на каждом из них легкий ветерок раскачивает по мертвецу. Разумеется, это глупость, так как орех, ставший свидетелем ужасной истории, всем известен. Однако старые деревья так похожи друг на друга, что в сильную жару, в часы полуденного зноя, на человека обрушиваются странные видения!..

Итак, описываемая дорога отнюдь не живописна и на первый взгляд может показаться весьма странным, что трое мужчин выбрали именно ее, отправившись в «Пьяные вишни». Однако узнав, что это за люди и какие причины заставили их выбрать ее, каждый махнул бы рукой, не копаясь более в мотивах их выбора.

Первый из них, самый высокий, с мрачным лицом и насупленными бровями, идущий на шаг впереди других, – начальник конструкторского отдела Прокопий Сапарев. Ему около 36 лет, одет он в широкий черный макинтош, на голове мягкая шляпа, а в руках старомодный зонт, которым он сильно размахивает при ходьбе. То, что он на шаг опережает других, – не случайно, ведь он считает себя первым докой в металловедении и до того, как поступить на завод, был научным сотрудником Института металлов Академии наук. У него такой вид, будто он готов треснуть по голове зонтом любого, кто отважился бы его поучать. Прокопий – счастливый владелец легкового автомобиля «Вартбург», но редко им пользуется, ибо врачи предписали ему пешие прогулки по свежему воздуху как лекарство от бессонницы.

Второй мужчина, справа от Прокопия Сапарева, – главный технолог завода Спиридон Хафезов. На вид он ни стар, ни молод, похож, скорее, на человека, приближающегося к сорока. Он на голову ниже Прокопия, но широкоплеч, а походка его по-офицерски тверда. У него тоже есть все основания ходить по-командирски и не терпеть, чтобы его обгоняли, ибо также считает себя весьма сведущим в металловедении и также, как Прокопий, прежде был научным сотрудником в том же Институте. Но в отличие от Прокопия он более сдержан, не размахивает по-хозяйски старомодными зонтами, что объясняется происхождением: Прокопий – выходец из состоятельной семьи, а отец и деды Спиридона были батраками и испольщиками.

Разница эта видна в одежде. Прокопий одевается стильно, хотя и немного старомодно, а Спиридон стремится к эффектности, но в стиле мелкого буржуа. Он носит спортивный плащ с погончиками, клетчатую кепку английского фасона и спортивную обувь на толстой каучуковой подошве. По внешнему виду он напоминает, скорее, тренера женской баскетбольной команды города Н., чем главного технолога важного завода, каким является ЗСС.

Но и как тренер он бы вызывал недоумение, причем основательное. Обычно тренер выбирает самый короткий и оптимальный путь к цели, а Спиридон поступает наоборот. Проще и быстрее всего он мог бы добраться до «Пьяных вишен», сев на автобус № 1 на остановке у заводских ворот и через пять минут сменив его на № 2 на центральной площади. Он же, вместо этого удобного и надежного маршрута, выбрал сомнительную дорогу через еще более сомнительное поле, причем в сумерки, когда каждую минуту серые тучи могли разразиться холодным осенним дождем.

Нам кажется, причины столь противоречивого поведения нужно искать не в психике нашего технолога, а в том обстоятельстве, что он живет на центральной площади и окна его прекрасной квартиры смотрят как раз на автобусную остановку, где пересекаются маршруты № 1 и № 2. Ожидая автобуса № 2, технолог рискует быть замеченным супругой, которой всего несколько минут назад сообщил, что неожиданное заседание дирекционного совета задержит его на работе как минимум часов до десяти вечера. Наученные горьким опытом, мужья прекрасно знают, какие семейные бури могут возникнуть в подобной ситуации. Ибо закон физики неумолим: данное тело не может находиться одновременно в двух различных местах!

Спиридон Хафезов очень уважал жену, тем более, что она работала следователем Н-ского окружного суда, и совсем не желал понапрасну с ней ссориться, тем более из-за какого-то там закона физики.

Поэтому он предпочел отправиться в ресторанчик «Пьяные вишни» напрямик через поле.

Третьим членом компании был инженер по электронике Димо Карадимов. Насколько начальник Прокопий выглядит мрачным, настолько Димо – приветливым. Его ясные голубые глаза распахнуты настежь и будто заставляют вас признать: что бы там ни было – дела идут хорошо и жизнь все же прекрасна. Он одного возраста с Прокопием, почти такого же роста, но лицом полнее и в плечах пошире. Димо пользуется большим успехом у женщин, что и послужило одной из причин, заставивших его выбрать именно эту дорогу в «Пьяные вишни». Если бы он сел на автобус или отправился пешком через город, то обязательно встретил бы парочку «подружек», которые за ним увязались бы. А в компании его строгого начальника не могло быть речи даже о половинке «подружки». В отношении женщин Прокопий Сапарев был неумолим и ни с одной из них не любил показываться в обществе.

Итак, холодным осенним вечером 24 октября трое видных мужчин, работавших на ЗСС, отправились через поле к ресторанчику «Пьяные вишни». Как мы уже объяснили, у каждого из них были свои причины, заставившие пренебречь удобствами, предлагаемыми асфальтированным шоссе, и выбрать разбитую темную дорогу.

Здесь часто упоминается ресторанчик «Пьяные вишни», и читатель может подумать, что трое мужчин или страстные любители выпить, или же что известный ресторан превратился в их любимый клуб. Но, по сути, ни то, ни другое не верно. Прокопий морщится от вина, пьет его через силу, ни о каком клубе не мечтает, да и не испытывает необходимости в веселых компаниях. Он копит деньги на кооперативную квартиру, пишет справочник по металловедению и строго выполняет предписания своего врача, который рекомендует ему ежевечерний шестикилометровый моцион, ранний отход ко сну, настои трав и вегетарианскую пищу. У Спиридона Хафезова жена – следователь, и этот факт сам по себе уже говорит о многом. Трудно предположить, чтобы супруг следователя попытался превратить «Пьяные вишни» в свой второй дом. Что же касается Димо Карадимова, второго холостяка этой компании, то мы решительно ошиблись бы, поставив знак равенства между его любовными похождениями и любовью к вину. Обычно Димо приглашал очередную подружку в шикарное кафе-мороженое «1 Мая», угощал пирожным и вермутом «Чио-Чио-Сан», а потом они шли «в гости» или, если позволяла погода, садились на его красный мотоцикл «Балкан» (360 см3) и отправлялись к ближайшим холмам, покрытым березовыми и сосновыми лесочками.

Ни один из троих мужчин не испытывал тяги к кабацкому разгулу, но все же довольно часто их можно было застать здесь вместе. Со стороны могло бы показаться, что к этому их толкают дружеские чувства – все же они были коллегами, работали в одном отделе, решали общие задачи. Посидят, поговорят о работе, сослуживцах и т. д. Но дружбы между ними не было. Прокопий глубоко верил в себя как одного из корифеев металловедения, но Спиридон считал себя еще большим знатоком, а Димо глубоко презирал обоих. Спиридон втайне негодовал на то, что руководство выдвинуло Сапарева в начальники отдела в то время, как сам он гораздо достойнее не только потому, что знает больше, но и потому, что был сыном бедняка, а Прокопий докторским сынком, т. е. принадлежал к одной из наиболее неустойчивых прослоек бывшего буржуазного общества. Димо их обоих считал в перспективе излишними людьми, ибо подобных им кибернетика в скором времени целиком заменит. На смену таким специалистам придут интегральные схемы и блоки памяти, не превышающие размером ногтя мизинца. Они были специалистами, обреченными историей, хотя и смотрели на него, кибернетика, как на инженера второго сорта.

– Димо, вычисли-ка вот это!

– Карадимов, найдите-ка оптимальное решение вот этого!

Он был для них просто «Димо»! К тому же фигурой Прокопий напоминал ему Дон Кихота, а Спиридон – Санчо Пансу. Желая рассмешить какую-нибудь из подружек, он имитировал одного или другого и всегда пожинал успех. Но, неизвестно почему, Дон Кихот вызывал у них сочувствие, хотя они и подсмеивались над ним, а Санчо – презрение. Димо же наоборот – больше презирал начальника, а со Спиридоном пытался интимничать.

Поэтому никакое особенное приятельство не объединяло этих мужчин и ошибся бы тот, кто решил, что их вечера в «Пьяных вишнях» были бог знает какими сердечными. Они молча выпивали по стакану вина, обменивались ничего не значащими словами и в конце концов вместе отправлялись к автобусу. Спиридон Хафезов всегда выходил, не доезжая одной остановки до площади, опасаясь, как бы жена не заметила, что он возвращается на автобусе № 2.

И все же: почему эти видные мужи проводили вместе так много времени в небезызвестном ресторанчике?

Ответ нужно искать в сомнительных слухах, вот уже два-три месяца ходивших вокруг их отдела.

Что же это были за слухи и в чем здесь дело?

* * *

Как мы уже отметили, Н-ский завод производил спецстали, отливки и детали, совокупность которых на промышленном лексиконе обозначается двумя ужасными словами: нестандартное оборудование. От этих слов просто першит в горле, но мы попытаемся дать им объяснение попроще. Используя некую спецсталь, одни заводы выпускают, скажем, хирургические скальпели, пилы, ланцеты и т. д. Другие же заводы, используя другие спецстали, производят те изделия, без которых солдат не может считаться бойцом. Рецепты стали, из которой делают скальпели и ланцеты, никто не прячет, но во всем мире формулы стали для военных целей хранятся в секрете. Ибо чего, например, стоит танк, состав брони которого известен противнику? Тот не мешкая придумает такие снаряды, которые без труда уничтожат подобный танк. По этой причине стали, используемые в военных целях, во всех странах хранятся под семью замками.

Три месяца назад в Министерство внутренних дел поступили сигналы об утечке информации с Н-ского завода. Она не имела особой важности, но это не могло не насторожить руководство министерства. Сегодня информация оказалась не особенно важной, но никому не дано знать, какой она окажется в следующий раз. На заводе нашлись болтуны, обменивающиеся мнением с посторонними, – значит, логично ожидать самого плохого.

Лично министр взял на заметку этот случай и, посоветовавшись с начальниками соответствующих отделов, распорядился направить в город Н. двух наиболее опытных работников – полковников Светломира Горанова и Аввакума Захова. Они прибыли в Н. с сотрудниками и необходимой техникой. Горанов поступил на завод экономистом (он имел подходящее образование), а Захов играл роль руководителя группы археологов, исследующих следы древнего поселения в прилегающем к заводу районе. Но еще до их прибытия местные органы милиции приняли некоторые необходимые меры. Вход и выход с завода находились под круглосуточным наблюдением, в производственные цеха можно было попасть, лишь предъявив специальный пропуск, а перед конструкторским отделом посменно дежурили два вахтера. Только у них был секретный ключ от помещения; они же его отпирали и запирали и в специальной книге отмечали, кто из сотрудников отдела остается после работы и когда его покидает. У турникетов центрального подъезда была смонтирована специальная аппаратура, безошибочно сигнализировавшая о попытке вынести с территории завода даже миниатюрный кусочек специальной стали. Даже если бы злоумышленник попытался спрятать под языком миллиметровую частицу стали, аппаратура все равно сработала бы, взревев сиреной. Были предприняты и другие меры безопасности, хотя наиболее серьезной из них оставалась доказанная благонадежность людей, работавших на заводе.

И все же две недели спустя после прибытия в Н. Горанова и Захова в министерство поступил новый тревожный сигнал об утечке информации, к счастью, и на сей раз незначительной. В Н. были направлены дополнительные люди и техника, а Светломиру Горанову и Аввакуму Захову сделано серьезное предупреждение.

Слухи об утечке информации с завода быстро дошли и до инженеров конструкторского отдела. Само собой разумеется, основные сомнения в случае расследования легли бы на них, ибо даже самый далекий от производственных процессов человек понимал, что никто иной, как конструкторы, определяли качество и вид стали. Они решали, сколько углерода, например, должен содержать тот или иной вид стали в зависимости от ее предназначения. Они составляли коктейли из марганца, кремния, вольфрама, ванадия, серы и т. д., предписывая, каков должен быть процент каждого из этих элементов в зависимости от вида стали. От них зависел также способ соединения составных частей коктейля с железом, и кроме того, именно они вычисляли предполагаемую прочность стали и т. д. Одним словом, это были люди, посвященные в секреты, а раз происходила утечка информации, то сомнение рано или поздно должно было пасть на их головы. Вокруг на первый взгляд ничего не изменилось, но сами они стали какими-то молчаливыми, их взгляды, встречаясь, выражали порой удивление, а порой и скрытую подозрительность. Когда руководство завода распорядилось, чтобы окончательную проверку сталей проводили они, а не группа экспериментаторов, конструкторы совершенно определенно почувствовали, что кольцо сомнений стягивается вокруг них. Тогда они стали держаться вместе (человек чувствует себя увереннее, ощущая плечо другого), ходить вместе («мы твердо уверены, что ни один из нас не замешан в этом деле!») и наведываться в «Пьяные вишни» (кто веселится, тот зла не таит, а мы только и знаем, что веселимся).

Так выглядела на первый взгляд жизнь троих мужчин, но что крылось за видимой стороной, что делал каждый из них, оставшись в одиночестве, – наверное, знал лишь тот, кому было дано служебное указание не выпускать их из виду ни на минуту.

* * *

Итак, трое видных мужчин с ЗСС направлялись через безлюдное и мрачное поле к славному кабачку «Пьяные вишни». Впереди шел начальник. Он энергично размахивал зонтом, а полы его широкого макинтоша трепал ветер, отчего и напоминали они черные крылья грачей, низко летавших над равниной. За ним следовали подчиненные – технолог Хафезов и специалист по электронно-вычислительной технике, программист Димо Карадимов.

В тот вечер поле выглядело особенно безлюдным. Вдоль дороги торчали оголившиеся ореховые деревья, цепляясь, казалось, верхушками за рваные края неба, низко нависшего над ними и кустарником. Дело шло к дождю, ветер угрюмо свистел в колючках будто по покойнику; трое молчаливых мужчин, торопливо шагавших безлюдным и диким полем, придавали этой картине еще больше грусти и, вместе с тем, тревоги.

В шесть часов одну минуту вахтер дядюшка Стамо запер за ними дверь, спрятал ключ и крикнул им вслед: «Спокойной ночи!» Еще через минуту они вышли с завода через черный ход.

Мы отмечаем время с такой точностью, потому что в нашем рассказе оно – как мы увидим далее – играет исключительно важную роль. Добавим также (опять-таки в связи с точным временем), что точно в 6 часов заканчивает работу первая смена, а в 7 заступает вторая. Конструкторский отдел работает в одну смену – с 9 утра до 6 вечера.

От завода до «Пьяных вишен», расположенных на западной окраине города, ровно полтора километра (шофера точно засекли это расстояние по спидометру). При хорошей погоде пройти его можно за пятнадцать-двадцать минут. В тот вечер трое инженеров конструкторского отдела вошли в ресторан ровно в шесть часов восемнадцать минут.

«Пьяные вишни» славятся не только своими винами и закусками, но и расположением своих залов. Их три: большой, средний и «уголок». В «уголке» всего три столика, в холодную погоду горит камин, на стенах висят охотничьи трофеи – оленьи рога, кабанья и волчья голова. Пол застлан пестрым половиком, у северной стены – лавка, покрытая родопским ковром. Большой зал посещают в основном врачи и артисты, т. к. рядом находятся окружная больница и городской драмтеатр. В праздничные дни сюда под вечер заглядывают охотники, утомленные дневными приключениями в живописных Н-ских окрестностях. Тогда помещение наполняется гулом голосов и смехом, между столиками разгуливают кабаны и волки, на полу играют в чехарду длинноухие зайцы, а в задымленном воздухе, насыщенном ароматом жаренного на углях мяса, поют перепелки, бьют крыльями перепуганные бекасы. И если мир животных здесь вымышленный, порожденный фантастическими россказнями охотников, то запах жареного мяса и винный дух самые настоящие, ибо раскаленная на огне решетка дымит в глубине зала, а бочка вина торжественно возвышается у стойки бара, могучая, с раздутым брюхом, напоминающая старого ненасытного бога Ваала.

Средний зал обставлен в соответствии с вкусами ответственных товарищей города Н, или, точнее, так, как представляет себе эти вкусы директор ресторана Трифон Конов. Посередине стоит длинный стол, будто предназначенный для заседаний; застлан он, правда, не зеленым сукном, а белой льняной скатертью. За этим столом раз-два в неделю заседают, так сказать, отцы города H, а также генеральный директор ЗСС и директор окружной больницы. Стулья здесь мягкие, сидеть на них удобно, а красные панели в полстены напоминают о мягком канцелярском уюте начальнических кабинетов. На стене висит в золоченой рамке портрет Карла Маркса.

– Здесь ли место этому портрету? – как-то возмутился директор окружной больницы, очень строгий человек с красными, будто обветренными руками.

– А почему бы и нет? – удивленно пожал круглыми плечами Трифон Конов и добавил: – Здесь очень подходящее место, потому что сверху он глядит, как народ ест, пьет и веселится. А ведь именно об этом говорится в его учении – народ должен жить в достатке и веселии!

Само собой разумеется, что после такого ответа строгому директору нечего было возразить, и вопрос о месте портрета больше не поднимался.

Частыми посетителями «уголка» были трое наших инженеров из конструкторского отдела. Иногда сюда заглядывали Аввакум и Светломир. Светломир обычно приходил с первым замом генерального директора, а Аввакум – с одним из своих бригадиров, которого ласково называл Алексием. Этот Алексий в действительности был нашим старым знакомым, бывшим лейтенантом Петровым. Мы – говорим «бывшим», потому что вот уже два года, как Петров получил звание капитана. Светломир держался с конструкторами официально и лишь изредка обменивался парой слов. Зато Аввакум как более компанейский человек скоро стал желанным гостем за их столом. Они радовались, когда Аввакум к ним подсаживался, потому что его жизнерадостность спасала их от скуки и угнетающих тревожных мыслей. Но относились они к Аввакуму по-разному. Самонадеянный и важный Прокопий неожиданно с любезной улыбкой стал величать его приятелем, а Димо Карадимов в душе возненавидел его, потому что Аввакум дважды утер ему нос при решении логических задач. Абсолютное безразличие проявлял к нему лишь Спиридон Хафезов. Он то ли не прислушивался к словам Аввакума, то ли прикидывался, что не прислушивается, чтобы не оказаться втянутым в разговор. Как-то Прокопий, обращаясь к Аввакуму, бросил в адрес Спиридона:

– Он раздумывает над тем, что отвечать следователю!

Спиридон на мгновенье побледнел, но тотчас ехидно улыбнулся и в свою очередь апеллировал к Аввакуму:

– Вы лучше его спросите, с чего это он ни к селу, ни к городу заговорил о следователях.

– Я имел в виду твоего следователя! – развел руками Прокопий. – Ты же счастливый обладатель домашнего следователя!

– А вы подсчитали, сколько раз он повторил слово «следователь»? – вновь обратился Спиридон к Аввакуму. И добавил: – Почему-то это слово не выходит у него из головы.

– Мне это слово произнести – все равно, что «добрый день» сказать, а ты шарахаешься от него, как черт от ладана! – презрительно усмехнулся Прокопий.

– А кто же из здесь присутствующих не вздрогнет, неожиданно услыхав, как ласково называют имя его жены? – весело рассмеялся Димо Карадимов. – Разве найдется такой смельчак?

Вот так Спиридон Хафезов впервые заговорил с Аввакумом.

Но они с Прокопием стали частыми посетителями кабачка, лишь когда по ЗСС поползли разные слухи и над конструкторским отделом стали сгущаться тучи. Первым же порог корчмы переступил Димо Карадимов еще два года назад. Вдвоем с дамой они посидели в «уголке», скромно поели, немного выпили и ни о чем серьезном не говорили. Но на следующий день сорока разнесла на хвосте по всему Н. новость, что молодой инженер и дочь одного из видных лиц города обручились. Дело дошло до того, что отец девушки позвонил Карадимову по телефону и сердито спросил, долго ли еще он собирается держать в тайне помолвку с его порядочной дочерью. Парню пришлось вновь привести девушку в «Пьяные вишни», но на сей раз в большой зал, и вызвать Трифона Конова, в чьем присутствии они в один голос заявили, что в прошлый раз в «уголке» говорили лишь о погоде и тому подобном, что никакой помолвки они не только не касались, но и в мыслях у них ничего подобного не было. Трифон Конов сказал, что и у него создалось подобное впечатление, и твердо пообещал положить конец данному недоразумению. Иначе человек, обладающий чувством ответственности, поступить не мог, поскольку и Димо, и девушка твердили одно и то же, только она говорила грустно, а молодой инженер сердито и категорически.

После того случая Димо Карадимов обходил «уголок» стороной. Он продолжал посещать кабачок, но всегда садился в большом зале. Там он подсаживался к охотникам, хотя сам не особенно смыслил в охоте. А в «уголок», пока дела на заводе не приняли такого оборота, не осмеливался заглядывать даже с приятелями – он стал ему отвратителен.

Так обстояли дела до того дня.

До вечера двадцать четвертого октября.

Трое конструкторов добрались до цели как раз вовремя, так как холодный ветер усилился, а реденький дождик неожиданно перешел в ливень. В «уголке» уже сидели посетители. За одним столиком расположились первый заместитель генерального директора со Светломиром Горановым, а за другим, развернув какой-то журнал, решал кроссворд Аввакум, лениво посасывая трубку и время от времени пуская кудрявые кольца голубоватого дыма. Конструкторы села за третий столик, находившийся ближе других к входу, и Прокопий сразу же пригласил Аввакума присоединиться к ним.

– Жаргонное словечко из семи букв, кончающееся на «а» и означающее место, где отбывают наказание? – спросил Аввакум.

– Кутузка, – снисходительно усмехнулся Димо. Аввакум заполнил клеточки кроссворда и довольно кивнул головой. Затем достал из бумажника две старинных серебряных монеты, потемневшие от времени и еще не очищенные от въевшихся пыли и окиси, и похвалился:

– Вот это я сегодня нашел на Сухой речке.

– Старое серебро! – заявил Прокопий, но не потянулся к монетам. – Бог знает, каких времен!

– И я уверен, что старые! – иронично скривился Димо.

– Македонские! Четвертый век до нашей эры, – промолвил Аввакум.

– Да, это не вчера, – сказал Прокопий. Аввакум вновь убрал монеты в бумажник.

– Два месяца работы – две серебряных монетки! – ехидно рассмеялся Димо. – Довольно низкая производительность труда. Или, как говорят в народе, гора родила мышь!

– Это не мышата, а медвежата! – похлопал Аввакум по бумажнику. – И не обычной породы, а редкой, исключительной!

– Что касается производительности труда, то ты, уважаемый, – обернулся начальник отдела к Димо Карадимову, – мягко говоря, мыслишь, как невежа. Каждый средне интеллигентный человек знает, что в археологии количество и стоимость найденного не играют никакой роли. В этой науке важны другие вещи. Уникальность и историческая ценность. Не так ли, друг? – усмехнулся он Аввакуму.

– Святая правда! Я готов хоть два года копать, лишь бы найти всего одну золотую монету времен Александра Великого! – ответил Аввакум.

– Эх, золото – совсем другое дело! – заявил Димо. Да и на рынке Александр Великий, наверное, высоко ценится. Ради такой монеты и я согласился бы день-другой в земле порыться.

– С удовольствием предоставлю вам лопату и кирку! – рассмеялся Аввакум.

Прокопий кашлянул, видимо, собираясь сказать что-то резкое в адрес Димо, но тут к нему подбежал официант и сообщил, что его зовут к телефону.

Прокопий потянулся к жилетному карману за часами – он носил карманные часы, – но Аввакум опередил его:

– Двадцать восемь минут седьмого! – подсказал он.

– Благодарю! – кивнул ему Прокопий, вставая из-за стола.

Он пошел к выходу нерешительно и как-то неохотно, будто направляясь в поликлинику, где ему предстояло рвать зуб.

– Странно! – сказал вслед ему Димо.

– И мне так кажется! – впервые подал голос Спиридон Хафезов.

– Значит, вы все же не онемели! – пошутил Аввакум.

– Не люблю пустых разговоров, – тихо огрызнулся Спиридон.

– Пустых не любите, а к умным не прислушиваетесь. Хорошо, – Аввакум наклонился к Хафезову: – Что же вам здесь кажется странным?

– Неожиданное исчезновение нашего шефа! – отозвался вместо него Димо. сидевший напротив. – А на вас это не произвело впечатления?

– Нет! – покачал головой Аввакум. – Я не настолько впечатлителен. Но, мне кажется, такое с каждым может случиться.

– Что именно?

– Вызов к телефону!

– Конечно! Только те, кому он нужен, должны заранее знать, где он находится!

– Еще бы! Мои друзья знают, что я в «Пьяных вишнях» и в любую минуту могут меня позвать. А разве ваша супруга, зная, что вы в «Пьяных вишнях», не позвонит при необходимости? – задал Аввакум вопрос Спиридону Хафезову.

– Ну что вы! – поднял руку Спиридон. – Моя жена, слава богу, не знает, что я в «Пьяных вишнях».

– Не знает? – удивился Аввакум.

В этот миг появился человек, которого Аввакум называл Алексием.

– Алексий, подсаживайся к нам! – позвал его Аввакум. – Имеется свободное местечко.

– Благодарю за внимание. Я сяду к камину погреться, – вежливо ответил Алексий. – На улице страшный ливень и собачий холод.

– Принеси-ка нам, приятель, еще по рюмке коньяку! – обратился Аввакум к официанту, накрывавшему стол заместителя генерального директора. – И ему тоже! – указал он головой на Алексия. Потом наклонился к Спиридону Хафезову и дружелюбным тоном продолжил прерванный диалог:

– Значит, вы живете двойной жизнью!

– Почему «двойной»? – дернулся Спиридон.

– Потому что у вас есть тайны от жены! Каждый, кто хоть что-то скрывает, ведет двойную жизнь!

– Браво! – впервые согласился с ним Димо. – У вас железная логика!

– Что за произвольные выводы!

– А чего вы обижаетесь? – спросил Аввакум.

– Обижаюсь?

– И даже тревожитесь!

– А вам-то что, пусть даже и тревожусь?

– Я просто шучу, товарищ Хафезов. Просто так, чтобы стало веселее. Простите.

– Археологам лучше оберегать собственные тайны, чем совать нос в чужие, – пробурчал Хафезов.

– Правильно! – поддержал его Димо, который неожиданно вспомнил, что они с Хафезовым все же коллеги.

– Значит, вы единым фронтом выступаете против меня. Что-то вроде заговора? – продолжал игру Аввакум. – Но почему, скажите, пожалуйста?

– Ну вот, сразу и заговор! – скривился Карадимов. – Это ж надо додуматься!

– Никакого единого фронта нет ни против вас, ни вообще! – холодно отрезал Спиридон. – На работе каждый сам за себя отвечает, а живет по собственному разумению! – повторил он, почему-то многозначительно глянув на коллегу, а не на Аввакума.

– Коллега Хафезов, что это ты заладил – по собственному, да по-собственному! Меня аж с души воротит! – поморщился Димо, нехорошо сверкнув глазами.

С соседнего столика отозвался заместитель генерального директора:

– Чего вы так горячитесь, товарищ Карадимов? Коньяк в голову ударил, что ли?

– Нет, вот из-за него, товарищ директор! – Димо ткнул пальцем в грудь Хафезову. – На него напала какая-то мания величия, все «сам» да «сам» решает, вот я и не выдержал!

– Он вообще в последнее время очень нервный! – пожал плечами Хафезов.

– Инженер Карадимов первый кавалер города Н. и, вполне понятно, иногда бывает неспокойным. Нужно понять и войти в его положение.

Димо глубоко вздохнул, скрестил руки на груди и промолвил:

– Благодарю за поддержку, товарищ директор! Обычно женатые мужчины ко мне симпатии не питают, сам не знаю почему, вот я и нуждаюсь больше, чем кто бы то ни было, в дружеской поддержке.

– С удовольствием поможем! – рассмеялся первый заместитель директора.

Аввакум улыбнулся этим словам, а первый заместитель директора продолжил свой серьезный разговор с соседом.

Вскоре в «уголок» вернулся Прокопий и еще с порога как-то виновато улыбнулся.

– Я задержался? – спросил он.

Аввакум взглянул на часы и ответил:

– Сейчас три минуты восьмого. Вы отсутствовали чуть больше получаса. Ничего! Садитесь, место не занято.

– Сначала погреюсь у камина, а то слегка продрог. На улице дождь просто ледяной, похоже, вот-вот готов пойти снег.

Он стал у решетки камина и протянул руки к огню. На противоположную стену легла причудливо изломанная тень его высокой фигуры. Казалось, это тень не человека, а неведомого безголового дьявола из сказок.

Спустя пять минут в «уголок» бурей ворвался вахтер конструкторского отдела дядюшка Стамо, мокрый с головы до пят, в кожаной куртке и сапогах военного образца. Был он старшиной-сверхсрочником в Н-ском артиллерийском полку, но по болезни ему пришлось уйти на пенсию. Войдя, Стамо козырнул первому заму генерального директора, потом бросился к Прокопию.

– Ключ! – срывающимся голосом выкрикнул он и протянул руку.

Прокопий слегка побледнел, но сохранил спокойствие и, помолчав несколько секунд, учтиво спросил:

– Какой ключ вам нужен?

Теперь уже побледнел дядюшка Стамо. Он раскрыл рот, будто его кто-то душил, и рука его бессильно опустилась.

– Как это «какой ключ»? Ключ от отдела, который я вам дал полчаса назад, чтобы вы туда вошли!

– У тебя все дома? – с сомнением покачал головой Прокопий. – Если полчаса назад я был на заводе, то как бы я уже сейчас оказался здесь? У меня что, крылья за спиной?

– Не шутите, товарищ Сапарев! – повысил голос бывший старшина.

– Отстань от меня, не то придется вызвать тебе «скорую помощь»! – вскипел Прокопий. – Псих!

Дядюшка Стамо отступил на шаг и обвел всех присутствующих испуганным взглядом, исполненным горечи и боли.

В это время Алексия уже не было в помещении. На его месте сидел Аввакум.

Встретив взгляд директорского зама, вахтер кашлянул и промолвил:

– Товарищ директор, скажите ему, пусть отдаст ключ! Зачем так шутить?!

– Погоди-ка! – первый заместитель директора внимательно на него глянул. – Почему же вы не потребовали у него ключа вовремя, на заводе, а пришли за ним аж сюда?

– Потому, товарищ директор, что, когда я вернулся, его уже не было, он ушел.

– А вы куда ходили? Почему оставили его одного?

– Так ведь он мне сказал: «Мне необходимо здесь кое-что посмотреть. Я поработаю минут двадцать, а ты сходи пока в буфет, принеси мне чашку кофе и два бутерброда. Я закроюсь на ключ!» Когда я все принес, его уже не было!

– А ключ?

– Ключа не было ни на конторке, ни в дверях. Он унес его с собой!

– Что ты выдумываешь, негодяй! – сжал кулаки Прокопий, грозно подступая к дядюшке Стамо. – Посмотри мне в глаза!

– Я и так смотрю!

– Я приходил к тебе полчаса назад?

– Да.

– Ты уверен?

– Могу поклясться отцом и матерью!

– Лжец! – крикнул Прокопий. Он размахнулся, и на весь «уголок» прозвучала звонкая пощечина. Казалось, будто переломилась сухая доска.

Бывший старшина даже не шелохнулся, он только смотрел на Сапарева, выпучив глаза. Так он простоял секунд пятнадцать, а потом тяжело упал на пол, как подрубленное дерево. Голова его во время падения ударилась о край стола, рюмки подпрыгнули, но перевернулась только одна, та, из которой пил Спиридон. Желтая струйка потекла по столу, и несколько капель упало на лицо вахтера.

В этот момент как по заказу в дверях появилось несколько милиционеров во главе с лейтенантом. Они будто ожидали где-то вблизи, пока начнется ссора между Прокопием и вахтером, чтобы вмешаться в самый критический момент, и все же немного опоздали. За спинами милиционеров маячила высокая фигура Алексия. Аввакум, встретившись с ним взглядом, слегка улыбнулся одними глазами, а Алексий в ответ чуть заметно кивнул головой.

Когда дядюшку Стамо повезли в окружную больницу, в двух шагах за садиком позади ресторана, лейтенант спросил Прокопия:

– Что произошло между вами?

– Он его ударил! – сердито ответил Спиридон Хафезов, хотя лейтенант обратился не к нему, а к Прокопию.

– Ну, влепил я ему пощечину, – подтвердил тот и бросил на Хафезова такой пылающий взгляд, что его коллега потупился и уставился в землю.

– Верно, инженер Сапарев ударил вахтера, – важно отозвался первый заместитель директора. – Но я утверждаю, что от такого удара не упал бы и ребенок, не то что взрослый и крепкий человек, как наш вахтер. Ему, наверное, стало дурно от волнения.

– Об этом будут судить врачи, подождем их заключения, – ответил лейтенант.

– Жалею, что так вышло. – Прокопий взглянул на первого заместителя директора и, потупившись, умолк. – Но, согласитесь, я не мог поступить иначе. Что он из меня дурака строил!

– Простите, – улыбнулся с другой стороны стола Димо Карадимов, – но я и раньше ставил вам на вид, что в своем длинном плаще и зонтиком времен первой мировой войны вид у вас действительно чудаковатый.

– Так, так, – отозвался Спиридон Хафезов, к которому вновь вернулось присутствие духа.

– У вас будет достаточно времени для объяснений и уточнений, – перешел на серьезный деловой тон лейтенант. – Всех присутствующих, за исключением товарища заместителя генерального директора, прошу пройти в управление для дачи показаний и оформления протокола!

– Но я ведь уже дал свои объяснения! – на лице Хафезова проступило отчаяние. – Зачем терять время?

– Не волнуйтесь, товарищ Хафезов! – махнул рукой первый заместитель директора. – Я сообщу вашей жене о случившемся, чтобы она не беспокоилась.

– Вот так дела! – Вздохнул Хафезов. – И все из-за вас…

Он взглянул на Прокопия с нескрываемой ненавистью.

– Полно, полно, товарищ Хафезов, неужели в данном случае вы чувствуете себя hors concours?[1] – ехидно спросил его Прокопий.

В управлении милиции Алексия сразу же освободили, так как он не присутствовал при «происшествии».

Аввакума также освободили, записав несколько строчек его показаний. В приемной следователя остались трое инженеров конструкторского отдела – Сапарев, Хафезов и Карадимов. В комнате по соседству в приемной ждали своего вызова еще двое: вахтер центрального заводского подъезда и вахтер конструкторского цеха.

Капитан Петров («Алексий») и Аввакум не ушли, через дверь, выводившую на соседнюю улицу, они поднялись на третий этаж, где находилась комната, оборудованная телевизионной аппаратурой. Там их уже ждал следователь милиции майор Иван Иванов и «экономист», полковник Светломир Горанов. Последний был моложе Аввакума года на три-четыре, он считал себя представителем нового поколения. Одевался он с протокольной элегантностью, всегда хранил подчеркнуто деловое выражение лица, а в его голубовато-серых глазах сквозили самоуверенность и даже некоторая надменность. Когда Аввакум и капитан Петров вошли в комнату, Горанов официально кивнул Петрову («разрешаю присутствовать»), а Аввакуму подал руку.

– Поздравляю, у вас хороший помощник! – он кинул взгляд в сторону Петрова. – Я заметил, как вы подали ему знак выйти, но не предполагал, что он так быстро выполнит ваше задание!

– Задание? – переспросил Аввакум.

– Ведь вы поручили ему вызвать милицию, не так ли?

– О, я поручил ему еще три вещи! – улыбнулся Аввакум. – Во-первых… впрочем, докладывайте, капитан Петров, а то я могу перепутать, что было первым, а что – вторым и третьим!

Пока они разговаривали, следователь разлил в чашки кофе, который как раз вскипел на маленькой плитке, и жестом пригласил их угощаться.

– Во-первых, – начал капитан Петров, – вы приказали немедленно поставить охрану у дверей конструкторского отдела. Во-вторых – сразу же вызвать группу дактилоскопистов для снятия отпечатков на полу и возле сейфа отдела. В-третьих – доставить в милицию двоих вахтеров: с главного подъезда и с входа в то здание, где находится конструкторский отдел. И, в-четвертых, – как можно скорее отправить в «Пьяные вишни» лейтенанта с группой милиционеров. Я сообщил, что буду ждать лейтенанта у садовой калитки, откуда можно войти прямо в «уголок».

– Все мне предельно ясно! – махнул рукой полковник Горанов. – Вы передали свои распоряжения по радиотелефону, связанному с оперативным штабом вашей группы, который помещается здесь, в здании милиции… Гм, где, между прочим, находится и штаб моей группы. Короче говоря, – он повернулся к Аввакуму, – вдвоем со своим помощником вы сделали то, что мог бы сделать и я один, имея с собой портативный компьютер. Желтая кнопка моего компьютера включает специальное звуковое устройство, которое подает сигнал, подобный трем тире по азбуке Морзе. Этот сигнал означает «грабеж», и бригада, получив его, должна принять оперативные меры – такие, как при настоящем грабеже. Их, кстати, перечислил капитан Петров: вызов дактилоскопистов, выставление охраны и так дальше. Разумеется, бригада знает, что данный сигнал «грабеж» касается конструкторского отдела ЗСС. Поэтому все, что вы проделали сегодня вечером вдвоем, я мог бы сделать и без помощников, нажав желтую кнопку.

– О, если б я знал, что вы это сделаете, то есть, что вы готовы нажать вашу волшебную желтую кнопку, я не гонял бы своего помощника, честное слово! – улыбнулся Аввакум. – На улице такой ужасный дождь! – Он прислушался. – Смотрите-ка, все еще не перестает!

– М-да, но у меня не было с собой компьютера! – покраснел Горанов.

– Жалко! – вздохнул Аввакум.

– И потом… из-за моего болтливого собеседника я не мог внимательно следить за всем, что происходит.

– Да, конечно! – пожал плечами Аввакум.

– У меня только один вопрос, – сказал Горанов. – Откуда вы знали, что между этими двумя людьми вспыхнет ссора и потребуется вмешательство милиции? А если бы между ними ничего не произошло, то как бы вы объяснили появление лейтенанта с милиционерами?

– Ссора была неминуема! – сказал Аввакум. – Абсолютно неминуема. Если сцепились сверхчувствительный, вспыльчивый человек и честолюбивый гипертоник – скандала не избежать! Я достаточно хорошо изучил характер инженера Сапарева, на что он способен, если его вывести из равновесия. А в медицинской справке, приложенной к личному делу бывшего старшины, черным по белому написано, что он страдает гипертонией.

– Да, гм! – согласился Горанов и вдруг забеспокоился. Потом встал с места и стал озираться в поисках своего плаща.

Майор Иванов молча подал ему плащ.

– Вы уже уходите? – удивился Аввакум.

– Это ваш день и вполне естественно, чтобы вы его и закончили. – Он взглянул на часы и слабо усмехнулся. – Еще нет и двенадцати! – И, уже одеваясь, добавил: – Я уверен, что первую скрипку здесь играет Прокопий Сапарев. Теперь остается установить, помогали ли ему двое остальных и если да – то насколько. Короче говоря, дело приближается к развязке, а так как вы вложили в него много сил, то я предложил бы вам самому довести его до конца. Вы согласен?

Горанов уже стоял у дверей, готовый выйти, а Аввакум молча сидел в кресле. Он достал трубку, набил ее табаком и, лишь выпустив несколько колец дыма, довольно улыбнулся.

– А теперь мне хотелось бы поделиться с вами кое-какими мыслями. Во-первых, если вам неохота работать, можете идти! Во-вторых, в нашем деле никто не имеет права самовольно освобождать себя от обязанностей. В-третьих, я вовсе не уверен, что Прокопий Сапарев здесь играет первую скрипку, как вы выразились, по той простой причине, что пока нет никаких доказательств его вины. Я его даже не допрашивал!

– Вы разговариваете со мной, как когда-то великие детективы разговаривали со своими помощниками! – пожал плечами полковник Горанов и снисходительно усмехнулся. – Как хотите, товарищ Захов! Я дал вам возможность прибавить еще одну жемчужину к венцу ваших успехов, к тому же из дружеских побуждений, но вы отвергаете мою помощь. Что ж, я не набиваюсь! Во всяком случае, когда я приближусь к пенсионному возрасту, то буду проявлять несравненно больше терпения, чем вы! Ибо одна небольшая ошибка в состоянии перечеркнуть сто блестящих побед!

– Благодарю за добрые чувства ко мне, завтрашнему пенсионеру! – театрально приложил руку к сердцу Аввакум и почтительно поклонился. Потом на его лице вместо театральной маски появилось обычное деловое выражение. – Приступим к делу, товарищ Иванов? – обратился он к следователю.

– Приступайте, а я завтра ознакомлюсь со стенограммами, – безразлично промолвил Горанов, но так как никто не отозвался на его слова, спросил следователя:

– Вы будете готовы к обеду?

– Надеюсь, – уклончиво ответил майор.

– Не надейтесь, а выполняйте свои обязанности, – строго бросил полковник, откашлялся и быстро вышел.

Когда его четкие шаги затихли в коридоре, Аввакум вновь пустил красивое колечко дыма, немного полюбовался им, а затем обратился к следователю: – Я попросил бы вас наибольшее внимание обратить на то, где находился Прокопий Сапарев с шести часов двадцати восьми минут, когда он вышел из ресторана, до семи часов трех минут, когда он вернулся.

– Учтите, что он вернулся почти совсем сухой, хотя ливень начался до того, как он вышел, – добавил капитан Петров.

– Обязательно учту, – кивнул майор Иванов.

– Вы хорошо разбираетесь в таких делах, постарайтесь найти еще какую-нибудь важную ниточку, – дружелюбно улыбнулся ему Аввакум. – И очень вас прошу – без предубеждений! Пока виновных нет! Понимаете?

* * *

Капитан Петров выключил верхний свет, и на телеэкране появился кабинет следователя со столом, повернутым к «зрителям». За столом сидел майор Иванов, аккуратный, тщательно причесанный, с внимательным взглядом темно-карих глаз, с хорошо очерченным красивым ртом и острым, чуть выдающимся подбородком. Справа от него в удобном кожаном кресле сидел инженер Прокопий Сапарев. Его мрачное мефистофельское лицо казалось еще мрачным и вытянувшимся, а задумчивые темно-серые глаза блестели, как полированные; их зрачки неприятно мерцали. Длинные волосы были спутаны, а одна густая прядь закрывала все правое ухо.

– Закурите? – майор Иванов протянул ему портсигар.

– Благодарю! – ответил Прокопий. – Вы очень любезны, но, если позволите, закурю свои.

– Как хотите. Прошу, вот спички. Итак, в котором часу вы вышли с завода?

– Весь я уже говорил, черт побери, – в две минуты седьмого. Прошу вас запротоколировать это, чтобы не повторять потом одно и то же по нескольку раз.

– В шесть часов две минуты вы направились в ресторан, а в шесть часов восемнадцать минут вы пришли туда, потратив на дорогу полем шестнадцать минут.

– Ну и что?

– Вы пригласили коллег, или они сами присоединились к вам?

– Ни то, ни другое. Мы так и пошли, все вместе.

– Договорившись предварительно?

– По привычке. С некоторого времени мы ходим туда вместе.

– Вы могли бы сказать с какого?

– Ну, этого я в календаре не отмечал, черт побери!

– А может все-таки вспомните?

– Ну, скажем, уже месяц или полтора, если это вас так интересует.

– Когда вы вышли с завода, дождь уже начался?

– Нет, только собирался. Он захватил нас перед самым рестораном.

– Вы говорите, что начали ходить туда месяц или полтора назад. Кому же из вас троих пришла в голову эта идея? Может быть, вам?

– Наверняка мне.

– А почему вы выбрали именно этот ресторан?

– Может, потому, что он ближе других.

– Когда вы впервые посетили его?

– Два года назад, когда меня назначили начальником конструкторского отдела.

– А потом вы не посещали его вплоть до прошлого или позапрошлого месяца?

– Не посещал, черт возьми!

– Что это вы без конца чертыхаетесь?

– Потому что вы допрашиваете меня, как подозреваемого неизвестно в чем.

– В чем же я вас подозреваю?

– Откуда ж мне знать?

– Успокойтесь, гражданин Сапарев. Я вас нив чем не подозреваю. Значит, вы стали посещать ресторан месяц или полтора назад. Ну, хорошо. Что же вдруг произошло в вашей жизни, что вас вдруг так потянуло в ресторан?

– Ничего особенного не произошло. Моя жизнь пряма, как струна.

– И все же? То не ходили в ресторан, а то вдруг зачастили. Почему же?

– Я холостяк. Надо же куда-то ходить.

– Разумеется. А куда раньше ходили?

Молчание. По агрессивному лицу Прокопия пробежала тень смущения. Как будто самоуверенный студент явился на экзамен к профессору, который неожиданно задал ему каверзный вопрос.

– Иногда гулял за городом, часто просто возвращался домой. Случалось, ходил в кино.

– Просто возвращались домой, говорите? Мне кажется немного странным, чтобы молодой человек так рано просто возвращался домой. Что же вы потом делали? Читали?

– Да нет, я не особый любитель чтения. Играл в домино с хозяйкой, точнее, с ее дочерью.

– С дочерью?

– Она почти совсем слепа.

– А как же она играет?

– На ощупь.

– Вот как! А где вам больше всего нравится гулять за городом?

– Чаще всего я гулял дорогой, которая идет на юг, к виноградникам.

– Родопской дорогой? Прокопий утвердительно кивнул.

– Но нельзя же бесконечно только играть в домино, пусть даже с незрячей девушкой! А чем вы еще занимались?

– Чего это вы роетесь в моей частной жизни, черт возьми? Она вас настолько интересует?

– Представьте себе, интересует!

– Если бы вы позволили себе допрашивать меня подобным образом не в этой комнате, не в этом учреждении, которое я в целом уважаю, я огрел бы вас зонтом по голове. Честное слово!

– Но сейчас вы находитесь не где-нибудь, а именно в уважаемом вами учреждении, в моем служебном кабинете, поэтому прошу вас отвечать на мои вопросы. Не занимаетесь ли вы научной работой в свободное время?

– А вы откуда знаете?

– Просто предполагаю!

– Ну, меня интересуют некоторые вопросы!

– Например?

– Вы не специалист и не поймете.

– И все же.

– Я не обязан делиться своими творческими тайнами ни с кем. Даже с вами!

– Но вы вдруг стали посещать ресторан. Как это случилось?

Молчание.

– Прошу отвечать!

– Мне не хотелось бы больше говорить на эту тему, гражданин следователь. Всё, что я мог сказать по этому поводу, я уже сказал. Тут мне нечего больше добавить.

– Почему вы так неожиданно выскочили из ресторана?

– Я не выскочил неожиданно, меня вызвали к телефону.

– Кто вызвал?

– Один человек.

– Кто именно?

– Это мое личное дело.

– Где живет этот человек?

– Не знаю.

– Значит, этот человек не из нашего города?

– Я не расспрашивал. Не имею наклонностей сыщика.

– А куда вы отправились, покинув ресторан?

– Сел на автобус и сошел на первой остановке.

– А потом?

– Потом? Никуда. Оставался на остановке и разговаривал с человеком, который мне позвонил.

– Где вы разговаривали?

– На улице.

– Не похоже, что вы разговаривали на улице. Вы вернулись в ресторан в сухой или почти сухой одежде, а на улице дождь лил, как из ведра.

– Мы зашли в подъезд. Это вас устраивает?

– Сколько времени вы разговаривали с этим человеком?

– Минут пять.

– А еще куда-нибудь ходили?

– Не ходил. Вернулся назад в ресторан.

– Не может быть! Не хватает около двадцати минут.

Молчание. На лице Прокопия читается неописуемая досада.

– Может, и не хватает. Я не подсчитывал.

– Это не ответ, гражданин Сапарев. Даже неграмотный человек понимает, что три плюс три, плюс пять не равняется тридцати пяти.

– Ну и что? – Прокопий наклонился к следователю и подчеркнуто нахально повторил: – Ну и что с того, что не равняется тридцати пяти?

– Три минуты на дорогу до первой остановки и три минуты на дорогу обратно составляют шесть минут. На остановке, как вы утверждаете, разговор продолжался пять минут. Ну, хорошо. Все это составляет одиннадцать минут. Вы вышли в двадцать восемь минут седьмого и вернулись в семь ноль три, значит, вас не было тридцать пять минут. Вы даете отчет об одиннадцати минутах, а что же вы делали остальные двадцать четыре минуты? Вот что меня интересует! И со всей серьезностью прошу вас не уходить от ответа. Я слушаю!

– Может быть, я разговаривал со своим знакомым не пять, а двадцать минут. Когда разговор интересный, не замечаешь, как летит время.

– Послушайте, гражданин Сапарев, неужели вы не понимаете, что в ваших интересах достоверно доказать, назвав имена свидетелей, как и где вы провели время с двадцати восьми минут седьмого до трех минут восьмого?

– Ей-богу, не понимаю.

– Или притворяетесь, что не понимаете?

– Вместо того, чтобы задавать загадки, может, вы бы лучше мне объяснили?

– Если вы, гражданин Сапарев, не докажете при помощи свидетелей, где вы находились с шести двадцати восьми до семи ноль трех, то показания вахтера Стамо могут для вас оказаться роковыми! Понятно?

– Только не пугайте меня, прошу! Как так – окажутся роковыми? Скажем, мне что-то пришло в голову, и я после работы заглянул в отдел кое-что проверить. Неужели за это тянут на виселицу? Или, например, забыл отдать ключ вахтеру – разве за это сажают в тюрьму?

– А что, если это посещение отдела совпадает, например, с утечкой информации?

На сей раз молчание затянулось. На самоуверенного Прокопия будто вылили ушат холодной воды. Его лицо потеряло всю надменность, а глаза – серый блеск. Мефистофель увял, вспомнив, что он изгнан из рая и что последняя битва с богом закончилась не в его пользу.

– В отделе я не был и ни о каких справках не вспоминал! – сказал Сапарев. Он желчно улыбнулся и заговорил, но уже совсем не тем воинственным тоном, каким всего минуту назад спрашивал: «Неужели за это тянут на виселицу?» Прокопий промолвил: – Если бы вне стен этого учреждения вы даже просто намекнули мне, что я могу быть причастным к какой-то утечке информации, поверьте, клянусь памятью предков, я бы непременно трахнул вас по голове своим старым, но еще крепким зонтом!

– Не клянитесь, это совсем не поможет делу, а лучше подробно расскажите, куда вы ходили и что вы делали с шести двадцати восьми до трех минут восьмого. Я вас слушаю.

– Сел на автобус, сошел на первой остановке и там разговаривал с одним человеком около двадцати шести минут.

– Где разговаривали?

– Под моим зонтом. Это английский зонт, под ним могут укрыться от дождя даже трое.

– Но вы недавно говорили, что с тем человеком вы разговаривали не под дождем, а в подъезде.

– Я ошибся! Вы так прижали меня своими минутами! Мы разговаривали под моим английским зонтом!

Реплика зрителя:

– Его зонт был совершенно сухим! – шепнул на ухо Аввакуму капитан Петров. – Я специально проверил. Он лжет.

Аввакум поднял трубку телефона:

– Иванов, скажите ему, что он лжет! Зонт был абсолютно сух.

Продолжение допроса:

– Вы меня вводите в заблуждение, гражданин Сапарев, ваш зонт оставался абсолютно сухим. Вы его вообще не раскрывали сегодня вечером.

Пауза. Лицо Сапарева вытягивается на глазах. Задумчивое и печальное, оно стало напоминать маску трагического актера. Он заговорил еще тише, но не сдавался.

– Какое, черт возьми, имеет значение, где мы разговаривали? Под зонтом или в подъезде?

– Если вы не назовете имени того человека и места, где вы разговаривали, вы целиком ставите под сомнение свое утверждение о том, что, выйдя из ресторана и сев в автобус, сошли на первой остановке автобуса № 2. Можно предположить, например, что вы поехали дальше и на № 1 доехали до завода. Можно предположить еще много других вещей.

Майор Иванов нажал кнопку звонка и приказал привести обоих вахтеров. На экране появились фигуры двух мужчин в форме, напоминавшей железнодорожную. Майор Иванов вновь позвонил и распорядился принести плащ, шляпу и зонт инженера Прокопия Сапарева.

Когда инженер надел плащ и шляпу, майор Иванов спросил высокого худощавого мужчину, стоявшего ближе к двери:

– У какого подъезда вы дежурите?

– У центрального, товарищ майор.

– Вы видели этого человека между шестью тридцатью и семью часами?

– Так это ж инженер Прокопий Сапарев!

– Проходил мимо вас инженер Сапарев между шестью тридцатью и семью часами?

– Нет, товарищ следователь. В это время я его не видел. Он не проходил мимо меня.

Майор Иванов обратился к другому вахтеру:

– А вы у какого подъезда дежурите?

– У подъезда «Б», товарищ следователь. Он ведет к конструкторскому отделу и его цеху.

– Вы видели инженера Сапарева между шестью тридцатью и семью часами?

– Как же не видел! Он вновь вернулся в отдел в шесть сорок три. Дождь уже лил как из ведра. Он махнул мне рукой и даже улыбнулся. Мол, вот, нужно опять возвращаться, что поделаешь!

– Гм, – угрожающе покачал головой инженер Сапарев, резко стукнув зонтом о пол.

– Только он был без зонта! – пожал плечами вахтер.

– Вы уверены?

– А чего мне сомневаться? Он был без зонта.

– Вы заметили, откуда шел инженер? Со стороны центрального подъезда или черного хода?

– Я был внутри, в вестибюле, товарищ следователь. Спрятался от дождя. Поэтому и не заметил, с какой стороны показался товарищ инженер.

– А в котором часу инженер ушел?

– Без десяти семь, товарищ следователь. Он находился наверху минут пять или десять, не больше. А время я запомнил точно, потому что в холле висят электрические часы. Я часто на них посматривал, потому что в семь нужно было запирать черный ход.

– Погодите, – перебил его следователь. – А разве у черного хода нет своего вахтера?

– Есть, но уже второй день он болен и я его замещаю. Мой подъезд «Б» находится в пяти шагах от черного хода, которым пользуются, можно сказать, в основном шоферы.

Майор Иванов кивнул обоим вахтерам.

– Благодарю вас, товарищи. Теперь зайдите в канцелярию, напишите свои показания, подпишитесь и можете быть свободны. Вот вам пропуски.

Когда вахтеры вышли, он обратился к Сапареву:

– Выйдите в соседнюю комнату и подождите, пока я вас снова не вызову. Тем временем получите у дежурного бумагу, садитесь и точно опишите, как вы провели время с шести часов двадцати восьми минут до трех минут восьмого.

Он нажал кнопку звонка и приказал милиционеру:

– Инженера Спиридона Хафезова!

На экране появилась полноватая фигура инженера в костюме спортивного покроя в мелкую черно-белую клеточку, в ярко-красном галстуке и с красным же платочком, выглядывавшим из нагрудного кармашка пиджака. Его лицо потемнело от незаслуженной обиды, в зеленовато-карих глазах читалась тревога, они походили на перепуганные мышиные мордочки.

– Входите, товарищ Хафезов. Садитесь! – любезно пригласил его майор Иванов, но не вставая с места и не подавая руки. – Устали?

– Ох, – приложил к сердцу руку Хафезов. – С вами-то мы разберемся, но вот как мне быть с вашим коллегой – товарищем Хафезовой – просто ума не приложу!

– Моя супруга не следователь, она работает на почте, – улыбнулся майор Иванов, – но и мне порой приходится чувствовать себя не совсем уютно, когда вечером она начинает расспрашивать, где я задержался и почему. Потому я вам сочувствую, но ничего не поделаешь. Вы все вместе решили отправиться в ресторан, или кто-то один, как говорится, был заводилой?

– Как мне кажется, товарищ Сапарев был инициатором.

– Вы уверены?

– Почти.

– С какого времени вы стали посещать этот ресторан?

– По-моему, с недавнего.

– Кто первый покинул отдел сегодня вечером?

– Кажется, я.

– А кто ушел последним?

– Обычно последним уходит товарищ Сапарев.

– И он запирает сейф?

– Он.

– А сегодня что-нибудь особенное находилось в сейфе?

– Как вам сказать…

– Говорите.

– Один документ…

– Что за документ? Откуда?

– Из одной братской страны, с которой мы кооперируемся в совместном выпуске спецсталей. Документ содержит химический состав стали и объяснения, касающиеся технологии ее производства. Двадцать страниц чертежей и текст!

– Данный документ мог бы заинтересовать иностранную разведку?

– Наверняка!

Хафезов неожиданно горбится, всем своим видом демонстрируя, что он встревожен.

– Что вас смущает, товарищ Хафезов?

– Знаете ли, товарищ следователь, я подписал обязательство нигде не говорить на эту тему.

– Со мной, в этом кабинете, можно говорить обо всем. Когда вы получили этот документ?

– Этот документ в отдел принес лично генеральный директор. Мы все трое расписались в получении данного документа под таким-то кодовым названием. Кроме нас троих и генерального директора никто в Болгарии не знает о его существовании.

– Почему же вы держите такой ценный документ у себя в сейфе? Разве у генерального директора нет более надежного для подобных случаев?

– Разумеется, у генерального директора имеется спецсейф, товарищ следователь, и в нем хранятся самые важные документы. Когда даже кому-нибудь из нас необходимо просмотреть какой-то из них или что-то уточнить, генеральный директор сам открывает сейф и передает из рук в руки документ тому, кому он нужен. А если документ необходимо принести в отдел, то в дороге туда и обратно его сопровождают два милиционера. Так мы должны были поступить и сегодня, но генерального директора в это время куда-то вызвали по неотложному делу, вот и пришлось запереть документ в сейф нашего отдела.

– А вам не пришло в голову, что один из вас может остаться в отделе, а двое других – отправиться на поиски генерального директора?

– Одному из нас остаться в отделе? Да что вы говорите! Какой дурак отважится на подобный риск? Ведь стоит впоследствии обнаружиться утечке информации из упомянутого документа – и подозрение пало бы прежде всего на этого самоотверженного дурака!

– И поэтому ради собственного святого спокойствия вы посчитали за лучшее отправиться в ресторан?

– Это было деловое предложение, в кои века раз высказанное нашим начальником. В сложных ситуациях решает начальник, а подчиненные слушаются.

– А здесь он предложил, и по той или иной причине предложение вам пришлось по душе.

– Что вы этим хотите сказать, товарищ следователь?

– Неужели вы не знаете от уважаемой коллеги Хафезовой даже того, что следователю вопросов не задают? Вы свободны, товарищ Хафезов. Вот ваш пропуск!

Экран как будто прояснился. Это в кабинет следователя вошел Димо Карадимов. Было видно, что он старается напустить на себя серьезность, как того требовала важность момента, но глаза его смеялись, а все лицо как бы говорило: «Какого черта вы здесь киснете, дорогой следователь, а не живете, как все, в свое удовольствие?!»

– Вы сами решили отправиться в «Пьяные вишни», или кто-нибудь вас пригласил?

– И то, и другое! И у самого возникло такое желание, а тут и начальник предложил.

– Не заметили ли вы по дороге в ресторан, чтобы что-нибудь смущало покой вашего начальника?

– Кто его знает. Сей особый индивид всегда казался мне чуть странным. И сегодня он мне казался как бы не в своей тарелке.

– Чем же именно?

– Курил больше обычного, вздыхал, часто покачивал головой.

– А как вы считаете – почему?

– Наверно, что-то его мучает. Я, например, почему не вздыхаю?

– А что, точнее, содержит секретный документ, полученный сегодня после обеда?

– Химические формулы, температурные режимы, дифференциальные уравнения, описывающие оптимальные условия и т. д.

– А почему вы не остались в отделе, чтобы лично охранять документ?

– С удовольствием остался бы, но никто не распорядился. На сегодняшний вечер у меня не было никаких дел, никуда меня не приглашали и, разумеется, я мог бы остаться!

– А кто должен был распорядиться?

– Инженер Сапарев, кто же еще!

– А вы почему ему не подсказали?

– Я же уже вам говорил, что он не как все, мог обидеться. Он ведь болезненно честолюбив!

Молчание.

– Благодарю, товарищ Карадимов. Вот ваш пропуск. Спокойной ночи.

* * *

Майор Иванов вздрогнул, войдя в аппаратную. Телевизионная аппаратура уже не работала, но Аввакум еще не включил света, и в могильной темноте чуть заметно светился красный огонек его трубки. Но вот он щелкнул выключателем, и в тот же миг резко подал голос радиотелефон. Звонил капитан Петров, которого Аввакум пятнадцать минут назад послал на завод. Поговорив с ним полминуты, не более, Аввакум обратился к майору, который уже взялся за приготовление кофе:

– Капитан Петров сообщил, что обнаружил сейф конструкторского отдела незапертым.

– Незапертым?!

– Он приказал сделать новые снимки и снять отпечатки с ручки сейфа и вокруг него, да только после драки кулаками не машут!

– А документ!

– Документ на месте, и Петров снял отпечатки пальцев с обложки и листов, но это, разумеется, чистая формальность! Ведь тот, кто сфотографировал на микропленку секретный документ, не такой дурак, чтобы оставить свой автограф, ожидая в один прекрасный день вопроса: «Гражданин, где и когда вы трогали эти материалы?»

– А может, Прокопий Сапарев оставил сейф незапертым случайно, просто по невниманию? И секретного документа вообще не касались чужие руки?

– Вы верите в чудеса? – усмехнулся Аввакум.

– Четыре года назад я случайно, сам того не заметив, оставил портфель в ресторане, где всегда обедаю, а в нем – приказ о немедленном аресте гражданина Икс. Приказ я получил выходя из управления, а прочитал его уже в ресторане. Икс обедал в том же ресторане чаще всего в первом часу. Официант знал его по имени и обслуживал очень старательно, ибо тот давал хорошие чаевые. Прошло полчаса после того, как я, пообедав, покинул ресторан. И вот я несусь, как сумасшедший, обратно, официант, улыбаясь, протягивает мне портфель. Ордер на арест лежит себе, как ни в чем не бывало, а за соседним столиком благодетель моего официанта гражданин Икс с аппетитом уплетает обед, запивая его винцом! Официант не рылся в моем портфеле, не знал об ордере и не предупредил его!

– А деньги в портфеле были?

– Нет. Деньги я ношу всегда в бумажнике.

– Тот официант был жадным и примитивным человеком. Его интересовали только деньги, поэтому он и не рылся в бумагах. Так произошло «чудо». Но можно ли надеяться, что сверхсекретный документ остался нетронутым в незапертом сейфе, если известно, что из того же самого сейфа уже происходила утечка секретной информации? Подобное чудо невозможно! Поэтому я абсолютно уверен, что секретный документ снят на микропленку с помощью миниатюрного фотоаппарата. Пяти минут больше чем достаточно на двадцать страниц. Отпечатков пальцев на документе нет, очевидно, фотограф работал в перчатках.

Майор Иванов разлил кофе в чашки и промолвил:

– На вашем месте я не колебался бы в отношении Прокопия Сапарева!

– Вы разделяете мнение полковника Горанова?

– Не разделяю ничьего мнения. Просто считаю, что инженер Сапарев замешан в игре.

– Вот как? – Аввакум немного помолчал. – Может быть, вы и правы. Во всяком случае не стоит забывать, что в данный момент оба его коллеги выступают лишь в роли свидетелей, а он привлекается к ответственности только за пощечину вахтеру. И если генеральный директор решит возбудить против него следствие по поводу оставленного незапертым сейфа, пусть поспешит! Я прошу вас сразу же переговорить с ним об этом! Ведь в противном случае у нас нет права допрашивать инженера, где он был и чем занимался. Пощечина не дает нам для этого основания. А еще я прошу узнать у генерального директора, как долго его не было в кабинете и приходили ли из конструкторского отдела, чтобы оставить секретный документ в его сейфе. А тем временем, пока не вернется капитан Петров, будьте добры перевести инженера Сапарева в другой кабинет, и обязательно через двор. Мне очень необходимы свежие следы его обуви, но после того, как он пройдется по мокрому. Надеюсь, это вас особенно не затруднит? А я тем временем наведаюсь в больницу, чтобы проверить, как себя чувствует вахтер Стамо. Кажется, с ним не все в порядке!

* * *

В половине второго ночи капитан Петров вернулся с фотографиями. Как и предполагал Аввакум, на секретных документах не обнаружилось иных следов, кроме отпечатков пальцев троих инженеров. На бронзовой ручке сейфа были найдены отпечатки пальцев лишь инженера Сапарева, причем кое-где они были едва заметны. На полу возле сейфа имелись следы обуви инженера Сапарева. Часть их были бледными, едва заметными; их перекрывали его же следы, значительно более отчетливые, с присохшими кое-где комочками грязи.

К одиннадцати часам вечера вахтер Стамо Стаменов получил второе кровоизлияние в мозг и теперь агонизировал. Он умирал, не приходя в сознание. Аввакум хотел спросить у вахтера, что навело его на мысль, несмотря на ливень, на мотоцикле броситься вдогонку за Сапаревым, а также, как он догадался, что тот в «Пьяных вишнях». Но было поздно: человек умирал.

Письменные показания инженера Сапарева ничем не отличались от устных, данных ранее следователю.

«Вышел из ресторана в шесть часов двадцать восемь минут. Сошел на первой остановке автобуса и там разговаривал с приятелем. Обратно в ресторан вернулся на автобусе в три минуты восьмого».

Аввакум распорядился, чтобы Сапарева отпустили за минуту до того, как он сам выйдет из управления. Но прежде он отдал Петрову следующие распоряжения:

1. Расспросить шоферов автобусов обоих маршрутов, где и когда они видели инженера Сапарева между 6 часами 28 минут и 7 часами 3 минутами вечера.

2. Расспросить людей, находившихся в районе первой остановки, не видел ли кто-нибудь, как инженер выходил из автобуса, а если видел, то узнать, куда он направился: в подъезд, в машину, в кондитерскую (там их две).

3. Расспросить водителей, находившихся у черного хода на завод между шестью сорока и семью часами вечера, не видели ли они поблизости легковой машины, а также инженера Сапарева.

4. Проверить, какие фотоаппараты и фотоматериалы имеются у каждого из трех инженеров, справиться на почте, получают ли они газеты и журналы и отправляют ли письма за границу.

5. Взять сводку о всех позывных кодах и расшифрованных радиограммах, перехваченных и зарегистрированных за прошлый месяц в районах к югу и юго-востоку от города Н.

6. Немедленно докладывать в штаб группы о каждом выезде за город любого из трех инженеров.

В два часа пятнадцать минут ночи Аввакум вышел из управления.

* * *

На углу главной улицы он догнал инженера Прокопия Сапарева. Шел тихий дождик, и очертания электрических ламп казались в ореоле мелких капелек размытыми и нечеткими. Было безлюдно, холодно и глухо, город будто вымер.

– Вот так встреча! – воскликнул Аввакум, улыбаясь Прокопию. – Уже перевалило далеко за полночь! Оказывается, наш инженер гуляка!

– Засиделся у приятеля! – смущенно ответил Прокопий, опуская и складывая зонт. – Теперь он больше мне не нужен. Это уже не дождь!

– Вас долго продержали в милиции? – спросил Аввакум.

– Да… нет. Около часу. Формальности.

– Я так и думал. А о чем расспрашивали?

– Да так. Ничего особенного!

– Вот и хорошо! – отозвался Аввакум. Какое-то время они шли молча.

– Как там бедный старик? – вздохнул Прокопий. – Хоть бы выздоровел!

– Это вы про вахтера?

– О нем. Я искренне сожалею!

– Он вас хорошо знает?

– Еще бы! Больше двух лет я у него перед глазами.

– Успокойтесь, у него, наверное, были галлюцинации! Смотрите, какой чудесный дождик!

Прокопий переложил зонт из правой руки в левую и протянул:

– Вы шутите! Как можно называть такую погоду чудесной? Это ж какое-то свинство, ей-богу! А вы говорите…

– Не спорю, – примирительно отозвался Аввакум. – Для вас такая погода – может быть, и свинство, но для меня она чудесна. Не будем же мы вызывать друг друга на дуэль из-за погоды.

– Раз каждый из нас волен считать ее чудесной или наоборот, то, право, не стоит дуэлировать. К тому же, у вас даже зонтика нет. На чем бы мы с вами сражались?

– Кстати, – подхватил Аввакум, – если это не секрет, откуда у вас такой чудесный зонт?

– Еще будучи молодым врачом, мой отец ездил на какой-то симпозиум медиков в Лондон. Там и купил этот зонт. Правда, отличный? Может быть, только несколько старомодный.

– Пустое! У вас чудесный зонт!

– Благодарю. Это единственные приятные слова, которые я слышал со вчерашнего дня. А ничего страшнее вчерашнего вечера я не переживал за всю свою жизнь!

– Не принимайте этого скандала так близко к сердцу! Все образуется!

Прокопий остановился и заглянул ему в глаза:

– Вы так считаете?

– А что такого произошло, чтобы сомневаться?

Губы инженера дрогнули в странной, почти болезненной усмешке. Лицо напряглось и вытянулось, а в глазах блеснули зеленоватые лихорадочные огоньки. Он сердито покачал головой.

– Что такого произошло, говорите? Объясните лучше вы мне! Вы же землекоп! Археолог! Докопайтесь до сути и скажите мне, что же в действительности произошло!

Он остановился, сдвинул черную шляпу на затылок и рукой вытер вспотевший лоб.

– Вы чересчур взволнованны, – положил ему руку на плечо Аввакум. – У вас плохо с нервами. – Он дружески улыбнулся: – Может, заглянем ко мне и выпьем для бодрости кофе?

Прокопий немного помолчал, вновь вытер лоб, потом, вздохнув, махнул рукой:

– Да пропади оно все пропадом!.. А ваша идея насчет кофе совсем недурна. Только зачем же идти к вам, если я живу в двух шагах отсюда.

В слабо освещенной гостиной (среди стеклянных бус люстры немощно горела лишь одна лампочка) сидело двое женщин в одинаковых желтых шалях, накинутых на плечи. При появлении Прокопия они вскочили со своих мест, напоминая фигурки, которые выскакивали из-под крышек старинных музыкальных шкатулок. Глаза женщин светились возбуждением и тревогой, как после только что виденного кошмарного сна. В забитой мебелью комнате им было непросто обеим одновременно добраться до дверей, где со шляпами в руках застыли Прокопий и Аввакум. Среди столиков, кресел, стульев и комодов легче двигалась пожилая женщина, молодая же пробиралась среди ветхого хлама как-то неуверенно, будто по скользкой тропинке.

– Боже мой! – воскликнула пожилая, подойдя к гостям значительно быстрее молодой. В ее голосе слышался отголосок недавних страхов, и укор за эти уже преодоленные страхи, и готовность немедленно простить. Она смотрела на Прокопия с лаской, в которой еще тлели остатки только что пережитой тревоги. – Где же вы пропадали, что произошло, почему вы не позвонили по телефону? – Она всматривалась в лицо Прокопия, а на Аввакума не обращала никакого внимания, будто того вообще не существовало. – Мы с дочерью чего только не передумали. Уже даже собирались звонить в милицию!

– Только этого не хватало! – хмуро промолвил Прокопий.

Пожилой женщины, по всей видимости своей хозяйки, он почти не замечал, но зато не сводил взгляд с молодой, а та, опершись локтем на комод, молча смотрела на них с Аввакумом.

Она была высокая и худенькая, под шалью вырисовывались острые девичьи плечи и нежная грудь. Девушка очень походила на мать, но лицо ее было гораздо одухотворенней, а фигурка казалась совсем хрупкой и воздушной. Она напряженно всматривалась в гостей, но мягкий взгляд голубовато-серых глаз блуждал, плавая в пространстве, будто ища опоры, и Аввакум сразу вспомнил, как на допросе Прокопий говорил о слепой девушке, которая ощупью играла с ним в домино. Но в первые минуты он еще не мог понять, полностью ли девушка незрячая или же все-таки немного видит.

– А это наш гость, мой добрый приятель, – пояснил ей Прокопий неожиданно теплым, ласковым голосом (если бы Аввакум не стоял рядом и не смотрел на него, то подумал бы, что говорит кто-то другой). – Он интеллигентный человек, хотя работает преимущественно лопатой.

Сапарев засмеялся, и Аввакум неожиданно для себя отметил, что инженер способен деликатно шутить и не казаться грубияном.

– Мой гость – археолог, – продолжал Прокопий, – и смею тебя уверить, – он не сводил взгляд с девушки, – порядочный человек, который не сделает тебе ничего плохого.

На губах девушки мелькнула улыбка – снисходительная и грустная, даже неуверенная; в ней грусть и снисходительность сочетались с удивлением и едва заметным любопытством.

– Она плохо видит, – повернулся Прокопий к Аввакуму, – но современная лазерная техника дает серьезную надежду на выздоровление. Сейчас она видит не предметы, а лишь пятна.

– Живые пятна, если это люди, – добавила девушка.

– Как тебя зовут? – спросил Аввакум.

– Роза! – ответила девушка, делая легкий заученный реверанс в его сторону. Ее невидящий взгляд теперь не блуждал, а застыл на фигуре Аввакума.

– Ты видишь меня как светлое пятно, Роза? – спросил он.

– Она у нас немного ясновидица! – вмешался Прокопий. – Не надо смущаться! – он погладил девушку по голове.

– Как я вас вижу? – переспросила Роза. – О нет, не как светлое пятно. Наоборот! Вы весь черный. Черный-пречерный! – добавила она. – Восьмиклассницей я читала о Марии Стюарт. Там была такая иллюстрация. Она положила голову на плаху, а рядом с ней человек – весь в черном, страшно черном. На голове шляпа, а в руках огромный топор.

– Ты, по-моему, увлеклась, детка, – отозвался Прокопий, кашлянув. – Мой приятель археолог, а не палач. Ты ошибаешься.

– Я говорю то, что вижу! – Роза отвела взгляд в сторону и пожала плечами. – Каждый человек светится по-своему, разве я в этом виновата!?

– Ну ладно. А каким тебе сегодня кажусь я? – спросил Прокопий.

– Раньше ты мне казался белым, но в последнее время, особенно сегодня вечером, ты тоже черный, как и твой приятель. Ну не такой черный, но все же!

– Мы оба в черных плащах, черных шляпах, черных костюмах! – рассмеялся Прокопий. – Поэтому ты и видишь нас черными.

– Может быть! – вздохнула Роза.

– Ты устала! – сказал Прокопий. – Ну, подай руку моему гостю и пожелай ему спокойной ночи.

Аввакум сделал шаг вперед и протянул руку.

– Ох! – Роза быстро отдернула свою руку. – От вас так и веет морозом. Вы такой холодный!

Прокопий с любопытством коснулся руки Аввакума и укоризненно покачал головой.

– Роза! – промолвил он. – Ты преувеличиваешь и даже фантазируешь! Пора тебе отправляться спать! – Он легонько повернул ее лицом к дверям.

– Спокойной ночи! – улыбнулась Роза, но так, как улыбаются дети сквозь сон.

Все также, словно в полусне, с блуждающим взглядом, она обошла табуретку, не задев ее даже краешком платья, остановилась на секунду на пороге и опять заученно, как перед публикой, отвесила легкий быстрый поклон.

– Приятных сновидений! – пожелал ей Аввакум.

– Приятных? Мне непременно что-то приснится! – ответила Роза и добавила немного театральным, ровным голосом: – Тауэр, Мария Стюарт на плахе и вы в черном, но без топора. Мне не так скоро удастся вас забыть!

– Дайте ей снотворного! – обратился Прокопий к пожилой хозяйке. Голос его звучал уже достаточно строго. – А потом, если не трудно, сварите нам кофе покрепче.

Аввакум и Прокопий оставили на вешалке в коридорчике, который вел в комнату Прокопия, свои плащи. Справа от вешалки Захов увидел простую дощатую дверь, выкрашенную когда-то вишневой краской, чей колер со временем стал напоминать перестоявший винный уксус. Аввакум почувствовал, как в щели между досками тянет сквозняком. Дверь, видимо, вела во двор, откуда, без сомненья, можно было попасть на соседнюю улицу.

– Вы рискуете подхватить ревматизм, – предостерег Сапарева Аввакум, кивнув на дверь. – Дует-то как! Почему бы вам не попросить хозяйку заложить дверь кирпичом?

– Лишись я этой двери, – скривился Прокопий, – и придется мне жить аскетом, полным праведником. Представьте, как почувствовали бы себя эти женщины, если б я стал водить к себе через их гостиную разных сомнительных особ.

Аввакум согласился:

– Разумеется! Добропорядочные женщины, даже понимая «пикантность» определенных ситуаций, вряд ли согласны примириться с ними!

Для себя же он сделал вывод относительно этой двери. Из донесений капитана Петрова он знал, что последние два месяца Прокопий очень редко возвращался домой поздно, всего-то пару раз, и никогда не водил к себе не только «сомнительных», но и каких бы то ни было женщин вообще. Очевидно, капитан Петров не догадывался о существовании этой двери. Пользовался ли ею жилец для того, чтобы поздней ночью ускользать из дому, или приглашал к себе гостей, а, быть может, не пренебрегал обоими вариантами? На эти вопросы Аввакум сейчас не мог дать ответа. Наверное, потому, увидав торчавший в замке ключ, он не колеблясь протянул руку и повернул его. Потом, не давая Прокопию возможности воспрепятствовать или возразить, он открыл дверь и с интересом выглянул во двор.

– Хорошо придумано, что и говорить! – рассмеялся он. – Непременно надо перенять ваш опыт! О, да вы здесь и машину поставили, в любую минуту под рукой. Браво! Отсюда – прямиком на улицу Девятого сентября. Просто чудесно!

Нельзя сказать, что Прокопий чересчур любезно оттеснил гостя от двери, но и Аввакум со своей стороны проявил любопытство, которое ни в коем случае нельзя было назвать деликатным. Поэтому в конце разыгравшейся сцены ни у одного из них не было оснований сердиться на другого. Прокопий закрыл дверь и демонстративно опустил ключ в карман. Аввакум же, проявляя заботу о его здоровье, вновь предостерег:

– И все-таки, несмотря на некоторые очевидные удобства этой двери, ее следует заложить!

Холодная комната с голыми стенами, все убранство которой составляли чертежные доски, рулоны таблиц и инженерные справочники, отнюдь не располагала к неспешной беседе.

Прокопий включил маленький электрический рефлектор, которому было явно не по силам обогревать такую большую комнату. Казалось, будто сам он ожидает, чтобы кто-нибудь согрел его своим дыханием. Хозяин потер руки и, видя, что Аввакум не в восторге от комнаты – и температуры в ней, усмехнулся и нравоучительно промолвил:

– Излишек тепла делает человека ленивым. Я нарочно пользуюсь таким маленьким радиатором, чтобы не распускаться и не превратиться лежебоку. Инженерная работа требует ясного ума.

– Ясного ума, холодных рук и какого сердца? – спросил Аввакум.

– Никакого! – тряхнул головой Прокопий. – Для работы со сталью в сердце нет необходимости!

– А эта фотография? – улыбнулся Аввакум, кивнув головой на фото в узкой рамочке, стоявшее у зеркала на туалетном столике.

– Это моя мать! – глаза Прокопия загорелись возмущением. Какое-то мгновение поколебавшись, он протянул фотографию Аввакуму – Тогда ей было двадцать пять лет. Она только-только начинала работать врачом.

С уже несколько выцветшей фотографии смотрело лицо молодой самоуверенной женщины с волевым подбородком, капризно сложенными чувствительными губами и большими глазами. От нее Прокопий унаследовал только подбородок и отчасти глаза, но в материнских зрачках как будто прятались две роскошных кошки, шаловливых и своенравных, а в глазах сына затаились две овчарки, ощетинившиеся, честные и до конца верные своей привязанности, однако в то же время раздражительные, готовые по малейшему поводу яростно обрушиться на весь мир.

Хозяйка принесла кофе, поставила поднос с чашками на один из стульев и поторопилась выйти.

– Наверное, Роза еще не совсем успокоилась! – озабоченно сказал Прокопий, хотя Аввакум все еще продолжал держать фотографию его матери.

– Я с удовольствием выпил бы рюмку коньяку или еще чего-нибудь за здоровье вашей матери, – укоризненно глянул на него Аввакум. – А о маленькой ясновидице не тревожьтесь, через час она будет спать сном праведника, как агнец божий.

– Да, вы правы! – ответил Прокопий. – Через час она уже заснет, разумеется! А за мою мать стоит выпить по рюмке: она действительно чудесная женщина! Я пойду поищу чего-нибудь, а вас оставлю одного на минутку, прошу прощения!

Когда он вышел, Аввакум достал из нагрудного кармана фотоаппарат размером не больше почтовой марки, быстро щелкнул портрет молодой женщины и сразу же спрятал камеру. Потом взглянул на обратную сторону фотографии, где можно было еще рассмотреть синеватый прямоугольный штамп с надписью: «Фотоателье „Луна“, Видин». Справа находились выведенные черным карандашом какие-то цифры, которые время превратило в неразборчивые каракули.

Аввакум вернул фотографию на туалетный столик, достал трубку и стал набивать ее, хоть чувствовал, что в этот час не сможет почувствовать вкуса даже табака своего отменнейшего сорта.

В комнату вернулся Прокопий, на лице которого читалась досада.

– Ничего не нашел! – промолвил он не больно-то расстроенным голосом. – В этом доме спиртное редко идет в ход!

Нетрудно было заметить, что досада его напускная, а в голосе не слышалось искреннего сожаления. «Раз он воздерживается даже от маленькой рюмки за здоровье матери, – подумал Аввакум, – значит, ему явно предстоит вести машину, причем немедленно, или проделать какую-то очень сложную срочную работу с использованием цифр – например, подготовить радиошифрограмму». И сказав себе: «Ну что ж, посмотрим», он забросил ногу на ногу, выпустил из трубки несколько струек голубоватого дыма и принял позу человека, который расположился в гостях всерьез и надолго.

– Вы, кажется, говорили, – начал он, – что маленькая ясновидица не совсем слепа, или я неправильно понял?

– Опухоль, почти невидимая невооруженным глазом, давит на ее глазной нерв. Моя мать говорит, что в Англии живет крупный специалист по глазным болезням, профессор, который оперирует подобные опухоли лазерным лучом.

– Вот как! – удивился Аввакум. – Так чего же малышка ждет? Почему она туда не поедет?

Прокопий посмотрел на него с открытым презрением, его взгляд вспыхнул негодованием и болью.

– Одолжите ей две с половиной тысячи фунтов стерлингов на лечение в клинике, где работает этот профессор, и она сразу же поедет, уважаемый товарищ! Может быть, вы окажите ей эту маленькую услугу, а?

– Я бы с удовольствием! – пожал плечами Аввакум. – Будь у меня фунты стерлингов!

– Тогда не спрашивайте, «чего же малышка ждет», и не давайте советов относительно немедленной поездки! Мы бы сами знали, что делать, будь у нас фунты стерлингов!

Он подошел к письменному столу и стоя написал фломастером несколько строчек на листке бумаги. Потом вчетверо сложил его, сунул в бумажник и сел напротив Аввакума.

– Если Роза, дай бог, когда-нибудь прозреет, вы женитесь на ней?

– На Розе? – Прокопий от удивления развел длинными руками. – Как вам могла прийти в голову такая дикая мысль?

– Почему дикая? – удивился в свою очередь Аввакум.

– Потому что Роза мне как сестра, вот почему! Вы могли бы лечь в кровать со своей сестрой?

– Боже сохрани! – засмеялся Аввакум.

И в тот же миг в его душе промелькнула мрачная тень. Это было давнее воспоминание, лежавшее на дне его памяти, как в глубоком колодце. Теперь же, неожиданно всплыв на поверхность, оно заставило его вздрогнуть всем телом, как содрогаются, коснувшись еще не остывшего покойника. Прокопий негодовал при одной лишь мысли, что мог бы лечь в постель с женщиной, к которой относился как к сестре, а в свое время Боян Ичеренский в Момчилово спал с собственной сестрой, и это его абсолютно не волновало. Могло бы это означать, что Прокопий «лучше» Ичеренского? Если не считать того греховного ложа, Боян, откуда ни взгляни, был более приятным человеком. Он был общителен, остроумен, весел, а Прокопий – замкнут и мрачен, да еще и груб. Боян был приветлив и любезен, а Прокопий – замкнут и дерзок. И надменен. И все же при первой встрече с Бояном в душу Аввакума закралась тревога охотника, по пятам которого крадется зверь. А Прокопия (по крайней мере до сегодняшнего вечера) он воспринимал как симпатичного дикаря. Был ли этот дикарь шпионом и не является ли подобное дикарство шпионской маской – хорошо пригнанной, помогающей скрыть истинное лицо?

«Человек – это звучит гордо, но от человека всего можно ожидать!» – повторил про себя Аввакум любимый афоризм. И понял, что в данный момент испытывает лишь одно великое желание – не разочароваться в человеке, который сидит напротив и насупившись смотрит на него.

– А время бежит, не стоит на месте! – демонстративно зевая, напомнил Прокопий.

«И зевает фальшиво», – с досадой подумал Аввакум. Он взглянул на часы, указывавшие, что перевалило за три после полуночи.

– Надеюсь, с приходом нового дня все неприятности забудутся и все будет хорошо! – Аввакум встал и протянул хозяину руку.

– Я провожу вас через гостиную! – бесцеремонно сказал Прокопий. – Человеку со званием и положением не пристало пользоваться черным ходом, через который выносят мусор!

«И которым при необходимости пользуетесь вы и ваши ночные гости», – хотел добавить Аввакум, но промолчал.

Ночь встретила его влагой и тишиной, на лицо упали мелкие капельки дождя. Спустя несколько секунд рядом появился капитан Петров.

– Бегом за угол, на улицу Девятого сентября, к проходному двору, куда можно попасть из этого дома. Предполагаю, оттуда выедет на машине инженер Сапарев. Если действительно выедет, то не выпускать из виду, пока не вернется. Теперь – внимание: в бумажнике инженера находится листок, исписанный черным фломастером. Мне надо знать, что написал Сапарев на этом листке! Действуй!

Он спрятался в дверях соседнего подъезда. Не прошло и минуты, как в ночной темноте, убаюкиваемой тихим шелестом дождика, взревел мотор автомобиля. Шум донесся с улицы Девятого сентября.

Инженер Сапарев отправился в путь.

Аввакум возвращался пешком. Это была его погода, сеял легкий дождик.

Он уже не думал о работе, о незапертом сейфе, сверх-секретных документах, которых, возможно, касалась чужая, вражеская рука. Сейчас в его мыслях не было и Прокопия Сапарева, за каждым шагом которого следила Аввакумова бригада и в бумажнике которого находился листок со строчками, наспех написанными черным фломастером. От тех строчек, может быть, зависела судьба архиспециальнейших из специальных сталей, а может, лишь судьба маленькой ясновидицы, воспринимавшей людей как светлые и темные пятна.

Аввакум ни о чем не думал.

Он неторопливо шел молчаливыми, глухими и безлюдными улицами. Чего спешить – в холостяцкой квартире его не ждет ничего такого, ради чего стоило бы «жать на педали», там нет даже камина, у которого можно, надев халат, выкурить перед сном последнюю трубку…

Ничегошеньки.

А здесь была тишина сонных улиц и их величайшее богатство – шепот, ласковый шелест дождя. Как-то раз кто-то, говоря о нем, назвал все это «сантиментами». Что за дурак! Назвать сантиментами ласковый шепот дождя!

Нет, тихий дождь – это история, писанная тысячелетиями. И тысячи лет назад тихий дождь так же шумел, так же нашептывал. Бормотал взволнованные слова, навевал раздумья о прошлом и будущем.

Пускай дураки видят здесь сантименты!

Какое дело ему до этого?

В городе H. не любили каминов. Вчерашние деревенские жители гордились своими электрическими и газовыми плитами, а на камин, как и на все простые атрибуты быта, смотрели как на что-то вышедшее из моды, устаревшее, о чем даже стыдно вспоминать.

В комнате Аввакума горел электрический радиатор, электрическая колонка в ванной также работала безотказно. Он принял душ и накинул халат, с которым не разлучался даже в командировках. Потом сел за столик, где складывали его почту, и, набивая трубку, стал искать глазами среди россыпи писем то, что могло бы вызвать у него любопытство и желание прочесть его прежде других. Он не знал, откуда придет это письмо и кто его пошлет, он был уверен, что в один прекрасный день оно непременно появится у него на столике. И вот лишь сегодняшним дождливым утром оно действительно появилось и сразу привлекло внимание Аввакума, хотя и не лезло нахально на глаза.

Письмо пришло от Анастасия.

Аввакум распечатал его не торопясь, медленно, желая растянуть удовольствие. Он уже предчувствовал, как от этих строк повеет ароматами смолистой сосны и дикой герани, как зазвенят они женским смехом, напомнят о человеке с доброй и нежной душой, вынужденном превратиться в жестокого и беспощадного охотника.

Но письмо было коротким и деловым, будто его писал помощник Аввакума, аккуратный капитан Петров.

«… Сколько раз я приглашал тебя в мою новую „резиденцию“, которая находится в километре от села Воднянцы и в двух часах езды на автомобиле от города Н. Но нынче обстановка настолько усложнилась, что ты обязан приехать немедленно – не из-за сентиментальных чувств к другу, а в силу профессионального долга. Дело в том, что в ночь на двадцатое, а потом в ночь на двадцать первое в болотистой местности вблизи моей „резиденции“ умерщвлены сильнодействующим цианистым ядом обе мои собаки (чистокровные волкодавы). Осмотрев трупы, я установил, что собаки яда не глотали, он был им впрыснут в кровь. Как? Псы были злые, как черти, и никого не подпустили бы к себе, не говоря уж об инъекции. Как им впрыснули яд, кто и почему их убил, кому они мешали, если я живу в километре от села и от главного шоссе? Подобные вопросы, как мне кажется, относятся к сфере твоих профессиональных интересов! Поторопитесь! Трупы собак еще лежат в кустах на болоте, куда редко ступает нога человека».

Аввакум оставил письмо на столе, не сводя с него теплого взгляда. «Может, это работа браконьеров, – подумал он про себя. – Хитрости им не занимать, они сами придумают, как без шуму ликвидировать двух голосистых и злых псов! А может, как допускает Анастасий, собаки кому-то и мешали. Кому-то, например, нужно что-то припрятать или тайком встретиться с кем-то, а рядом крутятся собаки, лают. Тогда к ногтю их – и делу конец».

Он набил трубку, закурил и по привычке стал расхаживать по комнате.

«Моя голова уже настолько заморочена этой историей со сверхсекретными документами, – продолжал размышлять Аввакум, – что даже в незначительном факте отравления собак моего друга мне видится исключительное событие. Но в нашей работе нельзя рассматривать события сами по себе, их всегда необходимо связывать с теми, что являются главными в данный момент. Пока что в моей практике это правило ни разу не уводило меня с верного следа!»

Он достал из шкафа дорожный чемоданчик, неопределенно усмехнулся чему-то и стал складывать в него необходимые вещи.

«Но сперва нужно выслушать Петрова, – сказал он сам себе. – Узнать, где был Прокопий и что за сочинение написал на том листке. Спросить у парней, узнали они что-нибудь нового о том, чем занимался Прокопий с шести двадцати восьми до трех минут восьмого. А уже потом, – он вновь улыбнулся, взглянув на чемоданчик, – небольшая прогулка до села Воднянцы!»

С площади донеслись глухие удары городских часов. Было четыре часа утра.

Итак, четыре часа.

Он не лег, а только удобнее устроился в кресле и прикрыл глаза. Ложиться спать, когда уже начинает светать, он не привык. Предрассветные часы, проведенные в кровати, не снимут усталости, а лишь расслабят; он знал по опыту, что краткий отдых восстанавливает силы лучше, чем поздний сон.

Последнее, что проплыло перед глазами прежде, чем он целиком погрузился в серый туман дремоты, было лицо маленькой ясновидицы. Устремленное на Прокопия, оно будто плыло к нему, и это казалось вполне естественным. Зато взгляд мрачного сердитого человека был необычным – нежность, с которой он смотрел на девушку, казалась вовсе не братской, в ней угадывалось обволакивавшее ее всю желание, настоящее мужское желание. «А морочил мне голову, будто любит ее как брат!» – рассердился Аввакум. Сердился он, по сути дела, на самого себя, потому что позволил себя обмануть.

Потом голубоватая волна окутала его с головою, разбилась на множество светлых пузырьков, и мысли оборвались.

Каждый раз, собираясь в дорогу, Аввакум внутренне сопротивлялся необходимости облачиться несколько спортивнее, его инстинктивную неприязнь вызывали ткани в клетку, толстые подошвы, а больше всего шапки и кепи английского фасона. Он был фанатично предан строгой, хотя уже слегка устаревшей элегантности, которая не отрицает удобства, но и не возводит его в культ. Она также помогает избежать крайностей наподобие напоминавшей котелок шляпы, зонта и чрезмерно широкого макинтоша Прокопия Сапарева. Аввакум оделся по-своему спортивно: темно-серый костюм без обязательной клеточки, зимние туфли на обычной подошве. Ему и в голову не пришло сменить демисезонный плащ и мягкую шляпу на дождевик и кепи.

К 8 часам, когда он, уже готовясь выйти, завязывал перед зеркалом галстук, прибыл капитан Петров. Он выглядел утомленным и невыспавшимся, но глаза его светились радостью справившегося с трудным заданием человека, которому есть чем похвалиться.

Прежде всего он в нескольких словах рассказал, как чуть было не упустил Прокопия: пока капитан возился со своим «жигуленком», прошло полминуты, и мотор быстроходного «Вартбурга» уже затихал на южной околице города. Прокопий, по его словам, или очень самонадеянный, или совсем неопытный человек, он ехал, включив фары на дальний свет, который дождевой завесой отбрасывается вверх и назад; по этому сиянию машину можно засечь даже на расстоянии нескольких кварталов. Так и вышло. Он нащупал «Вартбург» за двадцать секунд до развилки шоссе, когда тот уже поворачивал в сторону Пловдива. Поскольку Петров боялся упустить листок с запиской Сапарева, он попросил пловдивское управление помочь ему, выслав машину навстречу. Инцидент был инсценирован на законных основаниях: Прокопий гнал машину со скоростью более ста километров в час. Когда взбешенный инженер сцепился с «негодяем», который перерезал ему дорогу, тот «ненароком» заехал ему локтем в солнечное сплетение. Так что у Петрова хватило времени и на то, чтобы выхватить бумажник, достать исписанный фломастером листок и сфотографировать его. Перед Пловдивом Петров передал «Вартбург» своим коллегам, а на обратном пути вновь сопровождал его. В Пловдиве Прокопий остановился на бульваре Девятого сентября у дома № 31, где жила его мать, врач Юлия Сапарева, но в квартиру не поднимался – дворник ему сказал, что она вернется с дежурства не раньше восьми часов. Тогда Прокопий опустил листок в почтовый ящик и, не теряя времени, погнал машину назад.

– В 7 часов мы вернулись, а к восьми я уже был готов со снимками.

Он достал из портфеля фотокопию листка. На нем было всего лишь три предложения, написанные большими буквами четким, нервным почерком Прокопия, без какого-то бы то ни было обращения:

«1. Прошу тебя, убеди того негодяя, моего дядю, чтобы он больше не появлялся в городе и не мучил меня!

2. Предупреди его, чтобы дал мне фунты! Завтра или послезавтра.

3. Иначе я его убью!»

Подпись отсутствовала, но дата – «24 октября, пятница» – была подчеркнута двумя жирными линиями. Тон был явно «Прокопиевым», но текст упорно наталкивал на мысль, которую несколько минут назад выразил капитан Петров: этот человек или абсолютно неопытен, или чрезмерно самонадеян и безумно смел. Говорит о деньгах так пренебрежительно, будто фунты стерлингов валяются на дороге. И как можно подобную угрозу – убить дядю – выражать письменно, да к тому же собственноручно? И, наконец, опустить ультиматум в фанерный почтовый ящик, который даже однорукий человек в состоянии открыть без всяких усилий!

– Что ты об этом думаешь? – спросил Аввакум, бросая фотокопию на стол. – От смешного до трагического всего один шаг, не так ли?

Капитан Петров настолько устал, что даже не понял его мысли. Пожав плечами, он сказал:

– Хоть это и смешно, но вопреки всей своей наивности письмо свидетельствует, что у инженера Сапарева есть соучастники и что один из них, безусловно, его дядя!

Аввакум глянул на него с удивлением, молча прошелся по комнате и резко обернулся:

– Говоришь, у инженера Сапарева есть соучастники?

– Мне не верится, что он мог бы действовать в одиночку!

– Ты видишь в нем руководителя шпионской группы!

– Как минимум поставщика секретной информации!

– Я скромнее тебя, и мне кажется, что его вообще нужно исключить из круга подозреваемых.

Капитан Петров покраснел, потом побелел как мел и неожиданно заерзал на стуле. Наконец встал, застегнул пиджак, собираясь дать надлежащий ответ, но, заметив добродушно-насмешливые огоньки в глазах Аввакума, только кашлянул и опять сел на место.

– Жду ваших приказаний! – промолвил он. – Вы руководите операцией!

– Я скромнее вас и скажу почему, – продолжил свою мысль Аввакум. – На сей раз вы увлеклись фактами и документами главным образом как доказательствами и совсем не обращаете внимания на моменты, которые выглядят нелогичными. Сколько раз мы говорили, что логичное, с одной стороны, и нелогичное – с другой, нужно взвешивать на одних весах, что логичное и нелогичное необходимо рассматривать в совокупности и без малейшей тени предубежденности!

– Простите, но до сих пор в поведении инженера Сапарева я не заметил ничего нелогичного. За исключением данного письма! Но оно просто неразумно, больше ничего не скажешь! Ничего нелогичного я в нем не вижу!

Аввакум надел плащ, черную шляпу и, глянув на себя в зеркало, не очень весело улыбнулся капитану Петрову:

– Скажите-ка мне откровенно, напоминает ли что-нибудь во мне вестителя зла? Или просто палача?

– Ну, вы и скажите! – просто оторопел Петров, который и без того чувствовал себя неловко.

– А все же! – настаивал Аввакум. – За те пятнадцать лет, что мы работаем вместе, я послал на смерть пятерых человек, и среди них – две женщины.

Он взял фотокопию письма инженера, а капитану Петрову приказал немедленно разыскать адрес дяди.

На улице, прежде чем попрощаться, капитан Петров спросил:

– Человек учится на собственных ошибках, не так ли? Если вы еще не окончательно махнули рукой на своего ученика, очень вас прошу, найдите время, чтобы указать, где и в чем он ошибается.

– Непременно, – кивнул Аввакум. И сразу же обратился к капитану на «ты». – Об этом, приятель, ты бы и сам догадался, если бы у тебя осталось больше времени на размышление. А нынешней ночью у тебя было много напряженной работы, да к тому же поездка. Я чувствую, что письмо инженера, которое тебе удалось сфотографировать, наведет нас на очень важный след. Искренне благодарю за это письмо. А что касается других вещей, как обычно, в десять часов мы встретимся с полковником Горановым. Тогда ты поймешь, что я имею в виду. Иное дело – полковник Горанов! Наиболее верный путь к его «рецепторам» – это компьютеры, а я чересчур отсталый, чтобы понимать такую музыку! Domine, non sum dignus![2]

И, к превеликому удивлению капитана Петрова, его лицо неожиданно нахмурилось, а в глазах будто промелькнула тень безрадостного осеннего утра. Ведь до сих пор это свое «Domine, non sum dignus» он всегда повторял с шутливой улыбкой.

Капитан Петров отправился в кондитерскую, потому что по дороге из Пловдива в машине испытывал острые приступы голода. Его преследовал аромат молотого кофе, запах свежевыпеченных булочек. Однако, подойдя к кондитерской, ему вдруг перехотелось есть. Он уже не чувствовал даже дразнящего аромата кофе.

Никуда не заходя, он направился в управление искать адрес дяди Прокопия.

* * *

Сеял тихий, почти незаметный дождик. На улицах пустынно. Жизнерадостная молодежь Н. уже отправилась на работу, а пенсионеры, шаркая шлепанцами, еще вытряхивали спальное белье и проветривали свои жилища.

На улицах было тихо, и Аввакума охватило удивительное чувство, что он уже давным-давно идет по улице без конца и краю, а дождь льется беспрерывно, не переставая, тоже уже бог знает сколько времени. Это было мгновенное чувство, оно лишь промелькнуло тенью в его душе, и след его был неуловимый, как след быстрокрылых птиц – пронесутся и исчезнут, только в воздухе будто что-то осталось после их полета. Аввакум посчитал это чувство «повторяемости» просто усталостью: пятнадцать лет идет он своей улицей, которая остается той же самой, хотя и выглядит всегда по-разному.

«Следующим летом непременно съезжу в Италию», – пронеслось у него в голове. Он не мог закончить последний том своей трилогии о средиземноморской мозаике, не пройдя пешком из конца в конец сицилийское побережье.

По дороге, хотя думал он о Сицилии, все же завернул в большой цветочный магазин с выставленными в витрине роскошными букетами осенних цветов. Попросил продавщицу составить букет из хризантем и астр и оставил деньги, чтобы его доставили по указанному им адресу.

Эти цветы были для маленькой ясновидицы. Прекрасные цветы!

Астры своим нежным ароматом пробуждали в душе воспоминания о чем-то давнишнем, а хризантемы грустно напоминали, что в конце концов все превращается в воспоминания.

День выдался хмурым, и даже в голову не приходило насвистывать что-нибудь веселое.

Да и с какой стати насвистывать в такое время?

* * *

Каждый день в десять часов утра руководители обеих оперативных групп собирались в аппаратной управления. На этих коротких совещаниях присутствовал также иногда начальник милиции, или майор Иванов, или кто-нибудь из других специалистов – все зависело от вопроса, который обсуждался. На сей раз присутствовал лишь майор Иванов. Аввакум пришел с капитаном Петровым, а полковник Горанов на полчаса опоздал, так как знакомился со стенограммами вчерашних допросов.

Выслушав короткую информацию о дополнительно полученных до этого времени сведениях, полковник Горанов попросил у Аввакума разрешения обобщить состояние хода расследования утечки информации с ЗСС в данный момент. Аввакум любезно кивнул, и Горанов тотчас начал:

– Вчера, двадцать четвертого октября, в три тридцать генеральный директор ЗСС отнес инженерам конструкторского отдела – под расписку! – секретный документ под кодовым названием МЗ. В пять сорок пять начальник отдела инженер Прокопий Сапарев позвонил генеральному директору с намерением вернуть секретную документацию с тем, чтобы тот спрятал ее в своем специальном сейфе. Генерального директора на месте не оказалось, и инженер Сапарев, не спросив, вернется ли он и когда, не посоветовавшись с заместителем генерального директора, решил оставить документацию в сейфе отдела. Он взял ключ от сейфа, и, через несколько минут после шести, трое инженеров – Сапарев, Хафезов и Карадимов – вышли с завода и так называемой загородной дорогой отправились в ресторан «Пьяные вишни».

В шесть двадцать шесть кто-то позвал инженера Сапарева к телефону. В шесть часов двадцать восемь минут он вышел из ресторана. Вахтер отдела Стамо Стаменов (скончавшийся этой ночью от кровоизлияния в мозг) и вахтер, дежуривший у подъезда «Б», единодушно подтвердили, что инженер Прокопий Сапарев вернулся в отдел в шесть часов сорок минут и пробыл там до шести пятидесяти.

Инженер Сапарев возвратился в «Пьяные вишни» в семь ноль три.

В семь двадцать в ресторане появляется вахтер Стамо Стаменов и при свидетелях заявляет, что инженер Сапарев недавно находился в конструкторском отделе, пробыл там какое-то время и ушел в его отсутствии, прихватив с собой ключ.

По этому поводу между ними вспыхивает ссора, Сапарев бьет Стаменова по лицу. Со Стаменовым случается обморок. Ночью, не приходя в сознание, он умирает в больнице.

В результате следствия установлено:

а) что в руках Прокопия Сапарева побывали секретные документы;

б) что возле сейфа остались два вида следов. Одни – от его сухой обуви, другие – опять-таки от его обуви, но только мокрой.

Примечание. С шести часов начался сильный дождь.

Следователю Прокопий Сапарев давал уклончивые и противоречивые показания относительно времени, проведенного им между шестью часами двадцатью восьмью минутами и тремя минутами восьмого. Вначале он утверждал, что сошел на первой остановке автобуса № 2, разговаривал там с каким-то человеком около пяти минут, а потом вновь вернулся в ресторан автобусом № 2. Затем, прижатый следователем, он дал другие показания – что простоял на остановке не пять, а двадцать минут, утверждая, что все это время держал зонт раскрытым. Однако капитан Петров заметил, что после возвращения Сапарева в ресторан зонт был сухой.

Инженер Сапарев решительно отказался назвать имя человека, с которым (как он утверждал) разговаривал на первой остановке автобуса № 2 двадцать минут. Он также отказался точно указать место, где (как он утверждает) разговаривал со своим приятелем. Короче говоря, он отказался или не смог доказать свое алиби, которое освободило бы его от подозрения, что время между шестью двадцатью восьмью и тремя минутами восьмого он использовал для того, чтобы поехать на завод, побыть там и возвратиться назад.

Подобный отказ установить алиби, следы мокрой обуви у сейфа, показания обоих вахтеров, что они видели, как он входил в отдел, а также показания вахтера подъезда «Б», который видел, когда он выходил из отдела, – все это, по-моему, бесспорные доказательства того, что инженер Прокопий Сапарев виновен в утечке секретной информации с ЗСС.

Несколько слов о письме, оставленным Сапаревым матери в Пловдиве. Из письма становится ясно, что в истории замешан неизвестный, которого Прокопий называет «дядей», хотя, очевидно, он никакой ему не родственник. «Дядя» – это, разумеется, кличка. Прокопий Сапарев наверняка оказывает этому человеку какие-то услуги, за которые ему обещано заплатить фунтами. По письму можно судить, что «дядя» – человек не особенно чистый и что отношения между ними далеко не деликатные.

Особое место в истории с письмом занимает мать инженера. Она связана с «дядей», из чего следует, что и она замешана в этой истории. Быть может, ее роль сводится к роли связной между инженером и «дядей», но это еще предстоит выяснить.

Мне кажется, что к делу причастны двое других инженеров – Хафезов и Карадимов. Последнее время все они ходят вместе – и это не может не насторожить нас. Очевидно, что-то их объединяет и связывает. Хафезов прикрывается именем жены, которая работает следователем суда, а Карадимов – славой легкомысленного бабника.

В деле наверняка замешаны и другие лица. Кому, например, наш инженер передает информацию? Кто его резидент? Какие каналы используются для переправки информации?

Но это уже подробности. Стоит потянуть за нужную ниточку, распутается весь клубок. Не так ли?

Хотелось бы добавить вот еще что. Даже если бы не произошел вчерашний случай, я все равно вывел бы Прокопия Сапарева на чистую воду. Моя компьютерная система наблюдения и фиксирования признаков подводит Прокопия Сапарева к красной черте, а это означает, что из всех «информаторов» он является оптимальным, т. е. наиболее вероятным.

Знаю: эта система не по вкусу моему коллеге Захову, он недолюбливает электронику и хотел бы остаться до конца верным принципам старого, «классического» мышления. Ну что ж, он представитель более старой школы и его право и вопрос чести – придерживаться ее принципов.

Но в конце концов так ли уж важны методы? Важны результаты. Прокопий Сапарев в наших руках, и это самое главное! Надо как можно скорее расплести клубок, и утечка секретной информации с ЗСС наконец прекратится!

Я предлагаю уже сегодня отправиться в Софию и там на высшем уровне решить, как дальше вести дело, т. е. когда обезвредить инженера и его ближайших помощников.

Закончив говорить, полковник Горанов вытер платком вспотевшие руки, вынул длинную сигарету, щелкнул электронной зажигалкой и театрально окутался прозрачным облачком сизоватого дыма.

– Браво! – восхищенно воскликнул Аввакум. – Вы настоящий мастер!

– Правда? – Горанов кокетливо улыбнулся, весь засияв от похвалы. – Благодарю за комплимент. Честно говоря, это дело не столь уж и сложное! Довольно ординарный случай. И не стоит особых похвал!

– А как вы считаете, за что я вас хвалю? – холодно взглянул на него Аввакум.

Его глаза превратились в два сверла, которые безжалостно впились в зрачки противника и проникали все глубже и глубже.

– Мне кажется, мы обсуждаем важное дело, – сухо промолвил Горанов, отводя взгляд куда-то в сторону.

– О, вы ошибаетесь! – перешел на обидно-ласковый тон Аввакум. – Я имел в виду лишь ваше умение красиво выпускать дым! Жаль, что вы меня не так поняли.

– Удивительно! – повысил голос Горанов. – Значит, вы не согласны с моей версией?

– А как с ней согласиться, если она похожа, прошу прощения, на воздушный шар, из которого со свистом выходит воздух?

– Вы называете Прокопия Сапарева «воздушным шаром», если я вас правильно понял?

– Я называю Прокопия Сапарева все еще «гражданином Сапаревым», а ваша версия, что он – главный предатель и вообще предатель, мне напоминает дырявый воздушный шар!

– Нет, это что-то неслыханное! – всплеснул руками Горанов и оглянулся, будто ища поддержки у других присутствующих.

Капитан Петров смотрел спокойно, но хранил сдержанное молчание, а майор Иванов казался перепуганным и растерянным, даже больше перепуганным, чем растерянным.

– Вы называете «дырявым воздушным шаром» следы мокрой обуви?

– Я мог бы купить себе, уважаемый товарищ Горанов, такие же туфли, как ваши, такого же размера, стереть каблуки с внутренней стороны, как вы их сбиваете, незаметно взять со стола майора Иванова важное досье и с помощью следов от обуви – вашей обуви, доказать, что вы находились в кабинете и похитили папку с делом.

– Допустим! – с наигранным добродушием кивнул полковник Горанов. – Допустим, следы обуви – действительно не самое надежное доказательство. Разумеется, я с этим не совсем согласен, но пусть уж будет так! Но позвольте вас спросить: двое вахтеров, которые собственными глазами видели инженера Сапарева, – они тоже «дырявые воздушные шары»?

Майор Иванов, слушавший, широко раскрыв глаза от удивления, вдруг рассмеялся.

– На ваш вопрос я отвечу вопросом. Возможно ли, чтобы человек без зонтика прошел 25 шагов по проливному дождю и не намок?

– А вы не перебарщиваете? – поморщился полковник Горанов.

– От черного хода завода до здания, где находится конструкторский отдел, точно 25 шагов. В то время, когда, по-вашему, Сапарев во второй раз приходил на завод, на улице дождь лил как из ведра. Вы что, допускаете, что Сапарев мог дважды проделать по 25 шагов под ливнем и не намокнуть хоть немного? Вахтер у подъезда «Б» особо подчеркивает, что зонта у Сапарева не было. Человек без зонта, которому надо пройти 50 шагов по сильному дождю, обязательно намокнет, не так ли?

Аввакум обратился к капитану Петрову:

– Когда инженер Сапарев вернулся в ресторан, сух он был или мокр?

– И шляпа, и макинтош у него были совершенно сухи.

– А зонт?

– И зонт был сухой.

Аввакум снова повернулся к полковнику Горанову:

– Если в промежуток времени между 6 часами 28 минутами и 7 часами 3 минутами Прокопий Сапарев во второй раз приходил в конструкторский отдел, следует предположить, что от дождя у него непременно намокли бы как шляпа, так и макинтош. Но каким-то чудом и то, и другое остаются сухими. Намокают только подметки его обуви, чтобы оставить следы возле железного шкафа. Как вы объясните подобные чудеса? Шляпа и макинтош сухие, а подметки мокрые!

Полковник Горанов сумрачно молчал.

– Чтобы, как говорят, до предела прояснить картину, мне придется сделать к вашему «обобщению» одно дополнение. Шофера, расспрошенные моими людьми, сообщили, что двойные ворота, через которые на завод с черного хода въезжают грузовики, были заперты еще с 6 часов. То же подтвердил вахтер подъезда «Б» при повторном допросе. Таким образом предположение, что Прокопий Сапарев на машине подъехал прямо к ступеням подъезда «Б», следует категорически отмести.

Полковник Горанов закурил третью сигарету, но на этот раз не спешил отгородиться от собеседников пышными облаками дыма. Он несколько раз глубоко затянулся и сказал, придав лицу пренебрежительное выражение:

– Когда приходится выбирать между показаниями…

– Особого мнения придерживаюсь я и относительно тех пресловутых 32–35 минут, за которые вчера вечером майор Иванов вел такую беззаветную битву с инженером. Приняв версию полковника Горанова, мы можем предоставить Сапареву максимум 30 минут: чтобы добраться до завода, а оттуда и до конструкторского отдела; чтобы микрофильмировать документы; чтобы покинуть конструкторский отдел и вернуться с территории завода. Чтобы на все эти действия хватило тридцати минут, мы должны заранее исключить какое-либо передвижение пешком, а для этого согласиться, что, проехав на автобусе № 2 до первой остановки, далее Прокопий Сапарев передвигался исключительно на автомобиле. От упомянутой остановки до завода легковая машина может добраться за 10–12 минут, причем только если водителю повезет, а условия движения окажутся идеальными. Мы же из вчерашнего допроса знаем: вахтер центрального подъезда заявил, что вообще не видел, чтобы инженер входил или выходил. Следовательно, для того, чтобы проникнуть на завод, последнему нужно было двигаться в обход, к черному ходу, а это приблизительно километр. В дождь по глинистой дороге здесь меньше, чем полутора-двумя минутами не обойтись. Прибавив к ним еще минуту, равную математической вероятности задержки из-за красного сигнала светофора, мы получаем дефицит времени, равный примерно трем минутам. Откуда возьмутся у инженера эти три минуты? Взяться им неоткуда, «раздобыть» их он не может, ибо наша версия, т. е. версия полковника Горанова, не отпускает ему никакого резерва.

Так что и в смысле хронометража версия полковника Горанова терпит серьезную критику. По моему мнению, это вообще неудачная версия, не базирующаяся ни на каких доказательственных материалах логического или технического характера.

Надо дождаться результатов осмотра остановки, на которой вышел Прокопий Сапарев. Ребята мои сейчас там. Может, им и удастся разузнать что-то, что бросило бы свет на странное поведение Сапарева. Но пока во всей этой афере мы наткнулись на факты, отрицающие логику, и на логику, отрицающую факты.

Он набил и раскурил свою трубку.

Майор Иванов не спускал изумленных глаз с Аввакума, причем к изумлению примешивалось и немножечко страху, а капитан Петров закусил губу, словно неожиданно для самого себя поняв, какая опасность подстерегала его на пути.

Полковник Горанов, мрачно уставившись в пространство, бесшумно барабанил пальцами правой руки по подлокотнику кресла.

– Капитан Петров, – обратился Аввакум к своему помощнику, – какими сведениями вы располагаете о «дяде»[3] Прокопия Сапарева?

– У Прокопия Сапарева нет дяди, – сказал капитан Петров. – У Ивана Сапарева, его отца, братьев не было.

Глава II БОЛОТО

Как я уже говорил в начале своего рассказа, с Аввакумом мы познакомились в селе Момчилово пятнадцать лет тому назад. Тогда меня только что назначили районным ветеринаром, а он приехал в связи с аферой Ичеренского. Будучи любителем приключений, я (скромно выражаясь) вел довольно-таки бурную жизнь, но и скотинку не забывал, заботился. Некоторым обитательницам Момчилово, вроде Балабанихи, момчиловской Лорелеи, небось и сейчас есть что вспомнить. Разумеется, Балабаниха втюрилась в Аввакума и в этом ничего удивительного нету, но скажите-ка, разве без моего особого внимания и сверхурочных забот ее корова Рашка стала бы передовиком района по надою? Как бы не так!

Момчиловские Лорелеи будь здоров как на меня засматривались, неизвестно еще, какие бы я пожинал успехи, не будь страшенные ветеринарные клещи, которыми скоту зубы дерут. Я постоянно носил их в кармане своего белого халата, а ими можно было не то что зуб, а целую ногу выдрать. Вот что смущало бедняжек, для большинства из них это, вероятно, было серьезной драмой.

А вообще-то жаловаться мне было не на что. Помните село Кестен? Там, над селом, у деда Реджеба была овчарня у самого леса; да это еще что – внучка его Фатьма – лет 16–17, не более, – жила с ним вместе. Раз увидал я, как она в реке купалась, и затаил дух, чтобы не испугать девчонку. Стоял летний день, сквозь ветки кустарника пробивалось солнце и капельки воды на ее белой коже походили на настоящие жемчуга! Да что там – наверняка они были красивее настоящих! Ну, вот, Фатьма меня заметила и так разволновалась! Господи, вот это волнение!

Я чуть глаз не лишился от песка, тины и всего прочего, что она загребала со дна заводи и швыряла прямо в меня. И чего ей взбрело в голову все в глаза целиться – только господу известно. Но что она сильно взволнована – это сразу было видно. С девушками вроде нее такое не каждый день случается. Да и как такому случаться каждый день – разве одно только село Кестен окружал я своими заботами?

Дня через два-три преподнес я Фатьме одно ожерелье. Случайно проезжал через Девин и то ожерелье глянуло на меня из одной витрины, словно прося – купи меня! Красивая была вещица. Но Фатьма даже не рассмотрела его как следует!

– Бери, дочка! – благосклонно советовал ей Реджеб.

– Человек дарит от всего сердца, бери!

– На что оно мне? – фыркнула Фатьма. – На что мне покупное ожерелье? Коли захочется, я и сама сплету себе из бузины, покрасивее этого получится!

И не пожелала принять ожерелье.

Зашвырнул я его повыше на одну ель, там оно и оставалось долго-долго, года два или три, а потом исчезло. И Фатьма покинула лес дремучий, спустилась с гор в Мадан, к какому-то шахтеру, с ним и зажила. А я-то предлагал ей стать царицей! В моем районе имелась дюжина коров-рекордсменок, так что владетелем я был не только на словах! И нечего ей так уж похваляться передо мной своим шахтером.

На недостаток внимания жаловаться мне не приходилось, но так или иначе ни одна момчиловская Гретхен или Лорелея не отворила тайком моей двери, чтобы поболтать наедине. Я нарочно дверей не запирал и вслушивался из горницы, не заскрипят ли предательски петли. Так ни разу и не заскрипели! Кто знает, может, этим женщинам и в голову не приходило, что решусь оставить дом по ночам незапертым. Кто знает. Но уж, наверное, так оно и было.

Пролетели годы, ворота я по привычке не запираю но прислушиваться давно перестал. Предпочитаю спокойно сидеть у очага и думать о том, о сем. Да и женщин тех уже нету – одни постарели, другие куда-то переехали. Балабаниха 7 лет тому назад умерла самым недостойным образом – от гриппа. Такая женщина – от гриппа!

А нынешние женщины не по мне. Думается, пригласи я одну из них в гости, она или тут же согласится или подымет страшенный скандал. Не по вкусу мне ни то, ни другое. Вот и сижу вечером у камелька, ковыряю палочкой в золе. И радуюсь, что в свое время оказался таким дальновидным. Не купи я тогда этого дома, жил бы я сейчас в городской комнате, пришлось бы мне греть руки у примуса или электрического калорифера с вентилятором. Ясно теперь, что значит быть человеком практичным, с нюхом к предстоящим переменам? Я же предчувствовал, что момчиловцы понастроят новых домов – современных, с колоннами спереди, с эркерами да балкончиками, проведут электричество – старым камелькам, печам да горницам только и останется, что в сказках составлять компанию старым песням да обычаям. Потому и купил я дом, так что мог часами сидеть у живого огня, размышляя о чем только душе угодно. Так поступают практичные, деловые люди, а романтики пусть греют руки на электричестве, и кофе пусть варят в электрических джезвах, пусть себе поддерживают «кондицию» искусственными белками.

* * *

После того, как я добился таких успехов в Момчиловском крае, перевели меня в другой район, чуть севернее, а районный центр там звался условно, мы ведь договорились, что из-за завода все населенные места и местности будем называть условными именами – звался Воднянцы. Село это богатое, есть в нем гостиница с рестораном, кинотеатр, охотничья дружинка и самодеятельный хор. К центральному шоссе от него ведет прекрасная дорога, слегка всхолмленные окрестности засажены десертными сортами винограда, а к югу расположены обширные болота, зимой так и кишащие дикими утками да гусями. Поселили меня там в одном доме городского типа в самом центре села. Тут тебе и ванная, и телевизор, и холодильник. Спальня отапливалась электрической печкой, в гостиной имелся столик, специально приспособленный для игры в шахматы. Шагов моих не слыхать было, потому что ноги тонули в толстенном паласе. Но шум, врывавшийся снаружи, стал выводить меня из себя уже на третий день. Точно напротив моих окон расположились и ресторан, и кинотеатр, и кафе-кондитерская! Громкоговорители, вывешенные на улице, во всю мочь сообщали мне каждое слово, произнесенное героями экрана. В кафе безумствовал магнитофон, не желавший передохнуть даже в обеденное время. Однако все это были цветочки! Истинный бедлам начинался в момент, когда на эстраду ресторанного сада поднимался оркестр, чьи действия иначе, как издевательством, я назвать не мог бы. Грудастая певица далеко не первой молодости и пятеро молодых людей в одеяниях то ли мужских, то ли женских воспроизводили так называемую поп-музыку, вытворяя со своими инструментами все, что было в их силах, дабы превратить для меня ночь в кошмар.

Вечером на третий день я почувствовал, как на меня накатывает некий душевный делириум тременс. Приступ нервной лихорадки возвещал приближение катастрофы. Прихватив пиджак, я рысью пересек площадь, сотрясавшуюся от адских звуков, и через десять минут оказался на южной околице села, где грохот все еще до меня добирался, но словно сквозь какой-то толстый занавес.

Я шел и шел. Тихая августовская ночь освещалась перламутровым светом полной луны. Ноги привели меня на прямую, широкую и, по всему было видно, давно заброшенную дорогу.

Вначале по сторонам ее виднелись фруктовые сады, виноградники и бахчи. Потом путь вывел меня на просторное, усеянное курганами поле, перегороженное на западе горами. Теперь слева темнели кусты, время от времени, подобно гигантским раскрытым зонтикам, выплывали кроны ив или одинокие пирамидальные тополя, упершиеся в небо, как указательные пальцы. Оттуда к шоссе долетало то глухое и отдаленное кваканье лягушек, то доносился крик ночной птицы, напоминавший в тишине протяжный вопль до смерти напуганной женщины.

С правой же стороны легкий ночной ветерок нес вечную колыбельную песнь цикад. Странная это была дорога, и вела она по странным местам. Слева – пустошь, усеянная кустарником да редкими одинокими деревьями. А справа – родная, знакомая равнина с круглоголовыми курганами, спокойно погрузившаяся в целительный сон под холодным светом месяца.

По самой дороге было видно, что когда-то ее устилали щебенкой, встречались и участки разбитого асфальта. Совершенно очевидно, что когда-то была она участком центрального шоссе, а потом, когда автостраду спрямляли, превратилась в ненужный аппендикс. Так или иначе, выходил он на северо-западе и юго-востоке двумя своими концами на магистраль, так что я не сомневался, что больше двух-трех километров участок этот не протянется.

В тишине и по безлюдью шагал я еще минут десять. Потом, за правым поворотом, выскочил мне навстречу с левой стороны дороги домик с черепичной крышей и белой трубой – не то, чтобы маленький, но и не большой. У дома, на самой дороге, стояла красная легковая машина, мгновенно бросившаяся мне в глаза. Размеры у нее были внушительные, а по форме и не знаю уж, по чему там еще (я не из числа автоманьяков!), понял я, что она иностранная, т. е. западного производства. Автомобиль этот словно только моего появления и ждал – я даже из-за поворота еще не показался, как следует, когда фары ее вспыхнули и ударили мне в глаза ослепительным светом. Инстинктивно я отскочил в сторону, на левую обочину, и в тот же миг машина с легким рычанием пронеслась мимо. Как я уже сказал, она, похоже, была в полной готовности к старту и ждала только моего появления, чтобы рвануть вперед. «Иностранец, – подумал я, – съехал в сторону от автострады, чтобы спокойно отдохнуть часок-другой. Что ж, – опять-таки сам себе сказал я по его адресу, – доброго пути!» Настроение у меня было хорошее, дурные мысли вообще не приходили в голову. Но когда добрался я до домика и принялся его осматривать, ни с того, ни с сего подумал: «А что бы случилось, не отскочи я в сторону?» Бог его знает, что тогда произошло бы! Настроение, повторяю, у меня было хорошее, ни о чем таком мне и думать не хотелось.

Обошел я домик со всех сторон и быстро догадался (да не догадаться было бы трудно), что когда-то в этом хлипком строении помещалась придорожная корчма. В благодатные для нее времена центральное шоссе поставляло регулярную клиентуру, останавливались здесь и автобусы, и телеги, путники заглядывали перекусить, выкурить сигаретку, поднять настроение стаканчиком виноградной. Потом, когда шоссе «спрямили», заведение отсохло, как отсыхает ветка дерева, по стволу которого уже не текут соки.

Вокруг корчмы еще виднелись остатки ограды – торчали колья, валялись ржавые обрывки колючей проволоки, словно непогребенный покойник лежала почерневшая от влаги и трухи калитка. От свалившейся с петель калитки начиналась тропинка, обросшая густым папоротником и травой. Шагов двадцать она вела по открытому пустырю, наверное, прежнему заднему двору корчмы, а затем обрывалась, словно ножом обрезанная. Дальше простирался тот таинственный мир, откуда долетали отчаянные крики птиц, лягушачье кваканье и где как привидения угадывались одинокие тополя, да сгорбленные вербы, да островки кустарника, сгрудившиеся как стада кабанов.

«Чудесный мир!» – обрадовался я в душе всей этой дикой обстановке. И, поскольку уже порядком утомился, вернулся к домику, расстелил на земле пиджак и тут же улегся, уставившись в небо.

Сколько я так пролежал – не знаю и не помню, в ту ночь я ни разу на часы не взглянул. Только в какой-то момент почувствовал какое-то странное беспокойство, смутный страх, что ли. И что самое удивительное – страх этот шел как будто из совершенно определенного места, с той стороны, где квакали лягушки. Я встал, размялся, чтобы увериться, что мне не мерещится, обошел строение и выбрался на тропинку. И в тот же миг увидал идущего мне навстречу человека. Он и в самом деле шел с той самой, таинственной, стороны, где дикие кабаны-кусты сгрудились в стада.

Ночь была ясная, я смотрел на мир словно через тоненькую чешуйку перламутра.

Человек, задавшийся мне навстречу, был здоровенный мужик, почти исполин. Одет в штормовку, в правой руке толстая дубинка.

Он тоже меня увидел, но присутствие мое на тропинке не произвело на него никакого впечатления. Шага он не замедлил, но и спешить не стал – двигался равномерно, как машина. Судя по лицу его, круглому и мясистому, словом – по эпикурейскому его лицу, недавно он, должно быть, перешагнул за шестой десяток, шаг у него был твердый, спина прямая. Когда он приблизился, мне на секунду захотелось отступить в сторонку – этот тип только что не пыхтел, как паровоз, а вообще-то раздавить меня мог в два счета. Но все же я не отступил ни на сантиметр, да и у паровоза не было желания меня переезжать.

– Ты смотри! – сказал человек, остановившись в одном лишь от меня шаге. – Вот уж ветеринары сюда отродясь не заглядывали!

«Ты смотри! – повторил я про себя его восклицание. – Откуда это ему известно, что я ветеринар?» И все же, поняв, что он меня знает, я почувствовал себя спокойнее.

– Прогуливаюсь! – сказал я. – А вы меня откуда знаете?

– Да вот позавчера зашел в ресторан в центре. Вы показались в своем окне, а один из наших и говорит: «Глянь-ка, вон новый ветеринар!» А сюда-то вас что привело?

– Прогуливаюсь! – повторил я.

– Нашли место для прогулок, – махнул левой рукой исполин, правая у него занята была дубинкой. – По этим местам ночью только вурдалаков и встретишь, не для вас это!

– Я быков укрощал! – не сдавался я. – А одному быку, который все никак не хотел образумиться – только и знал, что топтать да бодаться – я укол сделал во какой иглой! Целых двадцать сантиметров!

– Ну, а после? – спросил он.

– Два дня спал, а на третий – снова за прежнее!

– Ну, вы даете! – проговорил мой ночной собеседник, но не засмеялся, как я ожидал, а все также с любопытством всматривался в мое лицо. – Присядем? – неожиданно предложил он и приглашающе махнул в сторону домика. – Все равно уж встретились, так хоть поболтаем пару минут…

Мы уселись на каменную ступеньку. Он пристроился прямо на камне, но я подстелил себе пиджак, чтобы было удобнее.

– Звать меня Анастасий Буков, – говорю. – В Смолянском округе мне удалось кое-что полезное сделать в области надоя молока. А не окажете ли вы мне милость рассказать что-нибудь о себе?

– Скажи я вам, что я – секретарь парторганизации, ведь не поверите?

– Нет. И что вы – секретарь организации Отечественного фронта, тоже не поверю.

– Я даже не секретарь здешнего общинного Совета, – продолжал исполин.

– Ничто еще не потеряно! – ответил я.

– Зовут меня Спиро Драгнев, любезный доктор. Родился я в Пештере, а по профессии – лесовод. Был лесничим, работал на лесопилке, директорствовал в лесотехникуме, а в конце концов стал корчмарем. Двадцать лет подвизался вот в этом самом заведении, – он стукнул дубинкой по каменной ступеньке. – Но два года тому назад спрямили дорогу, вот место и пришло в запустение. Теперь я председатель охотничьей дружинки.

– Вот видите – все-таки председатель!

– На судьбу не жалуюсь!

– Вы вот про вурдалаков упомянули…

– Да. Не советую по ночам бывать тут поблизости.

– Это что – из-за вурдалаков?

– Не будьте таким самонадеянным! Места там опасные.

Он указал себе за спину, на таинственное пространство, откуда долетали голоса лягушек.

– Басням не верю! – заявил я.

– Так мне поверьте, я здесь жил двадцать лет!

– Ч что – пережили серьезные приключения?

– Лично я нет! Но кое-какие происшествия были.

– Ну, ладно! – говорю. – Кому сейчас принадлежит этот домик?

– Сельсовету. А в пользование отдан охотничьей дружинке.

– Чудесно! – обрадовался я. – Значит, ничто мне не мешает попробовать снять этот домишко.

– Вы с ума сошли! Что вам делать здесь, на болоте?

Он уставился на меня в изумлении.

– А чего бояться! – воскликнул я. – Да для меня это счастье, если поблизости есть болото!

– Не спешите! – поднял руку Драгнев. – Вы ведь еще не знаете, что это за болото, о котором идет речь.

– Заведу уток да гусей, – сказал я. – А может, и буйволов. Вы представления не имеете, что за экономичные животные эти буйволы, а сколько от них пользы! – Буйволы были моей старой идеей.

– Ничего вам не удастся развести доктор, ни уток, ни гусей, а про буйволов и говорить нечего! Место это опасное, кроме как на зимовку дичи ни на что другое не годное!

– Раз это болото такое уж опасное место, вас-то что на него понесло?

– Охочусь.

– Ну да! – рассмеялся я. – А где ж ваше ружье?

– Здесь. Хотите покажу?

Он наклонился, достал ключ и отпер. На меня дохнуло темнотой, настоянной на табачном дыме, мышами и еще по меньшей мере десятью другими столь же неаппетитными запахами.

У него действительно было ружье, роскошный охотничий карабин. Над лежаком он висел гордо, по-царски.

– Винчестер! – сказал исполин. – Второго такого ружья нет в Болгарии!

Остальные вещи в этом хлеву выдавали бедность. Лежак дощатый, стул колченогий, стол застелен старыми газетами.

– Вот, видите! – сказал он, заметив, что я оглядываюсь. – Это не для культурного человека!

На охоту он уже не пошел, а любезно предложил проводить меня до дому.

Прежде чем расстаться на площади, я спросил его:

– Значит, вы мне там жить не советуете?

– Не для вас тот домишко! Говорят, что из болота по ночам вылезают духи, а в бывшей корчме развелись такие крысы, что человека могут до косточки обглодать. Послушайте верного слова – такому нежному человеку, как вы, там делать нечего!

– Против крыс есть у меня верное химическое средство, – ответил я, – а в духов я не верю! Я не романтик.

На другой день я нанял старую корчму.

Председатель Совета долго морщился, но в конце концов, когда я принялся подробнейшим образом рассказывать ему о буйволах, он согласился, махнул рукой и приказал секретарю общины выдать мне разрешение.

– Там вы поселитесь под собственную ответственность, – заявил он мне. – Местность влажная, полно комаров, а кроме того… про болото, которое по соседству, такие ходят разговорчики…

– Ну и ну, и вы туда же! – я был удивлен донельзя и даже слегка возмутился: – Как вам взбрело в голову, что я суеверен?

– Там люди пропадали, – сказал председатель. – Это-то факт. Пошел туда прошлой осенью на охоту за дикими утками инженер из города Н. и больше никто его не видел. Проверьте, если хотите. Звали инженера Юлиан Петров. Исчез, словно никогда и на свете не жил! А старики и о других случаях рассказывают. Так что… – он поднял палец – под вашу ответственность!

– Ничего со мной не случится! – говорю. – У меня в Момчилово два пса остались, овчарки. Напишу, чтобы мне их привезли как можно скорее.

– Вот это разумно, – сказал председатель. – Но все-таки…

Может, он хотел добавить, что жить на гиблое место меня отпускает, снимая с себя ответственность, но вспомнил, что уже говорил об этом, вот и промолчал.

Что бы там ни было, он послал в бывшую корчму бригаду – порасчистить и слегка подтянуть домик, а про буйволов так ничего и не сказал.

В обеденный перерыв я встретил перед рестораном моего исполина. Магнитофон в молодежном кафе напротив выл вовсю, вот мы и уселись за столик в самом дальнем углу.

– Ну, что? – покачал он головой и мрачно ухмыльнулся. – Не послушались вы меня. Слыхал, что сняли бывшую мою корчму.

– А почему бы нет? – отвечаю. – Думаете, здесь мне будет лучше?

Он не ответил. Молча допил стоявшую перед ним рюмку и собрался уходить. Перед тем, как подать мне руку, сообщил:

– В подвале там у меня скопилось кое-какое старье. Пришлю как-нибудь грузовик, забрать, чтобы не мешало.

– Когда вам будет угодно! – засмеялся я.

Я был счастлив, что все так прекрасно устраивается.

* * *

На обед занес я рабочим бутылку виноградной водки, поболтал с ними о том, о сем, рассказал им о буйволах, а потом пошел по тропинке, чтобы собственными глазами увидеть болото, убедиться, чего оно стоит. Не успел я и до кустов добраться, как меня догнал один из рабочих, тот, что был постарше.

– Раз уж вы решились прогуляться по этим местам, – сказал он мне, – хочу предупредить вас – будьте поосторожней. В сторону от тропинки – ни на шаг.

– Не бойтесь, – отвечал я. – Человек я бывалый.

– Так-то оно так, но будьте начеку. Ведь это болото на другие не похоже, ежели не каждый день – то уж через день оно точно меняется. Сегодня ты здесь посуху ступал, а наутро глянь – трясина!

– Ну, ладно! – махнул я рукой. – И что, глубока эта трясина?

– Некоторые места даже водой не покрыты, товарищ! Доверху тина.

– Подумаешь, перемажусь маленько! – улыбнулся я и махнул рукой.

– Вы только не забывайте, товарищ, что по влажному ступать нельзя. Кое-где трясина глубиной до двух метров! Вот что вы имейте в виду!

– А как же! – сказал ему я. – Непременно буду иметь в виду!

Он вернулся, досадуя, наверное, в душе на самого себя за то, что не навязался мне в провожатые, а я пошел себе дальше, и на душе у меня было весело.

Вначале тропинка круто спускалась под уклон, но потом еще несколько шагов – и вот я лицом к лицу с таинственной местностью. Передо мной поднималась плотная стена кустов, частью мне до пояса, частью – по плечи. Змеей бежала дальше тропинка. За этим препятствием моему взору открылось ровное серо-зеленое поле, над которым висело дрожащее облако испарений и торчали одинокие тополя и плакучие ивы. Кое-где болото было зеленым, кое-где – черным, но имелись и участки, выглядевшие совершенно серыми. Однако самое большое впечатление при этой первой встрече произвели на меня безлюдье, зной и ужасающая тишина. Так и лезло в голову, что попал я в иной мир, на чужую планету.

Тропинки – в том смысле, как может представить себе ее человек, услышавший это слово, – не было, а просто в травке, передо мной расстилавшейся, имелось что-то вроде просеки, туннеля, образованного травой пониже. По этой-то просеке я и отправился и всего шагов через двадцать добрался до первого бочажка. Громадная лужа метров десяти в диаметре до краев была полна черной блестящей тины. Под жаркими лучами солнца лужа испускала тяжелые запахи аммиака и серы с едва заметным перевесом в пользу последней. Какой же глубины эта трясина? Полметра? Метр? Смотрел я в бочажок, а по спине мурашки пробегали: а что, если дно находится в двух-трех метрах от поверхности?

В такой глубокой трясине и буйвол потонет, не то что человек!

В самом центре лужи появился мутный пузырь величиной с человеческую голову, пару мгновений оставался неподвижным, а потом лопнул. Мне показалось, что сильнее запахло серой.

Я отправился дальше и скоро увидел с правой от себя стороны другой бочажок, по размерам почти такой же, как первый, но покрытый корой засохшей тины. Кора растрескалась, и через трещины видна была жирная и черная, как смола, грязь. Шагах в десяти от этого места тянулся к нему пирамидальный тополь. Осторожно к нему подобравшись, я выломал себе ветку, обстругал слегка ножом, а потом склонился к бочажку и ковырнул в одной из трещин. Ветка – а длины в ней было не меньше полутора метров – погрузилась в трясину как в масло, но дна не достала.

Будучи человеком храбрым, но не романтиком, и обладая привычкой трезво смотреть на вещи, я мысленно присвистнул: «Нагадай-ка мне, цыганка, чтоб не поскользнуться как-нибудь на такой-то корочке!»

Тропинка привела меня в центр болота, и там я наконец-то увидел воду. Это было озерцо метров в двадцать длиной и примерно вполовину широкое. Вокруг него рос камыш, что позволяло предположить – вода здесь не пересыхает, а превращает почву в зловонную и коварную топь.

Занимала эта местность в целом чуть меньше гектара. Вся она была усеяна бочагами, так что стоило упустить ориентир – едва заметную тропинку, связывавшую левую оконечность болота с правой, – риск утонуть самым что ни есть мучительным и жалким образом, то есть в трясине, становился реальным. Мне подумалось: «А что говорить о туманной погоде, или когда пойдет снег и скроет тропинку, и станет невозможно различить, где топь, а где озеро?»

Я заспешил обратно. Люди будут беспокоиться обо мне, разве имею я право держать их в неведении ради своих гидрографических интересов?

И еще – раз я не могу разводить здесь буйволов, за каким чертом мне это болото?

* * *

Через неделю я переехал, прибыли и мои овчарки. Ночи все еще стояли теплые, что позволяло мне выносить раскладушку наружу и спать под открытым небом.

Иногда ночь проходила спокойно, а порой случалось нечто, гнавшее от меня сон до самого рассвета. В такие ночи творилось что-то необычайное: то раздадутся с болота голоса птиц, которых мне с роду слыхать не приходилось, то наступала неописуемая тишина: жабы – и те словно немели! И вдруг: аааа! – такой вопль разрывал ночь, что даже я, кого трудно заставить вздрогнуть, вскакивал и цепенел от ужаса, как какая-нибудь девчонка.

Даже поведение моих псов доказывало, что на болоте происходит что-то необычайное. Вели они себя неспокойно, подозрительно принюхивались к воздуху, бродили вокруг дома, тихонько рыча. По прошествии же пары недель нервы у них начали сдавать. Они ни с того, ни с сего бросались к болоту и там лаяли то глухо и сдержанно, то яростно. Что они утонут, я не боялся – инстинкт у них был безошибочный. Хоть в шахматном порядке располагай бочаги, они-то вернулись бы с сухими лапами и чистой шкурой.

А иногда «необычайное» подкрадывалось со стороны шоссе. Среди ночи вдруг просигналит автомобиль: ту-ту-у! – и тишина. Собаки вскакивают, нюхают воздух, лают. В другой раз послышится слабый-слабый свист, да вдруг оборвется, словно ножом отрезанный. Собаки вскакивают, словно взбесившись, бросаются неизвестно куда, и нет их минут 5-10, а то и полчаса, я уж ставлю на них крест, а они возвращаются веселые, с довольными мордами. За кем они гонялись и почему вид у них бывал такой глуповато-довольный, будто кто-то их чесал за ушами?

Это были злые, недоверчивые псы, ни за что на свете они и на шаг не подпускали к себе посторонних. Рычали даже на старого Драгнева, бывшего хозяина моего дома. Так-то они его терпели, но стоило ему подступиться к ним меньше, чем на два метра, как псы принимались скалиться, в глазах у них начинали плясать зловещие огоньки, а в глотках – перекатываться бешенство.

Теперь я вкратце расскажу, как нашел своих друзей и телохранителей мертвыми. Вечером 20 октября пошел дождь – не сильный, но и не слабый. Стало прохладно. Я вышел наружу за дровами для очага, и мне сразу же бросилось в глаза отсутствие собак. Обычно они лежали у дверей, там, где стреха выдается вперед козырьком, оберегая их от влаги. Кликнул я их по имени обошел вокруг дома – безрезультатно. Шел дождь, но я его не замечал. Дурное предчувствие сжало сердце словно половина мира опустела и замерла. Никаких дров в дом я не отнес, решил огня не разводить Часов около десяти заскулила во дворе собака. Это заставило меня вскочить и сломя голову броситься к двери. Перед каменными ступенями с виноватым видом обескураженный стоял Гектор. Позвал я его внутрь – он отказался. Из них двоих Гектор был поласковее – стоило мне раньше пригласить его в дом, как он подскакивал от удовольствия и снарядом влетал в дверь. А сейчас пес остался снаружи с поджатым хвостом, грустный и – как бы это сказать? – безутешно виноватый. Вынес я ему поесть и оставил в одиночестве переживать свою собачью муку.

Дождь не прекратился и на завтра, а к полудню опустился туман, который не рассеялся до следующего утра. Над болотом он был особенно густ, место это походило на какой-нибудь сказочный заколдованный остров.

С работы я вернулся часам к шести, уже темнело. Дождь перестал, но тяжелые свинцовые облака словно бы еще ниже нависли над равниной. По сравнению с утром туман немного рассеялся, только болото не менялось – оно казалось отдельным миром, маленьким и загадочным, укрытым непрозрачным белым колпаком. Гектор махнул мне хвостом, но радостным, как прежде, не выглядел. Наверное, тосковал о своем товарище. Почесал я его за ушами, но ласка его почти совсем не тронула – он не улыбнулся по-собачьи, не подал мне лапу, не припал к земле, как обычно Сделал он нечто, чего прежде никогда не делал: выскользнул из моих рук и бросился по тропинке, что вела на болото. Рысью он пробежал всего метров десять, остановился, припал на задние лапы и повернул ко мне голову. Какую мольбу, какой пламенный призыв следовать за ним прочитал я во вспыхнувших собачьих глазах!

Хорошо, что человек я твердый и мне чужды всяческие сантименты! В противном случае я непременно отправился бы за ним следом. Ясно было, как дважды два – четыре, что пес звал меня на болото.

Но я не только твердый человек, есть у меня и немного благоразумия. Природа щедро одарила Гектора инстинктами, а ко мне в этом отношении оказалась скуповата. Так что вслепую бродить по местности, где на каждом шагу подстерегали глубокие и безжалостные топи, я не мог!

Нет уж, спасибо!

Мне плакать хотелось от бессилия и даже было немножко стыдно, но я не внял мольбе Гектора, и он в одиночестве отправился на болото. Все же я не романтик, чтобы так легко поддаваться настроению.

Еще минут пятнадцать я не входил в дом, бывшая корчма в тот вечер мне напоминала настоящую медвежью берлогу. Настроение у меня было ниже среднего – наверное, из-за погоды.

Мои размышления о всяких невеселых делах и обстоятельствах прервал яростный лай Гектора, неожиданно донесшийся с болота. Он одновременно рычал и лаял, давился безумной злобой, за всю жизнь мне не доводилось слышать такого безнадежного лая. Потом Гектор словно враз потерял силы – голос его упал, он уже не лаял, а скулил. К чести собаки даже теперь в ее голосе не прозвучало ни нотки, похожей на мольбу о милости. А затем наступила страшная тишина.

Через час кто-то палкой постучал в мою дверь, отчего я подскочил, как ужаленный. Я задремал в кресле, и мне снилось, будто мы с Гектором на болоте, причем он попал в яму и взглядом умоляет меня о помощи, иначе трясина его засосет. Морда у него была так перемазана в грязи, что я не сразу смог понять, действительно ли это он или какой-то другой пес. Потом я подумал: «Наверное, это Ахилл, вторая моя собака, которая вчера пропала!» – и бросился, куда глаза глядят, в поисках жерди, чтобы сунуть Ахиллу в зубы – как же иначе мне вытащить его из болота! Но кругом туман, ни зги не видно, так что в ту же секунду я почувствовал, что ступил на неверную почву: земля разверзлась у меня под ногами, дьявольская, непреодолимая сила стала тянуть вниз, всасывая, словно чудовищная пасть.

В это мгновенье кто-то и забарабанил в дверь. Я вскочил.

Может, со страху я закричал не своим голосом и это вышло смешно. Поздний гость хохотнул, и я тут же его узнал – это был мой приятель, исполин, бывший владелец теперешнего моего жилья.

Я рассказал ему о случившемся, и он задумался.

– Когда я советовал тебе не селиться в этой глуши, ты не послушался! – глянул он на меня недовольно и покачал головой. – Вот и расхлебывай сам кашу, которую заварил, помочь тебе некому!

– Я и не прошу о помощи! – говорю. – Я и сам справлюсь.

– Как же, хотелось бы мне знать?

– Будь у меня фонарь посильнее, я тут же бы отправился на болото.

– Ну, а потом?

– А потом я бы показал тому типу, что сманивает моих собак! – пригрозил я.

– Орел! – пренебрежительно ухмыльнулся он, глянул на меня еще пренебрежительнее, а потом досадливо вздохнул: – Об этом и думать нечего! – он погрозил пальцем. – Туда и днем-то ходить опасно, когда солнышко светит, а что же говорить о ночи, да еще в туман! Поглотит тебя трясина, и до второго пришествия никто знать не будет, где твоя могилка. Трясина опаснее воды! В воде можно плавать, ты в воде хоть трепыхался бы, звал на помощь, а в такой бочаг попадешь – одно остается: наблюдать, как трясина подбирается к твоему собственному носу! Нечего тебе делать на болоте. Ну, а если ты моего мнения спрашиваешь, так я тебе советую завтра же переезжать отсюда. Эти места не для таких, как ты. Глухое это место да лихое. Кто здесь только не вертится!

– А ты как же? – засмеялся я, хоть сердце у меня и кровью обливалось. – Ведь каждый божий день по этим местам бродишь!

– Я по этому болоту и с завязанными глазами пройду! – заявил он и гордо стукнул себя кулаком в грудь. – За тридцать лет я его так исходил, что не могу ошибиться! А сколько уток я на нем настрелял, сколько гусей! Вина, что под них выпито, хватило бы на речку отсюда до Марицы!

– Не стану я переезжать, – говорю. – Возьму себе нового пса, у пограничников, вот тогда и увидим!

– Чего ты хочешь увидеть?

Слова его заставили меня вздрогнуть, но не сами по себе, а потому, что произнес он их совершенно новым голосом, полным злобы и раздражения.

– Хотелось бы поглядеть, кто сможет мою новую собаку выманить со двора! – сказал я.

Старый Драгнев снова глянул на меня пренебрежительно, но все-таки промолчал. Докурил сигарету, закинул за спину винчестер, прихватил свою палку и, пробурчав «спокойной ночи», исчез в ночи.

Я еле дождался рассвета, чтобы с походной сумкой в руке отправиться на болото. Откуда мне знать: может, в это время один из моих псов как раз нуждался в помощи? Да и любопытство заставляло как можно скорее разузнать, что случилось.

Утро выдалось холодное, ветер разогнал туман. Дождь тропинку оставил в целости, но ноги ступали словно по губке, вода кое-где стояла по щиколотку.

Когда я добрался до второго бочага, того, что за леском, меня так мороз и продрал по коже: болото вело наступление на тропинку, бочаг разлился метров на пять-шесть во все стороны. В завоеванном им пространстве не видно было ни ростка травы. Меня именно это и заставило вздрогнуть: вчера на том же месте трава доходила мне до колена, а сегодня перед глазами раскинулось лишь грязное пятно.

Повернув направо, чтобы обойти яму, я чуть не вскрикнул от неожиданности. Трава здесь была истоптана, судя по следам, человеком довольно тяжелым. Мелькнула мысль, что кто-то меня опередил, но как давно – для ответа на этот вопрос моих способностей следопыта не хватало. В любом случае мне и в голову не приходило связывать исчезновение собак со следами. Собаки-то исчезли в дождь и туман. Кто бы дерзнул скитаться в такую погоду по болоту?

Шагов через десять следы вывели меня на старую тропку. А трупы обоих псов я нашел вблизи раскидистой ивы на полпути к прозрачному озеру, которое мне встретилось, когда я впервые исследовал эту проклятую местность. Ахилл лежал у самого ствола ивы мордой к озеру, а Гектор – в нескольких шагах от него, вытянув лапы и так опустив между ними голову, словно из последних сил старался добраться до корней дерева.

Я тщательно ощупал их шкуры, ребра, хребты, но не обнаружил ни ран, ни других травм. Даже на мордах не было царапин. То, как они прикусили языки, свидетельствовало о смерти в результате действия какого-то весьма сильного яда.

Я достал инструменты, но, когда уже собирался натянуть перчатки, мой взгляд упал на что-то маленькое и блестящее, выглядывавшее из-под сломанной ветки ивы. Предмет этот лежал в трех-четырех шагах влево от Ахилла. Подняв веточку, я с разочарованием обнаружил самую обычную пружинку длиной в три-четыре сантиметра, диаметром примерно 0,5 см, с круглой пластинкой, напоминавшей мелкую монетку, на одном конце. Я говорю «с разочарованием», потому что, вероятно, ожидал увидеть что-нибудь более необычайное. Да, пружина хотя и блестела, но тем не менее оставалась всего лишь куском скрученной проволоки. Ее, наверное, потерял какой-нибудь охотник из тех, что стреляли здесь диких уток. «Эта пружинка придерживала крючок, на который охотник цеплял убитых птиц!» – пришло мне в голову, и я чуть не пнул находку, но раздумал и сунул ее в карман.

Спустя час я подумал, что схожу с ума: в желудках у собак не было ни яда, ни следа отравленной пищи. Неужели неизвестный отравил их… сделав укол?

Взяв пробы, я почти бегом покинул зловещее болото. Автобус в Пловдив отправился через час.

Глава III МОЖЕТ ЛИ У СЫНА БЫТЬ ДЯДЯ, ЕСЛИ У ОТЦА НЕ БЫЛО БРАТА

– У доктора Ивана Сапарева брата не было! – повторил капитан Петров. – Так что у его сына, Прокопия Сапарева, нет никакого дяди.

Аввакум некоторое время помолчал, а потом рассеянно спросил:

– Ты так думаешь?

– А как же иначе? – капитан Петров выглядел задетым. – Если у отца нет брата, откуда у сына возьмется дядя?

– Откуда мне знать! – пожал плечами Аввакум. – В настоящий момент не могу тебе ответить.

– Или вы шутите, или насмехаетесь надо мной! – огорченно сказал капитан Петров.

– Второе мне вообще не по вкусу, этим я не занимаюсь, – покачал головой Аввакум, – а для первого у меня нет настроения. Просто я тебе говорю, что не готов к решению проблемы дяди Сапарева, а потому и воздерживаюсь высказывать собственное мнение.

– Я вас не понимаю! – покраснел капитан Петров. – О какой «проблеме» вы говорите? Где же тут проблема: может ли у сына быть дядя, если у отца нет брата? Вы меня с ума сведете.

– Раз ты до сих пор не потерял рассудка, мой друг, в ближайшие несколько дней эта опасность тебе не грозит, – улыбнулся ему Аввакум. И, чтобы успокоить своего помощника, ласково спросил: – А, между прочим, не пора ли обедать?

Капитан Петров, никогда не страдавший отсутствием аппетита, подавил свое раздражение и тут же предложил продолжить разговор в ресторане «Гамбринус», который находился всего в нескольких шагах от управления.

Когда обед уже подходил к концу, Аввакум, чтобы окончательно рассеять дурное настроение помощника, спросил:

– Название этого ресторана тебе ничего не напоминает?

– Само собой, напоминает! – кивнул Петров. – Напоминает другой «Гамбринус», в Софии.

– А точнее?

– Дождливые осенние вечера. Русая курносенькая женщина подает вам крепкий коньяк.

– А еще?

– Зимние вечера. Т а же блондинка подает вам тот же коньяк.

– А что еще мог бы ты сказать об этой женщине?

– Вспоминаю ее с искренней симпатией, она вас очень уважала! – сказал капитан Петров.

Оба они тихо и с удовольствием рассмеялись. Потом Аввакум спросил:

– У тебя есть вопросы в связи с делом до настоящего момента?

– Есть! – кивнул Петров. – Вы действительно не верите обоим свидетелям?

– Ничего подобного я не говорил.

– Но вы не допускаете, что Прокопий Сапарев возвращался в отдел?

– Не допускаю.

– С одной стороны, вы верите свидетелям, утверждающим, что видели, как Прокопий входил в отдел. С другой – не верите, что Прокопий действительно в него не входил. Как мне, извините, понимать эту загадку?

– А ты, может, думаешь, что я ее понимаю?

– Будь я верующим – перекрестился бы!

Аввакум пожал плечами и принялся медленно набивать свою трубку. Выпустив первое колечко дыма, он сообщил Петрову:

– Через час я уезжаю в село Воднянцы к своему старому другу Анастасию Букову. Впиши в мысленный блокнот следующее: во-первых, установить круглосуточное наблюдение за матерью Прокопия Сапарева, доктором Юлией Сапаревой; во-вторых, жду вечером, в 23.00 твоего звонка. О позывных и коде мы договорились. Другие вопросы имеются?

– Да. Допускаете ли вы, что у Прокопия есть дядя, хотя у его отца брата не было?

– Не исключаю!

– Domine, non sum dignus![4] – развел руками капитан Петров.

– Надеюсь, нам удастся доказать обратное! – скромно улыбнулся Аввакум.

* * *

В три часа пополудни из Н. выехало два автомобиля. В первом полковник Горанов отправился в Софию, чтобы доложить свою гипотезу и потребовать отстранить от расследования Аввакума Захова. Вторая везла Аввакума в село Воднянцы, к старому другу Анастасию.

Дождь уже прекратился, но погода стояла сумрачная, хмурая, тяжелые облака низко нависали над равниной. На полях, подобно черным безбрежным рекам, простиравшимся по обеим сторонам шоссе, не видно было ни души, куда-то делись и все сельскохозяйственные машины. Небольшими стаями летали вороны, в безлюдьи само время будто на пару дней остановилось на ничейной земле между осенью и зимою. Осень не торопилась уходить, зима тоже никуда не спешила, и мир не знал, чего ждать – дождя или снега. Вороны что-то горланили на своем языке, недовольными они не выглядели. Именно мрачную погоду считали они самой подходящей, самым приятным сезоном – последние дни хмурой осени.

Насчет погоды люди придерживались мнения, отличного от вороньего, но Аввакум составлял исключение. Осень была его весною, последние дни осени – его месяцем маем. Потому-то и пребывал он в прекрасном расположении духа, а предстоящее решение интересной задачи вселяло в него дополнительную бодрость. Задача словно по заказу: собираясь отойти от дел, он беспокоился о тех последних усилиях, которым посвятит свой ум и сердце – окажутся ли они достойными его возможностей или судьба сыграет с ним злую шутку, не позволив как следует спеть свою лебединую песню? Случай на ЗСС не представлял собой, разумеется, нечто исключительное, ему не хватало размаха Момчиловской аферы, но в нем имелось странное противоречие между фактами и логикой, между доказательствами и достоверностью. Именно эта странноватая противоречивость создавала трудности, над которыми стоило поломать голову. Он доволен был судьбой, подкидывавшей ему такие случаи, доволен был погодой, не истязавшей его солнцем и ясным небом. Ровный гул мотора его нервы воспринимали как бодрую песню, а расстилавшийся вокруг унылый пейзаж вызывал в памяти светлые мгновения его не столь уж долгой и веселой жизни.

Так он незаметно добрался до села Воднянцы. На площади напротив кино и ресторана крутанул баранку налево и вскоре оказался на заброшенной дороге. Спустя десять минут он остановил машину перед бывшей корчмой. Время шло к пяти. С верхнего конца дороги наползала серость – первый признак приближавшихся ранних сумерек, а со стороны болота тянулось тоненькое протертое рядно тумана, прозрачного, как дымок слабого костра.

Ставни на окнах были закрыты, нигде ни огонька – значит, Анастасий еще не вернулся с работы. Тишина, тяжелая от влаги и уединения, лежала над этим неприветливым местом, и даже Аввакум, не любивший многолюдья, на миг ощутил себя в стороне от мира слишком одиноким. «Нерадостно живется бедному моему другу, раз он доволен жизнью в такой глухомани», – подумал Аввакум и поспешил обойти дом, осмотреть его, чтобы рассеяться и не заразиться той жалостью, которая на него неожиданно накатила. Ведь по справедливости и он предпочитал жить в стороне от настоящего и поближе к прошлому – только осуществить этого ему всю жизнь не удавалось.

Стоило ему добраться до задней стены дома, как на тропинке, словно выплыв из болотного тумана, появился старый Драгнев. Материализуясь из мглы, он выглядел еще более огромным, чем на самом деле, почти нереальным, и Аввакум, хоть и привык к всяческим неожиданностям, почувствовал вдруг неприятный холодок между лопатками.

– Это вы друг доктора? – пробасил, как из бочки, Драгнев.

– Допустим! – уклончиво ответил Аввакум.

– Если вы, добро пожаловать! – сказал старик. – Доктор поручил мне вас встретить, если приедете раньше, чем он вернется с работы. Ого! – кивнул он в сторону «Волги» Аввакума, поворачивая в замке ключ. – Да вы на колесах! Браво! «Волги» я уважаю! – он распахнул дверь, жестом приглашая Аввакума войти. – И тех, у кого они есть, уважаю! – дополнил он.

– Полноте, – сдержанно улыбнулся Аввакум. – Разве не видите, что у машины белый номер?[5]

– Это подробности! – заявил Драгнев. – Я, вообще-то, сначала на человека смотрю, а уж потом на номер.

Он включил электрический радиатор и пригласил Аввакума сесть поближе.

– Влажновато здесь! – пояснил он. – С болота так и тянет сыростью.

– В доме у доктора вы распоряжаетесь, как свой человек; видно, вы с ним добрые друзья?

– Звать меня Спиро Драгнев, – представился старик, слегка поклонившись с важным, исполненным достоинства видом. – Родом я из Пештеры, бывший лесничий и преподаватель лесоводства, работал на лесопилке, а долгие годы управлялся в этой вот корчме, – он топнул. – Теперь я человек одинокий, потому и сошелся так быстро с доктором. Он тоже одинок.

– Так здесь был ресторан? – с любопытством осмотрелся Аввакум. – И вы им заведовали?

– Заведовал. А два года тому назад дорогу спрямили. До тех пор жизнь тут кипела вовсю, шоссе проходило у самого порога заведения. Можете себе представить?!

– Могу! – улыбнулся Аввакум.

– Как бы не так! – нахмурил брови старик. – Ничего вы не можете себе представить. То, что здесь творилось, вам и во сне не снилось!

– Ишь ты! – засмеялся Аввакум.

– В селе у меня большой дом, но я одинок, жена умерла, сын что-то там строит в Ливии, время свое я посвящаю в основном охоте. Даже председателем охотничьей дружинки меня выбрали.

– А на кого охотитесь? – поинтересовался Аввакум.

– На диких уток да гусей. На болоте их сколько хочешь.

– Это ваше ружье? – спросил Аввакум, кивнув головой на стену.

– Мое. Позавчера его здесь оставил, потому как дождь лил, как из ведра.

– Позавчера дождя не было.

– Значит, не позавчера, забыл. Нравится ружье-то?

– Я в них не разбираюсь.

– Откуда вам! Доктор мне говорил, что вы археолог.

– А ружье прекрасное, это видно!

– Винчестер.

– За границей покупали?

– Да нет. Куда там! Один приятель привез.

– Значит, с этим ружьем вы и охотитесь на болоте?

– И с этим, и с другими. У меня три ружья. Я уж больше тридцати лет охочусь!

– Небось, и местность здесь знаете, как свои пять пальцев?

– Конечно.

– И болото знаете, как свои пять пальцев?

– И болото.

– А где убили собак моего друга?

– На болоте.

– Почему?

Старик глянул на него мрачно.

– Вам что-нибудь известно?

– Нет.

– И мне тоже.

Он достал сигареты и закурил.

– По этому-то поводу я и хотел с вами поговорить.

– О собаках, что ли?

– Нет. По поводу собак. Вы докторов друг. Ну так и посоветуйте ему, очень вас прошу, как можно скорее отсюда убираться. За каким рожном ему это проклятое место?

– О каком проклятии вы говорите?

– Да оно хуже, чем проклятое, уважаемый товарищ, уверяю вас! И я скажу вам, почему. Вокруг него темные силы вертятся, ясно вам? Когда магистраль шла по этим местам, здесь бывали всякие иностранцы – туристы, транзитные, всякие. Валютные гешефты, золото, чего только тут не творилось! Место это таким и осталось, хотя корчмы уже нету. Многие из прежних навещают свое гнездышко. Я, по крайней мере, так думаю, то есть предполагаю. Навещают! Они-то, наверное, и отправили псов на тот свет. Кто же еще? А в один прекрасный день и самого доктора столкнут в какой-нибудь бочажок на болоте. Уезжать ему отсюда надо, как можно скорее, пока не поздно! Вы ему друг, вот и посоветуйте!

– Что ж вы не сообщили в милицию?

– Как не сообщить? Сообщил! Дважды устраивали они здесь засады – безрезультатно. Даже засомневались, не морочу ли я им голову.

– Почему ж они ничего не обнаружили?

– Не повезло.

– В каком это смысле?

– В те ночи, когда они устраивали свои засады, никто из тех не явился. Или свой человек у них есть, предупредил. Когда речь идет о больших деньгах, все возможно!

– Ну-ка, скажи, дед Спиро, когда был ты корчмарем, может, и ты не устоял перед искушением, вступил в игру?

– Вот ей-богу, нет!! К чему мне игра? Я ж тут зарабатывал! И мне хватало.

– Да я шучу! – сказал Аввакум. – Чтобы стать контрабандистом, нужно иметь особые задатки. – Он засмеялся: – А задатки раздает мать-природа, так ведь?

– Только так. Одни рождаются контрабандистами, а другие – таможенниками!

– Вот это умно сказано, дед Спиро! Браво! Аввакум подошел к висевшему на стене ружью, упер руки в бока и зацыкал языком.

– Что, запало тебе в душу мое ружье, а? – воскликнул дед Спиро.

– Что верно, то верно! – сказал Аввакум. – Это ж не ружье, а загляденье! Показал бы ты мне, дед, как из ружья стреляют! С дула, что ли, заряжается?

– Да ты с ума сошел! – донельзя возмутился дед Спиро. – Современные ружья с дула не заряжаются! Ты, милок, похоже, отстал лет на сто.

– Может, и отстал! А ты покажи!

На миг сошлись брови Драгнева в одну линию, на миг он пристально уставился в лицо Аввакуму, потом эта мимолетная тревога рассеялась и в глазах его снова заиграла привычная снисходительная насмешка.

– Вот как стреляют, парень, – поднялся с места дед Спиро и снял ружье со стены. – Нажимаешь на эту кнопку, вот так, ружье переламывается, тут затвор, видишь? В ствол досылается патрон. Видишь? Бам, захлопываешь, и ружье к стрельбе готово. Понял?

– Не совсем, но более или менее!

– А больше тебе и не надо, потому как от тех, кто знает более или менее, вся беда и идет!

Пока эти двое с воодушевлением беседовали на охотничье-оружейные темы, снаружи совсем стемнело, а через некоторое время заявился и Анастасий – смущенный своим опозданием и до слез взволнованный встречей с Аввакумом.

– Вот, – сказал дед Спиро, потирая руки и дружелюбно глядя на Анастасия, – мы с твоим другом решили самый важный вопрос, и я не знаю уж, как доволен, что так случилось – что нам с ним удалось словцом перекинуться прежде, чем ты вернулся!

– Что это вы тут решали? – удивился Анастасий, с любопытством взглянув на Аввакума.

Аввакум пожал плечами, а дед Спиро заявил:

– Мы решили, что надо тебе как можно скорее отсюда перебираться! Не для тебя это место. Вчера собак твоих угробили, а завтра и тебя могут порешить!

Аввакум неопределенно улыбнулся, и Анастасий сразу догадался, что дед Спиро без спросу присвоил себе право говорить от его имени. Он шагнул к письменному столу, достал из выдвижного ящика пружинку, найденную им прошлым утром у ствола ивы, и осторожно положил ее перед Аввакумом.

– Вот что я обнаружил рядом с убитыми собаками! – пояснил он. – Наверняка никакой связи с отравлением она не имеет, но я ее все-таки подобрал. Пружинка! Может, какой-нибудь охотник обронил.

Аввакум и Спиро Драгнев уставились на пружинку, словно хотели проглотить ее взглядами.

– Ну да! – во весь голос воскликнул дед Спиро и неожиданно схватил ее в тот миг, когда и Аввакум собирался сделать то же самое. Старик опередил его на полсекунды, а то и меньше. Самым бесцеремонным образом он запихал пружинку во внутренний карман штормовки и только тогда объяснил: – Пружинка выскочила из магазина моей одностволки. Позавчера утром стрелял я уток – тогда-то она и пропала. Ох, и обыскался же я ее! С меня причитается, доктор, я твоей услуги не забуду.

Пока он рассыпался в многословных благодарностях, Анастасий случайно встретил взгляд Аввакума и оцепенел. Такой горький упрек прочитал он в этом взгляде! Его глаза словно кричали: «Что ты наделал?! Разве так можно, кто тянул тебя за язык?»

Требовать пружинку обратно было поздно. Он покраснел и вздохнул.

– Услуга и вправду немалая! – сказал Аввакум. – Будь я на твоем месте, дед Спиро, – по-свойски обратился он к старику, – непременно б сказал: «По такому случаю, ребята, милости прошу в гости, на чашечку настоящего кофе по-турецки да рюмку коньяку!» И добавил:

– Погодка-то паршивая, так что в гости я со всем удовольствием! В такую погоду только в гости и ходить!

– О чем речь! – вскочил дед Спиро. – Прошу пожаловать, для меня это большая честь!

На лицо Анастасия набежала тень. Он-то приглашал Аввакума, чтобы побыть вместе, поразмыслить насчет собак, а тот готов уйти в другое место из-за какого-то там коньяка! Разве у Анастасия коньяка и кофе, что ли, не найдется? Чего тащиться за семь верст киселя хлебать? Он уж совсем было собрался сказать: «Оставайтесь, я сам вас угощу!», но Аввакум тайком наступил ему на ногу. Ветеринар изумленно взглянул на товарища, но выражение лица Аввакума ничем не подсказывало значения этого тайного знака. Он по-прежнему выглядел чрезвычайно довольным приглашением бывшего корчмаря, кроме благорасположения лицо его ничего не выражало.

Они уселись в «Волгу», но Аввакума вдруг осенило, что он не сменил спортивной рубашки и не повязал галстука. «Да я всю жизнь себя презирать стану, – заявил он, – если отправлюсь в гости в таком виде!» И, прежде чем его спутники успели что-либо возразить, он заглушил двигатель и выскочил из машины с ключом Анастасия в руке, бегом бросился к дому и спустя несколько секунд уже запирал за собой тяжелые дубовые ворота. Запирался, чтобы всего-навсего сменить рубашку? Но он не сразу полез в чемоданчик, а первым делом подошел к той стене, на которой висел английский винчестер.

Он снял ружье, уверенным движением вынул патрон, досланный в ствол. Колпачок патрона сидел неплотно, Аввакум снял его без всяких усилий, внутри никакой дроби не оказалось. Мизинцем он извлек из картонного цилиндрика свернутую в рулон бумажку. На одной ее стороне имелись в цифровой записи позывные радиосигналы, на другой – чертеж ключевой таблицы радиошифра. Поместив бумажку в свет своего электрического фонаря, он в две секунды сфотографировал обе ее стороны миниатюрной камерой. А потом повесил ружье на стену в том же положении, в каком оно висело прежде.

Теперь подошла очередь белой сорочки.

Идея проверить патрон в ружье не осенила Аввакума «свыше». Он не был таким уж профаном в охотничьем оружии, каким старался представиться, чтобы не заметить тотчас же, что магазин винчестера был пуст, а заряжающий механизм и затвор вообще не работали. Оружие давным-давно вышло из строя и теперь могло служить лишь камуфляжем. Что скрывал бывший корчмарь и кого старался обмануть? Этот вопрос, как и сомнительный интерес, проявленный им к пружинке Анастасия (представлявшей сама по себе загадку!), пробудили в Аввакуме охотника и заставили тут же начать гон.

Спиро Драгнев жил в двухэтажном доме в сотне шагов от центральной площади. Обставлен дом был по-городскому – кроме дорогой мебели, бросались в глаза недурные ковры. В нижнем этаже располагались столовая, кабинет, а рядом с ним – маленькая гостиная со столиком для игры в карты. Драгнев и Анастасий устроились в столовой, а Аввакум попросил позволения рассмотреть библиотеку.

Совершенно неожиданно Захов напал на крупный след. Уж, наверное, человек, который слоняется по безлюдным местам с позывными радиосигналов и шифром, является обладателем других вещей, старательно скрываемых от любопытных глаз. У каждого своя манера прятать тайны. Одни закапывают их в землю, другие запирают на сто запоров, а третьи прибегают к хитрости, как дед Спиро. Тут все решает характер. Хитрецы вроде Драгнева тайные свои вещи прячут как бы совершенно у вас перед глазами, но так, что вы ни в коем случае не заподозрили бы тайника. Ну кто, в самом деле, предположил бы, что охотничий карабин системы «Винчестер» может скрывать позывные и шифр?

Аввакум осматривал уютно обставленный кабинет и улыбался. «Вот металлическая шкатулка для табака, она стоит на письменном столе. Может, она кроет что-то?» – он поднял крышку и запустил пальцы в благоухавшую медом мелко нарезанную «Вирджинию». Кроме липко-влажного табака – ничего. «Ну, а эта коробка шоколадных конфет?» – двойного дна у коробки не оказалось, в ней оставалось всего три-четыре конфеты, завернутых в золотистую фольгу. «Время бежит, черт побери! – вздохнул Аввакум, и глаза его забегали по полкам книжного шкафа. – А этот бюст! – чуть не вскрикнул он. – Если у него под макушкой нет тайн (Аввакума вдруг охватила веселость) – подам в отставку и буду торговать арбузами!»

Он приблизился к бюсту, изваянному почти в натуральную величину, положил руку ему на макушку и, нажав, попытался повернуть влево. Никакого эффекта. Он снова нажал и повел макушку направо – отливка скользнула по невидимому желобу и выскочила наверх. Одной рукой Аввакум приподнял кусочек гипса, а другой стал вытаскивать содержимое тайника. Там оказалось несколько фотографий Прокопия Сапарева, пружинка – копия той, что Анастасий нашел на болоте, детский игрушечный пистолет и снимок, вложенный в конверт. Добычу свою Аввакум мгновенно распихал по внутренним карманам пиджака. Затем пристроил «макушку» бюста на место, и произведение самодеятельного скульптора снова заняло подобающее ему место на книжной полке.

Теперь можно было и книги спокойно рассмотреть. Те примерно триста томов, что составляли библиотеку Драгнева, красовались аккуратными переплетами, а часть их – даже роскошными кожаными. На лицевой стороне этих последних мелкими золотыми буковками было вытеснено имя владельца. Производило впечатление отсутствие каких-либо заглавий современных авторов. Здесь время словно бы остановилось с началом второй мировой войны.

Аввакум самовольно угостился вирджинским табачком и, довольный собой, удовлетворенно выпустил несколько колечек голубоватого дыма. Значит, и на этот раз арбузы побоку, судьба все еще не повернулась к нему спиной.

В столовой Анастасий и дед Спиро потягивали коньяк, прихлебывая кофе.

– Присаживайся, дружок, и поспеши нас догнать! – хозяин пододвинул Аввакуму стул и щедро наполнил его рюмку золотистой жидкостью. – Элексир, который я тебе предлагаю, не какой-нибудь там «Преслав» или, тем более, «Плиска»,[6] а настоящий французский «Арманьяк» – из области Шампань. От коньяка этого по жилам бежит огонь, сердце веселеет. Глотнешь капельку – и ты уже кум королю!

– Благодарю! – остановил его Аввакум, опустив ладонь на бутылку. – Не переводи понапрасну элексир, дед Спиро, нельзя мне – я ведь за рулем, мне сегодня еще крутить баранку. За встречу, за знакомство могу себе позволить стакан пива, и ничего более!

– Пиво! – презрительно скривился дед Спиро и пожал плечами. – Такого пойла в моем доме не бывает! Водка – да, даже сливовица – на случай, если приходится угощать какого-нибудь аборигена, но пиво? Никогда! Jamais, monsseur! Je regrette, je regrette beaucoup![7]

– Ничего, – улыбнулся Аввакум. – Moi, je préfère unecanette de bière![8] Так что я сбегаю в ресторан и через пять минут вернусь с бутылкой пива!

– Да уж сиди! – приподнялся Драгнев. – Я сам!

– Ну, что ты, дед Спиро! – удержал его за плечо Аввакум. – Все равно мне еще надо ребятам позвонить, чтобы не ждали сегодня вечером. У тебя, дед Спиро, так приятно, что спешить восвояси я не намерен.

Минут через пятнадцать он вернулся с двумя бутылками пива.

– Это твой, что ли, красный «Фольксваген» во дворе? – поинтересовался, наливая пиво в высокий хрустальный бокал, Аввакум.

– Мой, а что?

– Да вот, не разберу, как ты в такую скорлупку помещаешься! Тебе, дед Спиро, больше подошел бы «Шевролет», а еще лучше – блестящий черный «Форд».

– Почему ж это «Форд»? – озадаченно взглянул на него дед Спиро.

– Каков человек – таков и автомобиль! – улыбнулся ему Аввакум.

– Не понимаю я, что-то, твоих намеков! – сказал Драгнев. – В последнее время редко с людьми вижусь, вот и растерял прежнюю догадливость!

– Но кое с кем ты все-таки видишься, так ведь? – стоял на своем Аввакум.

– Ну, вот хоть с доктором! Это да!

– И потому решил его с того места вытурить, так, что ли?

– Чего-чего?

– Вот, значит, зачем тебе нужно, чтобы доктор с того места убрался – чтобы чаще кое с кем встречаться?

– Думаю, кое-кто решил на тот свет его отправить, потому и посоветовал переехать оттуда.

– А с теми, кто решил доктора прикончить, ты часто встречаешься, а, дед Спиро?

– Когда я в корчме работал, около меня кто только не вертелся. Теперь ее нету, нет и меня, но, может, из прежних кто-нибудь и продолжает навещать наши места, только меня это не касается – ихнее дело.

Слушая диалог, Анастасий все более недоумевал, ему становилось все неуютнее. Слова словами, но за их прикрытием охотник прицеливался в жертву, да и жертва готовилась вцепиться охотнику в горло.

– Значит, ни с кем не видишься и ни с кем не разговариваешь, вот как?

– Работал у меня в корчме один паренек, здоровяк был, но страдал отвратительным недостатком – любил меня расспрашивать.

– И что же с тем пареньком сталось?

Драгнев сжал кулак и многозначительно покачал головой. На кулак таких нечеловеческих размеров даже смотреть было страшно.

В столовой воцарилась тишина. Аввакум поднял свой бокал.

– За твое здоровье, дед Спиро!

– И за твое, дружок!

Они снова умолкли. Было слышно, как дождь тихонько барабанит по оконному стеклу.

– Никак за окном стоят какие-то люди! Дед Спиро, может, взглянешь?

Хозяин поднялся, приблизился к окну и прижался к стеклу лицом. Снаружи действительно стояли трое. Одеты они были в дождевики.

– Руки вверх и ни с места! – крикнул Аввакум и одним прыжком, которому позавидовал бы хорошо тренированный спортсмен, почти в то же мгновение оказался за спиной Драгнева.

Тот поднял руки, огромное его тело на глазах обмякло и словно бы становилось меньше. Прежде всего Аввакум вытащил из внутреннего кармана его штормовки ту пружинку, что нашел на болоте Анастасий, потом из специальной петли под мышкой слева извлек тяжелый автоматический «Вальтер» и шутливо ткнул бывшего трактирщика в спину.

– Надеюсь, этот-то не заряжен позывными да шифрами! – засмеялся он. – И как, в самом деле, пришла тебе в голову такая великолепная идея?

В столовую вошли двое в дождевиках, с которых текли потоки воды.

– Не сглупи я с этим окном, услыхал бы ты позывной, ну, да ладно! – арестованный махнул рукой.

– Человеку свойственно ошибаться! – развел руками Аввакум. Он положил на стол лист писчей бумаги, карандаш– и, указывая на них Драгневу, приказал:

– Садись и пиши! «Уезжаю на несколько дней в Софию!» Подпись: «Сп. Драгнев». Где у тебя кнопки?

– В ящике письменного стола, – глухо ответил исполин.

– Анастасий, – обратился Аввакум к другу. – Будь добр, приколи листок к входной двери снаружи. Это, любезнейший, даст тебе возможность сделать вклад в полезное для народа дело!

Когда задержанного выводили, он обратился к Аввакуму:

– Непорядок есть во всем этом деле. Хочешь, скажу, в чем он?

– Скажи, – улыбнулся Аввакум.

– Не годится, чтобы гость арестовывал своего хозяина.

– А годится, чтобы хозяин застрелил своего гостя?

– Гм, – хмыкнул дед Спиро. – И ты прав!

Подъехав на «Волге» к ресторану, Аввакум купил хлеба, копченостей и бутылку красного вина, а потом вместе с Анастасием они вернулись в бывшую корчму Драгнева. С неба лило, дворники со скрипом метались по ветровому стеклу, фары серебром покрывали нити дождя.

По дороге Аввакум рассказал Анастасию о своих находках в винчестере и в бюсте. Когда они добрались, ветеринар принялся поджаривать ломтики хлеба, а его друг нарезал закуску и налил вина в бокалы. За ужином Анастасий с трудом заставил себя глотать, а Аввакум, наоборот, уписывал за обе щеки. Потом они убрали со стола и Аввакум сосредоточился, рассматривая свои трофеи, разговаривая с ними, как с живыми существами.

– Вот пружинки! – бормотал он. – Их две, и у обеих имеются на одном конце припаянные пластинки. Одна пластинка чистая, на другой заметны следы какого-то затвердевшего клея. Та, что с клеем, для чего-то послужила. Для чего? Очень просто: вытолкнула, выбросила на некоторое расстояние какой-то маленький предмет. По всему видно, что пружины эти сильные, значит, выброшенный предмет летел с большой скоростью. Но для того, чтобы выброшенный пружиной предмет летел с большой скоростью, он должен прежде всего получить ускорение в некоем закрытом пространстве, ну, хотя бы, в дуле. Хотя бы в дуле вот этого игрушечного пистолета. «Made in Germany» Немецкого. Когда-то и у нас такие делали. Тугая пружина бьет по пробке, пробка получает в дуле ускорение и летит довольно далеко…

Вдруг Аввакум сильно разволновался. Поднявшись с места, он принялся быстро расхаживать по комнате.

– Знаешь, что мне пришло в голову? – обратился он к Анастасию. – Если обыкновенные проволочные пружинки выбрасывают пробку шагов на десять, на какое расстояние и с какой силой выбросят ее эти стальные пружины, если приспособить их к игрушечному пистолету, вроде нашего? – он указал на стол. – Уверяю тебя, что, если бы у такой пробки имелось острие, оно могло бы вонзиться даже в конский череп?

– Ну, и что с того? – улыбнулся Анастасий.

– Sancta simplicitas![9] – воскликнул Аввакум. – A если это острие смочить ядом? Погоди, более того: если яд, смешанный с какой-нибудь смолой, сам превратится в острие, выстрелом посылаемое в определенную цель с помощью стальной пружины?

Анастасий приложил к груди руки, словно у него внезапно перехватило дыхание. Некоторое время оба молчали.

– Как ты думаешь, есть в пистолетике пружина? – спросил Аввакум.

– Есть, наверное, – ответил Анастасий. – Как ему иначе стрелять?

– Ну, а я думаю, что пистолетик свою пружину выстрелил! – сказал Аввакум. – Оторвалась пружина и вылетела через дуло, когда дед Спиро стрелял ядом во второго твоего пса. Ну, что, готов ты на пари?

Анастасий пожал плечами, потер лоб и грустно улыбнулся.

– И во сне бы такому не поверил!

– Ко многим выводам люди приходят поздно! – покачал головой Аввакум. – А с самым значительным опозданием приобретают они представление о безграничных возможностях своих собратьев в области зла. Вот! – он снял крышку, прикрывавшую заднюю часть дула немецкой игрушки, – никакой пружины внутри не было. – Вот истина! – произнес он мрачно-торжественным тоном, постукивая пальцем по пустому дулу пугача. И добавил еще тише, словно для самого себя: – От человека всего можно ожидать!

– Значит, ты счастлив, – сказал Анастасий, – что здесь – место найденной мною пружинки? И что на пластинку был нанесен яд?

– Пластинка ударила по яду! – принялся объяснять Аввакум. Задумавшись, он некоторое время помолчал, а потом продолжил: – Ядовитая смесь вонзилась в тело животного и спустя несколько минут растворилась в его крови. Я слыхал, что в некоторых зоопарках таким же образом вводят хищникам морфин, чтобы на какое-то время их усыпить: например, когда надо удалить им больной зуб или сделать какой-нибудь укол. Попробуй-ка, сделай укол бенгальскому тигру, не усыпив его перед этим! Но в нашем случае Спиро Драгнев ставил себе задачу не усыплять, а убивать! Твои собаки или мешали ему встречаться на болоте с нужными людьми, или этим людям – встречаться друг с другом. Кроме того, псы нервировали его во время лаконичных радиосеансов. Ну как тут составишь шифрованную радиограмму, если с двух сторон на тебя налетают два лютых цербера! Я бы, например, не смог. Потому-то Драгнев их и прикончил, как прикончил бы позже и тебя самого. Когда кто-то мешает большой игре, его убирают. Таков закон.

А вот наша игра арестом деда Спиро не заканчивается, а только начинается. Пружинки и яд укажут нам по меньшей мере на одного соучастника Драгнева. Завтра я отвезу их в Софию. Они непременно укажут нам какой-нибудь след! Непременно!

Пока же посмотрим, какими еще тайнами поделятся с нами другие предметы – игрушечный пистолет, фотографии и снимок, который все еще лежит в своем конверте. Начнем с пугача. Его специально привезли из Германии, чтобы Драгнев превратил его с помощью кого-то третьего в смертоносное оружие. Нам еще предстоит узнать, не исчезал ли здесь, в болоте, какой-нибудь человек, и если, да, то когда. То есть – применялся ли пистолет против человека, кем тот человек был, где работал и чем кому-то помешал.

– Про одного такого я могу тебе рассказать, – подал голос смущенный Анастасий – на него свалилось слишком много впечатлений. – Когда я сюда переехал, председатель сельсовета предупредил меня, что прошлой осенью в болоте бесследно исчез некто Юлиан Петров – инженер с ЗСС.

– Кто таков этот Юлиан, мы скоро узнаем! – улыбнулся Аввакум и записал имя пропавшего инженера в блокнот. – Значит, получив столь устрашающие сведения, ты, тем не менее, посмел тут поселиться?! – Аввакум с театральным пафосом протянул своему другу руку: – Анастасий, ты герой, и я горжусь знакомством с тобой!

Анастасий пожал ему руку, потом оба они дружно расхохотались.

– Увы, от трагического до смешного – всего один шаг! – воскликнул Аввакум. Он немного помолчал, рассматривая голубоватые кольца дыма, которые вились над его трубкой, а потом снова подошел к столу, где были разложены трофеи. – Теперь взглянем на эти фотографии, – сказал он, раскладывая их, словно пасьянс. – Это третий пункт нашей повестки дня, хотя по значению я их поставил на первое место, как только увидел. Здесь снят инженер Прокопий Сапарев, человек, на которого факты нашего следствия указывают, как на обвиняемого номер один. Против него говорят все факты, так что уважай я их хотя бы столько же, сколько уважаю свою шляпу и пальто, до сих пор мне надо бы раз сто указать на него пальцем: «Вот он, вяжите его!» Но дело в том, что в следствии наблюдается исключительный парадокс: логика выступает против доказательств!

– Это напоминает Момчиловскую аферу, – воодушевленно заметил Анастасий.

– Не совсем! – покачал головой Аввакум. – В Момчиловской афере настоящая логика была подменена формальной. Стоило избавить следствие от формальной логики – и доказательства тут же примирились с логикой истинной, то есть стали правдоподобными. Тут же все обстоит иначе: нет моста между доказательствами и логикой. Я мост ищу, понимаешь? Если таковой не найдется, Прокопию Сапареву конец! – он принялся взад-вперед расхаживать по просторному помещению бывшей корчмы, размышляя о подозреваемом, но, непонятно почему, перед его внутренним взором возникал не инженер, а маленькая ясновидица Роза. В сущности, она не «возникала», а как бы витала рядом, подобно тени, неожиданно обретшей плоть, еще одно измерение. Тень не сводила с него взгляда, она вдруг напомнила Аввакуму белую птицу, и он подумал: «Ну и ну! Фантазирую, как чокнутый – Анастасий мне позавидовал бы!» А потом нашел объяснение: «Наверное, это от усталости. Какие тут еще белые птицы?» Он тряхнул головой и указал на фотографии:

– Как попали эти фотографии в тайник Спиро Драгнева? Что связывает Спиро Драгнева с инженером Сапаревым, если тот действительно чист? Вот еще одно доказательство, что за всей этой историей стоит Прокопий Сапарев! Поди-ка, выручай его, если больше заняться нечем!

Нахмурясь, Аввакум собрал фотографии и отшвырнул их в сторону так, как бросают плохие, проигрышные карты. Потом вытащил снимок, что помещался в запечатанном конверте. Фотография еще не до конца была извлечена наружу, а лицо Аввакума оживилось и словно посветлело от радости. Показав ее Анастасию, Аввакум спросил:

– Что ты здесь видишь?

– Порнография! – возмутился Анастасий. Он швырнул снимок обратно на стол и с огорчением глянул на Аввакума.

На фотографии был виден парень, обнимавший молодую женщину. Оба раздеты, причем парень свойски положил руку на левую грудь своей дамы.

– Все же, что ты здесь видишь? – весело спросил Аввакум.

– Обыкновенная порнография! – обиженно пожал плечами Анастасий. – Чего тут спрашивать-то?

– Как же не спрашивать? Ты понятия не имеешь, как это важно! Знай ты, насколько это важно, ты бы присвистнул от удивления! Ладно, раз ты этих людей не знаешь, я тебе скажу, кто они. Мужчину, любезный друг мой, зовут Димо Карадимов, а работает он инженером в конструкторском отделе ЗСС. Женщина же, которую он, по твоему мнению, столь цинично обнимает, – жена генерального директора ЗСС, и зовут ее Лиляна Павлова. Понимаешь теперь, друже, почему мне хочется крикнуть: «Гип-гип! Ура!»? Не понимаешь? Ладно, объясню! Когда все еще работала эта корчма, сюда на любовную прогулку приезжали Димо Карадимов и супруга генерального директора Лиляна Павлова. Дед Спиро помог им уединиться (вероятно, в служебной комнате рядом с кухней) и через отверстие в двери сфотографировал их в весьма щекотливый момент. Спустя несколько дней Драгнев показал снимок Карадимову и спросил, представляет ли он, какая судьба его ждет, если тот случайно попадет в руки генерального директора? По вопросу о том, что ответил Карадимов, поддался ли на шантаж (причем на самый банальный вид шантажа, применяемый для вербовки агентов), и если поддался, то насколько – так вот, по этому вопросу я пока ничего не могу сказать. Обычно любовники, стоит их поприжать, страшась громкого скандала или мщения обманутого супруга, соглашаются на предложения владельца обличительных документов. В начале они тешат себя мыслью, что сумеют перехитрить своего «кредитора», сообщая ему лишь «маловажные» сведения. Логика предательства им неизвестна, а она неминуемо приводит их к катастрофе. Но, так или иначе, в настоящий момент я не в состоянии сказать ничего определенного. Я просто констатирую, что Спиро Драгнев предложил инженеру Карадимову вступить в игру. Согласился ли тот и до какой степени в ней участвовал – это нам еще предстоит узнать.

На фотографии мы видим Димо Карадимова в момент любовного приключения. В руках Драгнева она превратилась в инструмент шантажа. Короче говоря, логика подает нам сигнал о том, что вокруг Карадимова «нечто» происходит, но пока не располагаем никакими фактами, уличавшими бы его в шпионаже.

Значит, ситуация в целом такова: вокруг Сапарева фактов много, но в них отсутствует логика; вокруг Карадимова нет фактов, но логика налицо. Только случай Спиро Драгнева ясен – в том смысле, что у нас в руках шпион. Но что у него общего с аферой ЗСС, какова его роль в деле Сапарева и Карадимова – это еще надо выяснить. Словом, мы в самом начале пути.

Ветер усилился, он бился в дверь, выл в трубе, а дождь отрывисто, с отчаянным упорством барабанил в окна. Анастасий вернулся с кухни и сообщил, что обнаружил в двери, ведущей в служебную комнату, отверстие величиной с грецкий орех, проделанное в верхнем левом углу.

– Именно через это отверстие Драгнев и сфотографировал парочку, – довольно улыбнулся Аввакум, – разумеется, специальным аппаратом!

Пока Анастасий стелил раскладушку, предоставив широкую лежанку Аввакуму, тот настроил свою ультракоротковолновую рацию и ждал позывных капитана Петрова. А тем временем внимательно изучал ключевую схему шифра, найденного им в винчестере Драгнева.

Капитан Петров дал о себе знать точно в 23 ноль-ноль. Два его сообщения сильно взволновали Аввакума. Вчера вечером между шестью и половиной седьмого на площади, где расположена первая остановка автобуса № 2, был замечен красный «Фольксваген». Заметивший его кондуктор утверждал, что видел его дважды: когда автобус следовал от ресторана «Пьяные вишни» и на обратном пути. Затем красный «Фольксваген» исчез, кондуктор его более не видел. Второму своему сообщению капитан Петров как будто не придавал особого значения, но на Аввакума оно произвело еще более сильное впечатление. Оказывается, сегодня в послеобеденные часы доктор Юлия Сапарева отбыла в Софию. Она остановилась в гостинице «Севастополь» и вечером, в восемь тридцать, говорила по междугородней с Видином. Звонила она человеку по имени Велко Трифонов. Полученная справка гласила, что Велко Трифонов – бывший фотограф, живущий на Александровской улице в доме № 70, где ранее помещалось и его фотоателье «Луна». Доктор и фотограф договорились встретиться завтра, в 7 вечера, в кафе-кондитерской видинской гостиницы «Балкантурист».

Аввакум отдал капитану Петрову следующие распоряжения:

1. Установить круглосуточное наблюдение за инженером Димо Карадимовым.

2 Продолжать наблюдение за доктором Сапаревой. Не спускать с нее глаз и в Видине.

3. Подготовить подробную справку о фотографе Трифонове.

4. Связаться с Аввакумом завтра в 11 часов в его софийской квартире.

Когда сеанс был закончен и Аввакум убрал свою портативную рацию, в комнате разом повисла мрачная, давящая тишина. Тишина, полная звуков: тревожного воя ветра за окном, безутешного скрипа дверей и ставень. Аввакум достал из дорожной сумки два игральных кубика слоновой кости, подошел к столу и предложил Анастасию:

– Чет или нечет, выбирай!

– Чет!

– Загадай что-нибудь важное: посмотрим, сбудется ли!

– Чего загадать-то? – спросил Анастасий.

– Что-нибудь важное! – сказал Аввакум. – Например, женишься ли до конца года?

– Это неважно! – покачал головой Анастасий.

– Хочешь остаться старым холостяком, как я?

– Это не от одного меня зависит, – вздохнул Анастасий.

Он поднялся и взял кости из рук Аввакума.

– Ну-ка, дай я метну, – сказал он. – Загадай что-нибудь важное, посмотрим, сбудется ли.

– Чего загадывать-то? – пожал плечами Аввакум.

– Например…

– … женюсь ли я до конца года? – прервал его Аввакум. – Этот вопрос боги давным-давно решили, ни к чему к костям обращаться.

Анастасий с печальной миной направился к своей постели, но Аввакум его остановил.

– Ну, бросай! – произнес он. – Ставлю на маленькую ясновидицу. Прозреет или нет?

Анастасий не знал о ком идет речь, и потому метнул кости с самым безразличным видом. Вышло 2 и 3.

– Выиграл! – улыбнулся Аввакум. – Везет мне сегодня вечером. Кости указывают, что маленькая ясновидица прозреет. В таком случае Прокопий Сапарев – вне игры. Дай бог!

В эту минуту он грел руки у чужого костра, это почувствовал даже Анастасий. Лицо его сморщилось, словно от зубной боли.

Аввакум оставил спящего Анастасия одного, а сам снова отправился в дом Драгнева. Когда он вернулся в бывшую корчму, часы показывали два.

Перед рассветом дождь перестал. При первых лучах зари Аввакум и Анастасий отправились на болото. Они вышли на тропинку и некоторое время шли молча. Потом Аввакум сказал:

– В метре-двух у нас под ногами, а кое-где и глубже, расположен обширный слой глины. Он мешает влаге проникать ниже, она размягчает поверхностный пласт почвы, пропитывая его, как губку, и образуя бочажки. Умение Спиро Драгнева пробираться по этим местам ночью и в туман не представляет ничего особенного. Ни о каких сверхъестественных способностях тут и речи быть не может. Как видишь, тропинка ориентирована строго по прямой к противоположному берегу, она нигде ни на метр не сворачивает. То место, где трясина вышла из берегов, появилось совсем недавно. Чтобы безопасно передвигаться по прямой и строго ориентированной тропинке, не нужно даже смотреть по сторонам. Просто нужен светящийся компас со шкалой, разграфленной на минуты и секунды. Засекаешь градус, минуту и секунду того направления, которого тебе надо придерживаться, идешь и глаз не подымаешь от шкалы компаса – тропинка сама приведет тебя на нужное место! Вот, – он вынул из кармана круглый компас и щелкнул по его крышке. – В ящике стола у Драгнева я нашел три таких. С любым из них можешь пересечь болото самой туманной ночью! Что же касается расширения второго бочажка – оно совсем новое, Драгневу еще пришлось бы поломать голову, как его обойти. И ему самому, и его людям.

Анастасий предположил, что трупы собак все еще на старом месте, но когда они добрались до пышной плакучей ивы, оказалось, что от них и след простыл. Впрочем, след-то остался: притоптанная трава, указывавшая прямиком на соседний бочажок.

– Там он их и упрятал – он или один из его соучастников. На веки вечные! Сообразил, что ты брал анализы, вот и решил навсегда скрыть их от мира.

Лишенная своего убранства, лишь местами прикрытая горстью позолоченных, но тем не менее жалких, как рубище, мокрых листьев, ива не манила красотой, но Аввакум все же настойчиво всматривался в ее ветви и наконец улыбнулся. Он указал Анастасию на две ветки, образующие собой как бы развилку, и спросил:

– Что-нибудь замечаешь? Анастасий пожал плечами.

– Мелкие веточки переломаны, причем не так давно. Ты что, действительно не видишь? Антенну натягивал, за это я что хочешь готов прозакладывать, хоть трубку свою! И еще: раз мне не удалось в его доме обнаружить рацию, она непременно найдется здесь. Тайника надежнее этого болота, где на каждом шагу смерть подстерегает, не сыщешь! А разве здесь есть место, удобнее этой ивы? Где натягивали антенну, там, разумеется, и рация должна быть спрятана. Чтобы это сообразить, большого ума не требуется! – рассуждая, он обращался более к самому себе, чем к Анастасию, и между тем ощупывал ствол ивы так, как слепец ощупывает дверь своего дома. – Вот! – воскликнул он наконец, и на губах у него заиграла довольная улыбка, лишенная, впрочем, особенного торжества. Примерно в метре над корнями дерева обнаружилось дупло сантиметров пятидесяти в диаметре. Сунув в него руку, Аввакум вытащил чемоданчик величиной с портативную пишущую машинку. – Esse Veritas![10] – кивнул он Анастасию и вытер руки носовым платком. – Человек – это звучит гордо, но от человека всего можно ожидать!

– А теперь что будем делать? – спросил Анастасий.

– Рацию я отвезу в Н., пусть снимут с нее отпечатки пальцев и сравнят с отпечатками Драгнева. Потом – в Софию, надо послушать рассказы пружинки и той пластинки, на которой мы обнаружили след клея. А вечером, по всей вероятности, я буду любоваться прекрасным голубым Дунаем…[11]

Аввакум неожиданно засвистел прелестный вальс Штрауса и, придерживая за талию воображаемую даму, закружился в танце вокруг ивы. Он счастливо улыбался.

* * *

«Жди меня во вторник к вечеру. Ты станешь свидетелем настоящей драмы!» – сказал Аввакум, прощаясь с Анастасием. В Пловдиве он на несколько минут зашел в управление, а потом на служебном вертолете отправился в Софию. В исследовательском институте милиции он был чуть позже половины десятого.

– Мне нужно знать, где производятся пружины из такой стали, – обратился он к дежурному инспектору, передавая ему найденную Анастасием на болоте часть пугача. И прибавил – Кроме того, меня интересует, что представляет собой серовато-коричневое вещество, прилипшее к пластинке. Дело настолько спешное, что не часы, а минуты играют огромную роль!

Инспектор, знавший Аввакума и принадлежавший к числу его почитателей, обнадеживающе ухмыльнулся.

– Ждите нашего звонка дома, часам к двум, – пообещал он.

Аввакум тут же отправился домой, на улицу, носившую нежное имя «Настурция». Здесь он не был уже два месяца и всем сердцем тянулся к привычным, ставшим любимыми, вещам, мечтал согреться у камина, налить себе коньяку в серебряный стаканчик – трофей времен Момчиловской аферы. Повесив пальто в передней, он тут же принялся разводить огонь в камине. Когда пламя набрало силу, он подбросил в него пару дубовых поленьев и поспешил в ванную – включить электрическую колонку.

Потом он занялся разбором почты. Писем накопилась с десяток. Среди них его взгляд привлекло одно, в красивом синем конверте, написанном крупным, как бы наивным женским почерком. Письмо словно источало некий чудесный аромат. Конечно, аромат лишь чудился Аввакуму, просто необычный синий конверт и знакомый, смелый и наивный почерк напомнили ему давно любимые духи.

Отложив это письмо в сторону, он наскоро прочитал остальные.

Выйдя из ванной, Аввакум, облачившись в халат, уселся у камина, раскурил трубку и только тогда решил, что пришла очередь синего конверта.

Письмо было от Марии Максимовой, балерины, лет десять тому назад невольно оказавшейся в центре шпионской аферы, окрещенной Аввакумом «Спящая красавица». В этом балете она исполняла партию Авроры. Было ей тогда 23 года, красавица она была необыкновенная, балерина – тоже. Аввакум почувствовал в ней «нечто золотистое и прекрасное», чуть не влюбился по-настоящему. Однако в ночь после премьеры «Спящей красавицы», когда она пожелала и добилась Аввакума, «золотистое и прекрасное» померкло в его душе, он более не подал ей о себе вести. Снова они встретились в Риме спустя 6 лет: она отправлялась на гастроли в Париж, а он приехал собирать материалы для свое книги. «Золотистое и прекрасное» тогда вновь пробудилось в душе Аввакума, возможно, под влиянием чудесного итальянского солнца. Они вновь провели вместе две ночи. Затем связь их прекратилась. Она присылала ему приглашения на премьеры, и он их принимал, посылал за кулисы роскошные букеты – но и только. «Золотистое и прекрасное» молчало в душе Аввакума. И вот сегодня пришло новое приглашение. В письмах она называла его «зрителем из первого ряда» – он сам как-то употребил это выражение. «Уведомляю „зрителя из первого ряда“, что 29-го сего месяца, в среду, состоится премьера возобновленного спектакля „Спящая красавица“. Я снова буду танцевать Аврору. Может быть, это подскажет вам что-нибудь. Позвони мне! Мария,» – гласило письмо.

Некоторое время Аввакум рассматривал послание, потом поднялся, достал из шкафчика серебряный бокал и на два пальца наполнил коньяком. Выпив его залпом, он проделал несколько шагов между своим местом и дверьми на веранду, а затем, словно освободившись от невидимого груза, подошел к телефону и набрал номер «спящей». На вопрос, кто звонит, он ответил:

– Зритель из первого ряда!

– О! – послышалось в трубке.

– Не ожидала?

– Я уж и надежду потеряла!

– Лучше поздно, чем никогда! – сказал Аввакум и спросил: – Твой муж дома?

Семь лет тому назад она вышла замуж за генерального директора, который частенько ездил за границу.

– Мой муж в Италии. А что?

– Буду ждать тебя после премьеры здесь, у себя. Придешь?

На другом конце провода не колебались ни секунды:

– А ты сомневаешься?

И в мембране серебром прозвенел ее веселый смех.

Без пятнадцати два из института позвонили насчет результатов исследований. Пружина была сделана из специальной стали, которую в Болгарии производили только на одном заводе – на ЗСС в городе Н. Что же касается «вещества» на пластинке, то оно представляло собой самый обыкновенный клей «Универсал», смешанный с сильной дозой цианида.

В два часа по рации с Аввакумом связался капитан Петров.

– Проверь, – распорядился Аввакум, – кто из конструкторов посещал экспериментальный цех, когда и что он там делал! Он также сказал, что прибудет в Н. на следующий день, по всей вероятности к десяти часам.

И снова налил себе коньяку, но всего на один палец. До вылета самолета в Видин у него было предостаточно времени, чтобы посидеть перед камином, подержать в руках серебряный стаканчик, в который уже раз прочитать стихи, полюбившиеся в дни Момчиловской аферы.

Верхняя часть сосуда отвинчивалась. Проделав это, он на внутренней поверхности прочитал: Сны нежные о тебе средь ночи меня подымают.

В ослепительной темноте лишь звезды безмолвно сияют.[12]

Словно ветерок пронесся, запахло сосной. Балабаниха склонилась над очагом, ситцевая блузка ее распахнулась, открыв шею.

– Вот и ты, верно, была когда-то такая же чародейка! – сказал Аввакум.

– А нечто я и теперь не хороша! – стрельнула в него взглядом Балабаниха, натягивая грудью блузку.

– Наоборот, теперь ты двух таких стоишь, – засмеялся Аввакум. Он вернул на прежнее место верхнюю часть стаканчика и задумчиво улыбнулся.

* * *

Александровская улица тянулась от центра на запад и сливалась с шоссе, ведущим к городу Кула. Дом № 70 представлял собой старое, обшарпанное здание в два этажа. Латунная табличка на парадном настолько потемнела от времени, что Аввакум с трудом прочитал: «Велко Трифонов, фотограф».

Шесть часов вечера. Сгорбленная старуха проводила Аввакума в ателье – просторную комнату, среди которой, важно раскорячившись на треноге, стоял большой аппарат с черным ребристым мехом. В нескольких шагах напротив аппарата стоял стул и подвижный прожектор. У стен располагались две скамейки, стол и шкаф, вроде тех, в которых библиотекари держат картотеки. Рядом с этим ветхим шкафом стоял неуловимо чем-то на него похожий фотограф Велко Трифонов в профессиональном черном халате. Низенького роста, худой и сгорбленный так же, как и его жена, какой-то серый и подслеповатый, он, глянув на удостоверение Аввакума, тут же ужасно расстроился. Очки дрожали у него в руке, а близорукие глазки от смущения не знали, куда деваться.

– Садитесь, – пригласил он Аввакума и сам сел на одну из скамеек напротив. Голос у него был глухой и обессиленный.

– Зла я вам не причиню, успокойтесь! – улыбнулся ему Аввакум. – Я пришел к вам за справкой, разговора о незаконной торговле старыми снимками у нас не будет. Мне нужна от вас только искренность. Не утаивайте ни слова о том, что вам известно.

– Как же, как же! – прошептал фотограф. – Я с удовольствием расскажу вам все, что знаю.

Аввакум достал портрет доктора Юлии Сапаревой и протянул собеседнику.

– Эта женщина вам знакома?

Велко Трифонов чуть не уронил фотографию на пол.

– 3-знакома! – сказал он, заикаясь. И, помолчав, добавил: – Этому снимку много-много лет.

– Расскажите мне, когда сделана эта фотография и все – абсолютно все! – что вам известно об этой женщине! – сказал Аввакум. – Сегодня вечером, в восемь, вы встретитесь с Сапаревой в кафе-кондитерской гостиницы «Балкантурист». Там, получив взамен немалую сумму, вы передадите ей одну фотографию. Я не стану мешать вашей сделке, и никто не только не собирается ей мешать, но и привлекать вас к ответственности, однако при условии, что вы расскажете мне от «а» до «я» все, что вам известно об этой женщине, а кроме того дадите копию той же фотографии. Начинайте!

Вот что, в двух словах, рассказал старик-фотограф:

– Доктор Юлия родом из села Макреш. Родители ее давно умерли. Ни братьев, ни сестер у нее не было. Медицинский факультет она закончила в Софии. В начале 1943 года открыла частную практику в Видине, где служил ее муж, капитан жандармерии. Сам он был родом из города Пештера, и звали его Васил Атанасов Драгнев. Капитан оказался злым и жестоким человеком, нещадно преследовал партизан и прослыл палачом. В середине 1943 года в Видин приехал в гости к семье брата лесничий Спиридон Драгнев, он оставался в городе дней 15. Оба брата как-то посетили фотографа и принесли фотографию, с которой просили снять копию. Вот что она собой представляла!

Велко Трифонов вытащил из бумажника и подал Аввакуму фотографию, с любопытством посмотрев на которую, тот покачал головой.

– Так я и думал! – сказал он задумчиво.

На снимке он тут же узнал деда Спиро, хотя тот и был тогда молодым человеком. Рядом с ним стоял в форме военного жандарма высокий стройный мужчина, удивительно напоминавший лицом Прокопия Сапарева. Такая ясность сразу же снизошла на эту историю, что Аввакум зажмурился и почувствовал тупую боль в сердце. Вот почему у Прокопия был дядя! Предчувствие не обмануло Аввакума – у настоящего отца Прокопия был брат!.. Велко Трифонов продолжал:

– Спиридон Драгнев уехал и во второй раз появился в Видине в начале сентября 1944 года. Братья снова пришли ко мне и потребовали негативы их фотографии. Негатив я им дал, и тогда Спиридон Драгнев пригрозил, что убьет меня, если окажется, что я утаил для себя еще один. 2 или 3 сентября капитан Драгнев исчез. Жена моя подружилась с докторшей, и та ей доверилась: сказала, что муж ее бежал в Турцию, ведь при коммунистах ему не сносить головы. Докторша была беременна на девятом месяце, и жена моя принималась плакать, стоило ей подумать, какое будущее ожидает подругу. 9 сентября[13] Драгнева сообщила жене, что деверь увозит ее к родственникам в село Извор неподалеку от Пештеры – там она собиралась родить. К обеду они уехали. Мы стояли в дверях и помахали им, когда автомобиль – немецкий «Опель» – проезжал мимо нашего дома. Вел его Спиридон Драгнев, деверь доктора Юлии. Вот и все, что я знаю.

Велко Трифонов помолчал, а потом добавил: – Да, еще кое-что. За два-три дня до отъезда Драгнева выправила себе новые документы. Ко мне она приходила фотографироваться. Снимок, который вы мне показали, – это увеличенная копия той фотографии, что я ей сделал для новых документов. Она еще нам показывала документы и хвасталась: «Правда, не видно, что я беременна?», «Ну, что вы!» – говорю я и беру документы, чтобы рассмотреть. А в них она записана по имени отца: Юлия Цекова Тодорова, в графе «Семейное положение» – еще одна ложь! – записано «не замужем». Но я и слова не сказал. Зачем мешать женщине? Бывший муж ее был зверем. С его именем и ей бы не видать ничего хорошего!

Часов в семь Аввакум покинул дом Велко Трифонова.

Той же ночью он уехал в Пловдив.

* * *

В понедельник 27 октября, пробыв около часа в окружном управлении, Аввакум на служебной «Волге» отправился в село Извор. Часов в десять утра он, закончив свои дела в селе, уже катил по шоссе, ведущему в город H., куда и прибыл примерно полтора часа спустя. Встретившись с капитаном Петровым, он дружески похлопал его по плечу и задиристо спросил:

– Ну как, приятель, ты все еще настаиваешь на том, что у сына, чей отец не имел братьев, дяди быть не может?

– Вы, похоже, продолжаете надо мной шутить! – надулся капитан Петров.

– Да ладно, не сердись, – улыбнулся ему Аввакум. – Просто я собираю мнения, провожу анкету! – и прежде, чем улыбка погасла в уголках его губ, спросил: – Какими сведениями ты располагаешь об инженере Димо Карадимове?

– Он – единственный из всего конструкторского отдела посещал экспериментальный цех. Дружит с начальником этого цеха Николой Николовым, они вместе ходят на охоту. С тех пор, как год тому назад Николов стал начальником цеха, инженер Карадимов часто бывает у станков. Видели, как он делал пружинки из особой проволоки.

Разговор шел в квартире, где остановился Аввакум. Немного помолчав, он сказал:

– Эти сведения приближают нас к развязке. Сегодня вечером инженер Карадимов будет арестован.

Тем вечером гостями «уголка» были лишь трое инженеров и Аввакум. Настроение, царившее за столом, нельзя было назвать веселым. Прокопий молча пил. Время от времени в глазах у него сверкал огонек, а потом все снова затягивали тучи. Гневные молнии тут же сменялись меланхоличными сполохами. Хафезов напустил на себя маску полного отчуждения. Он не интересовался никем и ничем. Не говорил. И если на секунду маска сползала с его лица, на нем проступало безграничное презрение. Похоже, он всех и вся презирал.

Более естественно вел себя Димо Карадимов. Он отпускал колкие шуточки в адрес коллег, сам смеялся своим остротам – в большинстве случаев довольно плоским – и то и дело пытался чем-нибудь уязвить Аввакума.

И вот, наверное, задетый его издевательскими речами, Аввакум уронил на пол трубку. В тот вечер он курил фарфоровую трубку, чашечка которой в тот же миг развалилась на две половинки.

– Вот беда! – всплеснул Аввакум руками, и на лице у него замерла мучительная гримаса.

– Подумаешь! – засмеялся Карадимов. – Какая-то трубка!

Аввакум склонился, собрал обломки, вгляделся в них и чуть ли не расплакался от жалости.

– Трубка эта для меня – дорогое воспоминание, – сказал он полным трагизма голосом. – Ее курил мой покойный брат.

– Тресни его по роже, чтоб не нервировал, – посоветовал Прокопий Аввакуму, кивая в сторону Карадимова.

– Все вы паяцы, – невозмутимо заявил Хафезов.

– Да я берег эту трубку, как зеницу ока! – повернулся к нему Аввакум. – Что теперь делать?

– Ладно, не ной! – злобно и вместе с тем насмешливо взглянул на него Карадимов. – Есть у меня специальный клей, склеим эти обломки, и станет твоя паршивая трубка крепче прежнего.

– Тогда пойдем! – отозвался Аввакум. Карадимов жил один, в хорошо обставленной одно комнатной квартире. Пригласив Аввакума сесть, он сказал:

– Прежде всего я угощу тебя виски. Да ты вообще-то пил когда-нибудь виски?

– Сначала отремонтируй мою трубку! – с окаменевшим лицом потребовал Аввакум.

Карадимов в изумлении на него глянул и уже собирался отпустить очередное издевательское замечание, но передумал и махнул рукой. Оставив гостя одного, он спустя минуту вернулся с красной коробочкой, на которой видны были крупные буквы: «Универсал». Постелив салфетку, он вытащил из красной коробочки два пузырька.

– В одном пузырьке смола, а в другом – растворитель, – объяснил Карадимов.

– А где цианид? – спросил Аввакум ледяным голосом. Лицо его по-прежнему оставалось каменным.

– Ты что несешь? – зарычал инженер. Аввакум встал.

– Даю тебе три минуты. Если не принесешь цианид сам, я вызову милицию, и она здесь все перероет!

– Совсем с ума сошел! – прошипел Карадимов.

Он потянулся за тяжелой металлической пепельницей, но тут что-то блеснуло, и в следующий миг на его запястьях защелкнулись наручники.

– Этой стали далеко до той, из которой ты мастеришь свои смертоносные пружинки, но здесь и она сгодится. Кто убил Юлиана Петрова, мерзавец?

– Это Спиридон Драгнев, не я! Карадимов дрожал, у него стучали зубы.

– Ты снабжал Спиридона Драгнева пружинами?

– Я.

– Ты сообщал ему о прибытии секретных документов?

– Я.

– Кто выносил информацию с завода?

– Не знаю! Может быть, Сапарев. Не знаю! В таком деле каждый действует в одиночку. Мы не держим связи друг с другом. Наверное, Драгнев связывается со всеми.

– Кому передает сведения Драгнев?

– Драгнев по рации сообщает место и время встречи того, кто приносит информацию, со связным. Прием и передача происходят по паролю, который каждый раз меняется.

– Радиосеансы односторонние?

– Да. Говорит только Драгнев. На той стороне знают день и час и ждут только вызова.

– В какой день и час передает Драгнев? Откуда?

– В понедельник, в 10 часов вечера, с болота.

– Откуда тебе известны эти подробности? Раз каждый из вас работает в одиночку?

– Я шпионил за Драгневым. Собирался вот-вот его выдать. Вы меня опередили на каких-то несколько дней!

И Карадимов заплакал. Он трясся и икал, давясь страшным мужским плачем.

В десять вечера Аввакум передал с болота: «Завтра, во вторник, в десять часов вечера, у ивы, передача и прием товара. Пароль: есть ли новые лужи? Отзыв: только две».

К Анастасию он зашел всего на несколько минут.

– У меня к тебе просьба, – сказал он, положив дружески руку на плечо ветеринара. – Завтра в шесть часов утра чтоб духу твоего здесь не было!

– На какое-то время я могу исчезнуть! – поморщился Анастасий и внутренне ощетинился; он подумал, что друг снова примется уговаривать его навсегда покинуть это «проклятое» место.

– Исчезни только до десяти вечера! – уточнил Аввакум. – До тех пор не появляйся ни поблизости, ни вдалеке от этого места. И никому ни слова, усек? Как когда-то в Момчилово!

– Во мне не сомневайся! – гордо сказал Анастасий. – Что нам, в первый раз вместе работать, что ли?

Проезжая мимо ресторана, Аввакум остановил машину и заскочил в телефонную кабину. Он набрал номер инженера Прокопия Сапарева.

– Археолог тебя беспокоит! – сказал он, когда инженер ответил.

– Хм, – засопела мембрана, – ну, что, эта скотина Карадимов склеил трубку?

– Эта скотина в милиции, его арестовали!

– Из-за трубки?

– Сомневаюсь!

– А тебе какого черта от меня нужно?

– Приглашаю тебя завтра на ужин. Поделюсь одной идеей насчет твоей ясновидицы.

– Во-первых, по вечерам я не обмениваюсь идеями. Во-вторых, ясновидица не моя.

– Как хочешь! – сказал Аввакум.

– Где состоится этот ужин, черт его побери?

– В доме моего старинного друга, ветеринарного врача. Он работает в селе Воднянцы и живет в бывшей корчме у заброшенной дороги.

– Хм, – послышалось в телефонной трубке.

– Ну? – спросил Аввакум.

– Все вы спятили, чтоб вас черти взяли! Но если и у меня котелок варить перестанет, обязательно приду! Во сколько?

– После десяти!

С другого конца провода раздались сигналы отбоя. Прибыв в Н., Аввакум вызвал капитана Петрова.

– Завтра ровно в пять часов утра мы должны выехать в село Воднянцы. Возьми с собой двух лейтенантов и сержанта. Наденьте дождевики, обуйте сапоги, вооружитесь сильными фонарями. Проверьте оружие. Сборный пункт – старая корчма. Вести вас буду я, ступать за мной след в след.

– Есть! – тихо ответил капитан Петров.

– Сделав дело, ужинать останемся в старой корчме. Хоть сейчас и поздно, постарайся приготовить провизию для хорошего мужского ужина.

– Постараюсь! – щелкнул каблуками капитан Петров.

* * *

Двое лейтенантов, сержант, капитан Петров и Аввакум остались в корчме, а шофера вернули автомобили обратно. Близился седьмой час. Рассвет едва занимался, шел тихий холодный дождь, болото прикрывал легкий туман.

Аввакум пригласил всех присесть к большому длинному столу, вытащил из сумки бумагу и карандаш, стал излагать план предстоящей операции.

– Вот диспозиция, – начал он и указал на план местности от тропинки до середины болота, где крестиком была обозначена плакучая ива. – Сержант, вы замаскируетесь там, где тропинка только вступает на болото. Здесь пройдет тот тип, что получит информацию. Вы его не будете останавливать. Вступите в действие только в том случае, если мы, занимая позицию у калитки, упустим связного и он попытается улизнуть той же дорогой. Все ясно? Мы с лейтенантом Симовым спрячемся к югу от ивы, капитан Петров и лейтенант Станчев – к северу. Когда двое связных встретятся и один из них передаст материал другому, я направлю на них фонарь. Тогда все мы будем действовать одновременно. Никакой стрельбы! Оружие применять только в том случае, если они начнут стрелять первыми. Вопросы?

– Когда мы займем позицию? – спросил капитан Петров.

– Как только хорошенько стемнеет. К семи часам.

– И до десяти будем лежать под дождем! – засмеялся капитан Петров.

– Я же предупредил вас – возьмите дождевики!

Двое встретились ровно в десять часов одну минуту. Моросил легкий дождь, мрак стоял непроглядный. Один спросил:

– Есть новые лужи? Второй ответил:

– Только две.

– Тогда бери! – сказал первый.

– Это все? – спросил второй.

– Больше нету! – сказал первый.

В этот момент Аввакум включил свой фонарь и в луче ярко-желтого света всплыла как из какого-то иного мира фигура Прокопия Сапарева. Он виден был до пояса в своем черном макинтоше и шляпе.

Тот, что стоял спиной к свету, прыгнул вперед, а Прокопий Сапарев бегом бросился по тропинке.

Фонарь погас.

– Держи их! – крикнул Аввакум.

С того места, куда прыгнул незнакомец, блеснуло пламя, раздался выстрел, послышался шум борьбы, лейтенант Станчев крикнул:

– Попался!

Аввакум снова зажег фонарь. Лейтенант Станчев, уперев колено в спину своему противнику, выкручивал ему руки, а капитан Петров несся следом за инженером.

– Петров, стой! – крикнул Аввакум. – Стой! Петров, по инерции пробежав еще пару шагов, остановился.

Снова воцарилась тишина.

И вдруг страшный вопль разорвал ночь.

– На помощь!

Наверное, Прокопий провалился в бочажок, покрытый коркой засохшей грязи.

– На помощь!.. На помощь! – продолжал он кричать нечеловеческим голосом.

И – тишина.

– Это ужасно, – прошептал капитан Петров.

– Не останови я тебя, глотать бы и тебе теперь тину! – сердито сказал Аввакум.

Пойманного связного в наручниках заставили идти следом за Аввакумом. Когда они добрались до корчмы, газик управления уже ждал их на шоссе. Сержант стоял с ним рядом и переминался с ноги на ногу от холода.

– Сержанту и лейтенантам отвезти задержанного в управление! – приказал Аввакум. – Мы с капитаном Петровым останемся здесь.

* * *

Когда газик укатил, Аввакум предупредил капитана Петрова, глядя на маняще светившиеся окна корчмы:

– Там тебя ждет необычный сюрприз!

Они вошли в просторное помещение, и капитан Петров застыл в изумлении: на стуле с бокалом в руке сидел инженер Прокопий Сапарев.

Капитан Петров протер глаза, словно пробуждаясь от сна. Потом снова глянул на инженера.

– Черт возьми! – проворчал инженер. – Что это с ним?

В тот же миг капитан Петров хлопнул себя по лбу и во все горло расхохотался.

– Догадался! – крикнул он. – Все понял!

– Ага! – сказал Аввакум. – Понял теперь, что у сына может быть дядя по отцу, хотя у того и нет брата?

Разлили вино, выпили, а пока Анастасий готовил ужин, Аввакум рассказывал:

– Тот Прокопий, что сидит с нами, и тот, что несколько минут тому назад утонул в болоте, – однояйцевые близнецы. После ужина я расскажу вам, где они родились и истории каждого из них, почему они не знали друг друга, а также причины, по которым никогда не виделись. Спиридон Драгнев, «дядюшка», пользуясь небывалым сходством братьев, дважды посылал лже-Прокопия на завод, в конструкторский отдел – переснимать различные документы. Вахтеры принимали его за нашего Прокопия и беспрепятственно пропускали. Но в третий раз лже-Прокопий по неопытности наделал ошибок, так «хитрый лис» угодил в капкан. Те ошибки, которые я назвал «антилогикой в поведении нашего Прокопия», в сущности, и спасли истинного Прокопия…

Логика доказала, что даже, когда у отца нет брата, сын может иметь дядю. Вот что важно. Все остальное в руках судьбы! Все остальное доказывает, что человек – это действительно звучит гордо, но в то же время предупреждает: от человека всего можно ожидать.

– Так ведь, дорогой Анастасий?

Примечания

1

Вне конкурса (франц).

(обратно)

2

Господи, я недостоин! (лат.)

(обратно)

3

Речь идет о дяде по отцовской линии. В болгарском языке для обозначения брата отца и брата матери имеются различные наименования.

(обратно)

4

Господи, я недостоин (сей премудрости)! (лат.).

(обратно)

5

В Болгарии личные автомобили снабжены номерами с черными табличками, а государственные – с белыми.

(обратно)

6

..Преслав», «Плиска» – сорта болгарских коньяков.

(обратно)

7

Никогда, мсье! Мне жаль. Мне очень жаль! (фр.).

(обратно)

8

Я предпочитаю бокал пива! (фр.)

(обратно)

9

Святая простота! (лат.)

(обратно)

10

Вот истина! (лат.)

(обратно)

11

Город Видин, в который отправилась доктор Сапарева, расположен на берегу Дуная.

(обратно)

12

П. Б. Шелли.

(обратно)

13

9 сентября 1944 года в Болгарии победила социалистическая революция.

(обратно)

Оглавление

  • Глава I КОРОТКИЙ ВЕЧЕР И ДЛИННАЯ НОЧЬ
  • Глава II БОЛОТО
  • Глава III МОЖЕТ ЛИ У СЫНА БЫТЬ ДЯДЯ, ЕСЛИ У ОТЦА НЕ БЫЛО БРАТА
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «История с собаками», Андрей Гуляшки

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства