«Трость с секретом»

1931

Описание

В повести 3. Ненацкого «Трость с секретом», казалось бы, обычная покупка старинной трости оборачивается цепью загадочных и трагических событий.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Збигнев Ненацкий Трость с секретом

Действующие лица

Генрик – журналист, редактор отдела еженедельной газеты.

Розанна – девушка со Старого кладбища.

Юлия – художница, сотрудничающая в еженедельной газете.

Пан Бутылло – торговец редкими вещами.

Пани Бутылло – красивая блондинка.

Сестра магистра Рикерта – бодрая старушка.

Пакула – следователь.

Кобылинский – репортер газеты «Эхо».

Бучек – майор милиции.

Гневковский – собиратель фарфора.

Скажинский – коллекционер из Бжезин.

Сконечный – дантист.

Бромберг – старик пенсионер.

Ротмистр – отставной военный.

Марек – поэт, товарищ Генрика по редакции.

Лица, упоминающиеся в повести:

Рикерт – магистр, искусствовед.

Мозек, он же Иосиф, он же Очко, – бандит.

Заза – артистка цирка.

Крыжановский – врач, автор воспоминаний.

Кохер – адвокат.

Федоренко – царский жандарм.

Ставецкий – адвокат.

Шуллер – эсэсовец.

21 мая

Во время утреннего дежурства по типографии, когда с ротационных машин сходили первые экземпляры газеты, Генрик увидел на столе технического редактора страницы рукописи доктора Крыжановского. Лодзинское издательство попросило редакцию напечатать любой отрывок из воспоминаний доктора до выхода книги в свет. Поэт Марек красным карандашом пометил отрывок, идущий в следующий номер. Генрик, однако, сомневался в редакторских способностях поэта Марека. Дело в том, что за последнее время тираж газеты неуклонно уменьшался, и Генрик боялся, что Марек выбрал не самый напряженный и захватывающий эпизод. С машины сходили первые экземпляры нового номера; дежурство по редакции обязывало Генрика оставаться в типографии до выхода последнего экземпляра, потому что печатникам не всегда хотелось промывать ротационные цилиндры и последние экземпляры выходили совсем смазанными. Руководимый скорее скукой, чем ответственностью, Генрик уселся за стол и принялся листать страницы рукописи доктора Крыжановского. А когда он кончил читать, уже было десять часов утра и грохот ротационной машины наконец утих.

Возвращаясь домой после дежурства, Генрик увидел тросточку в витрине антикварного магазина.

Она лежала на персидском ковре рядом с большой китайской вазой и несколькими почерневшими иконами. Тут же, прислонившись к выпуклому животу секретера, стояло прекрасное зеркало эпохи барокко.

Темно-вишневая трость с серебряным набалдашником была очень элегантной, и он представил себе, как какой-нибудь щеголь конца прошлого века сжимает ее рукой, затянутой в перчатку, наблюдая с высоких трибун ипподрома за скачками. Тот щеголь, как и Генрик, носил узкие брюки, цветные рубашки и шляпу с узкими полями. И все-таки вид Генрика с тросточкой в руках мог вызвать у прохожих только удивленные взгляды. Это было бы чудачеством и анахронизмом.

Но он все же вошел в магазин, указал на трость пальцем и справился о цене.

– Пятьсот злотых, – ответила седая дама.

Получив квартиру в новом доме, построенном на пустыре близ Старого кладбища, Генрик считал, что трость ему просто необходима. Домой он возвращался по безлюдной улице, отгороженной от кладбища высокой кирпичной стеной. В стене было много проломов, на заросшем кустарником кладбище по вечерам бродили группы подозрительных субъектов, которые через эти проломы вылезали на улицу и приставали к прохожим. Уже не раз и не два Генрик слышал крики не в меру развеселившихся подростков:

– Эй ты, очкарик, поставь рюмочку!

Он ускорял шаги, все более утверждаясь в своем решении купить трость. Ясное дело, эта трость должна быть большой, тяжелой и массивной. Но можно ли с такой тростью показаться па людных улицах Лодзи, в своей редакции или в кафе, где проводишь вечера? И он все откладывал момент приобретения трости, пока не встретил эту, изящную, темно-вишневую, с серебряным набалдашником.

– Она сделана из палисандра, – сказала седая дама, – а палисандр – очень крепкое дерево.

– Крепкое! – обрадовался он.

– Это изящная и стильная вещь. Шестьдесят лет назад она была верхом элегантности.

– Шестьдесят лет назад, – вздохнул он.

– У нее серебряный набалдашник. Некоторые набалдашники можно отвинтить и там оказываются углубления, в которых, если вам хочется, можно держать коньяк. Бывают тросточки со скрытым стилетом. Это, к сожалению, самая обычная. Набалдашник не отвинчивается. Нет и механизма для стилета. Наконечник у нее заделан наглухо.

– Она действительно кажется мне очень изящной и стильной, – согласился Генрик и добавил: – Интересно было бы узнать, кому она принадлежала раньше и кто фланировал с ней по улицам.

– О да, это было бы очень интересно, – улыбнулась седая дама. – Нам отдал ее на комиссию пан магистр Ян Рикерт. Он живет на Петрковской, в высоком доме с большими окнами. Вам известен этот дом, не правда ли?

Генрик вежливо кивнул. Тогда она объяснила, что магистр Ян Рикерт – искусствовед и что антикварный магазин поддерживает с ним тесный контакт, поскольку Рикерт иногда доставляет им для продажи ценные старинные вещи. Седая дама говорила с осторожностью, и Генрик сразу же понял, что магистр Рикерт попросту торгует редкими вещами, но делает это неофициально, чтобы не платить подоходного налога.

– Пан Рикерт, вне всякого сомнения, даст вам информацию о палисандровой тросточке, – сказала седая дама, заканчивая свой рассказ.

Он заплатил в кассу пятьсот злотых. Держа тросточку двумя пальцами, он гордо отправился домой, а вечером – в кафе. – Что ни день у Генрика новое чудачество, – сказал поэт Марек и добавил, что лично он предпочел бы купить в комиссионке красивую картину, а не какую-то там тросточку.

Генрик согласился. Картина действительно вещь значительно более нужная, чем тросточка. Но не для каждого. Он подумал: «У меня дома есть несколько картин, но вечером, на безлюдной улице…»

Юлия громко рассмеялась.

– Я думала, что Генрик все-таки станет современным мужчиной. Поговаривали даже, будто он откладывает деньги на автомашину. И вот на тебе: вместо машины – тросточка. Что это за мужчина?

Генрик слабо улыбнулся. Когда-то Юлия дала ему понять: если он купит машину, она готова совершать с ним автомобильные прогулки и они будут вместе, о чем он всегда мечтал и к чему стремился всей душой.

– Тросточка стоит недорого, – робко отозвался он. – Я заплатил за нее всего пятьсот злотых.

– Пятьсот злотых! – возмутилась Юлия. – Пятьсот злотых за совершенно бесполезную, никчемную вещь! Боже мой! – Гнев ее был неподделен. – Выйти замуж за такого человека – чистое наказание! Питается в самой дешевой столовке, шляпа обтрепанная, перчатки штопаные-перештопаные – и купил тросточку за пятьсот злотых!

Генрик уже не улыбался. Ему было очень неприятно.

24 мая

Генрик отдал тросточку подреставрировать, и она стала еще красивее. Набалдашник отливал серебром, а палисандр блестел темно-вишневой политурой. Железный наконечник гулко постукивал по плитам тротуара, когда он шел по пустынной улице вдоль кладбищенской стены.

Вечер был теплый, майский. Из-за высокой степы плыл густой, одурманивающий аромат распускающейся сирени. Огромная территория Старого кладбища была покрыта густым кустарником, укрывавшим провалившиеся могилы и покосившиеся памятники. В гуще ветвей прыгали кролики, бродили бездомные псы и собирались компании молодых лоботрясов.

Генрик не был знаком с нравами и обычаями подростков со Старого кладбища. Он мог судить о них только по тем коротким наблюдениям, которые делал, следя за ними из окна своей квартиры и во время вечерних прогулок. Он встречал их на улице, когда они расходились с кладбища. Это были парни и девушки лет двадцати. Одна из девушек казалась Генрику особенно интересной – высокая, очень стройная, с пушистыми черными волосами. Она была не такой крикливой, как остальные; кроме того, она выделялась своей красотой. Ее черные волосы всегда вызывали в нем ассоциацию с прочитанным в детстве романом под интригующим названием «Черная Манька, или Королева лодзинских бандитов». Эту, быть может, звали Зосей, Геней или Стефкой, и она не была королевой Старого кладбища, но при встречах он всегда с интересом наблюдал за ней.

…Пахло сиренью. Вооруженный тросточкой, Генрик позволил себе совершить короткий моцион, чтобы прочистить легкие, уставшие от городской пыли.

Улица, тихая и безлюдная, была скупо освещена старинными газовыми фонарями. Вытесненные из центра города современными светильниками, здесь они как бы переносили прохожих в прошлое. Тут тросточка казалась менее старомодной.

Неожиданно для Генрика из-за стены раздался громкий смех, а через мгновение из пролома выбежала девушка в светлом плаще. За ней парень. Догнал ее, схватил за руку. Они о чем-то спорили, громко и резко. Генрик узнал девушку: это была та, черноволосая.

– Нет, пойдешь! Раз обещала, значит, пойдешь! – с возрастающим раздражением кричал высокий худощавый парень.

Она лишь засмеялась в ответ и попыталась вырваться. Парень грубо схватил ее. Она отбивалась, крича:

– Нет! Нет! Нет! Нет!..

– А я говорю – пойдешь! – Он толкнул ее. – Идем, слышишь!

Генрик подумал, что не стоит вмешиваться. Они, наверное, из одной шайки. Очевидно, у них принято так грубо обделывать свои дела. Вмешаюсь, так еще, чего доброго, от обоих попадет.

– Отстань, а то закричу! – пригрозила девушка.

Парень отпустил ее и ударил по спине, потом снова схватил и толкнул.

Генрик подумал: «Парень, пожалуй, сильнее меня. А за стеной наверняка притаились его дружки. Лучше всего пройти мимо, будто я ничего не вижу и не понимаю. Через пять минут я буду в своей квартире. Может быть, мне все-таки удастся сегодня написать статью, о которой я мечтаю уже давно. А может, и не напишу, потому что буду размышлять, правильно ли я поступил, пройдя мимо них, точно я ничего не вижу и не понимаю».

– Пусти, слышишь, пусти! Помогите! – крикнула она Генрику. – Помогите, умоляю вас!

Он остановился.

– Оставь ее, сейчас же! – произнес он, опираясь на трость. Парень, однако, продолжал держать девушку за руку. Он только повернулся лицом к Генрику и злобно оглядел его. Девушка вырвала руку и отбежала на несколько шагов.

– Ты что вмешиваешься? Побереги свои очки, как бы не свалились! – презрительно произнес парень. Он уже заметил, что противник его отнюдь не богатырь.

Генрик взмахнул тросточкой.

– Убери эту корягу! – выкрикнул парень и быстрым движением ухватился за конец трости. Дернул, чтобы сломать или вырвать. Генрик изо всех сил уцепился за серебряный набалдашник.

Внезапно раздался сухой треск. Парень, потеряв равновесие, отлетел к стене. В руке он держал деревянный футляр, а у Генрика остался длинный и острый, как жало, стилет, рукояткой которого был набалдашник тросточки.

Генрик сделал шаг вперед, тогда парень бросил палисандровый футляр и скрылся в проломе.

Генрик нагнулся и поднял с тротуара брошенный футляр. Дрожащей от волнения рукой надел его на стилет. Раздался сухой треск. Это сработала какая-то пружина, соединяющая ножны с серебряным эфесом клинка. Перед ним снова была вишневая тросточка из палисандра. Он улыбнулся, и это ободрило стоящую рядом девушку. Тихо, но с явным восхищением она проговорила:

– Так вот вы какой… Ну и ну!

Генрика охватило приятное чувство победителя. Ему показалось, будто сейчас он стал совсем другим, не таким, как прежде.

– Ну и ну! – повторила девушка. Он пожал плечами.

– Не люблю, когда ко мне пристают, – объяснил он.

– И напугали же вы его! Он бежал, как крыса.

– Что это за тип?

– Его зовут Лолек. Он там у них главный. Молокосос, – прибавила она несколько погодя.

– А вы тоже из его компании? Отказались выполнить его приказ?

– Я? Из его компании? – она презрительно засмеялась. – Я же вам говорю, он молокосос. Ему девятнадцать лет.

– А вам?

– Двадцать два.

– На вид вам семнадцать.

– Это меня не волнует.

Он кивнул. Конечно, пока это ее не волнует. Посмотрел на нее повнимательнее: да, больше семнадцати ей не дашь. У нее тонкие черты лица, да и вся она очень тоненькая. «Красивая», – решил он про себя.

– Вы, наверное, живете в том большом доме на пустыре? – спросила она. – Можно вас проводить?

– Меня? – возмутился Генрик. – Это я вас провожу, а то на вас опять нападут.

– Вряд ли. Лолек меня застал врасплох. Никогда не думала, что он такая свинья. Хотел, чтобы я была с ними заодно. Только ничего у него не вышло.

Генрик постучал тростью по плите.

– Вы где живете? – спросил он.

– В центре.

– Я вас провожу до трамвая, – решительно произнес журналист и направился в сторону города.

Девушка послушно последовала за ним. Пройдя несколько шагов, она взяла его под руку.

«Ты смотри, какая смелая! – подумал он. – Имеет, видно, опыт в обращении с мужчинами». И ему стало жаль ее, такую красивую и такую легкомысленную.

Словно отгадав мысли Генрика, она сказала:

– Вы не любите уличные знакомства? – и с легкой издевкой повторила: – Вы не из таких, что знакомятся на улице?

– Не из таких, – ответил он со злостью, потому что насмешка в голосе девушки его рассердила.

– Вы из тех, кто и мухи не обидит. Вы любите гулять, помахивая тросточкой. Вы небось в театр ходите, сидите в кафе с красивыми женщинами, а как стемнеет, вытаскиваете в тихой улочке…

– Тсс! Тихо! – Он приложил палец к губам.

– Ладно уж, – сказала она. – Молчу, как могила.

Она принимала Генрика за какого-то элегантного убийцу из бульварного романа. А Генрик, в свою очередь, считал ее чем-то вроде Черной Маньки. Очень забавно, что у них обоих такое примитивное представление о жизни, подумал он про себя. Но, разумеется, смешон был именно он, ибо с него больше спрашивалось.

– Послушай меня, крошка, – фамильярно обратился он к своей спутнице. Именно так, по его мнению, должен был сказать Мекки-Нож.[1] – О тросточке забудь. И вообще лучше будет, если ты забудешь об инциденте на улице.

– О чем? – спросила она.

– О том, что произошло.

– Но ведь ничего не произошло.

– Могло произойти. Еще чуть-чуть, и Лолек имел бы большие неприятности. Ты ему так и передай. Скажи ему, что мне его жаль. Но он сам виноват. И па будущее: пусть держатся от меня подальше. Он и вся его компания. И вообще… все местные шайки… – застраховал он себя на всякий случай.

Она слушала его очень внимательно, кивнула с серьезным видом. Поняла, мол, о чем речь.

Генрик взял тросточку двумя пальцами, повертел ею в воздухе. Вышло совсем недурственно, хотя он лишь однажды видел «Трехгрошовую оперу» и не очень точно помнил, какие именно движения делал с тросточкой Мекки-Нож.

Они подошли к трамвайному кольцу. Генрик обратился к девушке:

– Вы чем-нибудь заняты?

– Я свободна, – ответила она с такой радостью, будто только и ждала этого вопроса. – Если хотите, можем пойти потанцевать.

– Я не о том. Я спросил: кто вы? Где работаете? Как живете?

Она снова презрительно засмеялась.

– А вы что, апостол? Как живу? Живу по привычке.

– Ладно, крошка, – мягко проговорил он. – Не хочешь отвечать – и не надо. Ну пока, привет, – и он подал ей руку.

На пустой улице у Старого кладбища пахло сиренью еще сильнее и упоительнее. Тросточка постукивала по мостовой. Генрик тихонько мурлыкал песенку о Мекки-Ноже.

25 мая

Итак, трость была с секретом. В ней не было углубления, куда можно было наливать коньяк, не было замаскированной пружинки, при нажатии которой выскакивал бы стилет. Секрет можно было открыть, потянув за наконечник. Сколько угодно дергай и отвинчивай набалдашник – все напрасно. Лишь резкий рывок обнаруживал скрытую внутри защелку, отделяя палисандровые ножны от рукоятки с длинным острием. Поэтому-то в антикварном магазине и не обнаружили секрета трости, хотя, быть может, и крутили набалдашник, пробуя отыскать замаскированную пружину. Но никому не пришло в голову просто с силой потянуть за наконечник.

Стилет оказался старым русским штыком длиной в полметра. Конец его был острым и тонким, как игла. Нанесенная им рана имела форму креста и поэтому заживала с трудом. Поражало, с каким умением штык был вделан в серебряную ручку, как мастерски была устроена защелка, выдолблен футляр.

Генрика не покидала мысль о брехтовском герое Мекки-Ноже, короле лондонских бандитов, разгуливающих по улицам со стилетами-тросточками. О подобном бандите, уже не лондонском, а из Лодзи, Генрик когда-то читал. Главаря лодзинских преступников звали Иосиф, а позднее Очко. Так же как и Мекки-Нож, Очко носил элегантную трость, скрывавшую смертоносное оружие.

Генрик смотрел на острый, как игла, штык и невольно задавал себе вопрос: пользовались ли когда-нибудь этой «тросточкой»? В каких удивительных и страшных ситуациях вынимали его из темно-вишневых ножен? Кто и когда носил странную трость?

Ответить на эти вопросы он не мог. Но одно было Генрику ясно: если ему удастся узнать историю тросточки, она заинтересует читателей его газеты. Тогда палисандровая трость будет полезна ему не только во время ночных прогулок. Она станет также темой.

28 мая

Генрику на работу неожиданно позвонила Юлия.

– Генрик, – сказала она. – С того момента, когда ты вошел в кафе со своей тросточкой, у меня такое ощущение, будто я была несправедлива к тебе. Ведь каждый из нас имеет право на чудачества. Даже если это чудачество обходится дорого, как твоя тросточка. Мне хочется извиниться перед тобой, ведь я испортила тебе настроение. Я подумала, что если приму приглашение провести у тебя вечер, это будет мне даже приятно. Ты правда, чудаковатый, но удивительно добрый и порядочный человек. Если твое отношение ко мне осталось прежним…

– Да-да-да, Юлия! – закричал он в трубку и добавил еще много нежных слов. Он был очень счастлив.

Юлия была красивая. Генрик любил ее картины, работала она в своей мастерской, на самом последнем этаже одного из немногих высотных зданий Лодзи. У них были общие знакомые, они почти ежедневно встречались в одном и том же кафе. Ему не было скучно с Юлией. И если до сих пор их отношения оставались только дружескими, то виновата в этом была исключительно Юлия. Наверное, он ей недостаточно нравился.

Он договорился встретиться с Юлией около пяти вечера в маленьком кафе на улице Монюшко. Оттуда они должны были отправиться к Генрику.

После работы у него осталось еще достаточно времени, чтобы сделать покупки, – он хотел устроить торжественный ужин в честь Юлии. Он надеялся, что успеет навестить магистра Рикерта, который жил на Петрковской улице.

Это был большой пятиэтажный дом. Рикерт жил на втором этаже. Генрик позвонил. Один раз, потом еще, ему показалось, что звонок не работает. Потом он нажал па ручку двери, и она, скрипнув, отворилась. Откуда-то из самой глубины квартиры послышались энергичные шаги. Генрику был виден только силуэт какого-то мужчины: коридор был погружен в темноту.

– Слушаю вас. В чем дело? – коротко прозвучал вопрос.

– Я хотел бы поговорить с магистром Рикертом.

– О чем? – Мужчина отступил назад, в темноту коридорчика.

Генрик принял это за приглашение и переступил порог.

– Я купил в комиссионке предмет, сданный на комиссию магистром Рикертом, и мне хотелось бы получить некоторые сведения… – начал он.

– Слушаю вас. О чем, собственно, идет речь?

Генрик тянул с ответом, ибо незнакомец не назвал себя. Тот сразу же понял, почему Генрик молчит.

– Пожалуйста, входите в комнату, – проговорил он, открывая какую-то дверь. – Извините, я не зажигаю в комнате свет. Дело в том, что после автомобильной катастрофы, в которую я попал, у меня болят глаза.

– Я не отниму у вас много времени, – торопливо проговорил Генрик.

Окна в комнате были закрыты шторами. Несмотря на темноту, Генрику удалось разглядеть, что комната почти пуста, только у стены, рядом с большим диваном, стояли два кресла, а у стены напротив, на низкой софе, лежало несколько увядших венков. Он заметил их, потому что в комнате стоял тяжелый дух, и Генрик невольно начал искать, откуда он мог бы исходить. «Нет, это не цветы», – подумал он, почувствовав запах ладана.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил Генрика мужчина и сам опустился в кресло рядом с диваном.

Генрик присел на краешек другого кресла. Хотя расстояние между ними не превышало и двух метров, они едва различали друг друга. Генрик достал из кармана свой кожаный портсигар.

– Благодарю вас, я не курю.

– Я приобрел в комиссионном магазине темно-вишневую палисандровую трость. Оказалось, в ней скрыт стилет. Вернее, штык.

– Так, – заметил мужчина без всякого удивления.

– Меня заинтересовало происхождение тросточки. Я подумал, что история этой необыкновенной вещи может оказаться очень интересной. Не могли бы вы подсказать мне, кто владел тростью до вас… – Он не договорил. Тошнотворный запах в комнате вызвал у Генрика сильное сердцебиение. Последние слова он проговорил почти шепотом.

Человек в кресле провел ладонью по лбу.

– Не знаю, нет, не знаю, – неуверенно произнес он. – Я вам отвечу позже, сейчас я себя плохо чувствую, ничего не могу припомнить. Не заглянете ли в другой раз? Я постараюсь вспомнить. Понимаете, после автомобильной катастрофы… Извините меня, я очень плохо себя чувствую… Может быть, попозже я вспомню…

Он говорил бессвязно, точно в бреду.

– Прошу меня извинить, – Генрик поднялся. – Конечно, будет лучше, если мы встретимся в другой раз.

Они пошли к выходу. Мужчина шел впереди, указывая Генрику дорогу. Широко раскрыл перед ним двери. Луч света осветил кусок коридора, но мужчина тотчас же отступил в темноту, так что Генрику не удалось разглядеть его лицо. Он заметил только, что на мужчине был черный костюм и белая сорочка, над нагрудным карманом белел уголок платка.

– Мне очень жаль, – снова повторил мужчина, – может быть, попозже, потом…

Двери захлопнулись. Генрик быстро сбежал по лестнице, стараясь поскорее отделаться от тошнотворного запаха квартиры.

На улице он взглянул на часы и с ужасом убедился, что, хотя визит к Рикерту занял не больше десяти минут, он опоздал на встречу с Юлией. Догнав автобус, Генрик подъехал к дверям кафе.

Юлия уже ждала его.

При виде Генрика она отложила газету и снисходительно улыбнулась. Волосы его растрепались, у него был расстроенный вид. Пробираясь к Юлии в набитом посетителями кафе, он едва не опрокинул кофе на колени какой-то даме.

– Прости меня, Юлия! – Он сел на краешек стула. – Сначала я зашел в магазин, а потом совершенно необдуманно отправился к магистру Рикерту.

– Рикерту? – спросила она, словно что-то припоминая.

– Это тот, что сдал на комиссию мою тросточку. Представь себе, это совсем не простая трость. У нее внутри шпага, вернее, штык. Вот я и отправился к нему, вдруг удастся разузнать об истории тросточки.

Юлия не дала Генрику договорить.

– Тут кто-то настойчиво тебе улыбается. Кто эта особа?

Он оглянулся и увидел девушку, которой он помог. Она сидела на диванчике у стены в компании нескольких подруг, разговаривавших чересчур громко и крикливо.

– Я ее не знаю, – ответил он не очень-то убедительно.

– Так почему же она не сводит с нас глаз и улыбается тебе, будто знакома с тобой тысячу лет?..

– Не знаю. Может быть, я ей нравлюсь, – заметил он. – Надеюсь, ты не ревнуешь, Юлия?

– И все-таки она улыбается тебе, как старому знакомому. Не выношу двусмысленных ситуаций. Если ты ее знаешь, пригласи ее к нашему столику. Девицы, которые с ней сидят, выглядят не очень-то презентабельно. Их профессия, по-моему, ни у кого не вызовет сомнений. Никогда бы не подумала, что у тебя могут быть знакомые в таких кругах.

– Я не знаю этой девушки, Юлия. Поговорим о чем-нибудь другом.

– Хорошо, поговорим о чем-нибудь другом, – согласилась она. Генрик повернулся спиной к девушке. Но он был до того расстроен, что не знал, с чего начать.

– Ты говорил мне о визите к некоему Рикерту, – напомнила Юлия.

– Да, так вот, пришел я к нему, – ухватился он за спасительную мысль, – он принял меня в темной комнате. В квартире у него стояла такая вонь, что задохнуться впору. Я спрашиваю его о тросточке, а он: «Не знаю, ничего не помню, приходите в другой раз». И вообще он вел себя так, будто он болен. А сам одет в парадный костюм.

– Ты разговаривал с Рикертом? – Вопрос Юлии прозвучал несколько странно, ведь Генрик только что об этом рассказывал.

– С Рикертом, Юлия.

– Когда это было?

– Несколько минут назад. Я пришел сюда прямо от него.

– От Рикерта?

– Да, от магистра Яна Рикерта, – терпеливо объяснил он. Юлия поджала губы и нервно раздавила только начатую сигарету.

– Генрик, – сказала она тихо, по выразительно. – Ты проявляешь себя в каком-то новом качестве. Я рада, что это случилось именно сегодня и я не успела сделать того шага, о котором могла бы впоследствии горько пожалеть. Я не думала, что ты можешь так беспардонно лгать. На будущее, однако, советую тебе лгать более умело.

Она поднялась. Генрик тоже вскочил.

– Что случилось, Юлия? Я ничего не понимаю.

– Ты разговаривал с Рикертом? Значит, ты обладаешь способностью общаться с людьми, которые умерли уже три дня назад. В таком случае ты не должен растрачивать свой бесценный дар по мелочам.

– Юлия! – простонал он.

Она указала пальцем на газету, брошенную на столе.

– Вот некролог о смерти магистра Яна Рикерта, – с этими словами она вышла из кафе.

Генрик долго стоял без движения. Он смотрел вслед удаляющейся Юлии, пока за ней не захлопнулась дверь. Перевел взгляд на некролог: «Магистр Ян Рикерт безвременно скончался 25 мая… Похороны состоятся на Коммунальном кладбище…» Он опустился на стул. Еще раз прочитал некролог с начала до конца.

Возможно ли, чтобы в Лодзи жили два Яна Рикерта – оба магистры и оба искусствоведы? Как иначе объяснить это удивительное стечение обстоятельств, так фатально отразившихся на их отношениях с Юлией?

– Ушла. И злая же у нее была физиономия, – произнесла за спиной Генрика девушка. Генрик промолчал, но это ее нисколько не смутило. Она попросила разрешения сесть за его столик и, хотя ответа не последовало и на сей раз, уселась напротив. Генрик с трудом сдерживал ярость.

– Вы очень плохо воспитаны. Мы знакомы не так близко, чтобы посылать мне улыбки, когда я нахожусь в обществе другой женщины.

– Фью-ю-у-у! – она свистнула так громко, что сидящие за соседним столиком на мгновение прервали беседу. – Вот какие пирожки! Так это из-за меня она вышла из кафе? У нее было лицо королевы, которую выставили из дворца.

– Прошу о ней не говорить в таком тоне. Она мотнула головой:

– Вы, наверное, вбили себе в голову, что любите ее.

– А вам-то что, не понимаю? – довольно грубо оборвал ее Генрик. – Эта пани ушла не потому, что вам вздумалось мне улыбаться. Она назвала меня обманщиком и лжецом. И виной всему фатальное стечение обстоятельств.

– Мужчины всегда ссылаются на фатальное стечение обстоятельств.

– Я не лгал и не обманывал. А стечение обстоятельств действительно было таково, что меня и впрямь можно было счесть лжецом. Ясно?

– Не очень-то…

– Полчаса назад я был у одного магистра и искусствоведа, Яна Рикерта. Я говорил с ним и передал содержание нашей беседы девушке, которая только что сидела со мной. Судьбе было угодно, чтобы именно сегодня состоялись похороны другого Яна Рикерта, тоже магистра и тоже искусствоведа. Моя знакомая, прочтя некролог в газете, поторопилась с выводами и обвинила меня во лжи. Теперь вы все понимаете?

– Не очень-то…

– Что же тут неясного?

– Два Рикерта? Два Яна, оба магистры, оба искусствоведы?

– И все же это было именно так. – Он пожал плечами.

– Я не удивляюсь, что она ушла. Кому хочется, чтобы тебя дурачили!

– Стечение обстоятельств…

– В большом городе могут жить целых десять Рикертов и пятеро из них могут быть Янами. Но чтобы двое из них были магистрами и искусствоведами!.. А может быть, вы сегодня себя плохо чувствуете? – спросила она заботливо.

Он ударил ладонью по столу.

– Идемте! Тут недалеко! Вы увидите табличку: «Ян Рикерт, магистр, искусствовед». Этот человек жив и сегодня со мной разговаривал.

– А вечером пойдем потанцевать. Ладно?

Генрик ничего не ответил. Вышли из кафе, она – улыбающаяся и довольная, он – мрачный, насупившийся, с твердой решимостью убедить весь мир в существовании двух Янов Рикертов, магистров и искусствоведов.

Пройдя двор, поднялись на второй этаж, остановились перед дверью с медной табличкой. Генрик два раза нажал звонок, потом постучал. Наконец дернул ручку. На этот раз дверь не открылась. Он снова постучал. Еще и еще раз, громко и настойчиво. На этот стук из соседней квартиры вышла толстая блондинка в халате.

– Вы к кому? – спросила она.

– К пану Рикерту.

– Он умер, сегодня его похороны.

– Я к живому пану Рикерту, – объяснил Генрик. Она посмотрела на него с подозрением.

– Здесь проживал только один Рикерт. Магистр. Сейчас похороны. Хоронят его на Коммунальном.

– Но простите, – начал объяснять Генрик. – Я был здесь всего полчаса назад. Мне открыл двери какой-то мужчина. Я спросил папа Рикерта, потому что ничего не знал о его смерти. Этот мужчина вел себя так, будто он и есть Ян Рикерт, магистр. Я просто в недоумении. Я-то думал, что Рикертов двое…

Блондинка в халате почувствовала, что здесь что-то нечисто. Она переступила порог квартиры и сказала:

– Три часа назад вынесли гроб. На кладбище поехали все знакомые и сестра покойного. Ключи от квартиры оставили у меня. А вы говорите, что здесь кто-то был…

– Был, был, – подтвердил Генрик. – Я позвонил два раза, но поскольку звонка не было слышно…

– Он не работает, – вставила она.

– …я нажал ручку, и дверь открылась. Потом я услышал шаги в квартире, и в темном коридорчике появился какой-то мужчина. Я спросил, могу ли я говорить с паном Рикертом, и тогда он пригласил меня в комнату, окна которой были занавешены шторами. Мы беседовали недолго, и он говорил со мной, как магистр Ян Рикерт.

– Это все так, – согласилась толстая блондинка. – Коридор темный, а окна в комнате закрыты шторами. Но квартира закрыта, в ней никого пет. А ключи у меня.

– Тот пан говорил, что принимает меня в темноте, потому что у него болят глаза: он побывал в автомобильной катастрофе.

Женщина в халатике кивнула.

– Пан Рикерт погиб в автомобильной катастрофе.

– Но я же разговаривал с ним! – вскричал Генрик. – Полчаса назад!

Блондинка юркнула в свою квартиру. Высунув голову из двери, она завизжала:

– Он мертв! Сейчас его хоронят!

– Простите… – начал было Генрик, но она не дала ему закончить.

– Не говорите ничего, умоляю вас! – крикнула она и обратилась к девушке, которая, по всей видимости, вызывала у нее больше доверия: – Может, пани будет так любезна и минуточку подождет? Я наброшу платье и сбегаю к дворничихе. Дома никого нет, муж на похоронах, а я осталась: неважно себя чувствую. Ведь не могла же я знать, – тут она начала креститься, – что пан Рикерт вернется в свою квартиру.

Она исчезла. Генрик взял девушку за локоть. – Пойдемте, – решительно произнес он. Блондинка снова выглянула из двери.

– Еще секундочку, прошу вас! Я ни за что не останусь здесь одна. Это быстро… – Она вновь скрылась за дверью.

Молодые люди сбежали с лестницы. На улице им удалось поймать такси.

– На Коммунальное кладбище, – бросил Генрик водителю.

– Неужели вы все еще не верите в смерть Рикерта? – спросила девушка.

– Я знаю, что он умер. Но, может быть, на похоронах я встречу того, живого.

Она поняла, усмехнулась.

– Колоссальная заварушка, а?

Генрику подумалось, что они все-таки зря едут на кладбище. Что с того, что он увидит всех участников похорон и среди них того, кто принял его в квартире Рикерта? Ведь он не видел его лица. Тот был в черном костюме, белой рубашке и с платочком в кармане. Но на кладбище все мужчины будут так одеты. Он мог бы узнать его по голосу. Но захочет ли он говорить с Генриком? Ведь нельзя же прийти на кладбище и заявить: «Час назад я разговаривал с Рикертом в его квартире». Примут за сумасшедшего, вызовут «Скорую помощь» и без долгих разговоров упрячут в сумасшедший дом. Он вышел из такси со смешанным чувством. Девушка взяла его под руку, и они пошли по кладбищу.

Гроб как раз опускали в могилу. Хоронящих было человек пятнадцать, и Генрик с девушкой без труда протиснулись к самой могиле. Генрик еще успел увидеть покрытые коричневым лаком доски гроба, скрывающие тело человека, сдавшего на комиссию палисандровую трость и который – если Генрик мог доверять своим чувствам – час назад разговаривал с ним в своей квартире.

С глухим стуком упали на гроб комья земли. Первую пригоршню бросила худая маленькая женщина в черном. Жена, а может быть, сестра, потому что именно о сестре упоминала соседка. Генрик постарался запомнить лица солидных мужчин – очевидно, коллег покойного. Среди присутствующих находилось несколько женщин. Возможно, они были женами этих солидных мужчин. Но только одна из них была в черном, та худенькая старушка. Сестра, решил он.

Внезапно он увидел знакомое лицо: седая дама из комиссионного магазина. Она, кажется, удивилась, увидев Генрика на похоронах. Седая дама имела все основания считать, что имя покойного стало известно Генрику всего несколько дней назад и именно от нее, и вот он является на похороны, как старый знакомый магистра.

Могильщики засыпали гроб землей. Генрик подумал с грустью: «Сейчас они закапывают тайну моей трости». Спустились сумерки. Люди понемногу стали расходиться. Седая дама из магазина тоже решила уйти. Генрик двинулся за ней следом. На главной аллее он поклонился и подошел к ней.

– Как это все печально, – сказал он. – Неделю назад вы сообщили мне о существовании магистра Рикерта. Я хотел нанести ему визит, когда неожиданно узнал о его безвременной кончине.

– …И так и не успели с ним поговорить, – окончила за него седая дама. Она, наверное, подумала, что Генрик – человек исключительно тонкой души, коль скоро он пошел на похороны человека, которому даже не успел нанести визит.

– Насколько мне известно, произошел несчастный случай, – сказал он.

– Магистр Рикерт ехал на своей машине, а когда он пересекал полотно железной дороги, из-за поворота вылетел скорый поезд и…

– Как это все печально! – сочувственно вздохнул он. – Представляю себе, как восприняла это известие его супруга.

– Он холостяк, кроме сестры, у него не было никаких родственников. Сестра приехала на похороны из Варшавы.

Они расстались на улице, у кладбищенских ворот. Седая дама свернула влево, а Генрик с девушкой пошли вправо. Его дом был в десяти минутах ходьбы.

– Приглашаю вас поужинать со мной, – проговорил он, помахивая портфелем, в котором он целый день таскал провизию, купленную по случаю так и не состоявшегося визита Юлии.

28 мая, вечер

– Как вас зовут?

– Розанна, – ответила она, прикрывая двери ванной. Вымыла руки, чтобы помочь ему готовить ужин.

– Вы сейчас придумали это имя или немного раньше?

– А не все ли равно? Мальчишки со Старого кладбища зовут меня Розанной. Там у каждого есть своя подпольная кличка.

– Но я не мальчишка со Старого кладбища и считаю, что настало время, когда мы должны быть друг с другом откровенны.

– А что это вам даст?

– Хотите ли вы помочь мне выяснить загадочные обстоятельства смерти Яна Рикерта?

– Хочу. Но при чем тут мое имя? Если окажется, что меня зовут Зосей, это облегчит наши розыски?

– Нет. Но я думаю, что полная откровенность нам только поможет.

– Ладно, – сказала она без особого энтузиазма.

– Кто вы, собственно? Чем занимаетесь?

– Я работаю в доме моделей. Шью. Но с сентября буду работать манекенщицей.

– Это ваша заветная мечта?

– Конечно. А у вас какая мечта?

– Пока одна. Чтобы вы перестали считать меня каким-то джентльменом-взломщиком. Достаточно взглянуть на мою комнату, чтобы понять: я не тот, за кого вы меня принимаете. Квартира обставлена неплохо, но чтобы добиться этого, я пять лет работал не покладая рук. Кроме того, для взломщика у меня слишком много книг.

– Вы думаете, что взломщик не может иметь в доме библиотеку?

– Не знаю. У меня нет знакомых взломщиков.

– Успокойтесь. Я хорошо знаю, кто вы и где работаете.

– Вы уверены?

– Я же знала, что вы живете в новом доме рядом со Старым кладбищем. Вчера зашла к дворничихе, сказала, будто у меня для вас письмо, и без труда выведала о вас все, что хотела.

– И вы не разочаровались?

– Нет. Но когда я сегодня увидела вас в кафе с дамой, я подумала, что она вам не подходит.

– Чем она вам не нравится? Она очень талантливая художница.

– У нее слишком заносчивый вид. Не выношу таких баб. Я хотела ее разозлить и поэтому все время вам улыбалась. Потом мне стало вас жаль, и я подошла к столику.

Генрик нарезал хлеб и вынул из портфеля банку сардинок, пирожные и бутылку вина.

– Это все для нее? – насмешливо проговорила она, намазывая масло на хлеб, и, так как он ничего не ответил, спросила: – Вы предпочли бы, чтобы здесь была она, а не я?

Генрик опять промолчал.

– Все-таки она не поверила, что вы разговаривали с Рикертом.

– А вы?

– А я верю.

– Почему?

– Вы не умеете врать, вы просто не в состоянии выдумать такую историю.

Он почувствовал себя уязвленным.

– Должен вам сообщить, что я написал несколько книг. И все они с начала и до конца были выдуманы.

– Это ничего не значит. Придумать на бумаге вы можете, по в жизни вы человек очень наивный и правдивый. Я разбираюсь в людях.

– Да?

– У меня была довольно тяжелая жизнь.

– Гм, – кашлянул он.

– Не беспокойтесь, я не стану утомлять вас рассказом. Но в одном можете не сомневаться: моего знания жизни хватит на то, чтобы поверить в самые неожиданные происшествия.

– Разговор с Рикертом вы тоже относите к таким происшествиям?

– Посмотрим, – сказала она серьезно. Сейчас это была уже не та девушка, которая препиралась с Лолеком у Старого кладбища. Сняв плащ, она осталась в скромном голубом платье с белым воротничком. Вызывающая вульгарность, так коробившая его, куда-то исчезла.

Генрик открыл бутылку вина. Они поставили закуски на поднос и перешли в комнату. Он сел на тахту, а она – в кресло, стоящее перед низким столиком. Генрик рассказал ей о покупке тросточки и объяснил, что привело его к Рикерту.

– Что вы обо всем этом думаете? – спросил он.

– В привидения я не верю, – помолчав немного, ответила она. – Рикерт умер. Следовательно, человек, с которым вы разговаривали в его квартире, был не Рикерт.

– Почему вы так думаете?

– Вы же сами мне сказали, что тот человек ни разу не назвал себя Рикертом.

– Однако он дал понять, что это так.

– Он думал, что вы знакомы с Рикертом и его мистификация не удастся. Но быстро понял, что вы Рикерта никогда не видели. Однако до самого конца беседы он не был в этом уверен, поэтому ни разу не сказал, как его зовут.

– Почему же он не сказал прямо: «Рикерт умер»?

– Именно в этом и заключается секрет. Пользуясь тем, что все родственники и знакомые магистра поехали на похороны, неизвестный человек с неизвестной целью вошел в квартиру покойного.

– Если верить соседке, двери были закрыты и ключи лежали у нее.

– У него могли быть свои ключи.

– Верно, – согласился он. – Но почему же этот субъект пригласил меня в комнату, выдавая себя за Рикерта, вместо того чтобы прямо сказать мне: «Пан Рикерт умер» или «Пан Рикерт будет позднее»?

– Припомните еще раз как следует начало разговора с этим человеком.

– Прекрасно помню, как все было. «Слушаю вас. В чем дело?» – «Я хотел бы поговорить с магистром Рикертом». А он спрашивает: «О чем вы хотите поговорить?» Тогда я начал объяснять, что купил в комиссионке одну вещь и хотел бы кое-что о ней узнать. «О чем именно идет речь?» – спросил он, а когда я заколебался, он пригласил меня в комнату.

– Вот именно, в этом вся соль! Именно здесь ключ к разгадке. Похоже на то, что он пригласил вас только тогда, когда узнал цель вашего прихода. Иными словами, вы его чем-то заинтересовали. Это было для него так важно, что он не стал отделываться от вас и пошел на мистификацию, выдавая себя за Рикерта.

– Ничего не понимаю, – вздохнул Генрик.

– Но ведь это проще пареной репы. Допустим, незнакомец находился в квартире для того, чтобы украсть какую-нибудь вещь. Часы, деньги, золотой браслет, меха, радиоприемник. Вдруг в квартиру, где он хозяйничает, входит какой-то субъект, то есть вы. Что ему делать? Сплавить вас как можно быстрее, чтобы иметь возможность довести свое дело до конца. Сделал он это? Нет. Услышав, что вы пришли по поводу какой-то вещи, он пригласил вас в комнату. Больше того, он даже выдал себя за Рикерта, чтобы узнать, о какой именно вещи идет речь. Он действовал вопреки воровской логике. Следовательно, это не был вор в обычном понимании этого слова. Он явно что-то искал в квартире покойного. Искал, но не мог найти. Вдруг появились вы. Он пригласил вас, ибо рассчитывал, что вы каким-нибудь образом сможете помочь ему в его поисках. Вы ему рассказали о тросточке. И что тогда произошло?

– Он потерял ко мне всякий интерес. Дал понять, что пора оставить его одного.

– Иначе говоря, он искал не тросточку.

– Вы были бы великолепным детективом! – воскликнул он. Они выпили по рюмке вина. Рассуждения девушки и в самом деле показались ему очень логичными. Гордость его, однако, была сильно уязвлена: ведь скорее ему полагалось бы сделать подобный вывод. Он выпил еще одну рюмку вина и сказал:

– По-моему, автомобильная катастрофа была подстроена. Рикерта убили, и в квартире Рикерта я разговаривал с его убийцей.

Пить он не умел. После четвертой рюмки он изменил свою версию следующим образом.

– Я когда-то видел пьесу Сухово-Кобылина под названием «Смерть Тарелкина». Тарелкин был тип, по уши залезший в долги. Чтобы избавиться от кредиторов, он инсценировал свою смерть, купил гроб, положил туда куклу, похожую на него, под куклу – дохлую рыбу. Что вы скажете, если выяснится, что мы участвовали в похоронах куклы господина Рикерта, магистра и искусствоведа. Вас не восхищает такая гипотеза?

– Нет, – откровенно ответила она. Демонстративно убрала со стола недопитую бутылку вина и унесла ее на кухню.

Ему это очень не понравилось. Горький опыт подтвердился еще раз: стоит только пригласить молодую девушку в холостяцкую квартиру, как она сразу начинает распоряжаться, как у себя дома. Не захотела даже выслушать его гипотезы до конца.

Генрик пошел в кухню, чтобы заварить черный кофе. Розанна или Зося – ему было все равно, как ее зовут на самом деле, – включила проигрыватель и поставила старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Генрик вылил себе на брюки черный кофе. К счастью, брюки были темными и пятно можно было замыть горячей водой. Он вынул из шкафа другой костюм и заперся в ванной. Включил газ, чтобы нагреть воду. Из-за шума колонки и бульканья воды он едва услышал звонок телефона. Пока он накинул халат и вбежал в комнату, телефон уже не звонил. Трубка лежала на вилке аппарата, из радиолы гремел старинный вальс.

– Звонила какая-то женщина, – с равнодушным видом объяснила Розанна-Зося.

– Юлия? – обрадовался он.

– Не знаю. Спросила Генрика; услышав мой голос, никак не хотела поверить, что это действительно ваша квартира. Я ей сказала, что вы в ванне и что я с удовольствием вас позову, по она бросила трубку.

– Это была Юлия! Она хотела объясниться со мной.

– А трубку все-таки бросила, – вздохнула она, удачно разыгрывая сожаление.

«Я потерял Юлию. Теперь я уже наверняка потерял Юлию», – подумал Генрик и вернулся в ванную.

Но через минуту телефон зазвонил вновь. На этот раз Генрик опередил Розанну. Как молния, метнулся он к телефону и схватил трубку.

– Генрик слушает, – тепло произнес он.

– Говорит реквизитор киностудии, – прохрипел в трубке мужской голос. – В комиссионном магазине мне сказали, что вы на днях купили старинную тросточку со штыком. Она нужна нам для одной картины. Будьте так добры, уступите ее нам.

– Нет.

– Сколько вы за нее заплатили?

– Пятьсот злотых.

– Мы дадим вам тысячу.

– Нет.

– Полторы тысячи.

– Она не продается. Это историческая ценность.

– Именно такая нам и требуется. Я предлагаю за нее две тысячи злотых. Согласны?

– Я не продаю ее. Благодаря ей я напал па след одной архиинтересной истории.

На другой стороне провода долго не отвечали. Потом голос отозвался снова.

– Три тысячи! После окончания фильма можете получить тросточку обратно. Устраивают вас такие условия?

– А для какого фильма она нужна? – спросил Генрик.

– Для фильма «Влюбленные». Вы согласны?

– Нет. Ни в коем случае, ни при каких условиях. Трость я не продам.

– Это ваше последнее слово?

Генрику показалось, будто в голосе мужчины звучит бешенство и даже угроза.

– Да, последнее.

На другом конце повесили трубку. Генрик передал Розанне содержание разговора. Вдруг он хлопнул себя по лбу.

– Черт возьми! Откуда этот реквизитор знает, что в тросточке штык? В магазине об этом понятия не имели, и о штыке я не говорил никому, кроме лже-Рикерта.

– Может, Лолек растрепал?.. – заметила Розанна.

– Реквизитор ссылается на информацию из магазина. Какая-то подозрительная история. Да, – вспомнил он. – «Влюбленные» – современный фильм. Зачем им понадобилась старомодная трость?

– Киношников не поймешь, – сказала Розанна. – Я читала как-то, будто фильмы, действие которых происходит на берегу озера, снимаются на берегу реки. Если в фильме речь идет о горах, то съемочная группа едет к морю, и наоборот.

Генрик взял телефонную книжку, нашел номер своего школьного товарища, как раз занятого на съемках фильма «Влюбленные».

– Тросточка со штыком? – удивился тот. – Что-то я не слышал, чтобы она была нужна нам. – И тут же спохватился: – Знаешь, старик, у нас всяко бывает. Вчера – не нужно, а сегодня – кто его знает… Подожди, я сейчас позвоню нашему реквизитору, а потом тебе.

Прождав напрасно целый час. Генрик опять позвонил другу.

– Нет, старик. Никакая тросточка нам не нужна, мне сам реквизитор сказал.

– Но ведь он же звонил мне!

– Да нет же! Говорю тебе, он ничего об этом не знает. Генрику было этого достаточно.

– Дело нечисто. Кто-то страшно хочет заполучить мою тросточку.

– Может быть, звонил лже-Рикерт?

– Не думаю. Ведь когда он услышал о трости, у него сразу пропал интерес ко мне.

– Это могла быть просто уловка. Так он себя и выдаст, ждите!

– Мне сдается, голос в трубке совсем не похож на голос человека, выдававшего себя за Рикерта.

– Телефон искажает голос, – заметила она и снова поставила «На сопках Маньчжурии».

Было около одиннадцати вечера. Генрих вооружился тросточкой и проводил девушку до трамвайной остановки.

29 мая, утро

Сестра Яна Рикерта, покойного магистра и искусствоведа, приняла Генрика очень тепло. Шторы на окнах были раздвинуты, комната проветрена, завядшие цветы убраны. Ничто не напоминало Генрику вчерашней встречи с таинственным незнакомцем.

Худенькая старушка оказалась на редкость веселой и болтливой. Она усадила его в кресло, то самое, в котором он сидел во время разговора с «Рикертом», и через десять минут они беседовали, как добрые, старые знакомые. От соседки ей уже было известно о некоем мистическом субъекте, находившемся в квартире ее покойного брата. К счастью, она не верила в привидения.

– На первый взгляд, – сказала она, – в квартире все на месте. Во всяком случае, все крупные вещи. Имущество брата мне знакомо, ведь я часто приезжала к нему из Варшавы. Как правило, я гостила у него по нескольку недель. Стирала ему, готовила, убирала, так что неплохо знаю его вещи. Если же вор ничего не украл, а так оно, кажется, и есть, то зачем он приходил сюда и выдавал себя за моего брата?

– Может быть, он искал здесь что-нибудь?

– Если он искал деньги, то зря старался. Дела моего брата шли неважно, особенно в последние годы. Чтобы купить машину, он продал свои самые ценные вещи. Видите ли, в последнее время он много пил. О покойниках плохо не говорят, но, к сожалению, ничего хорошего о нем не скажешь. В конце концов, – махнула она рукой, – из квартиры ничего не пропало. А ведь вас интересует именно это, не правда ли?

– Зачем вы оставили соседке ключи от квартиры?

– Я предполагала, что на похороны приедет наша старшая сестра из Вроцлава, мы ждали ее до самого последнего момента.

Сперва она приедет в квартиру брата, подумалось мне. На похороны уже не успеет, пусть лучше отдохнет и подождет нас здесь. Поэтому я и отдала ключи соседке. Но сестра не приехала. Сегодня получила от нее письмо: пишет, что чувствует себя неважно. Ничего удивительного: ей уже восемьдесят два года.

– У вашего брата было, наверное, много друзей и знакомых. Не заметили ли вы в их поведении чего-нибудь такого, что могло бы показаться странным?

– А, понимаю. Вы хотите узнать, не был ли тот незнакомец одним из друзей моего брата?

– Именно так.

– У брата было два друга: адвокат Станецкий и пан Бутылло, торговец редкими вещами. Оба очень помогали мне на похоронах. Они были со мной на кладбище. Пан адвокат Станецкий взялся безвозмездно привести в порядок все дела моего брата. Он очень честный и порядочный человек. То же самое можно сказать и о пане Бутылло. Представьте себе, что вчера пан Бутылло вернул мне шестьсот злотых, которые одолжил у моего брата. Человек менее честный не отдал бы ни гроша в надежде на то, что о долге никто не знает.

– Значит, магистр Рикерт не вел деловых записей? – озабоченно проговорил Генрик.

– Боже сохрани! – всплеснула руками старушка. – Чтобы к нему прицепился финотдел? Да он и не занимался большими делами, только посредничал в торговле антикварными товарами. Точнее говоря, помогал пану Бутылло.

– Это плохо, – огорчился Генрик и спросил: – Неужели пан Рикерт не вел абсолютно никаких деловых записей?

Она покачала головой, а потом погрозила ему пальцем:

– Уж больно вы прыткий! Я жила у брата по нескольку недель и не знала, что он действительно ведет заметки. Вчера и позавчера меня два раза спрашивали об этом адвокат Станецкий и пан Бутылло, потому что такие заметки очень помогли бы ликвидировать дела моего брата. Я им все повторяла, что брат не вел записей, и вдруг – на тебе! – оказывается, все-таки вел. Когда я узнала, что в квартире рылся кто-то чужой, я проверила тайники в секретере брата (у него был секретер с двумя потайными ящиками). В одном из них лежал старый, трехлетней давности календарь. Мне сразу показалось странным: зачем старый календарь лежит в тайнике? Перелистала его и увидела деловые заметки. Надо будет сегодня позвонить адвокату. Вдруг окажется, что еще кто-нибудь остался должен брату. Ведь не все такие честные, как пан Бутылло.

«Тепло, теплее, горячо!» – подумал Генрик, как, бывало, в детстве, во время игры. Старушка пристально поглядела на Генрика и проговорила:

– Может быть, вас удивляет тот факт, что я не заливаюсь слезами? Но судите сами, человек я довольно старый. Брат был моложе меня на пятнадцать лет. Я успела уже привыкнуть к мысли о собственной смерти, и хотя смерть брата огорчила меня, она не лишила меня самообладания.

Сухонькая старушка в черном почти утонула в кресле. На маленьком, сморщенном личике живо блестела пара черных глаз. Разговаривая с Генриком, старушка сверлила его взглядом, точно стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли. Ему чудилось, что во взгляде ее сквозит насмешка, будто ее что-то забавляет. Он допускал, что ему еще не раз придется беседовать со старушкой о покойном брате, и хотел иметь в ее лице союзника. Поэтому он очень вежливо заметил:

– Вы любили своего брата? Она кивнула.

– Иногда я жила у него по нескольку недель, хозяйничала тут. Должна, однако, признаться, что расставались мы всегда со скандалами, а точнее, после скандалов. Всякий раз я грозила ему: «Ноги моей больше здесь не будет!» Но спустя несколько месяцев я возвращалась снова.

– Что, у брата был трудный характер?

– Нет, у меня. Первые несколько дней я сама доброта, потом становлюсь все хуже и хуже. Мне очень не нравились все его приятельницы. На каждую из них я навешивала ярлык. Одну называла грязнулей, у другой руки, как лопаты, у третьей не было вкуса. Он спорил со мной, но в конце концов моя критика всякий раз отталкивала его от них. Лишь теперь я начинаю уяснять себе, какую власть над ним имела. Он ни разу не был женат. Из-за меня. Я вышла замуж, переехала в Варшаву, потом овдовела. Но как только до меня доходили слухи, что у брата появилась постоянная приятельница, я тут же мчалась в Лодзь и ругала ее на чем свет стоит. А он, болван эдакий, слушал меня. И зачем только… В конце концов, имела я право высказать свое мнение о его дамах? И из-за этого сразу расставаться с ними? Неужели он мечтал об идеальной женщине? В итоге он сам виноват, что не женился. У мужчины должно быть свое собственное мнение. А раз у моего брата его не было, то он поступил очень правильно, оставшись холостяком. Ясное дело, состарившись, он упрекал меня за мои тогдашние слова. Но главная неприятность была в том, что он начал пить. Из-за этого-то мы чаще всего и ругались.

Генрик покраснел. Не похож ли он на Рикерта? Сколько у него было приятельниц, и каждый раз он расходился с ними, следуя советам своих друзей. Ему нравились девушки, которые нравились другим, и никогда не интересовали женщины, не интересовавшие друзей. И всегда находился ловкач, который уводил из-под носа самую лучшую девушку.

– Мне это понятно, – произнес Генрик, тяжело вздохнув.

– Вижу, вижу. Вы точно такой, как мой брат, светлая ему память…

«Пора приступать к делу», – подумал он. Но она не выказывала никакого намерения прерывать беседу. Она сочла, что достаточно рассказала о себе и о брате и что настало время Генрику рассказать о себе.

– Я знаю, вы тоже холостяк и не женитесь никогда.

– Откуда вы знаете, что я не женат?

– Вы не носите обручального кольца. Человек с виду положительный. Когда такой женится, он обязательно носит кольцо. Вы немного сентиментальны, любите пофантазировать.

– Ну, это уже оскорбление без всяких оснований, – чуть улыбнулся он.

– Но ведь журналисты обязательно фантазеры, а вы представились журналистом.

– Я журналист. – Он вынул из кармана удостоверение.

– Верю, верю вам, – махнула она сморщенной ручкой. – А что до сентиментальности, то будь у вас другой характер, разве купили бы вы тросточку за пятьсот злотых?

«Дьявольская логика у старушки», – подумал он. Она продолжала рассуждать:

– Вам кажется, что вы напали на след чрезвычайно любопытной истории. Вы думаете, что мой брат был убит.

Он действительно думал об этом, но после ее слов в нем поселилось сильное сомнение, и он возразил:

– Мне подобная мысль и в голову не приходила.

– Мой брат хорошо водил машину. За два года ни одного нарушения! И вдруг – катастрофа со смертельным исходом. Следов алкоголя в крови не обнаружили. Это дело надо расследовать, и вы возьметесь за него, не правда ли? – спросила она, указывая на Генрика пальцем. – Я пробуду в Лодзи, пока все не выяснится.

– Тросточка… – начал он.

– Тросточка – особая статья. – Прервала его она. – Потом займемся и ею.

Старушка взяла Генрика за руку и повела в соседнюю комнату. Они очутились в захламленном помещении, заваленном старой мебелью и картинами. Она подошла к секретеру, стоявшему в углу, опустила доску стола с уголками, обитыми медью, дотронулась до одного из верхних ящичков. Внизу что-то щелкнуло, и водной из широких ножек, на которых стоял секретер, обнаружилась крохотная дверца. Из ящичка размером с пачку сигарет старушка вынула красный календарик. Послюнявив пальцы, она перевернула несколько страниц.

– Мой брат приобрел тросточку у пана Бутылло. Он живет в Озоркове. – Она подробно объяснила, как туда проехать. Он заглянул ей через плечо. Странички для заметок были исписаны бисерным почерком. Ноготь старушки отчеркнул последнюю запись: «Палисандровая тросточка». Рядом была дата «29 апреля этого года» и цифра «350 злотых». Такую сумму Рикерт заплатил папу Бутылло, фамилия которого стояла рядом с цифрой. Позднее красным карандашом была поставлена маленькая галочка и вписана цифра «450 злотых». Как явствовало из записи, Рикерт заработал на тросточке 100 злотых, а комиссионный магазин – 50.

Он еще успел взглянуть на последнюю запись в календаре: «Серебряный нож. Куплен у Бутылло 11 марта за 1000 злотых. Продан 21 мая за 1500 злотых». Старушка захлопнула календарик.

– Сегодня мне будет что почитать, – сказала она. – Может, именно тут мы нападем на след, который нам пригодится.

29 мая, полдень

Из редакции Генрик позвонил начальнику следственного отдела областного управления милиции майору Бучеку. Они познакомились три года назад, когда Бучек, тогда еще капитан, лежал в госпитале с простреленным легким. У Генрика был мокрый плеврит. Встречались они и позднее, частенько сиживали за чашкой черного кофе в Доме журналистов. Правда, друзьями они так и не стали. У Бучека, начальника следственного отдела, совсем не оставалось времени для личной жизни. Тем не менее, улучив малейшую возможность, он заходил в клуб журналистов и всегда был рад встретить Генрика, ибо ничто не может сблизить людей больше, чем воспоминания о болезнях, перенесенных на соседних койках. Они договорились, что в два часа дня Генрик придет в областное управление. Когда секретарша пригласила Генрика в. кабинет, на столе у Бучека лежало дело Рикерта.

Генрик довольно подробно сообщил о приключениях с тросточкой и о подозрениях, возникших у него в связи с появлением лже-Рикерта. Рассказ занял много времени. То и дело звонили телефоны, кто-то вызывал Бучека из кабинета. Журналисту стало немного не по себе: сколько времени он отнял у майора! Все его подозрения показались Бучеку не стоящими внимания. Больше всего его заинтересовала сама трость. Он внимательно осмотрел ее, с силой рванул штык и даже вышел, чтобы кому-то ее показать. Возвращая тросточку Генрику, он сказал:

– Вообще-то вы должны были бы нам ее продать или дать напрокат. Она пригодилась бы музею криминалистики, где собраны самые удивительные образцы оружия. Некоторые мои сотрудники считают, что иметь при себе такую вещь нельзя. Конечно, вы можете держать ее дома. Если разрешается вешать на стены сабли или иметь в коллекции рыцарский меч, то почему бы вам не держать дома тросточку со штыком?

У Генрика стало неприятно на душе. Он пришел сюда выяснить криминальную загадку, а у него собираются отобрать тросточку.

– Что же касается дела магистра Рикерта, – сказал Бучек, положив руку на папку с делами, – мы, конечно, разберемся, хотя я вовсе не убежден, что ваши подозрения обоснованны. Катастрофа произошла ночью, на переезде, где нет автоматического шлагбаума. Поезд в том месте выскакивает из-за поворота, укрытого густым лесом. Рикерт въезжал на переезд как раз в тот момент, когда поезд показался из-за поворота. Произошло столкновение. Машину разбило вдребезги. Смерть Рикерта наступила мгновенно. Мы внесли предложение установить автоматический шлагбаум или вырубить участок леса, который закрывает поворот. Подобный случай, только в другом месте, произошел полгода назад с междугородным автобусом. Шлагбаумов на переездах нет – вот основное зло, – ударил он ладонью по столу.

– А история с лже-Рикертом?

– Поскольку в квартире ничего не украдено, нет причины начинать следствие. Это могла быть шутка: кто-нибудь из знакомых или друзей Рикерта выдал себя за него, чтобы выведать у вас какие-то сведения. Мы не имеем права вмешиваться, пока не произойдет нарушения законности.

– Но он выдал себя за другого!

– Да, но мы вмешались бы только в том случае, если бы от этого кто-то пострадал. На Старое кладбище, где хозяйничает группа подростков, мы обратим более пристальное внимание. Лично вам я советую заняться историей тросточки. Я показал ее нашим специалистам по истории криминалистики. Она их заинтересовала. Специалисты сказали мне, что человек по прозвищу Очко им неизвестен, но если что-нибудь узнают, обязательно позвонят вам. Из такого материала может выйти очень поучительная статья, правда?

Генрику не оставалось ничего другого, как распрощаться, извинившись за столь долгий визит. Попросил разрешения просмотреть дело Рикерта, присел за столик секретарши, снял с документов копии. На улице перед зданием управления столкнулся с Розанной, с которой они вчера договорились вечером встретиться в кафе.

– Поедемте к Бутылло, – сказал он, взяв ее за руку. Она отрицательно покачала головой.

– С некоторых пор вы мне все время приказываете: едем к Рикерту, едем на кладбище, едем ко мне! А сегодня: едем к Бутылло! А вы не можете предположить, что у меня могут быть свои дела?

– Поедем к Бутылло, а вечером сходим потанцевать.

– Танцевать? – удивилась она. – Сначала расскажите, что вы узнали у сестры Рикерта и как вас приняли в милиции. Сомневаюсь, что нам удастся поговорить в перерывах между танцами.

– Я должен ехать к Бутылло.

– А я должна ехать к модистке. Директор дома моделей велел мне выбрать шляпу для наших манекенщиц. К Бутылло поедем позже.

– Он живет за городом, в Озоркове.

Уговорить ее Генрику не удалось, условились встретиться в три часа на трамвайной остановке. Она проводила Генрика до редакции. Он был доволен, что Розанна так серьезно относится к своей работе. Когда они познакомились, она и впрямь производила впечатление человека, живущего «по привычке».

«Может быть, она переменилась с тех пор, как познакомилась со мной?» – подумал он без особой уверенности.

В редакции он прочел репортаж литсотрудника, вставил несколько запятых, сократил репортаж наполовину и передал материал секретарю редакции. После этого направился в клуб журналистов, помещавшийся на втором этаже Дома печати.

В баре он увидел Юлию. Она подчеркнуто холодно ответила на его приветствие. Несмотря на это, Генрик подошел к ней, еще раз поздоровался и поинтересовался, звонила ли она ему вчера вечером.

– Звонила. Но ты был в ванной. У меня не было желания ждать, пока ты вымоешься.

– Я замывал брюки, на которые пролил кофе.

– Неужели домработница не могла сделать это за тебя? Мне кажется, у тебя есть кто-то в этом роде?

– Ты разговаривала не с домработницей, а с соседкой, – соврал он.

– А ты, я вижу, в очень хороших отношениях с соседками, – заметила Юлия.

29 мая, вечер

На остановку трамвая Розанна явилась минута в минуту. Генрик сразу почувствовал, что от нее пахнет вином. Это потрясло его настолько, что за все время поездки он не мог вымолвить ни слова: «Она обманула меня. Ни к какой модистке она не ездила, пьянствовала где-то».

Губы ее были сильно накрашены, несколько раз она пыталась прижаться к Генрику, сидевшему рядом. Он отодвинулся на самый конец скамейки, и тогда Розанна оскорбилась и зло проговорила:

– Не стройте из себя святого! А что, разве я не имею права выпить с подругами вина? Во-первых, я совершеннолетняя. Да и что вы беспокоитесь? Я ведь вам не невеста.

– И слава богу, – буркнул он.

В течение часа они не произнесли больше ни слова. Наконец они вышли из трамвая, спросили дорогу к вилле пана Бутылло. Стояла чудесная весенняя погода. Солнце повисло над самыми верхушками густых сосен, видневшихся неподалеку. Генрик и Розанна оставили позади длинное одноэтажное строение, нечто вроде старинной корчмы, несколько больших возов, доверху нагруженных ранними овощами. Пройдя еще метров пятьсот, они оказались перед металлической изгородью, за которой раскинулся сад. Калитка была открыта; выложенная кирпичами дорожка вела прямо к маленькому домику, где жили Бутылло.

Генрик осторожно постучал в дверь набалдашником трости. Хотел было постучать еще, но Розанна толкнула его локтем. Он оглянулся и увидел, как из-за зеленых кустов вышла высокая, великолепно сложенная женщина в очень смелом купальнике. Очевидно, она принимала воздушную ванну в саду.

Волосы цвета спелой соломы разметались по загорелым плечам, ее лицо было наглядным доказательством всемогущества косметики. Длинные загорелые ноги, на груди тоненькая полоска материи.

Женщина перехватила восхищенный взгляд Генрика и улыбнулась.

– Я хотел бы поговорить с паном Бутылло, – робко произнес Генрик.

Она подошла ближе и остановилась в шаге от Генрика. Ее совершенно не смущало, что она одета так легко.

– Мой муж еще спит, лег отдохнуть после обеда, и до сих пор не проснулся.

Голос у нее был грубый, почти мужской, что неприятно поразило Генрика.

Она отворила дверь и провела их в слабо освещенную прихожую. Оттуда они вошли в большую комнату. Снаружи вилла казалась маленькой и скромной, напоминая домики, которые строили на окраинах отставные железнодорожники. Но внутри дом был обставлен роскошно, что и давало ему право именоваться виллой.

Хотя хозяин и торговал предметами старины, в его квартире не было ни одной старинной вещи. Все здесь было ультрасовременным: и толстый пушистый ковер на полу, и тахта у камина, и мягкие кресла, и встроенные в стену шкафы.

– Будьте добры, подождите. Сейчас я позову мужа, – любезно сказала женщина и исчезла в дверях, ведущих в соседнюю комнату.

– Черт побери! – выругался Генрик. – Почему всегда так получается, что любой болван с набитой мошной может добиться успеха у самой красивой женщины?

– А если он не только богатый, но и красивый? – спросила Розанна.

Он не был красив. В длинном коричневом халате, высокий, солидный, с землистым цветом лица, уже пожилой, он производил неприятное впечатление. Волосы были тщательно прилизаны и, наверное, подкрашены, потому что их чернота чересчур контрастировала со старческим лицом.

– Слушаю вас. В чем дело? – спросил он довольно грубо. Он не собирался вести долгих бесед. Генрик встал и коротко рассказал о своем деле. Во время объяснений Генрика Бутылло смотрел в окно через его голову.

– Сестра магистра Рикерта, – закончил свой рассказ Генрик, – нашла записную книжку своего брата. Из записей явствует, что Рикерт купил тросточку у вас. Поэтому я позволил себе вас побеспокоить.

Тот пожал плечами.

– Я смогу рассказать об истории трости лишь очень немногое. Приобрел я ее в сорок шестом году у одного спекулянта, который продавал в Лодзи различную рухлядь. Даже не знаю, как его зовут и где он живет. Это, наверное, немецкая тросточка, которую он стащил в каком-нибудь богатом имении.

Разговор можно было считать законченным. Войдя в комнату, Бутылло не подал руки, поэтому на прощание Генрик ограничился легким поклоном.

Молча шли они по шоссе к трамвайной остановке. Розанна, казалось, была огорчена неудачей. Но Генрик весело помахивал тросточкой. Вдруг он остановился.

– Черт подери! – воскликнул он. – Я оставил у них свой портсигар! – И побежал к дому Бутылло. Через пять минут он вернулся, и они продолжили свой путь.

Не успели они еще дойти до остановки, как мимо по шоссе, в сторону Лодзи промчался желтый «вартбург» За рулем сидел Бутылло.

– Как быстро он успел переодеться, – заметила Розанна.

– Подождите, пожалуйста, я еще раз сбегаю к Бутылло, – быстро проговорил Генрик.

– Снова? – удивилась девушка.

– Пани Бутылло осталась одна.

– Любовь с первого взгляда? – произнесла она насмешливо. – Муж уехал, а вы через окно и в спальню? Такой бедняк, как вы, ей ни к чему.

– Бутылло – это тот тип, который выдавал себя за Рикерта. Я узнал его по голосу, как только он произнес ту же фразу, что в квартире покойного: «Слушаю вас. В чем дело?»

Он оставил Розанну на шоссе и быстрыми шагами направился к вилле. В саду он встретил пани Бутылло. Она была уже в платье и несла домой сложенный шезлонг.

– Простите, – обратился к ней Генрик, – я вернулся, чтобы спросить вашего супруга об одной вещи.

– Муж только что уехал в Лодзь. Разве вы не видели его?

– Нет, не видел, – произнес Генрик, тщетно пытаясь изобразить на лице светскую улыбку. – Речь идет о сущем пустяке. Я расспрашивал вашего мужа об этой тросточке, – тут он ловко подбросил свою трость вверх, – но я забыл самое главное. У кого ваш муж купил ее?

Она посмотрела на него с веселым любопытством.

– Вот уж не думала, что вы приехали к нам ради нее… – А вы знаете, что там внутри? Штык. Показать?

– О нет, нет, – воскликнула она, смеясь.

– У этой трости интересная история, мне хочется узнать ее и описать в серии статей. Именно поэтому я и пришел к пану Бутылло.

– Ничем не могу вам помочь. Вам лучше еще раз встретиться с мужем. Его дела меня мало интересуют. Понятия не имею, у кого он мог ее купить. Помню только, что в нашем доме она появилась только в этом году и сразу же исчезла. Муж продал ее пану Рикерту. Я даже представления не имела, что там спрятан штык.

Он поцеловал ее холодную загорелую руку, пахнущую жасмином. Закрыв за собой калитку, он бросился бежать и успел еще догнать трамвай, идущий в сторону Лодзи.

– Это он, Бутылло, выдавал себя за Рикерта, – без конца повторял он Розанне во время обратной дороги. – Много бы я дал за то, чтобы узнать, зачем он так сделал и почему он уже дважды уклонился от ответа, когда я спрашивал о происхождении тросточки. – Первый раз сослался на болезнь, во второй – рассказал, что купил трость у спекулянта еще в сорок шестом году. А жена его говорит, что тросточка появилась в их доме только в этом году.

– Может быть, он держал ее в подвале или где-нибудь в чулане…

– Возможно, – неохотно согласился он. – Почему, однако, он не сказал мне прямо: «История тросточки мне неизвестна. Я случайно купил ее у спекулянта»? Объяснение может быть только одно: Бутылло невыгодно, чтобы я знал правду о происхождении трости. Если принять такую гипотезу, то становится понятен телефонный разговор с таинственным реквизитором. За обыкновенную трость мне предложили три тысячи злотых. Кому-то очень нужно, чтобы я не допытывался о ее родословной. Тем сильнее во мне желание узнать ее!

– Пока у вас одни подозрения. Но мне неясно, к чему Бутылло так тщательно скрывать историю приобретения трости? Не купил ли он ее у какого-нибудь вора?

– Или у убийцы, который боится разоблачения.

– Вы шутите!

– В тросточке штык. Ведь не для украшения же он!

– Это было полвека назад, первого ее хозяина давно нет на свете.

– Вы сказали: первого хозяина. А кто знает остальных хозяев? В чьих руках она была и кому служила? Вот что меня интересует.

В пять часов вечера они вернулись в Лодзь. Тут Генрик вспомнил, что сердится на Розанну. Он попрощался с ней очень холодно, не назначив новой встречи. Она, в свою очередь, равнодушно повернулась к нему спиной, вскочила в автобус и поехала по Петрковской улице.

29 мая, ночь

Его разбудил звонок. Зажег ночник, посмотрел на часы – без пяти одиннадцать. Подбежал к двери и широко распахнул ее. В холле горел свет. Он увидел Розанну.

– Едва успела, могли закрыть парадное, – сказала она, тяжело дыша.

Без всяких объяснений, не обращая внимания на то, что Генрик был в пижаме, она прошла прямо в комнату. Светлый плащ девушки был сильно запачкан. Розанна швырнула на кресло большую кожаную сумку. Потом накрыла сумку плащом. Сама села в другое кресло, потянулась, зевнула.

– Я буду у вас ночевать.

Генрика снова возмутило, что она так бесцеремонно распоряжается в его квартире. Он указал ей на стоящее в углу кресло-кровать.

– Хорошо, – кивнула она.

Пошла в ванную, вскоре он услышал шум колонки. Генрик разложил кресло, вытащил из тахты запасную подушку, чистые простыни и теплое одеяло. Приготовил постель, а так как купание затягивалось, он оставил маленький свет и лег на тахту. Она вошла в комнату в купальном халате.

– Я не могла идти к себе: Лолек с ребятами поджидали меня у моего дома.

Погасила лампу, скрипнули пружины кресла-кровати.

– Я знаю, вы думаете обо мне очень плохо. Но вы ошибаетесь.

Ее ложь бесила Генрика. Он подумал, что Розанна может, чего доброго, его обворовать. А обращаться в милицию, не зная ни ее имени, ни адреса, смешно.

Поднялся с тахты, вышел в коридор. Закрыл входную дверь на ключ, а ключ спрятал под ванной. Вернулся в комнату и залез под одеяло. Тахта была широкая, он лежал на самом краю. Прошло довольно много времени, и вдруг, к своему удивлению, он почувствовал на своей щеке ее дыхание.

– Там было слишком жестко, – объяснила Розанна. – Ты сердишься? – шепотом спросила она. – Ну, не сердись! – И поцеловала Генрика в губы.

30 мая

Утром она не могла его добудиться. Когда он открыл глаза, Розанна была уже одета и умыта.

– Где ты спрятал ключи? – спросила она, брызгая на него водой из стакана.

– Куда тебе торопиться? Сегодня воскресенье, – позевывая, сказал он.

– У меня сегодня показ моделей. Хочешь, чтобы меня выгнали с работы?

– Тебя все равно выгонят, ты плохо себя ведешь.

– Свинья! – Она осмотрела свой перепачканный плащ и решила его почистить. Нашла в прихожей щетку и пошла с плащом в ванную.

Генрик подумал: «Выпущу ее, а вдруг она что-нибудь стащила?»

Он спрыгнул с тахты и заглянул в сумку, лежащую на кресле. Там лежали всякие женские мелочи: помада, кошелек, носовой платок. На самом дне лежал пистолет марки «ТТ». «Вот ты какая!»—проворчал он и юркнул на тахту. Розанна вернулась в комнату в плаще.

– Ну, открывай дверь, мне нужно торопиться! – воскликнула она, закинув сумку через плечо.

Притворяясь донельзя сонным, он поплелся в ванную, достал ключ и открыл дверь.

– Чао! – сказала она и поцеловала его в щеку.

– Чао, – зевнул Генрик, захлопнул дверь и помчался к тахте.

Проснулся он в двенадцатом часу. Вспомнил, что сегодня воскресенье и не надо идти в редакцию. Закурил натощак сигарету– ставить чай ему было лень. В час позавтракал. Выспавшийся и довольный собой, он включил проигрыватель, поставил «На сопках Маньчжурии» и только отправился бриться, как опять позвонили в дверь. Не смывая мыльной пены, он открыл дверь.

– День добрый! – обратился к Генрику незнакомый тучный мужчина. Не переступая порог, он предъявил свое удостоверение. Никому не пришло бы в голову, что этот толстый бодрячок в поношенном костюме может оказаться следователем милиции. Генрик подумал, что он один из тех специалистов по истории криминалистики, о которых упоминал майор Бучек.

Гость уселся в кресло, широкополую шляпу положил на стоящий рядом столик. Указав на тросточку, он вежливо спросил:

– Вы не смогли бы показать мне эту игрушку? Генрик подал ему трость.

– Надо сильно дернуть за ручку.

Гость вырвал штык из ножен, осмотрел острие, покивал головой как бы в такт своим мыслям, потом спрятал штык обратно. Положив руку на набалдашник, он произнес:

– Я хотел бы с вами поговорить.

– Если вы не возражаете, я сначала добреюсь.

– Конечно, конечно!

Генрик побрился, вымыл лицо, побрызгал одеколоном.

– Я в вашем распоряжении, – сказал он, убирая постель с тахты.

– Мне хочется узнать: давно ли она у вас?

– Так вот в чем дело! – обрадовался Генрик. – С удовольствием отвечу.

Сначала он рассказал о безобразиях на Старом кладбище, которые и натолкнули его на мысль приобрести себе трость. Рассказал о стычке с Лолеком, о своем решении узнать историю трости. Изобразил сцену встречи с лже-Рикертом, вспомнил о таинственном звонке реквизитора и описал визит к Бутылло. Сообщил, что признал в Бутылло субъекта, хозяйничавшего в квартире Рикерта.

– Бутылло отправился на машине в Лодзь, – закончил он. – Тогда я вернулся к его жене, соврал, будто забыл спросить Бутылло о человеке, продавшем ему трость. Она сказала мне, что трость появилась в их доме только в этом году, но не знает имени человека, продавшего ее мужу. Таким образом, я пришел к выводу, что Бутылло хочет скрыть происхождение трости.

– И что вы решили? – спросил следователь. Это был первый вопрос, который он произнес во время рассказа Генрика.

– Пока ничего. Думаю, однако, мне придется еще раз съездить к Бутылло. Попробую убедить его в том, что мной руководит исключительно журналистский интерес и что я не разглашу секретов, касающихся лично его.

Толстяк засопел, точно на него взвалили тяжелую ношу.

– У вас, пан редактор, есть удивительные склонности. Вам стоило бы заняться спиритизмом.

– Я не совсем вас понимаю, – пробормотал Генрик.

– Вас все время так и подмывает поговорить с людьми, которых уже нет в живых. Приставали с расспросами к Рикерту, хотя этот человек погиб, теперь хотите убедить Бутылло, что есть какое-то обстоятельство, мешающее ему говорить… Так вот. Есть одно обстоятельство, мешающее ему говорить. Он мертв.

– Бутылло? Не может быть!

– Поверьте мне, он мертв.

– Значит, я разговаривал не с Бутылло, а снова с кем-то другим?

– Бутылло умер после того, как вы с ним говорили.

– Он куда-то поехал на своем «вартбурге»…

– Но вернулся. И был убит ударом штыка.

Генрик покосился на трость в руке толстяка. Тот поймал его взгляд.

– Не таким штыком, – успокоил он. – Кстати, – быстро произнес он, – чем вы занимались вчера в одиннадцать вечера?

– Я был дома, спал. Точнее говоря, без пяти одиннадцать меня разбудила одна молодая женщина, которая оставалась здесь до утра. Так что я не мог одновременно находиться в двух местах: в вилле Бутылло и своей квартире. Как явствует из вашего вопроса, Бутылло был убит в одиннадцать вечера.

– А что за женщина была у вас?

– Я холостяк! – возмутился Генрик – Мне тридцать лет, я уже не ребенок.

– Вы меня не поняли, дорогой редактор. Я хочу узнать фамилию этой женщины, мне необходимо с ней поговорить.

– Ах, так вы мне не доверяете, не верите в мое алиби!

– Следствие по делу об убийстве не ведется по принципу «доверять или не доверять». Милиция отнюдь не религиозная община. На мне лежит обязанность установить факты. Как можно более точно. Итак, вы назовете мне фамилию особы, которая подтвердит ваше алиби?

– Я не знаю ни ее имени, ни ее фамилии, ни где она живет, – печально произнес Генрик.

– Да-а-а? – удивился следователь. – Случайное знакомство?

– Да. Она та самая девушка, с которой мы ездили к Бутылло. Сказала, чтобы я звал ее Розанной. Говорит, что работает в доме моделей. Среднего роста, худощавая, с красивыми черными волосами. – Генрик чуть было не проболтался о пистолете, обнаруженном им в сумке Розанны, но решил, что рассказать об этом всегда успеет, а для Розанны, быть может, будет лучше, если он сам спросит ее о пистолете. – Вы мне не верите, – с горечью констатировал он.

– Я из милиции, – сказал следователь, точно еще раз напоминая, что он не принадлежит к религиозной общине. – А что касается девушки, мы ее разыщем.

– На основе таких скудных фактов?

– Мне кажется, я уже угадал, о ком идет речь. Я знаю ее.

– Это хорошо, – облегченно вздохнул Генрик. – Она подтвердит мое алиби. Меня интересует только, откуда вам известно, что мы были у Бутылло?

– Об этом нам сообщила жена Бутылло.

– Но ведь она не знает моей фамилии!

Толстяк добродушно усмехнулся и сразу сделался симпатичным.

– Как вы наивны, дорогой редактор! Труп был обнаружен в половине первого ночи. Туда немедленно выехала опергруппа во главе с майором Бучеком. Жена Бутылло рассказала, что вечером она с мужем собиралась пойти в театр. Но во второй половине дня к ним явился какой-то господин с девушкой и интересовался происхождением трости. Майор Бучек сразу вас узнал. Тем более что она очень точно описала приметы гостя, а майор хорошо вас знает.

– Да, мы давно знакомы, – сказал Генрик не без гордости.

– После разговора с вами Бутылло отказался от поездки в театр, сел в машину и поехал в Лодзь, посоветовав жене пойти в театр без него, что она и сделала. Спектакль окончился без десяти одиннадцать. До трамвайной остановки она шла пешком, минут пятнадцать ждала трамвая, что подтверждается свидетельствами знакомых, ехавших вместе с ней. В двадцать минут первого сошла на своей остановке. Войдя в дом, увидела труп своего мужа. Бутылло был убит примерно в одиннадцать часов.

Генрик с горечью произнес:

– А у меня нет алиби, и вы меня подозреваете. Офицер согласно кивнул.

– А если алиби у меня будет, что вы станете делать? Кого подозревать?

Поскольку следователь хранил молчание, Генрик принялся его поучать:

– Прежде всего надо узнать, почему Бутылло выдавал себя за Рикерта и скрывал, от кого получил трость. Да, да, трость, – подчеркнул Генрик, отбирая ее у толстяка. – Она является ключом к убийству Бутылло.

– Возможно, – буркнул тот. Генрик стукнул тросточкой об пол.

– Да вспомните вы, что говорила панн Бутылло! После разговора со мной ее муж неожиданно раздумал ехать в театр и решил отправиться в Лодзь. А ведь я не разговаривал с ним ни о чем, кроме трости.

Следователь не ответил.

– Почему вы решили, будто он убит штыком? – спросил Генрик.

– Врач установил. Кроме того, утром мы нашли в кустах сада Бутылло старый немецкий штык со следами крови.

– И с отпечатками пальцев?

– Нет, – ответил тот. – Убийца принадлежит к людям, которые знают, что такое отпечатки пальцев.

– Каким образом он был убит? – любопытство Генрика возрастало.

Следователь усмехнулся, мягко и доброжелательно:

– Ваше рвение мне понятно. К сожалению, пока не в моих силах изменить то обстоятельство, что следствие веду я. Абсолютно уверен, что вы провели бы его лучше. Поэтому я буду стараться следовать вашим советам и пожеланиям. Хотелось бы только, чтобы и вы шли мне навстречу. В соответствии с вашей просьбой я займусь историей тросточки. А вы в соответствии с моей просьбой еще сегодня явитесь в управление милиции, в комнату № 215, и оставите там отпечатки своих пальцев. Договорились?

Он поднялся, взял со столика шляпу, кивнул Генрику на прощание и удалился.

Генрик подумал не без страха, что, если милиция не найдет Розанну или если она по какой-либо причине не захочет подтвердить его алиби, у него будут большие неприятности. И причиной всему тросточка. Тонкая палисандровая трость с секретом. Ведь именно из-за нее погиб вначале Рикерт, сдавший трость на комиссию, и был убит Бутылло, владевший ею до Рикерта. А не простое ли это совпадение? Может быть, обе смерти не имеют к тросточке никакого отношения. Но как тогда объяснить такой факт: стоило Генрику приобрести трость, как он очутился в самой гуще таинственных происшествий? Событие на первый взгляд самое обыкновенное – визит к прежнему владельцу трости – приобрело характер мистический и жутковатый. От темно-вишневой тросточки из палисандра явно веяло тайной, мрачной и угрожающей.

Генрик схватился за набалдашник, вырвал из ножен длинный блестящий штык. «Наверное, это не случайность, что Бутылло убит штыком. Другим, правда, но штыком».

30 мая, день

– Это пан Скажинский, знакомый моего брата, – сестра Рикерта представила Генрику лысого господина лет пятидесяти, с одутловатым лицом и длинными усами.

Скажинский низко поклонился, словно слышал о Генрике много хорошего и преисполнился уважения к нему.

– Вообразите себе, дорогой редактор, – не умолкая, болтала старушка, – на свете больше честных людей, чем кажется. Пан Скажинский только что вручил мне пятьсот злотых, которые он остался должен моему покойному брату. Он принес долг сам, без всякого напоминания с моей стороны. Да я никогда и не напоминала бы: в деловых записях брата пан Скажинский среди должников не числится.

Скажинский выглядел очень смущенным: очевидно, похвалы сестры Рикерта претили его скромности.

– Ах, это настолько незначительная сумма, что светлой памяти магистр Ян Рикерт даже не счел нужным записать ее, – произнес Скажинский. – Я купил у него маленькую православную икону за 900 злотых. Четыреста заплатил сразу, а пятьсот злотых обещал отдать несколько позже. Да прихворнул… Живу я не в Лодзи, и мне было трудно переслать деньги. Потом я узнал из газет о трагическом происшествии со светлой памяти магистром Яном Рикертом и очень сожалел, что не имел возможности присутствовать на похоронах. Выбрался только сегодня и сразу воспользовался случаем вернуть долг.

Потом он произнес несколько фраз об опасностях, подстерегающих всех автомобилистов. У него, Скажинского, тоже есть автомобиль, и однажды он просто чудом спасся от смерти, столкнувшись с грузовиком, водитель которого был пьян. В этом месте своей речи Скажинский выразил уверенность, что причиной катастрофы, в которой погиб светлой памяти Ян Рикерт, несомненно явился машинист, в нетрезвом виде управлявший паровозом. Узнав о трагической гибели светлой памяти Яна Рикерта, пан Скажинский, по его словам, решил продать свой автомобиль. После такого заявления он поднялся и начал прощаться.

– Ах, правда, чуть не забыл! Светлой памяти брат пани предлагал мне купить золоченую солонку. Он просил за нее три тысячи. На солонке изображена Леда с лебедем, а у меня есть золоченый кубок с тем же сюжетом. К сожалению, пани, когда ваш брат предлагал мне купить ее, у меня как раз не было денег, я даже не мог сразу заплатить за икону. Сейчас, однако, я готов купить и солонку. Или серебряный нож в стиле Ренессанс, который я у него когда-то видел.

Старушка стала рассуждать вслух:

– Я не видела такой солонки среди вещей брата. Может, он ее уже продал? О серебряном ноже я тоже ничего не знаю.

Скажинский печально покачал лысой головой. А старушка, знавшая коллекционеров, догадалась, какое разочарование постигло пана Скажинского, и засеменила в другую комнату.

– Я загляну в записную книжку и скажу вам, кому брат продал солонку и серебряный нож, – утешала она своего гостя. – Может быть, вам уступят…

Через минуту вернулась, листая календарь.

– Это последние сделки моего брата. «Золоченая солонка. Продана пану Гневковскому». А серебряный нож приобрел какой-то пан Игрек.

– Пана Гневковского я знаю! – радостно вскричал Скажинский и с благодарностью поцеловал старушке руку. – Готов дать хоть триста злотых отступного! Очень она под стать моему кубку.

Когда он ушел, Генрик шепнул старушке:

– Бутылло умер. В одиннадцать ночи его убили ударом штыка. В собственном доме.

Старушка часто-часто заморгала, точно это известие никак не могло дойти до ее сознания.

– Его убили? – переспросила она шепотом. – Наверное, так же, как и моего брата.

– Я вчера разговаривал с начальником следственного отдела майором Бучеком: он придерживается мнения, что смерть магистра Рикерта не внушает никаких подозрений. Полагаю, что после убийства Бутылло ему придется пересмотреть свою версию. Я не сомневаюсь, что эти два происшествия связаны между собой.

– Вчера вечером Бутылло был у меня, – сказала старушка.

– Вчера вечером? – воскликнул изумленный Генрик. – В котором часу?

– Пяти еще не было.

– Это очень важно. Что он от вас хотел?

– Пан Бутылло узнал, что нашлись записи моего брата. Попросил разрешения ознакомиться с ними.

– А он не сказал, что именно ему было нужно?

– Я не спрашивала. Он был в очень близких отношениях с моим братом, они вели дела совместно, и мне подумалось, что он интересуется какой-то старой сделкой. Брат почти никогда не делился со мной своими делами, и я не захотела выспрашивать Бутылло. Решила, что он имеет право заглянуть в заметки. Может, неправильно поступила?

– Не знаю.

– Дала ему календарик. Он только взглянул на него и сразу вернул мне.

– Как так?

– А так. Открыл календарик, перевернул страничку и, видно, сразу нашел, что искал. Через минуту попрощался и вышел.

– Вы не заметили, какая это была страничка?

– Где там, у меня и мысли такой не было! Тем более что он буквально через секунду отдал мне календарь.

– Гм… – Генрик начал размышлять вслух. – То, что вы сейчас сказали, несколько изменяет мой взгляд на случившееся. Вчера около четырех я был у Бутылло и разговаривал о моей трости. Сразу после разговора со мной Бутылло на машине уехал в Лодзь. Я думал, что отъезд связан с тросточкой. Теперь мне понятно, зачем он появился у вас. Услышав от меня, что вы нашли деловые записки вашего брата, он помчался в Лодзь, полагая найти нужные ему сведения. Да-да, теперь все становится на свои места. Я догадался, почему Бутылло выдавал себя за магистра Рикерта.

– О чем это вы? – не поняла старушка.

– В Бутылло я распознал того мужчину, который хозяйничал в квартире под видом вашего брата.

– Мне кажется, он все время был с нами на кладбище, – неуверенно произнесла старушка.

– У него есть машина. Может быть, после того как вынесли гроб, он на минуту остался в квартире и столкнулся со мной. Л потом сразу поехал на кладбище. Это все не могло занять много времени. Его кратковременное отсутствие вы могли просто не заметить. Он остался в квартире покойного, чтобы найти его записную книжку.

Старушка пожала плечами:

– Здесь что-то не так. Если бы он искал календарик, он бы его нашел.

– Но ведь вы сами говорили, что записная книжка лежала в тайнике.

– Бутылло достаточно разбирался в старинной мебели, чтобы обнаружить тайник. Вдобавок мне сдается, будто секретер брату продал он.

– Может быть, на старый календарик он не обратил внимания?

– Вот это уже более вероятно. Впрочем, найдя в тайнике вместо записной книжки календарик, он должен был догадаться, что календарик лежал там не случайно.

Генрик задумался.

– Вы правы. Бутылло искал что-то другое, какую-то вещь. Как только он услышал от меня, что мне нужна информация об одной вещи, он тут же пригласил меня в комнату. Узнав, что речь идет о тросточке, он отделался от меня и поехал на кладбище. Я думаю, его поиски ни к чему не привели. Иначе он не стал бы со мной разговаривать. Но тогда Бутылло еще не думал о записной книжке. Насколько я помню, вы сказали ему, что магистр Рикерт не вел никаких деловых записей?

– Я была уверена в этом, пока не нашла календарик.

– Вот видите! А узнав от меня о существовании записной книжки, он бросился в Лодзь, чтобы…

– Ну-ну? – заинтересованно подхватила старушка.

– Чтобы узнать, не продана ли вещь, которую он ищет, а если продана, то кому.

В этот момент в дверь постучали. Старушка пошла открывать и вернулась в сопровождении толстого следователя, который днем заходил к Генрику.

– Боже мой, мир воистину тесен!

– Что да, то да, – согласился толстяк.

– Никуда мне от вас не скрыться, – проговорил Генрик с отчаянием в голосе.

Но следователь не был расположен к шуткам.

– Вы выполнили мою просьбу? – сурово спросил он Генрика. Тот показал ему палец, запачканный тушью.

– Визит прошел в теплой и дружеской обстановке.

Гость удовлетворенно кивнул. Осмелевший Генрик спросил его:

– Мое алиби подтвердилось?

– Еще нет, – и повернулся к старушке – Я веду следствие по делу об убийстве гражданина Бутылло, а поскольку ваш брат магистр Рикерт, погибший в автомобильной катастрофе, – он как бы специально для Генрика подчеркнул последние слова, – был близким другом убитого, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Я к вашим услугам, – сказала старушка.

Генрик попрощался с сестрой Рикерта и толстым следователем, которому тактичность Генрика явно пришлась по душе.

30 мая, вечер

Генрик вернулся домой, когда на город уже опустились сумерки. Он надеялся, что к нему придет Розанна, которая может подтвердить его алиби. Можно было позвонить в дом моделей, но вряд ли это имело смысл: он не знал ни ее фамилии, ни настоящего имени. Приготовил себе ужин, потом улегся на тахту и попытался подытожить впечатления последних часов. Течение его мыслей было прервано телефонным звонком.

– С вами говорит Амброзяк из архива милиции. Майор Бучек заинтересовал меня рассказом о вашей трости. У меня сложилось впечатление, что когда-то она принадлежала Иосифу Очко.

– Да, да, я слушаю вас! – обрадованно прокричал в трубку Генрик.

– Это было довольно трудно. Дело в том, что в нашем архиве хранятся материалы начиная только с восемнадцатого года. Все-таки нам удалось установить, что Очко подвизался в Лодзи с 1890 по 1903 год, когда он был повешен за убийство с целью грабежа. Очко являлся, если можно так выразиться, королем лодзинского преступного мира и имел связь с царской полицией и лодзинскими фабрикантами, которые использовали его для различных «мокрых» дел. Благодаря опеке фабрикантов он долгое время действовал безнаказанно. Но в 1903 году Очко убил и ограбил одного из лодзинских торговцев-оптовиков, и его приговорили к смертной казни через повешение. Приговор был приведен в исполнение. Интересный факт: на процессе Очко выдал двух своих старых покровителей. Один из них, царский губернатор Миллер, был скомпрометирован настолько, что заседания суда происходили при закрытых дверях; протоколы процесса были впоследствии «утеряны». Но, несмотря на закрытые двери, в город просочились кое-какие сведения. Ходили слухи, будто в 1892 году по приказу губернатора Миллера Очко спровоцировал известные лодзинские беспорядки и еврейский погром.

– Да, я знаю эту историю, – сказал Генрик.

– Я просматривал прессу тех лет, – продолжал Амброзяк. – После процесса один из журналистов высмеял адвоката Кохера, защищавшего Очко в расчете на высокий гонорар. По городу ходили легенды о сокровищах, нажитых Очко при помощи грабежей и убийств. Но оказалось, что Очко – нищий. Все свое состояние он пропил и пустил на ветер. По дороге на виселицу он «отблагодарил» своего защитника, подарив ему свою трость.

– Мою тросточку? – закричал Генрик.

– Я тоже так думаю, – сказал Амброзяк. – Мне кажется, я знаю, почему в тросточке спрятан русский штык. Это связано с убийством жандарма Федоренко.

– Я читал об этой истории, – прервал сержанта Генрик и начал сыпать вопросами – А Кохер? Что Кохер сделал с тросточкой? В чьи руки попала она от него?

– Не знаю, этого я установить не пытался. И вообще сомнительно, чтобы удалось раздобыть еще какие-нибудь сведения. Да, еще одна вещь, – вспомнил он. – Настоящая фамилия Очко – Иосиф Можек. Сначала он был известен преступному миру как Иосиф, а потом получил кличку Очко, так как он лишился левого глаза.

Генрик поблагодарил Амброзяка за информацию, положил трубку и подошел к книжному шкафу. В одной из книжек о Лодзи он нашел исторический очерк «Смерть жандарма Федоренко».

«Кто знает, – подумал он, – не тут ли кроется след, который приведет меня к выяснению судьбы трости и поможет распутать загадочное дело Бутылло. Разве не бывает так, что некоторые современные события берут свое начало в далеком прошлом?» Он прочел следующее: «2 мая 1892 года в Лодзи вспыхнула всеобщая забастовка. Перепуганные фабриканты и представители царской власти решили ввести в город воинские части и отвлечь внимание рабочих от забастовки. Так началась печальная история с жандармом Федоренко».

Смерть жандарма Федоренко

Жандарм Федоренко вышел из приемной губернатора Миллера с самыми радужными надеждами. Мысленно он уже видел себя начальником жандармского управления: самое меньшее – обержандармом и георгиевским кавалером.

Дело, которое ему доверили, было нетрудным. Более того, оно было бы чрезвычайно легким, если бы не прирожденная трусость Федоренко. Чтобы выполнить это поручение, надо было ночью одному отправиться в зловещую темноту переулков Балуты – квартала притонов и бандитских «малин». А Федоренко дорожил своей жизнью. Особенно теперь, когда фортуна ему улыбнулась. Томимый тяжелыми предчувствиями, Федоренко снял мундир и надел цивильный костюм, более приличествующий секретному характеру его миссии.

Часы на невысокой башне ратуши пробили десять, когда Федоренко миновал Новый рынок и направился в сторону Старого города.

Там уже господствовал полумрак. Редкие газовые фонари тускло освещали прямоугольник Старого рынка, окруженный трех– и четырехэтажными домами. Мрак скрывал безобразие трущоб. Прохожие встречались редко. Сквозь грязные окна хибарок Федоренко мог видеть пейсатых евреев в ермолках, склонившихся над ткацкими станками. Другие сапожничали, сгорбившись на своих табуретках. Кровати, в которых спали целыми семьями, горы грязных мисок на столах, грязь, отбросы – всю нищету еврейского квартала. Из дверей тянуло чесноком, жареным луком, рыбой. По укромным уголкам, в темных нишах и подворотнях, шевелились тени. Тишину нарушал нервный шепот и резкий женский смех. От фонаря к фонарю брели в обнимку пьяные. Еле ворочая языком, они пытались петь, ругались, проклинали все на свете.

Федоренко свернул в нужный ему переулок и испуганно остановился. В переулке не было ни одного фонаря, все окна закрыты ставнями. Пробивавшиеся полоски света отражались в бесконечных лужах и весенней грязи.

В этом году Федоренко бывал здесь неоднократно, и всякий раз с полицией, расследовал очередное убийство или ограбление. Не проходило и месяца, чтобы в одной из подворотен не обнаружили труп, в близлежащий участок то и дело являлись прохожие, ставшие жертвами грабежа. Под угрозой смерти они отдавали бандитам все: часы, кольца, перстни, бумажники, а иногда и одежду. На этой улице, как, впрочем, во всем районе Балуты, жили воры и рецидивисты, будто нарочно согнанные в одно место. Здесь каждый был под подозрением и каждый заслуживал тюрьмы. Полиция вела следствие, иногда кого-нибудь арестовывали. Но чаще всего добродушно советовала потерпевшему стараться обходить эти места. Полиция и бандиты ладили между собой, но кто может в такой кромешной тьме узнать его, жандарма Федоренко? Неузнанному ему угрожала смерть, как и любому из прохожих. Не кричать же ему: «Я Федоренко, друг Иосифа!» Острый нож может оборвать его жизнь прежде, чем он успеет открыть рот…

Федоренко долго стоял на углу и размышлял о том, имеет ли он право подвергать свою жизнь опасности. В конце концов страх перед губернатором и полицмейстером Данильчуком взял верх. Федоренко вынул из кармана огромный наган, взвел курок и направился в темноту. Кроме револьвера Федоренко на всякий случай имел при себе длинный штык. Когда он остановился перед домом Иосифа, пот с него лил ручьями. Дрожащей рукой постучал в дверь.

– Кто там? – спросил высокий мужской голос.

– Свои, открывай!

Дверь отворилась. На пороге стоял Иосиф – маленький, горбатый мужчина в плисовых штанах и широкой, скрывающей горб куртке из мягкой материи. Лицо у него было худое, болезненное, один глаз закрыт черной повязкой. При виде Федоренко Иосиф испуганно отшатнулся.

– Ты чего? – удивленно произнес жандарм и усмехнулся, взглянув на наган в своей руке. – Не бойся, – снисходительно сказал он бандиту и спрятал наган в карман пальто. Старательно прикрыл за собой двери и подошел к столу.

– Ты один?

Иосиф кивнул. На первый взгляд он производил впечатление безвредного грустного калеки. Лишь приближенным Иосифа было известно, какой он ловкий, жестокий и мстительный. Рассказывали, что четырнадцатилетним пареньком он вступил в банду Карася, отравил его и сам стал главарем. Как ни странно, популярность Иосиф приобрел не столько благодаря своему воровскому умению и жестокости, сколько неожиданной для такого человека культуре и начитанности.

Иосиф уже давно не принимал участия в грабежах. Он был главарем: отбирал, делил и продавал награбленное.

Полиция не могла его ни в чем уличить. Во время налетов Иосиф сидел дома с книгой или отправлялся в театр.

Бандита обуревало желание прослыть культурным человеком. Он выписывал десятка два польских и немецких журналов, проспекты крупных книгоиздательств, не пропустил ни одной театральной премьеры. А между тем жил он очень убого. В комнате его не было никакой мебели, кроме стола и узкой кровати. На столе лежало несколько газет, стояла керосиновая лампа и графин с водкой. Очевидно, Иосиф принимал гостей, которые с приходом Федоренко улизнули через черный ход.

– Я пришел к тебе с важным делом. Нас никто не услышит?

– Говори, не бойся, – сказал бандит.

Федоренко нагнулся и долго шептал ему что-то на ухо. Дело, с которым он пришел, было по меньшей мере странным. Но Иосиф не удивился. Посланец полицмейстера Данильчука обещал бандитам полную безнаказанность, если они ограбят несколько еврейских домов в Старом городе. Иосиф уже привык к странным поручениям царской охранки. Первый раз речь шла об убийстве высокопоставленного царского чиновника, находившегося в Лодзи проездом в Берлин. В другой раз поручили ограбить и захватить папку с документами. За это бандиты получили от охранки такое мизерное вознаграждение, что Иосиф решил больше никогда не иметь с ней дело. На сей раз предложение Федоренко было связано с нападением на еврейские дома и с возможностью поживиться. Тем более что со стороны полиции опасность не угрожала.

– Когда? – спросил Иосиф.

– Сегодня ночью.

– Ни полиции, ни жандармов?

– Никого. Можно даже поджечь пару домов.

Они выпили по рюмке водки, и Федоренко собрался уходить.

– Ну как, договорились? – спросил он напоследок.

– Договорились.

– Сегодня ночью?

– Да.

– И пожар будет?

Иосиф недовольно поморщился.

– Будет… – буркнул что-то еще и отворил дверь.

Темнота поглотила жандарма. Постоял минуту, пока привыкнут глаза, и смело двинулся по правой стороне улицы. Он радовался, что так ловко исполнил поручение губернатора. Теперь Федоренко был уверен и в награде, и в повышении по службе, и в расположении губернатора Миллера. Он уже видел себя в мундире начальника округа с крестом Георгия на груди. Мысленно он уже выехал из своей убогой комнатушки и бросил толстую краснощекую девку, которая кроме ведения хозяйства выполняла и некоторые другие обязанности. Представил себе роскошные апартаменты, куда будут приходить прекрасные, стройные женщины, похожие на тех, которых он видел в театре на гастролях берлинского балета. Жандарм замечтался и не услышал учащенного дыхания людей, притаившихся за углом дома. Он не успел даже вскрикнуть. Потом раздался звук упавшего тела. В подворотне вспыхнула спичка и осветила мертвое лицо жандарма.

– Ну и дела, – сказал чей-то голос. – Это Федоренко. Только почему не в мундире?

Они быстро обшарили карманы убитого. Забрали бумажник, наган, штык и часы. Труп затащили в полуразвалившийся сарай в глубине двора…

После полуночи по Старому городу разнеслись крики насмерть перепуганных людей, столб огня и дыма клубился над домами. Губернатор Миллер стоял у окна своих апартаментов в «Гранд-отеле» и наблюдал за заревом пожара. Потом сел к столу и неторопливо набросал депешу варшавскому генерал-губернатору Гурко: «Бунт разрастается. Рабочие волнуются, угрожают поджечь фабрики и сломать машины. Грабят евреев и поджигают дома. Считаю необходимым ввести в город войска. Жду дальнейших распоряжений. Губернатор Лодзи, действительный статский советник К. Миллер».

Труп жандарма Федоренко нашли только через месяц. Полицмейстер Лодзи Данильчук, заявил жандармскому офицеру Машину:

– Не советую предавать гласности смерть Федоренко, Вы говорите, он был одет в штатское? Нашли его на Балутах? Вот видите. Я всегда повторял, что между жандармами и бандитами существует какая-то связь…

По слухам, Иосиф был потрясен убийством Федоренко и учинил страшный разнос своим людям, когда они принесли ему трофеи той ночи: бумажник, наган, часы и штык. Но вскоре понял, что это, может быть, и к лучшему: исчез свидетель контактов Иосифа с губернатором Миллером и полицмейстером Данильчуком.

«Возможно, – размышлял Генрик, отложив книгу, – что Очко сделал для штыка Федоренко палисандровую оправу. Трость стала символом его власти над преступным миром. Власти, зиждущейся на поддержке полицмейстера и губернатора».

31 мая, день

Редакционная работа валилась у Генрика из рук. Он прочел в газете коротенькую заметку об убийстве Бутылло, и сейчас работа потеряла для него всякий интерес. Его не волновала ни история врача из маленького провинциального городка, ни грустная жизнь сельской учительницы, ни заботы коллектива одной из лодзинских фабрик, как не заинтересовали свежий репортаж из Сахары и открытое письмо «Общества друзей города» с требованием построить фонтан.

Сквозь тонкую перегородку, отделявшую его от секретаря редакции, донесся смех Юлии. Когда Юлия приходила в редакцию со своими рисунками, она обязательно заглядывала в комнату Генрика. Сегодня он не смел и надеяться на это. Но едва он услышал в коридоре стук ее каблучков, как не удержался и выглянул.

– Добрый день, Юлия, – робко произнес он. – Если у тебя есть время, мы можем выпить по чашке кофе.

Она остановилась, посмотрела на него с нежностью и добротой, которую одинокие мужчины всегда ищут в женщинах.

– У тебя неприятности, – заявила она и добавила – Ты плохо выглядишь. – После таких слов мужчина должен понять, что она одна, она, а не какая-нибудь другая может оградить его от всех неприятностей и вернуть ему расположение духа и хороший внешний вид.

– Да, у меня неприятности.

– Она обокрала тебя?

– Кто?

– Эта кривляка, с которой я видела тебя в кафе. Генрик, тебе уже тридцать, пора бы знать, что от современных семнадцатилетних девчонок ничего хорошего ждать нельзя. Они глупы, но не настолько, чтобы принять тебя за донжуана. Я знала, что все так и кончится. – С этими словами она вошла в его комнату и села на стул. Юлии хотелось утешить расстроенного Генрика, но она не могла отказать себе в удовольствии немного помучить его за доставленные ей огорчения.

– Я не о том, Юлия, – объяснил он. – Честно говоря, я влип в дурацкую историю.

– О чем я и говорю. Не связывайся с девчонками. В этой области у тебя нет никакого опыта. Ты не можешь заинтересовать женщину. Помни об этом и старайся флиртовать поменьше.

– Да нет же, Юлия, девчонка тут ни при чем. Виной всему эта идиотская тросточка.

В дверь постучали, и в комнате появилась пани Бутылло. Она не прошла, а скорее прошествовала по комнате: в своем черном траурном наряде она была потрясающе красива. Жест, которым она приветствовала Генрика, сделал бы честь королеве. Так держатся женщины, прекрасно знающие себе цену и убежденные, что красота дает силу и власть. Генрик уступил ей свой стул. Юлия тихо произнесла:

– Поговорим в другой раз, сегодня я занята.

Юлия бросила на пани Бутылло один-единственный взгляд, и этого ей было достаточно. Говорят, будто мужчины раздевают женщин глазами. Но женщины делают это гораздо лучше и быстрее. Мгновенно глаза Юлии сняли с пани Бутылло все – от и до. Она холодно попрощалась с Генриком и вышла из комнаты.

– Извините меня за вторжение, – обратилась к Генрику пани Бутылло. – Следователь дал мне вашу фамилию и адрес редакции. Я позволила себе побеспокоить вас, поскольку беседа, которую мы с вами вели в саду, получила новое освещение. Вы догадываетесь, конечно, я говорю о смерти моего мужа.

Он кивнул и внимательно посмотрел на пани Бутылло, на ее лицо кинозвезды, тщетно надеясь найти следы горя и переживания.

«Она его, конечно, не любила».

– Вам рассказывали, в каком виде я нашла своего мужа?

– В общих чертах. Милиция не очень-то жалует газетчиков. Нас считают чересчур дотошными, – объяснил он, не упоминая о подозрениях милиции относительно его самого. – Было бы прекрасно, если бы вы подробнее рассказали мне о том, что случилось в вашем доме. Я мог бы оказать вам кое-какую помощь в выяснении загадочных обстоятельств убийства вашего мужа. Насколько мне известно, милиция до сих пор не напала на след убийцы.

– Способности поручика Пакулы, который ведет следствие, довольно сомнительны, – заметила она.

– Вы говорите об этом толстяке?

– Да. Всю свою энергию он тратит на допросы свидетелей и знакомых моего мужа. Это абсолютно бесполезно.

– Почему вы так думаете?

– Потому, что ключ к разгадке находится у вас.

– Простите, но…

– Прошу вас, поймите меня правильно. После беседы с вами мой муж внезапно решил выехать в Лодзь. А ведь еще минуту назад он так радовался нашей поездке в театр! И вдруг: «В театр ты пойдешь одна. Я должен немедленно выехать в Лодзь». Я спросила, когда он вернется. Он ответил, что не может сказать ничего определенного. Домой велел ехать трамваем, хотя я просила его заехать за мной на машине.

– Какие у него были доводы?

– Он сказал, что пробудет в Лодзи не больше часа, заедет еще в одно место и только тогда вернется домой.

– Очень интересно, – пробормотал Генрик. – Значит, от сестры Рикерта он не вернулся домой, а отправился куда-то еще.

– Мне очень хочется узнать, о чем вы беседовали с моим мужем?

– О тросточке. Магистр Рикерт купил у вашего мужа тросточку. Поскольку меня заинтересовало ее происхождение, я посетил вашего мужа, чтобы узнать, кто до него был ее владельцем.

– И что вам сообщил мой муж?

– Он принял меня довольно-таки неприветливо. Тросточку, по его словам, он купил в сорок шестом году у какого-то спекулянта. Но я ему не поверил и, как вы помните, вернулся обратно и позволил себе задать вам тот же вопрос. Вы сказали мне, что тросточка появилась у вас только в этом году. Вы и сейчас так думаете?

– У меня нет причин лгать. Меня очень удивляет, почему муж не сказал вам того же. Три года назад мы делали ремонт дома. Тогда я заглядывала в каждый уголок.

– Я вам верю.

– Его ложь, или, вернее, его уловка, – первый неясный пункт в этой трагической истории.

– Нет, не первый. Значительно раньше произошло одно не менее загадочное событие.

– Прошу вас, расскажите мне все, – она почти приказывала. – Вы наверняка знаете, зачем мой муж поехал в Лодзь.

– Я только догадываюсь. Пан Бутылло услышал от меня, что сестра пана Рикерта нашла календарик с деловыми заметками брата. Ваш муж отправился в квартиру Рикерта, попросил календарик, заглянул в него и ушел.

– Вы что-то еще скрываете, – убежденно произнесла она. Некоторое время Генрик раздумывал.

– Вы не знаете, у кого ваш муж купил трость, – наконец проговорил он. – Но ведь вы, очевидно, заметили, кто за последнее время чаще других доставлял ему предметы для продажи. Если вы по какой-либо причине не хотите, чтобы я или милиция узнали, кто этот человек, то пойдите к нему сами и попробуйте его выспросить. Уверен, что убийца – он.

– Невозможно, – тихо сказала она.

– Вы должны сами убедиться в этом. Не разрешите ли навестить вас? Вы нашли мужа убитым. Мне хочется увидеть, где он лежал, в какой позе. Мне нужно знать все, о чем милиция мне не сказала. Дело в том, что эта история очень меня занимает. Мне очень неловко, что я заставляю вас снова переживать неприятные минуты… В обмен на ваш рассказ я сообщу вам кое-что о странном поведении пана Бутылло.

– Согласна, – твердо произнесла она, глядя ему прямо в глаза. – Главное для меня – узнать трагические обстоятельства гибели моего мужа. Я приехала в Лодзь на машине. Мне нужно уладить кое-какие дела, связанные с похоронами. Вечером я могла бы заехать за вами и ответить на все ваши вопросы.

Они договорились встретиться около семи вечера в маленьком кафе на улице Монюшко.

31 мая, вечер и ночь

Кафе «Хоноратка» на улице Монюшко имело три лица. Утром сюда забегали на чашечку кофе служащие банка и пожилые женщины, любительницы посплетничать. После обеда здесь появлялись студенты и много молодых красивых девушек. Чем ближе к вечеру, тем моложе становился состав посетителей. К восьми часам молодежь покидала кафе, и их место занимали писатели, актеры, журналисты и киношники.

Генрик явился ровно в семь. В маленьком зале было невероятно накурено. Он с трудом отвоевал свободное место, но не успел и сесть, как в дверях показалась пани Бутылло. На улице стоял ее желтый «вартбург». Они поехали в сторону площади Свободы, потом по Эгерской улице, миновали Балутский рынок. Пани Бутылло обратилась к Генрику:

– Мне приятно, что вы со мной. При мысли о том, что мне придется остаться одной в доме, где произошло столько страшного, меня мороз по коже подирает. Я соберу самые необходимые вещи, закрою дом и поеду ночевать к подруге в Лодзь. А заодно подвезу и вас.

– Домработницы у вас нет?

– Есть, приходящая. Живет в соседней деревне, по утрам приходит, убирает в квартире и варит обед. Ужин я готовлю сама.

– А соседи?

– Вы спрашиваете, как поручик Пакула. Конечно, легче всего допустить, что это был акт мести одного из соседей, раз из квартиры ничего не пропало. Я, во всяком случае, никакой пропажи не заметила.

– У вашего мужа были враги?

– А у кого их нет? Вам ведь кто-нибудь тоже враг, однако же вы никого не намереваетесь убить. Мой муж не дружил с соседями, мы с ними просто не общались. Муж особенно не любил Гневковского, его дом рядом с нашим.

– Гневковский? – Фамилия показалась Генрику знакомой. – Уж не антиквар ли он? Если мне не изменяет память, он поддерживал деловые отношения с Рикертом.

– Он коллекционирует старинный фарфор и стекло. Когда-то они с мужем очень дружили. Он-то и пробудил в муже интерес к антикварным вещам, научил их распознавать и оценивать. Но у мужа не было собирательской жилки. Он начал торговать старинными вещами, из-за чего рассорился с Гневковским. А потом они стали врагами. Гневковский, пользовавшийся среди коллекционеров большим авторитетом, вредил мужу где только мог. Например, он насплетничал в лодзинском антиквариате, что некоторые веши, сдаваемые мужем на комиссию, сомнительного происхождения. С тех пор мой муж прибегал к помощи Рикерта, если хотел что-нибудь продать.

– Вы это сообщили следователю?

– Да. Но след не здесь. Гневковский не любил мужа, мешал ему в делах, но подозревать его бессмысленно. Страшно милый старик! Если уж на то пошло, то из них двоих на убийство скорее был способен мой муж. Он ненавидел Гневковского лютой ненавистью…

Она внезапно замолчала.

– Вы знаете убийцу вашего мужа, – уверенно проговорил Генрик.

Пани Бутылло отрицательно покачала головой. Затем снова заговорила:

– Я подозреваю только одного человека. Я была у него сегодня, после разговора с вами. Он объяснил мне все, ответил на все мои вопросы, хотя…

– Говорите же!..

– Нет! – решительно произнесла она. – Если он невиновен, нечего его и впутывать. Если же он виновен, я скоро узнаю об этом.

Видя, что ей не хочется говорить, он не стал ее выспрашивать. Но одного вопроса не задать не мог:

– А моя тросточка? Она имеет отношение к делу? Ваш муж не хотел мне сказать, от кого он ее получил.

– Право же, пока я не знаю ничего конкретного. Они подъехали к дому Бутылло.

– В половине первого ночи я подошла к дому, – начала она рассказ. – Идя по дорожке через сад, я сквозь ставни заметила свет в комнате. Двери были открыты, но я не удивилась: муж знал, когда примерно я вернусь домой. Да и вообще у нас не было привычки запирать двери. Дом расположен в глубине сада, чужие к нам не заглядывают… – Пани Бутылло открыла двери и провела Генрика в комнату.

– Здесь, – сказала она шепотом. – Вот я точно так же вошла и сразу увидела лежащее у камина тело. В первый момент я остолбенела, но потом узнала мужа и бросилась к нему. Дотронулась до руки, она была холодной.

Она зажгла в комнате свет. Стоя рядом с Генриком, пани Бутылло с ужасом глядела на ковер перед камином.

– Нет, следов крови уже нет. – Потом, словно выйдя из оцепенения, она указала Генрику на кресло. – Пойду заварю кофе покрепче, он нас взбодрит. – И вышла.

Генрик закурил сигарету и представил себя на месте следователя. На ковре у камина лежит труп Бутылло, а рядом стоит насмерть перепуганная его жена. На что нужно обратить внимание? Какие задавать вопросы?

Пани Бутылло вошла с подносом. Кофе еще дымился.

– К сожалению, мы можем выпить кофе только здесь. Домик у нас очень маленький. Комната, где сидим мы, спальня и кухня.

– А вы не запомнили, о чем вас прежде всего спросил следователь? – спросил Генрик.

– Мой муж держал в руке обгоревшую спичку. Пакула сделал вывод, что убийца закурил, а спичку нарочно бросил на ковер. Очевидно, убийца знал, что муж был педантичен и очень бережно относился к своим вещам. Муж сразу нагнулся за спичкой, и тогда убийца…

– Ударил его штыком в спину, – докончил Генрик.

– Муж не курил, а в пепельнице нашли небольшое количество пепла. Я тоже не курю. Милиция пришла к выводу, что преступление произошло вскоре после прихода убийцы. Если бы он долго оставался в комнате, пепла наверняка было бы больше. Да и окурки бы остались… Он убил мужа, потом вытащил штык из раны и выбежал на улицу, оставив в комнате свет. Штык бросил в кусты и вышел на шоссе. Сразу за шоссе начинается лес… Или преспокойно пошел на трамвайную остановку и уехал на трамвае…

– Вам показывали штык?

– Конечно. Милиция спрашивала, не видела ли я у нас в доме или у соседей чего-нибудь подобного. Это был обычный немецкий штык. После войны я ни у кого такого не видела.

Они выпили кофе. Генрик снова закурил, а она попросила:

– Прошу вас, выполните ваше обещание и объясните, что именно в поведении моего мужа показалось вам странным.

Он рассказал ей о человеке, выдавшем себя за Рикерта.

– Это был пан Бутылло. Я узнал его сразу, как только пришел к вам. Ваш муж что-то искал в квартире Рикерта, но, очевидно, так и не нашел. Услыхав от меня о записной книжке Рикерта, он тотчас поехал к его сестре. Вы догадываетесь, зачем?

– Понятия не имею, в свои дела он меня не посвящал.

– У сестры Рикерта он пробыл очень недолго. Во сколько он вернулся домой?!

– Милиция установила, что он вернулся в половине одиннадцатого: соседи видели, как в это время наш желтый «вартбург» въехал в ворота. Кстати, видел и Гневковский, который совершал свой вечерний моцион.

– Пан Бутылло приехал один?

– Гневковский видел в машине только моего мужа.

– В шестом часу он вышел от Рикерта и лишь в половине одиннадцатого вернулся домой. Из Лодзи сюда езды меньше получаса. Где же он был все это время?

– Не знаю.

Генрик начал рассуждать вслух:

– Существует три возможности. Первая: убийца – кто-то из местных жителей. Вторая: убийца приехал сразу же после вашего мужа. Третья: убийца приехал раньше, чем ваш муж, и ждал его на шоссе или в саду. Не был ли замечен какой-нибудь посторонний, крутившийся возле вашего дома?

– Милиция информировала меня не обо всем, хотя и в этом направлении наверняка велись поиски. Я ничего не знаю.

– Хуже всего то, что нам неизвестны мотивы убийства. Поэтому оно кажется таким сложным.

Пани Бутылло взглянула на часы.

– Уже девятый, – сказала она. – Уложу вещи, и вернемся в Лодзь.

Генрик поднялся с дивана.

– А я загляну к вашему соседу пану Гневковскому. Думаю, что время для визита не слишком позднее, раз он в половине одиннадцатого делает моцион.

Пани Бутылло объяснила Генрику, как пройти к Гневковскому, и он, помахивая тросточкой, вышел из дома.

Пройдя шагов сорок в сторону трамвайной остановки, он очутился перед калиткой небольшого сада. За деревьями виднелся дом больше «виллы» Бутылло. Во всех окнах горел свет. Калитка была открыта.

Дверь отворил маленький старичок с седой бородой. Генрик показал удостоверение журналиста. Старик не скрывал своей радости. Но радость эта была вызвана отнюдь не появлением самого журналиста – Гневковский откровенно признался, что газет не читает, – а видом тросточки в его руках.

– Красивая вещь, изумительно красивая! – восторгался он. Взял Генрика под руку и ввел его в ярко освещенную комнату. Тут он отобрал у Генрика тросточку и принялся разглядывать ее со всех сторон.

– Старинной работы вещь, сразу видно! Палисандр я чую за версту.

Комната была довольно большая. Вдоль стен выстроились застекленные шкафы с десятками полочек, уставленных множеством чашечек, блюдец, вазочек и рюмок. Чашки и рюмки переливались самыми разными красками: золотой, желтой, голубой, рубиновой. Стены комнаты, казалось, были утыканы драгоценными камнями.

– Где вам удалось разыскать такое чудо? – спросил Гневковский, не отрывая глаз от трости.

– Купил в комиссионке. Дерните посильнее, – посоветовал Генрик, видя, как Гневковский тщетно пытается отвинтить ручку.

Гневковский дернул за набалдашник и вытащил штык.

– Потрясающе! Изумительно! – Восторгам старика не было конца.

Генрик деликатно отобрал у него трость и вложил штык в ножны.

– Я вижу, вы разбираетесь в тросточках, – заметил он. – Не сможете ли помочь мне в поисках ее предыдущего владельца?

– Но ведь вы купили эту вещицу в комиссионке! Там наверняка знают, кто сдал ее на комиссию.

– В магазин ее сдал мистер Рикерт. Он, к несчастью, погиб. Но у кого купил ее Рикерт?

– Не знаю. Трости не мой профиль. – Старичок сокрушенно покачал головой. – Но, должен признать, ваша тросточка красива. Удивительно красива. Сколько вы за нее заплатили?

– Пятьсот злотых.

– Можете считать, что вам ее подарили.

В комнату вошла светловолосая девочка с косичками.

– Дедушка! Мама спрашивает, что ты будешь есть на ужин. Старик отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Девочка обиженно надулась и выбежала из комнаты. Гневковский взглянул Генрику в глаза.

– Вы пришли ко мне по поводу этой трости?

– Нет, просто пришлось к слову. Я репортер и пришел расспросить об обстоятельствах загадочной смерти вашего соседа Бутылло.

Старичок казался явно озадаченным. И снова Генрик ошибся: Гневковского привел в смущение вовсе не его вопрос – просто старичок не знал, где посадить гостя, и беспомощно озирался в поисках стула.

– Может быть, присядем сюда? – предложил он, указывая Генрику на два пуфика. Кроме них в комнате стояло только старинное бюро в стиле ампир.

– Что вы думаете о смерти Бутылло? – спросил Генрик. Тот пожал плечами.

– Несомненно, это очень печальная история. Мне не нравился Бутылло. Честно говоря, я его терпеть не мог. Он торговал старинными вещами и неплохо на этом зарабатывал.

– По-вашему, в его поведении было нечто предосудительное? Старик покраснел и заговорил быстро и сердито:

– Видите ли, коллекционирование порождается любовью к вещам старинным и прекрасным. Можно предаваться любви, в этом нет ничего плохого. Можно даже менять любовников, как перчатки, иметь их десять сразу. Но торговать любовью, покупать у одного и продавать другому – это, извините меня, сутенерство. Особенно отвратительно, когда сам ты этой любви не чувствуешь. Бывают некоторые коллекционеры, которые приобретут какую-нибудь редкость, подержат у себя немного, полюбуются ею, а потом продают, иногда даже с выгодой, но только потому, что имеют в виду покупку еще более красивой вещи. Их я понять могу. Я знаю также, что иногда приходится расставаться со своими коллекциями, когда нас вынуждает к такому шагу тяжелое материальное положение или внезапно возникшее новое увлечение. Но хладнокровно спекулировать редкостями и этим зарабатывать на жизнь омерзительно.

Теперь Генрику стало ясно, почему о дружеских отношениях между Бутылло и Гневковским не могло быть и речи – между Бутылло, который торговал старинными вещами, но в доме их не имел, и Гневковским, вся жизнь которого прошла в собирании коллекции фарфора и стекла, стоящей сейчас на полочках шкафов и сервантов.

– Чтобы собирать, нужно, наверное, иметь много денег, – заметил Генрик, оглядывая комнату. – Хорошая фарфоровая чашка стоит триста, а то и все пятьсот злотых.

Щеки старика опять порозовели. Однако на этот раз причина была другой.

– Абсолютно справедливо, уважаемый, – начал он. – Я начинал на пустом месте, буквально с одной чашки. Откладывая каждый грош, хотя тогда я был скромным учителем в Лодзи и зарабатывал очень мало. Нередко случалось так, что за полгода мне удавалось скопить деньги на покупку всего лишь двух предметов. Моей коллекции уже тридцать лет. Иногда я обмениваюсь отдельными вещами с другими коллекционерами, иногда случится купить что-нибудь недорого, а продать с выгодой или обменять на вещь, имеющую для меня большую ценность. То, что вы видите на стенах, – целое состояние. Хрупкие чашки и стекло стоят больше, чем дом, в котором я живу. А ведь я начинал на пустом месте и, как я уже говорил вам, зарабатывал очень мало. И все-таки я вырастил сына, дал ему образование. Он работает за границей. А его жена и дочурка живут у меня. Получаю пенсию, и даже из этих небольших денег я что-нибудь да выкрою…

– Как вы думаете, – прервал его Генрик, – кто убил Бутылло? Может быть, один из его конкурентов, торговцев редкими вещами? Или коллекционер, обманутый им? Такие истории иногда случаются.

Гневковский возмутился.

– Вы все время несете какую-то чушь! Я знаком с очень многими коллекционерами, людьми, так сказать, всепожирающей страсти. Могу вас уверить, что, хотя они ведут себя, как маньяки, как ненормальные, на убийство ни один из них не способен. Это честные люди, и только бульварный романист может додуматься до мысли, будто коллекционер из-за своей страсти может решиться на убийство.

– Но Бутылло убит…

– Это может быть делом рук обычного грабителя. Бутылло считался очень состоятельным человеком. Прекрасно обставлял квартиру, купил автомобиль, живет с красивой женщиной, которую к нему привязывает наверняка не любовь, а деньги.

– Вы так думаете?

– Дорогой мой! Бутылло – мерзкий урод. Ни грана обаяния, – произнес старичок с явным отвращением.

– Каковы были отношения между Бутылло и его женой?

– Та, о которой вы говорите, не жена, а любовница. С женой он не живет уже года два. А эта чересчур красивая, чтобы не грешить. – Он озорно подмигнул левым глазом. – Ибо, как говорят философы, красивая женщина редко бывает добродетельной: мужчины не позволяют ей такой роскоши. К сожалению, не могу сообщить вам ничего конкретного. Не имею привычки интересоваться чужими делами.

– Вы были знакомы с Рикертом, – сказал Генрик. – Недавно вы даже что-то у него купили.

– Золоченую солонку. Рикерт был когда-то очень порядочным человеком. В свое время он даже преподавал историю искусств в одном из университетов. Но в последние годы он пошел по той же дорожке, что и Бутылло. Прежде я обращался к нему за консультациями, но в последнее время перестал.

– У меня к вам еще один вопрос, – сказал Генрик, посматривая на часы. – Почему с недавних пор комиссионные магазины отказались от услуг Бутылло?

– Бутылло как-то сдал на комиссию несколько прекрасных медных подсвечников. Вскоре оказалось, что эти подсвечники были украдены в одной из польских церквей. Потом он принес золотое блюдо, в котором один врач признал свою собственность, реквизированную во время войны фашистами. Знаете ли, сейчас у многих есть вещи, реквизированные немцами в оккупацию; потом они либо нашли новых владельцев, либо были брошены при отступлении. Так или иначе репутация пана Бутылло была сильно подмочена. В конце концов Бутылло оскорбился и стал искать связей с магазинами в Кракове и Варшаве.

– Нет, он не прекращал деятельности в Лодзи. Для этого он прибегал к помощи Рикерта, – объяснил Генрик.

– Вот как обстояло дело?! – изумился старик.

Генрик снова взглянул на часы. Половина десятого. Пора возвращаться к пани Бутылло. Он простился с Гневковским, направился к дому Бутылло. В окне горел свет, перед домом стоял желтый «вартбург». Генрик вошел в комнату. Дверь спальни была открыта.

– Вот и я! – воскликнул он.

Ответа не последовало. На кресле у камина лежал полуоткрытый чемодан, доверху набитый платьями. На ковре валялось несколько пар туфель на шпильках.

– А вот и я! – Он заглянул в спальню. На широкой кровати лежало несколько небрежно брошенных платьев. Он прошел в кухню. И здесь горел свет. На газовой плите тихонько свистел чайник. «Наверное, пошла к соседке», – подумал он. Не желая в отсутствие хозяйки шнырять по квартире, вернулся в салон. Закурил сигарету, сел на тахту и нажал на клавишу радиолы. Услышал знакомую мелодию из «Трехгрошовой оперы» Брехта. Устроился поудобнее и снова закурил, прислушиваясь к словам песни.

До одиннадцати он слушал «Трехгрошовую оперу». Потом начался концерт джазовой музыки, его стало клонить ко сну, а пани Бутылло все еще не было. Он вышел на воздух. Автомобиль стоял перед домом, в саду царили тишина и мрак. «Заболталась она с соседкой», – проворчал Генрик. Снова развалился на тахте. Прямо перед ним был камин и то место, где нашли тело убитого Бутылло. Когда глаза смыкались, ему чудилось, будто сквозь прикрытые ресницы он видит лежащее на полу тело. Тогда он широко открывал глаза и упрекал себя в трусости.

Кончились последние известия, прозвучал гимн, и Генрик поймал станцию Монте-Карло. Танцевальная музыка вернула ему утерянное было душевное равновесие. Но уже через минуту его вновь охватило беспокойство, которое все росло и росло. Он вдруг подумал: «А может, пани Бутылло вышла в сад и ее там убили?» В голове назойливо звучал куплет из брехтовской песни.

«Я должен выйти в сад и поискать ее», – убеждал он себя. Генрик боялся, боялся все сильнее и сильнее. Внезапно ему привиделось, будто чье-то лицо прижалось к стеклу. Он сорвался с тахты и выхватил штык из ножен. Со штыком в руке подбежал к двери и закрыл ее на задвижку. Потом спустил в комнате шторы.

«Я должен выйти в сад», – медленно повторял он, но даже не сделал попытки встать. Из приемника лилась эстрадная музыка, ревел саксофон. Генрик решился. Подошел к двери, широко распахнул ее и остановился на пороге.

– Пани Бутылло! А-ау! – крикнул он неверным голосом. Чутко вслушиваясь в звуки, рождаемые ночью, он дошел до калитки и вернулся обратно, совершенно успокоившись.

– Она сейчас придет. Я трус и истерик, – произнес он вслух. Выключил на кухне газ и, чтобы убедить себя в собственной храбрости, оставил двери открытыми. Рядом с дверью, ведущей из коридора в салон, он поставил стул. «Если кто-нибудь попытается войти в салон, стул упадет». Растянулся на тахте, в ногах положил обнаженный штык и заснул легким младенческим сном.

1 июня

– День добрый, – проговорил поручик Пакула и снял с головы свою огромную шляпу. Генрик вскочил.

– Как так? Уже утро? Выходит, я проспал здесь всю ночь? А где пани Бутылло?

Пакула пожал плечами.

– Скорее такой вопрос должен задать я. – Пакула прошелся по кухне, потом заглянул в спальню.

– Понятия не имею, что с ней стряслось, – начал оправдываться Генрик. – Она хотела ночевать у своей подруги в Лодзи и собиралась взять отсюда все самое необходимое. Я приехал с ней вчера, она обещала подробно рассказать, как нашла тело своего мужа. Решил, так сказать, провести рекогносцировку местности. Вы ведь не хотели делиться со мной информацией…

– Не хотел и не жалею об этом.

– Тем не менее мне известно все. Меня заинтересовали отношения между Бутылло и его соседом, и я отправился к Гневковскому. В это время пани Бутылло занялась упаковкой чемодана. Вернувшись, я ее не застал. А машина стояла у дверей…

– Она и сейчас там стоит.

– Вот видите. Я предположил, что она ненадолго забежала к соседке. Мне не оставалось ничего другого, как только ждать. Я подумал: сейчас вернется, потому что свет не потушила, в кухне под чайником горел газ. Ждал-ждал, наконец заснул. – С этими словами Генрик погасил в комнате свет и выключил приемник, передававший утренний выпуск последних известий.

Пакула расположился в кресле (другое кресло было занято чемоданом).

– А почему вы держали в руке штык?

– Я боялся. Точнее говоря, было как-то не по себе от мысли, что здесь недавно убили человека. В один прекрасный момент мне даже показалось, будто за окном маячит какая-то рожа, и я задернул занавески.

– Однако дверь вы оставили открытой?

– Сначала закрыл. А потом открыл. Хотел доказать себе, что я не боюсь. Кроме того, в любую минуту могла вернуться пани Бутылло.

– Та-а-ак… – протянул Пакула. – А что с ней случилось?

– С кем?

– С пани Бутылло?

– Не знаю, – ответил Генрик и закурил сигарету.

– Та-а-ак… – Пакула встал с кресла и, тяжело ступая, прошелся по комнате. – Сыщика из себя разыгрываете? – как бы нехотя спросил он.

– А я вам что, мешаю?

– Нет. Развлекайтесь на здоровье. Генрик перевел разговор на другую тему:

– Пани Бутылло – очень красивая женщина. Кто знает, не было ли у нее какого-нибудь друга, помимо Бутылло?

– У нее есть любовник. И человек этот не может представить удовлетворительное алиби. Поэтому я и приехал к пани Бутылло. Она должна мне кое-что объяснить.

– Что за человек, кто он?

– Полегче, редактор. Он женат, и у него двое детей. Милиция в таких случаях обязана не разглашать тайну. Пока он не будет арестован.

– Вы его арестуете?

– Приказ об аресте у меня в кармане. Его судьба зависит от того, как пани Бутылло ответит на мои вопросы. Как видите, я сообщил вам массу сведений. – И усмехнулся злорадно, ибо, по сути дела, он не сообщил ничего. Внезапно лицо его посуровело. – Когда я был здесь в прошлый раз, коврик у шкафа лежал, мне кажется, иначе, – указал он носком ботинка.

Генрик пропустил его замечание мимо ушей.

– Вы совершенно неосновательно видите во мне своего конкурента, я не собираюсь сделаться детективом-любителем и разыскивать убийцу пана Бутылло. Просто я хочу выяснить историю трости и сделать из этого газетную статью. Я полагал, что пани Бутылло сможет оказать мне большую помощь, чем кто-либо иной. Вчера днем она пришла в редакцию, хотела узнать, о чем я разговаривал с ее мужем, потому что после нашего разговора он отказался идти с ней в театр и уехал на машине в Лодзь. Я решил воспользоваться случаем и выудить у нее кое-какие нужные мне факты. Она предложила поехать в ее машине и поговорить в дороге. Похоже было, будто она знает, кто убил ее мужа.

– Э-э, – махнул рукой Пакула. – Подумаешь, секрет! Это – дело рук ее любовника. Она, наверное, думала, будто вы приехали к ее мужу и сообщили ему о том, что у нее, пани Бутылло, есть любовник. Бутылло сейчас же сел в машину и поехал к нему. Между ними произошла ссора. Бутылло вернулся домой. Любовник приехал следом за ним и убил его. А в общем… – он махнул рукой, – …сейчас мы все узнаем. У нее самой. – Неожиданно он нагнулся и сдвинул коврик перед шкафом. – А может, уже ничего не узнаем, – пробурчал он.

Под ковром чернело пятно засохшей крови. Стараясь не наступить на пятно, Пакула отворил шкаф. Они увидели висящие на вешалках пальто. Из-под пальто виднелись голые ноги. Пакула раздвинул пальто. Они увидели локоны изумительных белокурых волос пани Бутылло. Голова ее была запрокинута как-то неестественно и страшно, лицо оставалось в тени.

– Мертва, – тихо произнес Пакула. Он сделал шаг назад, пальто снова сомкнулись, и остались видны только голые ноги, отливавшие восковой желтизной.

– Так, значит, она… здесь?.. Всю ночь?.. А я спал… Поручик кивнул.

– Что будем делать? – спросил Генрик. Пакула не ответил.

– Может, сбегать позвонить в милицию? Следователь испытующе взглянул на Генрика.

– Нет. Вам нельзя оставлять эту комнату.

– Тогда вы позвоните!

– Но мне тоже нельзя.

– Ну ладно, будем сидеть здесь, – сказал Генрик.

– Но сидеть просто так тоже нельзя.

В шкафу лежал труп женщины, а Пакула медлил, не приняв пока никакого решения. На его счастье, к дому Бутылло приближался какой-то человек.

– Я этого типа знаю, – сказал Генрик. – Его фамилия Скажинский. Позавчера я встретил его у сестры Рикерта. Он вроде бы тоже коллекционер.

Они услышали стук. Пакула открыл. В дверях стоял Скажинский.

– Вы к кому?

– Прошу прощения, я хотел узнать, где живет пан Гневковский. Мне сказали, что надо идти в этом направлении, но ваш дом уже последний…

– Вы прошли мимо. Гневковский живет в соседнем доме.

– Благодарю вас, – услышал Генрик голос Скажинского.

Взглянул через плечо Пакулы и увидел, как Скажинский двинулся в сторону калитки. Поручик крикнул ему вслед:

– Извините, пан, одну минутку! – Скажинский остановился. Пакула произнес:

– Я сотрудник милиции. Будьте так любезны, позвоните от Гневковского по номеру 004 и передайте, что поручик Пакула просит оперативную группу немедленно приехать к нему.

– Что-нибудь случилось? – забеспокоился Скажинский.

– Вы запомнили номер?

– Да-да, запомнил, – услужливо поддакнул Скажинский и быстро вышел на улицу.

Они вернулись в комнату.

– А у меня снова нет алиби, – вздохнул Генрик.

– Вот-вот, – не без иронии кивнул Пакула. – На этот раз у вас в самом деле нет алиби. Если говорить относительно предыдущего убийства, то девушка по имени Розанна подтвердила, что вы действительно были вместе.

– Вы разыскали ее! – обрадовался журналист.

– Я же вам говорил тогда, что это будет нетрудно сделать. Они присели. Генрик – в кресле, чтобы не видеть голых ног убитой, виднеющихся в шкафу. Пакула – на тахте, точно лицезреть это жуткое зрелище доставляло ему удовольствие. Начал разговор, который вскоре превратился в допрос, только без протокола. Генрик должен был подробно рассказать обо всем, что делал накануне. Он скрупулезно описал визит пани Бутылло к нему в редакцию, повторил содержание их разговоров в автомобиле и дома; сообщил о визите к Гневковскому и обо всем, что пережил потом.

– Я уверен, – закончил Генрик, – что медицинская экспертиза установит, что пани Бутылло была убита между девятью и половиной десятого, то есть в то время, когда я находился у Гневковского.

– Не требуйте от врачей невозможного. Врач может установить время убийства только приблизительно. А установить, была ли она убита без пяти девять или в тридцать пять десятого, пока, к сожалению, не в его силах. А для того, чтобы ударить ножом, сунуть тело в шкаф и прикрыть следы крови ковриком, не нужно и пяти минут.

– Вздор! Чепуха! – выкрикнул Генрик, вскакивая с кресла. – Я ее не убивал. Неужели я сидел бы здесь всю ночь…

Пакула пожал плечами.

– А я и не утверждаю, что убили вы. Но справедливости ради я должен заметить, что убийца не всегда покидает место преступления. Случается даже, он сам звонит в милицию. А кроме того, вы ведь не знали, что я явлюсь сюда сегодня утром.

Он встал. На дорожке в саду вновь показался Скажинский. Генрик и Пакула вышли ему навстречу. Скажинский очень вежливо поклонился журналисту, не смея спросить, что делает он здесь в обществе милиционера.

– Я позвонил. Обещали сейчас приехать. В самом деле что-нибудь случилось?

– Спасибо, что позвонили, – холодно поблагодарил Пакула. – Вы узнаете об этом из газет.

– Дело настолько серьезно?! – воскликнул Скажинский. Генрик счел нужным вмешаться:

– Газеты далеко не всегда пишут исключительно о серьезных делах. Кстати, – вспомнил он, – чем кончилась история с золоченой солонкой? Гневковский вам ее продал?

– Сказал, что должен еще подумать.

Пакула сделал рукой жест, отсылающий Генрика в дом. А поскольку Скажинский не выказывал намерения уйти, Пакула сказал ему что-то резкое и выпроводил его из сада Бутылло.

– Все следы затопчет, – сердито проворчал он, входя в комнату.

Генрик держал в руке трость. Пакула взглянул на него с неприязнью.

– Мы эту штуку у вас отберем.

– Вы думаете, она сыграла какую-то роль во всем этом?

– Не болтайте чушь! Играй тросточка хоть какую-нибудь роль, то прежде всего убили бы вас. Несомненно одно – именно трость впутывает вас в целую цепь пренеприятнейших событий. Кто вы такой, черт вас дери?! – внезапно взорвался он.

– Как так? Вы не знаете, кто я?

– Что вы тут делаете? – кричал Пакула, не в силах сдержать себя. – Что вам нужно в квартире убитой?! Зачем вы сюда приперлись?! Кто вас об этом просил?! Кто вас заставляет спать в одной комнате с убитой?!

– Не знаю, – ответил Генрик. Пакула был прав. Тросточка впутывала Генрика в какие-то жуткие хитросплетения.

Пакула вырвал тросточку из рук подавленного Генрика.

– Надо еще проверить, не убита ли она вашим штыком, – с угрозой в голосе произнес он.

Пока не приехала оперативная группа, они сидели молча, погрузившись в свои мысли. Потом все изменилось: фотограф щелкал вспышкой, из шкафа вынули труп пани Бутылло. Генрик не хотел этого видеть и уединился в кухне с майором Бучеком, который тоже прибыл на место происшествия. Ему пришлось еще раз повторить свой рассказ о событиях вчерашнего дня. Наконец к ним пришел Пакула, отдал трость и присовокупил, что пани Бутылло убита ударом ножа. Очевидно, это был длинный кухонный нож. Удар был нанесен точно так же, как и при убийстве пана Бутылло: сзади, под левую лопатку, прямо в сердце. На свежевскопанной грядке под окнами комнаты были обнаружены следы ботинок. Подобные следы нашли также на вспаханном поле, за которым начинался лес. Собака-ищейка довела милицию до места, где убийца втыкал нож в землю, чтобы очистить его от крови. На лесной дороге след прерывался. Тут же стоял какой-то автомобиль.

– Тот же самый? – спросил Бучек.

– Пока неизвестно. Там сухая твердая глина, и следы шин почти неразличимы. Но чтобы выехать на шоссе, нужно проехать через грязный участок дороги, и следы в том месте обязательно остались. Увидим… – сказал Пакула.

– Этот гад оставил машину на том же месте, где и в прошлый раз.

– Почти в том же самом, – Пакула кивнул. Он велел Генрику показать подошвы. Затем презрительно махнул рукой.

– Значит, – удовлетворенно проговорил Генрик, – мне вовсе не привиделось, будто какая-то рожа заглядывала в окно.

Они не удостоили его ответом. Бучек посадил Генрика в милицейскую машину и отвез в Лодзь. Лишь через шесть часов, после долгого и утомительного допроса, на сей раз тщательно запротоколированного, Генрик попал к себе домой. Трость у него так и не отобрали: он пригрозил, что пожалуется в Министерство внутренних дел.

2 июня

В редакции еженедельника, где работал Генрик, отношения между сотрудниками основывались на взаимном доверии. Вчерашнее отсутствие Генрик объяснил необходимостью срочно съездить в Варшаву. Главный редактор посмотрел на это сквозь пальцы. Генрик принялся за работу, и чем больше он работал, тем сильнее укреплялся в решении отказаться от желания восстановить родословную тросточки, ибо до добра его это не доведет. Так бы и случилось, не позвони к нему сестра магистра Рикерта.

– Что с вами случилось? Я звонила вам вчера и позавчера, никак не могла застать.

– Я был в отъезде.

– А у меня для вас интересная новость. Я еще раз заглянула в записки моего брата и заметила, что все его торговые операции связаны с конкретными лицами, и лишь три помечены буквой икс, а одна – игрек. Это означает, что некоторые вещи мой брат купил от некоего Икса, а одну вещь продал некоему Игреку. Что вы об этом думаете?

– Какие именно вещи?

– Часы. Мой брат купил их у Икса двадцать пятого мая прошлого года. Четырнадцатого ноября прошлого года он приобрел у Икса золотое блюдо. Десятого марта он купил у Икса золоченую солонку, а двадцать первого мая продал Игреку серебряный нож.

– Кто, по-вашему, скрывается за этими буквами?

– Откуда я могу знать… Вы будете их разыскивать? Помолчав, Генрик ответил:

– Кто знает, может быть… Только не торопите меня. Пока мне хочется устраниться от каких-либо розысков.

– Но почему?

– Об этом вы в ближайшее время узнаете из газет.

– Прошу вас, расскажите мне, а то я умру от любопытства.

– Убита пани Бутылло.

На другом конце провода наступило молчание. Генрик подумал было, что старушка положила трубку, как вдруг услышал тихое:

– До свидания… – В трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

Вечером Генрик отправился в кафе на улице Монюшко. Там не оказалось никого из его друзей – ни Марека, ни Юлии. Он увидел отставного капитана, которого все звали ротмистром: в первую мировую войну он, по слухам, служил в кавалерии. Как обычно, ротмистр сидел со своим псом, французским бульдогом. Хозяин и пес были удивительно похожи. Одинаковые маленькие носы, выпученные глаза и отвисшие щеки. Ротмистр любил покровительствовать молодым писателям и журналистам. Его покровительство заключалось в том, что он без конца рассказывал о самых неправдоподобных происшествиях, якобы случившихся с ним. Хвастался своими ратными успехами и знакомствами в артистических кругах довоенного времени. Когда кто-нибудь из молодежи пытался вставить замечание, ротмистр кричал:

– Цыц! С вами говорит история.

Увидев ротмистра, Генрик очень обрадовался. Он знал, что старик – безумный фантазер, но обладает хорошей памятью.

– Пан ротмистр, – обратился он, присаживаясь к столику, – вам ничего не говорит фамилия Кохер? Адвокат Кохер.

Ротмистр бросил на него презрительный взгляд.

– Вы еще спрашиваете! Да я Кохера знал лично, он бывал в доме моего отца. Как вам известно, мой отец являлся директором лодзинского банка.

Генрик кивнул. Недавно ротмистр говорил, что отец его был известным в Лодзи промышленником.

– Адвокат Кохер умер, если я не ошибаюсь, в тысяча девятьсот девятнадцатом году, – продолжал ротмистр. – У него была дочь, изумительной красоты девушка, Иза Кохер. Слыхали о ней?

– Нет.

– Ах, что за девушка! Должен вам сообщить, у меня с ней было одно очень милое приключение. Прошу представить себе, но однажды, кажется, в двадцать третьем году…

– Я хочу узнать не о вас, пан ротмистр, – прервал его Генрик, – а о Кохере.

– А что Кохер? Адвокат. Способный адвокат. Умер. Вот о его дочери, известной своею красотой Изе Кохер, есть что порассказать. Надо вам заметить, в те годы я выглядел не так, как сейчас. Молодой, в офицерском мундире, а мундиры тогда были с иголочки, не то что теперь…

– А Иза Кохер?

– Что – Иза? После романа со мной она вышла замуж за какого-то немца, хозяина мануфактурной лавки. Умерла она, кажется, через два года после свадьбы. Ах, да! Вспомнил! Того немца звали Эрнст Бромберг. Его потом подозревали в убийстве одной цирковой актрисы. Я знаю это дело со всеми подробностями, потому что, изволите видеть, мой отец работал тогда в редакции одного из лодзинских журналов. Да я и сам, как вы знаете, пописывал.

– Цирковая актриса? Убита?

– Удар стилетом. Ах, какая красавица! Должен вам доложить, у меня с ней было презабавнейшее приключение. В один прекрасный день прихожу я в цирк на представление. Сидел я, конечно, в директорской ложе. На мне мундир. С иголочки, элегантный, как черт те что. Она была наездницей и привела меня в такой восторг, что я купил цветок, как сейчас помню, красную розу. Она скакала по арене, я бросил ей цветок. Хотела его схватить, перегнулась и чуть не упала с лошади. Я, конечно, тут же бросаюсь на арену, чтобы подхватить ее…

– Она упала? – спросил Генрик.

– Не тогда! Она упала потом, в мои объятия! – захохотал ротмистр. – Похоронили ее на Старом кладбище. Ее закололи стилетом. Скорее всего это – дело рук ее ревнивого мужа или любовника. А любовником ее был Бромберг.

– Когда это случилось?

– В 1919 году.

Генрик не успел спросить больше ни о чем, потому что в кафе вошла Розанна. Она направилась к свободному столику, но не успела сесть, как Генрик был уже тут как тут. Розанна подала ему руку неохотно, глядя куда-то в сторону, словно обидевшись.

– Розанна! – сказал он. – Что с тобой? Почему ты забыла обо мне?

Она пообижалась еще минуту.

– Ты не джентльмен.

– О чем ты, Розанна?

– Осталась у тебя на ночь, так ты на другой же день рассказал об этом милиции.

– Я не мог поступить иначе. Читала, наверное, об убийстве Бутылло? Не признайся я, что ты ночевала у меня, я не имел бы алиби.

– Настоящий джентльмен даже в таком случае не выдал бы имени женщины. Я читала книжку, там одного арестовали, чуть не повесили, а он так и не выдал свою даму.

– В жизни все иначе, уверяю тебя.

– Ты думаешь, приятно, когда домой является милиция и спрашивает: «С кем вы спали в ночь с такого-то на такое-то?»

– Пойми меня!..

– Ты поступил некрасиво. Ты должен быть мне благодарен, что тебя не арестовали. Надеюсь, ты оцениваешь это?

Он согласно кивнул. Однако не мог удержаться от мелочного укола:

– Милиция нашла тебя, хотя я сообщил им только твое прозвище. Скажи мне, откуда они тебя знают?

– Ты и в самом деле свинья, – шепнула она.

– Я снова влип в дурацкую историю. Пани Бутылло тоже убита. И опять у меня нет алиби. Я всю ночь просидел в ее квартире, ожидая ее прихода…

– Вот видишь! Стоит тебе провести ночь без меня – и алиби у тебя нет! – торжествовала она. – Я, конечно, знаю, зачем ты к ней приехал. Еще в тот раз заметила, как она тебе приглянулась.

– Я всю ночь провел у нее.

– У нее или с ней?

– У нее. Она, убитая, – в шкафу. А я – на тахте. Она тихонько присвистнула.

– Теперь тебе не выпутаться. Странно, что ты еще на свободе.

– Нашли следы убийцы.

– Везет тебе, ничего не скажешь.

– Поедем ко мне, – предложил Генрик.

– Хочешь иметь алиби?

Он кивнул, и Розанна улыбнулась.

– Ох, подлец, – сказала она, – но уж больно ты мне нравишься. Взял бы ты меня в жены, что ли…

– Там видно будет. Пока что мне светит тюрьма.

– Я буду носить тебе передачи, – пообещала она.

На углу они поймали такси. Приехав домой, он взял из ее рук сумочку.

– Послушай, малышка! В прошлый раз я позволил себе заглянуть в твою сумку. Не можешь ли ты сказать своему Генрику, зачем тебе пистолет?

– А не можешь ли ты сказать своей Розанне, зачем ты заглядывал к ней в сумку?

Он и не подумал сказать ей правду.

– Я обратил внимание на то, что она на удивление тяжелая. Взял да и заглянул.

– Взял да и заглянул, – передразнила она его с комичной ужимкой. – А я вот возьму да и уйду сейчас. Ну-ну, не бойся, я не сделаю этого. Ведь ты вовсе не рылся в моей сумочке, тебе это приснилось.

– Что приснилось?

– Будто ты нашел пистолет.

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю: оружия-то я с собой не ношу. Генрик не знал, что и сказать.

– Послушай, может быть, ты рылся еще в чьей-нибудь сумке?

– Может, мне и впрямь приснилось?

– Не веришь? Ну, посмотри сам.

Она открыла свою черную сумочку (правда, сумка была не та, а поменьше) и высыпала на тахту все содержимое: кошелек, помаду, пудреницу и носовой платок. Генрик положил все обратно в сумочку, решив больше не забивать свою голову мыслями о пистолете. За последнее время ему пришлось пережить столько удивительных происшествий, что историю с пистолетом можно было вообще не принимать во внимание.

3 июня

Как только Генрик появился в клубе журналистов и взглянул на лица своих приятелей, он сразу понял, что его присутствие в доме убитой ни для кого не секрет. Правда, о смерти пани Бутылло газеты сообщали в самых общих чертах, – заканчивая заметки стереотипной фразой: «Следствие по делу продолжается». О причастности Генрика к этой истории журналистам проговорился, очевидно, один из сотрудников милиции. Смущенный чрезмерным интересом к своей особе, Генрик торопливо проглотил кофе и побежал в редакцию. В секретариате он столкнулся с Юлией, принесшей свои рисунки. Она дружелюбно улыбнулась ему, задержала его руку в своей.

– Генрик, – сказала она озабоченно, – это правда, что о тебе говорят?

– Если говорят, правда.

– Тебя якобы подозревают в двойном убийстве. – Она взяла его под руку и вывела в коридор. – И все из-за той женщины, не правда ли?

– О ком ты говоришь, Юлия?

– Влюбился, да? – Она не отпускала его.

– О ком ты говоришь, Юлия?

– О блондинке, что позавчера пришла к тебе в редакцию. Признайся, что она втянула тебя в эту кошмарную историю.

– Она.

– Генрик! Еще есть время, одумайся. Когда-то ты говорил, что любишь меня. Но тогда я не воспринимала тебя всерьез, ты казался мне старомодным и немного смешным. Купил какую-то смешную трость… Ты знаешь, я женщина без предрассудков, но ты поступил очень опрометчиво, связавшись с той женщиной. Она не для тебя. Отделайся от нее!

– Я уже отделался!

– Каким образом?

– Она убита, – коротко сказал Генрик.

Юлия резко повернулась и ушла. Это было в ее стиле: уйти, не сказав ни слова. Генрику не впервой терпеть такое. Вышучивала, насмехалась над ним, никогда не воспринимала его всерьез. Он был чересчур старомодным, а себя Юлия считала женщиной современной. «Современная, – подумал он иронически. – Она современна только в своих взглядах на живопись. А в жизни ведет себя чисто по-мещански – старается устроиться поудобнее». О ней рассказывали, что в художественном училище она страшно краснела, когда им задавали рисовать обнаженную натуру. Он вспомнил Розанну и подумал: «Это Юлия старомодна. А я-то современный человек».

Убежденный в своем превосходстве над Юлией, он отправился в редакционный архив и засел над подшивками лодзинских газет двадцать девятого года. Ротмистр, конечно, враль, но какая-то доля правды в его рассказах могла и быть.

Перелистав несколько десятков пожелтевших от времени страниц, он обратил внимание на крикливый заголовок: «УБИЙСТВО В ФУРГОНЕ ЦИРКАЧЕЙ». Другие заголовки: «СТИЛЕТ И ИЗМЕНА», «ПРЕКРАСНАЯ ЗАЗА – ЖЕРТВА ЧУДОВИЩНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ»… Других заголовков прочесть не успел, ибо в архив вошел поэт Марек.

– Зачем ты оскорбил Юлию? – спросил он, пригладив рукой волосы. Он гордился своей прической. Благодаря близкому знакомству с парикмахером он был, пожалуй, единственным в городе обладателем такого великолепного «ежика».

– Я не хотел оскорблять ее, – оправдывался Генрик.

– Она рассердилась не на шутку. Сказала мне, будто ты считаешь ее полной идиоткой.

– Юлия спросила меня о женщине, которую встретила позавчера в редакции. Я сказал, что та женщина убита, и это полностью соответствует истине. Не веришь, так прочти сегодняшнюю газету.

Марек хмыкнул и погладил свой «ежик».

– Юлия вечно ко мне придирается. Не могу понять почему.

– Не понимаешь? Ты ухаживал за ней, а она относилась к тебе пренебрежительно. В один прекрасный день она решила сменить гнев на милость, ты же избрал себе другой объект, насколько я понял из ее высказываний. Правда ли, что ты связался с девицей с сомнительной репутацией? Юлия говорит, что из-за этого ты имел массу неприятностей. А когда она хотела тебе помочь, ты нашел себе какую-то блондинку не первой молодости.

– Как раз ее-то и убили.

– Кто это сделал?

– Даже милиция не знает. Ее убили ударом кухонного ножа.

– Бр-р! – Марека передернуло.

Он пошел в клуб объяснять Юлии, что женщина, которую она имела в виду, в самом деле убита, а Генрик вернулся к статьям, описывающим гибель циркачки.

* * *

…Звали ее Анеля Порембская. В цирке она выступала под именем Заза. Репортеры писали, что красоты она была необыкновенной. Ее считали женщиной, мало склонной к флирту. Вдобавок ко всему у нее был очень ревнивый муж, некто Арнольд Кантор, по прозвищу Арно. В цирке он демонстрировал метание стилетов. Но после смерти Зазы оказалось, что добродетель ее была далеко не высокой пробы. Она имела любовника, Эрнста Бромберга, бездетного вдовца, хозяина мануфактурной лавки. Роман между Зазой и Бромбергом начался за два года до трагической кончины вольтижерки, когда цирк гастролировал в Лодзи. Потом любовь пошла на убыль, но вспыхнула с новой силой, когда цирк Зазы вернулся в Лодзь. Возобновившаяся связь длилась уже две недели, когда часов в десять вечера, как выяснила экспертиза, Заза была убита в своем фургоне.

За несколько минут до десяти Эрнст Бромберг навестил Зазу в ее фургоне. Визит длился недолго. Как сообщил полиции Бромберг, он забежал к Зазе на секунду, чтобы сообщить ей о перемене времени свидания. Они встретятся в его квартире не вечером следующего дня, а утром. Уговорившись о свидании, Бромберг сразу покинул фургон и сквозь калитку в заборе, окружающем шатер цирка-шапито и фургончики артистов, вышел на улицу. Стоявший у калитки цирковой сторож приблизительно помнил время, когда видел уходящего Бромберга. В двенадцать часов ночи через ту же калитку вошел Арнольд Кантор, который задержался в городе до поздней ночи. Зайдя в фургон, он увидел труп жены и поднял тревогу. Немедленно явилась полиция, которая установила, что Заза убита четырехгранным стилетом. Самого стилета сразу не нашли. Лишь после тщательного осмотра стилет с четырехгранным клинком был найден в фургоне на дне ящика, где находилась принадлежавшая Арно коллекция стилетов. Ящик был закрыт на замок, а ключ Арно всегда носил с собой. Правда, он упорно утверждал, что у него никогда не было стилета с четырехгранным штыком и что он понятия не имеет, каким образом этот стилет оказался в ящике, который он собственноручно закрыл. Кроме того, на стилете не нашли ни следов крови, ни отпечатков пальцев. И тем не менее подозрения пали на Арно. В десять часов вечера, то есть в момент совершения убийства, Арнольд Кантор находился далеко от места преступления. По своему обыкновению, он ровно в девять отправился в город и зашел в кафе. Его там видели: свидетели подтвердили также, что в половине десятого он вышел из кафе с какой-то девушкой. Если верить Арно, выйдя из кафе, он поехал со своей спутницей в парк и находился с ней там до половины двенадцатого.

В двенадцать вернулся в цирк и застал жену убитой. К сожалению, Арно не смог назвать ни имени, ни фамилии девушки. Знакомство носило случайный характер. Несмотря на объявления в газетах, которые поместила полиция, та девушка не явилась в полицию, чтобы выручить Кантора. Тот факт, что ключи от ящика со стилетами были все время при нем, также свидетельствовал против Арно.

Сторож показал, что Арно вернулся домой не раньше двенадцати. Пройти мимо сторожа так, чтобы тебя не увидели, было невозможно. Попытка незаметно перелезть через забор высотой в два с половиной метра тоже окончилась бы неудачей.

В свою очередь, Эрнст Бромберг тоже оказался под подозрением. Ведь это он в десять часов вышел от Зазы. Таким образом, он либо последним разговаривал с Зазой, либо сам убил ее. Но последняя версия казалась полиции невероятной. Просто не верилось, что после убийства Зазы Бромберг преспокойно вышел через калитку, зная, что сторож его увидит и что после раскрытия преступления все подозрения неминуемо падут на него. Да и что могло толкнуть Бромберга на убийство своей любовницы? Скорее на такое был способен ревнивый Кантор, раскрывший измену своей жены.

Полиция обратила внимание на то, что фургон Зазы находился у самого забора. Правда, в момент прихода полиции окно фургона было закрыто, но не исключено, что его закрыл Арно, заметая свои следы. А если окно было открыто, рассуждала полиция, Арно, покинув кафе, мог часов в десять подойти к забору и увидеть в окне Бромберга, разговаривавшего с Зазой. После ухода Бромберга Кантор мог забраться на забор и, метнув нож в открытое окно, убить свою жену. Арно швырял стилеты с удивительной точностью и на большое расстояние. После убийства Кантор мог вернуться обратно в город и приехать домой около двенадцати ночи. Он вошел в фургон, вынул стилет из раны, вытер его и спрятал в ящик. Закрыл окно и поднял тревогу.

Процесс длился долго. Дело усложнялось тем, что положение трупа исключало возможность убийства через окно. Обвинитель нашел этому следующее объяснение: Арно, очевидно, несколько передвинул труп.

В фургоне не было водопровода. Вода стояла в миске. Однако вода эта была абсолютно чистой. Чем же Арно мыл нож, вынутый из раны? А если он вытер, то чем? Никаких окровавленных тряпок найдено не было. Свидетели единодушно утверждали, что никогда не видели у Арно стилета с четырехгранным клинком. Это, правда, не исключало возможности, что незадолго до убийства Арно мог его приобрести.

Бромберг показал, что во время последнего визита Заза рассказала ему о подозрениях мужа и даже накричала на Бромберга, запретив ему появляться вблизи ее жилища.

Учитывая возможность убийства через окно при помощи стилета и принимая во внимание сомнительное алиби Кантора и его ревность к жене, суд присудил Кантора к пожизненному тюремному заключению. Защита подала на пересмотр дела…

* * *

Генрик просмотрел фотографии, помещенные в иллюстрированном приложении одной из газет. Вот Заза в плотно облегающем ее тело трико верхом на великолепном арабском скакуне. Восторг репортеров относительно ее внешности был ему не совсем понятен: мелкие черты лица, короткие волосы, фигура мальчишки. Вот Арнольд Кантор, чемпион по метанию ножей. Фотография представляла его во время процесса, когда он сидел на скамье подсудимых. Щуплый мужчина, несколько напоминающий цыгана, с черной шевелюрой, длинным худощавым лицом и черными усиками. В его больших черных глазах застыло удивление. Он утверждал, что об измене жены узнал только от следователя. Вот Эрнст Бромберг. Фоторепортер снял его перед дверью магазина. Бромберг был высоким, худощавым, очень элегантно одетым мужчиной. В руке он держал черную трость…

Трость. Черная трость в руках зятя Кохера. Ведь именно Кохеру Очко подарил свою трость с секретом. Трость с четырехгранным клинком. Именно таким оружием была убита любовница Бромберга наездница Заза…

Генрик с головой ушел в репортерские отчеты.

* * *

«…В залу суда входит свидетель Эрнст Бромберг, любовник убитой. Не он ли вонзил смертоносную сталь в сердце прекрасной вольтижерки? Бромберг, вдовец, тридцати пяти лет, элегантный красавец, слегка прихрамывая, подходит к судейскому столу. Лицо его непроницаемо. Но впечатление таково, что смерть любовницы глубоко потрясла его. Он опирается на черную тросточку. Когда он стоит перед судейским столом, нервно перекладывая трость из руки в руку, мы видим, что набалдашник трости сделан в форме обнаженной женской фигуры…»

* * *

Еще одно свидетельское показание. Говорит цирковой сторож: «Я видел, как в десять часов из фургона Анели Порембской вышел какой-то высокий элегантный мужчина, слегка прихрамывая и опираясь на черную трость. В ходе следствия я распознал в нем Эрнста Бромберга…»

* * *

Трость. Трость в руках Бромберга. Трость с набалдашником в виде женской фигуры. Значит, все-таки не трость с серебряным набалдашником, скрывающим четырехгранный штык.

Между тем кто мог поручиться, что у Бромберга не было нескольких тростей, и среди них та, полученная его тестем, адвокатом Кохером, от бандита Иосифа Очко? Какую из них держал он в руках, выходя из фургона прекрасной Зазы? Может, на процесс он явился с другой тростью…

Разве не могло случиться, что, получив от Очко трость со штыком, адвокат Кохер положил ее в шкаф или забросил на чердак? Там она пролежала несколько лет, пока наконец Кохер не подарил ее своему зятю, который слегка прихрамывал.

Бромберг не вспоминал о подарке, пока в его голове не созрел преступный замысел. Купил себе где-нибудь четырехгранный стилет и пришел к любовнице. Узнав от нее, что Кантор отправился в город, он убивает ее штыком, а стилет подбрасывает в ящик мужа. Он не знал, что из-за любовной интрижки Арнольд Кантор вернется очень поздно и не сможет доказать своего алиби.

Каков был мотив убийства? Может быть, Бромберг решил избавиться от любовницы, успевшей ему надоесть? В одном Генрик был уверен: будь тайна тросточки адвоката Кохера известной полиции, следствие по делу об убийстве цирковой наездницы пошло бы по другому пути.

Таким образом темно-вишневая трость выдала уже третью свою тайну – тайну смерти Анели Порембской. Вырисовывалась третья глава рассказа о трости, и у Генрика появилась надежда, что он сможет стать автором интересного материала для газеты. Не стоит ли, поверив ротмистру, пойти на Старое кладбище и отыскать могилу Анели Порембской? Статья с фотографией могилы выглядела бы намного убедительней.

Приняв такое решение, он положил подшивку газет на место. Тут в архив вошла Юлия.

– Извини меня, Генрик, – сказала она. – Марек мне все объяснил. У меня нет к тебе никаких претензий. Мне очень жаль, что ту женщину убили…

Ей не было жаль: в голосе Юлии звучала радость и даже торжество. Но Генрик сделал вид, словно не замечает ее тона, и рассказал ей о только что вычитанной из газет истории трагической гибели Зазы, убитой Эрнстом Бромбергом.

4 июня, утро

В редакцию вошел репортер Кобылинский из газеты «Эхо». Он никогда особенно не симпатизировал Генрику, как всякий репортер ежедневной газеты не симпатизирует своему коллеге из еженедельника. Они считают – и справедливо, – что сотрудникам еженедельной газеты живется легче, у них больше времени на обработку материала.

– Генрик, – сказал Кобылинский, – редакция поручила мне написать статью об этом двойном убийстве. Я только что был в милиции и у прокурора. Через час я хотел бы осмотреть место преступления и поговорить с соседями Бутылло. Мне хочется отступить от принятого у нас обычая слепо излагать все версии милиции. Вы были на месте преступления и ориентируетесь в этом деле лучше, чем милиция.

– Интересно, что вы имеете в виду? Кобылинский смущенно улыбнулся.

– Ничего плохого! Поручик Пакула сказал, будто вы ведете частное следствие. Вот я и подумал, что у вас есть собственные соображения по этому делу. Я был бы рад сравнить вашу точку зрения с версией милиции! Разумеется, если вы не имеете ничего против.

– Ладно, – согласился Генрик, решив, что разговор с Кобылинским может принести ему новые сведения.

Они зашли в клуб журналистов, сели в дальнем углу, заказали кофе.

– Я считаю необходимым, – начал Генрик, – познакомить вас со всеми происшествиями, в результате которых я очутился в доме убитого и провел ночь бок о бок с трупом пани Бутылло. Но сначала я хотел бы услышать от вас, какова точка зрения милиции.

Кобылинский кивнул. Генрик догадался, что привело к нему молодого репортера. Кобылинский считался «середняком». В лучшем случае ему поручались заметки о пожаре. Парень был честолюбив и наверняка хотел выдвинуться, предложив собственную версию убийства.

– Сперва милиция подозревала, что Бутылло убил неизвестный киноактер, постоянно живущий в Варшаве, но пребывающий сейчас в нашем городе на съемках. Дело в том, что пани Бутылло в тот вечер была в театре только на первом действии.

– Фью-и-ить! – Генрик озорно присвистнул, невольно подражая Розанне.

– В антракте она позвонила в «Гранд-отель» этому актеру и сказала, что немедленно едет к нему. Так оно и было, и любовники приятно провели время. В половине десятого они вышли из гостиницы. Как утверждает актер, они прогуливались по парку; но с таким же успехом они могли сесть в его собственную машину, доехать до виллы и убить Бутылло, поскольку пани Бутылло хотела прибрать к рукам деньги своего так называемого мужа и освободиться от его чересчур назойливой опеки. В ее распоряжении было достаточно времени, чтобы вернуться в город, подойти к одиннадцати на остановку трамвая и в обществе своих знакомых вернуться домой. Тем более что на лесной дороге, недалеко от дома Бутылло, найдены следы легковой машины. Одна свидетельница дала показание, что видела стоящий в лесу пустой автомобиль. Правда, если верить ее сообщению, автомобиль был темно-зеленый, а у актера машина желтая. И в том и в другом случае машина была марки «сирена». Но машина актера до поздней ночи стояла в переулке рядом с гостиницей; кроме того, у нее не такой след, какой обнаружили в лесу. Дальше. В ночь убийства актер был занят в ночных съемках. Его алиби подтверждает масса людей. После убийства жены Бутылло, на лесной дороге снова нашли следы колес, а под окном виллы – следы ботинок. Отпечатки шин совпадали с найденными после первого убийства. Таким образом, в обоих случаях после преступлений в доме Бутылло па лесной дороге стояла темно-зеленая «сирена». Следы, очевидно, принадлежат убийце, который через окно наблюдал за вами и за пани Бутылло. Увидев, что вы пошли к Гневковскому, он убил ее. Тело спрятал в шкаф, чтобы вы не узнали об убийстве раньше времени и не подняли тревогу. Как вы думаете, чем занята в настоящий момент милиция? Ищет хозяина темно-зеленой «сирены», хотя это так же легко, как найти иголку в стоге сена. Тем более что за это время убийца мог спокойно перекрасить свою машину.

– Забавно… – пробормотал Генрик.

– Забавно, – согласился Кобылинский. – А самое интересное, что за пять часов до своей гибели Бутылло снял со сберкнижки тридцать тысяч злотых. Денег этих при нем не оказалось.

Генрик снова присвистнул.

– Да, да, дорогой коллега. Пакула подозревал, что пани Бутылло просто-напросто украла эти деньги из бумажника мужа. Как выяснилось, пани Бутылло не сразу же оповестила милицию. Она успела отобрать для себя кое-какие ценные вещи. Например: несколько сот долларов, некоторые драгоценности. Потом она говорила, что ничего в квартире не пропало. Но дело обстояло несколько иначе. Украл не убийца, а она. Как вам известно, она была не женой Бутылло, а его подругой. Так что, за исключением ее личных вещей, все остальное принадлежит жене Бутылло, с которой он не жил.

– Может быть, оба убийства – дело рук жены Бутылло?

– Она лежит в Щецине, в больнице, у нее диабет. Да, еще одна вещь, – спохватился Кобылинский. – У убитого Бутылло был найден серебряный нож эпохи Возрождения. Этот нож Бутылло продал Рикерту 11 марта. В записной книжке Рикерта помечено, что тот же нож за 1500 злотых был продан Игреку. Каким чудом нож оказался в кармане убитого?

Теперь настала очередь Генрика. Он рассказал Кобылинскому все, что ему было известно о тросточке и об убийствах.

– Возможно, милиция действует так, как полагается действовать в таких случаях, – сказал он. – Пусть ищет владельца «сирены». Я не настаиваю на предположении, что моя тросточка сыграла решающую роль во всех этих событиях. Но меня злит, что они даже не пытаются найти объяснение нескольким абсолютно неясным обстоятельствам. Что искал Бутылло в доме Рикерта? Почему он, несмотря на мои попытки, так и не назвал мне имя предыдущего хозяина трости? Кого подозревала пани Бутылло? Кто такой Игрек? Кто такой Икс? Последний вопрос и второй вопрос находятся в тесной взаимосвязи. Существует какое-то лицо, допустим торговец старинными вещами, скрывающий свою фамилию; Рикерт отмечал его значком Икс.

Кобылинский сделал последнюю запись и закрыл блокнот.

– Вы не возражаете, Генрик, если я навещу сестру Рикерта и попробую выяснить, кто этот таинственный Икс? В случае удачи я немедленно дам вам знать.

– Сыщика из себя разыгрываете? Впрочем, это ваше личное дело, – усмехнулся Генрик.

Кобылинский откланялся.

4 июня, день

– Почему ты не взял с собой трость? – спросила Розанна Генрика, когда они вышли из подъезда его дома.

– С некоторых пор мое отношение к ней изменилось. Я перестал любить мою тросточку, понимаешь?

– Из-за истории с Зазой? Тебе неприятно, что твоя трость служила орудием убийства?

– И убийца избежал наказания, а в тюрьму посадили невинного человека. От этой мысли мне не по себе.

Было четыре часа дня. Собирался дождик. Небо затянули тучи. Воздух был густым и влажным.

– Розанна, – Генрик указал на большую сумку, висевшую у девушки через плечо, – пистолет у тебя с собой?

– Снова твои шуточки! – расхохоталась Розанна. – Хочешь заглянуть?

– Нет. Достаточно твоего обещания не применять его против меня, если что случится.

– Зачем ты так говоришь? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю.

– Сегодня я в этом не уверен. В ту ночь, когда ты осталась у меня, мне казалось, что я и в самом деле тебе нравлюсь. А сегодня, просматривая газеты за последнее время, я нашел заметку, что именно в ту ночь милиция устроила облаву на группу хулиганов, портивших памятники на Старом кладбище. Наверное, ты пришла ко мне, потому что боялась попасть в милицию. Извини, что я говорю так резко, но я действительно хочу знать, почему ты тогда пришла.

– Ты мне понравился, вот и все. Неужели это так трудно попять?

– Но я не прошу твоей руки.

– Тем лучше. Получил бы отказ.

– Почему?

– Меня мороз по коже подирает при мысли, что я могла бы стать женой человека, который роется в моей сумке. Кроме того, у тебя бывают галлюцинации. В один прекрасный день ты начал бы всем рассказывать, что видел меня верхом на метле.

Генрик смолчал. Пистолет в ее сумке отнюдь не был галлюцинацией. Но ему не хотелось с ней спорить, сегодня она была чудо как мила. Юлия тоже красива, может, даже красивей Розанны. Но Юлия казалась несколько холодной. Юлия шествовала рядом с мужчиной, а Розанна подпрыгивала, как коза, трещала без умолку, то брала своего спутника под руку, то шла рука в руке, то тащила его за собой, как мальчишку. С Юлией Генрику правилось бывать в театре, где все обращали внимание на се прекрасную фигуру. С Розанной было хорошо шататься по улицам и паркам. В обществе Юлии Генрик становился серьезным, говорил округлыми фразами о серьезных вещах. С Розанной он мог шутить, препираться, болтать о пустяках, чувствовать себя молодым, неоперившимся птенцом, и уж наверняка Юлия не отправилась бы с ним на Старое кладбище искать могилу Порембской.

Кладбищенский сторож был вылитый Квазимодо. Горбатый, со странным образом вывернутыми конечностями, с глазами навыкате. Признаки жизни он выказал лишь после того, как ему сунули двадцать злотых. Он разложил на столе большой план кладбища и заглянул в алфавитный указатель.

– Восемнадцатая аллея вправо, считая от центральной.

Получив от Генрика еще десять злотых, он вызвался проводить их. Шел молча, на вопросы отвечал неохотно, словно пребывание среди могил приучило его к замкнутости.

Людей па кладбище почти не было, им встретилась только одна пожилая женщина в трауре, которая с леечкой шла за водой.

За десятой аллеей могилы становились все беднее, памятники кончились, могилы были прикрыты каменными или бетонными плитами, – потрескавшимися от старости. Наконец они свернули в восемнадцатую аллею, сплошь поросшую травой. По обеим сторонам аллеи выстроились ряды кустарника. Изредка попадались хорошо ухоженные могилы, очищенные от травы и посыпанные песком или белым гравием. Подле некоторых из них стояли скамеечки.

– Неплохо заботятся об усопших, даже о тех, кто умер давным-давно, – попытался расшевелить сторожа Генрик.

Но тот только кивнул, так и не произнеся ни слова. Они находились совсем рядом с кладбищенской стеной. За ней одиноко возвышался дом Генрика.

Внезапно сторож остановился.

– Здесь, – произнес он и указал пальцем на могилу, посыпанную свежим песком. Кто-то недавно обновлял жестяную табличку с надписью: «Анеля Порембская. Трагически погибла двадцать второго ноября 1929 года в возрасте 24 лет. Упокой, господи, ее душу!»

Сторож поклонился и двинулся обратно. Когда он отошел довольно далеко, Розанна сказала:

– Я это место хорошо знаю. Там в кустах, поближе к стене, всегда собиралась компания Лолека. И я сюда приходила, пока Лолека не забрала милиция. Временами на могилу приходит старик в черном котелке и в коротком пальто. Постоит полчасика у могилы, польет цветы из бутылки, которую всегда приносит с собой, присядет на минутку и уйдет.

– А трости у него нет?..

– Обычная бамбуковая палка. Он прихрамывает.

– Я должен увидеться с ним, Розанна, слышишь? Как увидишь сто на кладбище, немедленно дай мне знать, понятно?

– Понятно. Я знаю, что у тебя на уме. Ты небось думаешь, что это Бромберг, потому что он с тросточкой и прихрамывает. Вспомни, сколько стариков в Лодзи ходит с тросточками.

– Но не каждый приходит на могилу Порембской.

– Может быть, это ее муж Арно? Правда, он получил пожизненное. Но наверняка ему потом срок сократили. Была война, из тюрьмы его выпустили, давно уже должен быть на свободе.

– Возможно, – согласился Генрик. – Как бы там пи было, я должен с ним познакомиться. Если это Бромберг…

– Ему было тогда лет сорок, сейчас ему за шестьдесят…

– Если это Бромберг, – продолжал Генрик свою мысль, – я узнаю, что он сделал с тростью, полученной от Кохера.

Капли дождя застучали по листьям. Розанна взяла Генрика за руку и по узенькой тропинке в кустах сирени провела к пролому в стене. Теперь до дома Генрика было рукой подать.

Остаток пути они пробежали под проливным дождем.

4 июня, вечер

Вечером Генрику позвонил репортер Кобылинский.

– Я был у сестры Рикерта, – сообщил он. – Поговорил с нею, хотя это оказалось делом нелегким. Старушка очень напугана. Убийство пани Бутылло потрясло ее. Потом съездил на место преступления и навестил Гневковского. Вы знаете его, не правда ли?

– Знаю.

– Я встретил у него Скажинского. Он пришел за золоченой солонкой.

– Купил?

– Да. За три пятьсот.

– Значит, Гневковский заработал на этом чистых пятьсот злотых. У Рикерта он купил ее за три тысячи.

– Так вот, Скажинский подсказал мне совершенно новый мотив убийства Бутылло. Однажды он столкнулся с Бутылло в квартире Рикерта. Поболтали о том о сем. Бутылло рассказал Скажинскому и Рикерту, что во время войны он попал в Италию с армией Андерса. На Корсике у него был роман с одной красавицей. Кончилось тем, что Бутылло должен был скрываться от возмущенных родственников, жаждущих отомстить за поруганную честь девушки. Вы ведь знаете, сколько иностранцев приезжает сейчас в Польшу. Может быть, это была вендетта?

– Для «Эха» такая версия совсем недурна, но нашей газете она не подходит.

Кобылинский не обиделся. Генрик услышал его смех.

– К сожалению, ничего другого разнюхать не удалось. Пожалуй, я шел неверным путем. Не стоило идти по вашим следам: я полагаю, имеет смысл сопоставить и систематизировать известные нам факты и только тогда снова начать изучение материала.

– Хорошая мысль, – согласился Генрик.

– Мы знаем, что в последние месяцы жизни Рикерта он имел дело с торговцем ценными вещами, скрывающим свое имя. Мы имеем право предположить, что этот Икс играл какую-то роль и в жизни Бутылло, раз тот не хотел назвать имя предыдущего владельца трости. Возникает вопрос: почему Икс старается остаться в тени, скрыть свое имя. За этим кроется история весьма сомнительного свойства. Ясно, что огласка может только навредить Иксу. Рикерт покупал вещи у множества людей, нередко вещи были весьма ценными. Но в его записной книжке существовал один-единственный Икс. Гневковский рассказал мне об ухудшении отношения магазинов антиквариата к Бутылло. Если предположить, что Бутылло тоже имел связь с Иксом, то напрашивается вывод: неприятности Бутылло связаны с этим неизвестным.

– Но существует какой-то Игрек, – напомнил Генрик.

– Так-то оно так, – согласился Кобылинский. – Но самой важной мне кажется проблема золоченой солонки и серебряного ножа. Когда я рассматривал солонку у Гневковского, мне вспомнилась одна статья из вашей газеты.

– Статья в нашей газете? – удивился Генрик.

– Я прочитал рукопись этой статьи и обнаружил одну забавную подробность.

– Какую?

– Пока что я не хочу о ней говорить. Меня тоже увлекла роль детектива-любителя.

– Как хотите, – холодно произнес Генрик. – Вот вам мой совет: сконцентрируйте ваше внимание на особе таинственного Икса. Выпишите из записной книжки Рикерта фамилии всех людей, купивших вещи, полученные от Икса, и поговорите с ними на эту тему. Надо любой ценой добраться до Икса.

– Согласен. Именно этим я и хочу заняться, – сказал Кобылинский и положил трубку.

10 июня

Главный редактор поручил Генрику поехать в Краков, где проходил театральный фестиваль. Поэт Марек, отвечавший за отдел культуры, заболел, и его заменил Генрик.

Он пробыл в Кракове четыре дня. Четыре беззаботных и веселых дня. Тросточки он с собой не брал, и ничто не напоминало ему о трагических происшествиях в Лодзи.

Вернувшись домой, Генрик засел за статью о фестивале. В редакции был ремонт, и Генрик работал в своей квартире. Днем к нему неожиданно пришла Юлия.

– Тебя нет ни в редакции, ни в клубе, ни в кафе. Неужели я тебе стала безразлична после того, как три года подряд ты признавался мне в любви? Я пришла выяснить, в чем же дело.

– Ты мне нравилась и нравишься до сих пор. Все дело в этих размолвках: ты никогда не давала мне возможности объясниться с тобой. Одна размолвка повлекла за собой остальные: мне кажется, былого уже не вернешь. Помнишь тот вечер, когда мы встретились с тобой в кафе и ты собиралась прийти ко мне? Ты не поверила, что я действительно был у Рикерта и разговаривал с ним.

– Снова за свое, – вздохнула Юлия.

– Дай же сказать. Так вот, Юлия, я разговаривал с человеком, выдававшим себя за Рикерта и хозяйничавшим в его квартире. Загадочно, не правда ли? Эта загадка и навела меня па след двойного убийства.

– А та женщина?

– Она убита. Ты же читала сообщение в газете. Я тот самый журналист, которого пани Бутылло пригласила к себе, чтобы помочь выяснить обстоятельства, при которых погиб ее муж. Когда я на минуту вышел из дома, ее убили ударом ножа и труп спрятали в шкафу.

– Какой ужас! – воскликнула Юлия, закрыв лицо руками.

– Что же касается той девчонки… – начал Генрик.

– Не хочу даже слышать о ней! Она не в счет. Не поверю, что тебя может заинтересовать такая особа. Я уверена, что это было мимолетное увлечение. С мужчинами такое иногда случается… Было и быльем поросло, – жестко и несколько вызывающе произнесла Юлия.

Генрик смешался.

– Наверное, так оно и есть, Юлия. Хотя ничего плохого о Розанне я сказать не могу. Она помогла мне во всех моих поисках.

– Можешь выразить ей признательность. Отныне я буду тебе помогать.

– Ты, Юлия? – удивился Генрик.

– Да, я. Чтобы не быть голословной, я приведу тебе первое доказательство моей дружбы. Помнишь, ты рассказывал мне историю о Зазе и Бромберге. Тебя интересовало, жив ли еще Бромберг. Я позвонила знакомому в паспортный стол, и оказалось, что Бромберг до сих пор живет в Лодзи на Францисканской улице.

– Юлия, ты просто чудо! – воскликнул Генрик, целуя ей руки.

В этот момент раздался звонок, и в дверях появилась Розанна. Она небрежно кивнула Юлии и демонстративно чмокнула Генрика в щеку, несмотря на слабый его протест.

– Ну, как тебе спалось? – весело спросила она. И с невинным видом добавила – Жаль, что вчера я не могла остаться у тебя. Но у меня была спешная работа.

Юлия невероятным усилием сдержала себя и сделала вид, будто не поняла, о чем говорит Розанна.

Генрик готов был сквозь землю провалиться. Он беспомощно шарил в карманах: ему мучительно хотелось курить, а портсигар как назло был пуст. Генрик пришел в отчаяние. Ему казалось, имей он в руках сигарету, он не чувствовал бы себя таким беспомощным. Ничего не найдя, Генрик отошел к окну и попытался овладеть собой.

– Может быть, вы познакомитесь? – предложил Генрик.

Он ждал, что Юлия оскорбится и уйдет. К его недоумению, Юлия произнесла:

– Я часто вижу вас в кафе на улице Монюшко в обществе молодых девушек и пожилых мужчин.

– Можно ли тебя назвать пожилым мужчиной, Генрик? – спросила Розанна.

Генрик в полном отчаянии глядел в окно, точно вид Старого кладбища мог принести ему утешение. Судьба смилостивилась над ним.

– Идите сюда! Взгляните-ка на кладбище. Вон там, на аллее, пожилой мужчина с тростью. Уж не Бромберг ли это?

Однако ему не удалось отделаться от Юлии и Розанны и отправиться на кладбище одному, они решили сопровождать его. У кладбищенских ворот Генрик сказал:

– Будем ждать его здесь! Когда он выйдет, двинемся за ним.

– Это убийца? – шепотом спросила Юлия.

– Очень может быть.

– Почему ты не позвонишь в милицию?

– Успеется. Сначала я должен быть уверен, что он действительно убийца.

– А если он и нас?.. Розанна пожала плечами:

– Генрик нас защитит. Вы не представляете, какой он смелый. Она явно издевалась над ним. Но Генрик не успел ответить, потому что в это время на главной аллее появился пожилой мужчина с тростью.

Они встали так, чтобы стена скрывала их. Генрик спрятал свою тросточку за спину. Он попросил Юлию и Розанну сделать вид, будто они беззаботно щебечут, что далось им с трудом. Мужчина прошел мимо, даже не взглянув на них. Генрик был уверен, что это Бромберг. То же выразительное лицо с орлиным носом, что он видел на фотографии в иллюстрированном приложении. Они пошли следом за Бромбергом в сторону трамвайной остановки. Бромберг сел в первый вагон. Трамвай был с двумя прицепами. Генрик решил воспользоваться этим и избавиться на время от своих спутниц. Он велел Розанне сесть в тот же вагон, что и Бромберг, сам сел во второй, а Юлия – в третий. Бромберг сошел на Францисканской улице и нырнул в подъезд трехэтажного дома. Генрик бросился за ним, за Генриком – Юлия и Розанна. Он оставил девушек у двери, а сам взбежал наверх по деревянной лестнице.

Бромберг манипулировал ключами у покосившихся дверей, казалось, что они ведут прямо на чердак. Генрик решил сразу взять быка за рога.

– Если я не ошибаюсь, пап Бромберг? Старик кивнул.

– У меня к вам несколько слов.

– Я к вашим услугам, – Бромберг открыл двери.

Они очутились в убогой мансарде с грязным окном под потолком. У стены со следами сырости стояла незаправленная кровать. Напротив – газовая плита.

– Слушаю вас, – проговорил Бромберг, сняв пальто и бросив на стол черный котелок.

– Узнаете? – Генрик вынул из-за спины трость. Ему показалось, будто Бромберг побледнел. Однако голос его прозвучал совершенно спокойно.

– Нет, не узнаю. А в чем дело? Генрик сел на колченогий табурет.

– Я пришел, чтобы расспросить вас об одной истории из далекого прошлого.

Бромберг язвительно улыбнулся.

– Извините, но я действительно не понимаю, о чем идет речь.

– Вы Эрнст Бромберг. Тот самый Бромберг, который в тысяча девятьсот двадцать девятом году выступал свидетелем по делу об убийстве знаменитой Зазы.

– И что же из этого следует?

– Вы были последним, кто видел Зазу живой.

– Ну-ну!

– Она была вашей любовницей.

– Все это так, но…

– За убийство Зазы ее муж был осужден на пожизненное заключение. Но настоящим убийцей были вы, пан Бромберг!

– Вы с ума сошли! И вообще кто вы такой? Что вам от меня нужно?

– Дело вот в чем, пан Бромберг. Чисто случайно мне удалось решить загадку, перед которой в двадцать девятом году остановились самые способные следователи. Вы были зятем адвоката Кохера…

– Ничего подобного.

– Не отпирайтесь, это бессмысленно. Со дня убийства прошло много лет. Вы уже старик, и ничто вам не грозит, даже если вы признаетесь в убийстве. Дело прекращено за давностью.

– Все, что вы пытаетесь мне втолковать, весьма забавно…

– Я журналист. Однажды я купил старинную трость. Вот эту. Да вы ее помните. Я решил узнать ее историю, и она привела меня к вам. Мне хочется написать цикл сенсационных статей, и вы были бы героем одной из них – истории об убийстве наездницы Зазы.

Старик задумался. Очевидно, слова Генрика все-таки возымели свое действие.

– Вам нечего бояться. Ваше признание не повлечет за собой никаких последствий. Я не занимаюсь шантажом.

– Шантаж мне не страшен. Когда-то я был очень богат, а теперь, как сами видите, живу в нужде. В страшной нужде.

– Послушайте меня, пан Бромберг. Вы убили Зазу. Я это знаю точно. Вы пришли к ней с тросточкой, внутри которой спрятан стилет. – Генрик вырвал штык из ножен. – Трость вы получили в наследство от своего тестя, адвоката Кохера. Вы были женаты на его дочери, Изе Кохер, умершей через два года после свадьбы. В один прекрасный день вы решили убить Зазу. Почему, я не знаю, это уж вы сами мне объясните. Вы всегда ходили с тростью, с темной тростью, набалдашник которой был сделан в виде фигуры женщины.

– Да. Я всегда ходил с такой тростью. Это была очень элегантная тросточка.

– В ту роковую ночь вы явились к Зазе с другой тростью, скрывающей штык. Вы убили Зазу, спокойно вышли из фургона, а палисандровую трость спрятали в укромном месте.

– Ну и что с того?

– Я хочу написать статью. Сенсационную статью «Разгадка через десятилетия». Если вы расскажете мне все подробности преступления, я поделюсь с вами гонораром.

– Сколько вы дадите? – Пятьсот злотых.

– Мало.

– Восемьсот.

– Мало.

– Тысячу злотых, и вы разрешите нашей газете вас сфотографировать.

Старик задумался.

– Ладно, – сказал он, – но пятьсот злотых вы даете сразу.

– Идет… – согласился Генрик и достал бумажник. – Но с условием, что фотографий будет несколько.

– Хоть миллион, – старик спрятал деньги в карман. – Вы не возражаете, если я сначала приготовлю себе поесть, а уж потом расскажу?.. В мои годы приходится заботиться о своем здоровье. Последнее время я себя неважно чувствую и плохо сплю. А снотворное действует на сердце…

Он зажег газ и поставил сковородку на огонь. Нарезая ветчину, Бромберг произнес:

– Я уверен, попадись эта трость полиции двадцать лет назад, не миновать мне виселицы. – Внезапно он поднял голову: – А откуда у вас эта трость? Каким образом она привела вас ко мне?

– Один субъект в 1903 году подарил ее адвокату Кохеру, ставшему впоследствии вашим тестем. А поскольку вы прихрамываете…

– Это у меня еще с малолетства, я перенес детский паралич. – …я догадался, что Кохер подарил ее вам.

– Собственно, не совсем так. Моя жена была единственной наследницей адвоката, все его вещи перешли ко мне. На трость я обратил внимание сразу, как только увидел ее. Довольно быстро догадался о существовании штыка. Тросточка долго лежала на чердаке, я ею не пользовался: она чересчур элегантна, такую вещь можно носить для фасона, не больше. Я вспомнил о ее существовании только после знакомства с Зазой.

– Зачем вы убили Порембскую?

– Вы спрашиваете, зачем я ее убил? Одну минуточку, ветчина уже поджарилась, сейчас сделаю яичницу. Надеюсь, яйцо не тухлое. В магазине всегда всучат черт знает что. Вот о таких безобразиях газеты почему-то не пишут.

– Зачем вы убили ее?

Генрик чувствовал, как в нем закипает злость.

– Что вы так жалеете эту Зазу? Бессердечная, дрянная баба. Я познакомился с ней в 1927 году, во время ее первых гастролей в Лодзи. Она мне понравилась, я написал ей записку, мы встретились. Я был тогда богат, очень богат. Она пришла ко мне домой. Только один-единственный раз: больше не захотела видеть меня. А я совсем потерял голову. Как я унижался перед ней, умолял, уговаривал! Обещал жениться на ней. Она смеялась надо мной. Я думал, что с ума сойду от горя.

Яичница была готова. Бромберг снял сковородку с огня и стал терпеливо ждать, пока еда немного остынет.

– Я страдал невыносимо. Однако стоило ей уехать из Лодзи, как боль постепенно улеглась. Через два года Заза вновь появилась здесь, сама позвонила и навестила меня в моей квартире. Я был счастлив. Но, увы, уже на следующий день ад начался снова. Это была злая, очень злая женщина.

Он достал ложку, вытер ее грязным полотенцем и принялся за еду.

– Я был готов на все, даже на убийство. Сначала хотел убить себя, потом и себя и ее. Наконец мне пришла в голову мысль: ведь это она одна во всем виновата. Она пусть и гибнет! Вспомнил о трости. Вначале я хотел убить Зазу, а сам пойти в полицию и признаться во всем. Но все обернулось иначе. В ящике Арно, ее мужа, нашли четырехгранный стилет. Стилет принадлежал ему, хотя он и отрицал это. Арно не хотел идти на виселицу из-за нелепой случайности. Другая случайность спасла его от петли. Дело в том, что никто в цирке никогда не видел у него этого стилета: Арно на сцене им не пользовался. Полиция сделала отсюда вывод, что нож был кем-то подброшен.

Старательно вытерев хлебом сковородку, Бромберг продолжал:

– Вечером я дождался момента, когда Арно отправился на прогулку, и вошел в фургон. Заза набросилась на меня с оскорблениями, издевалась, унижала, поливала грязью. Я выхватил штык и убил ее.

– А невинного человека приговорили к пожизненному заключению, – заметил Генрик.

– О, вы не знаете, как обстояло дело! Подозрения в одинаковой степени падали на нас обоих. Но у него не было алиби, вот он и очутился на скамье подсудимых. Не мог же я предвидеть, что у него не будет алиби, да и стилет в ящике тоже был для меня неожиданностью. В конце концов адвоката для него нанял я, а не кто-нибудь. Вдобавок полиция вскоре разыскала ту девицу, с которой Арно провел роковой вечер. Дело пересмотрели, и он вышел на свободу. Трость я спрятал. Во время оккупации она пропала, уж и не помню, где и когда.

– И обо всем этом вы можете говорить так спокойно, жуя яичницу с ветчиной?

Старик усмехнулся:

– А что вы прикажете делать? Стонать? Заливаться слезами? Должен сознаться, упреки совести меня не мучили никогда. И на могилу к ней я хожу совсем не поэтому. Мне просто некуда больше пойти. Магазин у меня отняли. Все знакомые немцы или уехали, или поумирали. Получаю пенсию. Живу бедно, но все-таки живу. Лучше так, чем никак, – хохотнул он.

– А что с Арно?

– Не знаю. Поступил в венгерскую цирковую труппу и уехал из Польши. С тех пор о нем ни слуху ни духу.

Генрик встал с колченого табурета.

– Вот теперь мне все ясно.

– Вы не могли бы оставить трость мне? – спросил Бромберг. Генрик заколебался.

– Вы знаете, она мне сейчас очень нужна. Ведь я хочу разузнать, в чьих руках она побывала после войны.

– Заходите ко мне в гости, – сказал старик. – Я так одинок. Беседа с вами была для меня удовольствием. Может, я вспомню еще кое-какие подробности. Ведь вы еще зайдете, правда?

– О да. Зайду, – пообещал Генрик и с облегчением вздохнул, выйдя на лестницу.

Во дворе сто ждала Розанна.

– Юлия ушла. В конце концов мне удалось ее оскорбить, – торжественно объявила она.

12 июня, утро

Через два дня к Генрику явился поручик Пакула. Он уселся на тахте, положил на колени широкополую шляпу.

– Кобылинский настрочил весь этот бред по вашему наущению? – В голосе его слышалась враждебность.

– Я уже неделю не читал «Эха». Поэтому не могу ничего вам сказать.

– Боже, что он насочинял об убийстве Бутылло! Тут тебе и мафия, и вендетта, и Икс, и Игрек. Бред! Да, черт возьми, – обозлился он, – милиция существует для того, чтобы искать преступников, а журналисты – чтобы это описывать. Зачем браться не за свое дело?

Генрик почувствовал себя обязанным вступиться за Кобылинского, хоть и не читал его статьи.

– Парнишка хотел выяснить мотивы преступления. Вам ведь тоже неизвестна причина гибели Бутылло.

– Все в свое время. Мы не сидим сложа руки. Ясно одно: Кобылинский слово в слово повторил вашу версию. Снова история о трости, о лже-Рикерте и так далее. Уж не думаете ли вы, что милиции это все неизвестно? Мы и с Гневковским беседовали, и записи Рикерта штудировали. Вы знаете, как называется поступок Кобылинского? Разглашение подробностей ведущегося следствия. За это под суд отдают.

– Кобылинский опубликовал результаты своих поисков, а не вашего следствия. В конце концов, почему вы мне предъявляете претензии? Я не сотрудничаю в «Эхе» и моя фамилия не Кобылинский.

– Я уже два раза заходил к нему и не застал, – буркнул Пакула. – Как в воду канул. Однако вы ошибаетесь. Мы знаем больше, чем Кобылинский. Для вас важнейшим звеном в обоих убийствах является трость. Так или не так?

– Так, – не особенно уверенно подтвердил Генрик. – Ведь звонил мне кто-то, выдавая себя за реквизитора. Предлагал мне за трость три тысячи злотых. Другими словами, кому-то трость очень нужна.

– Не спорю. Может, кто-то и звонил, может, ваша трость и в самом деле играет какую-то роль. Но если бы она очень понадобилась убийце, то погибли бы не только супруги Бутылло, но и вы.

– Согласен. Временами я сам сомневаюсь, играет ли она какую-либо роль. Но ведь до сего времени никто не предложил мало-мальски правдоподобной версии.

– Послушайте, – серьезно сказал Пакула, – история с вендеттой хороша для «Эха». Но мы-то с вами знаем, что такая версия – собачья чушь. Уверяю вас, все возможное нами делается. Проверили все имеющиеся данные о прошлом четы Бутылло, об их родных и знакомых. Это не было обычным убийством с целью ограбления. У любовника пани Бутылло безупречное алиби, так что он ни при чем. Кому-то понадобилось устранить Бутылло и его жену. Но прежде чем сказать «кто», милиция должна узнать «зачем».

– А вы знаете, «зачем»?

– Кажется, знаем.

– Мне вы, конечно, этого не скажете?

– Такие вещи раньше времени не разглашают. Когда следствие закончится, я, конечно, отвечу на все ваши вопросы.

Генрик замолчал: он хотел дать понять, что не имеет желания продолжать разговор. Если Пакула хорошо воспитан, он должен встать, попрощаться и уйти. Но он продолжал сидеть на тахте. Наконец Генрик не выдержал и вежливо спросил:

– Вы, кажется, хотели что-то сказать?

– Ах да, верно, – спохватился тот. – Я хотел узнать, не знаете ли вы, что с Кобылинским?

– Понятия не имею. Я четыре дня был в Кракове. Накануне моего отъезда он звонил мне по телефону.

– В редакции не знают, где он пропадает. Исчез, испарился и дома не ночует. Уезжать он не собирался.

Генрик пожал плечами: откуда ему знать, где пропадает Кобылинский?

– Пан поручик, может быть, вы все-таки скажете мне, кого вы подозреваете в убийстве. Я спрашиваю но из-за обычного любопытства журналиста. Считаю, что мой совет мог бы вам пригодиться.

Следователь тяжело вздохнул.

– Бутылло был человеком довольно состоятельным. Кроме дома с садом и прекрасной квартиры у него было припрятано немало драгоценностей и валюты. Ведь это все кому-то сейчас достанется. Кто-то получит все его вещи…

– Жена, которая лежит в госпитале.

– И его сын, двадцатилетний оболтус. Пьяница, бабник, дважды сидевший в тюрьме за ограбление магазинов.

– Вы его арестовали?

– Нет. Дело в том, что этот многообещающий юноша уже довольно давно находится в тюрьме. Его посадили еще до убийства Бутылло. Он тоже отпадает. Как он мог их убить, находясь в строгой изоляции? Вы понимаете меня? Так что мы пока занимаемся "его знакомыми. Как знать, не поручил ли наш юный герой это дельце своим дружкам, а сам на три месяца отправился в тюрьму?

Генрик покачал головой.

– Боже мой! Каким банальным может оказаться решение этой загадки! Я только сейчас начал понимать, что за чепуху я городил. Все равно что правой рукой доставать левое ухо. Пан поручик, мне стыдно за самого себя. Должен признаться, детектив из меня никудышный.

Генрик ожидал увидеть на лице Пакулы торжествующую улыбку. Но тот словно не слышал самобичевания Генрика. Помолчав немного, он заметил:

– А если вы правы?

– Я???

– А если ключом ко всей истории является ваша трость?

Пакула усмехнулся:

– Не принимайте мои слова всерьез. Я тоже иногда достаю правой рукой левое ухо.

Зазвонил телефон.

– Просят вас, пан поручик, – сказал Генрик, отдавая трубку.

– Слушаю, – сказал Пакула и надолго умолк, точно слушая чье-то донесение. Наконец произнес: – Пришлите милицейскую машину. – Он нервно прошелся по комнате.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Нашли машину убийцы.

Он вынул из кармана какой-то бланк, взглянул и сказал:

– Наши люди обошли все авторемонтные мастерские в Лодзи и в окрестностях, спрашивая, не давал ли кто-нибудь в окраску темно-зеленую «сирену».

– И что?

– Красили в желтый цвет после какой-то аварии. Подновляли лак на «сирене» ярко-красного цвета. И, наконец, перекрашивали желтую «сирену» в темно-зеленый цвет. Но все это теперь не имеет значения. Машина в наших руках.

– А ее хозяин?

Пакула не ответил. Он задумчиво смотрел в окно. После недолгого молчания задал Генрику вопрос:

– Хотел бы я знать, о чем вы в последний раз разговаривали с Кобылинским. Расскажите мне о вашей беседе как можно подробнее.

– Кобылинский позвонил мне четвертого июня вечером. Сказал, что был у сестры Рикерта и у Гневковского. Ничего нового, кроме вздорной истории о вендетте, он не узнал и решил сконцентрировать свое внимание на личности Икса. Я поддержал его решение. Он хотел снова пойти к сестре Рикерта, выписать имена и адреса людей, которые приобрели предметы, купленные Рикертом у Икса. Кобылинский решил обойти всех этих людей и посмотреть, что за вещи они покупали. Он предполагал, что ему удастся выяснить личность Икса.

Пакула вдруг задал Генрику довольно бессмысленный вопрос:

– Вы знакомы с Кобылинским?

– Ну, постольку-поскольку…

– Вы часто встречались?

– Частенько. В клубе журналистов. Но разговаривали мы довольно редко.

Пакула повернулся к Генрику.

– За мной приехали. Вы не хотели бы совершить небольшую прогулку на нашей машине?

– Если это нужно…

– Думаю, что да. – Пакула взял с тахты свою большую шляпу. Генрик накинул плащ. В дверях Пакула взглянул на него и остановился:

– Почему вы не берете свою трость? Генрик слабо улыбнулся.

– Майор Бучек не советовал мне носить ее.

– С сегодняшнего дня я настоятельно прошу вас никуда без нее не ходить. В общем, – он махнул рукой, – потом я вам все объясню.

Они уселись в машину. Машина резко взяла с места и с воем сирены помчалась по городу. Вскоре они выехали на Варшавское шоссе.

– История принимает все более мрачный оборот. Я прошу вас быть очень осторожным.

– В чем дело? Говорите яснее.

– Буду откровенен. Боюсь, как бы следующей жертвой убийцы не стали вы. О нем известно только то, что он чрезвычайно опасный субъект. Старайтесь ни с кем не оставаться один на один.

– Что случилось?

Машину занесло на повороте. По обеим сторонам дороги расстилались поля. Еще один поворот, и машина остановилась на крутом обрыве. Тут уже стояло несколько милицейских машин и грузовик с большой лебедкой.

Они выскочили из машины. Громко стучал мотор лебедки, медленно вытягивая из мутной реки темно-зеленый автомобиль. Несколько милиционеров безуспешно пытались сдержать толпу жителей соседних деревень, собравшихся поглазеть на необычное зрелище.

Майор Бучек о чем-то расспрашивал милиционера с обветренным лицом. Рядом с милиционером стоял деревенский мальчуган, гордо поглядывая на своих сверстников. Милиционер докладывал Бучеку:

– Сами видите, товарищ майор, трава на берегу особенно хороша. Этот малец, – он положил руку на плечо паренька, – пригнал сюда сегодня корову. Видит: на берегу следы шин. Откос высокий, метров пять будет. Похоже, кто-то свалился в реку. Парнишка ко мне, я сюда. Вижу, так и есть. Чья-то машина в воду ухнула. Разделся я, нырнул и наткнулся на машину. Нырнул еще раз, обнаружил в машине человека. Случилось это не иначе как в ночь с шестого на седьмое. Тогда дождь шел, оттого-то следы на глине такие глубокие. С тех пор дождя не было, а случись это до шестого, так дождь бы все следы размыл.

Пакула тронул Генрика за рукав.

– Пойдемте взглянем, – предложил он.

Машина уже стояла на берегу. Когда открыли дверцу, из машины вывалился раздувшийся труп. Генрику достаточно было одного взгляда.

– Это Кобылинский, – проговорил он сдавленным голосом.

Медицинский эксперт произвел предварительный осмотр трупа. Кобылинский был убит точно так же, как Бутылло и его жена, – ударом ножа в спину. Все три убийства были, без сомнения, совершены одним и тем же человеком.

Автомобиль убийцы втащили на грузовик и увезли в милицию.

Майор Бучек и Пакула беседовали в сторонке. Бучек разложил карту и что-то чертил на ней. Пакула взглянул в сторону Генрика, Бучек кивнул. Поручик подошел к журналисту и сказал:

– Вы поедете со мной. Пока что я предпочитаю не терять вас из виду.

Уже сидя в машине, он попросил Генрика:

– Припомните поточнее, что именно вам говорил Кобылинский. Он погиб, потому что напал на след убийцы. Мы должны идти той же дорогой.

– Он собирался навестить сестру Рикерта и взять у нее адреса людей, которым Рикерт продал предметы, купленные у Икса…

Пакула помахал своим блокнотом.

– Они у меня все здесь. Поехали, – бросил он водителю. – Сначала к гражданину… – он заглянул в блокнот, – Сконечному.

Рядом с водителем сел офицер милиции. Генрих понял, почему они начинают именно со Сконечного. Он жил в трех километрах от того места, где была найдена машина с трупом Кобылинского.

На стене двухэтажного дома висела табличка: «Зубной врач Юзеф Сконечный». Оставив Генрика в машине, Пакула и офицер скрылись в подъезде. Прошел час, пока Пакула показался вновь и махнул Генрику рукой.

– Взгляните на золотое блюдо Икса, которое Сконечный купил у Рикерта, – предупредил Пакула. – Блюдо как блюдо, только и славы, что золотое. Может быть, вам придет в голову какая-нибудь гениальная мысль!

По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж, вошли в небольшую, скромно обставленную комнату. Сквозь приоткрытую дверь увидели зубоврачебный кабинет.

В комнате сидел лысеющий мужчина в белом халате. Рядом с ним офицер милиции делал какие-то заметки в блокноте. Сконечный, как видно, был смертельно испуган.

– Вот взгляните-ка, – указал Пакула на золотое блюдо. Сконечный принял журналиста за важную персону и торопливо заговорил:

– Я не коллекционирую такие вещи. Но в прошлом году удалось скопить немного денег, и мне посоветовали купить какую-нибудь редкостную ценную вещь.

– Вы собираетесь выехать за границу? – спросил офицер.

– Да, по туристской путевке в Италию.

– Значит, вы купили золотое блюдо, – вмешался Пакула. – Кто вам посоветовал? Кто направил вас к Рикерту?

– Кто-то из знакомых. Если я не ошибаюсь, адвокат Станецкий.

– Он посоветовал вам обратиться к магистру Рикерту…

– В январе я навестил пана Рикерта и купил это золотое блюдо. Больше я магистра не видел.

– Когда вы продали вашу машину?

– Я вам уже говорил. Свой «микрус» я продал две недели назад, потому что подходит моя очередь на «вартбург». Не ехать же в Италию на «микрусе»?!

– Вы ничего не знаете о происхождении вашего блюда?

– Пан Рикерт рассказал мне, что оно принадлежало старинному графскому роду. Там есть герб с буквой «Р». Блюдо принадлежало графу Роникеру или кому-то еще, не помню точно… Мне важно было поместить деньги.

– Что вы делали в ночь с шестого на седьмое июня?

– Я же вам говорил, у меня были гости. Наш ксендз, доктор Вишневский с женой и дочерью, заместитель председателя горисполкома, директор школы с женой. Гости сидели до полуночи, а потом разошлись. Мы с женой легли спать. Ходить нам особенно некуда, единственное развлечение – съездить на машине в Лодзь. Но с тех пор, как я продал машину, я сижу дома.

Генрик осмотрел блюдо. Золото было высокой пробы. На дне тарелки виднелась богато орнаментированная буква «Р».

Пакула и офицер попрощались со Сконечным, извинившись за причиненное беспокойство и расспросы.

Генрик заметил, что они так и не сказали Сконечному, чем вызвано их вторжение. Сконечный подумал, будто милиция разыскивает нелегальных торговцев золотом.

В городе они сделали остановку. Офицер вышел.

– Отправился выяснить, правду ли сказал Сконечный, – объяснил Пакула.

– Интересно, Кобылинский к нему заходил?

– Да. Пятого июня в двенадцать дня. Заморочил Сконечному голову, наплел что-то об исторической ценности блюда. Сконечный блюдо показал. Кобылинский тоже попытался разузнать о происхождении блюда, но добился не больше нашего. В половине первого он ушел. Конечно, все это нужно проверить. Может быть, кто-нибудь видел, как Кобылинский садился в автобус или шел на вокзал. Каждая подробность имеет значение.

Они – выехали на шоссе, ведущее в Лодзь. Пакула обратился к водителю:

– Подвезите нас к дому Бутылло. Дорогу знаете? Генрик закурил сигарету.

– Что вы думаете об этом блюде?

– Я вспомнил, что мне рассказал Гневковский. Именно из-за этого блюда Бутылло имел неприятности с магазином.

– Я расспрашивал в магазине. Дело было так. Бутылло сдал блюдо на комиссию. Там его выставили в витрине. В один прекрасный день к ним пришел некий врач и заявил, что блюдо принадлежит ему. Врач практиковал в гетто и в сорок третьем году получил это блюдо за одно чрезвычайно ценное по тем временам лекарство. Его подарил врачу один голландец, родственник всемирно известных Ротшильдов. Отсюда это «Р». В сорок четвертом году врач попал в Освенцим, откуда его освободили русские. И вот через пять лет после войны он видит свое блюдо в витрине комиссионки. Ему устроили встречу с Бутылло, но тот уверял, будто купил блюдо у какого-то спекулянта в сорок шестом году.

– Кстати, то же самое он говорил мне о происхождении трости, – вставил Генрик.

– Врач, однако, не смог доказать, что блюдо принадлежало ему. В войну ему приходилось скрывать блюдо, ибо немцы строго наказывали всех не сдавших золото. Во всяком случае, магазин вернул блюдо Бутылло. Тем более что он и прежде сдавал на комиссию вещи подозрительного происхождения.

– Если верить заметкам Рикерта, блюдо принадлежало Иксу. Неужели Бутылло и был Иксом?

– В записках Рикерта фамилия Бутылло упоминалась более двадцати раз. А Икс – только трижды. Игрек – один раз. Так что это разные лица. Скорее Бутылло играл роль посредника Икса и отдал по его приказу блюдо на комиссию, а когда дело приняло неприятный оборот, попросту вернул блюдо владельцу, а Икс, в свою очередь, обратился к Рикерту.

– Вы уже разговаривали с врачом?

– Он умер несколько месяцев назад.

– Что? – Генрик перепугался. Пакула мотнул головой.

– Умер своей смертью. Он был стар и очень болен. Не умри он, Бутылло не вышел бы сухим из воды.

– Как его звали?

– Якуб Крыжановский.

– А, знаю! Известный терапевт. Лодзинское издательство собирается печатать его воспоминания о войне. Мы тоже давали отрывки.

– Думаю, их стоит прочитать от начала до конца, – не особенно уверенно сказал Пакула.

– Черт возьми! – воскликнул Генрик. – Кто же этот Икс?

– Если б знать!

– А вы не думаете, что Икс – это какой-нибудь гад, наживший во время войны состояние, пользуясь горем и нуждой людей?

– Не исключено. Знаете ли, война все очень усложнила. Ведь могло быть и так: когда Крыжановского забрали в Освенцим, в его квартире поселился кто-то другой и нашел тайник. Или же тайник обнаружили немцы. А потом продали блюдо или обменяли его. Версий много…

Генрика охватили сомнения.

– По сути дела, у нас нет оснований отождествлять Икса с убийцей.

– А я и не отождествляю. Я даже склоняюсь к тому, что убийца не Икс. Кобылинский был убит после визита к одному из клиентов Рикерта. Все они могут и не подозревать о существовании Икса, потому что имели дело не с Иксом, а с Рикертом, как, например, Сконечный. Подозрение падает на троих. На Сконечного, на Гневковского, который купил золоченую солонку, и на адвоката Станецкого, купившего у Рикерта старинные часы, также принадлежавшие ранее Иксу.

– Ну что же. Такая версия суживает направление поисков. Гневковский был соседом Бутылло. Рядом живет Станецкий, а в трех километрах от места, где найдено тело Кобылинского, живет Сконечный.

– Вот-вот. Похоже на то, что кто-то из них сыграл в нашем деле роковую роль.

12 июня, вечер

Пакула хотел говорить с Гневковским при свидетеле и взял Генрика с собой. Было около семи. Гневковский сидел дома. Пакула сразу приступил к делу:

– Вы знаете репортера «Эха» Кобылинского? Когда вы его видели в последний раз?

– Когда я его видел? Да, у меня четвертого июня днем был репортер из «Эха». Имени его я не знаю.

Пакула описал внешность репортера.

– Тогда это действительно был Кобылинский. После четвертого числа я его не встречал.

– О чем он с вами говорил?

– Он расспрашивал о моих отношениях с Бутылло. Потом ко мне пришел пан Скажинский. Хотел купить золоченую солонку очень изящной работы. Мы втроем поговорили о смерти Бутылло. Пан Скажинский подал репортеру интересную версию убийства Бутылло…

– Я читал статью Кобылинского в «Эхе», – оборвал его Пакула.

– Вот, пожалуй, и все. Репортер ушел, а пан Скажинский посидел у меня еще немного, посмотрел мой фарфор. Больше я пана Кобылинского не видел.

– Странно, – задумчиво протянул Пакула. – Четвертого числа вечером он позвонил этому пану, – он указал на Генрика, – и сказал, что собирается к вам – взглянуть на золоченую солонку. Обдумайте ваш ответ как следует, поскольку пан Кобылинский убит.

– Еще один! О боже! – вскричал старик. – Что же такое творится!

– Я жду, – сказал Пакула.

– А что мне сказать? Он больше ко мне не приходил. Да и зачем? Ведь я же при нем продал солонку пану Скажинскому. Если он еще раз хотел ее увидеть, он поехал бы не ко мне, а к Скажинскому. В чем я, однако, очень сомневаюсь, ибо он очень тщательно осмотрел солонку, будучи у меня.

По дороге в Лодзь Генрик сказал Пакуле:

– Вот вам и четвертый. Сконечный, Гневковский, Станецкий и… Скажинский. К кому поедем?

– Пока ни к кому. Боюсь, что я погорячился. Ведь мы даже не знаем точно, когда был убит Кобылинский. Может быть, автомобиль действительно сбросили в реку в ночь с шестого на седьмое? Но это совсем не значит, что Кобылинского убили именно тогда. Убийство могло произойти значительно раньше, в ночь с четвертого на пятое или с пятого на шестое. И не обязательно ночью. Могло произойти и утром, и днем, и вечером. Время гибели установит медицинская экспертиза. Возможно, в машине остались следы, которые помогут нам найти преступника. Я поеду к Скажинскому и Станецкому только с результатами медицинской экспертизы и осмотра машины.

– Мне кажется, что Гневковский вне подозрения. Во-первых, он старик. А во-вторых, у него нет машины.

– Вы хотели сказать: у него не было машины? – заметил Пакула. – Ведь у убийцы тоже больше нет машины.

– Ох, вспомнил! Ведь у Скажинского была машина. Когда я познакомился с ним у сестры Рикерта, он собирался продавать свою машину, так его напугала гибель Рикерта.

Пакула подвез Генрика до самого дома. На прощание поручик обещал позвонить, как только станут известны результаты экспертизы.

Дома Генрик набрал номер телефона редактора лодзинского издательства и попросил рукопись воспоминаний доктора Крыжановского. Ему, мол, хочется поместить в еженедельнике еще несколько отрывков.

– Опоздали, – ответил редактор. – «Эхо» вас опередило.

– Что? «Эхо»? Да зачем им такие воспоминания? Они для «Эха» слишком серьезны.

– Не знаю, не знаю. Рукопись забрал Кобылинский.

– Но у вас, наверное, есть еще один экземпляр?

– Есть-то есть, но «Эхо» договорилось с нами раньше вас. Редактор еще долго отказывался, но в конце концов грубая лесть и уговоры Генрика взяли верх.

– Ладно, договорились. Вечером я пришлю к вам сына с рукописью.

Готовя себе ужин, Генрик прислушивался, не звонят ли. Наконец в дверь позвонили. Но вместо мальчика в дверях стояла Розанна. За ужином он сообщил ей о смерти Кобылинского. Розанна отреагировала точно так же, как Пакула:

– Будь осторожен! Тебе и самому ясно, что теперь твоя очередь.

– Не уверен. Зачем ему меня убивать?

– А Кобылинского?

– Он, очевидно, напал на след убийцы. Убийце нет смысла бояться меня: ведь я понимаю в этой истории не больше, чем Пакула или ты, моя дорогая Розанна.

– У тебя нет никакой версии и ты никого не подозреваешь?

– Послушай, Розанна. В любом уголовном деле подозреваемых больше, чем нужно. В нашем случае все наоборот. Я действительно не вижу, кого подозревать. Я не знаю ни киноактера, любовника пани Бутылло, ни сына Бутылло, сидящего в тюрьме. Кого же подозревать? Рассмотрим действующих лиц этой истории. Рикерт вне подозрений, поскольку умер. Пока трудно сказать, был ли то несчастный случай или убийство. Сестра Рикерта. Почтенная старушка. Разумеется, ее внешность может оказаться просто маской. Во всяком случае, убить ударом ножа троих, двое из которых – сильные мужчины, она не в состоянии. Для такого убийства нужна большая физическая сила, ловкость и уверенность руки. Старушка отпадает. Бутылло. Мертв. Пани Бутылло мертва. Гневковский. Старик, физически очень слаб, автомобиля никогда не имел, а у убийцы была темно-зеленая «сирена». Сконечный, зубной врач. Мы знаем о нем следующее: купил у Рикерта золотое блюдо, поэтому-то к нему и приезжал пятого июня репортер Кобылинский. Совершенно неясно, для чего Сконечному понадобилось бы убивать репортера. Репортер погиб скорее всего в ночь с шестого на седьмое. Маловероятно, чтобы Кобылинский еще раз посещал Сконечного. Хотя… Труп обнаружили в трех километрах от дома врача, и это, пожалуй, подозрительно. С другой стороны, у Сконечного был «микрус», а не «сирена».

– Ты никого не забыл?

– Остаются еще двое. Адвокат Станецкий и Скажинский.

К сожалению, о Станецком известно только одно: он был другом Рикерта. Немногим больше мы знаем о Скажинском. Он человек удивительной честности. Отдал сестре Рикерта долг, о котором она ничего не знала. Хотел купить у Гневковского золоченую солонку, но здесь нет никакого криминала. Ах да, у Скажинского была машина, он собирался ее продавать. Однако этого далеко не достаточно для подозрения. Думаю, что мы пока не знаем имени убийцы.

Розанна задумалась. Генрик вновь анализировал события минувших дней. Наконец он произнес:

– У нас нет почти никаких сведений об убийце. Известно только, что Бутылло он заколол немецким штыком, его жену – кухонным ножом и что у него была темно-зеленая «сирена». Нам не хватает самого основного – мотива убийства. Лишь в случае с Кобылинским иначе: убийца видел в репортере своего преследователя.

– Кое-кого ты выпустил из виду, – заметила Розанна.

– Ты об Иксе? А что мы знаем об Иксе? Какой-то мужчина или какая-то женщина продали Рикерту старинные часы, золотое блюдо и золоченую солонку. Мы можем предполагать, что и Бутылло получал от Икса вещи для продажи и имел из-за них неприятности. Если допустить, будто Икс торгует вещами подозрительного происхождения, скорее всего награбленными во время войны, то становится ясно, почему он скрывает свою фамилию. Но в какой связи это с тройным убийством?

– Ты забываешь, что Кобылинский погиб, выясняя личность Икса.

– Извини меня, твои выводы несколько примитивны. Раз Кобылинский погиб, разыскивая Икса, ты делаешь вывод, будто его убил Икс. Если я умру в лесу, собирая грибы, значит ли это, что я умер, отравившись ядовитым грибом? Ведь я мог наступить на мину, умереть от разрыва сердца и так далее…

Звонок у двери прервал нить его рассуждений. Генрик вышел из комнаты и вскоре вернулся с рукописью в руке.

– Я почитаю, – сказал Генрик. – Хочу проверить, что могло заинтересовать Кобылинского в мемуарах Крыжановского.

Через некоторое время зазвонил телефон.

– Говорит Пакула. Вы один дома?

– Нет… – ответил Генрик после недолгого колебания.

– Кто у вас?

Генрик нерешительно кашлянул.

– У меня… ну… это…

– Кто у вас? Кто? – заволновался Пакула.

– Алиби, мое алиби. Пакула успокоился.

– Понимаю, – сказал он.

– Ну, что экспертиза? – спросил Генрик.

– Кобылинский был убит скорее всего шестого июня. Во всяком случае, таково мнение экспертов-медиков. Что касается машины, то, как можно догадаться, визитной карточки в ней не оказалось. Номера на моторе, шасси и кузове тщательно соскоблены. Пока ничего не установлено.

– Вы говорите «пока»?

– Мы отправили машину в Варшаву, в отдел криминалистики. Там смогут восстановить соскобленный номер.

– Ловкач он, однако!

– Это почему?

– Единственный след к нему – машина. А теперь и его нет.

– Вы шутите, – сказал Пакула. – Утопив свою машину, он совершил величайшую глупость. С таким же успехом он мог оставить нам визитную карточку со всеми своими данными.

– Не совсем так. Вы же не знаете хозяина машины?

– Узнаю. А пока хочу вас еще раз попросить: соблюдайте осторожность. В этой истории трупов уже хватает. Да вы и сами понимаете.

– Понимаю, – упавшим голосом ответил Генрик.

– Думаю, дело подходит к концу.

– Вы уже были у Станецкого и Скажинского?

– Нет. Поеду завтра утром. До свидания. Встретимся после ареста убийцы. Пока!

«Много на себя берешь, – подумал Генрик. – Может оказаться, номера соскоблены так основательно, что никакие эксперты не помогут». Он углубился в рукопись. На сто двенадцатой странице он прочел следующее:

«Летом сорок четвертого года меня принудили работать в группе, задачей которой был осмотр домов в гетто, откуда жителей отправили в Освенцим. Руководил группой печальной известности Курт Шуллер, великолепно владевший польским языком. Кем он был до войны, не знаю. Говорили, что в СС он служил уже давно. В Лодзи он был полгода и успел прославиться своими зверствами и издевательством над мирным населением. На моих глазах он застрелил двух детей и старуху. Во время ликвидации гетто Шуллер мародерствовал. Он требовал, чтобы мы обыскивали квартиры самым тщательным образом. Однажды он появился с палисандровой тростью в руке. Говорили, будто он нашел ее в какой-то квартире. Стоило одному из нас остановиться хоть на минуту, как Шуллер вытаскивал из тросточки штык и больно колол им несчастного».

Трость со штыком!.. Несомненно, это та трость, которую Генрик купил в комиссионке!..

Генрик продолжал читать, а когда закончил, подошел к книжному шкафу и достал подшивку с последними номерами своей газеты. Нашел фрагменты из дневника доктора Крыжановского и пробежал их глазами, словно сравнивая с только что прочитанной рукописью.

«Мне приказали сортировать золотые и серебряные вещи, реквизированные у людей, брошенных в лагеря смерти. Война приучила меня ко многому, но по сей день не забуду потрясения, которое я перенес при виде вещей, принадлежавших моему ближайшему другу. Я сразу узнал их. Всякий раз, когда я навещал Морица, он с гордостью демонстрировал мне их. Золотая солонка с Ледой и лебедем была работы Челлини, а серебряный нож с вензелем „ЕМ“ был частью столового прибора Екатерины Медичи. Когда я со слезами на глазах смотрел на вещи дорогого мне человека, ко мне подскочил Шуллер. Обозвал меня ленивым животным, вырвал у меня солонку и нож. На следующий день меня отправили в Освенцим».

Теперь Генрик был уверен, что стоит ему сделать один решительный шаг, и он станет лицом к лицу с убийцей Бутылло и Кобылинского. Да, он может хоть завтра представить возомнившему о себе Пакуле разгадку тройного преступления.

13 июня, утро

Проснувшись, он с изумлением увидел занятую приготовлением завтрака Розанну.

– Я не пошла на работу, – заявила она беззаботно. – Не хотелось.

– Причина уважительная, что и говорить, – ворчал он, намыливая лицо кремом для бритья. – Ты, конечно, думаешь, Розанна, что все будут так снисходительны и великодушны к тебе, как я.

– Ты? Снисходительный? Это с твоей-то подозрительностью? А рыться в дамской сумочке в поисках воображаемого пистолета – великодушие? В убийстве четы Бутылло и Кобылинского ты подозреваешь весь мир, включая меня, Пакулу и себя самого.

– Я уже рассказывал тебе, Розанна, как я вел себя с Бромбергом. Что ни говори, он убийца Зазы, а я дал ему пятьсот злотых.

– Просто дал ему аванс за фотографии. Представляю себе: в начале статьи фотография Генрика с его тростью, на другом снимке – погибший в автомобильной катастрофе Рикерт, на третьем – дом Бутылло, на четвертом – Генрик, опирающийся на трость, стоит над обрывом в размышлении о трагической судьбе репортера Кобылинского. Далее снимок могилы Анели Порембской, фотография Бромберга над могилой своей жертвы. Тут же старинная фотография вольтижерки Зазы. Опять Бромберг, повествующий о преступлении…

– Хватит, хватит! – закричал Генрик, ибо именно так, а не иначе представлял он себе репортаж о трости. Некоторое время он молча брился, потом высунул голову из ванной и злорадно спросил: – Скажи, откуда у меня такое чувство, будто ты никогда не работала в доме моделей?

– Ты считаешь, что я чересчур интеллигентна для такой работы? – радостно воскликнула она.

Генрик укрылся в ванной. Тогда она сама пришла к нему.

– Ты действительно считаешь, что я обладаю чрезвычайно высоким интеллектом? – спросила она, прислонившись к косяку двери.

Генрик уклонился от дискуссии.

– Как тебе не стыдно! Ты еще раз продемонстрировал свою глупую подозрительность. Конечно, я не портниха из дома моделей. Я учусь на последнем курсе юридического факультета. А издеваться над такими олухами, как ты, – мое самое любимое занятие, – отомстила ему Розанна.

13 июня, день

– Во сколько ты кончаешь работу? – спросила Розанна, когда они остановились у Дома печати.

– Не знаю. Покажусь у главного и постараюсь поскорее улизнуть. Надо бы зайти к сестре Рикерта, а потом еще кое-куда. Скорее всего дома буду вечером.

– Я от тебя сегодня не отстану и целый день буду с тобой. Честное слово, я тебе не помешаю.

Рядом с ними остановилась темно-зеленая «сирена». Из машины вышла Юлия, молодой красивый мужчина остался за рулем.

– Не хочешь ли составить нам компанию? Мы собираемся за город, – сказала Юлия, поздоровавшись с Генриком. Розанну она словно не замечала. – Ко мне приехал брат из Познани. Он пробудет в Лодзи несколько дней. Ну как, согласен? Что же ты не отвечаешь? – взорвалась она.

– Генрик сейчас размышляет, уж не вы ли убийца. Ваша зеленая «сирена»… – вмешалась Розанна.

Юлия обиделась и ушла. Генрик принялся выговаривать Розанне:

– Я не понимаю, зачем ты постоянно подначиваешь Юлию. Кроме того, у убийцы была действительно темно-зеленая «сирена». Была, а не есть. До свидания, вечером увидимся.

Он догнал Юлию в коридоре редакции и стал перед ней оправдываться.

– Она действительно несносна, – заметил он.

– Поедешь с нами на прогулку?

– Сегодня не могу. Я как раз заканчиваю историю моей тросточки. – Он ловко подбросил и поймал трость. – Скоро у меня будет масса свободного времени. Тогда и съездим куда-нибудь. Вдвоем, без твоего брата. И на моей машине, – подчеркнул он.

Генрик явился к главному редактору, потом заглянул в свою комнату и выскользнул на улицу. Не прошло и получаса, как он стоял перед дверью квартиры Рикерта. Долго стучал, пока услышал голос старушки.

– Кто там?

– Я, Генрик, журналист.

Она осторожно приоткрыла дверь.

– Что с вами? Вы меня боитесь, дорогая пани?

– Я всех боюсь. Все время кого-то убивают, а убийцу так и не нашли. Может быть, это вы?

Он пожал плечами.

– Вам кто-нибудь угрожал?

– Убили Бутылло, который ко мне приходил. Убили репортера из «Эха», а он тоже был у меня. Даже два раза. Теперь, видно, моя очередь.

– Но ведь и я у вас бывал, а посмотрите: жив и здоров.

– Это-то и подозрительно.

Он понял, что она не впустит его. «Нагнали на нее страху», – подумал Генрик. Однако поведение старушки его не удивило: три убийства одно за другим хоть кого напугают.

– А милиционеров вы впускаете? – поинтересовался он.

– Пакула ко мне заходит почти каждый день. Сегодня тоже был.

– Вы не догадываетесь, кто этот Икс из записной книжки вашего брата?

– И слышать ничего не желаю. Кобылинский спрашивал, и вот что вышло… Ничего вам не скажу.

Ему не оставалось ничего другого, как попрощаться и уйти. На автовокзале он узнал, что автобус до Бжезин, где жил Скажинский, отправляется только через полчаса. Генрик купил билет и зашел в маленькое кафе. Настойчивость, с которой Скажинский искал золоченую солонку, свидетельствовала о его любви к старинным вещам. Возможно, ему приходилось встречаться с человеком, продававшим старинные вещи, который хотел остаться неизвестным.

В автобусе было душно. Генрик задремал и проснулся уже в Бжезинах. Киоскер сразу показал ему дом, где жил Скажинский. Увидев перед собой Генрика, Скажинский очень удивился.

– Я позволил себе потревожить вас, – объяснил Генрик, – чтобы взглянуть на солонку, купленную вами у Гневковского.

Скажинский провел пальцем по своим громадным усам.

– Сегодня утром у меня была милиция. Они тоже интересовались солонкой. Может быть, я зря ее купил у Гневковского?

– А кроме милиции, к вам никто не заезжал?

– Сегодня?

– Нет. Например, шестого июня?

Скажинский покраснел, погладил рукой по своей бритой голове.

– Я знаю, о ком вы говорите. О репортере Кобылинском, которого убили. Я прочел об этом в газете и знал, что рано или поздно милиция явится ко мне. Пришли сегодня рано утром, записали мои показания. Да, 6 июня, днем, у меня был пан Кобылинский. Он, как я уже говорил, просил показать солонку, интересовался, у кого ее купил Рикерт. Я не смог дать ему нужных сведений. Он ушел. Похоже было, что он спешил. Взглянув в окно, я увидел, как он бежал к автобусной остановке. Куда он поехал, я, конечно, не знаю. Люди видели, как пан репортер садился в автобус. Его запомнила женщина из книжного киоска: впервые в истории нашего города нашелся покупатель на журнал «Диалог». Она сама мне об этом сказала. Скажинский предложил Генрику сигарету.

– Боже мой! – вздохнул он. – Неужели милиция отберет у меня солонку? Я дал Гневковскому три с половиной тысячи. Она стоит немного больше, но он-то купил ее у Рикерта за три тысячи, так что он не внакладе.

– Что вы говорили милиции, меня не касается. Это – ваше дело. Прошу быть со мной откровенным. Ваша солонка стоит в десять раз больше, чем вы за нее заплатили. Для знатоков и коллекционеров – еще больше. Ведь вы купили ее не потому, что у вас есть кубок с таким же сюжетом. Да и вообще я не верю в существование такого кубка.

– Вы меня оскорбляете! – Скажинский потянул себя за ус, но на Генрика это не произвело никакого впечатления.

– Я не собираюсь вас оскорблять, я просто хочу услышать ответ на вопрос: откуда вы знаете, что золоченая солонка – творение рук Бенвенуто Челлини? Если вы не ответите мне, я постараюсь, чтобы тот же вопрос задала вам милиция.

– Я прочел в газете отрывок из дневника доктора Крыжановского. Там шла речь о солонке с Ледой и лебедем работы Челлини. Точно такую я видел у Рикерта и решил купить ее. Рикерт просил за нее три тысячи, но она стоит значительно дороже.

– Вы читали воспоминания Крыжановского, следовательно, знаете о происхождении солонки.

– Ну и что! – оскорбленно вскричал Скажинский. – Неужели я должен был отказаться от покупки только потому, что солонка когда-то принадлежала человеку, которого ныне нет в живых?

Генрик не знал, что возразить, но в нем появилось желание нагнать на Скажинского страху.

– Не знаю, известно ли вам, что этот гитлеровский преступник жив и спекулирует награбленными вещами?

– Чепуха! Быть не может!

– Однако это так, – удовлетворенно заметил. Генрик. И добавил, чтобы еще сильнее испугать Скажинского: – Мне не хватает лишь одной мелкой детали, чтобы назвать имя убийцы. Я уже знаю фамилию человека, продающего вещи, реквизированные во время ликвидации гетто. Преступник сядет на скамью подсудимых, а ваша солонка будет одним из вещественных доказательств. Тогда специалисты установят ее подлинную ценность. Государство, конечно, вернет вам ваши три с половиной тысячи, а солонка будет передана в музей.

– Это грабеж! – крикнул Скажинский.

– Разве только…

– Что? – подхватил Скажинский.

– Разве только вы поможете поймать преступника. В таком случае вам могут оставить солонку.

Скажинский встал.

– Что вы от меня хотите?

Генрик положил трость на колени, вынул сигарету.

– Вы интересуетесь стариной, знакомы со многими коллекционерами и торговцами. Не известно ли вам о человеке, продающем вещи исключительно через посредников?

Скажинский снова погладил лысину.

– Я понимаю, о чем вы говорите. Но это – очень ответственное дело.

– Значит, вы все-таки знаете его! – воскликнул Генрик.

– Назвать – значит обвинить его.

– Если он невиновен, ему ничего не сделают.

– О, неизвестно! – покачал головой Скажинский. – Столкновение с милицией никогда не доставляет особой радости.

– Вы говорите, как пани Бутылло. Она хранила в тайне имя этого типа. Может быть, поэтому-то ее и убили.

– Я не знаю, о ком думала пани Бутылло, но ведь вполне возможно, что какой-нибудь отпрыск аристократического рода сохранил часть фамильных драгоценностей и теперь понемногу распродает их.

– Меня интересует только человек, продающий предметы, отобранные гитлеровцами у жителей Лодзи. Обещаю, что сведения, полученные от вас, не станут известны милиции. Я постараюсь сам проанализировать создавшееся положение и поступить так, как подскажет мне совесть.

Скажинский надолго задумался.

– Я поступлю не совсем порядочно, но я укажу вам этого человека.

– Где он живет, как его фамилия? Скажинский взглянул на часы.

– Сейчас половина третьего. В три идет автобус. Вы должны доехать до остановки «Зернохранилище».

– Я знаю, где это.

– Потом пешком пройдете до леса и там свернете налево. Увидите маленькую деревеньку. Там отыщете домик лесничего. В соседнем доме живет тот человек, о котором я говорю. Не знаю, как его зовут, но вы узнаете его. Это маленький сорокалетний мужчина без двух передних зубов. Жаль, что не могу вас подвезти на своей машине.

– Вы ее продали? – поинтересовался Генрик.

– Нет еще. Она в ремонте. Должна быть сегодня готова.

– Я поеду автобусом… – сказал Генрик.

– А я загляну в ремонтную мастерскую. Если машина готова, я вас догоню.

Он потрогал трость Генрика.

– Очень красивая! На улице, наверное, на вас обращают внимание: молодой человек со старомодной тросточкой.

– Эта трость с секретом, – усмехнулся Генрик. Он оглядел комнату Скажинского: – Вы холостяк или вдовец?

– Я жил с одной женщиной, но она бросила меня.

Генрик вышел на улицу, прошел мимо рынка и очутился на остановке автобуса. Неожиданно нос к носу столкнулся с Розанной. От злости у него потемнело в глазах.

– Следишь за мной, да?

– Мне было интересно, принял ли ты приглашение Юлии. Что, она приедет сюда?

– Не говори глупостей, Розанна. Если бы я захотел принять приглашение Юлии, я сделал бы это еще в редакции.

– А зачем ты сюда приехал? Почему ты не захотел весь день быть со мной?

– Я ищу убийцу. Разве ты не понимаешь?

– В этой дыре?

– Сейчас же садись в автобус и отправляйся в Лодзь.

– Значит, Юлия все-таки приедет сюда?

Он повернулся и зашагал прочь. Но Розанна догнала его и взяла под руку.

– Генрик! Если ты не договаривался с Юлией, почему ты хочешь отделаться от меня? Ведь я могу помочь в твоих поисках.

Генрик остановился. Он решил сказать ей всю правду, как бы неприятна она ни была.

– Мы приближаемся к развязке этих трех, а может быть, четырех убийств. Гибель Кобылинского убедила меня, что преступник пойдет на все. Я должен быть осторожным. Ведь в том, что гибнут люди, с которыми я вхожу в контакт, есть что-то подозрительное.

– Ты боишься за меня? – тихо спросила она.

– Убийца знает о каждом моем шаге, точно рядом со мной находится его информатор.

– Понимаю. – Она стиснула зубы.

– Ты прекрасно знаешь, что с некоторых пор я не верю ни одному твоему слову. Представления не имею, кто ты, что ты… Ты пытаешься уверить меня, будто в сумочке не было пистолета, хотя я видел его своими глазами. Я имею право не доверять тебе и не хочу, чтобы ты была в курсе моих дел. Я должен быть осторожен, ведь я не знаю, как выглядит убийца. Не знаю, когда и где он нанесет свой удар. В одном я уверен: на очереди я.

– Ты идиот! – крикнула она. – Думаешь, это я… убила Рикерта, Бутылло и Кобылинского?!

– Возвращайся в Лодзь!

– Нет! Ни за что! – топнула она ногой. – Поеду за тобой! Как тень! Ни на шаг не отойду, нравится тебе это или нет. Понял?

Он взглянул на часы. До отправления автобуса оставалось десять минут.

13 июня, вечер

Генрик думал, что ему удастся незаметно выскользнуть из автобуса, потому что крестьянки с мешками закрывали его от Розанны. Так оно и вышло, но Розанна оказалась настолько бесцеремонной, что остановила тронувшийся было автобус. Они были одни на пустом шоссе. Слева виднелось громадное здание зернохранилища, справа тянулись поля. Генрик медленно двинулся в сторону темневшего вдалеке леса. Злость на Розанну улеглась. Он понимал: все, что он ей наговорил, было сплошной ерундой. «Я не очень-то наблюдателен, – подумал он, – раз не заметил, что Розанна приехала со мной». Они дошли до леса, когда их догнал Скажинский в темно-зеленой «сирене».

«Это уже вторая зеленая „сирена“ сегодня», – подумалось Генрику. Скажинский остановился у обочины дороги и распахнул дверь.

– Садитесь, – пригласил он. – Я вас подвезу.

Генрик уселся рядом со Скажинским. Он хотел было захлопнуть дверцу, но Розанна схватилась за ручку.

– Без меня ты не поедешь, Генрик, – сказала она тоном, не терпящим возражения.

Скажинский расхохотался.

– Так вы не один? А почему же эта пани шла сзади?

– Мы поссорились, – объяснил Генрик. Розанна села сзади.

– Ваше общество сделает поездку гораздо приятнее, – галантно проговорил Скажинский.

– Не для всех, – возразила Розанна.

– Не для всех, – подтвердил Генрик.

Машина тронулась. Скажинский вел осторожно, стараясь не застрять в одной из многочисленных луж.

– Вы тоже выслеживаете преступника? – обратился он к Розанне.

– Нет! – отрезала она. – У меня нет таланта сыщика.

– Зато у тебя много других способностей, – не преминул ввернуть Генрик. – Ты умеешь шпионить, маскироваться, заметать следы, мистифицировать.

Скажинский объехал громадную лужу и обратился к Генрику:

– А почему, собственно, вы занялись розысками? Ведь это функция милиции. Сыщик-одиночка в нашей стране – это же анахронизм.

– Я не ищу убийцу, – ответил Генрик, – и никогда не собирался отбивать хлеб у милиции. Просто я хочу узнать историю моей трости.

– Милиции уже известно, как погиб Кобылинский?

– Это было известно с самого начала. Кобылинский напал на след убийцы, и тот решил его устранить. Кто знает, – рассуждал вслух Генрик, – не были ли вы последним человеком, с которым разговаривал Кобылинский до встречи с убийцей. А может быть, он погиб из-за вас.

– Из-за меня?!

– Я не хотел сказать ничего плохого. В разговоре с Кобылинским вы могли упомянуть какое-нибудь имя, которое и заставило его отправиться к убийце.

– Милиция задавала мне такой же вопрос, но наша беседа касалась только золоченой солонки.

Перед ними была огромная лужа. По обеим сторонам от нее росли деревья, объехать которые было невозможно. Скажинский разогнал машину и въехал в самую середину лужи, разбрызгивая грязь во все стороны. Мотор взревел и заглох.

– Отремонтировали называется! – Скажинский махнул рукой, вышел из машины, принялся копаться в моторе.

– Провод отпаялся…

Молодые люди вылезли следом за ним. Розанна взглянула через плечо Скажинского:

– Действительно, отпаялся.

Скажинский тщетно пытался завести мотор. Вид у него был явно расстроенный.

– Рессоры тоже ни к черту… Делать нечего, придется одному из вас отправиться в деревню и попросить у кузнеца паяльник. А я тем временем подниму машину домкратом и постараюсь исправить рессору.

– Я пойду! – вызвался Генрик.

– Пойдем вместе, – отрывисто бросила Розанна.

Не успели они пройти и двадцати шагов, как услышали голос Скажинского.

– Пан редактор! Помогите мне, а то я один не справлюсь.

– Придется тебе сходить одной, – сказал Генрик. Она кивнула и пошла по дороге.

– Будь осторожна, Розанна! – крикнул Генрик ей вслед. – Как бы убийца не напал на тебя!

Девушка улыбнулась ему, помахала рукой. Через минуту она исчезла за поворотом дороги.

Генрик подошел к машине. Скажинский тяжело дышал и утирал пот с лица.

– Зря вы ввязались в эту историю, – сказал он, беря в руки трость.

– А все из-за тросточки, – согласился Генрик.

– Убийцу вам все равно не найти, а неприятностей не оберетесь. Может, не поедем к тому человеку?

– Отказаться сейчас, когда от убийцы меня отделяет, быть может, всего один шаг?

– Да с чего вы взяли, что он имеет отношение к этим преступлениям?

– Если и он ни при чем, я буду продолжать поиски, пока не найду убийцу.

– Ну ладно, – вздохнул Скажинский, – пора кончать это все. Садитесь в машину и нажмите на педаль, а я загляну в мотор.

Генрик залез в машину и нажал на педаль. Внезапно он поднял голову и увидел Скажинского со штыком в руке.

В ту же секунду Генрик сообразил, кто перед ним. Он понял, что ему грозит смерть и спасения ждать неоткуда. Скажинский замахнулся, готовясь нанести смертельный удар. Генрик беспомощно прикрыл грудь руками.

Кусты за спиной Скажинского тихо зашелестели. Прозвучал выстрел. Один, другой! Посыпалось разбитое стекло. Скажинский что-то крикнул, бросил штык и поднял руки. На дорогу выбежала Розанна. Пистолет ее был направлен прямо в голову Скажинского.

– Вы с ума сошли, уберите оружие! Спасите! – крикнул Скажинский. – Караул! Меня убивают! – Он вопил так, пока Генрик не положил ему руку на плечо.

– Спокойно, Шуллер, – произнес журналист. – Это вы хотели меня убить. Стойте спокойно и заткните глотку. Никто вас не трогает. Мы просто сдадим вас в милицию.

– Еще один сумасшедший! Какой Шуллер? Откуда? Я никого не хотел убивать! Что вам от меня нужно?

Генрик не обращал внимания на его слова. Он поднял с земли штык и велел Скажинскому сесть на траву. Розанна с пистолетом в руке стояла в нескольких шагах от Скажинского. Преступник не мог уйти.

– Теперь мы можем спокойно поговорить, Шуллер, – сказал Генрик, закурив сигарету. – Начнем с того, что вы хотели убить меня моей собственной тростью.

– Неправда! Никого я не хотел убивать! – По лицу Скажинского катились крупные капли пота. – Просто меня заинтересовало устройство трости. Я не хотел вас напугать. Мне показалось, будто вы нажимаете не на ту педаль, и я открыл дверь, совсем забыв, что у меня в руках штык… Я понимаю, вы могли подумать бог знает что…

– Ладно, ладно, Шуллер. Такие штучки мы хорошо знаем, – иронически заметил Генрик. – Если бы не Розанна, меня ждала участь Кобылинского. Где вы его убили? Здесь или в другом месте?

– Что за ерунду вы говорите! В разговор вмешалась Розанна:

– Я тоже подозревала, что теперь очередь Генрика, и поэтому не отходила от него ни на шаг. Вы сделали так, чтобы один из нас ушел. Убить сразу двоих вы, конечно, не могли…

– Боже, какой вздор!

– Я сделала вид, будто иду в деревню, а сама вернулась и следила за вами. Когда я заметила, как вы вытащили штык из трости, я выстрелила, чтобы испугать вас.

Скажинский вытер пот со лба.

– Мне кажется, я все понял, – проговорил он, силясь улыбнуться. – Вы оба боитесь, что один из вас падет от руки преступника. Нервы у вас напряжены до предела. Когда я вытащил штык и подошел к пану редактору, вы восприняли это как попытку убийства. – Он засмеялся и предложил: – Давайте починим машину и отправимся ко мне.

– Нет! Прежде чем ехать к вам, пан Шуллер… – начал Генрик.

– Моя фамилия Скажинский.

– Шуллер, – повторил Генрик.

– Скажинский! – зло крикнул тот.

– Ладно, пусть будет по-вашему. А пока послушайте, пан Скажинский, одну историю криминального характера.

– Если это не отнимет много времени.

– Во время войны зверствами и грабежами прославился эсэсовец Шуллер, немец польского происхождения. Красная Армия наступала так стремительно, что он не успел убежать и со всем награбленным добром укрылся в Бжезинах. Он изменил свою внешность и превратился в Скажинского. Годы шли, и Шуллер – Скажинский…

– Я не Шуллер! – крикнул Скажинский.

– …почувствовал себя в безопасности и начал потихоньку распродавать награбленное добро. Он нашел себе посредников – Бутылло и Рикерта. Шуллер не знал, что доктор Крыжановский написал воспоминания. Отрывок из мемуаров попал на глаза Бутылло и Шуллеру. Они узнали, что солонка и серебряный нож, проданные Рикерту, стоят больших денег. Несколько раньше Шуллер продал через Рикерта палисандровую трость, с которой он когда-то разгуливал по гетто. Трость купил один журналист. Она заинтересовала журналиста, и он решил выяснить ее историю. Отправился к магистру Рикерту. Как раз в тот день магистра хоронили. В это время в квартире покойного хозяйничал пан Бутылло: искал серебряный нож и золоченую солонку. Найти их было невозможно: они были проданы. Бутылло пригласил журналиста войти: а вдруг он окажется покупателем ножа или солонки? Услышав, что речь идет о палисандровой тросточке, он выпроводил гостя. Узнав от Бутылло о визите журналиста, намеревающегося описать историю трости, Шуллер почувствовал себя в опасности и в тот же день под маской реквизитора киностудии позвонил журналисту и предложил продать трость. Тот отказался, при этом он подчеркнул, что его очень интересует история трости и имена ее бывших владельцев. От страха Шуллер потерял голову. А когда на следующий день Бутылло рассказал Шуллеру, что к нему заезжал журналист, интересовавшийся историей трости, тот перепугался еще больше. Бутылло потребовал, чтобы Шуллер ответил на два вопроса. Во-первых, почему он должен молчать о судьбе трости? Во-вторых, почему все вещи, получаемые от него, оказываются подозрительного происхождения? Эти вопросы сыграли роковую роль в судьбе Бутылло. Шуллеру удалось уговорить Бутылло потерпеть до завтра. Бутылло вернулся домой, а Шуллер поехал за ним. Оставив машину в лесу, он вошел в виллу и сказал, что хочет ответить на вопросы. Закурил, бросил на ковер спичку. Бутылло нагнулся за ней, и тогда Шуллер убил его штыком.

– Вы ненормальный, – сказал Скажинский.

– Убийство пани Бутылло являлось логическим следствием убийства ее мужа. Она подсознательно чувствовала, что смерть мужа каким-то образом связана с особой Шуллера. Она попыталась выспросить его – он придумал для нее очередную невразумительную байку, но прекрасно понимал, что прозвучала она туманно и пани Бутылло вряд ли довольна его объяснениями; он дождался момента, когда она осталась одна, неслышно прокрался в дом и убил ее. Шуллер чувствовал себя в относительной безопасности. Он был убежден, что милиция поведет следствие по банальному пути и будет подозревать любовника пани Бутылло. Так оно и случилось. Кроме следов машины Шуллера, в руках милиции не было других улик. Пойди они путем, предложенным журналистом, и займись они прошлым людей, связанных с Рикертом и Бутылло, им очень скоро удалось бы напасть на след преступника. Ибо от прошлого не уйти, а в прошлом, до 1945 года, никакого Скажинского не было, а был Шуллер, сын немецкого часовщика из Лодзи. Репортер Кобылинский, приехавший к Скажинскому с вопросом, не знает ли он человека, продающего старинные вещи через посредника, тоже был убит. Ночью эсэсовец вывез труп на машине и спустил в реку…

Генрик умолк, закурил сигарету и взглянул на Скажинского, желая видеть на его лице следы растерянности и страха. Но Скажинский улыбался.

– Вы рассказали мне удивительно интересную историю, – сказал он, и Генрику показалось, будто в голосе Скажинского сквозит симпатия к нему. – Однако временами мне было неприятно слушать, потому что вы то и дело путали мою фамилию с фамилией Шуллера. Я уверен, что история эта правдива. Убийцей был эсэсовец Шуллер. И настоятельно советую вам, дорогой редактор, ищите Шуллера! Мне жаль вас огорчать, но я не Шуллер. Я Скажинский и всегда, с самого рождения, был Скажинский. Я родился в той самой деревне, куда мы держали путь, и здесь меня знает каждый крестьянин.

Они услышали стук колес: к ним приближалась телега. Розанна зашла за дерево, чтобы крестьянин не видел пистолета в ее руке. Телега проезжала мимо Генрика и Скажинского, которые со стороны казались мирно беседующими приятелями.

– День добрый, – крестьянин поклонился Скажинскому.

– День добрый, Феликсяк, – ответствовал тот.

Генрик сделал Розанне знак, чтобы она присмотрела за Скажинский, а сам подошел к телеге.

– Простите, – обратился Генрик к крестьянину, – я хотел бы вас кое о чем спросить.

Крестьянин остановил лошадей.

– Спросить? Ну, спрашивайте.

– Этот пан утверждает, что он здешний, из ваших мест, что жил здесь еще до войны. А мне что-то не верится: он на деревенского не похож.

– Сейчас-то он городской, а раньше жил в деревне и родился здесь. Мы с ним вместе в школу ходили. А теперь он городской.

Скажинский подошел к телеге, поздоровался за руку, иронически поглядывая на Розанну. Девушка спрятала пистолет в сумку.

– Машину себе купил, – с завистью сказал Феликсяк.

– Купил, да радости мало: все ломается и ломается, – рассмеялся Скажинский. Он был в прекрасном настроении. Он кое-как приспособил отпаявшийся провод. Попрощавшись с крестьянином, он пригласил Розанну и Генрика в машину.

– Поедемте ко мне, я угощу вас прекрасным чаем, дорогие мои детективы! – прыснул он.

Всю обратную дорогу он шутил и смеялся. Вдруг он посерьезнел и повернулся к Розанне:

– Кстати, у вас есть разрешение носить оружие? Кто вы?

– Она работает в доме моделей, – ответил за девушку Генрик.

– Да-а-а? – удивился Скажинский.

– А может, ты учишься на юридическом факультете? – иронически спросил ее Генрик.

– Представь себе, учусь. На заочном. А что касается моего пистолета, то разрешение у меня есть.

Они доехали до места. Скажинский открыл дверь квартиры, пропустил гостей вперед. В комнате было трое милиционеров.

– Гражданин Скажинский, вы арестованы! – услышали вошедшие голос Пакулы. Скажинский рванулся было к двери, но двое милиционеров схватили его за руки.

– Это не Шуллер! – крикнул Генрик.

– Шуллер? – спросил Пакула. – Не знаю никакого Шуллера.

– В чем дело? Почему меня арестовывают? – кричал Скажинский.

– Вы обвиняетесь в убийстве супругов Бутылло и репортера Кобылинского.

– Он и Генрика пытался убить, – добавила Розанна. Тогда Пакула повернулся к Генрику и начал кричать на него, размахивая кулаками:

– Я что вам говорил? Я вам велел не выходить из дому! А вы нас за дураков считаете! А дураком-то оказались вы!

– Абсолютным болваном, – добавила Розанна и была права.

* * *

– Розанна, – сказал Генрик девушке, видя, что она собирается приняться за приготовление завтрака, – не слишком ли много требует твое милицейское начальство? Я понимаю, раньше ты следила за мной и поэтому приходила в мой дом. Но теперь, когда Скажинский арестован, а моя непричастность к преступлениям доказана, ты могла бы и не доставлять себе лишних хлопот, готовя мне завтрак.

– Отстань! – огрызнулась она.

– Я, конечно, понимаю: не будь тебя, редактора Генрика не было бы сегодня в живых, его постигла бы участь репортера Кобылинского. Разумеется, задача, возложенная на тебя, требовала известного сближения со мной, благодаря чему легче было выведать у меня нужные сведения. Но теперь это все в прошлом.

Резким движением Розанна поставила на стол кофейник.

– Не моя вина, что твоя наблюдательность равняется нулю… Юлия была права: ты совершенно не разбираешься в женщинах. Однажды поздним вечером ты увидел, как какой-то хулиган пристает к девушке. Ты защитил ее. Неужели ты хоть на минуту допускаешь мысль, будто я считала тебя чем-то вроде Мекки-Ножа?

– Ты показалась мне довольно примитивной девицей.

– Сам ты примитивный! Принял меня, сотрудника отдела по борьбе с хулиганством, за Черную Маньку. Мне поручили сблизиться с группой молодежи, собиравшейся на Старом кладбище. В тот вечер, когда мы познакомились, я справилась бы с тем сопляком и без тебя. Но тот факт, что в руке у тебя оказался штык, заинтересовал меня. Правда, не прошло и дня, как я знала о тебе все. Мне было очень забавно, что ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты мне понравился. Что в этом плохого? Если я работаю в милиции, так мне не могут нравиться молодые люди?.. Дела твои складывались не ахти: чем дальше, тем сильнее ты погрязал в этой ужасной истории. Пакула боялся, что убийца попробует убрать с дороги тебя. Он потребовал, чтобы я не спускала с тебя глаз, а ты перестал мне доверять. Пришлось мне следовать за твоей персоной втайне от тебя самого.

– Так мы нашли убийцу, – закончил Генрик.

– Нет, Генрик, – возразила Розанна, – это убийца тебя нашел. А вот Пакула действительно открыл, кто был убийцей. Даже если бы мы погибли тогда в лесу, Скажинский все равно был бы арестован.

– Интересно, каков был ход рассуждений Пакулы?

– Пакула рассуждал так. Убийца утопил темно-зеленую «сирену», чтобы заставить милицию поверить в то, будто у него машины больше нет. Сделал он это потому, что у него-то темно-зеленая «сирена» все еще есть. Я знала о такой версии Пакулы и, когда Скажинский догнал нас на темно-зеленой машине, сразу заподозрила неладное.

– Я же думал прямо противоположное: поскольку у Скажинского есть машина, он вне подозрения. Вдобавок я никак не мог предположить, что таинственный Икс и Скажинский – одно и то же лицо. Ведь Икс продал Рикерту золоченую солонку. Мне казалось невероятным, чтобы кто-либо купил предмет, проданный им же незадолго до этого. А ведь именно так оно и случилось.

– Он был необыкновенно хитер. Сказал, будто машина у него в ремонте. Он хотел, чтобы все видели, как ты вышел от него и сел в автобус. Можно не сомневаться, он точно так же поступил и в случае с Кобылинским.

– Тогда в лесу я швырнул ему в лицо всю правду! – хвастливо заявил Генрик.

Розанна взглянула на него с легкой улыбкой.

– Ты старался убедить его, будто он Шуллер. Это его немало позабавило. Ты разве не замечал, с какой улыбкой он слушал твой рассказ? А знаешь, что мне показалось неправдоподобным? Это когда ты сказал, будто Шуллер продал Бутылло свою трость. Настоящий Шуллер ни за что на свете не совершил бы такой глупости. И в самом деле, Скажинский и Шуллер – разные лица.

– Кто же он, черт возьми? – обозлился Генрик.

– Ты так и не догадался? Он убил Шуллера еще в 1945 году и закопал труп в лесу. Во время войны Шуллера и Скажинского связывали какие-то темные делишки. В последние дни войны эсэсовец явился к Скажинскому с награбленными ценностями. Скажинский убил его, а вещи присвоил. Он, понятно, не мог знать о печальной известности тросточки и продал ее Бутылло. А тот – Рикерту. Когда ты заинтересовался происхождением тросточки и Бутылло стал приставать к нему с расспросами, он испугался разоблачения и убил Бутылло. Он испытывал страх не потому, что когда-то присвоил добро Шуллера, а из-за того, что убил также свою жену.

– Что ты говоришь, Розанна!

– Да-да, три месяца назад он убил свою жену. В его квартире нашли канистру из-под бензина с двойным дном. Там хранилось около восьмидесяти тысяч долларов. Скажинский намеревался выехать на машине за границу и остаться там. Получил путевку, паспорт, разрешение на поездку. Дело было за французской визой. Его жена, старая крестьянка, не соглашалась расстаться с родиной. Скажинский боялся, что она выдаст его, и… Когда началась история с тростью, Скажинский всеми силами старался избежать каких-либо расспросов, ибо милиция могла обнаружить, что он убил жену.

Поэтому он решил убить Бутылло, который шантажировал его и у которого после таинственного исчезновения жены Скажинского возникли различные подозрения. Скажинский ожидал получения визы со дня на день. Но развитие событий толкнуло его на новое преступление. Остальное ты знаешь…

– Арестовывая Скажинского, Пакула, наверное, не имел понятия, что видит перед собой убийцу Шуллера.

– Да, за эту информацию мы должны быть благодарны тебе. Но преступление раскрыл все же не ты. Ты недооценил Пакулу, Генрик. Пакула получил от своих людей сведения о перекрашенных «сиренах». Кто-то перекрасил светло-серую в темно-зеленую. Сначала Пакула не обратил внимания на этот факт. Но когда нашли затопленную машину, Пакула изменил свое мнение. Он отправился в ту мастерскую, где ему сообщили, что машина принадлежала инженеру Гелецкому. Тот перекрашивал ее по просьбе нового покупателя, Скажинского. Так Пакула оказался в квартире убийцы.

– Ловко, ничего не скажешь, – согласился Генрик.

– Это ты о ком? – спросила Розанна.

– О Пакуле. Потому что Скажинского я начинаю считать дураком. На кой черт ему понадобилось топить свою машину? Не сделай он этого, Пакула не напал бы на его след.

– Ты не прав, Генрик. Поставь себя на место Скажинского. В один прекрасный день ты узнаешь из газеты, что милиция разыскивает хозяина темно-зеленой «сирены». У тебя хватит ума сообразить, что милиция рано или поздно доберется до всех знакомых Бутылло. Тем самым и до тебя. Обратят внимание на то, что у тебя есть темно-зеленая машина. Что делать? Перекрасить ее? Но это бессмысленно. Все знают, какого цвета была она раньше. Оставалось только одно: убедить милицию в том, что убийца избавился от своей машины. Посуди сам, это задумано довольно хитро, и все клюнули на его приманку. Все, кроме Пакулы. Поэтому Пакула выиграл.

17 июня

Генрик стоял у Дома печати, поджидал фоторепортера Белика, с которым договорился отправиться к Бромбергу.

В кармане у него лежал конверт с пятьюстами злотых. Дело не терпело отлагательства, поскольку первая статья о трости уже находилась в наборе. Как он и опасался, главный редактор отнесся к его затее несколько скептически.

– Полиция не смогла решить загадку, а ты спустя столько лет можешь?

– Тросточка. Полиция не догадывалась о существовании тросточки со штыком, – терпеливо объяснял Генрик.

Главный добродушно покачал головой.

– Я-то тебе верю: твоя любовь к правде нам известна. Но поверит ли тебе читатель?

Необходимы были снимки. Фотография Бромберга, рассказывающего об убийстве, он же за приготовлением яичницы, а после на могиле Зазы – все это должно убедить читателя в достоверности изложенных в статье фактов.

Рядом с ним, как и несколько дней назад, остановилась зеленая «сирена». Из машины вышла Юлия.

– Как жаль, Генрик, – сказала она, – что ты в тот раз не поехал с нами. Мы прекрасно провели время – загорали, купались. Мой кузен – прекрасный водитель.

– Ты говорила, будто он твой брат из Познани.

– Брат? Ну да, двоюродный брат, кузен, – говоря это, Юлия залилась краской и вошла в Дом печати.

Кто-то взял Генрика за локоть. Он оглянулся: Розанна.

– Снова за мной следишь? – сердито буркнул он.

– Какой ты скучный! – скривилась Розанна. – Зачем мне за тобой следить, когда все, что ты сделаешь и скажешь, известно наперед. То же самое я могу сказать и о Юлии.

– Красивый у нее брат, – сказал Генрик, указывая на молодого мужчину, сидящего за рулем.

– Брат? – удивилась Розанна. – Я видела, как они целовались вчера на аллее Рузвельта…

Вскоре на редакционной машине к ним подъехал фоторепортер, и через десять минут они были у Бромберга. На дверях его комнаты висел амбарный замок.

– Этого еще не хватало! – выругался Генрик. – Неужели он куда-нибудь уехал?

Спустился на этаж ниже, постучался и спросил, где Бромберг.

– Тот, что жил на чердаке? Умер. Отравился газом и умер.

– Ничего не понимаю! Как отравился? – недоверчиво переспросила Розанна.

– Он слишком рано принял снотворное, – объяснил сосед. – Заснул, вода в кастрюле закипела, перелилась через край и залила огонь. Позавчера его хоронили. Вы из жилотдела? Понимаете, мы хотим приспособить его каморку под прачечную. Вот бумага, все жильцы уже подписались.

Генрик и Розанна вышли на улицу, отпустили фоторепортера и машину. Они решили немного прогуляться. Вид у Генрика был грустный, точно известие о смерти Бромберга потрясло его. Розанна попыталась отвлечь его от невеселых мыслей:

– Знаешь, Генрик, а золоченая солонка вовсе не работы Челлини. А этот серебряный нож не имеет к Екатерине Медичи никакого отношения. Вензель «ЕМ» – инициалы польской аристократии.

– Серьезно? – удивился Генрик.

– В своих мемуарах Крыжановский ни слова не упоминает о том, что солонка работы Челлини, а нож принадлежал Екатерине Медичи.

– Да как же так? Я своими глазами читал в нашей газете…

– Дело в том, что фрагмент, напечатанный в вашей газете, не соответствует оригиналу. На гранках рукописи, что была у вас, кто-то дописал несколько слов. И про Челлини, и про Медичи…

– Не вижу смысла в такой фальсификации. Пакула уже выяснил, что здесь произошло?

– Нет, Генрик, ведь это несущественно. Главное, что преступник пойман.

Генрик проводил Розанну во двор своего дома, где стояли гаражи. Он открыл дверь одного из них и показал девушке на стоящую внутри машину.

– Темно-зеленая «сирена», – шепнула Розанна.

– Я купил ее позавчера. Заплатил тридцать тысяч наличными, остальное в рассрочку. Если хочешь, можем поехать потанцевать.

Она долго над чем-то размышляла, потом проговорила:

– Ты не сумеешь написать репортаж о своей трости, потому что у тебя нет фотографии Бромберга. А тебе не приходила в голову мысль, что история с палисандровой тросточкой может стать основой для криминального романа?

– Я напишу его, будь уверена, – улыбнулся Генрик. – Только книга эта тебе не понравится. Видишь ли, законы жизни и законы литературы не всегда совпадают.

– Не понимаю. Разве это не будет история о тросточке?

– Да, о тросточке. Но главным действующим лицом в ней будет другой человек.

– Не Скажинский?

– Разве тебе не кажется, что в пережитой нами истории есть несколько неясных мест. В жизни всегда остаются какие-то неясности. Но в романе, особенно криминальном, все должно быть четко и ясно.

– О чем ты, Генрик?

– Ну, хотя бы о той же фальсификации текста. Кроме того, мы не знаем, что стало с деньгами, которые снял с книжки Бутылло. Или откуда у меня средства на покупку машины? Может быть, это деньги Бутылло?

– Перестань валять дурака, Генрик.

– Ничего подобного. В романе на все должен найтись ответ.

– А у тебя уже есть ответ для твоих читателей?

– Вне всякого сомнения.

– Ну тогда скажи мне: кто был главным виновником?

– Юлия.

– Ты в своем уме? Глупая, по добрая Юлия? Не будь таким жестоким и не превращай ее в преступницу.

– А я и не говорю, что она была преступницей. Однако она была причиной всех преступлений. А главным убийцей был журналист Генрик.

– Ты?!

– Да, я, как герой романа. Мне хочется написать роман о мрачных закоулках человеческой души. Роман о двух преступниках. Главный из них настолько ловок и изворотлив, что не желает пачкать своих рук кровью жертв. Убивает другой, Скажинский. Скажинского разоблачают. Но его вдохновитель остается па свободе.

– Я не верю в преступления, которые нельзя раскрыть до конца.

– Да нет же, все раскрыто. Преступник найден. Только он убивал по чужому приказу. Такие приказы он ни разу не получал непосредственно. Больше того, Скажинский и не догадывался, что он лишь слепое орудие в чьих-то руках.

– Ничего не понимаю!

– Слушай меня внимательно, Розанна! Представь себе Юлию, красавицу, чуждую всяких сантиментов, стремящуюся к обеспеченной и праздной жизни. Генрик любит Юлию, но не может дать ей такую жизнь, о которой она мечтает. Он беспомощен, сентиментален, непрактичен. Генрик знает: ему никогда не заполучить Юлию, если у него не будет денег.

– Мне очень легко вообразить это, – язвительно заметила Розанна.

– Однажды во время ночного дежурства в типографии Генрик читает дневник доктора Крыжановского. По пути домой он замечает в витрине магазина палисандровую трость. Как ты догадываешься, она вызывает в нем ассоциацию с тросточкой Шуллера, о которой он только что читал.

– Вполне возможно, Генрик – способный журналист.

– Спасибо, Розанна. Он сразу почувствовал, что за тростью скрывается какая-то тайна. Генрик купил ее и немедленно отправился к магистру Рикерту. Я подчеркиваю: немедленно. И разговаривал там с настоящим Рикертом.

– Значит, ты врал, что никогда его не видел?

– Да. Не мог же я навлечь на себя подозрения! Рикерту я заявил прямо: «Скажите мне, как трость попала к вам, ибо мне известно, что прежде она принадлежала эсэсовцу Шуллеру».

– И что Рикерт?

– Он уклонился от ответа. Сказал, чтобы я пришел в другой раз. Он, мол, должен вспомнить, у кого ее купил. В то время Рикерт находился в стесненных денежных обстоятельствах. Трость он купил у Бутылло, но знал, что тот получил ее от Скажинского. А поскольку предметы, продаваемые Скажинским, неоднократно вызывали подозрение (помнишь историю с золотым блюдом?), Рикерт заподозрил, будто Скажинский – Шуллер. «Если это так, – подумал Рикерт, – то не мешает вытянуть из него немного денег, угрожая разоблачением».

– И ты ушел с пустыми руками?

– Это было мне на руку, – улыбнулся Генрик. – Беседуя с ним, я разгадал его замыслы. Я знал, что рано или поздно получу от него нужные мне сведения. В квартире Рикерта я заметил золоченую солонку, о которой шла речь в мемуарах Крыжановского. Я понял, что имею дело со спекулянтами, торгующими вещами невинно убитых людей, и решил отомстить Рикерту. За тысячу пятьсот злотых купил у него старинный серебряный нож. Побежал в типографию и вставил в текст воспоминаний слова о солонке Челлини и ноже Екатерины Медичи. У меня не было ни капли сомнения в том, что, прочтя газету, Рикерт с ума сойдет от злости. Продать за полторы тысячи вещь, стоящую в двадцать раз больше!

– Значит, таинственный Игрек – это ты?

– Да, Розанна. Пользуясь своей фальсификацией, я рассчитывал достать тридцать тысяч злотых для покупки автомобиля. Мне нужна была машина, потому что издевательствам Юлии не было конца.

– Встретив меня у кладбища, ты уже знал, что в тросточке штык?

– Яснее ясного, Розанна. Иначе я не ввязался бы в драку с человеком, который явно сильнее меня. Слушай дальше. Я никак не мог дождаться того момента, когда Рикерт явится ко мне и предложит выкупить нож. Пошел к нему сам и столкнулся с человеком, выдававшим себя за Рикерта. У меня сразу возникло подозрение, что Рикерт пытался кого-то шантажировать и был убит. Хотя Пакула и сегодня считает, будто Рикерт погиб во время катастрофы, я уверен: это было первое убийство Скажинского. Он отправился с Рикертом за город, там оглушил его, а потом поставил автомобиль поперек железнодорожного полотна.

– Выходит, что, когда мы вместе ходили к Рикерту, ездили на кладбище и когда я впервые пришла к тебе, ты все время лгал?

– Да, Розанна. Это было следствием моих житейских планов. Ты ломала себе голову из-за загадочного визита незнакомца в квартиру Рикерта, а я точно знал, что он искал там солонку и серебряный нож. Именно в тот день газета напечатала фальсифицированные мною воспоминания. Бутылло узнал о подлинной ценности ножа и солонки. Пользуясь смертью Рикерта, он попытался украсть их. На следующий день я навестил сестру Рикерта. Во что бы то пи стало мне нужно было узнать, не вел ли Рикерт деловых бумаг и если вел, не записал ли он мою фамилию. С чувством облегчения я увидел, что фигурирую в записках как Игрек. Только убедившись в этом, я пошел в милицию, а потом к Бутылло. Визит к Бутылло сыграл в моей жизни громадную роль.

– Не выдумывай. Я все время была рядом с тобой и не заметила в тебе никаких перемен.

– И все же в Генрике произошла перемена, Розанна. Вид старого, отвратительного Бутылло, обладателя красавицы жены, виллы и автомобиля, заставил журналиста взглянуть на жизнь другими глазами. Сентиментальный Генрик под влиянием вульгарной материалистки Юлии и спекулянта Рикерта подделывает текст воспоминаний. В этом пока еще есть зерно обаяния. Теперь он становится на преступный путь. Генрик знает страшную тайну. Он понял, что где-то притаился человек, готовый отправить на тот свет каждого, кто нападет на его след. Если выражаться фигурально, он очутился в положении человека, знающего, что в одной из комнат притаился преступник и что каждый вошедший в эту комнату погибнет. И журналист начинает советовать некоторым людям войти в ту комнату. Они следуют его совету не потому, что верят Генрику. Они руководствуются алчностью, желанием разбогатеть при помощи шантажа.

– Но ведь я все время была рядом с тобой, – упорствовала Розанна.

– Неправда. Помнишь, когда мы уходили от Бутылло, я вернулся за портсигаром?

– Но что это имеет общего с твоим рассказом?

– Тогда-то Генрик и решил подсунуть Шуллеру новую жертву. Бутылло должен погибнуть, ибо Генрик хочет получить тридцать тысяч за серебряный нож. Свой план он реализует с необычайной ловкостью. Он сообщает Бутылло, что у него есть серебряный нож, который он готов продать. Договаривается встретиться с Бутылло в Лодзи, у Старого кладбища, в семь часов вечера. Когда Бутылло проезжает мимо на машине, Генрик возвращается на виллу. Мы знаем, для чего.

А Бутылло, узнавший от Генрика о существовании записной книжки, спешит к сестре Рикерта. С разочарованием узнает там, что солонку приобрел его злейший враг Гневковский. Остается предложение Генрика. Тридцать тысяч для Бутылло небольшая сумма. Если удастся переправить нож за границу, на нем можно здорово заработать. Бутылло снимает с книжки нужную сумму, встречается с Генриком и получает от него нож. Возвращаясь к разговору о трости, Генрик упоминает имя Шуллера. Бутылло едет к Скажинскому и шантажирует его, требуя заплатить за молчание. Тот обещает собрать нужные деньги. Как он выполнил свое обещание, мы знаем. Смерть Бутылло обрадовала Генрика. Он получил тридцать тысяч, подлеца и негодяя настигло возмездие. Более того, Игреком считают Бутылло, поскольку нож найден у него.

К сожалению, вскоре все начинает усложняться. В редакцию приезжает пани Бутылло. Генрик опасается, что Бутылло поделился с ней своими планами покупки ножа. Тем самым ей подписан смертный приговор. Узнав от Пакулы, что эта женщина при виде мертвого любовника первым делом его обворовала, журналист только утверждается в своем решении. По совету Генрика пани Бутылло отправляется к человеку, которого она подозревает в убийстве мужа. Убийца творит свое черное дело. Кобылинский обнаруживает фальсификацию воспоминаний. Под угрозой разоблачения Генрик советует ему обратиться к людям, покупавшим вещи Икса. Скажинский арестован. Подделка мемуаров разоблачена. Но кто может доказать, что руку убийцы направлял Генрик? Нет, он вне подозрений. Полный печали и жалости, стоит он перед заколоченной дверью Бромберга, Бромберга, который не убивал Зазу.

– Что ты говоришь?! Бромберг не убивал Зазу?

– Он не только не убивал ее. Он никогда и в глаза не видел тросточку со штыком. Просто удивительно, с какой легкостью вы согласились, что палисандровая тросточка принадлежала Иосифу Очко и через Кохера попала в руки Бромберга. У Очко действительно была трость со штыком, но нет никаких доказательств, что именно ее купил Генрик в комиссионке. Неправда также и то, будто Бромберг был зятем адвоката Кохера. Это утверждал ротмистр в застольной беседе. Но мы же знаем: ротмистр – отчаянный враль. Ни в одном из судебных репортажей не упоминается, будто Бромберг был зятем Кохера.

– Но ведь Бромберг признался в убийстве Зазы!

– Да, только после того, как ему пообещали за это признание деньги. Ясно, как день: Зазу убил ее ревнивый муж. Неужели ты думаешь, что можно равнодушно рассказывать, как ты убил любимую женщину, занимаясь приготовлением ужина?!

Повторяю тебе: Генрик умышленно принимает ложь за правду, ибо он хочет написать для своей газеты цикл сенсационных репортажей. Главный был прав, не принимая мою статью без фотографий… А теперь, Розанна, я хочу съездить с тобой за город и немного повеселиться.

Розанна не отвечала, она смотрела на Генрика с ужасом. С трудом выдавила из себя:

– Ты… ты отвратителен. Он печально кивнул.

– Не думаешь ли ты, что после такого рассказа я повезу тебя за город и убью штыком? Розанна! Я просто изложил тебе содержание моего криминального романа. Я ведь уже говорил тебе: законы жизни и законы литературы не всегда совпадают.

– А откуда ты взял деньги на машину?

– Накопил. Отказывал себе в удовольствиях… Как журналист, я зарабатываю неплохо, вот мне и удалось собрать тридцать тысяч.

С этими словами он сел в машину и вывел ее из гаража. Розанна села на переднее сиденье рядом с ним. Машина мягко зашуршала по шоссе. Была летняя ночь, теплая и ласковая.

Примечания

1

Мекки-Нож – главарь бандитской шайки, персонаж из «Трехгрошовой оперы» Б. Брехта.

(обратно)

Оглавление

  • Действующие лица
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Трость с секретом», Збигнев Ненацкий

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства