«Жертва мистификации»

1776

Описание

Правоохранительные органы крупного сибирского города всерьез обеспокоены загадочными убийствами актеров местного театра. Чтобы избежать новых смертей, оперативники внедряют в труппу своего человека Светлану Козицину. Получив роль в новом спектакле, Светлана начинает понимать, что его сюжет о криминальном «бизнесе» молодых людей основан на реальных событиях и связан с судьбами жертв. Но кто режиссер заранее спланированных преступлений? И как не попасть в расставленные им ловушки?



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Книга первая: Пограничная ситуация.

Часть первая. Беспалов.

Глава первая. Черный юмор.

Утром, едва открыл глаза, как в нос ударил тонкий запах дорогих духов. И мне стало страшно. Тело буквально оцепенело. Во рту сухо и неприятно. Казалось, язык настолько распух, что с трудом там помещался. На лбу выступил пот. Неужели они меня и здесь достали? Кто — они? Я толком не знал. Но знал наверняка — ночью в моем номере кто-то побывал. И одним из них была несомненно женщина. Этот запах? Такой знакомый запах. Очень знакомый запах. Что это за духи? Попытался вспомнить, но вспомнить не смог. Наверняка женщина была не одна. Наверняка. Что им нужно?! Кто они такие? И почему меня преследуют? А может быть они и сейчас здесь? От этой мысли мне совсем стало скверно. Хотелось пить. Что же делать? Ведь нужно же что-то делать?! Не век же лежать в постели и трястись, словно заяц. И мне стало стыдно за свою трусость, за... И вообще. Громко спросил:

— Здесь есть кто-то?

Не получив ответа, решительно встал, огляделся. Если бы не этот запах духов, то трудно сказать, что в номере кто-то побывал. Взял со стола графин с водой и прямо из горлышка едва его не опорожнил. Порядок. Подошел к двери. Она была закрыта на замок. Попытался вспомнить, закрывал ли вчера вечером дверь на задвижку, но вспомнить не смог. Подошел к окну. Створки также были закрыты на шпингалеты. Чушь какая-то получается. Не призрак же оставил запах духов. Кажется у меня вновь начинаются глюки. Вот и мерещится черт те что.

Открыл створки окна. В лицо пахнул влажный утренний воздух, пахнувший хвоей, смолой и свежестью. Вероятно до меня в номере жила женщина, отсюда и запах. Эта мысль меня окончательно успокоила. Я невольно залюбовался открывшемся мне пейзажем. Распадок, где находился частный дом отдыха «Синегорье» со всех сторон окружали величественные горы. Их вершины в утренней дымке казались синими (отсюда и название), на отдельных из них ещё сохранился снег. Внизу, метрах в пятидесяти от дома стремительно неслась небольшая горная речка, в которой, по утверждению хозяев, водились хариусы. Слева к дому вплотную подступали высокие ели. Замечательно!

Насоветовал мне этот дом отдыха брат моей бывшей жены Геннадий Омельчиков. Он, якобы, провел в прошлом году здесь свой отпуск и остался очень доволен. Поживем, как говорится, увидим. Но природа здесь чудесная — это факт, не требующий доказательств.

Сделал интенсивную зарядку, пошел в ванную. Открыл дверь и... От увиденного можно было сойти с ума. Над ванной по голубому кафелю сиреневой губной помадой было написано: «Привет, Чижик!». От страха меня прошиб холодный пот, даже онемели кончики пальцев. Я ничего не понимал в происходящем. «Чижиком» меня называла лишь жена Оля, три месяца назад покончившая жизнь самоубийством — вскрыла себе вены. Причем, называла она меня этим дурацким прозвищем лишь тогда, когда мы оставались одни. Мистика! Такое впечатление, будто она передавала мне привет с того света. Чушь конечно! Я был здравомыслящим человеком и не верил во все эти штуки. Да, но ведь кто-то это написал?! И этот кто-то знал мое прозвище, которое кроме моей жены не мог знать никто? Стоял, долго и тупо смотрел на надпись не в состоянии пошевелить даже пальцем. А может быть, я действительно схожу с ума? Вопрос этот вывел меня из оцепенения. Открыл воду, схватил губку и стал с ожесточением стирать надписанное. Наконец, надпись исчезла. Но вместе с ней не исчезли вопросы. Нет. Во-первых, кто это сделал и для чего? Во-вторых, каким образом смогли проникнуть в закрытый номер да так, что я не услышал? Я всегда сплю очень чутко. Без нечистой силы здесь наверняка не обошлось. Факт.

Почистил зубы, наспех принял холодный душ, растерся махровым полотенцем и отправился на кухню. На кухонном столе красовалась чашки с кофе, а на тарелке — два бутерброда с ветчиной — мой обычный завтрак. Сумасшествие продолжалось. Подошел, взял чашку, отхлебнул. Кофе был ещё теплым. И тут увидел, что из-под тарелки торчит клочок бумаги. Выдернул. На нем печатными буквами было написано: «Приятного аппетита, Чижик!». В сердцах скомкал бумагу, бросил на пол. Черт знает что! Руки дрожали как у неврастеника. Вернулся в комнату, открыл чемодан, достал бутылку виски, открутил колпачок, сделал несколько добрых глотков. Закурил. Сел в кресло. Спокойно. Только спокойно. Только не психовать, не распадаться на молекулы и атомы. Надо все как следует обмозговать. Во всей этой чертовщине должна быть какая-то логика, причина. Главное — её найти, вычислить любителя этого черного юмора. Недаром вчера, когда я только сюда прибыл, меня не покидало чувство, что за мной кто-то следит. Особого значения я этому не придал, посчитал, что у меня вновь расшалились нервы. Но такое ощущение было. Почему оно возникло?

Итак, с чего все началось? Приехал я вчера около трех часов дня. Отставил свой «БМВ» у парадного входа довольно большого двухэтажного дома, сложенного из белого известняка, и поднялся на открытую веранду, где и был встречен радушной хозяйкой Анастасией Матвеевной, статной, несколько полноватой, со следами былой красоты на лице женщины лет сорока — сорока пяти. Я поздоровился, представился, сказал:

— Я звонил три дня назад и забронировал на сегодня номер.

— Да-да, конечно, милости просим, Андрей Андреевич! — приветливо улыбнулась она. Бросила взгляд на машину. — А вы разве один?

— Да. Один.

— Странно, а нам звонили и говорили, что вы прибудите с женой, — озадаченно проговорила хозяйка.

— Но кто вам мог звонить, кроме меня?

— Не знаю, — растерялась она. — Значит, это вы говорили.

— Но как же я мог такое говорить, когда я холост? — Разговор уже начинал меня раздражать. — Это же нелепо!

— Вы меня, Андрей Андреевич, бога ради простите, но только это было именно так, — настаивала на своем Анастасия Матвеевна. Лицо её было потерянным и несчастным. — Потому мы вам подготовили семейный номер.

— Черт знает что! Дурдом какой-то!

— Ну зачем же вы так! — обиженно, чуть не плача, проговорила она. Спохватилась. — Одну минутку, я сейчас.

Убежала в дом и через минуту вернулась с каким-то журналом, раскрыла его.

— Вот записано. Действительно, три дня назад вы заказали номер на одного, А через день позвонили и сказали, что будете вместе с женой Ольгой Анатольевной.

— Что?! — невольно вскричал я и выхватил из её рук журнал. Там действительно стояла запись: «22.06. Семейный номер. Беспалов Андрей Андреевич вместе с супругой Ольгой Анатольевной». Вот тогда и возникло у меня ощущение, будто кто-то смотрит мне в спину и злорадно усмехается. Я даже оглянулся. Никого. Скверное ощущение. То, что кто-то заказывал мне семейный номер, теперь не вызвало сомнений. Хозяйка не могла знать имя, отчество моей бывшей жены. Кто же он, этот шутник? Не иначе мой друг Володя Смеляков. Любит он подобные штучки. Но ведь нужно же понимать над чем можно шутить, а над чем нельзя. Вернул журнал хозяйке.

— Извините, Анастасия Матвеевна. Это, очевидно, пошутил кто-то из моих друзей. Я согласен на семейный номер.

— Но он будет стоить дороже, — словно извиняясь, проговорила она.

— Это не важно.

— Тогда, будьте любезны, Андрей Андреевич, поставьте машину на стоянку за домом и возвращайтесь. Я покажу вашу комнату.

Я достал из багажника чемоданы, отогнал машину. Хозяин дома Олег Викторович помог мне отнести чемоданы. Мы поднялись на второй этаж в мой номер, представлявший собой довольно приличную однокомнатную квартиру со всеми удобствствами — ванной, туалетом и небольшой кухней с кухонным гарнитуром, холодильником, комбайном и импортной электрической плитой, Комната обставлена современной мягкой мебелью. Словом, все было сделано на европейском уровне. Я номером остался доволен.

— Вот, располагайтесь, Андрей Андреевич, — радушно улыбнулась хозяйка.

— Спасибо, Анастасия Матвеевна! — поблагадарил. Мне неудобно было смотреть ей в глаза за недавнюю сцену на веранде. Решил загладить свою вину. Раскрыл один из чемоданов, отыскал коробочку пробных французких духов «Шанель N 19», протянул ей.

— Вот, примите этот небольшой презент, Анастасия Матвеевна.

— Ах, зачем вы это, право! — зарделась она будто девушка, принимая подарок. — Спасибо! Не желаете ли, Андрей Андреевич, перекусить с дороги?

— Нет, спасибо. Я не голоден.

— Что ж, тогда не буду вам мешать. Располагайтесь, отдыхайте. В восемь ждем вас в гостинной к ужину. Там и познакомитесь с остальными отдыхающими.

— Непременно буду.

Оставшись один, разобрал чемоданы, повесил костюмы и сорочки на плечики. Обкупнулся под душем, надел махровый халат и отправился на кухню заваривать кофе. Но чтобы я не делал, мысли возвращались к тому дурацкому телефонному звонку. Кому понадобилось так мрачно надо мной шутить? Наконец, не выдержал и решить позвонить Смелякову. С Володей мы были не только друзьями со школьной скамьи, но и одно время даже компаньонами фирмы «Виктория», занимавшейся поставкой импортной бытовой техники. Мы одни из первых стали осваивать отечественный рынок и имели очень даже неплохой бизнес. Потом он решил заняться поставками радиотелеаппаратуры и наша фирма разделилась.

На удивление, я очень быстро дозвонился.

— Привет, старик! — приветствовал я друга.

— О! А ты что это?! — удивился он. — Не успел приехать, а уже звонишь? Тебе понравилось место?

— Понравилось. Ты мне лучше скажи — ты когда-нибудь прекратишь свои дурацкие шутки?!

— Какие шутки?! — искренне удивился он. — Ты о чем это?

— Только не говори, что ты не звонил сюда хозяйке и не говорил, что я приеду вместе с женой?

— Ты что, Игрик, офанарел?! — возмутился он, называя меня школьным прозвищем. — Ты меня совсем за идиота принимаешь что ли?! Разве такими вещами шутят?!

По реакции друга понял, что он этого не делал. Тогда я вообще отказывался что-либо понимать.

— А ты никому не говорил куда я уезжаю и когда?

— Да нет, никому. Татьяне своей только. А в чем дело?

— Кто-то позвонил сюда и забронировал от моего имени семейный номер для меня и моей жены Ольги Анатольевны.

— Врешь?! — не поверил Володя.

— Клянусь!

— Дела!! Вот козлы! Кому ж это было надо так зло шутить?

— Понятия не имею.

— И даже не догадываешься?

— Я был уверен, что это сделал ты.

— Ты ещё в школе не отличался сообразительностью. Как был дебилом, так дебилом и остался! — По голосу я понял, что Смеляков сильно обиделся.

— Извини, Володя!

— Да, пошел ты! Еще друг называется!

После некоторой паузы, он спросил:

— А может быть они что-то напутали?

— В том числе и имя моей жены?

— Хотя, да... Вот гады!... Да плюнь ты на эту дурацкую шутку. Не бери в голову. Мало ли на свете идиотов. Расслабся. Отдыхай. Там такая природа!

— Попробую. Ну, бывай!

— Пока. Если что, звони.

После разговора со Смеляковым все ещё больше запутывалось. Кому и для какой цели понадобилось сюда звонить? Что за этим кроется? Хоть убей, но я ничего не понимал. В конце-концов решил последовать совету друга и не брать в голову. Однако, от неприятного ощущения, что за мной следят, никак не мог избавиться.

* * *

Ровно в восемь часов спустился вниз в гостинную, где все уже были в сборе. За большим продолговатым столом сидели восемь отдыхающих и двое хозяев. Я поздоровался. Мне ответил нестройный хор. Анастасия Матвеевна встала и торжественным голосом проговорила:

— Разрешите представить нашего нового отдыхающего Андрея Андреевича. Прошу любить и жаловать!...Андрей Андреевич, разрешите познакомить вас с присутствующими. Герман Владиславович и Наталья Викторовна...

Из-за стола привстал пожилой, убеленный сединами, солидный, похожий на вузовского преподавателя философии мужчина, слегка кивнул гордой, красивой головой. Его жена, худая, некрасивая и надменная особа, вставать не стала, ограничилась кивком.

— Очень приятно, — отвесил поклон супружеской чете.

— А это Вадим Константинович со своей очаровательной Катенькой, — указала Анастасия Матвеевна на молодую пару, сидевшую напротив пожилой. — Извините, но Катенька категорически против, чтобы её называли по отчеству.

— Привет, старик, — проговорил Вадим, рослый красивый блондин примерно моего возраста и воздел вверх правый кулак.

— Очень приятно! — пощебетала его очаровательная подруга, юная и грациозная, больше похожая на старшекласницу, чем на жену. Возможно, так оно и есть на самом деле.

— Аркадий Рубенович и его жена Антонина Львовна, — продолжала представлять хозяйка своих временных жильцов.

Аркадий Рубенович, мужчина лет тридцати — тридцати пяти, еврейской или армянской наружности, приветливо помахал мне рукой, улыбнулся.

Его жена, жгучая брюнетка примерно того же возраста, окинула меня с ног до головы опытным взглядом и незаметно подмигнула. И я понял, что с женой у Аркадия Рубеновича наверняка проблемы, и даже очень большие. Факт.

— Сергей Анатольевич, — проговорила хозяйка, указывая рукой на хмурого парня лет двадцати пяти. И потому, как это было сказано, я понял, что она его недолюбливает и даже не считает нужным это скрывать.

Услышав свое имя и отчество, Сергей Анатольевич лишь презрительно усмехнулся и отвернулся к окну.

— И наконец, — Анастасия Матвеевна расплылась в улыбке, — наша гордая и несравненная красавица Эльвира Петровна. Между прочим, незамужняя. Имейте это в виду, Андрей Андреевич!

Все натянуто рассмеялись. А я с удовольствием рассматривал Эльвиру Петровну. И действительно, было на что смотреть. Пышные каштановые волосы обрамляли бледное удлиненное лицо, синие раскосые глаза смотрели дерзко и насмешливо, но где-то на самом их дне пряталась какая-то тайна. Тонкий с едва заметной горбинкой и «нервными» ноздрями нос. Что же занесло эту красавицу в эту тмутаракань? Ее место в модных французских или, на худой конец, московских салонах. Сколько же ей лет? Трудно сказать. Но никак не более тридцати. Полные яркие губы Эльвиры Петровны приветливо улыбнулись и, указывая на стоящий рядом свободный стул, она сказала:

— Присаживайтесь, Андрей Андреевич. Будете моим кавалером. — И немного подумав добавила: — За столом.

— Я буду счастлив и этой малости, Эльвира Петровна, — ответил, садясь подле неё и целуя ей руку.

Раздался громкий, резкий и неприятный смех Антонины Львовны. Она схватила со стола фужер, наполненный бордовой жидкостью (вероятно вином) и залпом выпила. Но на её выходку никто не обратил внимания. По всему, подобное её поведение было в порядке вещей. Однако, меня поступок этой психопатки несколько шокировал. Я подрастерялся и счел за лучшее приняться за стоящий передо мной салат. Он был великолепен.

— Андрей Андреевич, вы здесь впервые? — нарочито громко, чтобы как-то отвлечь внимание от жены, спросил Аркадий Рубенович.

— Да, впервые.

— А мы с женой здесь уже третий раз. Вы любите рыбалку?

— Когда-то давно, ещё в юности, увлекался.

— Тогда я вас непременно возьму с собой. Здесь превосходная рыбалка. Хариус так и хватает, так и хватает.

— Спасибо! Буду рад составить вам компанию.

Разговор разом иссяк. И далее ужин прошел в полном молчании. Поблагодарив хозяев за необыкновенно вкусный ужин, встал из-за стола и следом за Эльвирой Петровной вышел на веранду.

— А что вас сюда занесло? — спросила она, не оборачиваясь, будучи уверенной, что я нахожусь рядом.

— Друг посоветовал. Он здесь был прошлым летом. Ну я, ладно. Но вот вас видеть здесь, да ещё одну — действительно удивительно.

Она обернулась и принялась бесцеремонно в упор меня рассматривать, будто намеревалась увидеть, что у меня находится под костями и мышцами. От этого взгляда мне стало не по себе. Эльвира Петровна усмехнулась.

— Вы считаете, что красивая женщина должна непременно крутиться на модных тусовках?

Я не нашелся, что ответить. Она точно высказала мою мысль, мелькнувшую за столом. Не дождавшись ответа Эльвира Петровна продолжала:

— Я всего этого терпеть не могу, всю эту ложь, показуху, фальшивые лица и улыбки. Брр. Я родилась и выросла в Сузуне. Вы когда-нибудь там бывали?

— Да. Однажды в командировке.

— Видели, какие у нас там замечательные места?

— Да так, мельком.

— Я с детства привыкла к простым человеческим отношениям. А в природу так вообще влюблена с детства. Суета города меня утомляет. Потому и вырываюсь на природу. Здесь замечательно.

— А отчего вы одна?

— Отчего же одна? — усмехнулась она. — Сейчас вот с вами. Одиночество — понятие весьма относительное. Человек может быть одинок в шумной толпе и, наоборот, не ощущать одиночества даже в тюремном карцере. Вы согласны со мной?

— Наверное, так.

Она несколько удивляла и забавляла меня серьезностью своих пошлых сентенций. Она была слишком красива для них. О подобных вещах любят размышлять этакие старые мымры, синие чулки, но никак не молодые хорошенькие женщины.

— Вы где-то работаете? — спросил.

— А вы, случайно, не следователем служите? — усмехнулась она. — Уж слишком много хотите знать.

— Извините. Если вам неприятно, то... Извините.

— Нет. Пока не работаю и транжирю деньги, оставленные мне негодяем мужем.

— А что с ним случилось?

— Ровно год назад он сбросился вон с той горы, — она указала рукой на гору с отвесным ближним склоном.

Я невольно содрогнулся, представив как летел этот человек с этой высокой скалы. Что думал он в том последнем своем полете? Почувствовал, как по спине прошел сквозняк.

— А отчего это он? — спросил, но тут же спохватился: — Извините! Вам, вероятно, неприятно это воспоминание?

Эльвира Петровна лишь весело рассмеялась.

— Ну отчего же, очень даже приятно. Если бы он не сделал это добровольно, то я бы, наверное, его столкнула. — Глаза у неё мстительно сузились, нервные ноздри затрепетали.

— Да вы опасная женщина! — воскликнул, пытаясь перевести её слова в шутку.

— Нет, — серьезно ответила она. — Просто, он меня уже достал своей ревностью и занудством. Тогда приезжал молодой и красивый, похожий на вас, следователь. Тоже донимал меня вопросами, считал, что я помогла своему мужу. Но у меня было неопровержимое алиби — я вместе со всеми находилась в гостинной.

— Когда это произошло?

— Вечером перед самым ужином. Все бы ничего, если бы он не приходил ко мне по ночам. — Ее синие глаза из-за внезапно расширившихся зрачков стали совсем темными, безумными.

— Кто приходил?

Она приблизила ко мне лицо, доверительно прошептала:

— Муж. Приходит и зовет с собой, говорит, что там у него замечательно.

— И часто он вам снится?

— Снится? — удивленно переспросила Эльвира Петровна и надолго задумалась. Затем с сомнением прошептала: — Не знаю, но только мне кажется, что он совсем не снится, а приходит на самом деле.

Она почти вплотную приблизилась ко мне и, заглядывая в глаза, доверительно сказала:

— А знаете, Андрей Андреевич, мне, порой, очень хочется это сделать — посмотреть, прав ли он, действительно ли там так замечательно, как он говорит? И, наверное, чем возращаться в этот жуткий, смрадный город, я в конце-концов последую его совету.

Наконец, понял причину её странного поведения — она была сумасшедшей. Факт, не требующий доказательств. Я попал в довольно щекотливую ситуацию и не знал как из неё выпутаться.

— Вы что же, весь год здесь живете? — спросил.

— Конечно, — ответила она. Неожиданно ущипнула меня за левую щеку и гортанно рассмеялась, обдавая горячим дыханием, Ее высокая грудь коснулась моей груди. — Я вам нравлюсь?

— О, да! Вы такая красавица, — пробормотал я, совершенно деморализованный. Не знал, как выпутаться из этого идиотского положения. Не хватало ещё связаться с умалишенной. Да, но как её здесь терпят целый год?

— Вы меня хотите? — прошептала Эльвира Петровна, напирая грудью. Она полуприкрыла глаза, откинула голову. Полные яркие губы подрагивали от желания. Я едва удержался, чтобы тут же к ним не прижаться. Как все же она хороша!

Схватил её руку, поцеловал и, пробормотав:

— Очень приятно было познакомиться! — бежал.

Спустился к реке и неспеша направился берегом вниз по течению, размышляя над недавним разговором с Эльвирой Петровной. То, что она была сумасшедшей у меня не вызывало и тени сомнений. Но отчего все остальные воспринимали её как вполне нормальную? Странно. Очень странно. Может быть она не всегда такая? Может быть на неё лишь иногда находит и я попал именно на такой период? Может быть. И все же надо от неё держаться подальше. Но какая красавица! Жаль.

Меня догнал Аркадий Рубенович, спросил:

— Гуляете?

Меня подмывало ответить: «Нет, летаю», но сдержался и промолчал.

— А правда, здесь чудесная природа? — спросил он, чуть забегая вперед и заглядывая мне в глаза.

— Да, удивительная!

— А воздух! — он шумно потянул носом, заходясь от восторга. — Чувствуете, какой воздух?!

— И воздух прекрасный, — вынужден был согласиться. Его заискивание и назойливость стали раздражать.

В это время наступил на валун, моя нога соскользнула, и я наверняка бы полетел в воду, если бы не был подхвачен под руку Аркадием Рубеновичем.

— Осторожнее, Андрей Андреевич, а то так и до беды недалеко. Говорят, в прошлом году примерно в это же время одна девушка вот так же оступилась, упала в реку и утонула.

Мне показалось странным совпадение — год назад сбросился со скалы муж Эльвиры и утонула девушка. Может быть, между этими смертями есть какая-то связь? Спросил:

— А что, девушка тоже здесь отдыхала?

— Да. Мне даже называли её фамилию. Как же её фамилия? Беспалова. Точно. Беспалова Оля. Такая юная, такая красивая, говорят, была. И такое несчастье! Так-что, будьте осторожны, Андрей Андреевич, а то и до беды недалеко.

А я уже плохо сознавал, что он говорит. Мне показалось, что схожу с ума. И вновь ощутил на спине чей-то пристальный злорадный взгляд. Что за чертовщина?! Оглянулся. Никого. Да, но откуда этот тип знает мою фамилию и имя моей жены?! Прочел в журнале? Вполне возможно. Но он никак не может знать, что она покончила с собой. Кто ему об этом сказал? Ерунда какая-то получается.

— От кого вы слышали эту историю? — спросил дрожащим от волнения голосом.

— От кого слышал? — переспросил он. Закатил глаза, вспоминая. — Гм. Сейчас уже трудно вспомнить от кого я слышал эту историю. Мы в прошлом году были здесь в августе, а этот несчастный случай произошел в июне. Кто-то из отдыхающих и рассказал. Впрочем, вру. Мне об этом поведала моя жена Антонина Львовна. А вот откуда ей стало известно, не знаю. А что, Андрей Андреевич, вас так встревожил этот случай? На вас же лица нет!

— Да нет, это я так... Устал с дороги. Пойду отдохну.

* * *

Вернувшись в номер, я закрыл дверь не только на замок, но и на задвижку. Сейчас я точно вспомнил, что сделал это. Утром же дверь была закрыта лишь на один замок. Это могло означать лишь одно — когда я вернулся, в номере кто-то прятался. Факт. Я разделся, принял душ и лег спать. А утром почувствовал это запах дорогих духов. Очень знакомый запах. Точно! Этот запах исходил от Эльвиры Петровны. Я явственно его уловил, когда она вплотную ко мне приблизилась. Значит, ночью здесь была эта сумасшедшая?! Что ей было здесь нужно? И что ей нужно от меня? Но сопоставив все факты, пришел к неутешительному выводу, что эта полоумная здесь не при чем. Она конечно же ничего не знала о моем приезде и не могла звонить и заказывать мне семейный номер. Она является лишь игрушкой в чьих-то опытных руках. Кто-то начал против меня серьезную и опасную игру. И он несомненно живет в доме отдыха. Кто же он такой? Я мысленно перебрал в памяти всех одтыхающих. Прежде всего, меня интересовали мужчины. Их четверо. Нет, вместе с хозяином — пятеро. Его тоже нельзя сбрасывать со счетов. Может быть никакого телефонного звонка и не было? Вполне возможно. А этот Аркадий Рубенович? Что это он так стремиться завязать со мной дружбу? На рыбалку пригласил и все такое? Что за этим кроется? И вообще, надо повнимательнее ко всем приглядеться. Только спокойно. Только не распадаться на молекулы и атомы. Весь этот черный юмор кое-кому выйдет боком. Это я обещаю.

Глава вторая: Дурдом.

Когда я спустился вниз, то в гостинной за столом застал лишь молодоую пару Вадима и Катеньку. Они ели сладкий пирог, пили кофе, время от времени, склонившись друг к другу, о чем-то шептались и звонко смеялись. Им было весело и хорошо вместе. Я невольно им позавидовал.

— Желаете позавтракать, Андрей Андреевич? — услышал за спиной грудной голос Анастасии Матвеевны.

Повернулся, внимательно взглянул на хозяйку. Лицо её было приветливым и простодушным. Нет, человек с таким лицом не может творить козни другому.

— Спасибо, Анастасия Матвеевна, я уже позавтракал... Скажите, а отчего покончил жизнь муж Эльвиры Петровны?

— А почему вы меня об этом спрашиваете?! — очень удивилась она моему вопросу. — А он что, действительно, того?

Ее ответ поставил меня в тупик. Кажется, я стал жертвой розыгрыша. Спросил:

— А разве он не сбросился прошлым летом вон с той скалы? — указал рукой на гору.

— Кто вам об этом сказал?! — глаза её сделались круглыми от изумления.

— Эльвира Петровна.

Она весело рассмеялась.

— Ох, уж эта Эльвира! Разыграла она вас, Андрей Андреевич. Она любит подобные розыгрыши.

— А сколько она у вас здесь живет?

— Что-то около месяца. А что?

— Да нет, ничего... Извините.

Я спустился с крыльца и направился к реке. И тут вспомнил, что не спросил хозяйку про утонувшую девушку. Возможно, это тоже шутка. Собралась банда весельчаков и устраивают приколы друг другу. Но возвращаться не хотелось. Ладно, потом спрошу. Метрах в ста пятидесяти вверх по течению у раскидистого ивового куста в раздвижном кресле сидела Эльвира Петровна. Я направился прямиком к ней. Когда подошел, то буквально остолбенел от увиденного. На ней, кроме узкой полоски плавок, ничегошеньки не было. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами. Сказать, что её уже достаточно загорелое тело было красивым, значит ничего не сказать. Оно было великолепным, восхитительным, волнующим. Полные, по-девичьи упругие груди с острыми коричневым сосцами, тонкая талия, плоский живот, широкие бедра, стройные ноги, бархатистая кожа, покрытая нежным пушком, золотившемся на солнце. Да! Картина не для мальчиков! Я растерялся и не знал, что предпринять. Торчал, как истукан, боясь пошевелиться, смотрел на эту красавицу и глупо улыбался непонятно от чего. Наконец, разродился ненатуральным смехом, наигранно бодро проговорил:

— Ну и шутница же вы, Эльвира Петровна!

Она открыла свои прекрасные очи и, даже не попытавшись прикрыть наготу, окинула меня с ног до головы спокойным, надменным взглядом, спросила недоуменно:

— Кто вы?

— Ну, хватит меня разыгрывать, Эльвира Петровна! — натянуто рассмеялся я. — Это уже не смешно, честное слово!

Она пожала плечами, вновь закрыла глаза, подставив солнцу лицо, сказала равнодушно:

— Я вас не знаю.

— То-есть, как это не знаете! — возмутился. — Нас же вчера представляли. И потом, мы с вами вели довольно продолжительную беседу. Помните, вы ещё рассказывали мне о вашем муже, о том, как он год назад сбросился со скалы?

Она вновь открыла глаза. В них были неподдельное удивление, даже испуг.

— Мой муж?! Кто вам такое мог сказать?!

— Вы. Вы сами.

— Не говорите глупости, — надменно молвила она, успокаиваясь. — Как я могла вам что-то говорить, когда я вас впервые вижу.

Я ничего не понимал в происходящем. Или она продолжает вести со мной какую-то непонятную игру, или... Или она действительно сумасшедшая.

— Странная у вас память, Эльвира Петровна! — натянуто рассмеялся. — Неужели вы меня не помните? Я — Андрей Андреевич.

— Андрей Андреевич, — проговорила она раздумчиво, будто вспоминая. — Это не вы вчера приехали?

— Да, я.

Она ещё раз внимательно и серьезно глянула на меня, кивнула.

— Я видела. Да, теперь я вас вспомнила. Да.

— А то, как мы с вами сидели рядом за ужином, как беседовали после на веранде, не помните?

— За каким ещё ужином? — В её взгляде вновь засквозил страх. — Я вчера ужинала в номере.

Из нас двоих кто-то положительно спятил. Но каждый считал, что это не он. Факт. Честно признаться, я уже начал сомневаться, что вчера встречался и разговаривал с этой надменной красавицей. Может быть мне все это привиделось во сне? Черт бы меня побрал, если я что-либо понимал во всем этом. Дурдом какой-то!

— А где же ваша жена? — спросила она.

Я невольно вздрогнул.

— К-какая ж-жена?

— Ваша. Вы ведь вчера прибыли с женой? — Она смотрела на меня строго и требовательно.

— Я приехал один. У меня нет жены.

— Что вы мне голову морочите! — Лицо её даже покраснело от негодования. — Что же я слепая по-вашему?! Такая прелестная стройная блондинка в темных очках. На ней был ярко-красный костюм весьма своеобразного фасона.

— Вы что-то путаете, Эльвира Петровна, — пробормотал растерянно. Она описывала мою жену.

— Ничего не путаю. Мы даже с ней познакомились и немного поболтали на веранде. Она сказала, что её зовут Оля и что она недавно замужем, что этот костюм она купила в Новосибирске на площади Калинина.

Мне стало трудно дышать. Я задыхался. Едва не расплакался от безвыходности своего положения. Оля действительно покупала тот костюм на площади Калинина. Но каким образом и откуда могла это знать эта... эта ненормальная?!

— Этого просто не может быть! — воскликнул. — Моя жена умерла три месяца назад.

Она посмотрела на меня долгим пристальным взглядом. Зрачки её глаз, как это было вчера, расширились, отчего те стали черными, бездонными, жуткими, безумными. Она таинственно, будто заговорщица, прошептала:

— Сознайтесь, вы её убили, да? А теперь морочите мне голову. Я права? — Она огляделась по сторонам и несерьезно хихикнула.

И я понял, что здесь мне больше делать нечего.

— Извините! — пробормотал, отходя от нее. Теперь я к ней на пушечный выстрел не подойду. Факт, не требующий доказательств. Рядом с ней я начинаю чувствовать себя маленьким, ушибленным гномом, который никак не может решить простую арифметическую задачку для умственно отсталых первоклассников.

Чертовщина какая-то получается! Так был или не был наш с ней разговор на веранде? Я убежден, что был. Эльвира Петровна — нет. Но она вовсе не похожа на умалишенную.

Отойдя уже на приличное расстояние, вдруг, вспомнил, что не задал ей главного вопроса. Вернулся и, в упор глядя ей прямо в глаза, спросил:

— Эльвира Петровна, вы сегодня ночью были в моем номере?

Она ничуть не удивилась и не возмутилась этому вопросу. Загадочно усмехнулась, облизала языком полные губы, потянулась всем телом, проведя руками по полным грудям, плоскому животу вниз к бедрам. Томно, с предыханием спросила:

— А что мы с вами делали? — и двусмысленно рассмеялась.

— Я не знаю, что там делали вы? А я спал, — раздраженно ответил.

Она разом поскучнела.

— Не знаю. Вообще-то я люблю ночью ходить по чужим номерам. Возможно, зашла случайно и в ваш. А что, это страшное преступление, да?

— Но как вы это сделали? Ведь дверь была запертой?

Она загадочно усмехнулась.

— Для меня это не имеет значения.

И я окончательно понял, что она чокнутая. Это факт, не требующий доказательств. Да, но как этого не замечают другие?! Странно. Очень странно. И почти бегом направился прочь.

Я споро шел берегом вверх по течению около получаса, пока не уперся в громадную скалу. Скала далеко выступала в реку и та, огибая её, подмыла берег и образовался большой карман. Вода здесь была мутно-зеленной из-за разросшихся в ней водорослей и очень глубокая. На её поверхности то здесь, то там образовывались стремительные воронки. Спустился к самой воде, сел на уже прогретый солнцем валун, закурил. Руки у меня ходили ходуном. Надо успокоится, привести в порядок свои нервы. Однако, у меня плохо это получалось. Теперь я пожалел, что сюда приехал. Меня уже не радовали ни красоты природы, ни этот горный воздух, ни звенящая синь неба, ни ослепительное солнце. Ничего. Ничего меня не радовало. Казалось, что даже природа относится ко мне враждебно и настороженно, а за каждым деревом, за каждым камнем подстерегает опасность. А может быть, я действительно схожу с ума? И этот риторический вопрос мне не показался странным. Нет. Я уже ни в чем не был уверен. Былую уверенность я потерял не сейчас и не сразу. Я почувствовал, как твердая почва начинает стремительно уходить у меня из-под ног, три месяца назад, когда увидел бездыханное тело жены в ванной с перерезанными венами. Жуткая картина! Даже не хочется об этом вспоминать. Зачем она это сделала? Пусть я был в чем-то неправ. Пусть. Но ведь таким образом не решают проблем. Глупо. Глупо и вульгарно. Может быть, своей смертью она решила мне досадить? Если это так, то ей это удалось. Факт. Во мне что-то сломалось и я впервые ощутил тогда неуверенность. Нет-нет, не хочу об этом. Я запретил себе думать о её смерти. И все. И баста.

Подобрал крупную гальку и бросил в омут. «Буль», — громко сказала она и ушла на дно. По поверхности пошли круги, затем она, вдруг, вспенилась, словно я кого-то там растревожил. Даже почудилось, будто из воды высунулась какая-то безобразная рожа, ощерила мерзкую пасть и показала язык. Определенно у меня начинаются галлюцинации. Вот и мерещиться всякая чертовщина. А существует ли в природе Эльвира Петровна? Теперь я даже в этом не был уверен.

Докурив сигарету, бросил окурок в омут. Его тут же засосал один из многочисленных водоворотов и окурок исчез. Долго ждал, когда он появится на поверхности, но окурок так и не появился. Куда же он мог деться?

— Так вот вы куда забрели, Андрей Андреевич! — раздался женский голос.

Поднял голову. Наверху стояла Антонина Львовна. Прикрываясь от солнца козырьком правой руки, она смотрела на меня и приветливо улыбалась. На ней был легкий сарафан, а на ногах кроссовки. Пышные черные волосы собраны сзади в узел. При ярком дневном свете она показалась мне довольно привлекательной.

Антонина Львовна стала спускаться. Ее высокая грудь под сарафаном колыхалась в такт шагов. Я понял, что она не надела бюстгалтера.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич! — проговорила она, подходя. — Не прогоните?

— Здравствуйте, Антонина Львовна! Что вы такое говорите.

— Можно мне присесть рядом с вами?

— Пожалуйста! — Я подвинулся, освобождая ей место.

Она села, плотно прижавшись ко мне бедром. Бедро было упругим и горячим. Я, вдруг, ощутил желание. Желание было настолько сильным, что, борясь с ним, даже закрыл глаза. Что за черт! Совсем недавно передо мной возлежала обалденная полуголая красавица, но ничего подобного я не испытывал. А здесь какое-то всего-навсего прикосновение. Чудеса! Я слегка отодвинулся. Сразу стало легче дышать.

— Я видела, как вы разговаривали с Эльвирой Петровной, — ни то утвердительно, ни то вопросительно проговорила Антонина Львовна.

Похоже, что она следила за мной? Очень похоже. Что ей от меня нужно?

— Да, — кивнул. — А это запрещено?

— Нет конечно. Но только я бы посоветовала вам держаться от неё подальше. Не знаю. как вам, но мне кажется, что она ненормальная. Поговаривают даже, что она отравила своего мужа.

— Я это учту, — ответил, чувствуя, что её бедро вновь тесно ко мне прижимается, хотя она и не делала никаких усилий подвинуться. Похоже её бедра передвигались самостоятельно, как гусеница, сокращениями.

— И потом, в мире есть и другие женщины. — Она посмотрела мне в глаза долгим взглядом. Ее большой чувственный рот полуоткрылся, обнажая белые красивые зубы. — Ах, Андрей Андреевич, вы такой шикарный мужчина! Я так вас хочу! Поцелуйте меня!

Я не мешкая, прижался к её губам. Она с легким стоном прильнула ко мне полной грудью. Горячий язык её все глубже и глубже проникал в меня и трепетал, и творил такое, что я подумал невольно, что взорвусь от желания. Оторвавшись от меня она горячо прошептала:

— Возьмите меня!

— Где? Здесь, на этих камнях?!

— Ну это же такой пустяк! — с блудливым гортанным смешком проговорила она. Встала, расставила ноги и, наклонившись, уперлась руками в валун. Спросила:

— Вам так будет удобно?

Мне было удобно. Я закинул подол сарафана ей на спину, обнажая крутые загорелые бедра. Мне даже не пришлось снимать с неё плавок, так как их не было. По-всему, она заранее все предусмотрела. Стянул с себя джинсы и плавки. Подошел и крепко схватил её за бедра. Но в самый последний момент она выскольнула из моих рук, опустила юбку, рассмеялась и, указывая рукой в направлении скалы, проговорила:

— Вон видите, следит.

Я был сильно раздосадован случившемся. Оделся. Посмотрел на скалу и заметил. что за ней действительно прячется какой-то человек и следит за нами.

— Кто это?

— Мой муж. Между прочим, он здесь ловит своих хариусов, — указала она рукой на омут. — Говорят, что в нем черти водятся. Поэтому, не советую ходить с мужем на рыбалку.

— Почему?

— Утопит, — вполне серьезно проговорила она. — Он ревнив, как мавр.

— А отчего вы его не боитесь?

— Потому. что он мне ничего не сделает. Он меня боготворит. А вот моим любовникам туго приходится.

Мне стало как-то неуютно от этих слов. Вспомнил вчерашний разговор с её мужем, спросил:

— Антонина Львовна, вы как-то рассказывали мужу о гибели здесь девушки в прошлом году. Даже называли её фамилию. Скажите, от кого вы слышали эту историю?

— Я рассказывала?! — удивилась она. — Кто вам это сказал?

— Ваш муж.

— Ничего такого я ему не говорила. Он определенно что-то путает. Помнится, это он рассказывал мне легенду, будто юная девушка от несчастной любви сбросилась вон с той скалы, — она указала рукой на уже знакомую мне гору. — С тех пор её прозвали горой смерти.

Почувствовал, как от этих её слов по спине вновь прошел холодный ветерок, появилось нехорошее предчувствие.

Глава третья. Катенька и её мавр.

К дому отдыха мы возвращались порознь. На веранде заметил «профессоршу» Наталью Викторовну с огромным цейсовским биноклем в руках. Прильнув глазами к окулярам, она поводила им из стороны в сторону в поисках объекта. Натолкнувшись, вероятно, на мою измочаленную физиономию, она отняла бинокль от глаз, презрительно скривила тонкие губы и прошипела, будто гремучая змея:

— Как вам не стыдно! Ведь вас же могли видеть дети!

Неужели она отсюда все видела? Нет, не могла она видеть. Нас скрывал высокий берег. Вероятно, догадалась.

— Во-первых, откуда здесь могут взяться дети? И отчего мне должно быть стыдно, Наталья Викторовна? — бодро спросил, поднимаясь на веранду.

— И он ещё спрашивает! — громче зашипела она. — Боже! Какая грязь! Какой стыд! Вы хоть проверяли её на спид?

Нет, все же видела. Факт. Но не отсюда, а, наверное, из своей комнаты. Но единственное, что оставалось в моем положении — это все отрицать. Так я и сделал.

— Я что-то не пойму ваших намеков? Вы вроде как меня в чем-то обвиняете, так?

Она едва не задохнулась от возмущения. Некрасивое лицо пошло красными пятнами и стало ещё более безобразным.

— Развратник! Этим вы и погубили свою красавицу-жену!

У меня все буквально поплыло перед глазами. Я ринулся к ней, заорал, как припадочный:

— Откуда вам известно про мою жену?!

Она буквально вжалась в плетеное кресло, в страхе хрипло пробормотала:

— Какую ещё жену?!

— Вы только-что сказали, что я погубил свою жену. Откуда вы о ней знаете?!

— Герман!! — истерично завопила она.

На веранду выскочил «профессор». Седые редкие волосы его стояли торчком от возбуждения.

— Что случилось, милая? — спросил он, подскакивая к жене.

— Вот этот молодой нахал ко мне пристает, — захныкала она.

Герман Владиславович воинственно выпрямился, выпятил колесом петушиную грудь, указательным пальцем поправил очки и пошел на меня приступом.

— В чем дело, молодой человек?! Почему вы себе позволяете, так сказать?!

— Ваша жена только-что сказала, что я погубил свою жену. Я её спросил, откуда она знает мою жену. Вот и все, — попытался я объяснить.

«Профессор» повернулся к жене.

— Натали, это действительно так?

— Герман, клянусь, ничего такого в помине не было. Я даже не знаю, был ли он вообще женат. Я сидела, ела клубнику. Вдруг, ни с того ни с сего он стал ко мне приставать, говорить всякую чушь. Мне кажется, что он ненормальный.

И тут я увидел, что на коленях у неё вместо цейсовского бинокля стоит фарфоровая чашка с садовой клубникой. Старуха, похоже, права. У меня определенно едет «крыша». Надо срочно отдохнуть, принять ванну, расслабиться.

— Извините, — пробормотал и прошел в дом.

Когда поднялся на второй этаж, то в коридоре встретил Аркадия Рубеновича. Он широко улыбался и ещё издали принялся грозить мне пальцем.

— А вы шалун, сударь! — проговорил он, подходя. — Как это вы с моей женой, а?! Шалун! Ба-а-льшой шалун!

Я в буквальном смысле остолбенел от услышанного.

— Я что-то вас ни того... — промямлил.

— Не отпирайтесь! Я все видел! — решительно присек он мои возражения. — Как вы её у валуна, а?! А вы парень не промах. Молодец!

Поверить в происходящее было просто невозможно. Я был уверен, что все это мне привиделось в горячечном бреду. А передо мной стоял вовсе не Аркадий Рубенович, а его призрак, фантом. И чтобы удостовериться, я дотронулся до него рукой. Нет, это был живой роганосец из плоти и крови.

— Что это с вами, Андрей Андреевич?! — забеспокоился он. — Если вы думаете, что я на вас сержусь, то совершенно напрасно. Дело молодое, разве ж я не понимаю. И свою жену не веню. Если бы я мог ей дать, чего ей хочется, то она бы не заглядывалась на сторону. Верно? А я, к сожалению, не могу ей этого дать. Кого же в этом винить? Так что, не берите в голову, голубчик. Но я ведь не поэтому тут. Я хотел узнать насчет рыбалки. Пойдете вы завтра утром со мной, или как?

— Так ничего же не было, — пробормотал унижено.

— Какая разница — было, не было, — махнул он пренебрежительно рукой. — Так вы пойдете на рыбалку?

Я вспомнил слова его жены, но был совершенно деморализован и абсолютно не способен к сопротивлению. Тем более, что я уже ему обещал.

— Разумеется, — кивнул. — Только у меня нет удочки.

— Удочка у вас будет, — заверил он меня. — Значит, завтра утром я заскочу за вами?

— Буду только рад.

— Вот и ладненько! Вот и замечательно! — воскликнул он, потирая ручками, и засеменил прочь по коридору.

Я едва живой ввалился к себе в номер, прошел в ванную, разделся и долго стоял под обжигающе-холодным душем, приходя в чувство. Затем, растерся махровым полотенцем, прошел на кухню, открыл холодильник, достал бутылку, налил полный стакан и залпом выпил. Прошел в комнату, сел в кресло, закурил. Попытался сосредоточиться. Во всей этой чертовщине есть какой-то логический смысл. Надо только его уловить, понять причину происходящего. Мне даже показалось, что очень близок к разгадке. Только спокойно. Без нервов. Надо взять себя в руки. Но ничего не получалось. Голова была пустой и тяжелой одновременно. В ней бродили неясные, отрывочные, не связанные между собой мысли не мысли, образы не образы, а так, что-то среднее между ними. Начиналась цепная неуправляемая реакция. Я стремительно распадался на молекулы и атомы. Собрать их воедино, в то, что некогда называлось личностью, теперь будет очень сложно, если вообще возможно. Факт.

В это время раздался зычный голос Анастасии Матвеевны, призывающий всех к обеду. Я оделся и спустился вниз.

За обедом Эльвира Петровна делала вид, что со мной не знакома, жеманничала и все говорила, что я ей кого-то напоминаю. Я хранил упорное молчание. В конце-концов, она обиделась и отвязалась от меня. Антонина Львовна, наоборот, всячески пыталась дать всем понять насколько мы хорошо знакомы, была необычайно весела, выказывала мне всяческое внимание, говорила двусмысленности и громко смеялась. К концу обеда, если и были у кого сомнения относительно наших с ней отношений, то развеялись. Я едва выдержал все это издевательво. Хоть было бы за что! Но главное — её муж, этот роганосец со стажем, был совершенно беспечен, смотрел на жену влюбленными глазами, кивал головой, во всем с ней соглашаясь, и улыбался. Право, дурдом!

После обеда я вернулся в номер. Ощущал себя разбитым и усталым. Таким усталым, будто прожил на свете не двадцать девять лет, а все сто и с трудом передвигал дряхлые, немощные члены. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, ни о чем думать. Да чего там, мне самого себя было тошно видеть. Хотелось лишь одного — скорее дотащиться до кровати, упасть на неё и вырубиться. Да, подкосила меня женушка, здорово подкосила своим самоубийством. Теперь во всем, что со мной случилось, я обвинял бывшую жену. Хотя шестым чувством понимал, что необъективен и несправедлив к ней, что она здесь не при чем, что все дело во мне самом. Но согласиться с этим никак не мог. Нет, надо скорее выгребаться из этой чокнутой страны, населенной дебилами-соотечественниками. Мне казалось, что стоит лишь оказаться на Западе, как все в моей жизни нормализуется, войдет в привычное русло, все будет «о кей». Благо, что я обеспечил себе достойный отъезд. В банках у меня хранится пара миллионов долларов. На первое время хватит. Плевал я с верхней полки и на эту фирму и на этот вшивый город. Осточертело все до смертушки. Факт, не требующий доказательств. Но отчего так болит башка. Спасу никакого нет — так болит. В одном из чемоданов, кажется, есть пачка пентальгина.

Достал чемоданы, разыскал пентальгин, выпил пару таблеток и, не раздеваясь, лег на кровать. Попытался уснуть, но никак не получалось. Медленно тянулось время. Постепенно утихла головная боль. Голова стала легкой и бездумной. Какой-то сладкозвучный птах за окном выводил длинные рулады — объяснялся в любви то ли своей подруге, то ли всему белому свету. Его пение успокаивало. Веки мои отяжелели, стали слипаться...

* * *

...Раздался робкий стук в дверь.

— Кто там? Входите, — проговорил, вставая с кресла и направляясь к двери.

Дверь бесшумно открылась и в комнату вошла Оля, бледная, поникшая и несчастная. Остановилась передо мной, протянула окровавленные руки, пожаловалась.

— Андрюша, они так болят.

Все тело мое сковал мистический ужас. Я смотрел на её руки, на страшные порезы на запястьях, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Момоги мне, Андрюша, — жалостливо попросила жена.

— Но чем же я могу тебе помочь? — сдавленно прошептал.

— Ты меня не любишь, потому и не хочешь помочь, — заплакала она.

Это разозлило. Она замучила меня своим занудством при жизни, теперь достает после смерти. Нет уж дудки! Здесь ей делать нечего. Пусть доводит бывших граждан планеты Земля, а с меня довольно. Я едва удержался, чтобы не вытолкать её в дверь.

— Причем тут я! Обращайся за помощью к кому-нибудь там у себя. У вас есть больницы?

— Меня туда не пускают, — проговорила она чуть слышно, понурившись.

— Как так — не пускают? Не имеют права!

— Имеют. Туда самоубийц не пускают.

— Так где же ты сейчас? Как же ты? — спросил, проникаясь в ней сочувствием.

— А где придется. Маюсь между небом и землей. Устала очень. И она вновь заплакала. Но теперь вместо слез по её щекам лились потоки крови. Я даже ощущал её тошнотворный сладковатый запах. Вдруг, лицо её стало серым, потом землистым, тронутым разложением. Она злородно рассмеялась и схватила мою руку своей костлявой рукой, закричала:

— А! Попался! Теперь ты от меня никуда не денешься.

От неё исходил запах могилы и тления. Я дико закричал, пытаясь вырвать руку. Но это мне никак не удавалось сделать. И я понял, что это конец...

* * *

Меня разбудил деликатный стук в дверь. Еще не очнувшись до конца от страшного сна, с замиранием смотрел на дверь. Стук повторился. Кого ещё черт несет? Не дай бог Антонину. Я ею уже «накушался» под завязку.

— Кто там? Войдите, — громко сказал, садясь на диване.

Дверь открылась и в комнату вошла «старшеклассница» Катенька. Она плакала навзрыд, прижимая к глазам носовой платок. Хорошенький маленький носик был красным, а пухленькие губки бормотали что-то неразбочивое.

— Что случилось, девочка? — спросил я.

— Ах, извините, Андрей Андреевич! — воскликнула она и ещё горше заплакала. — Я такая несчастная! Такая несчастная!

— Да что случилось?! — спросил, проникаясь к ней искренним сочувствием.

— Вадим Константинович грозится меня убить!

— Вас?! Но за что?

— Он меня приревновал к вам, Андрей Андреевич.

— Ко мне?!! — от изумления я даже поперхнулся словом. — Но я то тут при чем?!

— А помните, мы разговаривали с вами вчера на веранде? Вот он и приревновал.

— Я?! С вами?! — Понял, что мое сумасшествие продолжается.

— Неужели не помните?! — обиженно надула губки Катенька и даже перестала плакать. — Я ещё рассказывала вам про мужчину, который сбросился со скалы. Неужели не помните?

— Да-да, что-то припоминаю, — пробормотал. Мне казалось, что дурной сон продолжается. Я даже ущипнул себя за ляжку. Нет, это был не сон. Это была самая настоящая явь, пострашнее любого кошмара. Факт.

— Ну вот, а Вадим Константинович, как увидел нас вместе, так с тех пор покою мне не дает, считает, что я в вас влюбилась и сегодня ночью ходила к вам в номер.

От невероятных перегрузок голова вновь страшно разболелась. Так с кем все-таки я разговаривал на веранде? Еще пару минут назад я был уверен, что с Эльвирой. Та этот факт категорически отрицает. Катенька утверждает, что разговаривал я именнно с ней? Из нас троих кто-то определенно спятил. И теперь остается все меньше и меньше сомнений, чтобы сказать, кто это. И потом, отчего этот Вадим Константинович считает, что его пасия находилась в моем номере? Странно. Ведь в моем номере ночью опеределенно кто-то был. Кстати, какими она пользуется духами?

Катенька, как галченок, раскрыв свой прелестный маленький ротик ждала, что я скажу на её слова. Она уже совсем успокоилась. Глаза были хоть и заплаканные, но сухие и блестели любопытством. В них пока ещё робко, но уже проглядывало кокетство хорошенькой старшеклассницы к интересному молодому мужчине.

— А отчего он так считает? — спросил.

— Дело в том, что в ту ночь мне отчего-то не спалось. Вернее, сначала я быстро уснула, а среди ночи проснулась и уже никак не смогла уснуть. И где-то часа в четыре решила прогуляться по воздуху. Оделась и вышла. — Катенька потупилась, стрельнула на меня лукавыми глазками. — Между прочим, я видела, как из вашего номера вышла Эльвира Петровна.

Так, все же это была наша «снежная королева». И все эти надписи на стене, записка, кофе — её рук дело. Кто же она такая? Как бы это узнать? По-всему, она живет в Новосибирске. Во всяком случае, это явствует из разговора с ней. Надо узнать её фамилию и позвонить Смелякову, пусть проверит по справочному и вообще, выяснит кто она такая и чем дышит. Точно, надо непременно это сделать и чем быстрее, тем лучше.

— Она была одна?

Катенька очень удивилась этому вопросу. Ее голубенькие глазки чуть было не вылезли из орбит.

— О-одна, — проговорила она не совсем уверенно. — Но только я вас не совсем... Ну, это... Не совсем понимаю. Вот.

— Я и сам себя, порой, не понимаю. Поэтому, не обращайте внимания. Что же было дальше?

— Я где-то около часа гуляла. Погода была чудная. Тихо, тепло, птички запели. А когда вернулась, Вадим Константинович уже не спал и сказал, что я была у вас в номере.

Она вновь горько заплакала.

Но была в её плаче и всех её манерах какая-то едва заметная нарочитость. А что если Вадим прав, и в моем номере была эта девочка? Очень даже может быть.

Встал, подошел к ней, положил руки на худенькие плечи девушки, притянул к себе.

— Успокойтесь. Я объяснюсь с вашим Вадимом Константиновичем и все будет нормально. Все будет замечательно, уверяю вас. — Наклонился и поцеловал её в щеку.

Тот же самый запах духов! Один к одному. Вот те раз! Что это могло значить? Если разобраться — не много. В моем номере могла побывать как Элвира, так и эта «школьница», а возможно и обе сразу.

— У вас очень приятные духи, Катенька! — «восхитился». — Как они называются?

— "Chlоe Innjcence", — ответила она с французским прононсом. — Мне их подарил Вадим Константинович на 8 марта.

— Очень славные духи. Очень. А вы никому не давали ими душиться?

— Давала. Своей лучшей подруге Тане. А что?

— А здесь никому не давали?

— Что вы, как можно! — возмутилась она. — От нас же будет одинаково пахнуть. Пропадет весь шарм.

— Да-да, извините. Я как-то этого не учел.

В это время дверь с шумом распахнулась и в комнату, терзаемый очередным приступом ревности, ворвался Вадим Константинович, красный от бешенства и негодования. Прокричал злорадно, торжествующе:

— Вот они где голубки! Все воркуете?! Не ожидали?! Теперь вы мне за все ответите, негодяи! — Паясничая и гримасничая, видно копировал свою юную любовницу, продолжал: — Ах, Вадим, как вы не справедливы ко мне! Ах, Вадим, что вы такое говорите! Ах, ах, ах! Притворщица!! Блудница!! Мерзкая, грязная шлюха!!!

— Ах! — сказала Катенька и стала медленно оседать.

Я подхватил её под руки и посадил на диван.

— Не трогайте её, вы, старый развратник! — заорал он, приступая ко мне. — Казанова! Дон Жуан! В вас нет ничего святого! Мало вам старых распутпниц, так вы добрались и до молоденьких невинных девушек.

Меня уже начала утомлять и раздражать эта сцена из какого-то пошлого водевиля. «Ни такая уж она и невинная», — хотел сказать, но вовремя сдержался.

— Послушайте, Вадим, здесь произошла какая-то нелепая, я бы даже сказал, чудовищная ошибка. Уверяю, вы не правы. Я и Катенька...

— Не сметь! — завопил он, перебивая меня. Он не желал и не хотел никаких объяснений. — Не сметь её так называть, ты... ты... — Не найдя для меня достойного определения, он ринулся с кулаками. Я уклонился и врезал ему коротким боковым прямо в солнечное сплетение. Удар угодил точно в цель. Он, корчась от боли и нехватки воздуха, свалился к моим ногам.

— Что вы с ним сделали! — закричала оклемавшаяся Катенька и бросилась к своему «герою-любовнику». — Вадим Константинович, что с вами?! Вам плохо, Вадим Константинович?!

Тот хватал открытым ртом воздух, не в состоянии произнести ни слова.

— Что вы стоите! — закричала она, обращаясь ко мне, — Сделайте же что-нибудь!

— Ничего, скоро оклемается, — заверил я её.

— За что вы его так?! Что плохого он вам сделал?! — плакала девушка.

— Он сам этого хотел.

Наконец, Вадим вздохнул полной грудью, морщась от боли и держась за живот, медленно поднялся на ноги, оттолкнул Катеньку обратно на диван, сказал твердо и решительно:

— Ничего, ты ещё это запомнишь! — Вытащил из кармана пистолет и направил дуло прямо мне в голову.

Я оцепенел. В этот момент был ни в состоянии ни думать, ни решать, ни двигаться от животного страха, парализовавшего все мои члены. Видно, вид мой представлял жалкое зрелище, так как мой противник злорадно рассмеялся.

— Что, испугался!

В животе моем безобразно урчало и булькало. Я ощутил приступ тошноты. И в этот момент в лицо ударила струя какой-то вонючей дряни и я вырубился.

* * *

Очнулся лежащим на диване. В комнате никого не было. Тихо. За окном надрывался прежний птах. Потянул носом воздух, но не ощутил никакого запаха. Странно. Так была или нет эта сцена с Катенькой и Вадимом или все это мне привиделось во сне? Я уже ни в чем не был уверен. Со мной положительно происходило что-то странное и непонятное. Интересно, а как люди сходят с ума? И мне, вдруг, очень захотелось отсюда уехать. Хотя понимал, что нынешние проблемы найдут меня где угодно, от них не убежишь. Просто, надо как следует расслабиться и успокоиться. И все. И все будет нормально. Факт.

Посмотрел на часы. Они показывали половину восьмого. Пора было готовиться к ужину. Я умылся и спустился вниз. Хозяева лишь накрывали на стол. Вышел на веранду, где застал Катеньку, сидящей в плетенном кресле-качалке. Она слегка раскачивалась в кресле. На коленях у неё стояла та же фарфоровая чашка с клубникой. Время от времени Катенька брала тоненькими пальчиками очережную крупную спелую ягоду и отправляла в хорошенький ротик. По всему, занятие это доставляло ей огромное удовольствие. Я невольно ею залюбовался.

— Катенька, вы клубникой перебьете аппетит, — сказал, улыбаясь,

— А, плевать! — беспечно ответила она, отправляя в рот очередную ягоду.

— Как у вас дела с Вадимом Константиновичем? Судя по вашему настроению, все хорошо, да?

Лицо её выразило недоумение. Затем его сменило удивление.

— А почему вы об этом спрашиваете? Странно.

— Извините! Это я так. Просто, за обедом мне показалось будто вы поссорились.

— Поссорились? — переспросила Катенька и звонко беспечно рассмеялась. — Глупости какие! Мы с Вадимом никогда не поссоримся!

— Прямо уж — никогда? — натянуто рассмеялся.

— Да. Никогда! — убежденно проговорила она.

— Тогда примите мои поздравления, Катенька. Вы счастливая девушка и я вам искренне завидую.

За ужином Эльвира Петровна улыбнулась мне как старому знакомому и спросила:

— А где же, Андрей Андреевич, ваша жена? Отчего вы её от нас прячите?

— Далась вам эта жена. Ее черти съели! — ответил раздраженно.

Она рассмеялась, посчитав, что я пошутил. Приблизившись доверительно прошептала:

— Антонина Львовна всем рассказывает о таких ваших мужских достоинствах, что я невольно ей позавидовала. Честное слово! — Она интригующе рассмеялась.

Я растерялся и не нашелся, что ответить.

— А вы парень не промах! Может, ко мне загляните ночью? — Правая рука её скользнула под стол, погладила меня по ляжке и неожиданно ухватила за... Я едва удержался на стуле от подобной вольности. Никогда бы не подумал, что она на это способна. Меня даже пот прошиб. Натуральный дурдом! И вновь мне показалось, что все ещё пребываю в кошмарном сне.

— Ну и шутки у вас! — Я попытался улыбнуться. Но попытка оказалась явно неудачной.

Эльвира Петровна уже во всю орудовала ножом, разрезая приличный шмат телятины на мелкие кусочки.

— Вы это о чем?! — удивленно спросила. — Да, Андрей Андреевич, где мне можно увидеть вашу жену? Я хотела бы взять у неё фасон кофточки.

Я встал и вышел из-за стола. Продолжать этот дурацкий разговор уже было свыше моих сил. Прошел на веранду, сел в плетеное кресло, закурил. Прошли всего какие-то сутки, как я здесь, а такое впечатление, что прожил здесь по меньшей мере месяц — столько всего произошло. А может быть ничего и не было? Боже! как болит голова! Будто её стягивают железными обручами. Подташнивало. Что же со мной все-таки происходит? Все это не поддается никакой логике. Хотелось волком выть от бессилия и безысходности.

Вдруг, наступили сумерки. Они все густели и густели, превращаясь в какой-то странный темно-бордовый мрак. Рядом раздался знакомый печальный голос:

— Андрюша, зачем ты это сделал?

Скосил глаза. Рядом в соседнем кресле сидела Оля. На колениях у неё стояла чашка с клубникой. Она протягивала ко мне руки со страшыми порезами на запястьях. Кровь тоненькими струйками лилась прямо на пол веранды. Странно, но меня уже не удивило её появление. Я воспринял его как само-собой разумеещееся. Только страшно и жутко было смотреть на эти раны, кровь, на её бледное лицо с мертвыми, ничего не выражающими глазами.

— Побойся Бога, Оля! — возразил. — Разве это сделала не ты сама?

Она протестующе замотала головой.

— Нет-нет, это сделал именно ты. Зачем же ты говоришь неправду? Зачем ты так жестоко со мной поступил?! Что я сделала тебе плохого? — Оля горько и безутешно заплакала.

* * *

— Отдыхаете, Андрей Андреевич? — раздался рядом бодрый голос.

Я вздрогнул от неожиданности. Оля вместе с креслом и клубникой мгновенно исчезла. Рядом, облокотясь на перила, стоял хозяин дома отдыха Олег Викторович, курил и, глядя на меня, отчего-то улыбался.

Я обрадовался его появлению и был искренне ему благодарен за то, что помог вырваться из этого бордового мрака, населенного разговаривающими призраками.

— Да, Олег Викторович. Дышу воздухом, так сказать. Природа здесь у вас замечательная.

— Да, природа у нас действительно того, — согласился он.

— Олег Викторович, а правда говорят, что здесь в прошлом году утонула девушка?

— Правда, — кивнул он. — Только это было два года назад. На двух иномарках приехала компания молодежи, человек восемь. Разбили палатку вон у того куста, — Олег Викторович указал рукой на уже знакомый ивовый куст. — Вечером напились и с дуру стали купаться в реке. Она и утонула. Насилу потом нашли. Искали вниз по течению, а она оказалась в омуте в полкилометре вверх от этого места.

— Как же её туда?

— То-то и загадка, Так никто и не понял.

— Вы, случайно, не помните её фамилию?

— Помнил. Я ж там понятым был. Постойте, как же её фамилия? — Он удивленно всплеснул руками. — Андрей Андреевич, а ведь она была вашей однофамилицией! Точно! Как сейчас помню. Беспалова. Беспалова Оля. А что вы ей заинтересовались? Может это ваша родственница?

— Да нет... Так... Просто. Извините! — пробормотал. Встал и устало побрел к себе в номер. Из всего я понял лишь одно, что это не было простым случайным совпадением. В этом чокнутом доме отдыха ничего не было случайным. Каждое слово, каждый поступок ложились в определенную логическую цепочку. Но чтобы понять логику этого перевернутого мира, надо быть самому малость «перевернутым». Ничего, скоро уж. Скоро я стану все очень даже хорошо понимать. Факт.

Глава четвертая. Жуткая ночь.

Ночью меня разбудил какой-то непонятный стук и скрежет. Я долго с замиранием прислушивался, но никак не мог понять, что бы это значило. Стук шел от окна. Такое впечатление, что по стеклу стучат и царапают раскачиваемые ветром ветки дерева. Но никакого дерева перед окном не было, это я знал наверняка. Тогда что это такое? Может быть летучая мышь? Нет, не похоже. Я долго вслушивался в непонятные звуки. Нервы у меня были на пределе. Наконец, не выдержал, осторожно встал, пробрался к окну. От увиденного в прямом и переносном смысле у меня встали дыбом волосы. На меня смотрело жуткими немигающими глазами мертвое лицо жены. Вернее, это было даже не лицо, а белая гипсовая маска смерти. Она светилась изнутри каким-то странным дрожащим матовым светом. Все мои члены налились непомерной тяжестью. Я неотрывно смотрел на маску, не в состоянии пошевелить даже пальцем. Вдруг, маска сделала мне рожицу, показала отвратительно красный длинный язык и ощерила беззубый рот. Я невольно крепко зажмурился от страха и омерзения. А когда открыл глаза, за окном никого не было. Вернее, там была темная, как вороний глаз, ночь. На небе, будто спелые виноградные гроздья, висели крупные и мохнатые звезды. А вот луна куда-то запропастилась. Странно, куда же она подевалась? В этом перевернутом мире все было странно и необычно.

Почувствовал, как в груди бешено колотиться мое бедное сердце. От таких нагрузок ему приходилось не сладко. Как оно ещё их выдерживает? Так было что-то за окном или мне вновь померещилось? Мозг уже изнывал от вопросов, на которые был не в состоянии ответить. Я устал. Я бесконечно устал от всего этого, Пропади все пропадом!

Включил свет. Достал из чемодана вторую бутылку виски. Надо было хоть немного расслабиться. Вообще-то я этим делом не злоупотребляю. Взял с собой две бутылки так, на всякий пожарный. И вот, одну бутылку выпил почти за сутки. Дела! С такими темпами можно очень даже запросто стать алкаголиком. Факт, не требующий доказательств. Сейчас хорошо бы дерябнуть нашей водочки. Но за её неимением сойдет и виски. Открутил пробку, сделал несколько добрых глотков. Сразу стало легче дышать. Закурил.

Так было что-то за окном или не было? Черт возьми! Как же я измучился! Ольга часто мне снилась после смерти. Но то были лишь дурные сны и ничего более, которые я тут же забывал. Но чтобы вот так, наяву, — такого никогда прежде не было. И что она ко мне привязалась? Теперь я очень пожалел, что когда-то её встретил. Очень пожалел.

* * *

Случилось это всего-то полгода назад. А кажется, что прошла целая вечность. Она пришла к нам в офис вместе с каким-то долговязым хмурым парнем, имя и фамилия которого напрочь стерлись в памяти. Они представились студентами педагогического университета, членами команды КВН и просили их спонсировать. Ольга меня очаровала с первого взгляда. У неё было прелестное личико с маленьким чуть вздернутым носиком и большими наивными и доверчивыми глазами. Личико обрамляли светлые кудряшки, что делало её похожей на ангелочка. Она жутко стеснялась и постоянно краснела. К тому времени хваткие, опытные,прошедшие огонь и воду, знающие кому, где и как дороже себя продать деловые девицы да профессиональные путаны мне порядком надоели. А здесь было совсем иное, невинное, чистое, очаровательное. Я охотно согласился их спонсировать и высказал желание встретить её после репетиции. Неожиданно для меня, Оля сразу же согласилась. Странная она была во всех отношениях. Когда я пошел её провожать и у её дома попытался поцеловать, то она до того обиделась и расстроилась, что даже заплакала. Через месяц я сделал ей предложение. На свадьбе сильно перебрал и, не имея опыта сексуальной близости с такими девушками, как она, её стеснительность и робость принял за простое ломание, сорвал с неё одежду и взял силой. Вероятно, это предопределило наши дальнейшие близкие отношения. Она стремилась всячески увильнуть от супружестких обязанностей, ссылаясь то на головную боль, то на недомогание, то ещё черт знает на что. Меня это бесило. А редкая близость с ней не приносила мне удовлетворения. И я стал искать утешения на стороне с привычными опытными девицами. Часто не ночевал дома. Видел, что Ольга от этого страдает, хотя и не слышал от неё ни одного упрека, но видел это по её красным заплаканным глазам. Она была совершенно равнодушна к тряпкам. И это меня тоже раздражало. Любил ли я ее? Теперь я знаю точно, что любил. Любил безумно! Так, как уже никогда и никого не смогу полюбить. И безумно страдал от её холодности. Но это я осознал лишь тогда, когда её не стало. Мы с ней были слишком разные, чтобы быть счасливыми. Я все реже стал видеть, как она улыбается. И однажды не выдержал, взорвался:

— Послушай, что ты постоянно куксишься?! — заорал. — Все чем-то недовольна! Что тебе не хватает?! Прекрасная квартира, машина, денег навалом. Что тебе ещё нужно?!

Лицо её пошло красными пятнами, глаза заблестели. И будто старая, закоснелая в своих убеждениях учителка, внушающая старые, как мир, прописные истины своим дебилам-ученикам, проговорила:

— Стыдно кичиться богатством, когда большинству людей очень трудно живется!

Я саркастически рассмеялся её словам.

— Да плевал я на твое большинство! Поняла? Ага. С верхней полки! И на тебя и на все твое человечество!

— Замолчи! Как тебе не стыдно! — Глаза её теперь пылали гневом, как два огромных инквизиторских костра. Что касалось её убеждений она была твердолобой и упрямой, будто ослица.

— Святоша! Дура безмозглая! Пойми ты, наконец, своим кляйне маленьким умишком, что время таких идиотов, как ты, давно кончилось. Наступила эра таких прогматиков, как я. Если ты это не поймешь, то плохо кончишь.

И как в воду смотрел. Тогда я ушел и два дня не был дома. А когда вернулся, застал её в ванной со вскрытыми венами, плавающей в собственной крови. Я дико заорал и потерял сознание. Очнулся только в больнице. Олю похоронил без меня её брат, приехавший из Кемерово. Выйдя через полмесяца из больницы, я чувствовал такую опустошенность, что не хотелось жить. Во мне будто что-то сломалось. Я впервые почувствовал неуверенность и запсиховал. Подспудно неуверенность копилась во мне, копилась и вот, прорвалась здесь этими глюками.

* * *

Я выключил свет и снова лег. За окном что-то ухало и хохотало. Должно быть филин. Затем все стихло. И в тишине, вдруг, явственно прозвучал ласковый шопот: «Чижик! Ты меня любишь?» Мне стало нехорошо. Так говорила Оля в редкие минуты нашего взаимопонимания, даже с теми же интонациями. Шопот этот прозвучал из правого дальнего угла. Из левого кто-то гнусаво сказал, будто вынес мне окончательный вердикт: «Убивец!» Послышался возмущенный ропот, будто комнату населяли толпы людей. Зажал уши ладонями. Звуки исчезли. Но стоило лишь отнять ладони, как услышал игривый голос Антонины Львовны: «Ой-ля-ля». После чего, из кухни показалась она сама. Голое её тело было сплошь расписано какими-то странными кабалистическими знаками и фигурами, святившимися в уже начинающей редеть темноте. В правой руке она держала за волосы... О, Боже!!! Она держала за волосы голову моей бывшей жены. Антонина жутко рассмеялась и торжествующе, злорадно прокричала: «Ты видел?! Так будет с каждой, кто не захочет с тобой спать!» От перенапряжения мой бедный мозг взорвался и я потерял сознание.

Глава пятая: Рыбалка.

Когда пришел в себя, то в комнате было уже совсем светло. В дверь настойчиво стучали.

— Кто там?! — спросил в страхе, думая, что начинается очередной кошмар.

— Андрей Андреевич, это я, Аркадий Рубенович, — раздался бодрый голос «рогоносца». — Вы желали пойти на рыбалку.

— Да-да, я сейчас. Я мигом, — прокричал, вскакивая, открывая замок и распахивая дверь. Никому в жизни я ещё не был так рад, как этому жалкому и смешному человеку, вытащившему меня из мира кошмаров и бредовых галлюцинаций. Я был просто счастлив видеть его, общаться с ним. Более всего меня сейчас страшило одиночество.

— Ну вы и спите! — изумился он, вваливаясь в комнату. — Насилу достучался.

Был он, как заправский рыбак, в длиннополом плаще с капюшоном и рюкзаком за плечами. В правой руке держал две телескопические удочки.

— Да, это точно, — отчего-то рассмеялся я. — Разбудить меня мало кому удается.

Быстро надел адидасовский спортивный костюм, красовки, ветровку. Дурашливо отдал честь.

— Командуйте, товарищ командир! Я готов!

— Экий вы молодец! — проговорил он восхищенно и даже прищелкнул языком. — Не даром по вас все женщины с ума сходят.

* * *

До места мы добрались, когда из-за дальней горной гряды уже выглянуло ослепительное солнце. Его приход вновь обещал жаркий день. Хотя, здесь, в горях, жара не так ощущалась. Я представил, что в эти дни твориться на равнине, в душных, смрадных городах. Настоящее пекло.

Аркадий Рубенович снял рюкзак, достал из него пару удочек, и плоскую металлическую коробку, раздвинул удилища, размотал леску. Одну удочку протянул мне.

— Держите, Андрей Андреевич.

— А где же наживка? — спросил, беря удочку.

— Ах, да, извините. — Он открыл крышку коробки. Та почти доверху была наполнена ярко-красными маленькими червячками.

Таких я отрадясь не видывал. Спросил:

— Что это такое?

— Вот те раз! — удивился он. — А ещё говорили, что увлекались рыбалкой. Это мотыль — лечинка комара.

— Я прежде рыбачил, в основном, на червя. А эти такие крохотные. Их, наверное, и рыба не заметит.

— А вы насаживайте их сразу по несколько штук. Вот так. — Он взял мой крючок и ловко нанизал не него штук пять мотылей. Распорядился: — А теперь забрасывайте.

Я забросил удочку. Поплавок остановился почти на середине омута. Его закружило водоворотом и быстро прибило к берегу.

— Может быть увеличить глубину? — спросил.

— Здесь такая глубина, что нам лески не хватит. Просто перезабросте, и все.

Я последовал его совету. У противоположного берега омута периодически всплывало со дна множество мелких пузырьков.

— Что это такое? — указал на пузырьки.

— Подозреваю, что здесь таймень, чертяка, сидит, воду баламутит. Только мы его на нашу снасть не возьмем. Андрей Андреевич, у вас клюет! — воскликнул он.

Действительно, поплавок мой пару раз дернулся и его быстро потащило в сторону. Я потянул и вытянул на берег небольшого, граммов на триста, хариуса. Во мне проснулся давно забытый азарт рыболова. Трясущимися от возбуждения руками, снял хариуса с крючка. Спросил Аркадия Рубеновича:

— А куда его?

— Там, в рюкзаке, есть садок.

Достал из рюкзака металлический сетчатый садок, положил в него хариуса. К ручке садка была привязана метровая веревка и железным штырем на конце. Я воткнул штырь в берег и опустил садок в воду. Чувствовал я себя вполне нормально. Ночные кошмары напоминали о себе лишь болью и тяжестью в голове. Надо почаще бывать на природе. Она лучший лекарь от всех глюков. Факт.

— С первой удачей вас, Андрей Андреевич! — поздравил меня Аркадий Рубенович.

— Спасибо! — Я насадил мотыля и вновь закинул удочку на прежнее место.

В это время поплавок удочки моего напарника резко пошел вниз. Он потянул. Его удилище выгнулось дугой. На этот раз попалась крупная рыбина, упорно сопротивлявшаяся чужой воле.

— Андрей Андреевич! — завопил Аркадий Рубенович. — Там... Сак!

Быстро сообразил, что он имел в виду. Бросил свое удилище, достал из рюкзака сачок с раздвижной ручкой, встал на изготовку. Тем временем Аркадий Рубенович уже подтаскивал к берегу хариуса. Это был огромная рыбина. Никогда не думал, что хариусы могут быть таких размеров.

— Подводите, Андрей Андреевич! — орал благим матом напарник. — Под хвост подводите!

Я опустил сачок в воду и стал медленно подводить его к рыбине. В этот момент из воды показалась огромная черная, отвратительная рука, больше похожая на корягу, цепко ухватила меня за запястье и рванула вниз.

— А-а-а! — что было мочи закричал я, кубюарем полетев в воду. Вода моменально заполнила мой открытый рот и я едва не захлебнулся. Она была не просто холодной, а буквально ледяной. Вынырнув, ожесточенно заработал руками и ногами. Аркадий Рубенович смотрел на меня сверху и усмехался. Вот негодяй! Даже не помог. Да, но что же это было?

— Вы видели? — спросил, выбравшись, наконец, на берег?

— Что?

— Руку?

— Какую ещё руку? Андрей Андреевич, что с вами, голубчик?!

— Неужели же вы не видели, как из воды высунулась чья-то безобразная рука и схватила меня?! — спросил раздраженно. Меня буквально колотил озноб то ли от пережитого страха, то ли от жуткого холода.

Он смотрел на меня с сочувствием и страхом. Умильно ласково, будто утешал маленького ребенка, проговорил:

— Успокойтесь, голубчик! На вас же лица нет. Это вам показалось. Вы поскользнулись, потеряли равновесие и упали в воду. И только! Никакой руки, сударь вы мой, в помине не было.

— А-а! — обреченно воскликнукл и устало побрел к дому отдыха. Шел, стуча зубами от озноба, и безутешно, навзрыд плакал. Мне казалось, что жизнь моя кончилась раз и навсегда. Факт. Но я даже предположить не мог, что ждало меня впереди.

Глава шестая. Попытка бегства.

В доме отдыха, к счастью, все ещё спали. Осторожно пробрался к своему номеру, открыл дверь. Прямо в коридоре сбросил с себя мокрую одежду и прошел в ванную. От увиденного у меня страшно закружилась голова и затошнило. Бросился грудью на унитаз и долго корчился от приступов рвоты. Меня буквально всего вывернуло наизнанку. В ванне, наполовину наполненной водой, алой от крови плавал труп Катеньки с совершенно жуткой раной на шее. Этот несчастный ревнивец все-таки сделал свое страшное дело. На полу лежал мой махровый халат весь перепачканный кровью. Рядом валялась, подаренная когда-то отцом, складная финка с окровавленным лезвием. Этому негодяю мало было убить любовницу. Он сделал все для того, чтобы не осталось и тени сомнения, будто убийство невинной девушки совершил я. Что же делать?! Что делать?! Выскочил из ванны и заметался по комнате в поисках ответа, пока, наконец, не понял, что у меня есть лишь единственный выход — бежать отсюда и как можно дальше. Да-да, именно так, скорее от этого сумасшедшего дома, пока не обнаружили труп и не организовали за мной погоню. Даст Бог выбирусь из этой ненормальной страны и у меня все будет нормально, и с психикой, и со всем остальным. Я вылечусь. Я обязательно вылечусь. С деньгами можно все.

Быстро оделся. Чемоданы, чтобы не вызвать подозрений брать не стал. Взял лишь паспорт и деньги и бросился вниз. На мое несчастье внизу у крыльца встретил бодренького улыбающегося хозяина с небольшими гантелями в руках — он делал зарядку.

— Доброе утро, Андрей Андреевич! — радостно приветствовал он меня. — Вы никак куда-то собрались?

«А какое твое собачье дело?!» — раздраженно подумал. Я его люто ненавидел в эту минуту. Вот у кого никогда нет никаких проблем. Этакий бодрячок, живет себе и все ему до лампочки.

— Да, надо съездить в город, — хмуро ответил.

— И не пытайтесь. — Олег Викторович энергично делал приседания. — Дорога закрыта. Говорят — сход лавины или что-то в этом роде.

— Глупости это. Какой ещё сход лавины?! — раздраженно проговорил я. Мне показалось, что он сознательно врет насчет какого-то схода лавины, пытаясь помешать моему отъезду.

От былого его радушия не осталось и следа. Он хищно оскалился, превращаясь в огромного горбатого старика с белой маской смерти вместо лица. Маска делала нелепые рожицы и дразнилась длинным ярко-красным языком. Горбун медленно подступал ко мне. От него исходил запах могилы и разложения. Я в страхе попятился, сорвал с груди маленький золотой крестик, выставил его вперед и прошептал:

— Изыди, сатана!

— Что с вами, Андрей Андреевич! — услышал знакомый голос.

Горбун исчез. Но не было и хозяина. Он стоял теперь на веранде с махровым полотенцем, перекинутым через плечо.

— Мое дело — предупредить, верно? — прокричал он мне.

Ничего не ответив, я припустил за дом. Сел в свой «БМВ», завел мотор и резко рванул с места. Скорее, скорее из этого чертова места. Дорога и весь пейзаж впереди были отчего-то неясными, размытыми. Я плакал. Плакал как последний сукин сын, размазня, хлюпик. Бедное сердце мое маялось, изнывало и готово было взорваться от непомерной тяжести свалившихся на него несчастий.

«Ой-ля-ля! — послышался с заднего сидения голос Антонины Львовны и её блудливый смех. — Ах, какой вы сильный! Какой мужественный! Какой замечательный!»

"А ей-то чего здесь нужно?! — в страхе подумал. Оглянулся. Никого.

«Чижик, не отвлекайся, следи за дорогой, А то ведь так и до беды недалеко, — проговорил совсем рядом бестелесный Олин дух. — Помнишь, что случилось со мной?»

«Вы лучше спросите его, что он сделал с Катенькой, этой глупой и наивной девочкой?» — сказал с заднего сидения дух Эльвиры Петровны.

«Чижик, что ты с ней сделал? Ты её убил?»

Я хотел было ответить, но во время понял, что с духами разговаривать глупо и пошло. Моя машина была буквально ими нашпигована. Я пытался от них убежать. Но не тут-то было. Ни убежать, ни спрятаться от них невозможно.

— Господи! — взмолился. — Пожалей ты меня, Господи! Прости и помилуй за все мои прегрешения! Пощади, Господи!

И тут впереди увидел груду огромных камней и едва успел затормозить. Здесь дорога проходила между двух скал. По непонятной причине вершина одной из скал рухнула на дорогу, преграждая проезд. Я упал грудью на руль и долго плакал от бессилия и безысходности своего положения. Это был конец. Без машины я далеко не уйду. А мой побег будет расценен, как прямое доказательство моей вины в убийстве Катеньки. Надо возвращаться. Немедленно! Может быть ещё удасться что-нибудь сделать, уничтожить следы преступления, спрятать труп девушки, а ночью куда-нибудь отнести и захоронить. Да-да, это единственный в моем положении выход.

Развернул машину и погнал назад к дому отдыха. Около него я вновь встретил хозяина. Он в одних плавках, с махровым полотенцем на плече, весь красный, бодрый и довольный собой поднимался от реки.

— Ну, что я вам говорил, Андрей Андреевич, — прокричал он мне издали и помахал рукой.

— Да-да, дорога действительно того, — пробормотал и побежал в дом.

Когда поднялся на второй этаж то увидел, как по коридору мне навстречу идет... Нет-нет!!! Этого просто не могло быть!! Я же сам совсем недавно видел... Нет! Навстречу мне шла Катенька, протягивала руки, плакала и говорила:

— Ах, Андрей Андреевич, Вадим Константинович вновь грозиться меня убить!

— Нет!! — заорал я, выставляя вперед руку, будто хотел от неё загородиться.

А Катенька, вдруг, принялась, словно балерина, крутиться на одной ноге и весело и беззаботно смеяться. На шее её я явственно различил шрам от пореза. Быстро-быстро на четвереньках отполз от неё и бросился вниз по леснице.

Выбежав на улицу, огляделся и увидел метрах в ста неясную, полупрозрачную фигуру человека в белых одеждах. Человек удалялся в сторону гор. И я, вдруг, понял, что мне непременно нужно идти за ним. Он меня выведет из этого ада, освободит от этого ужаса, раздирающего мозг. И я пошел за ним следом. Человек шел размеренным шагом, не оборачиваясь и не останавливаясь. Вот он подошел к той самой горе и стал легко на неё взбираться. Я последовал за ним. Временами мне казалось, что впереди идет моя Оля в подвинечном платье. И тогда сердце мое радостно и гулко былось в груди от переполнявшего меня счастья. И я кричал: «Оля! Любимая моя! Подожди, дорогая! Это я, твой Андрей». Но она не останавливалась и не оборачивалась. А затем её образ таял в утреннем воздухе и вновь появлялся полупрозрачный человек в белых, развивающихся одеждах. Я упорно карабкался за ним следом, хватаясь руками за острые выступы и камни. Руки мои кровоточили, но я не обращал на них никакого внимания. Наконец, оказался на ровной и гладкой площадке. Человек куда-то исчез. Я подошел к краю площадки и невольно отпрянул назад от открывшейся мне бездны. Но возвращаться назад, к тому ужасу, что поджидал меня там, внизу, было во сто крат страшнее. Что же делать?! Сел на лежавший рядом огромный камень и заплакал.

И, вдруг, вспомнил, что на стоянке кроме 06 модели «Жигулей» стоял один лишь автобус «ПАЗ» и... И все понял. Как же я сразу не догадался?! Идиот! Кретин! И я стал обдумывать, что мне делать дальше, что предпринять?

Часть вторая: Самоубийство.

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

(Пояснения: Текст рукописи по всему роману должен быть

выделен прописью).

... Открыл глаза. Светало. Бриз с моря чуть шевелил тюлевые шторы. Жарко. Встал. Стряхнул с себя пыль веков, груз воспоминаний. Сразу стало легче дышать. Все равно жарко. Закурил. Вышел на веранду. На светлеющем небе одна за другой гасли звезды. Лежащее передо мной море дышало ровно и спокойно. Тихо и мирно, будто добродушный сенбернар, ворчал прибой. Разгоряченное тело повлекло к воде. Вот она — желанная прохлада! Погрузился в воду с головой. Хорошо! Открыл глаза. Увидел водоросли, малюски, мелких рыбешек. Жизнь. Везде жизнь. Бурная. Дикая. Неуемная. И властный инстинкт к размножению. Так есть. И так будет всегда. Вынырнул и, широко загребая, поплыл от берега. Дальше. Дальше. Сильное, мускулистое тело звенело от восторга. Оно наслаждалось свободой.

И тут передо мной встал мой рыцарь в сияющих доспехах. Его закрытого забралом лица я никогда не видел. Не знал кто он такой. Возможно, это был я сам из какой-то прошлой жизни. Или мой далекий предок. А может быть... Я не знал. Но он был мудрее и знал о жизни гораздо больше меня.

— Ты не свободен, — прогремел его голос, взорвав рассветную тишину. — То, что ты принимаешь за свободу — фикция.

— Что же мне делать, рыцарь?

— Ты знаешь сам. Прежде всего ты должен избавиться от всего того, что тебя связывает с миром людей. Только так ты можешь обрести истинную свободу. И тебе не будет равных на Земле. Но для этого ты должен быть решителен, жесток и беспощаден.

— Я понял, рыцарь, — ответил и повернул к берегу.

Выйдя на берег, обратил лицо к всходившему над землей светилу. Закричал:

— Будьте вы все трижды прокляты! Я ненавижу вас, люди. Ненавижу и презираю ваше стадное чувство, ваши мелочные интересишки, вашу гнусную мораль. Я плюю на вашу жалкую любовь, на вашу лживую дружбу, на ваши привязанности. Отныне я никому из вас и ничего не должен. Я освобождаю себя от всех обязанностей, от ваших догм. Я сам по себе. Я сильный. Я гордый. Я — свободный человек.

— Нет, — упали сверху слова. — Это ещё не свобода.

— Да, я знаю, — ответил и направился к дому.

Жена по прежнему спала. Ее сильное, гибкое обнаженнное тело было прекрасным. Высокие тяжелые груди мерно вздымались в такт дыханию. Согнутая в колене правая нога обнажала промежность, заросшую светлыми курчавыми волосами. Как же я был привязан к этому телу, как привык наслаждаться им. Похотливая самка! Ненасытная сука! Дрянь! Она наставляла мне рога с моим родным братом. Его труп сейчас покоиться в лесу в сорока километрах отсюда. Она этого не знает. Потому и спит так безмятежно. Но до чего же она красива! От неё исходил запах мускуса и сладковатый греховный, возбуждающий запах плоти. Жена что-то пробормотала во сне и повернулась на бок. На крутых ягодицах отпечатались складки смятой простыни. Как же я её хотел! Как неистово хотел! Возбудившийся во мне зверь обезумел от плотского запаха спящей самки. Горячо зашептал на ухо: «Возьми её. Возьми! Еще один раз можно. Последний. Возьми!» И я уже был не в силах этому противиться. Животный первородный инстинкт подавил во мне все сомнения. Лихорадочно сдернул мокрые плавки. Огромный возбужденный член ломило от нетерпения. Я схватил её за плечи, перевернул навзничь и с гортанным рыком упал сверху.

— Не надо! Имей совесть! — капризно захныкала она, слабо отбиваясь.

Я грубо раздвинул её ноги и яростно всадил в неё член. Ее южная кровь воспламенялась, словно порох. И скоро она уже стонала и извивалась в моих объятиях. Мы обезумели от страсти. Это было яростное ни с чем несравнимое неистовство плоти. Такого раньше между нами никогда не было. Мы оба задыхались от душной волны сладостратия, заставившей забыть все на свете. Но вот все было кончено. Я встал. Ощутил холодность и опустошенность. Пора было делать то, ради чего я сюда пришел. Выверенным движением достал из-под подушки кинжал.

Увидев его, лицо её выразило сначала изумление, тут же перешедшее в животный страх. Она все поняла.

— Родной, прости меня! — истошно закричала. — Я тебя люблю! Я тебя...

Но я не дал ей договорить и с ожесточением всадил кинжал в её левую грудь по самую рукоятку.

— А-а-а! — Забилось, затрепетало её красивое тело, но постепенно затихло. Глаза потухли, стали стеклянными. Изо рта по подбородку потекла тоненькая струйка крови.

Вот и все. Я рассмеялся. Ни боли, ни сожаления я не чувствовал. Нет. Я давно освободился от них. Я был свободен.

— Нет, — вновь прозвучало.

— Да. Знаю, — ответил и пошел в гараж. Взял заранее приготовленную двадцатилитровую канистру с бензином и, вернувшись, обильно полил им все комнаты. Оделся, взял деньги, документы брата. Уходя, бросил заженную спичку. Меня обдало жаром огня.

Поднявшись на пригорок, долго смотрел на огромный костер. Это был жертвенный костер. В нем сгорал мой дом, моя любовь, мои былые привычки и привязанности. Им я покупал себе подлинную свободу.

— Я свободен, — твердо сказал.

— Да. Ты свободен, — ответил рыцарь. Он стоял в пяти метрах от меня и его доспехи ослепительно сияли в лучах восходящего солнца. Он впервые откинул забрало и я увидел зияющую пустоту. — Теперь ты во мне не нуждаешься, — глухо прозвучало из неоткуда. — Теперь ты ни в ком не нуждаешься. Ты свободен.

Могучая неведомая сила подхватила меня и стала поднимать все выше и выше. Захватывало дух от пронзительной скорости, головокружительной высоты и обретенной свободы. Я парил над миром. Свободный. Гордый. Никому неподвластный. И никому ничем необязанный. И тут увидел свой город. Черный, громоздкий, безобразный и нелепый, он будто огромный дракон распластался на земле и выдыхал смрадные, ядовитые испарения. Серые и нелепые домишки — временные пристанища людей, в хаотичном беспорядке были понатыканы то там, то здесь и казались отсюда кучей дерьма. Ничего абсурднее я ещё не видел. И вот этим вот они гордятся! Я язвительно рассмеялся. Хохот тут же превратился в кристалики льда и выпал на город обильным снегом.

— Чудо! Чудо! — кричали наивные люди, радуясь словно дети. — Снег в зените лета!

А я смеялся над ними и все никак не мог остановиться...

Глава вторая: Безутешная вдова.

Было это лет восемь назад. Сбежал тогда из «строгача», убив охранника и прихватив пистолет, Семен Зеленский по кличке «Тугрик». На дыбы была поставлена вся милиция, но поиски ни к чему не привели. Тугрик будто сквозь землю провалился. Дмитрий Беркутов очень даже хорошо знал повадки Семена — залег волчара в нору и ждет, пока поутихнут страсти. Дело в том, что Дмитрий вместе со своим другом Сережей Колесовым год назад брал Тугрика на Богданке у его зазнобы Клавки Поливановой по кличке «Мани-мани». Полгода Зеленский совершал дерзкие разбойные нападения, а они, как борзые, бегали по его следам, пока не надыбали Клавкин адресок. Там его и взяли в постели ещё тепленького под бочком у этой рыжей красотки. Поэтому сразу после побега Зеленского Дмитрий с Колесовым ломанулись прямиком к Поливановой. Но там Тугрика не оказалось. Мани-мани клялась и божилась, что ничего о нем знать не знает и слышать не слышала. «Врет, зараза!» — решил тогда Дмитрий, наблюдая за Поливановой, — уж слишком коза пряла ушами от страха. Стали её «пасти». После их визита она побежала к подельнику Тугрика по первой ходке Витьке Свистунову, с естественной для него кличкой «Свистун». Свистун отошел от воровских дел, но стал заядлым картежником и обувал богатеньких мужичков за милую душу. Имел деньги, девочек, фасонил в престижных иномарках. Словом, жил, как кум королю. Оперативники поняли, что рыжая шалава Мани-мани не зря рысцой побежала к Свистунову — тот знает, где скрывается Тугрик. Не откладывая в долгий ящик, решили нанести ему визит вежливости и «поздравить» с процветанием его частного «предприятия».

Свистун открывал дверь дого и неохотно. На квартире они застали кодлу из пятерых воровских авторитетов с мрачными намерениями на лицах и трех молоденьких, лет по шестнадцать-семнадцать, проституток. Все были крепко под шафе.

— А что ж ты, Свистун «ботал», что завязал с «малиной», когда у тебя вся воровская шобла кантуется, — насмешливо спросил Беркутов.

При слове «шобла» лица авторитетов стали совсем угрожающими. Очень оно их обидело, можно даже сказать, унизило.

— Да завязал я, начальник! — сильно занервничал и закосил правым глазом Свистунов. — Бля буду, завязал. Это так... Пришли кореша в буру пошмалять немного.

— Ты что ж, кобелина, лаешься при девушках?! Какой ты пример показываешь подрастающему поколению?

«Подрастающее поколение» встретило слова Дмитрия дружным хихаканием. А одна шалава подошла, прижалась титьками пятого размера и игриво проговорила:

— Пойдем, мент, потрахаемся.

— Некогда, детка. — Беркутов решительно отстранил проститутку. — Сначала я «потрахаю» твоих пастухов. А если останется время и силы, то и до тебя дойдет очередь. Жди.

Авторитеты даже позеленели от злости и сгруппировались в небольшую, но грозную стенку, способную подмять под себя целый наряд милиции. Стенка медленно двинулась вперед. Колесов сообразил, что его забубенный дружок опять дошутился до угрожающей ситуации, выхватил из кобуры пистолет, снял с предохранителя, передернул затвор и взревел так, будто поднимал в атаку батальон омоновцев:

— Стоять, мать вашу! Каждый ваш шаг будет расценен, как нападение на сотрудника милиции. Стреляю без предупреждения!

Авторитеты остановились, переглянулись, и их дружный коллектив сразу же распался на отдельные индивидуумы, уже никакой угрозы не представляющие.

— Все, кроме хозяина, свободны! — скомандовал Дмитрий.

Воровские авторитеты быстро и незаметно слиняли, прихватив юных путан.

После их ухода Беркутов повел носом, нарисовал на лице удивление.

— Да вы тут никак ширялись?! Как же так, Витек?! Ведь эта крупная статья напрочь перечеркнет лет на десять твою «непорочную» биографию. Да ещё этих вот быстро повзрослевших девочек вовлекаешь. Нехорошо, Свистун! Никак не ожидал от тебя такого паскудства. Огорчаешь ты родную ментовку. Очень огорчаешь! Что же нам теперь с тобой, голубь ты сизокрылый, шулер сраный, делать прикажешь?

После этого Свистунов струхнул до дрожи в коленках, порочное лицо его стало буро-красным, как у алкоголика со стажем.

— Ты чего, в натуре, офанарел, начальник! — закричал он. — Да мы, «марафета» и не нюхали. Что мы не знаем что ли че — по чем?!

— Опять врешь, скотина! — укоризненно покачал головой Беркутов. Повернулся к Колесову. — Сережа, ты веришь этому шулеру, этому бессовестному авантюристу?

— Ни единому слову, — ответил тот с улыбкой, любуясь, как классно друг «крутит кино».

— Вот видишь, Свистун, чего ты добился своим отвратным поведением. Потерял ты наше доверие, а вместе с ним и уважение. Жаль! А ведь такие подавал надежды!

— Падлой буду! — взмолился Свистунов. — Нет у меня «марафета»! Нет! Хоть всю квартиру обшмонайте!

— А зачем мы будем шмонать. У нас, Витек, для этого в райуправлении есть барбоска, спаниель называется. Стоит её только вызвать по телефону, она у тебя чего хочешь найдет. Определенно. Даже вот этот вот пакетик с героином в твоем парадно-выходном лепене, висящим в шифоньере. — Беркутов достал из кармана куртки полиэтиленовый пакетик с толченным мелом, имитирующим героин. Этим пакетиком он уже многих «расколол».

— Менты поганые! Суки пархатые! — в отчаянии проговорил Свистунов, опускаясь на диван. — Что вам, в натуре, от меня надо?!

Дмитрий ухватил его за ухо, поднял на ноги.

— Если ты, козел, сейчас же не извинишься, то я с тобой порву всякие дипломатические отношения. А разрыв дипломатических отношений может привести к непредсказуемым последствиям. Усек?

— Извини! — жалко промямлил тот.

— Нет, так не пойдет! — «возмутился» Беркутов, продолжая крепко держать Свистунова за ухо. — Надо четко, громко и с выражением: «Извините, товарищ старший лейтенант! Я больше так делать не буду». Итак, начали.

— Извините, товарищ старший лейтенант! Я больше не буду! — чуть не плача пробормотал вконец униженный шулер.

Дмитрий понял, что клиент дозрел окончательно. Пора приступать к главному.

— А теперь, Витек, ответь, где скрывается Тугрик и мы забудем все твои прегрешения перед родной ментовкой?

— Какой ещё Тугрик?! — завилял Свистунов глазками, будто собака — хвостом.

Беркутов прошелся по комнате, заглянул в соседнюю и в самом дальнем углу увидел сидящим на стуле и читающим газету вполне приличного мужчину лет сорока. Был он в добротном костюме и при галстуке, с лицом, наполненным благородством и значимостью. Правда, сейчас это лицо выглядело несколько растерянным и униженным. Но то было временное явление, связанное с необычностью обстановки.

— Кто вы такой и что здесь делаете? — спросил Дмитрий.

Мужчина отложил газету, с вызовом посмотрел на оперативника.

— А в чем, собственно, дело? — левая его бровь воинственно взлетела вверх.

— Все дело в том «прекрасная маркиза», что когда вам задает вопрос представитель власти при исполнении, на него следует отвечать, — сделал внушение Беркутов этому залетному фраеру.

— Я коммерсант из Бердска Аристархов Михаил Киприянович. Оказался здесь совершенно случайно — заехал попроведовать своего дальнего родственника. А что, нельзя?

— Я принципиально не отвечаю на вопросы сомнительных личностей, — ответил Беркутов. — Сережа, займись товарищем. Проверь по ИЦ. Если за ним ничего не числится — отпусти.

— Хорошо, — ответил Колесов, забирая телефон и направляясь в соседнюю комнату.

Беркутов вернулся.

— Кто такой? — кивнул в направлении соседней комнаты.

— Клиент, — ответил нехотя Свистунов.

— Я так и думал. — Дмитрий окинул взглядом большую комнату, проговорил восхищенно:

— Хорошая квартирка! Сколько заплатил?

— Сколько заплатил — все мои, — хмуро отозвался Свистунов, понимая к чему клонит мент.

— По-всему, немалые бабки ты за неё влупил. Жаль будет терять!

— А почему это я её должен терять?! — Голос у Свистунова вибрировал от перенапряжения.

— Ты что дурак, или только прикидываешься? — «удивился» Беркутов. — Статья же предусматривает конфискацию. Понял? Вернешься ты, Витек, через червонец, старый, больной, а здесь, как в пушкинской сказке — одно лишь разбитое корыто.

— Да меня ж за Тугрика «замочат»! — жалобно захныкал шулер.

— А кто узнает, Витек? Если ты сам не растрепишь, никто не узнает. Слово даю.

Свистун долго сидел в глубокой задумчивости. Затем проговорил обреченно:

— В Тогучине он, у своего дальнего родственника Павла Васильчикова.

— Адрес знаешь?

— Нет, адреса не знаю. Знаю только, что живет в центре в одной из пятиэтажек.

Тугрика по наводке Свистунова взяли в ту же ночь.

* * *

Вспомнил все это Дмитрий Беркутов потому, что в лежащем на земле трупе он узнал бывшего гражданина и человека Аристархова Михаила Киприяновича, с которым случайно встретился на квартире Свистунова. За эти годы Аристархов сильно преуспел в бизнесе, стал одним из самых крупных денежных мешков города. Являлся заместителем председателя экономического совета при губернаторе. Сведения эти сообщил Дмитрию по телефону начальник управления уголовного розыска полковник Рокотов, которого поднял с постели своим звонком сам губернатор и попросил выделить опытного сыщика.

— Похоже, что самоубийство, — сказал Владимир Дмитриевич. — Но ты там посмотри повнимательнее.

— А это как? — не упустил Дмитрий случая подколоть начальство.

Но Рокотов на его реплику не обратил внимания.

— Тебе машину прислать?

— Не надо. Доковыляю на своем Мутанте.

— На ком?... Ах, да. Тогда записывай адрес.

— Обижаете, господин полковник. Дмитрий Беркутов с первого раза запоминает даже исторические фразы своих начальников. Вот, к примеру, кому принажлежит фраза: «Да, с вами, ребята, не соскучишься»?

Возникла пауза. Затем, Рокотов хмыкнул что-то нечленораздельное и сказал:

— Тебе, майор, с начальством явно повезло.

— Это ещё почему?

— А кто ещё будет терпеть твои приколы. Хорошо, если у тебя такая отменная память, то запоминай. — Он назвал адрес.

Монолитный дом на улице 1905 года с квартирами в двух уровнях с бытовыми предприятиями и подвалом для гаражей был специально построен для богатеньких. Аристархов выпал, вывалился, спрыгнул, сиганул и так далее, или ему кто-то заботливо помог это сделать, из квартиры, расположенной на седьмом этаже, створки окна до сих пор были открыты. Когда Беркутов приехал, то около трупа уже находился местный участковый — пожилой тучный капитан, и два молодых оперуполномоченных из Центрального районного управления. Одного из них, Вадима Бушкова, Дмитрий хорошо знал — вместе работали по делу. Подошел. Поздоровался. Представился.

— Капитан Забродин Павел Ефимович, — взял под козырек участковый.

— Оперуполномоченный Центрального райуправления лейтенант Щерба Борис Иванович, — назвался незнакомый Дмитрию оперативник.

— Давно это случилось? — спросил Беркутов.

— Вы имеете в виду, когда он того? — решил уточнить Бушков.

— Чего — того?

— Когда он выбросился?

— А вы уверены, что он выбросился?

— А что же еще?

— Ну, мало ли, — пожал плечами Дмитрий. — Возможно, человеку стало душно, открыл створки и вывалился наружу. Или до того набрался, что перепутал окно с дверью. Или его приятели решили проверить — что будет с их другом, если он упадет с седьмого этажа? А вы сразу — выбросился. Это ещё бабка на двое сказала. Беркутов подошел к трупу. Тот лежал навзничь. И вот тут Дмитрий узнал убитого и вспомнил обстоятельства, при которых произошла их встреча. Прикид на нем и сейчас был что надо. По всему, покойник имел слабость к дорогим и добротным костюмам. Только узел галстука был ослаблен. А остальное в полном порядке, хоть сейчас в гроб и под фанфары в последний путь. Вот это-то и странно. Придя домой, человек обычно переодевается. Трудно представить чудика, сидящего за кухонным столом или на унитазе, одетым, будто на прием в Букенгемский дворец. Верно? Впрочем, не каждый день человек сводит счеты с жизнью. Возможно, что ради этой минуты он вновь надел костюм. Возможно.

— Так когда же, по твоему, он оттуда вывалился? — спросил Дмитрий Бушкова, показывая на окно.

— Трудно сказать. Никто ничего не слышал. Труп нашла полчаса назад проживающая в этом же подъезде в двадцать девятой квартире гражданка Швец Маргарита Матвеевна, когда пошла прогуливать свою собаку.

Беркутов посмотрел на часы.

— Значит, где-то в районе половины шестого?

Вперед выступил участковый и уточнил:

— Звонок в дежурную часть поступил ровно в двадцать минут шестого, товарищ майор.

— У потерпевшего была семья?

— Только жена. Мира Владимировна. Весьма интересная женщина, — ответил Забродин.

— А дети?

— Нет, детей нет. Был сын Саша, пятнадцати лет, но год назад вместе с матерью погиб в автомобильной аварии.

— Следовательно Мира... Как там ее?

— Мира Владимировна.

— Она его новая жена?

— Да. Они поженились всего полгода назад. Ездили в свадебное путешествие ни то на Багамы, ни то ещё куда.

— Ну, надо же! — удивился Дмитрий. — Вы, я смотрю, Павел Ефимович, в курсе всех событий на своем участке.

— Стараемся, — скромно ответил участковый, но по лицу было видно, что слова Беркутова пришлись ему по душе.

— Вы с ней беседовали?

— Видеться виделся, а побеседовать не пришлось. В расстроенных чувствах. Видеть никого не хочет.

В это время к подъезду подъехал микроавтобус УАЗ. Из него вышли: совсем молоденький следователь в мундире с институтским «поплавком» на груди и двумя маленьикими звездочками на погонах, судебно-медицинский эксперт Павел Духновский, технический эксперт Толя Коретников и... и Сережа Колесов собственной персоной.

— Ба, какие люди и без охраны! — воскликнул Дмитрий, подходя к другу и здороваясь за руку.

— Дохлый прикол, — усмехнулся Колесов. — Я тебя, Дима, не узнаю. Деградируешь.

— Не ты один, Сережа. Моя Светлана тоже отказывается узнавать. Представляешь?! Вчера сели ужинать. Она смотрела на меня, смотрела, а потом спрашивает: «А кто вы такой?» Пришлось по новой знакомиться. Как это тебе нравится?

— Трепло, — добродушно проворчал Сергей.

— Ты что, дежуришь сегодня по городу?

— Ну.

— Странно. А почему я об этом не знаю?

— Да меня вчера уже в конце дня Хлебников уговорил его подменить. Ему куда-то край нужно было съездить.

Беркутов поздоровался за руку с Духновским и Коретниковым. Со следователем здороваться не стал, так как тот был исключительно занят собой, «стоял он дум великих полн, и в даль глядел», созерцая унылые новостройки. Похоже, что кроме как многозначительно поджимать нижнюю губу, да поправлять указательным пальцем массивные роговые очки на носу-пипочке, он ничего больше не умел. Это умение он сейчас и демонстрировал. Наконец, вспомнив, что он здесь главная, тасазать, персона, узрев в Беркутове старшего, в очередной раз поправил очки, строго спросил:

— Вы здесь ничего не трогали?

«Ой, боюсь, боюсь! — усмехнулся про себя Беркутов. — Этакие страсти-мордасти да спозаранок».

Этот напыщенный молодой индюшок не нравился Дмитрию. Очень не нравился. А потому, он решил не упускать случая преподать ему небольшой урок.

— Как можно-с, господин «прокурор»! — заискивающе заулыбался он. — Разве ж мы без понятия. Мы вот токмо травку на газончике пощипали, чтобы вы, стало быть, штиблетики свои лаковые не замочили-с.

Все, кроме следователя, заулыбались, одобрив воспитательный момент Беркутова. Одному лишь следователю было явно не до улыбок. Он стоял красный, как рак, лупил глаза и никак не мог сообразить, что же ответить этому наглому оперу. Его самолюбие, с которым он носился, как с писаной торбой, было сильно оскорблено, унижено, посрамлено и следователь очень страдал от этого.

— Ну, зачем же вы... так-то? — пробомотал он наконец.

Дмитрию стало жаль этого пацана и он решил прекратить эксперимент. Если тот умеет так вот краснеть, то значит не все ещё потеряно.

— Простите, — как? Не знаю, как у вас, в прокуратуре, а у нас, в милиции, принято здороваться и представляться.

— Извините! Здравствуйте! — смущенно проговорил тот. — Следователь прокуратуры Олегов Игорь Васильевич.

Беркутов протянул следователю руку.

— Старший оперуполномоченный управления уголовного розыска майор Беркутов Дмитрий Константинович, — представился.

Следователь ухватил его руку своими цыплячьми ручками, стал энергично трясти.

— Очень приятно.

«Тебе бы, дорогой, не губу гнуть, а с железками раза по три в день поупражняться. Глядишь, и вышел бы из тебя толк, и стал мужиком», — подмывало Дмитрия сказать следователю, но не сказал. Предложил:

— Пока вы осматриваете труп, мы с ребятами прошвырнемся по квартирам, поспрашиваем соседей.

— Да-да, конечно. Пожалуйста.

Все вновь заулыбались. Воспитательные меры Беркутова привели к поразительным результатам.

— Кто он такой? — спросил Колесов Дмитрия, кивая в сторону трупа.

— Я ты его не узнал?

— Я?! Его?! — Колесов подошел ближе к трупу, внимательно посмотрел и моментально выдал: — Аристархов Михаил Киприянович.

— Ну, ты титан! — изумился Беркутов. — А помнишь где и в связи с чем мы его видели?

— Кажется, у Витьки Свистунова на квартире лет десять назад. Нет?

— Точно, у него. Только это было восемь лет назад. За эти годы наш старый знакомый успел выбиться в большие люди и плохо кончить. Что ж, командуйте, товарищ подполковник. Готов выполнить любой приказ.

— Да, ладно тебе. Ты уже здесь успел кое в чем разобраться. Ты и командуй.

— Благодарю за доверие, господин подполковник. Век вам и все такое. Я все больше убеждаюсь, что недаром вас Ленка любит. Нет, не даром. Такое благородство! Такая...

— Ну, замолол, — перебил Беркутова Сергей. — Трепло.

— В таком случае, марш в двадцать девятую квартиру. Возьмешь объяснение со свидетельницы Швец, обнаружившей труп. И что б было все, как положено, — протокол, подпись, печать и все такое.

— Раскомандовался, — проворчал Колесов.

— Разговорчики в строю, мать твою! Как внеочередные звания на чужом горбу получать, так это вы вприпрыжку бежите, а как до дела, так сразу начинаете обиды, понимаете ли. Распустились, вконец обнаглели!

— Дурак ты, Дима, и не лечишься. А за мое внеочередное ты водки выпил больше, чем за всю остальную жизнь. Так я пошел?

— Иди, Сережа. Иди. И не просто иди, а иди ты!...

Колесов многозначительно покрутил пальцем у виска и скрылся в подъезде. Беркутов окинул оценивающим взглядом районных оперативников. Те, слушавшие до этого диалог друзей, весело улыбались. Ждали указаний.

— А вам, друзья, придется обойти максимум квартир этого и соседних домов. Возможно кто видел, как бывший господин Аристархов сгубил свою довольно обеспеченную жизнь. И пусть в вашем трудном пути кому-то из вас улыбнется удача! И спрячте ваши несерьезные улыбки. Серьезнее надо быть и щительнее.

Оперативники, продолжая улыбаться и покачивать головами, сделали попытку уйти, но Беркутов остановил их:

— Подождите, я ещё не все сказал. Кроме указанного печального факта, вас должно интересовать все, что происходило этой ночью у подъезда, Все — машины, кони, люди. И желательно в хронолочиской последовательности. Ясно?

— Я мне кажется, что все это лишнее, товарищ майор, — сказал Вадим Бушков. — Картина и так яснеее ясного. Чего мудрить, не понимаю.

— А я разве сказал, что сегодня ночью здесь орудовала «Коза-Ностра»? Но в нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Определенно. И мой вам совет, старший лейтенант — никогда не бойтесь переработать. И тогда вы благополучно доберетесь до полковничьих погон. Иначе, вас ждут большие неудобства по службе. А теперь, счастливо вам! Дорогу осилит идущий.

После ухода оперативников, Дмитрий захватил с собой техничекого эксперта Коретникова и отправился в квартиру потерпевшего. Поднявшись на седьмой этаж, нажал на кнопку звонка. Ни ответа, ни привета. Постучал. Тот же результат. Толкнул массивную бронированную дверь. Она удивительно легко и бесшумно открылась. И Беркутов с Коретниковым оказались в холле, напоминыющим поле игры в мини-футбол. Только половое покрытие было не зеленым, я выполнено в яркой коричневой гамме. Стены затянуты в дорогие импортные обои, имитирующие пробковое дерево. Красиво! И очень! Слева располагался огромный книжный стеллаж, заставленный книгами. Прямо и слева веером расходились пятеро дверей. В какую идти? Беркутов выбрал большую остекленную, ведущую, вероятно, в зал. Подошел, потянул за ручку. Но не тут-то было. Дверь открывалась, как в железнодорожном купе или сталелитейном цехе. Толкнул в сторону и дверь послушно откатилась, открыв великолепие огромного зала, выполненного в светло-коричневых и желтоватых тонах. На краешке углового дивана в глубине зала сидела молодая женщина и, ритмично покачиваясь взад-вперед, тихо и жутко подвывала. Картина не для слабонервных. Дмитрий подошел, поздоровался. Но Аристархова никак не реагировала. Он теперь смог как следует её рассмотреть. Несмотря на растрепанные волосы, заплаканное несчастное лицо, небрежно надетый шелковый халат, из-под которого была видна ночная сорочка, она была красива. Очень красива. Яркие синие глаза, устремленные сейчас в пространство, недоступное остальным, тонкий изящный нос с нервными, трепетными ноздрями, полные губы, чувственный рот, пышные каштановые волосы. Сколько ей? Трудно сказать. Беркутов всегда промахивался в определении возраста женщин. Во всяком случае, Аристарховой не более тридцати. Определенно.

«Да, этот бриллиант нуждается в хорошей оправе», — всплыла в сознании совершенно пошлая фраза, от которой ему стало за себя неловко.

Слева располагалась ещё одна дверь. Дмитрий подошел к ней, открыл. Это, скорее всего, был кабинет хозяина дома, где все и произошло. Сворки окна были до сих пор открыты. На стоящем у стены двухтубовом письменном столе стояла пустая бутылка из-под водки «Петрофъ» и стакан. Другая, точно такая же бутылка стояла под столом. Похоже, что Аристархов один уработал обе бутылки. Славно, однако, погулял. От такой дозы и до белой горячки рукой подать. Может быть он алкоголик? Нет,алкаши такими лошадиными дозами не пьют. Он бы скопытился уже с первой бутылки. Вполне возможно, что у него случилась большая неприятность либо на работе, либо дома. Вот и запил мужик по черному и выбросился по пьянке в окно. Очень даже может быть. А может быть, сидящая в зале Венера наставляла пожилому муженьку рога? И они стали такими огромными, что он под их тяжестью и вывалился в окно? Не исключено. Но от этого настоящие мужики не выбрасываются в окно. Скорее, они выбрасывают в него неверных жен. А, насколько он его помнил,Аристархов был настоящим мужиком. Нет, мотив ревности нереален. Здесь должно быть что-то более веское, серьезное. Дмитрий чувствовал, что с этим делом ему ещё придется хлебнуть лиха. А то, что это дело зависнет именно на нем, он не сомневался. Иначе бы Рокотов ему не позвонил. Это только на первый взгляд, кажется, что самоубийство расследовать гораздо проще, чем любое преступление. Увы, это, к сожалению, так же далеко от истины, как наши желания от наших возможностей. Чтобы сказать высокому начальству: «Такие-то и такие мотивы побудили гражданина Аристархова Михаила Киприяновича совершить самоубийство», предстоит отработать десятки версий, побеседовать с массой свидетелей — родственников, сослуживцев, знакомых, соседей и тэде и тэпэ.

— Толя, — обратился он к Коретникову, — посмотри отпечатки на бутылках и стакане. И вообще, посмотри тут повнимательнее.

— Понял, шеф, — проговорил тот, снимая с плеча сумку.

Беркутов вернулся в зал. В положении Аристарховой ничего не изменилось. Она продолжала раскачиваться взад-вперед, будто заводная кукла, тихо подвывая.

«Интересно, сколько это будет продолжаться? — подумал Дмитрий, наблюдая за ней. — Может быть, она шизанулась? Как-то неестественно, чтобы такая красивая женщина и так переживала.»

Он разыскал кухню, ослепившую его сиянием бело-розового мрамора и точно такого же пластика. Открыл огромный шкаф, называемый здесь холодильником, отыскал бутылку «Карачинской». Как раз то что нужно. Налил стакан и вернулся в зал.

— Мира Владимировна, выпейте, пожалуйста, — проговорил, протягивая ей стакан. Никакой реакции. Вообще никакой. Ноль внимания, фунт презрения.

Нет, так не пойдет. Он поставил стакан на журнальный столик, сел на диван рядом с хозяйкой и, тронув её за плечо, заорал благим матом:

— А ну прекратить! Это почему здесь?! По какому праву? Отвечать, мать вашу! В глаза мне! В глаза!

Аристархова вздрогнула. Лицо её выразило недоумение, затем, — удивление. Узрев перед собой незнакомого мужчину, спросила:

— Вы кто такой?

— Не уверен, что именно тот, кто сейчас вам нужен, Мира Владимировна, — нарисовал Беркутов на своем лице улыбку. — И все же, разрешите представиться — майор милиции Беркутов Дмитрий Константинович.

Услышав слово «милиция», Аристархова попыталась было вновь впасть в прежнее состояние, До Дмитрий не позволил ей это сделать, схватил за плечо и строго сказал:

— А вот этого не надо, Мира Владимировна! Возьмите себя в руки!

— Как вы не понимаете! — воскликнула она и заплакала.

Вот это уже совсем другое дело. Хоть Беркутов и не выносил женских слез, но они были куда лучше, привычнее этого скулежа безутешной вдовы. Определенно. Взял стакан с Карачинской, протянул хозяйке.

— Вот, попейте, успокойтесь.

Она залпом выпила. Вытерла ладонью губы. Коротко взглянула на Дмитрия. Ее глаза оживились, в них возник интерес к нему. Это был верный признак, что дело пошло на поправку.

— Спасибо! — поблагодарила она, возвращая стакан. — Вы, кажется, представлялись. Но я что-то не совсем себя чувствовала. Простите!

Он поставил стакан на столик.

— Майор милиции Беркутов Дмитрий Константинович.

— Да-да, — кивнула она. Поправила рукой волосы, проговорила смущенно: — Извините! Я, наверное, ужасно выгляжу.

Она явно напрашивалась на комплемент. А Беркутов не любил, особенно в отношениях с женщинами, чтобы его уговаривали. Тут же выдал:

— Вы, Мира Владимировна, и в рубище будете выглядеть Венерой. И, поверьте мне на слово, роль весталки вам явно не подходит.

Лицо её выразило удовлетворение. Комплемент ей пришелся по душе. Но, тут же вспомнив, какую роль ей отвела несчастная судьба, Аристархова вновь опечалилась, в глазах заблестели слезы.

— Ах, что вы говорите! Михаил Киприянович был такой замечательный. Я была за ним, как за каменной стеной. И ещё эта ужасная смерть! Нет, я этого не переживу! — И она опять заплакала.

— Что поделаешь. Что случилось, то случилось. С этим надо смириться. Рано или позно все там будет, — философски проговорил Беркутов. — Успокойтесь, Мира Владимировна. Говорят, что слезы очень старят женщин.

Последний довод показался Аристарховой убедительным и она быстро успокоилась, достала из кармана халата носовой платок, вытерла лицо.

— Можно вам задать несколько вопросов? — спросил Дмитрий.

— Да, конечно, — кивнула она.

— Когда вчера Михаил Киприянович пришел домой?

— Довольно поздно. Где-то около двенадцати.

— А где он задержался? На работе?

— Где же еще... Впрочем, утверждать не берусь.

— В каком он был настроении?

— Настроении? — переспросила Аристархова. На мгновение задумалась. — Он был чем-то очень огорчен. Да-да, очень. Я еще, помню, спросила его: «Что случилось?» Но он ничего не ответил, лишь раздраженно махнул рукой и сказал, чтобы я шла спать, что ему надо ещё поработать. Я предложила ему поужинать. Он ответил, что сыт по горло.

— Он так и сказал: «Сыт по горло»?

— Да. Именно так и сказал.

— Но ведь так говорят, когда сыты не хлебом насущным, а чем-то совсем иным. Вы согласны со мной?

— Да. Теперь я понимаю, что он имел в виду, что-то совсем иное. Но тогда не придала его словам особого значения. Пошла в спальню и легла в постель.

— А он?

— Он сразу же прошел к себе в кабинет.

— Ночью вы ничего не слышали?

— Нет. У нас ведь спальня на втором этаже с хорошей звукоизоляцией. Поэтому, что делается на первом не слышно.

— Ну, а если бы, к примеру, в квартиру позвонили или постучали?

Лицо красивой хозяйки выразило сложную гамму чувств, которую Беркутов за неимением времени не успел расшифровать. Но то, что там было не одно только недоумение, понял сразу.

— Кто же будет звонить ночью? — пожала она плечами.

— Ну мало ли... Какие-нибудь непрошенные гости. Вы бы услышали?

— Услышала бы конечно. Только, какие гости могут ходить по ночам?

— Разные гости бывают, Мира Владимировна. Разве мало ещё бродит по нашей славной планетке таких, которые маются черной завистью и злобой, будто тяжелоатлет на старости лет — грыжей? Так значит, вы ничего не слышали?

Она коротко взглянула на него и впервые улыбнулась. Улыбка очень ей шла. Вот так бы почаще.

— У вас что, метода такая? — спросила.

— Не понял?

— Задавать по три раза один и тот же вопрос?

Беркутов непринужденно рассмеялся.

— Все-то вы подмечаете, Мира Владимировна. Вам бы опером в ментовке работать, честное слово. Только я был вынужден повторять вопрос, так как не получил сразу четкого ответа. Скажите, почему ваш муж это сделал?

— Понятия не имею.

— У него были враги?

— Возможно. Но я ещё не успела узнать даже его друзей. Мы после нашей женитьбы два месяца были в круизе. По возращении хотели организовать прием, пригласить друзей, но мужу все некогда было. А тут это... — Аристархова склонила голову, поднесла платок к глазам. — Извините!

— А муж ничего вам не говорил о своих неприятностях по работе или каких других?

— Нет. Он меня в свои дела не посвещал.

— Ясно... Вы не работаете?

— Нет, не работаю.

— А до замужества кем работали?

— Искусствоведом в картинной галерее. Преподавала в художественном училище искусство раннего ренессанса.

— А где познакомились с Аристарховым?

— На пятидесятилетнем юбилее художника Шмыгова Павла Александровича.

— Они что, были друзьями?

— Скорее, мы со Шмыговым были друзьями. А Михаил Киприянович был известным меценатом, помогал художникам в проведении выставок. Потому и был приглашен.

— И ещё один нескромный вопрос. Ваш муж злоупотреблял, так сказать?

— Нет, что вы. Крайне редко, как говорят мужчины, с устатка выпивал рюмку-другую и все. Во всяком случае, я никогда не видела его пьяным.

— Понятно.

Беркутов записал объяснение Аристарховой. Она прочла, расписалась. Спросила:

— А отчего же вы, Дмитрий Константинович, не предупреждали меня об ответственности за дачу ложных показаний? Ведь так у вас принято?

— Потому, что я не имею права это делать до момента возбуждения уголовного дела.

— Так оно ещё не возбуждено?

— Пока для этого нет оснований, Мира Владимировна.

— Как же нет оснований, когда погиб человек?! — удивилась она.

— Если бы мы по каждому факту гибели возбуждали уголовные дела, то штат следователей нужно было увеличивать, как минимум, вдвое.

— А что же вы делаете сейчас?

— Так называемую, доследственную проверку, то-есть выясняем все обстоятельства гибели, чтобы принять решение либо о возбуждении уголовного дела, либо об отказе в возбуждении.

— А кто принимает такое решение?

— В данном случае следователь прокуратуры. А я и мои коллеги помогаем ему собрать наиболее полные для этого материалы. Вот я и раскрыл перед вами всю нашу кухню.

— А в каком случае дело может быть возбуждено? — не унималась Аристархова.

— Если мы установим факты, позволяющие считать, что имело место убийство или доведение до самоубийства. — От сухого канцелярского языка во рту у Беркутова стало кисло и вязко, будто съел незрелое яблоко. — Похоже, что наши с вами роли переменились. Теперь вы меня допрашиваете.

— Извините, Дмитрий Константинович, — несколько смутилась она. — Но мне было интересно... Извините!

— Да, чего там. Я понимаю, а потому не в претензии. — Он встал, прошел к двери кабинета, открыл. Коретников сидел в кресле за письменным столом, курил. Дмитрий вошел и закрыл за собой дверь. Коретников обернулся, спросил:

— Ты уже закончил?

— Да. Ты, как я вижу, тоже? Там в бутылках ничего не осталось?

— Если бы, — с сожалением вздохнул эксперт.

— Жаль! — поддержал его сожаление Беркутов. — Сейчас бы не помешало. Давай сваливать отсюда.

Коретников понизил голос до шепота и, кивая на дверь, восхищенно проговорил:

— Клевая бабенка!

— У тебя, Толя, губа не дура. Ты холостой?

— Ну.

— Чего — ну?

— Ну, холостой.

— Хочешь сосватую?

— Ну, да. С моим-то анфасом? Полнейшая безнадега. — Он огорченно махнул рукой. Видно, предложение Беркутова тронуло в его холостяцкой душе какие-то невидимые струны, и зазвучали давно забытые мелодии детских грез и сноведений, где он уже видел нечто подобное, яркое, женственное и волнующее, как умирающий от жары и жажды путник видит в пустыне огромный, источающий прохладу и воду айсберг.

— Дурак ты, Толя, главное достоинство у мужика ни на лице, — авторитетно заявил Дмитрий.

— А где?! — с надеждой в голосе спросил Анатолий. В его беспросветной, серой и унылой жизни блеснул луч надежды — а вдруг?! Вдруг, Беркутов знает такой секрет, что уже завтра он, Коретников, станет самым любимый и желанным мужичиной всех женщин планеты.

— Где ему и положено быть. У тебя, как с этим делом?

— Ах, ты об этом, — сразу на корню завял Анатолий.

— А что так безрадостно и бесцветно? Есть на то причины? Что морду крутишь? Колись.

— Да, опорофинился я в последний раз, — пожаловался Коретников. — Сам не пойму, что случилось.

— Тогда плохи твои дела, Толя. Не знаю чем и помочь. Это все из-за неупорядочности жизни. Определенно. Тебе сначала надо жизнь упорядочить, а уж потом о красивых бабах думать. Понял?

— Упорядочишь тут, как же, — безнадежно вдохнул Анатолий. Он понял, что с мечтой о красивой Аристарховой придется расстаться.

— Пойдем прощаться с хозяйкой.

Аристархова уже успела привести себя в порядок, причесаться. накрасить губы. Теперь на ней было синее, под цвет глаз, роскошное платье с глубоким вырезом на груди. А в этом вырезе было что-то этакое, бело-мраморное, волнующее. Боясь ослепнуть, Дмитрий тут же отвел глаза.

— Не желаете ли выпить по чашке кофе? — предложила она.

— Лично я к кофе равнодушен, — ответил Беркутов. — А вот мой товарищ Анатолий без кофе просто жить не может. Вот он очень даже желает.

— Нет! — испуганно воскликнул Коретников и стремглав бросился к выходу.

— Что это с ним? — озадаченно спросила хозяйка.

— Все ясно. Он в вас, Мира Владимировна, без памяти влюбился.

— Вот как, — улыбнулась она. — А вы, Дмитрий Константинович?

Ни фига себе, приколы, да?! Вопросик на засыпку. Кажется, безутешная вдова настолько оклемалась, что решила испытать свои чары на других мужиках.

— А что я?! — сделал суконное лицо Беркутов.

— Я вам нравлюсь? — В красивых её глазах сидело по маленькому бесенку. И каждый из них издевался над Беркутовым,показывал язык и корчил рожи.

Это Дмитрия определенно разозлило.

— Ну, я, Мира Владимировна, не могу вот так вот, сразу. Мне это нужно все хорошенько обдумать. А вот платье мне ваше определенно нравится, особенно вырез, — ответил он, считая, что ответом этим должен остановить наступление красовой плоти.

Так и случилось. Глаза её мгновенно потухли, а бесенки спрятались во внутрь роскошного тела.

— Тогда я буду его надевать только к вашему приходу, — улыбнулась она. Но улыбка эта была насквозь фальшивой. Минерва была разочарована ответом предполагаемой жертвы. — Надеюсь, мы ещё увидемся.

— Обязательно и не один раз, — заверил её Дмитрий. — Земля ведь круглая, да к тому же тесная. До свидания, Мира Владимировна! Закройте двери. А то рядом шлындает столько подозрительных личностей, вроде ментов. Как бы что не случилось.

Аристархова рассмеялась.

— Занятный вы человек! — сказала она ему на прощание.

Глава третья: Типичный случай.

Во дворе следователь заканчивал осмотр. Грузовая «Газель» уже поджидала труп, чтобы отвезти его в бюро судебно-медицинских экспертиз. Поодаль толпилась группа зевак — охотников до подобных зрелищ. Коретников сидел на скамейке, курил.

— Ну ты, блин, и даешь! — встретил он Дмитрия возмущенно.

— А в чем дело , Толя?! — «обеспокоился» Беркутов. — Что случилось? Труп сбежал или произошло что-то ещё более экстраординарное?

— Да пошел бы ты! — обиделся эксперт. — Выставил меня перед бабой дураком и ещё издевается!

— Это кто кого выставил, ещё надо разобраться. Сам сиганул из квартиры, будто лось от охотников, а мне за тебя пришлось отдуваться. И потом, назвать подобную Диану бабой, — это по меньшей мере неприлично. Я был о тебе, Толя, лучшего мнения. Ты видел у неё бюст? Это же не бюст, а перпетуум мобиле сильной половины человечества.

— Трепло! — Коретников все более заводился и даже угрожающе засучил крепкими кулачками.

— Ну вот, ещё не дослушал, а уже делаешь далеко идущие выводы. — Дмитрий тяжко вздохнул. — Вот и делай людям после этого добро. Они тебе после этого ещё и морду набьют.

— Чего ты буровишь, какое ты мне добро сделал?! Добро он сделал!

— Во-первых, нехорошо, Толя, разговаривать столь непочтительным тоном со старшим по званию. По-моему, этому тебя в школе милиции не учили. Определенно. В этом вопросе ты кончил свои университеты. Факт. А во-вторых, кто, как не твой покорный слуга, распинался перед этой горгоной, рискую превратиться в камень, живописал ей твои достоинства, коих, если разобраться, у тебя не так уж и много. Я сделал тебя в её глазах национальным героем, любимцем всех женщин Андолузии и нашей родной Криводановки. После моего вдохновенного трепа она пожелала продолжить с тобой знакомство.

— Вот трепач! — с недоверием проговорил Анатолий, но в его карих глазах вновь вспыхнула надежда.

— Да что б мне провалиться на этом месте, если вру. Надеюсь, что твой «мавр» на этот раз тебя не подведет?

— Ну это конечно, — заверил Коретников Дмитрия. — Еще бы! Такая женщина! Но ведь на неё надо уйму денег?

— Это уже не мои проблемы. Но только, думаю, игра стоит свеч. Ты видел, какая у вдовы квартирка? Это не квартира, а мечта идиота. А грудь? Да за такую грудь жизнь отдать не жалко. А ты о презренном металле. Стыдно, капитан!

— Так-то оно так. Но вот где достать денег? — вконец опечалился Коретников.

Беркутов невольно усмехнулся. Коретников был таким же легковерным и доверчивым, как его лучший друг Сережа Колесов, — клевал на голый крючок.

«А ведь он сдуру позвонит ей. Точняк, — подумал Дмитрий. Но тут же себя успокоил: — Скажу, что она к нему охладела за это время».

Из подъезда, легок на помине, вышел Колесов. Раскинув руки, потянулся, посетовал:

— Ну и втянул ты меня, Дима, в это дело. Эта Швец заставила выслушать всю историю своей жизни. Вдобавок опоила чаем с вареньем и рогаликами.

— Зато на обед тратиться не надо, — возразил Беркутов. — По делу она сказала что-нибудь новенького?

— Нет. Где-то в шестом часу её разбудила спаниель — запросилась на улицу. Она оделась, вышла и сразу же увидела труп Аристархова. Поднялась к себе и позвонила в милицию. Затем поднялась в тридцать вторую и сообщила о случившемся его жене. Да, Швец отметила, что когда Аристархова открыла ей дверь, то выглядела очень встревоженной, а узнав о смерти мужа потеряла сознание.

— И это все?

— Да, чуть не забыл. Она говорила, что на этой вот скамейке допоздна бесчинствовала подвыпившая молодежь.

— Что значит — «бесчинствовала»?

— Распевали, якобы, песни, что-то кричали.

— И до какого времени все это продолжалось?

— Она точно сказать не может, но примерно до часу ночи.

— Да, тоже самое говорят многие жильцы этого и соседнего подъездов, — подтвердил подошедший во время разговора участковый Забродин.

— Кроме этого, вам что-то ещё удалось выяснить, Павел Ефимович? — спросил Дмитрий.

— Да. Жительница тридцать шестой квартиры Балухтина Варвара Сергеевна сказала, что в половине третьего от подъезда отъехала какая-то машина.

— Она это слышала или видела?

— Поначалу услышала, как заработал мотор. Затем выглянула и увидела, что от подъезда отъехал джип.

— Какой марки?

— Она точно сказать не может, но какой-то большой типа «Лэнд Крузер».

— Он отъехал непоредственно от подъезда или со стоянки?

— От подъезда.

— А когда на скамейке веселилась молодежь этот джип стоял у подъезда?

— Жильцы о нем вроде ничего не говорят, — ответил участковый.

— А вы их спрашивали?

Забродин смутился.

— Нет, специально не спрашивал. Но никто о нем ничего не говорит.

— Ясно. Может быть Балтухина говорила — кому из жителей подъезда этот джип принадлежит?

— Она утверждает, что никому.

— Тогда возможно на нем к кому-то приезжали в гости. Вы это выясняли?

— Выше тридцать шестой квартиры спрашивал. Ответ отрицательный. А ниже... Постеснялся беспокоить людей второй раз. Вы ведь знаете, товарищ майор, какой здесь контингент.

— Ладно, потом решим, стоит ли их беспокоить.

К ним подошел Бушков. Однако, ничего нового к уже известному добавить не мог.

— Что ж, подождем последнего члена нашей могучей кучки, — сказал Дмитрий. — Может, он принесет нам чего-нибудь новенького.

Следователь и судебно-медицинский эксперт наконец завершили осмотр. Подошли к группе оперативников. Труп погрузили на грузовик и увезли.

— Смерть наступила около чатырех часов назад, — сообщил Игорь Олегов.

Беркутов посмотрел на часы.

— Значит, где-то в районе двух-трех часов?

— Выходит, что так. А что говорят сидетели?

— К сожалению, никто из них не видел, как он это сделал, — ответил Дмитрий.

— А с его женой беседовали?

— Да. — Беркутов рассказал о содержании объяснений Аристарховой.

— Все ясно, — заключил следователь. — Типичный случай самоубийства.

— С вашим опытом, вам виднее, — смиренно заметил Дмитрий, чем вновь вызвал краску на лицо следователя. — Осталось только узнать, почему после двух бутылок водки его обуяла страсть к ночным полетам?

— А? Да-да, конечно, — тут же согласился Олегов.

Наконец, появился Борис Щерба. Достал из папки несколько листов с объяснениями, протянул следователю. Пояснил:

— Здесь, значит, такое дело. Свидетель Валерий Семенович Кулик из дома напротив пояснил, что в два часа к этому подъезду подъехал джип то ли «Чероки», то ли «Мерседес». Из него вышли двое мужчин и зашли в подъезд.

— Ну и что? — спросил следователь.

— Нет, ничего, — смутился оперуполномоченный. — Просто, я взял объяснение. Может, пригодится. А ещё ряд свидетелей говорят, что на этой вот скамейке до часа ночи гуляла молодежь. Я тоже это записал.

— Все это несущественно, — заключил следователь, пряча объяснения в дипломат, — и к нашему самоубийству никакого отношения не имеет.

— К вашему определенно не имеет, — не упустил Беркутов случая подколоть следователя.

Тот сделал вид, что не расслышал слов майора. Посмотрел на часы. Обрадованно сообщил:

— Время дежурства закончилось. — Он вновь раскрыл дипломат, достал протокол осмотра места происшествия, постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы, объясниния, перереданные ему Щербой, скрепил все канцелярской иголкой и торжественно вручил участковому. — Отдадите в дежурную часть своего отдела для передачи в прокуратуру Центрального района.

— Хорошо, — ответил Забродин, беря бумаги.

— До свидания! — И следователь бодро запрыгал прочь.

— Этот сопляк плохо кончит, — проговорил Беркутов, глядя ему вслед. — Определенно.

С ним все молча согласились. Следователь никому не понравился. Верхогляд. Балаболка. Неужели в прокуратуре тоже напряженка с кадрами, что таких вот стали брать?

— А у нас с вами, господа менты, дежурство, стало быть, продолжается, — заключил Дмитрий, обведя взглядом маленький, но дружный коллектив. — Кроме, естественно, господина подполковника. Оне могут отправляться к своим оладушкам, приготовленным замечательной женщиной и отменной красавицей Леной Колесовой. Очень он, парни, любит эти самые оладушки по утрам. И мы не можем, не имеем морального права лишать господина подполковника такого удовольствия.

— Ну, замолол, — добродушно пробурчал Сергей, вызвав смех присутствующих.

— И что самое печальное, ребята, в наших отношениях с господином подполковником, это то, что все мои благие намерения, наталкиваются на бетонную стену непонимания.

Все, в том числе подполковник Колесов, слушая треп Беркутова, улыбались. Слишком хорошо Сергей знал своего друга, чтобы обижаться на его приколы. Были, конечно, моменты, когда Диме изменяло чувство меры. Были. Но сейчас не тот случай.

— На сегодня я отказываюсь от оладушек, — проговорил он, смеясь. — Я с вами, ребята! Так и быть, положу на алтарь общего дела свой, положенный мне по закону, отгул.

— Это поступок не мальчика, но мужа. Только, Сережа, хорошенько подумай, — нужна ли тебе такая жертва?

— Я подумал, — серьезно ответил Колесов.

— В таком случае, я теперь уверен, что с твоей помощью мы обязательно раскроем тайну этого странного самоубийства, лежащего пока на глубоком дне. Тебе предстоит выяснить — живы ли родители Аристархова, есть ли у него братья, сестры и иные родственники, с которыми он поддерживал связь и, по возможности, взять с них объяснения. А вам, Павел Ефимович, — обратился Беркутов к участковому, — надо все же выяснить все об этом джипе. К кому из жильцов приезжали те двое мужчин?

— Я забыл сказать, товарищ майор, что в двадцать шестой и тридцать четвертой квартире никого не оказалось. Возможно, кто-то из них и уехал на джипе.

— Вот я и говорю — надо выяснить. Мира Владимировна до замужества работала искусствоведом в картинной галерее и преподавала в художественном училище. Надо побывать там и потолковать с работниками о самой Аристарховой, круге её знакомых, подруг, о её взаимоотношениях с мужем. Этим у нас займется Борис Иванович.

Щерба молча кивнул.

— А ты, Вадим Александрович, — обратился Дмитрий к Бушкову, — выяснишь кому из следователей прокуратуры Центрального района будет поручена проверка и окажешь ему посильную помощь.

— Ясно, — криво усмехнулся Бушков, понимая, что его попросту отстраняют от этого дела. «Вот так всегда, — подумал он, — стоит сказать правду, как сразу же становишься неугоден. А из чего, спрашивается, весь этот сыр-бор? Кому-то надоело жить и он решил свести счеты с жизнью. Эка невидаль! Носятся с этими новыми русскими, как с писанной торбой, понагнали оперативников, когда и один участковый бы вполне справился».

— А я, с вашего разрешения, займусь сослуживцами Аристархова. «По коням», господа офицеры! — торжественно закончил Беркутов.

Уже зависшее на безоблачном небе молодое солнце было радостным и ослепительно оптимистичным. Оно обещало людям жару и все, связанные с ней, неприятности.

Глава четвертая: Сослуживцы.

Все, кто был знаком с Дмитрием Беркутовым, считали, что этому неистощимому на выдумки и приколы оптимисту легко и весело живется на родной планетке с симпатичным названием «Земля», что у него никогда не было и не может быть никаких проблем. Да и планета не сама по себе крутиться, а ей придают движение отталкиваясь уверенными ногами от её поверхности такие мужики, как Беркутов. Все остальные бегут уже по инерции. И лишь сам Беркутов, да еще, может быть, его закадычные друзья Сережа Колесов и Юра Дронов, не разделяли общего мнения. Оптимизм — это хорошо, но и он порой не выдерживал, и тогда небо становилось с овчинку, с детское одеяльце, сшитое когда-то мамой из ярких радужных лоскутков, а солнечный диск казался ослепительно черным. Так было, когда его несправедливо выперли из милиции из-за какой-то сволочи, обвинив во всех смертных грехах, так было и позже. Но в последние полтора года ему явно везло в жизни. Во-первых, он наконец нашел именно ту, кого искал всю свою сознательную жизнь, свою Светлану, прекраснее и замечательнее которой, нет и не может быть ни одной женщины на всем белом свете. От своей необыкновенной любви он уже не был желчным и мрачным тираном для своих знакомых и сослуживцев, а стал просто добродушным безобидным малым. А если кто ещё обижался на его шутки, то это были исключительно ханжи и дебилы, которым так и надо. Во-вторых, его востановили в родной ментовке, да ещё с повышением в должности, а затем и в звании. Словом, все складывалось путем. За самоубийство Аристархова он взялся с большой неохотой. Не лежала у него душа к подобным делам, хоть тресни. Он заранее знал, что будет здесь много грязи, фальши, низости, откровенного предательства и тэдэ, и тэпэ, то-есть всего того, чего он терпеть не мог. Но работу, как и любимую жену, не выбирают. Она падает к вам на голову с «неба» в виде указания начальства. А мент, он же человек подневольный. В том-то и дело.

Что же все-таки заставило Аристархова свести счеты с жизнью? Это должна быть очень веская причина. Определенно. Он не выглядел слабаком, чтобы выбрасываться из окна по пустякам. Версию несчастной любви и вероломства жены он отбросил. Значит, надо искать причину на стороне. Почему он так поздно явился домой? Где был, с кем встречался?

Беркутов посмотрел на часы. Половина восьмого. А контора фирмы Аристархова «Гарантия» работала с девяти. До девяти можно ещё позавтракать и с полчасика покимарить. И он направил своего «Мутанта» домой.

Светлана, увидев его, радостно засветилась, обняла, поцеловала, будто сто лет не виделись. При виде жены у Дмитрия тут же улучшилось настроение. Как же ему крупно повезло в жизни, что он её встретил. Правда, пока законных оснований называть Светлану женой у него не было. Если бы какой-нибудь следователь записывал в протокол его анкетные данные, то в лучшем случае написал бы: «Находится в фактических брачных отношениях с гражданкой Бехтеревой С.Н.», а то и просто: «сожительствует». Как-то у них все не получается узаконить отношения.

— Что-то серьезное произошло? — спросила Светлана с тревогой в голосе.

Женская любознательность не знает границ. Все то им надо знать. Если женщина не стремиться быть в курсе всех событий, то это уже не женщина. Определенно.

— Ничего особенного. Самоубийство, — ответил Беркутов.

— Ничего себе — «ничего особенного»! Как ты можешь так говорить?! Это же какое горе родным, близким!

— Мы к этому привыкли. Для нас это работа.

— Врешь ты все, Дима. К этому невозможно привыкнуть.

— Может быть ты и права. Но только если бы мы каждую смерть принимали близко к сердцу, то никаких бы нервов не хватило. И хватит мне тут, понимаешь, зубы заговаривать. Скажи — ты собираешься кормить мужа?

— Ну конечно же. Иди мой руки.

Когда Дмитрий побрился, умылся и сел за стол, Светлана выставила перед ним бокал молока и тарелку с горой чебуреков. Они были румынными, с пылу, с жару.

— У меня нет слов! Когда ты успела?! — удивился он.

Она рассмеялась, довольная произведенным эффектом.

— А я чувствовала, что ты заедешь позавтракать. Вот и постаралась. Надо тебя немного откормить, а то совсем дошел — кожа да кости.

— Нет, ты неправа. Я ещё очень даже иго-го! — Он согнул руку в локте. — Вот, пощупай.

— Да ладно тебе, — рассмеялась Светлана. — Верю, верю!

— Нет, ты все же пощупай! — настаивал он. — Потому, как считаю твои слова дискредитацией своей личности.

Она пощупала, шутливо воскликнула:

— Ну надо же! Никогда бы не подумала!

— Так ты ещё и думаешь?! Ну, ты, блин, даешь. Ты меня все больше удивляешь. Каждый день что-нибудь новенькое, неожиданное.

— Ешь, балаболка!

— Слушай, Свет, а когда мы с тобой узаконим, так сказать, наши отношения?

— А разве нам так плохо вместе? — вопросом ответила она.

— Нет, и так, конечно, хорошо. Но штамп в паспорте придает уверенности. Согласись?

— Ничего он не придает. Пустая формальность — и только. Уверенности придет любовь. Ты меня любишь?

— Любишь. А ты меня?

— Тоже — любишь. И запомни, Димочка, раз и навсегда — я тебя никогда и ни за что не разлюблю, чтобы не случилось. Понял?

— А что может случиться?

— Да нет, я просто. Мало ли, — отчего-то смутилась Светлана.

— И я тебя — никогда. А тебе не пора в школу?

— Нет. У меня сегодня третий и четвертый уроки. Да ешь ты, наконец. А то подумаю, что тебя уже кто-то накормил и сильно обижусь.

Больше Дмитрий не отвлекался на разговоры, и принялся за чебуреки.

* * *

В девять ноль пять Беркутов уже стоял в офисе фирмы Аристархова и протягивал молодому, но большому менту с туповатым равнодушным лицом служебное удостоверение. Он был таким большим, что Дмитрию приходилось задирать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Впрочем, ничего там интересного он не увидел. Глаза его были девственно непорочны и пусты. Похоже, он решил начать жизнь с чистого листа. На поясе у парня висела резиновая дубинка, а на груди — автомат. Серьезная охрана.

Внимательно изучив удостовернеие Дмитрия, парень сверил фото с оригиналом, отдал честь и проговорил равнодушно:

— Проходите.

— У вас где находится кабинет Аристархова?

— Второй этаж. Двести одиннадцатая комната.

В приемной молоденькая секретарша, этакая голенастая птаха с большими тревожными глазами, что-то наяривала на компьютере. Она лишь испуганно взглянула на Беркутова и продолжила свое занятие.

«Странно, а чего это она боиться?» — подумал Дмитрий.

— Здравствуй, красавица! — радушно приветствовал он секретаршу. — Я из налоговой полиции.

Беркутов был уверен, что в фирме о смерти шефа ничего не знают, а потому решил действовать под прикрытием налоговой полиции. Узнав о смерти, люди замкнуться и вытащить из них правду, будет также трудно, как одолжить денег взаймы.

При словах «налоговая полиция» птаха ещё больше напугалась, раскрыла свой «клювик» и долго не могла ничего «прочирикать».

— Здравствуйте! — наконец услышал Беркутов слабый ангельский голосок. — Вы к кому?

— Я к Михаилу Киприяновичу.

— Он пока ещё не пришел.

— Странно, — озадаченно проговорил Дмитрий. — А мы с ним договариваль ровно на девять.

— Вы присядьте, пожалуйста, — указала она рукой на кресло. — Он с минуты на минуту должен быть. Вообще-то, он никогда не опаздывает.

— Ну уж и никогда, — «не поверил» Дмитрий, садясь в кресло.

«Птаха» вновь чего-то испугалась, но мужественно ответила:

— Никогда.

— Значит, вчера сильно перебрал. Потому и не смог вовремя проснуться, — высказал он предположение.

— Это вы о чем? — не поняла секретарша.

«Откуда он такую выписал?! — невольно подумал Дмитрий. — Не иначе из какого-нибудь закрытого монастыря. Этакое невинное создание».

— Перепил, говорю, вчера ваш шеф.

— Что же вы такое говорите, — укоризненно покачала головкой девушка. — Неудобно даже слушать.

— Так он у вас ещё и трезвенник?! — «удивился» Беркутов.

От подобных слов «птаха» отчего-то совсем расстроилась. Его голубенькие глазки стали растерянными и глубоко несчастными. В это время из кабинета с табличкой: «Заместитель генерального директора Садальский Владимир Ильич» вышел статный мужчина лет сорока приятной наружности в добротном светло-сером костюме.

— Михаил Киприянович, у себя? — спросил он секретаршу.

— Нет. Он ещё не пришел, — ответила та.

— И не звонил, что задержится?

— Нет.

— Странно. Это на него не похоже. Что же с ним могло случится? — Обратил внимание на Беркутова. — Вы его ждете?

Оценив обстановку, Дмитрий решил действовать с заместителем директора в открытую. Втал. Достал удостоверение, протянул его Садальскому.

— Скорее, мне нужны именно вы, Владимир Ильич.

Садальский раскрыл удостоверение. Прочитал. Брови его удивленно взлетели вверх.

— Вот как! А в чем, собственно, дело, Дмитрий Константинович? — спросил он, возвращая удостоверние.

— Может быть, мы пройдем в ваш кабинет?

— Да-да, конечно. Будьте добры. — Он открыл дверь, пропустил вперед Беркутова. Затем прошел к столу, сел, указал рукой на кресло за приставным столом. — Присаживайтесь. — Подождал, пока Дмитрий сядет. — Я вас слушаю.

— Дело в том, Владимир Ильич, что Аристархов сегодня ночью покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна своей квартиры.

Широкоскулое симпатичное лицо замдиректора побледнело, резко обозначились скулы.

— Недеюясь, это шутка? — спросил он тихо и раздельно, почти не разжимая губ.

— Разве я похож на шутника?

Садальский выдвинул ящик стола, достал пачку «Мальборо», закурил. Руки его тряслись. Долго смотрел в одну точку за окном.

— Но почему?! — проговорил с болью в голосе. Видно, у него были хорошие отношения с шефом. — В чем причина?

— Именно это я и пытаюсь выяснить, — ответил Беркутов. — Вы видели его вчера?

— Ну, разумеется. Вечером мы с ним обсуждали вопросы, связанные со строительством в Кемерове специализированного торгового центра.

— У вас есть филиалы и в других городах?

— Да. Фирма довольно крупная. В начале года мы договорились с одной германской фирмой о совместном строительстве в Кемерове торгового дома. Возвели уже нулевой цикл. Затем в немецкой фирме что-то не заладилось и она не выполнила несколько условий договора. Вчера мы обсуждали эти вопросы и решили отказаться от услуг данной фирмы.

— Это как-то растроило Аристархова?

— Да нет, что вы. Совсем наоборот. Он был даже доволен. Мы просчитали свои возможности и поняли, что сами вполне потянем это строительство.

— В котором часу это было?

— Что именно?

— Ваш разговор с Аристарховым?

— Я ведь сказал — в конце дня. Расстались мы в половине седьмого. Он сказал, что на семь у него назначена встреча.

Внутри у Беркутова все встрепенулось, будто у гончей, почуявшей след зайца.

— Что за встреча? С кем?

— Он не сказал. Сказал только, что его ждут к семи.

— Эта встреча каким-то образом была связана с вашей работой?

— Нет, навряд ли. Тогда бы он мне сказал. Постойте... — Садальский поднял глаза к потолку, вспоминая. — Кажется, он что-то говорил об общественном долге. Да-да, что-то такое было, но вот что именно никак вспомнить не могу.

— Следовательно, вы считаете, что встреча эта как-то связана с его общественными делами?

— Уверен, что это именно так. Ведь Михаили Киприянович охотно занимался благотворительностью, помогал деятелям искусства, культуры, считал это своим долгом.

— Что за человек был ваши шеф?

— Очень хорошим человеком он был. — Голос Садальского дрогнул. Помолчал. С шумом выдохнул теснивший грудь воздух. — Какое страшное, обреченное слово «был»! Его у нас все уважали — от шофера до работников аппарата. — Садальский оживился. Воскликнул: — Шофер! Ведь он его вчера отвозил на эту встречу. Точно!

Замдиректора тут же связался с секретаршей и попросил её срочно разыскать и направить к нему шофера шефа Виктора Борисовича Перегудова.

А Беркутов сидел и крыл себя матерными словами. Сыщик гребанный! Так проколоться! Ведь первое, что он должен был выяснить, это — на какой машине, когда и с кем Аристархов уехал с работы и приехал домой. Вот чмо! Такое чмо ещё поискать надо. Определенно. И чтобы хоть как-то заглушить угрызения совести, спросил Садальского:

— Вы с Аристарховым были компаньонами?

— Да, какое там! — махнул тот рукой. — Он практически был полный владелец всего. У меня всего восемь процентов акций. Хотя он называл меня компаньоном.

— У него были враги?

— А у кого их сейчас нет? Конечно были. Когда занимаешься бизнесом, да ещё в такое неспокойное время, трудно избежать конфликтов. Но он старался не доводить их до явной конфронтации, умел договариваться.

— Какое у него было настроение в последнее время?

— Нормальное. Я бы сказал, ровное... Впрочем, мне вчера показалось, что он был чем-то очень расстроен. Да-да, именно так. Что-то ему не давало покоя. В середине нашего разговора он неожиданно проговорил: «Скажи, Володя, отчего люди такие скоты?!» Я не нашелся, что ему на это ответить.

— Он как-то объяснил эти слова?

— Нет. Он был не из тех, кто жаловался. Но, полагаю, что это связано с женой.

— Отчего вы так решили?

— Если бы это было по делам фирмы, то непременно рассказал.

— А какие у него были отношения с женой?

— Он был человеком замкнутым, не любил распространяться о личных делах. Правда, говорил как-то, что у него не скадываются отношения с женой.

— А в чем было дело?

— Не знаю. Просто сказал, что не складываются отношения, а что к чему, — не знаю. Но он не придавал этому большого значения. Сказал: «Перебесится».

— Он имел в виду свою супругу?

— А кого же еще? Конечно её.

— Вы с ней знакомы?

— Видел лишь однажды. Она заезжала в офис. Весьма красивая особа.

— Она вам не понравилась?

— С чего вы взяли?! — несколько удивился Садальский.

— Иначе бы вы не сказали — «особа», а сказали бы «женщина». Верно?

— Верно, — согласился замдиректора, с уважением взглянув на Дмитрия. — Она мне, действительно, не понравилась. Что-то в ней есть неистественное, показушное.

— Как вы сказали? Показушное? — в задумчивости проговорил Беркутов. Ему прпомнилась недавняя сцена, когда Аристархова, раскачиваясь, будто заводная, жутко и безутешно выла. Вот именно, есть во всем этом что-то показушное. Очень точное слово! Определенно.

— Владимир Ильич, а прежнюю жену Аристархова вы знали?

— Любовь Петровну? Конечно. И очень даже хорошо. Прекрасная была женщина. Михаил Киприянович очень перживал смерть жены и сына.

— Как это произошло?

— Автоавария, — уточнил Садальский.

— Когда и где это случилось?

— У них была дача на Плющихе. В тот день Любовь Петровна что-то задержалась на даче и возвращалсь домой уже довольно поздно. Вероятно, торопилась. При выезде на основную дорогу их машина была буквально сплющена грузовиком, который с места аварии скрылся. Милиция разыскала мерзавца, но он с помощью адвоката доказал, что во всем виновата Любовь Петровна, выскочившая на главную дорогу буквально перед носом его грузовика. Вот такие вот дела.

В это время в динамике телефонного аппарата прозвучал ангельский голос секретарши:

— Владимир Ильич, пришел Перегудов.

— Вы здесь с ним желаете побеседовать? — спросил Садальский Дмитрия.

— Да, если это возможно.

Замдиректора нажал на какую-то клавишу, проговорил:

— Пусть войдет.

Через минуту в кабинет вошел высокий сутуловатый мужчина лет пятидесяти. Простоватое лицо его было хмурым и недоверчивым. Он остановился у порога, спросил:

— Вызывали?

— Да. Проходите, Виктор Борисович, — приветливо проговорил Владимир Ильич. — Вот, товарищ следователь из управления милиции хотел бы с вами поговорить.

— О чем говорить-то? Я ничего не знаю, — хмуро ответил Перегудов, переминаясь с ноги на ногу у порога.

— Я почему вы уверены, что знаете то, что не знаете? — насмешливо спросил его Беркутов.

Перегудов долго лупил на него глаза, хлопал ресницами, силясь понять, что же это такое сказал следователь. Но так ничего и не поняв, пробурчал:

— Я ничего не знаю.

— Как зовут вашу жену? — спросил Дмитрий.

— Вера... Вера Николаевна. А при чем тут моя жена? — все больше недоумевал шофер шефа.

— Вот видите, даже имя жены знаете, — улыбнулся Беркутов, пытаясь растопить недоверие Перегудова. — А утверждали, что ничего не знаете.

Но шофер понимал все в буквальном значении — если спрашивают о жене, значит именно жена нужна следователю.

— А при чем тут моя жена?! — Он воинственно приосанился. — Чего вам от неё нужно? Что она такого натворила?

Дмитрий понял, что чувство юмора у Перегудова пока ещё находится в эмбриональном состоянии, мается, но никак не может появиться на свет. Почти клинический случай. Надо было искать какой-то новый способ контакта.

— Вы что, Виктор Борисович, считаете, что я буду вас пытать, выкручивать руки, устрою пальбу из пистолета?

— Ничего я не считаю! Но при чем тут моя жена? — упрямо гнул свое Перегудов.

«А при том. Как она до сих пор терпит такого придурка?!» — хотел сказать Беркутов, но не сказал. И он сдался под натиском упорного Перегудова. Спросил строго:

— Ваша жена прошлым летом была в Ватикане?

— Где?! — Глаза шофера стали округляться.

— В Ватикане у Римского папы?

— Нет. А что?!

— Только не надо врать, Перегудов! Не надо врать!

— А кто врет-то?! Кто врет?! — очень забеспокоился он.

— У нас есть веские основания полагать, что ваша жена прошлым летом была в Ватикане и сняла с шеи папы золотой весемьсотграммовый крест. Что вы с ним сделали? Переплавили в слитки? Отвечать, мне!

Перегудов заметно струхнул. Нижняя челюсть его отпала и мелко затряслась.

— Да вы что такое, а?! — чуть не плача проговорил он. — Да она все прошлое лето в огороде кверху... Я изинияюсь, проторчала.

Слушавший их Садальский, уже не в силах сдерживать раздиравший его смех, быстро вышел из кабинета и, Дмитрий слышал, как в приемной он дал себе волю.

— Значит, по-вашему, все вокруг неправы. Одни только вы с вашей женой правы. Так что ли?

Перегудов долго непонимающе моргал на Беркутова, затем, взорвался:

— Это все Криворотовы, суки! А я-то думаю — откуда?! Вот козлы! Им, товарищ следователь, обидно, что у нас огород на сотку больше чем у них. Так они уже всем надоели своими жалобами. Хотят, чтобы у нас, значит, оттяпали полсотки. Вот крохоборы! А тут вон ещё до чего додумались. Если хотите знать, у них у самих вот такой вот котяра, — он показал руками средних размеров барана.

— А при чем тут кот? — не понял Беркутов.

— Как при чем?! — возмутился Перегудов. — Этот котяра облюбовал мои яблони под это самое. Одну уже напрочь сгубил. Теперь за вторую принялся. Ну ничего, я с этими козлами по своему разберусь, по мужицки. — Он сжал и продемонстрировал Дмитрию увесистые кулаки.

Беркутов понял, что эксперимент пора заканчивать, а то он плохо может закончиться для соседей Криворотовых.

— Садитесь, Виктор Борисович! — проговорил он властно и указал на стул против себя.

Перегудов трусливо вжал голову в плечи, послушно поплелся к столу, сел.

«С этого и надо было начинать», — подумал Дмитрий, наблюдая за ним.

— Скажите, вы отвозили вчера Михаила Киприяновича после работы?

— Ну, отвозил.

— И куда же вы его отвозили?

— Ну, на эту... На Ленина. Там ещё гостица для этих... для иностранцев.

— Вы отвозили его к гостинице «Сибирь»?

— Да. К ней.

— Ему надо было в гостиницу или в ресторан?

— А я не знаю. Он мне сказал подъехать. Я подъехал. Вот и все.

— Так куда вы подъехали? К гостинице или к ресторану?

— А я это... Я на стоянке там остановился.

— А Аристархов?

— Он забрал у меня ключи и сказал, чтобы ехал домой.

— Значит, машину вы оставили на стоянке, а сами поехали домой? Так?

— Ну, а я чего говорю.

— Ваш шеф с кем-то хотел там встретиться?

— Я не знаю.

— Он вам ничего не говорил?

— Он со мной вообще не говорит.

Беркутов записал объясниня Перегудова. Тот их прочитал, расписался.

— Все. Большое спасибо. Я вас больше не задерживаю.

Перегудов встал и, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно спросил:

— Товарищ следователь, а как же быть с моей женой?

Беркутов почувствовал легкое головокружение. Теперь он уже не мог с полной уверенностью сказать — кто над кем прикалывается. Определенно. Заколебал, блин, с этой женой. Едва сдерживаясь, сухо ответил:

— Успокойтесь. С вашей женой и вашими соседями все нормально. Пошутил я. Понятно?

Перегудов ничего не ответил, лишь недобро сверкнул на него глазами, повернулся и, сгорбившись, медленно потопал из кабинета. И глядя ему вслед. Беркутов с тоской подумал:

«Когда-нибудь я со своими приколами нарвусь на большие нериятности. И будет поделом.»

Глава пятая: Друг семейства.

Проанализировав полученную в офисе фирмы информацию, Беркутов решил, что встреча Аристархова с одним или несколькими неизвестными должна была состояться непременно в ресторане. Но идти туда, не имея на руках фотографии коммерсанта, может оказаться занятием совершенно бесполезным. И он вновь направил своего испытанного друга на улицу 1905 года к безутешной вдове. Но «Мутант» в очередной раз выкинул подлянку и, едва увидев на горизонте престижный дом, намертво остановился. То ли ему, старому заслуженному пенсионеру, не нравился этот новый сумерсовременный дом, где проживают хозяева его злейших врагов: «Мерседесов», «БМВ» и прочей сволочи, то ли решил лишний раз напомнить мне, что нуждается в отдыхе и ремонте — пойди разбери. Пришлось топать, как говорили в далеком детстве, пешкодралом.

Аристархова была все в том же красивом платье, но только не совсем походила на безутешную вдову, а вернее, совсем не походила. Теперь перед Беркутовым стояла молодая цветущая женщина в зените своей красоты, которой всегда и во всем сопутствует в жизни удача. Она улыбалась улыбкой святой Магдалины до раскаяния, а свой великолепный бюст держала, как главное оружие в борьбе с жизненными неурядицами и катаклизмами. От неё пахло духами, вином и грехом.

— Дмитрий Константинович! — радостно воскликнула она. — А я отчего-то была уверена, что вы вернетесь, поэтому не стала снимать платье. Проходите, пожалуйста!

Ее самоуверенность больно кольнуло самолюбие Дмитрия. Он шагнул на территорию предполагаемого «противника», как на минное поле, понимая, что в любую секунду может так рвануть, что от его мужского достоинства и самообладания остануться лишь жалкие ошметья. В зале стоял накрытый стол, на котором среди всевозможных холодных закусок стояли несколько красочных бутылок, а за столом сидел этакий стареющий лев с пышной седеющей гривой — эталон мужественности и мужской красоты и с любопытством и некоторым чувством превосходства взирал на вошедшего. Взгляд этот Беркутову определенно не понравился. Если не сказать больше.

— Павел Александрович, разрешите вас познакомить с майором милиции Дмитрием Константиновичем Беркутовым. Он расследует самоубийство Михаила Киприяновича. Дмитрий Константинович, а это друг нашей семьи художник Шмыгов Павел Александрович, о котором я вам говорила, — представила мужчин Аристархова. Дмитрий отметил, что при последних словах Шмыгов бросил быстрый взгляд на хозяйку, и во взгляде этом читалось явное неудовольствие.

Художник встал, шагнул навстречу Беркутову, крепко пожал руку, проговорил красивым баритоном:

— Очень приятно!

— Взаимно.

Шмыгов сделал печальное лицо, сокрушенно вздохнул, развел руками.

— Надо же, какое несчастье! Кто бы мог подумать! Когда мне Мира Владимировна позвонила, то я, знаете ли, не поверил, подумал — глупый розыгрыш. От кого, от кого, а от Миши я никак этого не ожидал.

— Да, — в тон ему ответил Дмитрий. — А вы, стало быть, уже празднуете смерть Аристархова. Правильно. Раньше начнешь, раньше кончишь.

Лица Аристарховой и Шмыгова выразили растерянность. Они переглянулись, не понимая, о чем говорит майор.

— Ну, зачем же вы так, Дмитрий Константинович, — «празднуете»? — решила наконец обидеться красивая вдова. — Вы ведь сами видели, как я переживала смерть Михаила Киприяновича. Просто, решили его помянуть, несколько расслабиться. Что здесь такого плохого?

— Простите, Мира Владимировна, я, верно, не так выразился, — миролюбиво улыбнулся Беркутов. — Бога ради, простите!

— Присаживайтесь к столу, Дмитрий Константинович.

— Спасибо, Мира Владимировна, но вынужден отказаться. Только-что из-за стола. А вот с другом вашего семейства я бы с удовольствем побеседовал. — Беркутов повернулся к Шмыгову. — Вы не возражаете?

— Конечно же, какие могут быть вопросы, — охотно согласился тот.

— Тогда пройдемте в кабинет.

В кабинете все было по-прежнему. Не было лишь пустык бутылок и хрустального стакана, да створки окна на этот раз были плотно закрыты. Мужчины сели на небольшой кожаный диванчик у дальней стены. Закурили. Шмыгов сходил в зал принес пепельницу, поставил на диван между ними.

— Я весь внимания, Дмитрий Константинович.

— Вы давно знали покойного?

— Пять лет. Это ведь он помог организовать первую персональную выставку нашей нынешней знаменитости художника Стрельникова. С его легкой руки тот и пошел в гору. Н-да. На этой выставке мы и познакомились.

— Какие между вами были отношения?

— Самые теплые. Мы были друзьями. И я, не без основания, горжусь этим.

— А что за причины, заставили его это сделать?

— Ума не приложу! Для меня самого это большая загадка. Миша был не из тех, кто легко расстается с жизнью. Он был жизнелюбом. И я до сих пор не могу понять, что заставило это сделать. Мира говорит, что здесь было две пустых бутылки из-под водки. Возможно, белая горячка?

— Возможно. У него были враги?

— Конечно, как у всякого порядочного человека.

— Когда вы видели его в последний раз?

— С неделю назад. Я заходил к нему в офис.

— Вы не заметили никаких странностей в его поведении?

— Нет, абсолютно никаких странностей я не заметил. Он был, как всегда, доброжелателен, сдержан. Он таким был по характеру, — не очень разговорчивым.

— А каковы были его взаимоотношения с женой?

— С Мирой? По-моему, самые теплые. Он её любил и был ей благодарен, что она помогла ему заглушить боль утраты жены и сына. Вы в кусе?

— Да. Где вы были вчера вечером?

— В Доме ученых академгородка на открытии выставки все того же Стрельникова. Вначале на торжествах по случаю открытия, а затем, отметили это дело в ресторане. А что?

— Нет, ничего. Просто спросил. А какая у вас машина, Павел Александрович?

— Пятисотый «Мерседес». А это что, имеет какое-то значение для дела? — Красивые карие глаза Шмыгова стали колючими.

— Неужто картинами можно заработать на такую машину?

— Разумеется. Я известный художник-портретист. Мне заказывают портреты очень богатые люди, которые и платят соответственно.

— Ясно. Что ж, большое спасибо за информацию. — Беркутов открыл дипломат, достал бланк объяснения, протянул Шмыгову. — Будьте добры, напишите все, что говорили мне.

— Это необходимо?

— Конечно. Нам же надо будет скоро принимать решение.

— Хорошо, — сказал художник. Достал авторучку и пересел за письменный стол.

Беркутов вышел в зал. Аристархова сидела в кресле, закинув ногу на ногу, курила.

— Не жалаете ли коньячку, Дмитрий Константинович? — предложила она, улыбаясь.

— Нет, спасибо. Я за рулем.

— И что вы от всего отказываетесь, странный вы человек? — Она встала и грудью пошла на приступ «противника».

Дмитрий мысленно усмехнулся: «Ни фига у тебя, гражданочка, не получится. Дмитрий Беркутов защищен любовью такой женщины, рядом с которой ты выглядишь просто красивой бульварной девкой. Не более того. Так что, заканчивай свой цирк. Дохлый номер! Вот если бы ты ко мне подкатила эти вот штуки года полтора назад, то я бы неприменно выяснил из чего они сделаны. А сейчас, извини. Сейчас у меня „вместо сердца пламенный мотор“. Вот так примерно обстоят дела».

Она подошла к нему вплотную, с предыханием прошептала:

— Я вам нравлюсь?

— А для убитой горем вдовы вы выглядите совсем даже неплохо, — насмешливо проговорил Дмитрий.

Лицо её разом поскучнело, глаза потухли, губы закапризничали:

— Ах, не напоминайте мне об этом, а то я снова расплачусь. — И действительно, в её глазах уже заблестели слезы. Артистка! Определенно.

Глава шестая: Великая актриса.

Метрдотель ресторана Воскресенский Алексей Георгиевич, дежуривший вчера вечером, был выходной. Из вчерашней смены официантов также никого не было. Взяв у директора домашний адрес Воскресенского, Беркутов отправился к нему домой.

Воскресенский оказался рослым осанистым мужчиной лет сорока-сорока пяти, с красивым и подвижным лицом старого ловеласа — любимца женщин. Его осанка выдавала в нем бывшего военного или спортсмена, прошедшего школу современного менеджмента. Потому он, вместо прищелкивания каблуками, постоянно кланялся и улыбался. Едва взглянув на фотографию Аристархова, метрдотель тут же его признал.

— Я очень хорошо его помню. Кто он такой я, правда, не знаю, но, по всему, какой-то крупный бизнесмен.

— Отчего вы так решили?

— "Птицу видно по полету", — воздев глаза, продикламировал метрдотель народную мудрость. — Высоко летает.

— Он с кем-то здесь вчера встречался?

— Так он же прибыл на день рождения Ларисы Плитченко. Я их лично обслуживал в банкетном зале.

— А кто она такая?

— Народная артистка Советского Союза, — гордо проговорил Воскресенский. — Неужто не знаете?

Во взгляде его читался ни один только укор, но и сочувствие к убогому майору милиции, который не знает великую актрису.

— Ну, кто ж не знает Ларису Плитченко, — решил тут же реабилитироваться Дмитрий. Действительно, в Новосибирске не было, наверное, человека, кто бы не знал актрисы «Красного факела» Ларисы Плитченко, актрисы, которая могла бы украсить любую сцену любого театра. Ее участие в таких, ставших уже легендами, спектаклях, как «Барабанщица» и «Варшавская мелодия» сделали их не только лучшими в стране, но и великими, поднятыми поистине на космическую высоту.

— Вы не заметили, в каком настроении был этот коммерсант?

— Нет, ничего такого я не заметил. Мужчина, как мужчина.

— А как он вел себя за столом, с кем разговаривал?

— По-моему, он произносил тост. Да, точно. А об остальном говорить не берусь, не помню.

— А когда он покинул ресторан?

— Когда покинул?... — Воскресенский задумался, припоминая. — А знаете, довольно рано. Одним из первых. Не было ещё одиннадцати.

Беркутов записал объяснения метрдотеля и направился в театр, который располагался в двух шагах от ресторана. К его счастью, Ларису Ивановну Плитченко он нашел в кабинете главного режиссера театра.

— Здравствуйте! Прошу прощение за внезапное вторжение, но у меня дело, не теряпящее отлагательств, — проговорил Дмитрий, входя в кабинет. Он представился и протянул служебное удостоверение главному режиссеру, мужчине средних лет то ли кавказской, то ли еврейской внешности.

— А что случилось? — забеспокоился тот, изучив удостоверение и вернув его Беркутову.

— Ничего особенного. Просто мне необходимо побеседовать с Ларисой Ивановной.

— Вы хотите, чтобы я вас оставил?

— В принципе, мы могли бы побеседовать и в другом месте.

— Нет-нет, — замахал режиссер руками, вскакивая из-за стола. — Не извольте беспокоится. Беседуйте здесь сколько вам угодно. — Он быстро вышел из кабинета.

— Лариса Ивановна, разрешите прежде всего поздравить вас с днем рождения и пожелать вам всяческих жизненных благ и творческого долголетия! Я ваш давний и истинный поклонник.

— Спасибо! — улыбнулась актриса. И улыбка эта осветила не только лицо Плитченко, но и все вокруг. Глядя на нее, в сознании Дмитрия всплыли слова: «Да светиться имя твое!» Он уже заметил такую закономерность, что люди, которые не щадя себя, расходуют свою энергию на других, с годами становятся все красивее и красивее. Люди же, озабоченные лишь тем, как и где побольше для себя урвать под старость похожи на черта лысого или на Березовского. Определенно. Лариса Ивановна в свои семьдесят один была прекрасна!

— Как вы говорите вас зовут? — спросила она.

— Дмитрий Константинович.

— Что случилось, Дмитрий Константинович? Зачем я понадобилась уголовному розыску?

— Речь пойдет о вчерашнем вашем вечере в ресторане «Сибирь».

— А в чем дело? По-моему, вечер прошел очень хорошо, весело и пристойно. Никаких эксцессов и тому подобное.

— Скажите, вы знакомы с Аристарховым Михаилом Киприяновичем?

— Конечно. Ведь именно он организовал этот вечер в ресторане. Откуда сейчас у актрисы на это деньги. Я возражала, но Михаил Киприянович настоял. А что, с ним что-то случилось?

— Он погиб, Лариса Ивановна.

— Как так?! — растерялась и очень опечалилась Плитченко. — Вы хотите сказать, что его убили?

— Вот в этом я пытаюсь разобраться. Пока у нас больше оснований полагать, что он сам это сделал — выбросился из окна седьмого этажа.

Актриса с сомнением показала головой.

— С трудом в это верится. Даже, совсем не верится. Когда это случилось?

— Ночью. Где-то около двух часов. Вы вчера не заметили ничего необычного в его поведении.

— Да нет, не заметила. Вообще-то он человек довольно сдержанный, но был даже весел более обычного. Говорил тост стихами, как я поняла, собственного сочинения.

— Кто присутствовал на вечере?

— А для чего вам это?... Впрочем, это не мое дело. Было человек двадцать. Главный режиссер, актеры, мой давний друг и поклонник глава районной администрации Тропинин Эдуард Васильевич, Аристархов... Список приглашенных есть у нашего администратора. Да, был ещё художник Шмыгов Павел Алексадрович. Правда, он приехал довольно поздно уже к концу вечера.

Беркутов даже подскочил от неожиданности.

— Вы ничего не путаете, Лариса Ивановна?

Она усмехнулась.

— Вы хотите сказать, что у меня уже старческий склероз?

Дмитрий смутился.

— Извините... Но это так неожиданно. Мне Шмыгов ничего об этом не говорил.

— А вы с ним уже встречались?

— Да. Только-что. Он мне сказал, что был вчера на открытии выставки художникова Стрельникова. И только.

— Странно, — в задумчивости проговорила Лариса Ивановна. — Может быть он хотел скрыть ссору.

— Какую ссору?

— Наша актриса Марина Сергеевна Цветкова была свидетельницей безобразной ссоры между ними, после которой Михаил Киприянович и покинул вечер.

— Мне Шмыгов об этом также ничего не говорил. А из-за чего они поссорились?

— Вам об этом лучше поговорить с самой Мариной.

— Она в театре?

— Да. Вам её пригласить?

— Если вас не затруднит. А пока ещё пару вопросов, Лариса Ивановна.

— Да-да, пожалуйста.

— Шмыгов ушел из ресторана вместе с Аристарховым?

— Нет-нет. Он был до конца.

— А когда вечер закончился?

— В двенадцать. А вы, Дмитрий Константинович, каким-то образом связываете смерть Михаила Киприяновича с художником Шмыговым?

— Нет. У меня к этому пока нет оснований, Лариса Ивановна. Просто, восстанавливаю события, предшествовавшие самоубийству Аристархова. Только и всего.

Дмитрий записал объяснения Плитченко. Она прочла, расписалась и пошла за актрисой Цветковой.

Глава седьмая: Новые обстоятельства.

Марина Сергеевна Цветкова оказалась худенькой небольшого росточка женщиной средних лет с бледным анемичным лицом и большими тревожными глазами. Вероятно, она в театре исполняет роли травести. Короткая стрижка усиливала её сходство с подростком. Дмитрий постарался вспомнить, когда последний раз был в театре, но, к своему стыду, вспомнить не смог. И тут же решил в ближайшие выходные сводить свою Светлану в драмтеатр.

Цветкова робко поздоровалась и остановилась у порога.

— Проходите, Марина Сергеевна. Присаживайтесь. — Беркутов указал на стул за приставным столом.

Актриса прошла к столу, села, выжидательно взглянула на Дмитрия.

— Вы рассказывали Плитченко, что были свидетельницей ссоры между Аристарховым и Шмыговым. Это так?

— Да, — коротко кивнула она.

— Расскажите об этом поподробнее.

— Мне сейчас Лариса Ивановна сказала, что Михаил Киприянович... умер? Это правда?

— Да, он покончил с собой.

— Жаль, — печально проговорила актриса. — Он был очень хорошим человеком.

— А вы что, были близко с ним знакомы?

— Нет, но хорошего человека и так видно.

— И все же, что же произошло между Аристарховым и Шмыговым, Марина Сергеевна?

— Ах, да, — спохватилась она. — Извините!... Начало ссоры я не видела. Я была в туалетной комнате, а когда вышла то в тамбуре увидела Михаила Киприяновича и Шмыгова. Оба были сильно возбуждены.

— Отчего вы так решили?

— Но это было сразу видно. Михаил Киприянович размахивал руками и кричал: «Как ты мог?!» Шмыгов пытался его успокоить, говорил: «Миша, ты неправ. Это чья-то злая шутка». Тогда Аристархов воскликнул: «Негодяй!», и ударил Шмыгова по лицу. На это тот сказал: «Скотина! Ты ещё об этом пожалеешь!» Михаил Киприянович бросился на него с кулаками. И в это время в тамбур вошел Олег Николаевич Пригода и оттащил Аристархова от художника.

— А кто он такой?

— Пригода?

— Да.

— Театральный критик. В последние годы стал известным писателем — пишет пьесы, детективы.

— Ясно. И что же было дальше?

— Пригода и Аристархов ушли. Больше я их в этот вечер не видела.

— А Шмыгов?

— Он вернулся к столу и был до конца вечера.

Беркутов покинул театр в половине шестого. Он решил, не откладывая в долгий ящик, узнать адрес и телефон театрального критика Пригоды и договориться с ним о встрече. Может быть он прольет свет на суть конфликта между Аристарховым и Шмыговым. Почему все-же художник скрыл, что виделся с бизнесменом вчера вечером. Испугался? Чего? Как говориться, — чем дальше в лес, тем больше дров. Неужели Аристархов свел счеты с жизнью из-за элементарной семейной драмы? Это на него не похоже. Но пока все говорит именно в пользу этой версии. Ведь именно Шмыгов познакомил Миру Владимировну с Аристарховым. А что если между художником и этой новоявленной Минервой уже были определенные, тасазать, отношения? Это возможно? Конечно, что за вопрос. А почему бы этим отношениям не продолжится и после её замужества? Аристархов каким-то образом узнает об этой связи. Отсюда и его ссора со Шмаговым в ресторане, пощечина и все остальное. Если это так, то следовало бы её выбросить в окно. Это было бы справедливо. Определенно.

Он зашел к Колесову. Его друг сидел за столом и что-то сосредоточено писал. Оторвавшись от бумаги и увидев Дмитрия, сказал равнодушно:

— А, это ты, — и вновь продолжил свое занятие.

Подобное поведение друга Беркутову очень не понравилось и он решил его проучить.

— А все-таки, Сережа, ты свинтус! — проговорил «возмущенно». — До чего же ты довел бедную женщину?

Колесов откинулся на спинку стула, удивленно захлопал ресницами.

— Какую женщину?!

— Ты мне тут давай не придуривайся! Не разыгрывай удивление, понимаешь! Отелло гребанный! До чего ж ты, позорник, докатился, а?! Никак не ожидал от тебя подобного свинства!

— Да в чем дело?! — вконец растерялся Сергей. — Может, ты объяснишь, наконец.

— Только не надо ля-ля, господин подполковник! Не надо! Твое безобразное поведение ещё будет предметом разговора у руководства. Это я тебе клятвенно обещаю. Ишь ты жук какой! Думаешь, что все твои трюкачества просто так сойдут тебе с рук. Не надейся! Понял?

— Да что случилось! — Колесов был уже в панике.

— А знаешь ли ты, друг мой ситный , что Ленка написала заявление о разводе?

Колесов добродушно рассмеялся.

— Да пошел ты со своими приколами. Иди, дурачь кого-нибудь другого.

— Так ты что, мне не веришь?! — нарисовал Дмитрий на лице удивление.

— Ни единому слову.

— Ты ж её этим Валовиком довел до белого каления! Вконец замордовал!

О завотделе Валовике — непосредственном начальнике жены Колесова, который якобы воспылал страстью к его Елене и не давал ей прохода, пожаловался Дмитрию недавно сам Колесов. Но сейчас Беркутов был уверен, что его друг напрочь забыл об этом разговоре. Так и случилось. Лицо Сергея в одно мгновение стало потерянным и несчастным.

— Кто тебе сказал о Валовике? Ленка?

— А то кто же? Может быть он мне во сне приснился? Нет, Сережа, бессовестный ты все же человек!

Колесов вскочил из-за стола, забегал по кабинету. Сжав кулаки, остановился перед Дмитрием и тоном, не обещавшим ничего хорошего, спросил:

— Где ты её видел?

— Где-где. У нас сидит, плачет, заявление на развод пишет. Светка было попыталась её отговорить, что все ты делаешь из-за любви к ней и все такое. Но она ни в какую. «Это, — говорит, — не любовь, а патология. Ему лечиться надо». И я с ней полностью согласен. Ты, Сережа, шизанулся уже на своей ревности. Определенно.

— Ну надо же! — сокрушенно развел руками несчастный Колесов, садясь за стол. — Что же она мне ничего?!... Да я, вроде, с этим Валовиком не очень-то. Так, спрошу иногда как, мол, его здоровье. И все. Что же теперь делать?

— Пасть на колени, просить прощения. Другой альтернативы я для тебя не вижу.

— Точно! — ухватился Сергей за эту мысль, хватая телефонную трубку. Набрал номер. Голос его стал умильно ласковым: — Леночка, ты уже дома?... Ты в суде была?... Как? А разве...он бросил подозрительный взгляд на друга, начиная догадываться, что вновь стал жертвой его очередного розыгрша. — Ты Диму сегодня видела?... А Светлану?... Ясно... Да нет, ничего особенного. А про Валовика ты им ничего не говорила?... Да все нормально. С чего ты взяла. Через часок приду. Разберусь тут кое с кем, и приду. Целую!

Беркутов с нескрываемым удовольствием слушал этот монолог друга. Спросил беспечно:

— Все в порядке?

Тот недоуменно пожал плечами, озадаченно проговорил:

— С тобой все ясно. Неясно только — откуда ты узнал про Валовика?

— А ты мне сам, Сережа, рассказал неделю назад. Неужто забыл?

— Забыл. — Колесов, уперевшись в столешницу руками, стал привставать. Вот уже завис над столом, будто коршун, и с серьезными намерениями на лице, сказал сердито: — А теперь чеши отсюда, шутник! Да побыстрей! Пока я тебе холку не намылил.

— А вот это ты зря, Сережа. На шутку обижаются лишь дураки и негодяи. Я же тебя всегда считал хорошим и добрым малым. Не разочаровывай меня, Сережа.

— Да пошел ты! Шутка! Ведь нужно же понимать — над чем можно шутить, а над чем — нельзя.

— Ты так считаешь?

— Уверен.

— Хорошо, я на досуге обязательно обдумаю твое предложение. Обещаю. Да не смотри ты на меня, как Понтий Пилат — на провинившегося иудея. Сядь. Расслабься. Ничего ведь страшного не произошло. Если разобраться — тебе крупно повезло в жизни. Определенно.

— Это ещё почему?

— И он ещё спрашивает! — «удивился» Дмитрий. — Ну, ты, блин, даешь! Во-первых, тебя уважает и ценит начальство. Во-вторых, тебя любит такая замечательная красавица, как Ленка. И, наконец, в-третьих, кто может похвастаться таким другом, как я? А ты говоришь. Ты, можно сказать, самый счастливый человек.

— Дурак ты, Дима, и не лечишься, — уже миролюбиво проворчал Колесов.

— А вот здесь ты где-то по большому счету прав, — вздохнул Беркутов. — Скажи — сам до этой мысли дошел, или Светлана подсказала?

— При чем тут Светлана?

— А она мне часто тоже самое говорит.

— Нет, с тобой совершенно невозможно говорить серьезно, — рассмеялся Сергей.

— Ты мне лучше скажи — узнал что про Аристархова?

— Узнал. Никого из ближайших родственников у него нет. Он был единственным сыном в семье. Его родители умерли пять лет назад.

— Значит, все достанется веселой вдове? Не хило.

— Да, наследство приличное, — согласился Колесов. — А тебе удалось что выяснить о причинах самоубийства?

Беркутов рассказал. Сергей после его рассказа долго в задумчивости тер переносицу, проговорил с сомнением:

— Вообще-то трудно поверить, чтобы такой мужик, как Аристархов, стал бы из-за этого.

— Поживем, увидим. Мужики из райуправления не звонили?

— Да, чуть не забыл с твоими приколами, — спохватился Колесов. — Заходил участковый Забродин и оставил для тебя объяснения. Оказывается, джип ночью приезжал за жильцом из двадцать шестой квартиры Виктором Коригиным. Он вместе с друзьями ездил на утреннюю рыбалку.

Колесов достал из стола объясниние и выложил его перед Дмитрием.

— Значит и здесь облом, — сказал тот.

— Выходит, что так. Да, тут тебе звонил этот Шмыгов.

— Что ему было нужно?

— Не знаю. Он хотел сообщить что-то очень важное, но только непременно тебе.

— Ладно, пойду к себе, попробую с ним связаться. Будь здоров, Сережа, и не кашляй. Передавай привет Елене прекрасной.

Глава восьмая: Представительный мужчина.

Оказавшись в своем кабинете, Беркутов попробовал разыскать по телефону Шмыгова. Но того нигде не было. Позвонил в Информационный центр и через пару минут имел адрес и телефон Пригоды. Набрал номер.

— Алло. Слушаю, — услышал ровный приятный баритон.

— Олег Николаевич?

— Да.

— Здравствуйте! Вас беспокоит старший оперуполномоченный управления уголовного розыска Беркутов Дмитрий Константинович.

— Здравствуйте, Дмитрий Константинович! Очень приятно! Чем могу служить?

— У меня здесь скопился ряд вопрос к вам.

— Вот как?! — удивился Пригода. — И о чем вы хотели меня спросить?

— Это не телефонный разговор, Олег Николаевич.

— Понятно. И что же вы предлагаете?

— Нам надо срочно побеседовать.

— Гм... Я должен к вам приехать?

— Совсем не обязательно. Могу и я к вам. Не возражаете?

— Буду только обязан. Я живу на Вокзальной магистрали в новом...

— Я знаю.

— Тогда, жду.

Олег Николаевич Пригода оказался высоким статным мужчиной лет сорока. У него было привлекательное мужественное лицо. Разве-что слишком тонкие губы да несколько тяжелый подбородок портили общее впечатление. Но так — чуть-чуть. В целом, он отвечал лучшим европейским стандартам и напрашивался на обложку журнала «Только для женщин». Определенно. Светло-синяя тенниска из тонкой джинсовой ткани подчеркивала рельефность его мускулатуры. Того же цвета вельветовые брюки плотно обтягивали узкие бедра.

«Этот мужик держит форму, — невольно подумал Дмитрий, пожимая хозяину руку. — Не то, что некоторые».

— Прошу вас, — Пригода широким жестом пригласил Беркутова в комнату.

В двухкомнатной квартире Пригоды совсем недавно сделан евроремонт. Все ещё пахло свежей краской, мастикой, клеем и ещё чем-то непонятным. Комната, куда они прошли была заставлена новой современной мебелью: итальянская стенка из натурального дуба, мягкая мебель, обтянутая американским велюром, журнальный столик со столешницей из чароида. Все, как в лучших домах. По стенам развешаны современные картины — яркие разводы с непонятными символами. Проследив за взглядом Дмитрия, Пригода пояснил:

— Это картины нашего знаменитого земляка художника Стрельникова. Нравятся?

— Честно признаюсь, я мало, что смыслю в этом. Мой уровень выше «Медведей» Шишкина никогда не поднимался.

Пригода невольно усмехнулся подобной откровенности. Указал рукой на картину висевшую над телевизором, на которой был изображен господин, очень отдаленно напоминающий хозяина квартиры.

— А это мой портрет — подарок худошника Шмыгова Павла Александровича. По-моему, портрет получился. Как вы считаете, Дмитрий Константинович?

— Получился. Да. Только отчего у него глаза разные: один — голубой, а другой — темно-карий? Один смотрит на восток, а другой — на запад?

Пригода рассмеялся.

— Таким образом художник пытался раскрыть мой внутренний мир.

— Ну и как?

— Что, простите?

— Раскрыл?

Хозяин неопределенно пожал плечами, усмехнулся.

— Вряд ли. Но уже сама попытка заслуживает уважения.

— Понятно. Вы хорошо знакомы со Шмыговым?

— Даже больше того. Мы с ним большие приятели. А в чем дело? Отчего он вас заинтересовал?

— А с Аристарховым Михаилом Киприяновичем вы знакомы?

— Да, конечно. И очень хорошо. Очень достойный человек. Что же это мы стоим, — вдруг спохватился Пригода. Указал рукой в одно из кресел. — Присаживайтесь, Дмитрий Константинович. Я только-что перед вашим приходом заварил кофе. Желаете?

— Можно, — кивнул Дмитрий.

— Да-да, я сейчас. — Хозяин умчался на кухню. А через пару минут они уже пили запашистый кофе.

— Вы живете один? — спросил Беркутов.

— Да, — кивнул Пригода.

— Не хило.

— Что? Ах, да... Я в молодости намыкался по общежитиям да коммуналкам. Думаю, заслужил, чтобы под старость пожить прилично.

— Неужели на то, чем вы занимаетесь, можно купить такую квартиру?

— И не только квартиру, уверяю вас. Все зависит оттого, насколько вас раскрутили. Если книги издаются большими тиражами да ещё в нескольких издательствах, то это приносит очень неплохой доход.

— Что-то мне не разу не попадалась на глаза ваша фамилия?

— А я печатаюсь под псевдонимом Максим Преображенский.

— Но писать детективы нужны определенные знания. Вы что, работали прежде в органах?

— Нет. Я не пишу милицейских детективов. Это, скорее, психологические драмы. Меня прежде всего волнует схватка интеллектов. Почитайте. Вам может быть интересно.

— Обязательно. А отчего вы не женаты?

— Была такая попытка почти двадцать лет назад, но настолько неудачная, что я так и не рискнул повторить сей опасный эксперемент. А отчего моя личная жизнь стала объектом внимания уголовного розыска?

— Нет-нет, — активно запротестовал Дмитрий. — Это дурная привычка сыщика — совать нос в чужие дела, и ничего больше, уверяю вас.

— А почему вас заинтересовали Шмыгов и Аристархов, Дмитрий Константинович? — спросил Пригода, возвращаясь к прежнему разговору. — Уж не вчерашняя ли безобразная ссора между ними?

— А вы не знаете, что случилось с Аристарховым?

— Нет. А с ним что-то случилось?

— Сегодня ночью он выбросился из окна собственной квартиры.

— Как?! — воскликнул пораженный Пригода. — В это просто невозможно поверить!

— Отчего же?

— Да просто оттого, что Михаил Киприянович вовсе не тот человек, кто подобным образом сводит счеты с жизнью. Нет-нет, здесь что-то не то. И потом, если бы он все же решился на это, то не стал бы прибегать к столь пошлому способу. У него был пистолет. Он бы им воспользовался.

— Вы ведь вместе с ним покинули ресторан?

— Да.

— И что же было дальше?

— Постояли. Покурили. Я пытался было выяснить у него причины его ссоры со Шмыговым. Но он не пожелал отвечать, сказав, что это их личное дело. А потом мы сели каждый в свою машину и разъехались по домам. Вот и все.

— Сколько было времени?

— Без десяти одиннадцать. Михаил Киприянович как раз посмотрел на часы и сказал: «Ого, уже без десяти одиннадцать. Пора на боковую. А то завтра у меня напряженный день». Это как раз лишний раз доказывает, что он вовсе не намеревался сводить счеты с жизнью.

— Какие отношения у него были со Шмыговым?

— В том-то и дело, что они были друзьями. Потому меня и удивила их ссора.

— Каковы могли быть её причины?

— Понятия не имею, — пожал плечами Пригода. — Вероятно, какое-нибудь подметное письмо или что-то вроде этого. Сейчас ведь много развелось всякого рода завистников. Возможно кто-то был заинтересован их поссорить.

— Вы знакомы с женой Аристархова?

— Мирой Владимировной? Конечно знаком.

— Что вы можете о ней сказать?

— Не лишена определенного шарма. Красивая. Но весьма и весьма недалекая.

— Какие отношения у неё были со Шмыговым?

— Вы полагаете, что... Нет-нет, это исключено.

— Отчего же?

— Я хорошо знаю Шмыгова, чтобы в это поверить. Он конечно не святой, но никогда не опуститься до того, чтобы путаться с женой друга.

* * *

Когда Беркутов вышел от Пригоды, часы показывали половину девятого. Солнце уже пряталось где-то за домами. Дневная жара спала, но было душно. Хорошего бы сейчас дождичка. Его пенсионер Мутант, притулившись у подъезда, спал беспробудным сном. И Дмитрию стоило больших трудов его разбудить. Наконец, Мутант проснулся и, недовольно ворча и сердито фыркая, медленно поплелся домой. В последнее время его отношения с хозяином заметно ухудшились. Тому были веские основания. С появлением в жизни этого длинноносого чудика зеленоокой красавицы тот все внимание переключил на нее, напрочь забыв, что он, Мутант, тоже член семьи и тоже нуждается в заботе. Тем более, надо же учитывать и возраст, верно? И так ему стало от всего этого обидно, что на одном из перекрестков он заглох и долго не желал заводиться. С мстительным злорадством смотрел, как хозяин бегал вокруг, сокрушенно размахивая руками, и костерил его почем зря. Однако, всякий раз это кончалось тем, что Мутанту становилось жаль этого придурка и он уступал. Что не говори, а дороже и ближе Беркутова у него никого не было. Так было и на этот раз. И он благополучно довез хозяина до дома.

Дмитрий заявился домой в двадцать минут десятого и был встречен вежливой дежурной улыбкой Светланы. Уж эти женские улыбки. О них можно написать докторскую диссертацию. Определенно. Порой, под одной такой улыбкой скрываются такие страсти, что сам Шекспир мог бы позавидовать.

— Неужели до этого времени работал? — с кажущимся равнодушием спросила она.

Беркутов понял, что очередной разборки не избежать. Самый худший вариант в данной ситуации — говорить правду. К правде она уже себя подготовила и ни за что ей не поверит.

— Ты, Свет, ни за что не поверишь, — проговорил он с виноватой улыбкой. — Допрашивал одну свидетельницу. А ей, вдруг, приспичило рожать. Я туда, сюда. Телефона нет. Сеседи боятся. А она белугой кричит, тужится. Кошмар! Что делать? Пришлось самому принимать роды. И я так этим занятием увлекся, что не заметил, как пролетело время. Родился мальчик. Она обещала его назвать в мою честь Димой. Вот такие вот дела, понимаешь.

— Дурак! — сказала она с той же самой интонацией, с какой судья облсуда Владимир Павлович Данько говорит: «Суд приговорил: признать виновным...»

— А что ты, Света, хотела от меня услышать? Чтобы я, старый сыщик, сходу раскололся и поведал, что был на квартире у юной прелестницы? Ты это хотела услышать?

— Пошляк!

— Ну ты, блин, даешь! — «возмутился» он. — Чтобы не сказал — все не так. На тебя не угодишь.

— Ладно, иди мой руки, юморист, — устало проговорила она, оьчаявшись узнать у него правду. — А то ужин совсем простынет.

— Вот с этого и следовало бы начинать.

Глава девятая. Решение принято.

Утром Беркутов пытался разыскать Шмыгова, но безрезультатно. Художник, как сквозь землю провалился. Жаль! Очень бы хотел Дмитрий посмотреть тому в глаза и спросить — отчего это он, такой солидный и такой представительный, врал вчера, как последний босяк и шелкопер? Очень бы хотел услышать, что тот скажет в ответ. Но, видно, не судьба. Эти вопросы ему с таким же успехом может задать и работник прокуратуры. А он, Беркутов, можно считать, свою миссию закончил.

Выяснив, что материал по самоубийству Аристархова находится на разрешении у помощника прокурора Центрального района Оленевой Майи Кирилловны, он созвонился с ней и отправился в прокуратуру.

Помощник прокурора Оленева оказалась женщиной неопределенного возраста, сухой, строгой, очень официальной и очень подозрительной. Прокурорский мундир с четырмя маленьикими звездочками на погонах сидел на ней безукоризненно. Такое впечатление, будто она в нем родилась.

— Здравствуйте! Вы по какому вопросу? — Оленева взглянула на него строго и подозрительно. Во взгляде так и читалось — «ходят тут всякие!» Видно, вид Беркутова действительно не внушал ей доверия. Цербер, а не помошник прокурора. Определенно.

Есть такое очень распространенное выражение — «не проходите мимо». Его употребляет коммерсант, зазывая граждан посетить свой чудо-универсам, страж порядка, призывающий общественность выступить на борьбу с преступностью, вор, стоящий у прилавка ювелирного магазина. А Дмитрий вспомнил его, глядя на эту строгую тетю в мундире. Она ему сильно не нравилась. Нет, он не мог себе позволить пройти мимо нее, чтобы, как говорила когда-то его бабушка, не позубоскалить. Нарисовав на лице глубокомысленность младенца и переминаясь с ноги на ногу, он сумущенно проговорил:

— Так я, стало быть, того... этого.

— Чего — того? — спросила помощник прокурора с уже плохо скрываемым раздражением.

— Ну там, — Дмитрий махнул рукой на дверь. — Этот... Как его... Ну, начальник ваш.

— Прокурор?

— Вот-вот, — «обрадовался» Дмитрий подсказке. — Прокурор. Точно!... Так я его того... Вот.

Голос у Олеговой моментально подсел, стал хриплым, как у заядлого курильщика.

— Чего — того?!

— Ну, чего-чего, — проворчал он. — Ну, того... Каюк ему, стало быть. Вот.

Глаза у помощника прокурора натурально выкатились из орбит, побелела лицом, тонкие губки запрыгали, как у обиженной капризной девочки, руки быстро-быстро зашарили по столу, а затем выдвинули ящик, где она, очевидно, хранила газовый пистолет. Вот когда она пожалела, что помощникам не выдают табельного оружия.

— Ш-шутите?! — пролепетала она, заикаясь, с последней надеждой в голосе.

Беркутов понял, что зашел слишком далеко и решил прекратить столь опасный эксперимент.

— Ага. Шучу, — ответил и полез в карман за служебным удостоверением.

Но Олегова не обратила внимание на его слова, а жест поняла вполне определенно. Вскочила и трясясь, будто осина при артобстреле, истирично закричала:

— Не сметь!! Не надо!! Не хочу!!!

Дмитрий достал удостоверение и, подойдя к столу, выложил его перед Олеговой. Проговорил покаянно:

— Успокойтесь, Майя Кирилловна. Я — Беркутов Дмитрий Константинович. Только-что вам звонил и договаривался о встрече. Извините за глупую шутку.

Она завороженно смотрела на лежавшее на столе удостоверение, все ещё не веря в свое спасение. Постепенно лицо стало наливаться красной спелостью.

— Я этого так не оставлю. Вы мне за все ответите! Беркутов лишь усмехнулся её словам. Не настолько же она дура, чтобы так подставляться. Ее после этого свои же сотрудники со света сживут приколами. Он раскрыл дипломат, достал объясниния опрошенных и выложил перед Олеговой на стол.

— Это все материалы по самоубийству Аристархова. Если будут вопросы, звоните. Я там записал свой телефон. До свидания! — Он забрал удостоверние и вышел из кабинета.

Приехав в управление, Беркутов пошел доложиться шефу. Рокотов, выслушав его, спросил:

— Как ты, говоришь, фамилия художника?

— Шмыгов. Шмыгов Михаил Киприянович.

— Мне только-что звонили из Советского управления и сообщили, что Шмыгов сегодня ночью застрелился.

И Дмитрий понял, что кто-то его опередил и задал интересующие его вопросы Шмыгову первым. Определенно.

Часть третья: Без свидетелей.

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

... За столом, покрытом темно-вишневым бархатом, трое в черных блестящих мантиях. Их ухоженные породистые лица по-монарши торжественны и невозмутимы. Они напомнили мне морды мраморных львов, встретивших меня перед входом в здание. Я остановился на почтительном расстоянии от стола. Поклонился.

— Кто ты? — спросил председательствующий.

— Послушник, желающий претворить в жизнь цели и задачи ордена.

— И каковы же эти цели?

— Создание гармонии мира подлинно свободными людьми, объедененными в нерушимое братство.

— Свободен ли ты сам?

— Мне кажется, что да.

— Это не ответ. В нем чувствуется сомнение. А сомнения разрушают веру. Они — благодатная почва для дьявола, сеющего свои козни, которые прорастут неверием в собственные силы, отчаянием и опустошонностью.

— Я свободен! — проговорил. И голос мой на этот раз прозвучал твердо и решительно.

— Мы это знаем. — Председательствующий чуть заметно кивнул головой. — Мы давно за тобой следим и довольны твоими действиями. Иначе бы тебя сюда не пригласили. Связывает ли тебя что с миром остальных?

— Нет.

— Даже воспоминания?

— Я от них избавился.

— Похвально. Что должен ты сделать, встретив врага?

— Убить его.

— Может ли быть врагом рыцарь ордена?

— Нет. Врагом может быть лишь предатель.

— Что сделаешь ты с предателем?

— Убью.

Председательствующий наклонился сначала к одному заседателю, что-то спросил, затем ко второму. Встал и торжественно произнес:

— Мы допускаем тебя к посвещению в рыцари ордена «Белой лилии». Подожи в той комнате, — он указал на дверь. — За тобой придут.

Это была небольшая квадратная комната без окон. Ее стены были облицованы ослепительно-белым мрамором. На единственной из мебели небольшой тумбочке горел электрический канделябр. Над ним на стене висели доспехи моего рыцаря. В отверстие его забрала был воткнут искусно сделанный цветок белой лилии. В голове спонтанно, сам собой возник вопрос: «Откуда же они узнали про рыцаря? Ведь он существовал лишь в моем воображении?» Но я ничуть этому не удивился, так как знал — они могут все. Испытывал ли я волнение? Прислушался к себе. Нет, я был абсолютно спокоен. Возникшее было волнение при моем вступлении в зал с верховными жрицами ордена, я сразу же подавил в себе. Скоро пройду посвящение в рыцари первой ступени. Но это только начало. Пройдут годы и я обязательно стану Великим рыцарем ордена. Так будет. Я знал. И тогда буду безраздельно владеть миром.

Дверь открылась. Вошли двое в пурпурных одеждах, перехваченных в талии черными поясами. Приказали раздеться и водрузили на меня белую сутану, на глаза надели плотную повязку, взяли за руки и повели. Шли долго. Наши шаги гулко отдавались в тишине. Затем, мы оказались в каком-то зале. По характерному запаху и потрескиванию, я понял, что в комнате горит либо костер, либо камин. Мы остановились. С глаз мне сняли повязку. И я увидел огромный мрачноватый зал. Стены его были выложены и красноватого неполированного гранита. Освещался он светом многочисленных факелов. Вдоль стен в креслах в черных мантиях сидели рыцари ордена с каменными лицами. Их глаза были полуприкрыты. У дальней стены на своеобразном подиуме стояло огромное кресло, напоминающее трон, на котором восседал сам Великий рыцарь. Вот он — самый могущественный человек в мире. Я никогда раньше не видел его лица. Оно мне понравилось. Умное, гордое и невозмутимое лицо старого патриарха. Сколько же ему лет? Семьдесят? Восемьдесят? Мне надо поторопиться.

В центре зала, в двух шагах от меня, стоял огромный рыцарь в знакомых мне доспехах с опущенным забралом. В каждой руке он держал по длинному мечу, их острые концы касались пола впереди рыцаря. Сразу за рыцарем был довольно большой бассейн, напоминающий круглый аквариум. В нем пенилась и бурлила темно-красная жидкость.

— Встань на колени! — упали откуда-то сверху слова.

Я повиновался.

— Обнажи левую руку.

Я выполнил и это указание. Рыцарь сделал ко мне шаг, поднял меч и полоснул им по моей руке. Но я был готов к этому. Я был ко всему готов. На лице не дрогнул ни один мускул. Даже опытный физиономист и психолог не нашел бы в нем никаких изменений. Оно по прежнему было исполнено торжественного почтения. И только. Из открытой раны засочилась кровь. Подскочил какой-то маленький, юродивый и, кривляясь и гримасничая, подставил под струю крови небольшую, но глубокую серебряную чашу, изукрашенную снаружи какими-то таинственными символами из червонного золота. Наполнив чашу наполовину, юродивый отскочил в сторону и, поставив чашу на голову, застыл, будто гранитное изваяние. Подбежали ещё двое, ловко и профессионально перебинтовали руку.

— По этому шраму ты будешь узнавать своих, — сказал рыцарь.

«Интересно, есть ли там кто под этими доспехами?» — возникла в моем сознании нелепая мысль, но я тут же прогнал её прочь.

Рыцарь поднял мечи вверх и ударил ими друг о друга. Раздался мелодичный звон. Затем он скрестил мечи над моей головой. Сверху упали торжественные слова:

— Отныне ты посвещаешься в рыцари первой ступени могущественного ордена «Белой лилии»! Клянешься ли ты соблюдать законы ордена?

— Клянусь!

— Клянешься ли бесприкословно выполнять приказы своих командиров?

— Клянусь!

— Клянешься ли неустанно, не щадя живота своего, бороться с врагами ордена?

— Клянусь!

Рыцарь трижды ударил над моей головой мечами.

— Встань с колен! Рыцарю могущественного ордена не пристало стоять на коленях.

Рыцарь убрал мечи и положил их на пол. Я встал. Зазвучала величественная и печальная музыка. При первых её звуках «ожил» юродивый. Снял с головы чашу и отдал её рыцарю. Тот повернулся и вылил мою кровь в бассейн с темно-красной жикостью. Смолкла музыка. И вновь прозвучали слова:

— Теперь твоя кровь смешалась с нашей кровью. Ты стал нашим единокровным братом. Всегда это помни...

Глава вторая: Двойное убийство.

В личной жизни у старшего следователя прокуратуры города Валерия Спартаковича Истомина что-то явно не заладилось. Полмесяца назад он встретил на улице свою давнюю знакомую Олю и понял, что до сих пор её любит. А на Людмиле женился лишь потому, что она была похожа на Олю. Грустно и горько это осознавать, но только это так. Ольга была весела и беспечна, сообщила, что через год её суженный Скуратов должен освободиться. Валерий хорошо знал Скуратова, даже допрашивал. Он ему понравился. Нормальный парень. Только запутался в жизни и наломал дров. И Истомин невольно ему позавидовал.

Ночью его разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, никак не мог понять — что случилось и где он находится. Только что во сне его расстреливали какие-то хмурые бородатые люди. В ушах ещё звучала длинная автоматная очередь. Сон был настолько реален, что Валерий даже чувствовал, как в грудь впилось несколько пуль. Бр-р!

— Валера, звонят, — сказала Людмила.

Голос жены позволил окончательно всплыть на поверхность реальности.

— Слышу, — ответил он, вставая, включая свет и беря трубку. — Слушаю.

— Здравствуйте, Валерий Спартакович, — раздался голос прокурора города Казначеева. — Разбудил?

Истомин невольно посмотрел на часы. Они показывали половину второго. Странный вопрос, если не сказать больше. Казначеева назначили прокурором города всего месяц назад. До этого он возглавлял в облпрокуратуре отдел по надзору за деятельностью ФСБ. Новый прокурор Валерию откровенно не нравился. Скользкий какой-то, пытается со всеми жить в мире, всем угодить — и начальству, и подчиненным. Он таким не верил.

— Да нет, ничего. Что-то случилось?

— Случилось, — сокрушенно вздохнул прокурор. — Очередное заказное убийство. У подъезда своего дома убит помощник депутата госдумы. Сами понимаете, сколько сейчас будет шума вокруг этого убийства. Надо съездить, Валерий Спартакович, посмотреть что к чему.

— Хорошо, Владимир Павлович, через пять минут я буду готов. Оперативная группа уже выехала?

— Да, уже на месте. За вами я послал машину. Она будет ждать вас у подъезда. Потом доложите.

В машине Истомин невольно задремал. И за ним вновь гнались какие-то страшные бородатые люди. Они громко кричали и улюлюкали. Для них погоня была очередным развлечением. Для него же — вопросом жизни и смерти. Страх гнал его вперед, заставлял карабкаться по каким-то горным кручам, раздирая вкровь ноги и руки. Наконец, он выбился из сил и бандиты его схватили и подвели к краю глубокой пропасти. Вожак бородатых, самый мерзкий и страшный из них, кривясь в нехорошей усмешке, спросил:

— Сам прыгнешь, или тебе помочь? — И громко расхохотался. И горное эхо, будто издеваясь надо Валерием, многоголосо отозвалось: «А-а-а! А-а-а!»

— Но почему?! Что я вам сделал?! — спросил он.

— Ты хлюпик и слабак! — презрительно сказал главарь и плюнул ему под ноги. — А слабаков мы сбрасываем в пропасть, чтобы не мешали жить другим...

— Валерий Спартакович, приехали, — услышал он сквозь сон голос водителя Володи Званцева и проснулся. Приснится же такое!

Во дворе пятиэтажки на улице Станиславского, где произошло убийство, было уже много оперативников, милицейских машин. Две из них освещали фарами четвертый подъезд дома. Истомин пробрался ближе. В в тамбуре подъезда навзничь в луже крови лежал труп молодого мужчины лет двадцати пяти в джинсовом костюме. Над трупом склонился незнакомый судебно-медицинский эксперт и что-то негромко диктовал следователю по особо важным делам облпрокуратуры Михаилу Дмитриевичу Краснову. Тот сидел на раскладном стульчике, положив папку на колени и писал протокол осмотра места происшествия. С Михаилом Дмитриевичем Валерий был давно знаком, расследовал ни одно уголовное дело. Но полгода назад у Краснова случился инфаркт. После выхода из больницы ему предлагали перейти на прокурорскую работу, но он остался на следствии. Хорошим он был человеком, надежным и основательным. Истомин подошел, поздоровался.

— А, Валера! Привет! — обрадовался встрече Михаил Дмитриевич. — И тебя выдернули из постели? Как жизнь молодая? Бьет ключем и все больше по голове, да?! — Краснов заливисто рассмеялся. Да, с чувством юмора, как сказал бы его закадычный друг Сергей Иванович Иванов, у него явная напряженка.

Валерий из вежливости улыбнулся.

— Кто он такой? — спросил, кивнув на труп.

Краснов ракрыл папку, достал из неё удостоверение, протянул мне.

— Вот, полюбуйся.

Истомин раскрыл удостоверение, прочел:

— Литвиненко Александр Григорьевич, помощник депутата Государственной Думы Крылова В.Г.. — Спросил: — Кпылров — депутат от ЛДПР?

— Он самый, — кивнул Краснов. — Теперь представляешь, какой они поднимут шум вокруг этого убийства. Попытаются использовать его, чтобы взять реванш за поражение на выборах в облсовет.

— Это уж точно, — согласился Валерий. — Эти шустрые ребята обязательно попытаются сделать это убийство политическим. Есть какие версии?

— Для версий пока слишком мало данных, Валера, — развел руками Краснов. — Возможно, что очередная разборка мафии. Однако, как говорится, поживем — увидим.

— Есть свидетели?

— Увы, — раздался за спиной Истомина хрипловатый голос. К ним подошел оперуполномоченный по особо важным делам областного управления милиции Сергей Колесов, поздоровался за руку с Валерием. — Я обошел все квартиры. Никто ничего не видел и не слышал.

— Крылов жил здесь один? — спросил я.

— Нет, — ответил Колесов. — Прописан он на улице Есенина у своих родителей. А здесь, со слов той же Хвостовой, совсем недавно поселился с Аллой Заикиной. Я звонил в квартиру, но никто не ответил.

— Странно, — задумчиво проговорил Михаил Дмитриевич. — Где же она может быть ночью? Может быть у неё работа ночная?

— Нет. Их соседка Хвостова говорит, что Заикина актриса какого-то театра.

— Странно, — повторил Краснов. Обратился к эксперту. — Максим Максимович, посмотри, в карманах у него должны быть ключи.

Тот похлопал по карманам куртки потерпевшего, сказал:

— Да, есть. — Достал связку ключей, протянул Краснову.

Тот передал ключи Истомину и сказал:

— Вот что, ребятки, пока я здесь осматриваю труп, берите понятых и осмотрите квартиру Заикиной. Что-то не нравится мне все это. Очень не нравится.

Колесов ушел за понятыми, а Валерий поднялся на четвертый этаж и позвонил в квартиру Заикиной. «Тай, ра-ра, ра-рай, ра-ра. Ра-ри, ра-рай, рари-ра-рай, ра-ри», — раздалась за дверью мелодия знакомого полонеза. Ни ответа, ни привета. Сел на ступеньку и стал ждать. Что там их ждет за этой вот металлической, обитой фигурной рейкой дверью? Все может быть. За три с лишним года работы следователем прокуратуры он ко многому привык. Однако до сих пор вид крови вызывал у него тошноту. Видно, с этим уже ничего не поделаешь.

Наконец пришел Сергей в сопровождении понятых: тщедушного пожилого мужчины и дородной женщины неопределенного возраста. Истомин открыл открыл дверь, вошел в коридор и включил свет. Их взорам открылась мрачная картина. В квартире все было перевернуто вверх дном — преступники что-то искали. Труп хозяйки — красивой девушки, лежал в комнате на диване. Платье было разорвано в клочья. Многочисленные синяки говорили о том, что жертву перед смертью долго пытали. А чтобы она не кричала, рот заклеили скотчем. Крови не было. Вероятно, она была задушена.

А Валерий смотрел на убитую, а в голове вновь зароились сомнения: "А может быть правы экзестенциалисты? Может, жизнь, действительно, бессмысленна и абсурдна? Есть лишь череда событий и поступков на ход которых человек не может повлиять, так же, как и объяснить их. Что может человек, когда в его жизни уже все заранее предопределено? Разве знала эта девушка ещё вчера, что сегодня умрет от руки убийцы? Но это должно было непременно случиться. И это случилось. Это, как данность, как неизбежность.

— Господи! Чего деется-то! — запричитала понятая, вернув его к действительности.

— Сергей Петрович, — попросил он Колесова, — сообщи Краснову о нашей находке и попроси судмедэксперта подойти к нам, как освободится.

— Добро, — кивнул тот и направился к двери.

А Истомину пора было приниматься за дело. Он огляделся. Чего же искали преступники в квартире? Это лишний раз доказывает, что убийства Литвиненко и Заикиной ни к какой политике отношения не имеют. Интересно, нашли они то что искали? Раскрыл дипломат, достал из него бланк протокола осмотра места происшествия. Записал фамилии и адреса понятых. Пора начинать осмотр.

Валерий прошел к входной двери. Она была двойной. Внешняя металлическая закрывалась на два замка, а снаружи ещё и на солидную задвижку. Открыть её снаружи, когда дома хозяйка, нет никакой возможности. Следовательно дверь открыла сама Заикина. А это могло означать лишь одно — убийцы её хорошие знакомые. Это значительно повышает шансы их найти. Это могли быть старые друзья, родственники, деловые партнеры как Заикиной, так и Литвиненко. И все же, что могли искать убийцы в квартире? Деньги? Драгоценности? В таком случае, зачем нужно было убивать Литвиненко? Нелогично. Впрочем, тот мог знать кто это сделал и назвать преступников. Возможно. Возможно также, что убийц и их жретвы связывали какие-то деловые отношения, которые и явились причиной случившегося. Эта версия казалась более предпочтительной.

Истомин прошел на кухню. Там были чистота и порядок. На плите стояли кастрюли, накрытые махровым полотенцем — Заикина ждала возвращения Литвиненко. Здесь преступников не было. Почему? Они знали заранее, что не найдут на кухне того, что им нужно? Скорее всего, что так. И это странно. Ведь на кухне можно с неменьшим успехом спрятать любую вещь. Может быть, выдвинутые ящики шифоньера и рабросанные вещи — лишь инсцинировка ограбления? Вполне вероятно.

Он вернулся в комнату. Понятые сидели в углу на стульях и испуганно следили за его действиями. На спинке одного из стульев висела небольшая дамская сумочка. Снял, раскрыл. В одном отделении нашел губную помаду, зеркальце, флакон пробных духов, пачку сигарет «Петр Первый», зажигалку, в другом — небольшую записную книжку и шариковую ручку. В книжке обнаружил какие-то непонятные записи:

"Б.К. 50 т.б.

500 — 25 (15 — К.К.) — 10 т.б.

В.П. 100 т.б.

1 — 50 (30 — К.К.) — 20 т.б.

И.Н. — 1,5 — 75 т.б.

0,5 — 25 (15 — К.К) — 10 т.б.

—  — -

40 т.б.

Б.К. 120

1 30

В.П. — 1,5 40

1 30

Т.И. 60

0,5 15

И.Н. 120

1 30

—  — -

145"...

И так далее. Что означают эти записи Валерий ещё не знал, но интуитивно чувствовал, что поймал удачу, что именно они ответят на многие вопросы.

В комнату вошли Колесов, Михаил Дмитриевич, судебно-медицинский эксперт и технический эксперт в форме капитана милиции. Оглядевшись, Краснов озадаченно проговорил:

— Дела-а!... Похоже, прежде чем расправиться с Крыловым, убийцы нанесли визит его сожительнице. Что же они здесь потеряли?

— Может быть, это? — Истомин протянул записную книжку Заикиной.

Михаил Дмитриевич полистал книжку, почмокал полными губами, вопросительно взглянул на Валерия.

— Что означают эти записи?

— Трудно пока сказать, — пожал тот плечами. — Вероятно Заикина вела какую-то свою бухгалтерию.

— Где ты её нашел?

— В дамской сумочке Заикиной.

— А где эта сумочка находилась?

— Висела на спинке стула.

Краснов вновь почмокал губами, почесал затылок, проговорил раздумчиво:

— Тогда, вряд ли преступники догадывались о её существовании. Иначе бы они непременно заглянули в сумочку. Нет, если они и искали что в квартире, то что-то более существенное и материальное. А не связаны ли эти записи с её работой? — Краснов повернулся к Колесову. — Кстати, Сергей Петрович, ты узнал в каком театре работала потерпевшая?

— Да. В театре-студии «Рампа».

— В таком случае, совершенно непонятно, что могут означать эти записи. Одно лишь ясно — они никак не связаны с её работой.

— Это так, — согласился Колесов. — Возможно она где-то прирабатывала, — высказал он предположение. Сейчас же актрисы, сами знаете, сколько получают.

Немного подумав, Михаил Дмитриевич кивнул.

— Тоже верно. Это, Сергей Петрович, надо срочно выяснить. — Он положил записную книжку в папку. Сказал деловито: — Приступим к детальному осмотру. Авось ещё чего найдем.

Осмотр они закончили, когда уже совсем рассвело. На улицах было тихо. Лишь первые полупустые автобусы нарушали утреннюю тишину. Несмотря на ранее утро уже было жарко и душно. На своем веку Валерий не смог припомнить такого жаркого лета. Впрочем, и век у него был пока недолгий. Двадцать пять лет — ничто в сравнении с вечностью. Осмотр отвлек его от неуютных мыслей. И вот, он буквально физически прочувствовал, как они возвращаются. Чтобы хоть как-то привести их в порядок, Истомин решил пройтись пешком.

Глава третья: Осмотр места происшествия.

Узнав от шефа, что Шмыгов застрелился, Беркутов понял, что самоубийство Аристархова, как и художника — ничто иное, как тщательно подготовленные убийства. Определенно. Сидит сейчас где-то в темном углу этакий здоровущий паучина, вдоволь напившийся чужой кровушки, и посмеивается над всеми, будучи уверенным, что до него не доберутся.

Поделился своими соображениями с Рокотовым. Тот глубоко задумался, затем сказал:

— Но ведь Аристархова мог убить и Шмыгов, а затем застрелиться. Отчего ты отвергаешь эту версию?

— Тот, кто за всем этим стоит, как раз и стремиться, чтобы мы так подумали. Более того, я почти уверен, что именно он и организовал ссору между Аристарховым и Шмыговым.

— У тебя есть доказательства, что это так?

— Пока лишь внутреннее убеждение. Интуиция, так сказать. Но она меня ещё никогда не подводила.

— Так уж и никогда? — усмехнулся Рокотов.

— Это как же понимать ваши слова, господин полковник? По-моему, Дмитрий Беркутов заслужил того, чтобы ему доверяли в этом ведомстве. Или я не прав? Если не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.

— Прав, прав, — рассмеялся Владимир Дмитриевич.

— Спасибо. Я отчего-то был уверен, что услышу именно этот ответ. Это лишний раз доказывает, что, говоря об интуиции, я ничего не выдумывал.

— Это хорошо. Но только нам нужны конкретные факты. А пока у тебя нет даже оснований полагать, что Аристархова убили.

— А то, что Шмыгов вчера пытался на меня выйти? Уверен, что ему что-то стало известно или он догадался о причинах убийства своего друга.

— Но это лишь твои предположения. К сожалению, они так и могут ими остаться. — Немного подумав, полковник сказал: — Хорошо, Дмитрий Константинович, я тебя освобождаю от всех прочих дел. Займешься только этими. Даю неделю. Через неделю доложишь. А там — посмотрим.

«Напросился, называется, — с тоской подумал Дмитрий, вернувшись в свой кабинет. — Дураков не сеют, не пашут — сами родятся. Это определенно обо мне».

С чего же начать? Прежде всего, надо познакомиться с материалами по самоубийству Шмыгова.

«Мутант» после вчерашней подлянки, вел себя сносно и благополучно докатил Беркутова до академгородка. Но на проспекте Лаврентьева попал в автомобильную пробку — впереди приключилась какая-то авария. До прокуратуры пришлось добираться дворами.

Прокурор района Сергей Павлович Варнецов, моложавый подтянутый и энергичный мужчина, лет сорока, узнав о причине визита Дмитрия, озадачился:

— А отчего вас заинтересовало это самоубийство?

— Видите ли, Сергей Павлович, позвчера ночью погиб друг Шмыгова, бизнесмен Аристахов — якобы выбросился из окна. У нас есть основания полагать, что это инсценировка.

— Вот как! — заинтересовался прокурор. — И вы полагаете, что Шмыгова тоже могли?

— Я пока ничего не полагаю. Просто, хотел бы познакомиться с материалами.

— Да-да, это конечно. — Он нажал на одну из клавиш телефона, проговорил: — Валерий Борисович, зайдите ко мне с материалом по самоубийству Шмыгова.

Через минуту в кабинет вошел высокий спортивного телосложения парень. Вежливо поздоровался с Беркутовым. Подошел к столу и выложил перед прокурором тощую папку.

— Вот, Сергей Павлович. Это материал по самоубийству.

— Это наш следователь Валерий Борисович Слепцов, — представил прокурор следователя Беркутову.

Дмитрий встал, протянул руку Слепцову.

— Старший оперуполномоченный управления уголовного розыска Беркутов Дмитрий Константинович.

— Очень приятно, — пробасил следователь и так жиманул руку Дмитрия, что вызвал в его душе бурю эмоций.

«Этот парень в детстве наверняка мучил бедных кошек, — решил он. — Тогда-то и проснулись в нем садисткие наклонности. Определенно».

— Садитесь, Валерий Борисович, — сказал прокурор, указывая на стул. — Расскажите, что удалось выяснить по данному факту?

Следователь неспеша сел, пригладил на макушке торчащий вихор, откашлался, проговорил:

— Ничего особенного. Типичное самоубийство.

— Я вас пока не просил делать выводы, — несколько раздраженно сказал Варнецов. — Расскажите, что удалось установить.

Слепцов нехорошо усмехнулся, покраснел. Видно было, что парень с характером и ещё доставит прокурору массу неудобств.

— Труп Шмыгова сегодня в шесть утра обнаружила его жена Вера Витальевна, вернувшаяся из поездки на Алтай.

— Она ездила поездом? — спросил Беркутов.

— Нет, на своей машине.

— А зачем она туда ездила?.

— Навещала своих родителей.

— Что за причина заставила её возвращаться ночью?

Следователь зло взглянул на Дмитрия. Вопрос ему явно не понравился. Хмуро ответил:

— Этого я не знаю.

Беркутов решил до конца отомстить следователю за потрепанное самолюбие при рукопожатии.

— Она не захотела говорить или вы не спрашивали?

От этого вопроса Слепцов даже сжал свои пудовые кулаки, как бы давая понять, что если мент не прекратит над ним издеваться, то он непременно пустит их в ход, и не посмотрит на прокурора и все такое.

— Не спрашивал, — проговорил он с таким выражением лица, будто выплюнул горькую пилюлю. — И прошу меня не перебивать. Выслушайте, а потом задавайте вопросы.

Не знал следователь, что подобным тоном с Беркутовым не рискует разговаривать даже начальство.

— Это, конечно, пожалуйста, — простодушно разулыбался Дмитрий. — Но только на что же здесь обижаться? Не понимаю. Женщина гостит у родителей, и, вдруг, срывается на ночь глядя, спешит домой, а вы даже не поинтересовались, что её заставило это сделать? Странно все это, и весьма. В данной ситуации даже вокзальный бомж бы поинтересовался, а следователю прокуратуры до лампочки. И еще, понимаете ли, обиды строим!

Слепцов втянул в мощные легкие едва ли кубометр воздуха, долго держал его в себе, затем, с шумом выдохнул. Повернулся к прокурору, спросил с раздражением:

— Павел Сергеевич, мне дадут возможность продолжать?

Прокурор, улыбаясь, с удовольствием наблюдал за происходящим. В лице Беркутова он нашел союзника в борьбе со строптивым подчиненным. Как же ловко тот его срезал! И поделом! Поделом!

— Но ведь согласитесь, Валерий Борисович, что Дмитрий Константинович прав, — проговорил он. — Вы допустили непозволительный ляп.

— Ну, хорошо! — не выдержав, возмутился следователь. — Виноват я! Признаю! Что мне из-за этого прикажите делать? Стреляться, как тому Шмыгову? Так что ли?!

От этой мелодраматической фразы прокурор недовольно поморщился, сухо сказал:

— Продолжайте, мы вас слушаем.

— Так вот, в шесть утра Вера Витальевна вернулась домой и обнаружила труп мужа в его мастерской. Он покончил с собой встрелом из двух стволов обреза, вставив их в рот.

— А где он взял обрез? — спросил Дмитрий.

— Чтобы легче было осуществить задуманное, он обрезал ствол своего охотничьего ружья двенадцатого калибра. В его мастерской есть столярный верстак. На нем найдены стволы ружья и ножевка по металлу.

— Когда это произошло?

— Судмедэксперт полагает, что вчера вечером, где-то в районе шести-восьми часов. Более точно будет установлено при вскрытии.

— Шмыгов оставил какую-нибудь записку, письмо?

— Нет. Никакой записки мы не нашли.

— Кто-нибудь слышал звук выстрела?

— Нет, никто. Коттедж Шмыгова находится на отшибе. Кроме этого, в это время на улице довольно шумно. Есть ещё вопросы?

— Вопросов больше нет. Значит вы считаете, что это типичное самоубийство?

— Уверен в этом. — Слепцов встал. Повернулся к прокурору. — Я могу идти, Павел Сергеевич?

* * *

В самих материалах ничего нового к тому, что уже сказал следователь, Беркутов не нашел и решил съездить в коттедж Шмыгова, хотелось самому посмотреть мастерскую художника и поговорить с его женой.

Коттедж располагался в глубине соснового бора и представлял собой большой двухэтажный особняк. Действительно, до ближайших соседей было метров тридцать, никак не меньше. Поэтому немудрено, что выстрела никто не слышал.

К счастью, хозяйка оказалась дома. Это была молодая довольно миловидная шатенка. Лицо её было заплаканным и несчастным. Дмитрий поздоровался и протянул ей удостоверение. Она мельком взглянула в него, вернула.

— Проходите, Дмитрий Константинович, — проговорила равнодушно.

Они прошли в большой квадратный зал, обставленный старинной мебелью. На стенах висели многочисленные картины в тяжелых золоченых рамах — все больше портреты каких-то людей.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказала Шмыгова, указав на одно из массивных кресел. Сама села в другое. — Слушаю вас?

— Вера Витальевна, можно задать вам несколько вопросов?

— Да-да, конечно.

— Вы сегодня вернулись рано утром?

— Да, я об этом уже говорила следователю.

— Я читал ваше объяснение. А что заставило вас возращаться домой ночью?

— Я вчера позвонила домой и муж мне сообщил, что погиб Михаил Киприянович Аристархов. Потому я и вернулась.

— Вы не запомнили время?

— Где-то около четырех.

— Он не сказал каким образом погиб Аристархов?

— Нет. Я его спросила: «Как это случилось?» От ответил, что это не телефонный разговор. Был очень взволнован.

— Вы хорошо знали Аристархова?

— Конечно. Он был нашим другом. До гибели его жены они часто бывали у нас в гостях.

— А не говорил вам муж, что у него с Аристарховым накануне его смерти произошла ссора?

— Нет, ничего такого он не говорил. Сказал, чтобы я срочно возвращалась.

— Для вас смерть мужа явилась неожиданностью?

— Конечно. До сих пор не могу понять, — почему он это сделал?

— Можно мне посмотреть его мастерскую?

— Конечно. Это на втором этаже. Я вас провожу.

Вслед за Шмыговой по крутой деревянной лестнице Беркутов поднялся в мастерскую художника. Она занимала весь второй этаж. Пахло краской, клеем, скипидаром. Кресло-качалка, где все и произошло, было закрыто покрывалом. Пол рядом с ним тщательно вымыт. У дальней стены стояли многочисленные картины без рам. В ближнем левом углу — верстак.

— А для чего Павлу Александровичу был нужен верстак? — спросил Дмитрий.

— Он любил все делать сам — и подрамники, и рамы, и так, — по хозяйству.

Беркутов подошел к верстаку. В тисках был зажат отпиленный ствол ружья, лежала ножевка по металлу, рядом с тисками возвышалась небольшая горка металлических опилок. Этот свинтус Слепцов был настолько уверен в самоубийстве Шмыгова, что не удосужился это изъять. Дмитрий взглянул в стволы. Они были чистыми и смазанными. Все говорило за то, что их отпилил сам хозяин. И в этот момент Дмитрий обратил внимание на крохотное темное пятнышко на полу рядом с верстаком. Беркутов заволновался, даже встал на колени, чтобы внимательнее его рассмотреть. Трудно пока сказать, что это такое. Но его интуиция ему прямо сказала: «Парень, это пятнышко сделает тебя знаменитым. Оно ответит на все мучившие тебя вопросы». И Дмитрий заволновался ещё больше.

— Вера Витальевна, не смогли бы вы пригласить кого-то из соседей? — обратился он к хозяйке.

— Это ещё зачем? — насторожилась та.

— Я хотел бы изъять все это, — он указал рукой на верстак.

— Да, но зачем? Следователю с самого начала было всю ясно. Он сказал, что это типичное самоубийство.

— Это его личное дело, но я с ним не совсем согласен, и не стал бы спешить с выводами. Так вы пригласите понятых? Или мне сделать это самому?

— Хорошо, я сейчас кого-нибудь поищу. — Шмыгова направилась к выходу.

— Да, Вера Витаельевна, прихватите потом два полиэтиленовых пакета и кусочек ватки, — крикнул ей вдогонку Беркутов.

Минут через пять в мастерской появились две пожилых женщины в сопровождении Шмыговой.

— Вот, Дмитрий Константинович, то, что вы просили, — она протянула ему два пакета и кусок ваты.

— Спасибо, Вера Витальена. — Дмитрий оторвал небольшой кусок ватки и, наклонившись, стер пятнышко на полу. Понюхал.

«Дело теперь конечно за экспертами. Но провалиться мне на этом самом месте, если это не ружейная смазка!» — весело подумал.

Дал понюхать ватку женщинам — у них более тонкое, не испорченное никотином, обоняние. Все трое подтвердили его догадку, сказав, что вещество на ватке пахнет машинным маслом.

— А это что-то значит? — спросила Шмыгова.

Надо отдать ей должное — держалась она молодцом. Дмитрий аккуратно положил кусочек ваты в полиэтиленовый пакет.

— Если эксперты подтвердят мою догадку, то это будет означать, что вашего мужа убили, Вера Витальевна, — не утерпел он, чтобы не похвастаться. На его слова последовала довольно странная реакция хозяйки.

— Слава Богу! — воскликнула она и расплакалась. Видя удивление на лице Беркутова, принялась сбивчиво объяснять: — Видите ли, Дмитрий Константинович, может быть, это трудно понять, но только я рада... Извините, я кажется совсем сошла с ума, если такое... Конечно же, смерть Павла Александровича для меня огромное горе. Но вместе с тем, была возмущена его поступком... Понятно?

— Не совсем.

— Мы оба были верующими. А вы ведь знаете, как Господь относится к таким... Думала, что ему это не простится... А теперь... А теперь у него будет все хорошо.

— Давайте, подожем заключения экспертизы, Вера Витальевна, — решил Беркутов вернуть её на землю. Он клял себя последними словами за несдержанность. А что если эксперты скажут, что это скипидар или что-то в этом роде. Как он после этого будет смотреть ей к глаза. То-то и оно. Придурок — это величина постоянная. Его куда не помести, он везде будет придурком, даже в Африке. Определенно.

Он смел опилки во второй пакет. Теперь ни нюхать, ни «лизать» их не стал, полностью полагаясь на акторитетное мнение экспертов. Затем, как положено, оформил протокол изъятия и отправился в управление восстанавливать отношения с Толей Коретниковым.

Увидев Беркутова Анатолий потемнел лицом, заиграл желваками и засучил кулаками. По его реакции Дмитрий понял, что Коретников звонил веселой вдове.

«Ой, блин, что сейчас будет!» — невольно подумал.

Он теперь пожалел, что решил обратиться к Коретникову. Дело в том, Анатолий, несмотря на свою несолидную, можно даже сказать, несерьезную внешность, был классным специалистом и имел массу друзей среди экспертов. Поэтому Дмитрий надеялся с его помощью побыстрее протолкнуть проведение экспертиз. Сейчас же эти надежды были под серьезным сомнением. Определенно. Однако, коль взялся за гуж, не говори, что не дюж. Надо попробовать спасти положение. Нарисовав на лице радостную улыбку, воскликнул:

— Здравствуй, Толя! Как жизнь молодая?! Что-то вид у тебя неважный. Не заболел?

— Слушай, кончай придуриваться, шут гороховый! — угрожающе прорычал Коретников, вставая.

— Не понял! Ты меня, Толя, ни с кем не спутал? Нет? Посмотри хорошенько. Я — Дима Беркутов, твой боевой товарищ по совместной борьбе с преступностью. Неужели не узнаешь?

— А разве не ты мне навялил эту сучку? — Анатолий стал медленно, но неотвратимо, как сама судьба, надвигаться на Беркутова.

— Ты собаку что ли купил? — спросил тот «удивленно». — Тогда ты меня определенно с кем-то спутал. Я никогда не был специалистом по собакам.

— Сейчас будешь, — пообещал Коретников, подступая. — Сейчас твое лицо превратиться в морду бульдога.

— Грубый вы человек, Коретников! — «возмутился» Дмитрий. — Кто бы мог подумать, что у такой умной и интеллигентной женщины, как твоя мать, может быть такой грубый и невоспитанный сынок, как ты. Парадоксы судьбы! Гримасы жизни! Не иначе.

— Откуда ты знаешь мою маму? — озадаченно спросил Анатолий, останавливаясь.

Дело в том, что Коретников был благодарным сыном и беззаветно любил свою мать, с которой вместе жил. Он потому до сих пор и не женился, что боялся, вызвать тем самым неодобрение матери. Он постоянно носил с собой её фотографию и всем показывал. Потому-то Беркутов, чтобы остановить непредсказуемого в своих порывах Анатолия, и решил обратился сейчас к ней за помощью.

— А помнишь, я был у тебя дома и ты нас знакомил? Неужто забыл?

— Не помню, — пробормотал, сбитый с толку, Коретников.

— Ну как же ты, Толя, забыл, — укоризненно проговорил Беркутов. — Она ещё угощала меня чаем с клубничным варением. Замечательная женщина! Да, с матерью тебе здорово повезло.

Клубничное варенье было любимым лакомством Анатолия, а его мать непревзойденным мастером по его приготовлению. О чем знали все, кто с ним был более или менее знаком.

При последних словах Дмитрия, лицо Коретникова смягчилось, стало наивным и доверчивым, как у ребенка ещё верящего в Деда Мороза. Теперь его можно было брать голыми руками.

— Ага. Повезло! — проговорил он с блаженной улыбкой на лице.

— Да, Толя, а что все-таки случилось? О какой такой сучке ты говорил?

— Да об Аристарховой этой, — неохотно проговорил Коретников. — Помнишь, ты советовал ей позвонить?

— Ну и?

— Ну, я и позвонил. Пригласил в ресторан.

— А она?

— Ответила: «Извините, мне некогда».

— Вот стерва! — «возмутился» Дмитрий. — Вот и верь после этого женщинам. Да? Я ж её за язык не тянул, верно? После того, как я тебя ей живописал, она сама сказала: «Да, очень интересный мужчина!»

— Врешь ты все, — недоверчиво сказал Анатолий.

— Да, что б мне, Толя, провалиться! Впрочем, ты тоже хорош! Женщина ещё не успела мужа похоронить, а ты уже свои услуги предлагаешь. А если кто из её знакомых увидит её с тобой в ресторане, то что о ней подумают?

— Действительно, я как-то об этом не подумал, — обескуражено пробормотал Коретников.

— Так что, Толя, не теряй оптимизма. Я думаю, что ещё не все потеряно и тебе ещё удастся завалить эту красотку с перпетуум мобиле впереди.

— Ну зачем же ты так, — укоризнено покачал головой Анатолий.

— Ты это о чем?

— Зачем ты все опошляешь?

— Извини, друг. Если это для тебя святое? Извини... Толя, ты не поможешь мне побыстрее провернуть экспертизы?

— Что за экспертизы?

Беркутов рассказал.

— Можно попробовать, — сказал Коретнмиков.

Глава четвертая: Тайна записной книжки.

Утром следующего дня Сергей Колесов вместе с Михаилом Дмитриевичем Красновым, Валерием Истоминым и прокурором-криминалистом Евгением Молостовым сидели в учебном классе кабинета криминалистики и ломали головы над разгадкой записей в записной книжке Заикиной. Все были уверены, что они — ключ к разгадке причин убийств и всего этого дела, но понять, что они означают, не могли. Сергей установил, что Заикина нигде, кроме театра, не работала. Тем более было непонятным происхождение этих записей.

На стенах висели портреты известных ученых: Павлова, Менделеева, Курчатова, Попова, Сеченова. Видно, Молостов имел слабость к портретной живописи. Истомин выписал мелом на доске несколько записей из книжки и теперь они смотрели на них, что баран на новые ворота. Колесов буквально физически ощущал насколько чугунной была голова — ни одной идеи, ни одного проблеска. Судя по упорному молчанию остальных, у них тоже дела обстояли не лучше. То, что буквы означают инициалы или имени и фамилии, или имени и отчества — это понятно. А вот, что означают цифры?

Дверь распахнулась и в класс стремительно вошел старший следователь по особо важным делам Сергей Иванович Иванов.

— Привет честной компании! — бодро поздоровался он.

Они ответили недружным приветствием. Иванов обвел их насмешливым взглядом.

— Старая гвардия вспоминает минувшие дни и битвы, где вместе сражались они? А что такие квелые? Боже, а глаза! Если по вашим глазам судить о всем человечестве, то его ждут нелегкие времена. Это точно.

— Послушай, Сергей, ты что себе позволяешь?! — неожиданно рассердился Краснов словам друга. Колесов уже отметил про себя, что он был сегодня в дурном настроении. — Люди занимаются делом, а ты врываешься, насмешки, понимаешь, строишь!

— Так если б делом, Миша, то кто бы стал возражать, — хитро улыбнулся Иванов. — А я вижу обратное — вы какие-то шарады разгадываете. — Он внимательно посмотрел на записи на доске. — Что это такое?

Истомин кратко объяснил.

— Ясно, — кивнул Иванов и ещё раз внимательно взглянул на доску. — Говорите, что прежде чем убить, потерпевшую пытали?

— Да, — подтвердил Валерий.

— Понятно, — раздумчиво проговорил Сергей Иванович.

— Понятно ему, видите ли, — раздражено проворчал Краснов. — Ходят тут всякие, суперпенов из себя корчат. Пришел. Увидел. Победил.

— Ну ты, блин, даешь! — добродушно рассмеялся Иванов. — Миша, ты не прав. Мой тебе совет: когда идешь на работу, то плохое настроение надо запирать дома на ключ. Ты все же в коллективе работаешь.

— Спасибо за совет, — мрачно отозвался тот. — Учту на будущее.

— Вот-вот, обязательно учти. Кстати, зачем я тебя искал. Звонила Валентина и велела передать, что если ты сегодня не заплатишь за телефон, то его у вас обязательно обрежут.

— Вот пусть сама и платит, а мне некогда. Указчица тоже мне нашлась!

— Ты уж сам разбирайся со своими семейными проблемами. Ты хоть помнишь, что у вас с Валентиной сегодня годовщина свадьбы?

— А какое сегодня число? — озадаченно спросил Краснов.

— Девятнадцатое июня, Миша. В этот день, друг мой ситный, ровно шестнадцать лет назад ты поменял свободу на семейное счастье.

— Ой, правда. А у меня совершенно из головы того.

— То, что у тебя с головой не в порядке, я уже давно заметил. Потому советую позвонить Валентине и извиниться.

— Это ещё за что?

— Хотя бы за то, что шестнадцать лет отравлял ей жизнь своим брюзжанием. Это как же надо любить человека, что столько лет терпеть его свинство.

— Да иди ты, — обиделся Михаил Дмитриевич. Однако по его лицу было видно, что настроение его значительно улучшилось. — А что она ещё сказала?

— Пригласила меня сегодня на праздничный ужин. Или ты против?

— Я — за, — разулыбался Краснов.

— Тогда будем считать, что этот вопрос решен положительно. Теперь осталось решить вашу задачку. — Он повернулся к доске. — Надеюсь, вы догадались, что здесь обозначают буквы?

— Догадались, — ответил Истомин. — А что толку?

— Э-э, не скажи! — возразил Иванов. — Это доказывает, что вы не совсем безнадежны и какие-то, пусть простейшие вещи, но можете решить. Или у вас есть на этот счет возражения? Я готов выслушать.

Все рассмеялись. К своеобразию Иванова надо было привыкнуть. Многие, кто его плохо знал, считали его несерьезным. Солидный мужик, генерал, а ведет себя, как пацан какой. Но кому довелось с ним работать, знали, что это не так, а совсем наоборот. Серьезнее и требовательнее человека Колесов ещё не встречал, он умел заставить всех работать на пределе возможностей. Но делал это с присущим ему юмором, а потому работалось с ним легко и интересно. Все, кто его хорошо знал, были буквально влюблены в него и гордились дружбой с ним. И Михаил Дмитриевич, хоть и ворчал и часто обижался на друга, не был исключением. Потому-то они и дружат столько лет. Их дружба напоминала Сергею его дружбу с Димой Беркутовым. Только в смысле юмора, как бы выразился его друг, Краснов был гораздо большим тормозом, чем он, Колесов.

Сергей Иванович обвел всех насмешливым взглядом, констатировал:

— Молчание — знак согласия. Тогда вновь обратимся к нашим «баранам». Рассмотрим первую запись, так как она более полная и является ключом к разгадке всех остальных. Итак, что мы имеем? «Б.К.» — Это может быть с равным успехом, как, к примеру, Борис Кузьмич, так и какой-нибудь Бенедикт Криводановский. Если бы, ваши потерпевшие работали в Гохране, то я бы мог предположить, они отпустили этому сукиному сыну один килограмм золота за 50 тысяч.

— А что означает буква "б"? — спросил Колесов.

— Очень правильный и, главное, свевременный вопрос, Сергей Петрович. Правда, несколько нивный, я бы даже сказал, детский, но по существу правильный. Буква "б", молодой человек, означает, что ваши «клиенты» никакого отношения к Гохрану не имеют. Иначе бы они вместо "б" с точкой, поставили бы "д" с точкой, то-есть — 50 тысяч долларов. «Баксами» доллары называют совершенно некомпетентные люди.

— А ведь точно! — подскочил Истомин, влюбленно глядя на Иванова. — Это же так просто! А что означает второй ряд цифр?

— Спешите, Валерий Спартакович, — снисходительно усмехнулся Сергей Иванович. — Мы с вами ещё не закончили с первым рядом. Итак, мы выяснили, что потерпевшие в Гохране не работали, с золотыми приисками связаны не были, а потому к золоту имели весьма опосредствованное отношение — носили лишь в виде ювелирных украшений или золотых коронок. В таком случае, возникает вопрос: килограмм чего стоит такую прорву денег? Может быть, это редкоземельные металлы или уран? Возможно. Но я все же более склонен думать, что это героин.

— Сережа, ты молоток! — воскликнул Краснов. Кажется, и его проняло.

— Миша, не фонтанируй! Прибереги эмоции на вечер. Я ещё не все сказал. А вот теперь, коллега, — Иванов повернулся к Истомину, — попробую ответить на интересующий вас вопрос: а что же собой представляет второй ряд чисел, относящийся к тому же «Б.К.»? Думаю, нет, даже уверен, что именно здесь «собака зарыта».

— В каком смысле? — спросил Краснов.

— Именно это и явилось причиной убийств потерпевших. Что же означает эта запись: 500 — 25 (15 — К.К.) — 10 т.б.? Она может значить лишь одно — «Б.К.» является мелкооптовиком и получил не килограмм героина, а полтора. Тогда зачем же потерпевшей... Как её фамилия?

— Заикина, — ответил Истомин.

— Зачем Заикиной понадобилась двойная бухгалтерия? Вопрос на засыпку. Кто мне сможет на него ответить?

— Думаю, что Литвиненко и Заикина с каким-то «К.К.» имели свой бизнес, а потому вели отдельную бухгалтерию, — высказал предположение Валерий.

— Надо же! — делано удивился Сергей Иванович и обратился к висевшему на стене портрету Павлова: — А вы знаете, профессор, эта группа больших приматов совсем не безнадежна, она делает заметные успехи. Если прогресс пойдет такими же темпами, то мы с вами останемся без работы.

Мы покатились со смеху. Там, где Иванов, не заскучаешь. Это уж точно. Лишь сам Сергей Иванович был спокойным и невозмутимым. Недоуменно пожал плечами.

— Никак не пойму — над чем вы веселитесь, господа? Разве я сказал что-то смешное? Странное у вас понятие о юморе. Очень странное. Однако, как говорится, ближе к делу. Наш молодой коллега только-что высказал очень интересную и очень, не побоюсь этого слова, великолепную версию — второй ряд цифр может свидетельствовать, что Заикина и кампания втайне от главного босса наладили свой бизнес. Прежде всего нас интересует — кто такой «К.К.»? Он должен быть представителем поставщика, возможно правой или левой рукой главного босса. Предположим, что тот почуял неладное и послал в Новосибирск инспектора с проверкой. Прибыв в наш город, тот обратился к одному из мелкооптовых покупателей и вместе с ним нанесли визит Заикиной. Остальное, я думаю, вы знаете лучше меня. Вот так, или примерно так все и происходило. Вопросы есть?

Все молчали, несколько ошарашенные услышанным. Они лишний раз убедились, что в аналитическом мышлении Иванову нет равных. Его версия была великолепной и единственной, объясняющей произошедшие события.

— Нет, ты, Сережа, все-таки пижон! — после продолжительной паузы сказал Краснов.

— Есть маленько, — усмехнулся Иванов. — Мой тебе совет, Миша, — срочно включай в группу ребят из отдела по борьбе с наркотиками. Они могут знать, кто скрывается под вашими таинственными инициалами.

— Это само-собой, — кивнул Михаил Дмитриевич. — Спасибо тебе, Сережа, за помощь.

— Спасибо — это слишком много. А вот бутылка — будет в самый раз. Засим, позвольте откланяться, господа. Не смею более отрывать вас от важных государственных дел.

После ухода Иванова, Михаил Дмитриевич встал из-за стола, неспеша взад-вперед прошелся по кабинету. Остановился, сказал в задумчивости:

— Кажется, ребятки, мы с вами вышли на один из основных, понимаешь, каналов поступления наркотиков в наш город. — Повернулся к Колесову. — Сергей Петрович, срочно свяжись с парнями из отдела по борьбе с наркотиками.

— Хорошо, Михаил Дмитриевич.

— Все это так, — проговорил Истомин. — Одно меня смущает — отчего убийцы не нашли этой самой записной книжки? Ведь сумочка Заикиной висела на самом видном месте?

— Потому и не нашли, — ответил Краснов.

Глава пятая: Неожиданная версия.

Истомину казалось, что жизнь окончательно вступила в черную полосу. Неприятности сыпались на голову — только успевай поворачиваться. Вчера схоронил маму. Инфаркт. Ее подкосило известие о старшем сыне, которым она всегда гордилась и ставила Валирию в пример. Вообще то, у него с ней были довольно сложные отношения. Она не нравилась ему своей категоричностью, тем, что постоянно лезла в его жизнь, желая её построить по своему разумению. Он, естественно, был против и часто выпрягался из-под её диктата. И тогда были слезы, истерика, обвинения в черствости и жестокости. Словом, отношения у них были очень даже напряженными, и Валерий предпочитал видеться с ней как можно реже. И вот, потеряв её, вдруг осознал — до какой степени был неправ. Понял, что дороже и ближе человека, чем она, у него не было и теперь уже никогда не будет. «Прости меня, мама!» — сказал он, в последний раз целуя её в холодный лоб. А потом земля поглотила её тело. А внутри Валерия осталась лишь огромная холодная и звенящая пустота. Она все разрасталась и разрасталась. И было чувство вины перед матерью. И отчаяние от того, что уже ничего невозможно ни исправить, ни изменить. Как же, порой, все нелепо получается. Мы замахиваемся на то, чтобы изменить мир, когда не может понять и простить близких нам людей.

Утром, невыспавшийся, с тяжелой головой, он отправился в областную прокуратуру.

Краснов, как всегда, был чем-то недоволен. Сидел нахохлившись, хмурый и злой, читал какие-то бумаги, и напомнил Валерию отчего-то старого филина. Оторвавшись от бумаг, проворчал:

— А, это ты? Привет! Садись. — И вновь углубился в чтение, яростно грызя карандаш, которым он делал отметки в читаемом тексте.

Истомин сел за приставной столик и стал ждать, когда Краснов освободиться. Наблюдая за ним, Валерий, вдруг, поймал себя на мысли, что невольно ему завидует. Завидует его основательности, медлительности, валоватости, его брюзжанию, наконец. Казалось, что Михаил Дмитриевич знает о жизни то, что ему, Валерию, никогда не дано узнать.

— Черт! Я так и думал! — сердито воскликнул Михаил Дмитриевич, отодвигая от себя бумаги и откидываясь на спинку кресла. Взглянул на Истомина сквозь дымчатые стекла очков. Долго что-то соображал. Спохватился: — Извини, Валера! Я что-то совсем того с этим делом. У тебя такое горе, а я тут со своими болячками. Извини! Разреши высказать свое соболезнование и все такое. Очень тебе сочувствую.

— Что с делом, Михаил Дмитриевич? — спросил Истомин, уклонившись от больной для себя темы.

— А-а! — махнул рукой. — Вся работа псу под хвост! Вот, читай. — Он придвинул бумаги, которые только-что читал.

«Акт почерковедческой экспертизы», — прочел Валерий, все больше недоумевая. При чем тут почерковедческая экспертиза?

— Да ты не это, ты заключение читай, — нетерпеливо проговорил Краснов. — Да вслух, вслух читай.

Истомин пролистал несколько страниц. Вот и заключение. Стал читать вслух:

— "Заключение. Учитывая вышеизложенное, прихожу к выводам, что буквенный и цифровой текст в предъявленной на экспертизу записаной книжке выполнен не гр-кой Заикиной Аллой Борисовной, а другим лицом". Что за черт! — Он даже подпрыгнул на стуле от неожиданности. — Этого просто не может быть!

— Как видишь — может. И ещё как может, — сокрушенно проговорил Михаил Дмитриевич. — Нас провели, как каких-то пацанов. Вот тебе и блестящая версия.

— Но как же так, — беспомощно проговорил Валерий, все ещё отказываясь верить в случившееся. — Возможно, эксперт ошибся?

— Нет, Валера, он не ошибся. Здесь все точно, как в аптеке. Это мы с тобой дали маху. Факт.

— И все же я не могу этому поверить. Ведь все говорило за то, что мы на верном пути. И потом, Сергей Иванович не мог ошибиться.

— Вы ему скоро будете поклоняться, будто Богу, — недовольно проворчал Краснов. — Он и не ошибся, аргументируя теми данными, какие были. Просто, Сергей все схватывает на лету и моментально делает выводы. Но, согласись, — все мы, кто раньше, кто позже, но пришли бы точно к таким выводам, что и он. Ведь так?

— Вообще-то, да, я с этим согласен. Версия напрашивалась как бы сама-собой.

— То-то мне и показалось подозрительным — уж больно у нас все гладко получалось. Преступники, будто сами позаботились, чтобы мы на них вышли, оставив нам такую важную «улику», как записная книжка.

— Как же вы догадались провести экспертизу? Я, например, был на сто процентов уверен, что эта записная книжка Заикиной.

— Да так как-то, — довольно рассмеялся Краснов. — Дай, думаю, проведу. Чем черт не шутит.

— Вы титан, Михаил Дмитриевич!

— Да кого там, — махнул он рукой. — Если честно, то я и сам ни на что не рассчитывал, назначая её. Скорее, сделал я это от безысходности. А потом, ты ведь знаешь, её рано или поздно все равно пришлось бы проводить — Он почмокал полными губами, тяжко вздохнул. — Дела, как сажа бела! Неделя прошла, а в голове ни одной завалящей мысли. С чего начать — ума не приложу. У тебя есть какие соображения на этот счет?

— Если бы, — развел Истомин руками. Действительно, в его голове была торричеллиева пустота, атмосферный столб вытолкнул из неё все мысли и идеи, и они теперь плавали где-то на недосягаемой для него высоте над уровнем моря. Рухнула такая версия! Казалось, ещё чуть-чуть, стоит лишь дождаться курьера, и все придет к логическому концу. Но это было вчера. А сегодня из всего этого получился сплошной конфуз. Больше недели они занимались ни тем, чем должны были заниматься. Столько времени упущено и столько сил потрачено зря! Прав Краснов — преступники провели их, как мальчишек.

— О-хо-хо! — Михаил Дмитриевич встал, прошелся по кабинету. Новая форма висела на нем мешком.

— А вы никак похудели, — решил Валерий его порадовать и отвлечь от мрачных мыслей. Он, всегда стремился похудеть и часто говорил об этом.

— Кого там, — махнул рукой Краснов. — Это я форму с запасом сшил. Не успеваю, понимаешь, их менять... Вот что, Валера, собирай на два часа всю нашу команду. Будем кумекать, что нам делать дальше.

* * *

Истомин пошел к себе в городскую прокуратуру. Надо было, как бы сказал Иванов, «причесать мысли», обмозговать ситуацию. Главное — как наверстать упущенное? Позвонил ребятам, сообщил о предстоящем совещании.

Итак, преступники, подсунув записную книжку, пустили следствие по ложному следу. Это ясно. Но для чего им это было нужно? Чтобы скрыть истинные мотивы убийств и тех, кто за всем этим стоит? Скорее всего, что так. Непонятно только — зачем они избрали столь сложный путь? Ведь процент раскрываемости заказных убийств невысок и, наняв опытных киллеров, они могли быть относительно спокойны за свою судьбу. Считали, что следствие, «выйдя на наркомафию», тут же отбросит все другие версии и сосредоточит все силы только на этой? Если это так, то они достигли желаемого результата. Следовательно, к убийствам Заикиной и Литвиненко наркомафия не имеет никакого отношения? Или они преследовали какую-то иную цель? Попробуй разбери. Ясно только одно — преступники затеяли какую-то сложную, многоходовую игру, цель которой — скрыть истинные причины убийств.

После обеда Истомин, Колесов, и оперуполномоченные отдела по борьбе с наркотиками Андрей Ветлужский и Леонид Панов собрались в кабинете Краснова. Заключение почерковедческой экспертизы привело ребят в уныние.

— Значит, все это время мы тянули пустышку?! — в сердцах проговорил Ветлужский.

— Выходит, — кивнул Краснов.

— Как же так! — Андрей обвел всех растерянным взглядом, пожаловался: — Ведь столько задействовано оперативников, затрачено сил. Столько уже отработано наркоманов. А получается, что все напрасно. Так что ли?

— А сам-то ты как считаешь? — вопросом ответил Михаил Дмитриевич.

— Выходит, что напрасно, — сокрушенно вздохнул Ветлужский. — А ведь такая красивая была версия!

— Версии — все красивые, — усмехнулся Колесов.

— Это точно, — вздохнул Краснов. — Но, как бы она не была красива, а с ней придется расстаться. — Он обратился к Ветлужскому и Панову: — Спасибо вам, ребятки, за помощь, но она теперь нам не нужна. Можете быть свободны и заниматься своими делами.

На протяжении всего этого разговора Истомина не покидало ощущение, что сейчас они вновь совершают ошибку, но в чем именно она состояла, понять не мог. До этого преступники заставили лишь их совершать ошибки, сами же не сделали ни одной. Более того, они были убеждены, что рано или поздно, но следствие обнаружит аферу с записной книжкой. И что же? А то, что и этот вариант ими досконально продуман, учтен и спланирован. И сейчас Краснов все делает по их варианту. Стоп. Если это действительно так, то где допускают ошибку и в чем она состоит? А что если?! У Валерия от волнения вспотели ладони.

— А что если преступники это предвидели? — сказал он.

Краснов недоуменно посмотрел на Истомина.

— Не понял? Объясни.

— Мы уже убедились, что имеем дело с неординарно мыслящими оппонентами. Подсовывая нам дезинформацию, они преследовали две задачи. Во-первых, направить следствие по ложному следу, создав уверенность, что убийства — дело рук продавцов наркотиков. И это им блестяще удалось.

— Ну, а что во-вторых? — нетерпеливо спросил Краснов.

— Они были уверены, что рано или поздно, но мы обнаружим подлог. Скажу больше, они на это очень расчитывали.

— Вот как! Это уже интересно! — рассмеялся Михаил Дмитриевич. — Мне кажется, Валера, ты заморочил голову и себе и нам.

— Нисколько. И я это сейчас попробую доказать, — ответил тот. В Истомине крепла уверенность, что он на правильном пути.

— Попробуй, — Краснов обвел взглядом присутствующих, как бы приглашая их в свидетели предстоящего позора Валерия. — Попытка — не пытка.

— Хорошо, — кивнул тот. — Я предлагаю вернуться к исходному. Будем считать, что никакой записной книжки не было.

— Как это не было?! — удивился Краснов. — Когда она была.

— Михаил Дмитриевич, вы меня сбиваете с мысли! — искренне возмутился Валерий. — Выслушайте до конца, а тогда и задавайте вопросы.

— Хорошо-хорошо, не буду. Продолжай.

— Я ведь не говорю, что её не было. Я лишь предлагаю считать, что её будто бы не было. Мы допрашиваем соседей и знакомых Заикиной и Литвиненко, устанавливаем круг их знакомых и приходим к мысли, что к убийству причастна наркомафия. Такое возможно?

— Допустим? — пробормотал сбитый с толку Михаил Дмитриевич. — А при чем тут записная книжка?

— Как при чем?! — воскликнул Истомин, все более возбуждаясь. — Милостиво предоставив нам записную книжку, преступники, казалось, были заинтересованы, чтобы мы как можно быстрее пришли к мысли, что за этими убийствами стоит наркомафия. Спрашивается — зачем это им было нужно?

— Вот именно, — хмыкнул Краснов. Спросил ехидно: — И ты знаешь ответ на этот вопрос?

— Думаю, что знаю. Во всяком случае, догадываюсь.

— Ну-ну, это уже интересно. И зачем же?

— Чувствуется, что наши оппоненты — люди весьма опытные и о следствии знают не понаслышке. Они были уверены, что рано или поздно, но следователь проведет почерковедческую экспертизу и тогда все выяснится. Возможно, они не предполагали, что это произойдет так быстро. Но это произошло.

— Валера, ты молоток! — воскликнул Сергей Колесов. — Общение с Ивановым тебе пошло явно на пользу. Я бы до такого ни в жизнь не додумался.

Краснов недоуменно посмотрел на Колесова, затем на меня.

— Молодые люди, вы может быть объясните по поводу чего такие восторги? Пока-что я, кроме интересных, но очень спорных домыслов, ничего такого не услышал.

— Сейчас услышите, — пообещал Валерий, все более себе удивляясь. Он чувствовал, что в нем что-то изменилось. Был сейчас слишком самоуверен, и, не сказал бы, что это ему не нравилось. Продолжал: — Итак, они были убеждены, что мы раскроем их аферу. Для чего же им это было нужно? Они очень расчитывали, что обнаружив это, мы поймем, что наркомафия — ложный след, что причины убийства нужно искать в другом. И они не ошиблись в своих расчетах — мы уже и решили было так сделать. Объективно это действительно звучит абсурдно — мафия заинтересована, чтобы на неё вышли милиция и прокуратура. Вот почему я сейчас даже больше чем раньше убежден, что за этими убийствами стоит именно наркомафия. Примерно так обстоят дела. Я все сказал.

После довольно эмоционального выступления Истомина воцарилось многозначительное молчание.

— Да уж, — нарушил его Михаил Дмитриевич. — Наговорил ты тут, Валера, три короба. Не сразу «пережуешь».

Вскочил экспрессивный Ветлужский и замахал, будто мельница, руками.

— А я согласен с Валерием Спартаковичем! На все сто согласен! Наркомафия это! Точно! Это она все организовала. Носом чую, что она.

— Где же был твой нос, когда ты соглашался оставить мафию в покое? — насмешливо спросил Краснов.

— Поддался общему паническому настроению, — тут же отреагировал Андрей.

— Ну-ну. — Краснов в задумчивости почмокал губами, посмотрел на Колесова и Панова. — Будут ещё какие мнения?

— Я также согласен с Истоминым, — сказал Сергей. — Считаю его версию наиболее перспективной. Но, считаю также, что мы не должны повторять ошибки и увлекаться лишь ею. Необходимо разрабатывать и другие.

— У вас есть конкретные предложения? — спросил его Краснов.

— Надо подумать.

— Что ж, думайте. — Михаил Дмитриевич повернулся к Панову. — А вы что скажите, Леонид Максимович?

Валерий уже отметил довольно странное поведение Панова. Среди общей эйфории он сидел, как в воду опущенный, был хмур, даже мрачен.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Но только, как мне кажется, Валерий Спартакович все слишком усложняет, считая, что преступники могли до всего этого додуматься. Очень я в этом сомневаюсь. Но если все же они такие умные, то почему бы им не предвидеть и этот вариант?

— Какой вариант? — не понял Истомин.

— Тот, о котором ты сейчас говорил. Может быть, преступники как раз и рассчитывали, что обнаружив фальсификацию записной книжки, мы ещё более укрепимся в уверенности, что убийство Зайцевой и Крылова — дело рук наркомафии?

Все озадаченно переглянулись.

Глава шестая: Заключение экспертизы.

«Вещество на ватном тампоне, представленном на экспертизы, является ружейной смазкой. Эта смазка идентична смазке, которой смазаны представленные на экспертизу стволы от охотничьего ружья двенадцатого калибра» — читал Беркутов, все более вдохновляясь. Вот она — минута торжества сыщика! Ради неё можно терпеть массу неудобств, как то: задержка зарплаты, ночные бдения, ворчание жены, косые взгляды сограждан, когда вы «достаете из широких штанин, свою краснокожую» «ксиву», мордобой, наконец. Все, все можно стерпеть ради такой вот минуты. Определенно. На душе у Беркутова пели соловьи, а слова сами собой складывались в прекрасные поэтические строки: «Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне!» Впрочем, это уже где-то было. А, не важно! Все равно красиво!

Беркутов хотел было уже вприпрыжку бежать к Рокотову и как следует врезать по мозгам начальству потрясающей новостью, но тут вспомнил, что не прочитал второго акта. Раскрыл и стал читать с заключения:

«На основании вышеизложенного, прихожу к выводам: 1. В представленных на экспертизу металлических опилках отсутствует ружейное, машинное и иные виды масел, применяемых для смазки огнестрельного оружия. 2. В металлических опилках обнаружены продукты от сгорания бездымного пороха».

Все! Маэстро, туш! Мы открыли человечеству ещё одну страшную тайну и уже за одно за это залуживаем прощения Всевышнего за все свои былые прегрешения!

Беркутов встал из-за стола, с хрустом в суставах потянулся, зычно пропел:

— "А я парень молодой! А я весь такой крутой!" — Вот теперь можно идти и к начальству на доклад.

Рокотов молча прочитал один акт. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Принялся за второй.

«Ну и выдержка, ешь твою за ногу! — невольно подумал Дмитрий, наблюдая за полковником. — Ни нервы — канаты! Определенно».

Владимир Дмитриевич закончил читать второй акт. Отложил в сторону. Внимательно взглянул на Беркутова. Спросил:

— И что все это значит?

— Как, вы ничего не поняли?! — изумился Дмитрий.

— А что я должен был понять?

И только тут Беркутов вспомнил, что все то, что он обнаружил в мастерской художника, он хранил в глубокой тайне не только от начальства, но даже от Сережи Колесова — боялся как бы кто не сглазил, или, как говорила его бабушка, — "несурочил. Идиот! Хорошо же он сейчас выглядит.

— Извините, Владимир Дмитриевич, я, кажется, не сказал вам главного. Это, — он кивнул на акты, — я изъял при дополнительном осмотре мастерской Шмыгова.

— Ну и что?

— Если верить следователю прокуратуры Советского района Слепцову, то художник застрелился из обреза. Если же верить заключениям экспертов, то он должен был после своего «самоубийства» отпилить ствол ружья, смазать его, а уж потом умереть насовсем. Что в тех условиях представляется мне маловероятным.

— Это кажется называется черным юмором? — недовольно поморщился Рокотов.

— Вы о Слепцове? — сделал невинное лицо Дмитрий. — Это называется определенно разгильдяйством.

— Ну ты и пижон, майор! — рассмеялся Рокотов. — Научился отрабатывать, нечего сказать.

— Я с вами категорически не согласен, господин полковник. Пижон — это пустоголовый, недалекий человек, заботящийся лишь о своей внешности. Моего же внутреннего содержания хватит на десяток таких, как Слепцов. Меня давно пора заносить в Красную книгу, как вымирающий биологический вид. Иначе землю сплошь заселят слепцовы.

— Согласен, — серьезно сказал шеф. — Ты молодец и умница, доказал некоторым, как надо работать.

— Вот это мне нравится. При такой-то характеристике моих несомненных достоинств, можно было бы и премию подбросить.

— Обязательно, — заверил Рокотов. — Как только раскроешь эти убийства, так сразу получишь премию. Это я тебе клятвенно обещаю.

— Спасибо, утешили. Ее можно ждать до морковкиного заговенья. Вы ведь видите, кто против нас играет.

— Вижу. Потому и считаю, что премия будет вполне заслуженной.

— А не могу я рассчитывать на аванс?

— Нет. Это расслабляет. А тебе сейчас надо мобилизовать все свои внутренние резервы.

— Вы думаете — получится? — уныло спросил Беркутов.

— Я, лично, в это верю.

Дмитрий удивлялся. Шеф был сегодня не похож сам на себя — слишком разговорчив. Все ясно. Это называется — головокружение от успехов. Он тоже сейчас пребывает в состоянии эйфории. Надо же! Кто бы мог подумать?!

— Что же мне сейчас делать?

— Отправляться к прокурору Советского района и возбуждать уголовное дело, — ответил Рокотов.

— Так-то оно так, но только я вряд ли найду контакт со Слепцовым.

— Попроси прокурора передать дело более опытному следователю. Впрочем, я попробую позвонить Иванову. Может быть он возмется за него. Думаю, что дело будет для него интересным.

— Это был бы лучший вариант, — сказал Беркутов.

Конец первой книги.

Книга вторая: Татральные страсти.

Часть первая: Театр-студия «Рампа».

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

(Напоминаю: Рукопись необходимо выделить прописью)

...Ночь была черной, что воронье крыло, теплой и тихой, как голубица. Легкий ветерок с моря остужал наши разгоряченные лица. Вилла была обнесена высоким забором. Но это ничего не значило. У нас были три легких и прочных складных лестницы. Для операции все было подготовлено. Еще днем моя правая рука — рыцарь Аркаиз проник на территорию виллы и спрятался в конюшне. И теперь мы ждали двух часов, когда он отключит сигнализацию. Виллу охраняли семеро боевиков. Схема их постов была досконально изучена. Учитывая нашу подготовку, осечки быть не должно. Теперь я был рыцарем третьей ступени и у меня в подчинении находился небольшой отряд из восьми рыцарей. А ведь с момента моего посвещения не прошло и года. Но я должен был спешить. Годы Великого рыцаря заканчивались. Кто такой хозяин виллы, я не знал. Старший рыцарь только сказал: «Он враг ордена». Этого было вполне достаточно. Враг ордена — мой враг, а потому должен умереть. Это ясно.

Два часа. Пора. Я прокричал выпью, которых здесь водилось в избытке. С трех сторон ограды были приставлены лестницы. Считанные мгновения и мы уже на территории виллы. Каждый из моих людей четко знал свою задачу. Наши черные комбинизоны и черные маски сливались с чернотой ночи. На ногах одеты матерчатые сапоги на войлочной подошве, не издававшие при ходьбе даже шороха. Безшумно приблизились к вилле. Служебный вход уже был предусмотрительного открыт Аркаизом. Молодец! Через пять минут с охраной было покончено. В сопровождении рыцарей я направился к спальне хозяина.

Он спал глубоко. Проснулся лишь тогда, когда был включен яркий свет. Это был пожилой человек с седым бобриком волос и благородным, царственным лицом. Его взгляд выразил недоумение, сменившееся тут же животным страхом.

— Спаси... — закричал он, но я не дал ему закончить и взмахом кинжала перерезал горло. Крик сменился хрипом, бульканьем. Тело задергалось в предсмертных конвульсиях, застыло. Все было кончено.

У него оказалась красивая и молодая жена. Этакая породистая самка с сильным, гибким и нежным телом. Она прижалась к высокой спинке кровати и с ужасом, как затравленная лань, наблюдала за мной. В глубоком вырезе ночной рубашки волновалась роскошная грудь. Она меня волновала. Труп её мужа. Теплая, пахнувшая парным молоком, кровь. И этот ужас в голубых глазах. Мой зверь захлебнулся желанием.

— Оставьте нас, — сказал я. — Я хочу с этой дамой поговорить тет-а-тет.

Рыцари понимающе рассмеялись и вышли из комнаты.

Я стал стаскивать с себя комбинизон. Она все поняла. В её глазах вспыхнула надежда. Заискивающе улыбаясь, принялась поспешно снимать ночную сорочку. Ее бело-мраморное тело, покрытое нежно-золотистым пушком, даже превзошло ожидания. Сотворяет же природа подобное чудо. Нежная длинная шея, плавно переходящая в покатые плечи, высокие упругие груди с маленькими розовыми сосцами, тонкая талия, широкие бедра, плоский живот, прямые ноги с почти детскими ступнями — все это достойно кисти великого мастера. При виде моего возбужденного члена лицо её дрогнуло. Удивление на какое-то время даже вытеснило страх в её глазах. Похоже, что кроме своего мужа ипохондрика, она не знала других мужчин. Я приказал ей встать у кровати, упереться о неё руками и вошел в неё сзади. Необычность обстановки придавала страсти особый привкус. Я испытал настоящее наслаждение. Она, стараясь мне угодить, разыгрывала страсть — кричала, стонала, содрогалась телом. Но то была не дрожь сладострастия, а дрожь страха, подавившего в ней все остальные чувства. Жалкие людишки! Чтобы сохранить свою ничтожную жизнь, они способны идти на любые унижения. А потом я её убил.

Утром был вызван к старшему рыцарю. Худой, с острыми чертами лица и большим кадыком на тонкой жилистой шее, он стоял ко мне вполоборота и, глядя куда-то в пространство, сухо сказал:

— От имени главного рыцаря я уполномочен заявить, что он очень доволен вашими действиями. Отныне вы рыцарь пятого ранга ордена «Белой лилии». Поздравляю!

А правый, обращенный ко мне, выпуклый и тусклый глаз его сжирала зависть. Когда-нибудь я вырву этот глаз и заспиртую. На память. Так будет...

Глава вторая: Еще одно убийство.

Когда Максим Заплечный после спектакля вышел на улицу в городе сгустились сиреневые сумерки, зажглись фонари. Спектакль сегодня явно затянулся. Все ходили по сцене, будто сомнамбулы, буквально засыпали на ходу. Да ещё Любочка Голованова устроила перед спектаклем истерику — Двуликий Янус ей, видите ли, что-то не так сказал. Дура безмозглая! Двуликим Янусом, или просто — Янусом, они звали главного режиссера Илью Ильича Янсона за его лживость и двуличие. Тот ещё тип! Максим очень расчитывал получить в новом спектакле главную роль, да и Янус клятвенно обещал, но в последний момент все же отдал её своему любимчику Земляникину, этому бездарному жлобу. Двуликий и есть. Нет в жизни счастья. Ходили упорные слухи, что у режиссера с Земляникиным не одни лишь дружеские симпатии. Сплетни наверное. Хотя, кто его знает. Максим не сколько не удивится, если это окажется правдой. Отдает же он отчего-то главные роли этому ничтожеству.

Около театра его поджидала группка восторженных поклонниц — девочек от шестнадцати до восемнадцати лет. Он был их кумиром. У женщин более зрелого возраста он не пользовался авторитетом. Нет. Они предпочитали того же амбала Земляникина, называя его сибирским Шварцнегером. О времена! О нравы!

Девушки, будто стая бабочек, подлетели, закружились вокруг, восторженно залопотали: «Ах, Максим Георгиевич, вы были сегодня великолепны!», «Ах! Ах! Ах!», — и принялись совать ему открытки с изображением облдрамтеатра. Он достал авторучку, подписал несколько открыток, поднял руки, решительно сказал:

— Все, девочки! Все! Оставьте меня. Я сегодня устал.

Разочарованные девушки неохотно разлетелись в разные стороны. А Максим отправился пешком домой. Он всегда ходил в театр и из театра только пешком. Считал, что это позволяло ему поддерживать форму. Настроение было скверным. Обещанный гонорар за удачно проведенную операцию Янус задерживал, а после убийства Заикиной, получить его становиться все более проблематичным. Убийство это наделало в театре много шума и породило массу слухов и предположений, порой, самых невероятных, но толком никто ничего не знал.

А вот и его дом. У подъезда на лавочке сидела соседская девочка Таня — одна из его поклонниц, с каким-то парнем.

— Здравствуйте, Максим Георгиевич! — робко поздоровалась она и глубоко вздохнула. Она давно тайно и безнадежно была влюблена в своего кумира.

— Здравствуй, Таня! Надеюсь ты сегодня выучила уроки? — неловко пошутил он. Вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице. На площадке между первым и вторым этажами ему повстречался какой-то мужчина.

— Здорово, приятель! — проговорил тот.

Максим поднял глаза и вскрикнул от неожиданности. В тот же миг в лицо ему ударила мощная струя какого-то газа и погасила сознание.

Через полчаса труп Максима Заплечного, буквально плавающего в луже крови, обнаружила Таня Куликова. От её крика были разбужены все жильцы. Узнав голос дочери, из квартиры выскочил Семен Павлович Куликов и сломя голову помчался вниз, где и нашел лежавшую без сознания от пережитого страха дочь и труп соседа. Он принес дочь домой, позвонил в милицию и сообщил о случившемся.

* * *

Сергей Иванович Иванов всего месяц, как вернулся из отпуска. За последние пять лет ему впервые удалось его использовать. Вместе с дочкой Верочкой они отдыхали в Сочи. Он не был здесь лет пятнадцать. Некогда шумный, яркий, многоголосый, набитый отдыхающими, будто Верочкина головка — вопросами, город словно внезапно разбил паралич. И теперь он доживал свои дни в тиши и запустении. Сейчас здесь отдыхали лишь те, кто мог себе это позволить. А таких было немного. Остро ощущался дефицит мужиков. Поэтому с самого первого и до последнего дня молодые, красивые и породистые девицы буквально гипнотизировали его взглядами, а то и откровенно клеили — приглашали в ресторан, в театр, готовы были на время отпуска удочерить Веру. Но... Но со смертью Кати, Иванов стал равнодушен к женщинам. Ага. Нет, с этим делом у него было все в порядке. И как всякий нормальный мужик он испытывал волнение при взгляде на полуобнаженную натуру. Это конечно. Но только стоило представить, что с этой вот надо будет о чем-то говорить, да ещё за ней ухаживать, так сразу пропадало всякое желание. Кроме шуток. Сейчас у него была лишь одна женщина — Верочка, похожая на мать, как две капли воды. Она не позволяла ему скучать ни одну минуту. Они до одури купались в море, загорали и объедались фруктами. Верочка была на седьмом небе от счастья. Словом все было бы путем, если бы не его настроение. Его-то как раз и не было. А какой отпуск без настроения, верно?

Стоило ему выйти на работу, как прокурор области возложил на него исполнение обязанностей начальника следственного управления. Как Иванов не крутился, как не отнекивался, ничего не помогло. И сейчас он буквально считал дни до возвращения из отпуска начальника управления Лукьянова. Оставалось ещё десять дней. О-хо-хо! Когда все это кончится! Соскучился он по настоящему делу. Впрочем, интересных дел совсем не стало. Так, одна мелочевка. Может быть, взять к своему производству сегодняшнее? На безрыбье, как говориться, и рак — рыба. Стоит подумать.

Сегодня ночью он выезжал на место происшествия. На Ватутина в подъезде своего дома на лесничной площадке между первым и вторым этажами был убит актер театра-студии «Рампа» Максим Заплечный. Убийство прежде всего поражало своей жестокостью и, казалось, бессмысленностью. Убийцы отключили жертву струей нервно-паралитического газа, выпущенной из газового пистолета, а когда тот упал, буквально размозжили череп двумя ударами, скорее всего, молотка. В кармане джинсовой куртки потерпевшего находился бумажник с пятью тысячами рублей, на руке — золотые часы и печатка. Но ничего не было тронуто. Следовательно, разбой отпадает. На заказное убийство это также не походило. Киллеры обычно используют при убийствах пистолет, крайне редко — нож, но никак не молоток. И потом, пять тысяч и золотые вещи. Не слишком ли жирно для актера? Словом, темный лес — тайга густая. Даже трудно представить — кому перешел дорогу несчастный служитель Мельпомены.

Стоп. Кажется, у Миши Краснова тоже есть дело, где убита актриса театра. Точно. Он считает, что она была связана с торговцами наркотиков, за что и пострадала. А что если эти два убийства как-то взаимосвязаны?

Он позвонил Краснову.

— Миша, зайди, дело есть.

Через минуту, кряхтя и отдуваясь, в кабинет ввалился Краснов в мешковатом «на вырост» мундире. Протянул Иванову руку.

— Здравствуй, Сережа! Кажется, мы с тобой сегодня ещё не виделись.

— Привет, Миша. Так, кажется, что сегодня ещё только началось, — ответил Сергей Иванович, пожимая руку друга. — Что у тебя с делом?

— А, не спрашивай! — сокрушенно вздохнул Краснов, садясь. — Глухо, как в танке.

— У тебя ведь потерпевшая — актриса?

— Ну, — кивнул Михаил Дмитриевич.

— А в каком театре она работала?

— В театре-студии «Рампа». А что тебя, вдруг, заинтересовало это дело?

— Ни фига, блин, заявочки! Разговорчики в строю! Я здесь, понимаешь ли, посажен не укаршения ради, а пользы дела и руководства для. Может быть вы филоните и бьете баклуши. Родной налогоплатильщик мне этого не простит.

— Пофилонишь тут, как же, — проворчал Краснов. — Если позавидовал, то может быть возьмешь у меня дело?

— Нет уж, нет уж. Умерла, так умерла. Сам запорол, а теперь хочешь избавиться. Ишь ты какой хитрован! У тебя, Миша, под старость начинает портиться характер. Ага.

— Да пошел ты, — обиделся Михаил Дмитриевич. — Ты меня затем и вызвал, чтобы говорить всякие глупости? Тогда я лучше пойду. — Он сделал попытку встать.

— Подожди, Миша, — остановил его Иванов. — Я сейчас проброшу один звонок и мы потолкуем. Лады?

Он снял трубку, набрал номер телефона прокурора Ленинского района Стаднюка.

— Привет, Григорий Васильеывич! Иванов беспокоит.

— Здравствуй, Сергей Иванович.

— Я по поводу сегодняшнего убийства.

— А что, хочешь забрать у нас дело? Я не возражаю.

— Пока ещё не решил. Но скорее — да, чем — нет. А где этот театр находится? Я что-то о таком не слышал.

— У нас здесь, на левом берегу в Доме культуры «Дорожник». Он был народным театром. Всего год назад получил статус профессионального.

— Ясно. Ты вот что, Григорий Васильевич, пришли мне часикам к двум следователя с этим делом.

— С привеликим удовольствием, Сергей Иванович. Только давай договоримся на берегу — дело бери, а следователя верни обратно. У меня и так запарка.

— Гарантировать не могу, но обещаю подумать. Пока.

— До свидания!

Иванов положил трубку, выжидательно взглянул на друга.

— Сегодня ночью убит ещё один артист этого театра, — сказал.

— Ты считаешь, что это дело рук одного и того же убийцы? — спросил Краснов.

— Трудно сказать. Но, согласись, убийство в течении полутора недель двух актеров одного и того же театра вряд ли может быть случайным совпадением?

— Всякое случается, — с сомнением проговорил Михаил. — Уж слишком не похожи способы убийств. Ты хочешь объединить эти дела?

— Пока для этого нет законных оснований. Истомин в твоей группе работает?

— Да. А что? — насторожился Краснов.

— Хочу поручить ему это дело.

— Нет, так не пойдет. У меня и так людей не хватает.

— Перебьешься, — усмехнулся Иванов. — Вчера окончательно решился вопрос о его переводе в следственное управление. Это его будет первым делом в новой должности.

— Я рад за него. — Краснов встал. — Ну, тогда я пошел. До свидания, Сережа! — Он протянул на прощание руку.

Иванов руки не подал, насмешливо спросил:

— Ты что, Миша, записался в отряд космонавтов?

Михаил Дмитриевич опустил руку, недоуменно посмотрел на друга, ожидая очередной насмешки.

— С чего ты взял?

— Прощаешься так, будто на Марс улетаешь. Говорят, что там проживают души наших предков. Передавай привет, если встретишь.

— Да пошел ты! — обиделся Краснов. Долго, изучающе смотрел на Сергея, неожиданно спросил: — Что с тобой, Сережа, происходит?

— С чего ты взял? — невольно смутился тот. — Мне кажется, что все в порядке.

— А то я не вижу. Ходишь, как в воду опущенный. Это из-за Кати, да? Все никак не можешь забыть?

— Слушай, Миша, не тормози! — вспылил Иванов. — Психолог гребанный!

— А как у вас с Леной?

— Ну, а ее-то ты какого хрена приплел?! Она-то тут при чем?! — в сердцах проговорил Иванов.

Михаил никак не ожидал подобной реакции друга. Вконец сконфузился, почесал затылок, почмокал полными губами, пробормотал:

— Да нет, ничего... Я просто. Одинокая она. Любит тебя. Красавица. Умная. Что, думаю, ещё мужику надо... Извини, конечно, если что.

— Ну ты и жук, Миша! — невесело усмехнулся Сергей. — А то ты не знаешь, сколько раз мы пытались склеить наши отношения. Сколько же можно ещё людей смешить?

— Жалко мне её, Сережа.

— А кого тебе не жалко, сердобольный ты наш? — Сергей вздохнул. Достал пачку сигарет, закурил. — Честно признаться, мне и самому её жалко. Правда. Путевая она в общем-то баба. Все ей Господь дал, кроме счастья. Ага. А где ты её видел?

— Вчера была у нас в гостях. У ней моя Валентина что-то вроде духовника. Вчера вместе, что белуги, ревели... А тут ещё ты, будто призрак ходишь. Ну. И почему, елки, жизнь такая непутевая?! Чем лучше человек, тем больше мается.

— Ну ты даешь! — рассмеялся Иванов. — Никогда прежде не отмечал у тебя склонности к философским обобщениям. Стареешь что ли?

— Наверное, — согласился Краснов. — Женщину тебе, Сережа, хорошую надо, понимаешь. Это у тебя все от одиночества. Одиночество тебя доконало. Факт.

— Пошел бы ты, психолог, со своими пошлыми сентенциями куда подальше! — вспылил Сергей. — Придурок!

— Ему же хочешь добра, и ты же оказываешься виноватым! — окончательно обиделся Михаил. — Еще и обзывается! — Он вышел из кабинета, демонстративно хлопнув дверью.

После ухода друга, Сергей встал из-за стола и принялся вышагивать взад-вперед по кабинету. Прав Михаил. Тысячу раз прав! С ним действительно творится что-то неладное. Ничего не радует. Живет — будто одолжение делает. Настроение кислее квашенной капусты. Тоска зеленая! Совсем расклеился к шутам. Вон даже его постоянный оппонент Иванов больше не появляется. Похоже, умер.

«И не надейся, — тут же услышал он знакомый голос. — Я ещё тебя переживу».

«Это вряд ли может случиться. Привет, зануда!» — искренне обрадовался Сергей их встрече.

«Ну ты, блин, даешь! — возмутился Иванов. — Михаила ни за что, ни про что обидел. Теперь вот меня пытаешься.»

«Да нет, это я так. Извини! Что так долго не появлялся?»

«А то ты сам не знаешь? На тебя смотреть-то тошно, не то что разговаривать. Не мужик, а черт-те что и сбоку бантик. Картина не из приятных».

«Это точно, — вновь согласился Сергей. — Будем надеятся, что это временно».

"На этот счет есть хорошая пословица: «На Бога надейся, а сам не плошай».

«Тоже верно».

«Тоже верно, — смешно передразнил его Иванов. — Курица ты мокрая, а не мужик. Встряхнись! Возьми интересное дело. А то распустил сопли! Тьфу!»

В это время зазвонил телефон. Сергей снял трубку.

— Алло! Слушаю.

— Здравствуй, Сережа! — услышал знакомый голос Рокотова. — Как поживаешь?

— Привет, Володя! Да так как-то, — ответил неопределенно.

— Говорят, что ты сейчас за начальника?

— Это временно. Жду не дождусь, когда он из отпуска приедет. Ты-то как?

— Нормально. Ты смог бы меня принять?

— Что за вопрос. Конечно.

— Тогда я сейчас подскочу.

— Жду.

После рассказа Рокотова, Сергей почувствовал знакомое волнение. Вот оно — то самое дело, которое сейчас нужно.

— Что скажешь? — спросил Владимир.

— У меня нет слов, — развел руками Иванов. — Хитро придумано. Очень хитро. Вам противостоят очень серьезные оппоненты. Их могучий интеллект видно невооруженным взглядом. Я вам не завидую. Да, но зачем ты мне все это рассказал?

— Хочу, чтобы ты возглавил следствие.

— Я что-то в этом роде предполагал. Заманчиво. Очень заманчиво. Что ж, попытаюсь убедить прокурора. А кто у тебя работает по этому делу?

— Беркутов.

— Этот баламут?

— Ты, Сергей, не прав. Он очень толковый сыщик.

— Я не о деловых его качествах, а о характере.

— Здесь ты, пожалуй, прав. Характер у него действительно не подарок. Кстати, он тебе никого не напоминает?

— Потому-то я и говорю, что нам трудно будет сработаться.

Глава третья: Убийство или несчастный случай?

Досконально проанализировав ситуацию, Беркутов пришел к выводу, что раскрыть убийства Аристархова и Шмыгова будет крайне трудно, если вообще возможно. Убийца был тертым калачом и, практически, не оставил никаких шансов к нему подобраться. И надо же было ему высунуться с этим делом? Придурок! Это называется — подзалетел. Определенно. Ну и что из того, что он, Дмитрий, доказал, что художник был убит? Это ровным счетом ничего не значит. Следов нет, свидетелей тоже что-то не видно и в ближаейшее время не предвидется. Даже если он и найдет его, то чем докажет вину? То-то и оно. А об убийстве Аристархова и говорить нечего. Пока-что прокуратурой отказано в возбуждении уголовного дела и будет ли оно когда-нибудь возбуждено — на воде вилами писано. Словом, сполшной атас, Определенно. Но именно с дела Аристархова Дмитрий и решил начать. Его смущало автодорожное происшествие, в котором погибли первая жена и сын Аристархова. Ну, очень смущало.

Утром он проснулся бодрым и заряженным на работу. Плотно позавтракав, поцеловал на прощание Светлану, вышел из дома, запрыгнул в своего «Мутанта» и поскакал в Первомайское управление милиции. Его пенсионер сейчас очень напоминал клячу-Росинанда, а он, Дмитрий, самого придурка, всю жизнь боровшегося с ветряными мельницами. Точно.

Ему пришлось полчаса ждать, пока разыскали дело. Получив тощую папку, Дмитрий расписался где положено, поехал к себе в управление и засел за изучение материалов. Скоро картина дорожного происшествия была для него ясна. Со слов соседей по даче Тамары Адреевны Мамлюк и Розы Михайловны Александровской около одиннадцати часов вечера Любовь Петровна вдруг засобиралась домой. Причем, чем-то была заметно встревожена. Примерно в одиннадцать десять она выехала на основную трассу и попала под КАМАЗ. Удар был настолько силен, что Аристархова с сыном умерли мгновенно. Шофер КАМАЗа Борис Карабанов, пояснил, что из-за поворота ему не было видно приближающейся «Тойоты». Увидел он её в последнюю очередь. Дал по тормозам, но предотвратить наезд не смог. Следственный эксперимент подтвердил его показания. Уголовное дело было прекращено. Все вроде правильно и законно. Непонятно только, что заставило Аристархову на ночь глядя ехать домой? Чем она была встревожена? Это так и осталось, так сказать, за кадром. А это имеет немаловажное значение, чтобы сделать вывод: был ли это несчастный случай, или — замаскированное убийство? Рассуждаем логически. Любовь Петровна отдыхает с сыном на даче и совсем не собирается домой. И, вдруг, телефонный звонок. Кстати по делу не выяснено был ли на даче или у самой Аристарховой телефон. Скорее всего, был. О чем могли ей позвонить, что её так встревожило? Допустим, что позвонил ей хороший знакомый, которому она верила, и сообщил, что с её мужем приключилось несчастье. Такое возможно? А почему бы — нет. Она спешно собирается и едет домой. А на дороге её уже поджидает КАМАЗ. Нет, это никуда не годится. Согласно сложившейся дорожной ситуации на момент столкновения, невозможно было с такой точностью все рассчитать. Определенно. А что если?! От промелькнувшей в сознании мысли Беркутов даже подскочил на стуле. А что если Аристархова кого-то подсадила по дороге? И этот кто-то оглоушил сзади её и сына, а затем медленно выкатил машину на шоссе и там оставил. После чего разогнал грузовик и инсценировал автодорожную аварию. Логично? Логично. Нет, каков гусь, этот Беркутов?! Титан мысли! Совсем недаром он носит на плечах эту самую коробченку. Нет, недаром. «Располным-полна моя коробушка». Работает сообразиловка! Будь здоров, как работает! Кстати, надо выяснить — имела ли Аристархова привычку кого подвозить. Допустим, что все так и произшло, как он тут напридумывал. Допустим. А теперь порассуждаем — кому и зачем это нужно? У Аристархова кроме жены и сына никого из ближайших родственников не было. После их смерти на горизонте появляется блистательная Мира Владимировна и становится впоследствии единственной наследницей огромного состояния. Если это так, то «самоубийство» Аристархова планировалось ещё полгода назад. А это может означать лишь одно — веселая вдова заодно с убийцей и он должен быть близким знакомым бизнесмена. Если бы не убийство Шмыгова, то можно было подумать, что это его рук дело — ведь именно он познакомил своего друга с Мирой Владимировной. Но его убийство доказывает, что он к этому не имеет никакого отношения. Скорее всего, он сам стал жертвой лишь потому, что что-то узнал или догадался. Определенно.

Дмитрий встал, в возбуждении прошелся по кабинету. Допустим, что все так и есть. Но как это доказать? Он не знал. Знал лишь одно — если ему удастся раскрутить «автодорожное» дело, он найдет убийцу. С чего же начать? Как с чего? Со знакомства с шофером Борисом Карабановым конечно. Отыскал протокол его допроса. Так, проживает он на улице Островского четыре, квартира 8, а работает в грузовом автотранспортном предприятии N 3. Позвонил на предприятие. Ему ответили, что Карабанов уже полгода, как уволился. Решил снова скатать в Первомайку.

Уже по дороге Беркутов понял, что его официальная встреча с шофером сейчас не только не желательна, но и вредна, может испортить все дело. Надо подкатить к Карабанову как-то иначе, попробовать покорешиться. Это был бы лучший вариант. А там будет видно по обстановке. И он направил своего «Мутанта» к районному управлению — решил побеседовать с участковым шофера.

В райуправлении он разыскал кабинет заместителя начальника по службе, постучал и, услышав: «Войдите», открыл дверь. За столом сидел щуплый подполковник с неавторитетным курносым и веснушчатым лицом. Дмитрий представился.

— Очень приятно! — шустро вскочил подполковник, протянул для приветствия руку. — А я — зам по службе Кизляков Михаил Давыдович. Вы к нам по делу?

— По делу, — кивнул Беркутов, пожимая руку подполковнику. — Мне нужно переговорить с участковым, обслуживающим дом N 4 по улице Островского.

— Чей же это участок? — Кизляков подвел глаза к потолку, будто там хотел найти ответ. — Кажется, капитана Зайчука. Точно. Его. Сейчас надем, если он конечно не на участке. — Снял трубку. — Там Алексея Алексеевича нет?... Пусть срочно зайдет ко мне.

Через минуту в кабинет зашел невысокий, но крепкого телосложения капитан с загорелым обветренным лицом. По всему, любитель подледного лова. У них у всех точно такие лица.

— Здравствуете! — пробасил. — Вызвали, Михаил Давыдович?

— Здесь вот товарищ майор из управления уголовного розыска с тобой хочет переговорить. — Подполковник обратился к Дмитрию: — А я, с вашего разрешения, вас ненадолго покину. Дела, знаете ли.

— Бога ради, Михаил Давыдович.

Подполконик вышел. Беркутов пригласил участкового сесть. Представился. Спросил:

— Алексей Алексеевич, вам знаком Борис Ильич Карабанов?

— Это который на Островского четыре живет?

— Да. Он.

— А кто же этого забулдыгу не знает. Дрянной человек, скажу я вам.

— Это ещё почему?

— Значит, знаю, если говорю. Жадный очень. За червонец мать родную продаст. Трепач. От него правду услышать, как у змеи ноги найти. Точно.

— Вы знаете что-нибудь об автоаварии, в которую он попал полгода назад?

— Ну а как же мне не знать? Конечно знаю. Только так я вам скажу — не все чисто с той аварией.

— Отчего вы так думаете?

— Он, Борька, вечно у парней деньги сшибал до получки. А тут ни с того, ни с сего вдруг девятые «Жигули» купил. Правда, подержанные, но все равно, приличных денег стоят.

— Действительно, странно. А чем он сейчас занимается?

— Колымит на этих «Жигулях».

— Частным извозом, что ли?

— Вроде того. Лицензии-то у него нет. Втихоря колымит.

— Это вечером. А что он делает днем?

— Как раз днем он и колымит. А вечером в пивбаре гужуется. Что днем заработает, вечером все спустит. Я ж говорю — забулдыга!

— А где тот бар находится?

— Так недалеко от переходного моста.

— Он женат?

— Женат на такой же забулдыге, как сам. Его Нинка семечками торгует. Оптом купит мешка два-три, а потом пожарит и стаканами продает. Но тоже все деньги пропивает. Словом. два сапога — пара.

— Спасибо вам, Алексей Алексеевич, за информацию.

— Не за что. А он, Борька, натворил что?

— Вот это мы и пытаемся выяснить.

— А? Ну-ну, — смутился участковый. — Тогда, извините.

Дмитрий решил, не откладывая в долгий ящик, сегодня же познакомиться с Борисом Карабановым. Зашел в паспортный отдел и изучил его фото. Внешности тот был самой, что ни есть зауряднейшей.

В половине девятого, надев свой старый, видавший виды джинсовый костюм, Беркутов отправился на рандеву с Карабановым, лелея себя надеждой, что уже очень скоро сможет надеть на его белые и загребущие руки наручники. Когда уже вырулил на улицу Первомайскую, то в зеркало заднего вида увидел маячивший сзади шестой «Жигуленок» бежевого цвета. Он уже его сегодня видел. Тот сопровождал его от местного райуправления милиции до города. Это не могло быть простой случайностью. За ним следили. Значит, он на правильным пути. Да, но что же делать в данной ситуации? Оторваться на своем пенсионере от «хвоста» нет никакой возможности. Поразмыслив, Дмитрий решил, что ничего не будет менять в программе. А там — будь, что будет. На всякий случай, надо запомнить номер «Жигулей» — И 535 ИА.

Ровно в в девять он вошел в пивбар. В небольшом и грязном зале у высоких металлических столиков с мраморными столешницами толпилось десятка полтора мужиков. Пахло стойким перегаром, сигаретным дымом, пивом, вяленой рыбой и потом. В воздухе стоял неумолчный плотный гул, спресованный из чавканья, хлюпанья, бряцанья кружек о столы, смеха, крепких матов.

Беркутов огляделся. Неподалеку два мужика выясняли отношения, хватая друг друга за грудки. Один предлагал выйти, чтобы продолжить разборку. Другой, вероятно зная по опыту, что это для него ничем хорошим не кончится, упирался, матеря приятеля почем зря. Из-за стойки вышла дородная барменша и неожиданно визгливым голосом закричала на них:

— А ну пошли вон алкаши! — Подошла к мужикам, взяла, как цуциков, за шкирки и вытолкала вон из бара. Хлопнула в ладоши, победно посмотрела на Дмитрия, подмигнула, удовлетворенно проговорила: — Вот так-то вот!

— Поздравляю, мадам! — одобрил он её действия. — Да здравствует матриархат! Феминизация состоялась!

Поняв из сказанного лишь первую фразу, барменша по-свойски добродушно толкнула Дмитрия кулачищем в бок, рассмеялась.

— А как же! С ними иначе нельзя. — И прошла за стойку.

В это время за столиком в дальнем углу Беркутов увидел Карабанова в компании какого-то тщедушного юнца. Перед каждым на столе стояло по кружке пива. Дмитрий подошел к стойке, приветливо улыбнулся барменше,

— Привет, красавица! Лихо ты управляешься с этими «мушкетерами», — кивнул он в сторону зала.

Толстуха громко хмыкнула. По всему, относительно своей внешности она уже давно не заблуждалась.

— А с ними иначе нельзя.

— Это точно, — согласился Беркутов. — Налей мне две кружки и дай вон того леща, — он указал на огромного копченого леща на витрине.

— Ты откуда ж такой будешь? — спросила она, наливая пива и с любопытством его рассматривая. — Что-то раньше я тебя здесь не видела.

— Очарованный странник, — лаконично ответил Дмитрий и, взяв кружки и рыбу, отправился к столику Карабанова.

— Здорово, мужики! Не прогоните? — спросил он, ставя кружки на стол.

Карабанов и юнец встретили его появление хмуро и настороженно, ничего не ответив. Дмитрий постелил на стол газету, достал складной нож и принялся резать леща.

— А что такие смурные? — Не дождавшись ответа, бодро сказал: — Только вы это зря. С такими постными физиономиями вы вряд ли доживете до светлого будущего. Определенно.

Но и на этот раз Карабанов с приятелем не удосужили его ответом, но в их угрюмых глазах при взгляде на леща появился интерес. Нарезав рыбу, Беркутов спрятал нож, достал из внутреннего кармана куртки заранее приготовленную бутылку «Экстры», отвинтил пробку, плеснул в свои кружки.

— Не желаешь? — предложил он Карабанову. В ответе он был уверен. Жадный шофер не сможет отказаться выпить на халяву и станет собутыльником Дмитрия. А собутыльник зачастую — это даже больше чем родня.

— Да, можно, — хрипло проговорил тот. завороженно глядя на бутылку. Острый кадык на его жилистой шее несколько раз дернулся вверх-вниз.

Беркутов налил ему в пиво грамм сто водки. Насмешливо взглянул на юнца.

— Молодежи не предлагаю. Это может пагубно отразиться на будущих наследниках.

— Перебьется, — заверил его Карабанов, пренебрежительно махнув рукой на приятеля.

— Зря я тебе купил пива, — обиделся тот.

— А ну вали отсюда, паскуда! — взъярился Карабанов. Очень не хотелось ему прослыть перед новым знакомым круглым халявщиком.

— Ну, что ты на него покатил, — успокоил его Дмитрий. — Пусть себе. — Обратился к парню: — Угощайся рыбкой, земеля.

— Ага. Спасибо! — поблагодарил тот, моментально завладев хвостом леща.

Беркутов протянул руку Карабанову.

— Дима.

— Боря, — ответил тот, скрепляя знакомство крепким рукопожатием.

— Ну, вздрогнули за знакомство, Боря, — сказал Беркутов, поднимая кружку.

Выпили.

— А ты вроде как нездешний? — спросил Карабанов.

— К приятелю приезжал. Нам послезавтра в рейс, а он, как сквозь землю. Загулял, наверное, по черному. Ни его, ни его шалавы. Валька Шумских. Не знаешь его?

— Нет. А ты кем работаешь? — заинтересовался Карабанов.

— "Дальнобойщиком".

— Водилой?

— Ну. Шоферю на «Татре». Езжу в Среднюю Азию за фруктами.

— Здорово! — очень обрадовался Карабанов. — Я ж тоже шофер. Работал на КАМАЗе, а теперь калымлю на своей.

Дмитрий нарисовал на лице удивление.

— Вот как! Может быть ты со мной съездишь? А то боюсь, как бы Валька меня не подвел. Если он ушел в запой, то это надолго. Ну, как?

— А как у вас платят?

— Да нормально платят. По две штуки за ходку.

Борис подвел глаза к потолку, что-то подсчитал в уме. Вероятно, подсчеты его вполне удовлетворили.

— Можно попробовать. Сейчас сильно разбойничают на дорогах? — спросил опасливо.

«А кореш-то трус, — подумал Дмитрий. — Где-то это — минус, а в нашем деле ба-а-альшой плюс. Определенно.»

— Об этом не волнуся. У нас все схвачено. За все заплачено. Зеленый нам обеспечен по всей трассе. Понял?

— Тогда другое дело, — приободрился Карабанов.

И в это время Беркутов увидел, как в зал вошли двое качков. Их загорелые дебильные и невозмутимые рожи жаждали развлекаловки, а натренированные тела совсем непрочь были поразмяться. Они огляделись и, увидев Дмитрия, направились прямиком к их столику. Один из них задержался у стойки, а второй — более рослый и массивный, подошел, оттер плечем юнца, проговорил угрожающе:

— А ну линяй отсюда, огрызок!

Тому долго не нужно было объяснять. Сразу сообразил что к чему, забрал так полюбившейся ему хвост леща, кружку и отошел вглубь зала. Качек нахально сграбастал кружку Дмитрия, сделал добрый глоток, поморщился.

— Фу, гадость! Вы что, «с прицепом» что ли пьете, алкаши несчастные?! — спросил возмущенно.

Начало было многообещающим. Чем оно должно закончиться — не надо было и к бабке ходить. Беркутов по опыту знал, что все подобные встречи заканчивались одним и тем же — мордобитием. На этот раз этим дело может не ограничиться. А потому решил сам подтолкнуть развитие событий и попытаться перехватить инициативу. Нарочито ласково проговорил:

— Поставь на место кружку, дорогой. Это поило не для маменькиных сынков, да? А то описаешь трусики и получишь от мамки а-та-та по голой попе.

Тупое лицо боевика выразило удивление и недоумение одновременно. Он даже не нашелся, что ответить, и лишь нехорошо усмехнулся.

— Это твои кореша, что ли? — дрожащим голосом спросил Борис Беркутова, прядя, будто заяц, ушами.

— А ты что, Боря, меня не узнаешь? — с наглой ухмылкой спросил боевик, в упор, не мигая глядя на Карабанова.

Тот совсем сник под этим взглядом, руки заходили ходуном.

— Но я, извини... Я не того... В первый раз и все такое.

В это время подошел второй качек с четырьмя кружками в руках, со стуком поставил их на стол, спросил:

— О чем базар, мужики?

— Хамят, — ответил его приятель.

— Да ну! — страшно удивился боевик и, наклонившись к Карабанову, елейным голосом проговорил: — Ты пошто, Боря, такой невежливый, а? Почему нам хамишь?

И Дмитрий понял, что боевики здесь оказались совсем не из-за него. Умные хозяева этих волкодавов сразу догадались по какой причине Дмитрий оказался в Первомайской ментовке и точно рассчитали его дальнейший шаг. Их подручные получили задание — настолько напугать Карабанова, чтобы он не только напрочь вычеркнул из анналов своей памяти событие полугодовой давности, но и имя свое забыл. А это совсем не входило в планы Беркутова. Надо было срочно что-то предпринять.

Он выхватил питолет из наплечной кобуры, передернул затвор и заорал на стоящего рядом нахала, совсем недавно нагло завладевшего его кружкой:

— А ну брось нож, сука! Брось нож!! — и выстрелил в потолок.

— Да ты что?! Ты что?! — оторопело пробормотал тот, отступая. События развивались явно не по их сценарию.

— Ах, ты, сука! — Дмитрий со всей силы добанул боевика рукояткой пистолета по голове. Он тихо охнув свалися на пол. Беркутов направил пистолет на его приятеля. Тот помертвел лицом и, завороженно глядя в черный пистолетный глазок, будто кролик на удава, залопотал:

— Все нормально, м-мужики! Все путем, м-мужики!

— Если ты, сученок, пойдешь за нами, пристрелю, как собаку! — угрожающе проговорил Дмитрий.

— Нет проблем, м-мужики! — с готовностью закивал боевик, пытаясь изобразить улыбку. Но из этого ничего не получилось. Это не улыбка, а черт знает что. Плачут и то с более оптимистичным выражением лица.

— Бежим! — сказал Дмитрий, хватая Карабанова за руку.

Они выбежали из бара. «Жигули» боевиков стояли рядом с его «Мутантом». Беркутов достал перочинный нож и для верности проколол шину у «Жигулей». Порядок!

— Кто они такие? — спросил Борис.

— А ты их не знаешь? — с сомнением в голосе спросил Дмитрий.

— Никогда раньше не видел. Честно! А кто они?

— Киллеры. Неужели неясно?

— Кто? — прохрипел еле слышно Карабанов. Его голос от страха окончательно сел. — Ты хочешь сказать, что они хотели?!...

— Да, они пришли тебя убить, — завершил Дмитрий начатое, но так и не произнесенное Борисом. — Где-то ты, Боря, здорово прокололся.

— Что же теперь делать?! — спросил тот, чуть не плача.

То, что он не стал отрицать прокола, было хорошим признаком.

— Шут его знает. Одно знаю, что домой тебе сейчас нельзя ни в коем случае. Они там тебя обязательно найдут и определенно прикончат.

— Вот, елки! — захлюпал носом Карабанов. — Что же делать?!

Смотреть на него было неприятно. Несчастный. Сопливый. Карикатура, а не мужик. Тьфу!

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Беркутов открывая дверцу «Мутанта». — Садись.

Карабанов послушно сел. Дмитрий завел мотор и вырулил на Первомайскую. Как бы не был затюкан Борис, свалившимися на его голову несчастьями, автомобилист в нем все же взял верх, он оглядел салон, заинтересованно спросил:

— Что это за машина?

— Это не машина — зверь. Мутант называется.

— Никогда не слышал о такой марке.

— И не услышишь. Она единственная в своем роде.

— А ты когда едешь в Среднюю Азию? — спросил с надеждой в голосе Карабанов.

— Послезавтра.

— Жаль! — с сожалением вздохнул Борис.

— Почему?

— Хорошо было бы слинять на время отсюда.

— Это, Боря, не выход. Они тебя и после поездки достанут. Проблему надо решать в корне. Понял?

— Это конечно, — согласился тот. — А у тебя есть где заточки?

— Что-нибудь придумаем, — вновь пообещал Дмитрий.

— А сейчас куда мы едем?

— Ко мне в гараж. Поживешь пока там.

— Спасибо тебе, Дима! — заметно приободрился Карабанов. — Если бы не ты, мне бы был уже каюк.

В гараже Беркутов включил спрятанный в кармане диктофон и напрямую спросил Бориса:

— А теперь рассказывай — за что они хотели тебя убрать?

— Я точно сказать не могу, но наверное из-за автоаварии. Больше не за что.

— Что за автоавария?

— Полгода назад мой КАМАЗ около свертка на Плющиху налетел на «Тойоту». Погибли женщина с сыном.

— Ты считаешь, что это мстят их родственники?

— Да нет. Не в этом дело. Честно признаться, я здесь вообще не при чем.

— Как это — «не при чем»?

— За рулем был ни я.

— А кто же?

— Один мой корефан, Толян Каспийский.

— А каким образом он оказался за рулем твоего автомобиля?

— Он попросил у меня КАМАЗ привезти на дачу стройматериал. Ну, я и дал.

— А он что, слинял с места аварии?

— Ну почему. Вызвал ГАИ. Все чин-чинарем.

— Постой-постой, никак не могу врубиться. Ты-то к этому делу каким боком? За что тебя хотели убить?

— Мы с Толяном похожи. Понял?

— Ну и что?

— А то, что он ездил по моим правам и назвался моим именем. Неужели неясно.

— Его что, посадили?

— Да нет, отмазался. Ментовка посчитала, что во всем была виновата сама женщина.

— А это не так? Он кому-то дал взятку, чтобы дело прикрыли?

— Да нет, ничего он никому не давал. Та машина долго стояла на стенде ГАИ. Ну я из любопытства и решил на нее, дурак, посмотреть. Заглянул в салон, а у неё рычаг скорости в нейтральном положении.

— Ну и что из того?

— Женщина та выезжала на главную дорогу, а потому рычаг у неё должен был быть либо на первой, либо на второй скорости. Правильно?

— Правильно, — кивнул Дмитрий. — Может быть он переключился от удара?

— Может быть. Но только, вряд ли. Но это неважно. Я как-то по пьяни сказал об этом Толяну. И знаешь, что он мне ответил?

— Что?

— Ты, говорит, об этом помалкивай, если жить хочешь. Вот тогда-то я и понял, что с этим автодорожным не все чисто.

— Выходит, что это его дружки тебе только-что привет передали?

— Похоже на то, — согласился Карабанов.

— А кто он такой?

— Толян?

— Да.

— Корефан мой давний. Мы с ним лет шесть назад мантулили вместе в таксопарке. Он был моим сменщиком. А сейчас он в театре работает рабочим сцены.

— В каком театре?

— Шут его знает. Толян называл, но я, хоть убей, не помню. В каком-то новом на левом берегу.

— "Рампа"?

— Точно. В нем.

Глава четвертая: Новое дело.

Валерия разбудил тарабанивший в окно дождь. Скосил глаза на будильник, стоящий на прикроватной тумбочке. Пять часов. Проникавший в комнату рассвет выгонял из потаенных углов последние сумерки. Рядом, подложив ладонь под щеку, спала Людмила. Дышала ровно и тихо. Он невольно залюбовался женой. И что это ему недавно взбрело в голову, что он её не любит? Дурак! Этот вечный самоанализ и самокопание до добра не доведут. Когда-нибудь он проснется утром и даже имени своего не вспомнит. Потому и непонятно — за что она его так беззаветно любит? Вчера вечером она сообщила, что была в женской консультации, где ей сказали о беременности. Новость эта конечно же обрадовала Валерия, но и озадачила. Неужели он скоро станет отцом? Странно все это как-то, и весьма. Сможет ли он дать новому маленькому человечку то, что тому нужно? Не в материальном естественно смысле, а духовном? Он очень и очень в этом сомневался. Впрочем, сомнения всегда были его спутниками. Он к ним уже привык.

Истомин был толковым и умным малым, но, на свою беду, родился философом. Философ — это не специальность и не профессия, нет. Философ — это призвание. Как раз по специальности такой человек может быть кем угодно. Это не важно. По сути своей он — философ. Его душу сжигает неуемная страсть к познанию. Такой человек уже рождается с вопросом: «почему?» Едва открыв на мир глаза, он спрашивает: «А почему мир такой, а не иной?», «Почему было светло, а стало темно?» Изо дня в день, из года в год этих вопросов становиться все больше и больше. Иной бы давно послал все к чертям, махнул рукой, а этому — чем больше вопросов, тем интереснее жить. В детстве Валерий ими буквально доводил до белого каления старшего брата и очень беспокоил родителей. Он рано стал читать умные книжки, но и в них зачастую не находил ответа на мучившие его вопросы. И он научился во всем сомневаться.

Пора вставать. Все равно уснуть больше не удастся. Он встал, взял под кроватью гантели, вышел на лоджию и принялся делать зарядку. На улице бушевала стихия. Порывистый сильный ветер гнал по небу низкие черные тучи. Шел дождь. Как все изменчиво в природе. Впрочем, как и в жизни. Еще совсем недавно он был в плену своей блестящей (так ему казалось) версии, был уверен, что стоит сделать ещё лишь шаг, и они выйдут на убийц. А теперь думает, что они все дальше и больше удаляются от истины. За это время они должны были выйти на связь Заикиной и Литвиненко с наркомафией. Но, увы. А столько проделано работы, потрачено сил. Неужели все впустую? Похоже на то. Очень похоже.

Стоило ему появиться на работе, как секретарь прокурора сказала, что его хочет видеть Сергей Иванович Иванов. Встреча с учителем всегда радовала Валерия. И он, не мешкая, отправился в облпрокуратуру.

Сергей Иванович был в «генеральском» мундире. Стройный, подтянутый. Серые глаза смотрели, как всегда, насмешливо. Темно-русые волосы уже основательно побила седина. Но седина ему шла, придавала больше мужественности и солидности. Истомин невольно им залюбовался. Мундир Иванов одевал лишь в особо торжественных случаях. Сегодня, вероятно, один из таких. Истомин поздоровался.

— Привет, Валера! — Сергей Иванович встал, вышел из-за стола, крепко пожал Валерию руку. — А ты никак подрос? Молодец! Скоро меня догонишь.

— Теперь уже вряд ли. А вы, Сергей Иванович, что-то сегодня при полном параде? Торжество какое?

— Да, нет. Решил немного самолюбие потешить. А то последнее время оно у меня совсем зачахло. Как настроение? Как Людмила? Все такая же красавица?

— Все нормально. Мне сказали, что вы хотели меня видеть?

— Ах, да, — спохватился Иванов, будто что-то вспомнив. — Да ты садись, Валера. Минздрав предупреждает: «Во избижение травм, любую новось надо выслушивать сидя». Меня намедни прокурор так шарахнул новостью по голове, что я едва не перепутал окно с дверью. Представляешь?!

Истомин лишь умехнулся вступлению учителя. Он давно привык к особенностям его характера. Сел. Иванов прошелся по кабинету. Остановился перед ним. Сказал:

— Вчера разговаривал о тебе с прокурором. Решили перевести тебя в следственное управление старшим следователем. Как ты на это смотришь?

Новость была действительно неожиданной.

— Мне конечно приятно, но не рано ли? — с сомнением ответил Валерий.

— Вот это ты зря. Да я в твои годы... Впрочем, нет, я в твои годы ещё работал в районной прокуратуре. Но на то и существуют ученики, чтобы идти дальше учителя. Такова диалектика жизни, поступательность её развития. Кажется так утверждает ваша наука, мой юный философ?

— В таком случае, я согласен, — улыбнулся Истомин.

— Вот и хорошо. — Сергей Иванович, раскрыл лежавшую на столе папку, достал из неё какой-то документ и выложил его перед Валерием. — Ознакомься и распишись.

Это был приказ о переводе Валерия в следственное управление.

— Ловко! — удивился он. — Выходит, что вы без меня меня женили? А, вдруг, я бы не согласился?

— А вот это уж, извини-подвинься. Наша фирма работает с гарантией. Не будьте столь самонадеяны, молодой человек. При желании я мог бы сосватать на эту должность и аборигена острова Таити.

— Это точно, — был вынужден согласиться Валерий.

— Что ж, поздравляю! Всегда приятно видеть, как орлята встают, так сказать, на крыло и уходят в автономный полет.

— Образно. Очень, — одобрил Валерий. — Вам бы, Сергей Иванович, стихи писать с подобным мышлением.

— Думаешь?

— Уверен.

— Некогда. Вот выйду на пенсию, обязательно этим займусь. Ага. — Иванов сел за стол, придвинул Валерию тощий том уголовного дела. — А это твое первое крещение в новой должности. Не подведи.

«Уголовное дело N 7891. По факту убийства гр. Заплечного М.Г.» — прочел Истомин на обложке. Спросил:

— А кто он такой, этот Заплечный?

— Один из ведущих актеров театра «Рампа».

— Как?! Еще один актер этого театра?! — удивился Валерий. — Вы считаете, что убийство Заикиной и этого Заплечного взаимосвязаны?

— А вот в этом и предстоит тебе разобраться. Пока прямых доказательств этого у нас нет. Возможно, что случайное совпадение. Поэтому, оснований к объединению этих дел нет. Но, похоже, не все в порядке в этом театре. Очень похоже. Будешь держать меня в курсе.

— Хорошо. — Истомин забрал дело, встал. — У меня есть кабинет?

— Да. Сорок четвертый. — Иванов выдвинул ящик стола, достал ключ, протянул Валерию. — Держи. Да не забудь обмыть новую должность.

— А как же. Я не из тех, кто нарушает вековые традиции.

— И правильно делаешь, — одобрил Сергей Иванович. — В пьющей стране нельзя выглядеть белой вороной. Засмеют. В путь, коллега. Дорогу осилит идущий.

Ознакомившись с материалами дела, Истомин решил, не откладывая, съездить в театр и побеседовать с актерами о Заплечном, а заоодно и о Заикиной.

Дом культуры «Дорожник», где располагался театр, представлял собой довольно унылое зрелище. Массивное приземистое здание постройки пятидесятых годов с лепленными колоннами на фасаде похоже не ремонтировалось со дня основания, было грязным, обшарпанным, с облупившейся местами до красных кирпичей штукатуркой.

«Так наверное из космоса выглядит сейчас вся наша страна», — отчего-то подумал Валерий, взойдя на крыльцо.

По обе стороны от входа в театр висели театральные афиши — одна с месячным репертуаром, другая объявляла, что сегодня состоится спектакль «Запланированное самоубийство». Название пьесы было незнакомым. «Шугаев О.Н.», — прочел он фамилию автора. Очевидно, кто-то из современных.

Открыв массивную дубовую дверь, Истомин оказался в довольно просторном вестибюле, встретившим его полумраком и тишиной. Ощущался запах украинского борща. Лишь этот запах напомнил Валерию, что где-то здесь есть люди. Напротив располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Он поднялся по ней и увидел дверь с табличкой — «вход». Осторожно открыв её, он оказался в темном небольшом зале. Лишь сцена была ярко освещена. Там шла репетиция. Двухметрового роста молодой мужчина с красивым мужественным лицом обнимал плакавшую навзрыд юную стройную и прелестную девушку с легкомысленными светлыми кудряшками, делающими её похожей на ангелочка.

— Успокойтесь, Катенька, — говорил артист. — Я объяснюсь с вашим Вадимом Константиновичем и все будет нормально. Уверяю вас.

В это время на сцену выбежал другой артист и театрально заламывая руки и задирая голову закричал:

— Вот они где, голубчики! Все воркуете?! Не ожидали?! Теперь вы мне за все ответите, негодяи!

— Стоп! Стоп! Стоп! — возмущенно вскричал, сидевший в зале пожилой мужчина, вскакивая и поднимая над головой руки, — Игорь Николаевич, дорогой, что же вы со мной делаете?! Во-первых, не «голубчики», а «голубки». Уж текст-то можно было выучить. А, во-вторых, что это за пошлое заламывание рук? Сейчас подобным образом даже в мыльных операх не играют. А может быть, вы педераст, милейший? Тогда я вам дам роль жены героя, которую исполняла Алиса Борисовна.

В зале и за кулисами раздался хохот. Валерий понял, что репетицией руководит сам главный режиссер театра Янсон Илья Ильич.

— Скажите тоже! — смутился артист, названный Игорем Николаевичем.

— Ни только скажу, но и смею утверждать, что в таком виде мы не можем показаться зрителям. Да-с! Зачем же над ними издеваться?! Все познается в сравнении. Это очевидно. Только теперь начинаешь понимать — чего лишился театр со смертью Максима Георгиевича. — Окончательно выйдя из себя, режиссер, обращаясь к великану, истерично закричал: — Владлен Петрович, перестаньте лапать Людмилу Николаевну! Это вам театр, а не какой-нибудь, простите, бордель!

— Какая тебя муха укусила, шеф?! — удивленно спросил тот, выпуская из объятий артистку. Было видно, что великан в театре на привилегированном положении и мог себе позволить подобное обращение с режиссером.

Но на этот раз тот был слишком рассержен и вопрос актера лишь подлил масла в огонь.

— Не сметь! — ещё громче и неистовее закричал режиссер, потрясая в воздухе кулаками. — Я тебе покажу — «муха укусила», щенок! Совсем распоясались! — Он закрутил головой. — Валентина Борисовна! Где Валентина Борисовна?!

— Я здесь, Илья Ильич, — раздался из глубины зала сочный контральто.

— Вот что, голубушка, — проговорил режиссер, неожиданно успокаиваясь, и указал рукой в направлении сцены. — Мы это безобразие не можем показывать. Подыщите пьесу, в которой не был занят Заплечный.

— Но, Илья Ильич, он был занят почти во всех спектаклях, — возразила та.

— Почти — не считается. Я как раз веду речь о том, в котором он не был занят.

Валерий решил подойти поближе, но натолкнулся на оставленный кем-то в проходе стул. Тот упал.

— Какого черта! — закричал режиссер, оборачиваясь на шум. — Свет! Включите свет!

Тотчас в зале загорелся свет. Истомин подошел.

— Здравствуйте! Я из прокуратуры области. Старший следователь Истомин Валерий Спартакович. — Он достал удостоверение, протянул Янсону.

Тот взял удостоверение, но тут же вернул.

— Здравствуйте! Вы, вероятно, по поводу убийства Заплечного?

— Да.

— В таком случае пройдемьте в мой кабинет. Не возражаете?

— Нет.

— Вот и хорошо... Валентина Борисовна, продолжите здесь за меня.

Валерий вместе с режиссером спустились на первый этаж, прошли по темному коридору и оказались в довольно просторном и светлом кабинете Янсона. Запах борща ощущался и в кабинете.

— У вас здесь есть столовая или буфет? — спросил Истомин.

— Нет. С чего вы взяли?! — удивился режиссер. Но тут же поняв, отчего возник подобный вопрос, рассмеялся. — Это моя жена готовит обед. Заботиться о моем здоровье.

Только теперь Валерий смог как следует рассмотреть главного режиссера. На вид ему было около шестидесяти лет. Высокий, сухощавый, чуть сутулый, с худым аскетическим лицом, он чем-то напоминал Истомину Дон Кихота в исполнении Черкасова, только без бородки и усов, Одет он был в старомодный блузон из тонкой шелковистой ткани цвета электрик и узкие брюки из серого вельвета. Из этого Валерий сделал вывод, что Янсон очень заботиться о своей внешности.

Режиссер указал на одно из двух роскошных кожаных кресел, стоявших в ближнем углу, сказал:

— Присаживайтесь, а-а-а... Валерий Спартакович? Я верно запомнил ваше имя и отчество?

— Да.

— Присаживайтесь, Валерий Спартакович. Так что же вас интересует?

Истомин сел. Достал из дипломата папку с бланками протоколов допроса свидетеля, ручку, выложил на журнальный столик. Записал в протоколе анкетные данные Янсона. Оказалось, что ему пятьдесят восемь лет. Возглавляет театр всего полтора года, то-есть с момента получения тем статуса государственного. До этого был актером «Красного факела» и за отдельную плату руководил народным театром Дома культуры «Дорожник». Женат третий раз. От первых двух браков имеет троих детей: двух сыновей и дочку. Дети уже взрослые. Покончив с формальностями, Валерий спросил:

— Илья Ильич, вам не кажется странным, что в течении полутора недель убиты Заикина и Заплечный — ведущие актеры вашего театра?

От этого вопроса будто тень набежала на лицо главного режиссера, оно стало озабоченным и замкнутым, а в карих глазах появилось беспокойство.

— Да, вы правы, — сокрушенно проговорил он, не глядя на следователя. — Это, как злой рок. У меня даже нет им более или менее полноценной замены. Вы видели на сцене это ничтожество Семенова? О-хо-хо! Что делать? Ума не приложу.

— Какие отношения были у Заикиной с Заплечным?

— А? Отношения? Нормальными. Я бы сказал, ровными. Особой приязни они друг другу не испытывали, но конфликтов между ними я тоже не наблюдал.

— Их что-нибудь связывало?

— Исключительно работа. И только.

— А после работы они не встречались?

— Нет.

— Отчего вы в этом так уверены?

— Да потому, что очень хорошо знал Заплечного. Он был слишком большого о себе мнения, с сильно развитым комплексом исключительности. А такие считают, что их недооценивают, им завидуют. Поэтому у него в принципе не могло быть друзей в среде артистов.

— А Заикина? Что она за человек?

— Алиса — полная противоположность Заплечного. Была душой нашего коллектива. Поэтому её потерю мы ощущаем особенно остро.

— У неё были близкие друзья?

— Она дружила со всеми. Но самой близкой подругой её была Людмила Паршина. Вы видели её на сцене.

— За что её могли убить?

— Понятия не имею. Она была само воплощение добра. Может быть из-за её молодого человека?

— Вы его знали?

— Нет. Видел несколько раз в театре. Иногда он приходил за кулисы. Но лично с ним не знаком.

— Они давно встречались?

— Не в курсе. Об этом вам лучше спросить Паршину.

— А к Заплечному в театр приходили друзья, знакомые?

— Нет, никогда не видел.

— Значит, вы не связываете эти два убийства?

И вновь дрогнуло лицо главного режиссера, стало даже враждебным.

— Нет. У меня к этому нет оснований.

Истомин записал показания Янсона. Он прочитал протокол, расписался. Встал.

— Вам пригласить Паршину?

— Да, если вас не затруднит.

Ждать Истомину пришлось не менеее получаса. Он уже начал терять терпение и хотел пойти разыскивать актрису, как в дверь робко постучали.

— Да-да, входите, пожалуйста, — громко сказал Валерий.

Дверь открылась и в кабинет вошла Людмила Паршина в строгом темно-синем костюме. Вероятно, она сознательно выбирала деловой стиль одежды, чтобы выглядеть взрослее. Но только это мало помогало. Светлые кудряшки, курносый нос и наивное выражение голубых глаз делали её похожей на девочку подростка.

— Добрый день! — сказала она едва слышно.

— Здравствуйте! Проходите. Присаживайтесь. — Истомин указал на кресло напротив.

Паршина села и отчего-то поблагодарила:

— Спасибо!

— Ваше имя и отчество?

— Людмила Николаевна.

— А я следователь из областной прокуратуры Истомин Валерий Спартакович. Будем знакомы. Людмила Николаевна, ваш режиссер сказал, что вы вы были лучшей подругой Заикиной. Это так?

Вопрос этот отчего-то очень напугал актрису. Пухлые и яркие губы запрыгали, как у обиженного ребенка, глаза сделалились испуганными и беззащитными, на них навернулись слезы. Она стала лихорадочно шарить по карманым, достала носовой платок, прижала к глазам, склонила голову и совсем поникшим голосом сказала:

— Да. Мы дружили.

Такое впечатление, что с ней вот-вот случиться истерика. Валерий был несколько озадачен реакцией актрисы. Такое впечатление, будто она впервые услышала от него известие о смерти своей подруги. Странно, и весьма. Спросил напрямую:

— Вы знаете за что была убита ваша подруга?

— Но почему вы меня об этом?! — испуганно воскликнула Паршина и расплакалась, громко, навзрыд. Рыдания буквально сотрясали её хрупкое тело. Истомин видел, что смерть Заикиной была лишь поводом, причина истерики была в другом. В чем? Чего она так испугалась? Актриса долго не могла успокоиться. Но постепенно рыдания стихли, она исподлобья взглянула на Валерия, сказала виновато:

— Извините!

— И все же вы не ответили на вопрос, Людмила Николаевна?

— Ох, я не знаю. — Она пожала плечами. — Разное говорят.

— Кто говорит?

— Да, у нас, в труппе. Говорят, что Александр занимался какими-то темными делами, был связан с мафией.

— Вы имеете в виду сожителя Заикиной Александра Литвиненко?

— Ну зачем же вы так — «сожителя»? — с упреком сказала Паршина.

— А кем же он ей приходился?

— Просто, любимым. Да, я говорю именно о нем.

— А сама Алиса Борисовна вам ничего о нем не говорила?

— Нет, ничего.

— Как же так?! — удивился Истомин. — Ведь она была вашей лучшей подругой. А с лучшей подругой делятся самым сокровенным.

— Но только это так, уверяю вас. Дело в том, что Александр мне сразу не понравился. Скользким был каким-то. Глаза нахальные. Я и поделилась своими впечатлениями с Алисой. Она на меня накричала, оскорбила по всякому. Поэтому мы с ней о нем больше не говорили.

— Чем он занимался?

— Со слов Алисы, он был бизнесменом средней руки и занимался политикой. Вот все, что я о нем знаю.

— Алиса Борисовна до него встречалась с кем-нибудь из мужчин?

И вновь этот, казалось, очень простой вопрос сильно напугал Паршину. Она поспешно с паническими нотками в голосе проговорила:

— Нет-нет! Больше я никого не знала. Клянусь!

В скверном настроении покидал Истомин театр. Расследование по убийству Заикиной, как и Заплечного, не продвинулось ни на йоту. Однако, у него было такое впечатление, что и режиссер и актриса что-то пытались от него скрыть.

Глава пятая: Принципиальное решение.

После того, как Беркутов выложил Карабанову кто он такой и показал кассету с записью их разговора, тот даже обрадовался. Кроме шуток. Так весь и засветился, будто выиграл счастливый случай. Ну, не придурок ли?! Сказал с гордостью, как само-собой разумеешееся:

— Значит, теперь меня будут охранять менты!

Подобное нахальство возмутило Дмитрия.

— Определенно, — «подтвердил» он. — Специально снимут взвод «собровцев» или «кобровцев» из охраны президента для того, чтобы охранять твою задницу.

Очень не понравились Карабанову слова Беркутова. Аж позеленел весь и кулачками засучил от злости.

— А ведь могу и обидется, — проговорил с угрозой. Но не обиделся. Обижаться и ссориться с ментами ему было не резон.

Дмитрий вышел из гаража и по сотовому позвонил домой Рокотову и сообщил о последних событиях.

— Ну, ты и авантюрист, майор! — возмутился тот, но по голосу Беркутов понял, что шеф очень доволен результатом. — Почему со мной не согласовал операцию?

— А где же личная инициатива и самостоятельность, господин полковник, о которых вы так красочно и проникновенно говорите? Или у вас на словах — одно, а на деле — совсем другое?

— Нет, вредный ты все же ты человек, Дмитрий Константинович, — вздохнула трубка. — Я все больше в этом убеждаюсь. Этот шофер где сейчас?

— Здесь, у меня в гараже. Доволен и даже счастлив, что так легко отделался. Доедает мои последние съестные запасы. Только что с ним делать, ума не приложу.

— Ты может его привезти ко мне?

— На квартиру?

— Да.

— Конечно могу.

— Тогда жду.

Дмитрий вернулся в гараж. Карабанов за обе щеки уплетал остатки батона, макая куски прямо в банку с малиновым варением.

— Ну ты и троглодит! — удивился Беркутов. — Тебя легче убить, чем прокормить.

— Ага. Пожрать я люблю, — согласился тот.

— А у тебя от варения ничего не слипнется? Нет, умрешь ты не от бандитского ножа, а от обжорства. Определенно. Собирайся, поехали.

— Куда? — встретил Карабанов слова Дмитрия, как покушение на собственную безопасность.

— К моему шефу, полковнику.

— А, это другое дело, — проговорил Борис, вставая. Его буквально распирало от значимости. Полковники милиции ему представлялись почти-что небожителями.

Рокотов встретил их в спортивном трико и тениске, и был до того домашним и безобидным, что Карабанов невольно с сомнением закосил глазом на Беркутова, как бы говоря: «А точно ли это полковник милиции? Не подсовываешь ли ты мне, земеля, туфту?»

Полковник пожал Карабанову руку, представился:

— Начальник управления уголовного розыска Рокотов Владимир Дмитриевич.

— Здрасьте! — оторопело проговорил Борис. С подобными людьми ему ещё не приходилось разговаривать.

— Проходите в комнату.

Они прошли в комнату, сели на диван.

— Сейчас должен подъехать Иванов, — сообщил Рокотов.

— Он согласился взяться за эти дела?! — с воодушевлением воспринял новость Беркутов.

— Да. Уже можно сказать, что взялся. Может быть хотите кофе?

— Спасибо. Мы только-что едва оторвались от чая, — усмехнулся Дмитрий, красноречиво посмотрев на Карабанова. Но тот сделал вид, что не понял намека и, окончательно оборзев, сказал:

— А я бы с удовольствием выпил.

— Дина, — крикнул Рокотов. — Приготовь нам, пожалуйста, кофе.

— Только теперь я до конца осознал свою ошибку, — проговорил Беркутов, с сожалением глядя на Карабанова.

— Какую ошибку? — не понял тот.

— Зря спасал тебя, нахала. Теперь бы не краснел перед высоким начальством.

В это время в комнату вошла хрупкая миловидная и ясноглазая женщина, неся поднос с тремя чашками кофе.

— Здравствуйте! — Она приветливо улыбнулась. И Дмитрий понял, что в этом доме проживают счастье и согласие.

— Моя жена — Дина Дмитриевна, — представил её Рокотов.

Дина Дмитриевна поставила поднос на журнальный столик, спросила:

— Может быть, кто желает поужинать?

— Нет-нет, спасибо, Дина Дмитриевна, не беспокойтесь. Мы сыты, — ответил Беркутов и грозно посмотрел на Карабанова. На этот раз тот не рискнул своевольничать.

Рокотова ушла, а они стали пить кофе. Когда чашки были выпиты, раздался звонок в дверь. Полковник пошел открывать. Вскоре в комнате появился Иванов.

— Привет честной компании! — Он протянул руку сначала Карабанову, затем Беркутову. Пожимая руку Дмитрия, заботливо спросил: — Как поживают твои приятели?

— Какие приятели? — машинально спросил он, но тут же понял, что попал в ловко расставленный Ивановым капкан.

— Как — какие?! — делано удивился Сергей Иванович. — Что проживают на Владимировской 1 "А", естественно? Как их драгоценное здоровье?

Барабанов громко и несимпатично хмыкнул. Он, как, впрочем, и все в Новосибирске, знал, что по этому адресу находится психиатрическая больница.

— Спасибо, не жалуются. «Так бы жил любой». Кстати, передавали вам, господин генерал, привет. Жаждут вновь увидеться, — нанес в ответ Беркутов блошинный укус.

— Не дождутся. Так им и передайте, когда будете там в очередной раз. — Иванов внимательно посмотрел на Дмитрия, печально вздохнул. — По всему, скоро уже.

— Один ноль в вашу пользу, — констатировал Дмитрий. — Мне шеф постоянно говорит — как я с моим характером дослужился до звания майора. На что я резонно отвечаю: «Дослужился же Сергей Иванович до генеральских лампасов. А чем я хуже?»

Услышав про генеральские лампасы, Карабанов вновь запрял ушами, будто заяц. Ему стало страшно и жутко от той высоты, на которой он, вдруг, по воле случая очутился.

— Ты лучше, майор, — авторитетно заявил Иванов. — Потому, что нахальнее.

Беркутов рассмеялся и поднял руки, давая понять, что прекратил всякие попытки к сопротивлению. Обратился к Рокотову:

— Вы слышали, господин полковник, авторитетное мнение господина генерала? Поэтому, прошу в дальнейшем прекратить мою дискриминацию лишь по признаками моего характера. У господина генерала он нисколько не лучше.

— Иванов — исключение из правил. А всякое исключение лишь их подтверждает, — ответил Рокотов.

— Интересненькое дельце! — «возмутился» Дмитрий. — У вас какая-то странная, если не сказать больше, логика. Для своего кореша вы делаете исключения, а для своего подчиненного — нет.

— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Но только, Володя, похоже, что он прав и заслуживает присвоения звания подполковника.

— Только через мой труп, — безапелляционно заявил полковник.

Карабанов все это время удивленно лупил глаза на присутствующих, переводил их с одного на другого и все никак не мог врубиться — что же происходит? Как могут такие люди вести себя, как совершенно нормальные, обыкновенные, подкалывать друг друга и все такое?

— Это вы, молодой человек, собирались сообщить нам что-то интересное? — обратился к нему Иванов.

— А? Ну да, — кивнул Борис.

— В таком случае, мы вас внимательно слушаем. — Сергей Иванович повернулся к Беркутова. — А вам, Дмитрий Константинович, я предоставляю лишнюю возможность прогнуться перед начальством — садитесь за машинку и записывайте показания.

После рассказа Карабанова и оформления протокола, Иванов сказал:

— Есть предложение обсудить ситуацию.

Дмитрий достал из кармана ключи от «Мутанта», протянул их Борису.

— Подожди меня в машине. Да не вздумай удрать. В следующий раз спасать не буду.

После ухода Карабанова Иванов медленно взад-вперед прошелся по комнате, раздумчиво проговорил:

— Значит, вновь высветился этот театр? Не нравится мне все это, ребята. Очень не нравится. Что-то странное с ним происходит.

— С кем? — не понял Рокотов.

— С театром, Володечка. С театром. Люблю театр я, но странною любовью. Ага. Мне кажется, что он настолько болен, что требует срочного хирургического вмешательства.

— Что ты предлагаешь?

— "Чапай" думает. Но как красиво подлецы работают! Пока-что они не дали нам ни одного шансы пощупать их за жабры.

— А показания Карабанова? — возразил Беркутов.

— Они ровным счетом ничего не значат. Ты считаешь, что их кто-то согласится подтвердить? Увы. Убежден, что все будет с точностью до наоборот. Вызвать и допросить сейчас его кореша — равносильно загубить на корню хрупкую надежду. На это мы пойти не можем. Нет, не можем.

— А что если попробовать внедриться в этот театр? — неожиданно предложил Дмитрий.

— Мы думаем в одном направлении, молодой человек, — одобрил предложение Беркутова Сергей Иванович. — А это значит, что в тандеме мы сможем натворить массу глупостей. Ага. У вас есть конкретные кандидаты?

— Надо подумать, — ответил Дмитрий.

— А что если попробовать Светлану? — сказал Рокотов. — У неё прекрасные возможности, чтобы занять место той же Заикиной. В её актерских способностях мы уж не раз убеждались на практике.

— Это был бы наилучший вариант. Только вот как её внедрить, чтобы не вызвать подозрений?

— Я могу поговорить с Ларисой Ивановной Плитченко, — тут же отозвался Беркутов. — Уверен, что она согласится нам помочь.

— Вашу идею мы одобрям, — сказал Иванов. Обратился к Рокотову: — Володя, её нужно снабдить надежными документами. Нам противостоит очень хитрый и умный враг. Каждый наш неверный шаг может привести к провалу. Я в свою очередь организую ей рекомендательное письмо из Тамбовского драматического театра.

— У тебя там есть знакомые? — спросил Рокотов.

— А как же. На его подмостках блистает всеми гранями своего недюжинного таланта наша общая знакомая Лидия Павловна Холодова.

— Вот как! — удивился полковник. — Ты что же, поддерживаешь с ней связь?

— А как же. Иногда мы пишем друг другу длинные и очень даже трогательные письма. Итак, господа, сверим часы. Сейчас ровно десять часов тридцать минут. Будем считать, что с этого момента операция под кодовым названием «Театральные страсти» началась! — торжественно провозгласил Иванов.

Глава шестая: Радостное известие.

Едва явившись на работу, Светлана Козицина была вызвана к Рокотову. Шестое чувство подсказало, что сейчас она услышит что-то очень для себя важное, и заволновалась. В последнее время она жила с ожиданием каких-то больших перемен в жизни. Откуда это пришло и почему? Она не знала. Но только чувствовала, что вот-вот должно произойти что-то очень значительное. С этим ощущением она и жила. Потому-то её и взволновал вызов к шефу.

Владимир Дмитриевич выглядел утомленным. Встал из-за стола, пожал ей руку, спросил:

— Как настроение, Светлана Анатольевна?

— Нормальное.

— А должно быть отличное. У такой красавицы не должно быть другого настроения! — бодро проговорил Рокотов, приветливо улыбаясь.

Светлана ничего не ответила, лишь пожала неопределено плечами, как бы говоря: «Вам виднее». Она понимала, что шеф собирается ей что-то предложить. Так и произошло.

— Как вы смотрите на то, чтобы снова поработать в группе Иванова? — спросил полковник.

«Вот оно! Случилось!» — подумала она и почувствовала, как внутри что-то оборвалось и ей очень захотелось расплакаться. Черт те что!

— Положительно, — услышала она свой ровный, даже равнодушный голос.

Полковник даже несколько смутился от подобного реакции Козициной. Сказал:

— А мне почему-то казалось, что это вас порадует.

Светлана прекрасно знала, что имел в виду Рокотов. Прекрасно знала. Ведь он был свидетелем той пошлой сцены, когда она на весь мир кричала о своей любви к Иванову.

— Меня радует, Владимир Дмитриевич, — все так же сдержанно ответила. — Что я должна делать?

Рокотов ввел её в курс дела, рассказал о задаче, которую ей придется решать.

— Не знаю, справлюсь ли, — с сомнением проговорила Светлана. — Я ведь даже в самодеятельности не играла.

— А театр Макарова?! Вы прошли такую великолепную школу, что ваши сомнения мне кажутся совершенно беспочвенными.

— Там было несколько иное. Театр мод, это ведь не драматический. Но у меня ничего не остается, как согласиться.

— Я уверен, что у вас все пролучится.

— Поживем — увидим, — философски заключила она. — Когда я должна приступать?

— Завтра привезут документы из Москвы об «окончании» вами пять лет назад Щукинского училища и рекомендательное письмо из Тамбовского театра, где работает небезызвестная вам Лидия Холодова.

— А почему я «переехала» в Новосибирск?

— У вас серьезно заболела «мать». Больную мать мы вам обеспечим. Еще есть вопросы?

— Нет.

— В таком случае, вы переходите в полное подчинение Сергея Ивановича. Свяжитесь с ним.

И закружилась голова Светланы. А взор был устремлен мимо Рокотова, куда-то далеко, далеко...

* * *

...Предрассветную тишину благословенной Вергилии взовали удары набата, возвестившие жителей о трагической и безвременной смерти любимой жены бесстрашного рыцаря Ланцелота несравненной Катрин принцессы Новелотты. Второго дня на праздник Благодарения небесному Отцу нашему она была укушена бабочкой Мауханной. Со всей Вергилии и остального мира были созваны лучшие лекари, но, увы, спасти принцессу они оказались бессильны. Промучившись два дня, она умерла в страшных муках и страданиях, сожалея лишь о том, что не оставила любимому мужу наследника.

Утром следующего дня был открыт доступ к телу усопшей. И потянулись вереницы скорбных людей к замку Ланцелота, выстраиваясь в бесконечную очередь. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Все любили кроткую красавицу Катрин, но более всего сочувствовали Великому рыцарю, уже не раз спасшему страну от безобразных драконов, избравших Вергилию для своих постоянных кровавых пиршеств. В этой очереди стояла и Марианна, виконтесса Дальская. И в её прекрасных глазах блестели слезы. Но то не были слезы печали. Нет. То были слезы надежды. Ей было стыдно признаться даже самой себе, что она испытывает радость от того, что так все случилось. Около неё крутился шут короля, коварный и мерзкий Толецнал, вот уже несколько лет добивавшийся взаимности Марианны, и нашептывал ей всякие пошлости. Но вот она увидела Ланцелота и... И мир перестал для неё существовать. Она смотрела в его суровое, скорбное и постаревшее лицо, и готова была умереть от любви и обожания к нему...

* * *

— Светлана Анатольевна, что с вами? — услышала она голос Рокотова. Она даже вздрогнула, приходя в себя. Черт знает, что твориться! Ответила:

— Все в порядке, Владимир Дмитриевич. — Встала, одернула китель. — Разрешите идти?

— Да-да, пожалуйста, — ответил он несколько смущенно. С его подчиненной что-то явно происходило. У неё только-что было такое лицо, такое... Дурак Сергей, и не лечится. Где-то умный, а где дурак-дураком. Точно.

Светлана думала, что сердце её разовется на части от волнения перед дверью его кабинета. Чтобы справиться с взбунтовашими нервами, она обругала себя самыми нелицеприятными словами и решительно постучала.

— Да, входите, — услышала знакомый голос.

И она вошла. И увидела его, сидящим за столом. Сколько же они не виделись? Почти полгода. Он постарел. В волосах прибавилось седины. Резче обозначились скорбные складки в углах рта, делавшие его похожим на схимника. «Он все ещё переживает смерть жены», — машинально подумала.

— Здравствуйте, Сергей Иванович, — проговорила она чужим деревянным голосом.

— Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — радушно проговорил Иванов, улыбаясь. Встал. Подошел. Пожал руку. — А вы все хорошеете. Глядя на вас, начинаешь понимать, — до чего ещё несовершенен человек.

Козицину покоробил этот дежурный пошловатый комплемент. Она, вдруг, разозлилась и пожалела о том, что приняла предложение Рокотова.

Часть вторая: Театр, театр.

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.

— Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.

— Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.

Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.

— Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.

— Очень понравилась. Она великолепна. И учебные помещения. И общежитие. Все на высшем уровне.

— Мы рады, что вам понравилось. Не желаете ли кофе?

— О, я не знаю, Наисветлейший. Мне не хотелось бы доставлять вам лишение хлопоты, — разыгрывал из себя пай-мальчика, чем удивил и развеселил Анкендорфа. Он даже рассмеялся. Складки тучного подбородка заходили ходуном. Смех скрипучий, неприятный. Видно, смеялся он не часто.

— Мы представляли вас себе несколько иным. Нам рассказывали о вас, как о решительном и самоуверенном молодом человеке. — Он хлопнул в ладоши и негромко сказал: — Акмолина! Два кофе, пожалуйста!

Через минуту дверь открылась. Молодая, красивая девица вкатила перламутровый столик, на котором стоял серебряный кофейник, две точно такие чашки, на тарелке лежал фигурный шоколад. Расположив столик между нашими креслами, она взяла кофейник и наполнила чашки. На ней было красивое облегающее мини-платье, обнажающее крепкие ноги и подчеркивающее развитую грудь. По кабинету поплыл тонкий аромат дорогих духов. Девица меня волновала. Ректор это заметил.

— Она сегодня ночью придет к вам в комнату, — сказал он. — Придешь, Акмолина?

— Как прикажите, Ваша светлость, — стрельнула она синими глазками в мою сторону. И взгляд этот был опытен и многообещающ.

Мой зверь зарычал от неистового желания. Я был вынужден прикрыть глаза, чтобы скрыть свое состояние и усмирить зверя. Девица все видела и все поняла. Победно виляя бедрами, вышла из кабинета. Кофе оказался как раз таким, какой я любил — крепким и несладким.

— А что же вы не берете шоколад? — спросил ректор, отправляя в рот очередную конфету.

— Я не ем сладкого.

— Завидуем. А мы не можем удержаться. — Он провел рукой по объемному животу. — Видите, к чему привел сей предмет нашего сладострастия. — Посмотрел на меня насмешливым взглядом. — А у вас, как мы заметили, иной предмет? Н-да.

Почувствовал, как внутри возбуждается раздражение против этого жирного старика. Я не любил насмешек от кого бы они не исходили. Когда-нибудь он дорого заплатит мне за эту шутку. Так будет. А пока, сделал вид, что не расслышал вопроса, сосредоточив внимание на чашке с кофе.

Наконец, с кофе было покончено. Анкендорф откинулся на спинку кресла. Вытер рот салфеткой. Втал. Подошел к письменному столу. Выдвинул ящик. Достал сигару. Откусил кончик специальными щипцами. Раскурил. Спросил:

— Вы курите?

— Нет. Бросил.

— Похвально, похвально, — пробормотал ректор. Вернулся к креслу, сел. Прилипился к моему лицу цепким взглядом, будто пытался прочесть мысли. — Надеюсь, вы понимаеете, что пригласив вас в академию, мы тем самым связываем с вами определенные надежды?

— Да, — кивнул.

— Очень хорошо. И каковы же ваши планы, доблестный рыцарь?

— Служить ордену.

— Мы не об этом, — пренебрежительно махнул он рукой. — Мечтаете ли вы, к примеру, занять со временем место Великого рыцаря.

Вздрогнул от неожиданности. Неужели он, действительно, читает мои мысли? Не нашелся, что ответить.

— Вы зря смущаетесь, — улыбнулся он. — Это вполне естественное желание. Мы, скорее, были бы удивлены, если бы вы этого не желали.

Я и на этот раз не нашелся, что сказать. Запрокинув голову, ректор выпустил к потолку струю дыма. Задумался, глядя в окно. Зависла многозначительная, тревожная пауза. И я понял, что сейчас произойдет что-то очень для меня важное. Анкендорф глубоко вздохнул. Проговорил:

— К сожалению, Великий рыцарь не вечен. Высший совет ордена решил, что пора готовить ему достойного приемника. Орден нуждается в обновлении, в притоке молодой сильной крови. Наш выбор пал на вас и двух других молодых рыцарей, проявивших себя в безупречном служении ордену. Вы понимаете, какое доверие мы вам оказываем?

— Да, — попытался как можно тверже ответить, но голос предательски дрогнул. Давно не испытывал такого волнения. Моя мечта обретала конкретные очертания.

— Кто из вас троих возглавит над орден, теперь всецело зависит от вас.

— Спасибо за доверие, Наисветлейший! — Вскочил, преклонил колено и поцеловал его руку. Он отечески погладил меня по голове.

— Вы нам нравитесь. Лично мы будем болеть за вас. Желаю успеха!

— Спасибо!

— Скажите мне — каковы задачи нашего ордена?

— Создание гармонии мира подлинно свободными людьми, объединенными в нерушимое братство ордена.

— А как вы понимаете гармонию мира?

— Создание такого порядка, при котором свобода личности, равенство, социальная справедливость будут не только декларироваться, а станут сутью жизни, — ответил твердо, без запинки.

— Вот как! — делано удивился ректор. — И кто же установит этот порядок?

— Орден. Его рыцари.

— Но каким же образом достичь этой гармонии? Мне представляется это непосильной задачей.

— Для достижения этой великой цели хороши все средства.

— Вот как!! — ещё больше удивился Анкендорф. Его маленькие глазки прямо-таки выкатились из орбит. — Вы что же, не остановитесь и перед убийством?!

Его поведение начинало действовать на нервы. Что он разыгрывает из себя шута горохового?! Ведь это — прописные истины, которые знает каждый послушник. Собрал в кулак всю силу воли, чтобы ни словом, ни жестом не выказать своего неудовольствия. Слишком много зависело от этого борова. Сказал смиренно:

— Да, Наисветлейший.

— А как же евангельское — «не убий»?

— Своды религиозных догм и заповедей не для нас, рыцарей ордена. Они писаны для остальных. Они призваны убить в них личность, подавить волю, заставить смириться с обстоятельствами. Мы должны быть выше этого.

— Неплохо, неплохо, — пробормотал Анкендорф. Сделав последнюю затяжку, положил сигару в пепельницу. Немного подумав, усмехнулся: — Неплохо для простого рыцаря ордена. И никуда не годится для Великого.

— Нас так учили, — напомнил.

— Мы знаем, — величественно кивнул он. — Мы ведь не сказали, что все о чем вы говорили — неверно. Вовсе нет. Но Великий рыцарь — не только руководитель могущественного ордена, но ещё и политик. Вернее сказать, прежде всего — политик. Мир остальных, говоря словами священика, — его паства. Без этого огромного стада, без их энергии, мы никогда не добьемся своих великих целей, не создадим мировой гармонии и нам некем будет управлять. А потому, мы должны денно и нощно заботиться об их послушании. Однако, делать это должны хитро и осторожно, не унижая их человеческого достоинства. Если бы они услышали то, что вы сейчас говорили, они бы навсегда отвернулись от нас. Этого мы допустить ни в коем случае не должны. Мир остальных неоднороден. Здесь есть могучие умы. Эти не потерпят никакого диктата над собой. Мы обязаны привлечь их в орден. Если этого не получится, опорочить в глазах сограждан. И только после того, когда и это не даст нужных результатов — убить. И мы ни в коем случае не должны отвергать их религии, а, наоборот, заботиться о их приумножении. Чем больше религий в бога, черта, сатану, пришельцев из других миров и тому подобное, тем легче ими управлять. Все религии придуманы нами.

— Вы шутите?! — не поверил я.

— Нисколько, — рассмеялся Анкендорф. — Мы следовали непреложной истине — создай кумира, и народы сами пойдут за ним. Мы воспользовались популярностью Иисуса и его мучинической смертью, использовали древнеиранское учение пророка Заратустры, его предсказание о рождении девой грядущего спасителя и на этом создали новую религию. И многие народы охотно пошли за Сыном Божьим. А потом позаботились, чтобы Христианство распалось на три учения: католицизм, православие и протестантство. Мы воспользовались философскими возрениями великого древне-индийского мыслителя Сиддхартха или Будды и сделали из него бога. Сотвори кумира! Позже, на основе многих, уже существующих религий, мы написали священную книгу «коран» и возник ислам. Наш принцип — разделяй и властвуй!

— Это значит, что мы уже управляем миром! — проговорил я, пораженный услышанным.

— Нет, мы лишь контролируем ситуацию. До мировой гармонии ещё далеко. Вот почему нам необходимы такие энергичные и решительные люди, как вы. Предстоит огромная работа. Но вы пока, извините, очень невежественны, чтобы встать у руля ордена. Сейчас ваша наипервейшая задача — учиться. Именно от этого будет зависеть ваше назначение.

— Я что же, должен все это прочитать?! — со священным ужасом проговорил и обвел рукой книжные стилажи.

Анкендорф весело рассмеялся.

— Обязательно и непременно. А может быть даже больше.

На улице было прохладно и ветряно. По небу неслись косматые, рваные тучи. Я любил непогоду. Это была моя стихия. Подставил ветру разгоряченное лицо. Хорошо! Торжествующе рассмеялся. Я буду прилежным учеником. Очень прилежным. И обязательно добьюсь своего. До великой цели осталось всего чуть-чуть...

Глава вторая: Новая актриса.

Илья Ильич Янсон с удовольствием рассматривал сидящую перед ним девушку. Хороша! Чертовски хороша! Главный режиссер питал слабость к хорошеньким девушкам. А эта не просто хорошенькая — в ней чувствовалась порода. Если она так же талантлива, как хороша, то будет большим приобретением театра. Ее ему рекомедовала сама Плитченко. А это о многом говорит. Великая актриса не станет ходатайствовать за бездарность. Вот именно.

Он раскрыл лежавший перед ним диплон. В нем значилось, что Марианна Юрьевна Максимовская в 1994 году окончила Щукинское училище и получила квалификацию актрисы драматического театра. Долго читал рекомендательное письмо Тамбовского драматического театра. Очень хорошо. Она была там на ведущих ролях. Сколько ей? Лет двадцать пять — двадцать семь. Такая красавица и до сих пор не замужем. Странно.

— Марианна Юрьевна, вы одна переехали к нам в город или с семьей? — спросил он.

— Вы ведь только-что смотрели мой паспорт, где отсутствуют всякие сведения о моей семье, — ответила актриса серьзно, глядя в глаза режиссеру.

И этот взгляд ему не понравился. Нет, не понравился. В нем было много, как бы поточнее выразиться, независимости что ли. Да, независимости и чувства собственного достоинства. И Илья Ильич понял, что с ней он ещё хлебнет лиха. Ох, хлебнет! Она была личностью и личностью, по всему, незаурядной. Следовательно, все, что о ней написано в рекомендательном письме — все правда. Бездарность в принципе не может быть личностью.

— Да? Простите, не заметил, — разыграл он смущение. — И что же вас заставило сменить местожительство?

— У меня серьезно заболела мама. Потому я и вынуждена была переехать в Новосибирск.

— С ней что-нибудь серьезное?

— Онкологическое заболевание, — сухо, без тени эмоций ответила Максимовская.

Янсон сделал печальное лицо, вздохнул.

— Печально. Очень печально. Позвольте выразить вам искреннее сочувствие.

Она ничего не ответила. Взгляд её красивых голубых глаз оставался равнодушным. И вместе с тем, у Янсона возникло ощущение, будто она видит его насквозь. Бр-р! Неприятное ощущение!

— Вы познакомились с нашим репертуаром?

— Да, — коротко кивнула она.

— Ну и как?

— Что — «как»?

— Каково ваше впечатление?

— У вас много современных пьес, о которых и ничего не слышала. Из всего я играла лишь Роксану.

— Замечательно. — Янсон придвинул ей весьма потрепанную папку. — Я хочу, чтобы до завтра вы познакомились с этой пьесой нашего местного автора. Хочу попробовать вас на роль жены главного героя. Роль эта небольшая, но очень сложная. Завтра жду вас ровно в десять на репетиции. До свидания, Марианна Юрьевна! Очень приятно было с вами познакомиться.

* * *

Первое прочтение пьесы произвело на Светлану неприятное впечатление, вызвало раздражение. Сюжет показался абсолютно надуманным и неправдоподобным. Группа бедствующих актеров решила завладеть состоянием молодого преуспевающего бизнесмена и разыграла отвратительнейший спектакль с целью довести его до самоубийства. И негодяям удалось совершить задуманное. В конце-концов нервы того не выдержали и он сбросился со скалы. Негодяи торжествовали. Банальность и пошлятина! Впрочем, актерам здесь есть, что играть. Невзыскательные зрители будут в восторге. Пьеса рассчитана именно на них. Но для чего все это? Какова сверхзадача в этом абсурде? Похоже, сейчас о ней прочно забыли.

Однако, работа есть работа. Ее послали сюда не для того, чтобы наводить критику и подвергать ревизии современный театр. Ей предстоит попытаться выяснить — имеют ли работники театра отношение к убийствами актеров труппы и убийствам Аристархова и Шмыгова. А для этого придется потерпеть временные неудобства, связанные с несовершенством современной драматургии. И Светлана принялась учить роль.

Ровно в десять она была в театре. Небольшой овальный зал с пошарпанными старыми креслами вмещал триста пятьдесят, от силы, четыреста зрителей. Под высоким лепным потолком висела огромная хрустальная люстра. Но хрусталь был настолько грязен и черен, что не отражал, а, скорее, поглощал свет. Сцена была небольшой, но уютной.

Все актеры, участвовавшие в репетиции, находились на сцене. Там же был и Янсон. Увидев Светлану, он замахал рукой, подзывая.

— Марианна Юрьевна, проходите, пожалуйста, на сцену.

Под любопытными и оценивающими взглядами актеров Светлана поднялась на сцену.

— Здравствуйте! — сказала она. Ей недружно ответили.

— Господа! — несколько напыщенно и театрально-торжественно проговорил главный режиссер. — Разрешите вам представить новую актрису нашего театра Максимовскую Марианну Юрьевну. Прошу любить и жаловать.

К Светлане подошел рослый плечистый молодой мужчина с красивым мужественным лицом и с легким смешком хорошо поставленным баритоном проговорил:

— Привет, женушка! Я — Владлен Петрович Земляникин. Чтобы не было кривотолков, предлагаю сразу оформить наши отношения. Или слабо?

— Оформить — чего, простите? — Козицина сделала вид, что не поняла намека.

— Оформить наши отношения, так сказать официально.

— Это как?

Улыбка у Земляникина была уверенной и нагловатой. Этакий самоуверенный и самовлюбленный нарцисс. Его поведение не оскорбило её, нет. Стоит ли оскорбляться на какого-то пошляка. Но разозлило.

— Сочетаться законным браком, — сказал он.

— Вы думаете это возможно? — насмешливо спросила она.

— Уверен.

— Послушайте, Владлен Петрович, это вы что, вошли в образ, или на самом деле такой?

— Какой?

— Хамоватый.

Улыбка на его лице приказала долго жить, а от былой самоуверенности не осталось и следа. Избалованный вниманием женщин, он никак не ожидал подобного поворота событий, растерялся и не нашелся, что ответить.

— Браво, Марианна Юрьевна! — захлопал в ладоши Янсон. — Этого пижона давно следовало как следует проучить, но не находилось человека, кто бы отважился это сделать.

— И все же, я больше чем уверена, что вы просто вошли уже в образ вашего героя, — миролюбиво улыбнулась Светлана. Ссориться с первой встречи с ведущим актером театра явно не входило в её планы.

— Ну-ну, — криво и мстительно усмехнулся Земляникин. Смерил её с головы до ног взглядом. — Да вы ещё оказывается и психолог? Это уже интересно. — Он отошел от неё с таким видом, будто давал понять, что разговор между ними ещё далеко не окончен.

«Дура безмозглая!» — мысленно обругала себя Козицина. Едва появилась в театре, как уже успела обзавестись недоброжелателем.

К ней подошла хрупкая девушка с круглым курносым лицом, обрамленным светлыми кудрями. Большие глаза её смотрели на Светлану наивно и восторженно. Она протянула ей руку по-детски — ладошкой вверх.

— Людмила. Очень приятно! Надеюсь, будем дружить.

— Я тоже очень на это надеюсь, — улыбнулась Козицина, пожимая руку. Людмила наверняка исполняла в спектакле роль «школьницы» Катеньки.

Людмилу сменила жгучая красавица лет тридцати — тридцати пяти. У неё была великолепная фигура с несколько чересчур развитой грудью, а надменное лицо настолько совершенно, что казалось безжизненным, нереальным. Впечатление это усиливал неподвижный взгляд её темно-синих глаза. Будто перед Светланой стояла не живая женщина из плоти и крови, а восковая фигура. Эта наверняка играет роль красавицы Эльвиры Петровны — светской львицы.

— Эльвира Александровна Поморцева, — представилась она. — Слышала, что вы из Тамбова?

— Да, — ответила Козицина.

— А где это?

Светлана поняла, что вопрос был задан сознательно, чтобы поставить на место новую актрису. Ты, мол, милочка, не очень-то задирай нос. Подумаешь — Тамбов! Та ли ещё дыра! Многие даже не подозревают о существовании такого города.

— Это средняя полоса России, — ответила она с вежливой улыбкой.

— Да?! — делано удивилась Эльвира Александрова. — А я отчего-то считала, что это где-то на севере.

«Злючка, — решила про себя Козицина. — С ней нужно держать ухо востро».

— Я вам покажу его на карте, — пообещала она.

— Буду премного благодарна! — Неподвижное лицо Эльвиры Александровны изобразило подобие улыбки.

Янсон громко захлопал в ладоши.

— Все! Приступаем! Марианна Юрьевна познакомится с остальными в процессе репетиции. Начнем со сцены, когда жена героя является к нему в комнату. Марианна Юрьевна, вы выучили роль?

— Да.

— Помните эту сцену?

— Конечно.

— Очень хорошо. Владлен Петрович сядьте в кресло справа... Куда вы его тащите? Я же сказал — справа. Вы что, до сих пор не научились разбираться — где правая рука, а где левая?

— Это для вас — справа, а для меня — слева, — провочал великан, ставя кресло в нужное место.

— А вы, Марианна Юрьевна, встаньте в противоположной стороне... Да, здесь. Итак, представьте себе. Тишина. Полумрак. Беснующаяся за окном полная луна заливает комнату серебристым светом. Герой лежит на диване. События последнего времени сильно пошатнули его психику. И вот в левом углу комнаты бесшумно открывается потайная дверь и входит его жена, очень похожая на страшный призрак. Он её так и должен воспринимать. Итак, начали.

— Как, вот так сразу, — растерялась Светлана. — Без декораций, без грима?!

— В чем дело, дорогая?! — очень удивился режиссер. Обвел недоуменным взглядом остальных актеров, даже пожал плечами, подчеркнув тем самым, что он ничего не понимает в происходящем. — Вы ведь актриса, Марианна Юрьевна! Вы должны вообразить предполагаемые обстоятельства и в них жить и действовать.

И Светлана поняла, что она на грани провала. Страшно на себя разозлилась. Что же делать?! И тут она, вдруг, вспомнила как её героиня виконтесса Дальская очутилась однажды в городе будущего, населенного полулюдьми, полудраконами, как увидела там в музее под стеклянным колпаком своего горячо любимого рыцаря Ланцелота, и... И сразу ощутила себя такой маленькой и несчастной, что ей захотелось умереть.

— Я готова, — проговорила она чуть слышно.

— Вот и прекрасно! — воскликнул Янсон. Он уже почувствовал произошедшую перемену с актрисой...

* * *

...Она оказалась в незнакомой комнате. За окном неистовствовал ветер, тарабаня широкими, мохнатыми лапами сосны в окно. Проникавший в комнату мертвенный свет делал предметы таинственными и зловещими. В потаенных углах прятались злые призраки. Слышалось лишь их едва внятное бормотание, шушукание и завывание. Она и сама была бестелесным призраком, одиноким и глубоко несчастным. На ней было подвинечное платье, уже изрядно обветшавшее от дальних странствий и посеревшее от космической пыли. На диване лежал рослый мужчина — муж. Она бесшумно к нему приблизилась и тронула за руку. Он открыл глаза, взглянул на нее. Лицо его исказила гримаса страха. Он хотел было закричать, но не смог этого сделать. Чуть слышно прошептал:

— Ты?! Как ты здесь очутилась?!

— Чижик, ты меня любишь? — спросила она жалобно, присаживаясь на край дивана.

— Нет-нет! — вскричал он, садясь, отодвигаясь от неё и прижимаясь к стенке. — Ты этого не можешь! Нельзя!

— Чижик, мне холодно, — пожаловалась она, протягивая к нему руки со страшными ранами на запястьях. — Согрей меня, Чижик!

— Не-е-ет! — заорал он благим матом. — Изыди, сатана!

— Ты меня не любишь! — констатировала она печально и, вдруг, горько навзрыд заплакала. — Мне там так одиноко! Скажи, за что ты меня убил?

— Я?!! — он даже поперхнулся возмущением и долго кашлял. Наконец, с предыханием проговорил: — Ну, знаешь?! Это называется — валить с больной головы на здоровую. А разве это не ты сама сделала?

— Нет, это ты. Я знаю, — убежденно проговорила она, продолжая плакать.

— Боже! Когда же кончится весь этот кошмар! — взмолился он, падая лицом в подушку, крича: — Тебя нет! Нет! Ты — лишь мое больное воображение! Просто, я схожу с ума! Схожу с ума! Схожу с ума!

Она встала и незаметно вышла из комнаты...

* * *

К Светлане подскочил главный режиссер и, обнимая за плечи, восторженно проговорил:

— Молодчина! Все замечательно! — Обернулся к остальным актерам и, потрясая в воздухе рукой, воскликнул: — Вот как надо играть, господа актеры!

А Светлана все плакала и никак не могла остановиться. Она все ещё оставалась в той темной комнате. А за окном все выл и выл ветер и хлестал по нему ветками сосны. Было одиноко и жутко. Она не была человеком, как написано в пьесе. Она была призраком, скитающимся в бескрайних просторах космоса и так тоскующим, так невыносимо тоскующим по людям. Жутко! Одиноко! Зябко! Господи! Прости меня, грешную! Пости и помилуй!

— Успокойтесь, голубушка! — уговаривал её Янсон, трогая за плечо. Не выдержав, воскликнул: — Какое перевоплощение! Какое поразительное перевоплощение!

Наконец, Козицина пришла в себя, увидела удивленные лица актеров и поняла, что выдержала экзамен. Поспешно достала носовой платок, вытерла слезы, сказала смущенно:

— Извините!

— И она ещё извиняется! — вновь завосторгался главный режиссер. — Это вы нас, Марианна вы наша Юрьвна, извините, что посмели заподозрить черт знает в чем. Да мы с вами поставим ни эту, я извиняюсь, пошлость. Мы с вами, Марианна Юрьевна, поставим Леди Магбет, Марию Стюарт, Жанну Д,Арк, наконец!

А Светлана прочти физически ощутила на себе завистливые взгляды. Пожалуй, лишь Людмила-Катенька продолжала смотреть на неё восторженно, с обожанием. И поняла, что в театре её ждут нелегкие времена.

После репетиции Козицина вместе с Людмилой оказались в небольшой гримерной. Паршина указала рукой на дальний туалетный столик, сказала:

— Это столик Алисы. Теперь он твой.

— А где же сама Алиса? — спросила Светлана.

Лицо Людмилы побледнело, стало испуганным, а восторженные глаза — поблекшими, невыразительными.

— Ее нет, — тихо ответила.

— Она что, уволилась?

Люмила оглянулась на дверь, будто боялась, что её услышат. Таинственно прошептала:

— Нет. Ее убили.

— Боже! — воскликнула Светлана. — За что?

— Пока никто ничего не знает. — Людмила подошла к столику Заикиной, выдвинула ящик. В нем была массажная щетка с торчавшими пепельными волосинками, тюбик губной помады. Паршина взяла щетку, повертела в руках, сказала печально: — Как странно. Щетка вот с её волосами есть, а Алисы нет. Странно. — И, вдруг, заплакала, громко, наывзрыд, итерично закричала: — Я больше этого не выдержву! Каждый день одно и тоже! Сколько же можно! Я скоро рехнусь! Честное слово, рехнусь!

Козицина обняла девушку за плечи, принялась успокаивать:

— Ну, что ты, Люда, что ты. Перестань! Что поделаешь, все мы смертны.

— Да я не об этом, — отчаянно воскликнула сквозь рыдания Людмила.

— А о чем? Чего ты не выдержишь?

Актриса спохватилась, что сболтнула лишнее. Испугалась. Страх быстро привел её в чувство. Она вытерла ладонями слезы, смущенно проговорила:

— Да так, ничего. Не обращай внимания. Это со мной иногда случается.

А вечером Светлана сидела в кабинете Иванова. Выслушав её рассказ, Сергей Иванович проговорил:

— Ты молодчина, Светлана Анатольевна! Слушай, а может быть тебе в актрисы податься?

— А на что я жить буду?

— Впрочем, ты права. Сейчас этим делом много не заработаешь... Как думаешь, что имела в виду Паршина, говоря, что этого не выдержит? Чего — этого?

Светлана пожала плечами.

— Понятия не имею.

— Что-то за этим скрывается. Тебе надо попытаться узнать — что именно. Она — самое слабое звено. Попытайся с ней подружиться и вызвать на откровенность. Возможно, она и есть та самая ниточка, с помощью которой нам удастся размотать весь клубок.

— Образно, — усмехнулась Светлана. — Очень образно. Только не лежит у меня душа ко всему этому.

— К чему — этому?

— Ну, подружиться, втереться в доверие. Такое ощущение, что совершаешь большое свинство. Честное слово! Сегодня она твоя подруга, а завтра может стать обвиняемой. До сих пор не могу забыть Макарова. Не могу простить себе его смерти.

— Не надо ля-ля, товарищ капитан милиции. Он сам себя приговорил. Сам за все и ответил. Мы — не благотворительная организация, чтобы спасать заблудших, и не священнослужитель, чтобы отпускать им грехи. Мы призваны бороться с преступниками. И в этой борьбе все средства хороши. Главное — результат.

— Но ведь вы сами помогли Холодовой, — возразила Светлана.

— Холодова — отдельный случай. Мы с ней заключили «джентльменское» соглашение: ты — мне, я — тебе. Она помогла нам расправиться с мафией, я помог ей. Только и всего.

— А что же вы с ней до сих пор переписываетесь?

— Ну, сыскари! — удивился Иванов. — Ну вы, блин, даете! От вас невозможно ничего скрыть. Много там, у вас, на меня ещё компромата?

— Достаточно, — улыбнулась она.

— Слушай, Свет, а что у вас с Вадимом? Что вы друг другу голову морочите?

Лицо её мгновенно стало строгим, даже злым.

— А вот это вас совершенно не касается, — сказала, как отрезала.

— Это конечно, — согласился Иванов. — Только обидно смотреть, как двое замечательных людей мучают себя и других.

Она посмотрела на него долгим взглядом. И если бы Сергей Иванович имел способность читать по глазам, то он многое мог бы там прочесть.

— Может быть, я люблю другого человека? — сказала она с вызовом.

— И кто же тот счастливчик? — спросил он, беспечно улыбаясь и любуясь девушкой. Какая замечательная красавица! Да к тому же ещё какая замечательная умница. Сочетание этих двух качеств в одной женщине — вещь почти немыслимая, убойная. Ага. Бьет наповал с расстояния до двух километров.

— А что если это вы, Сергей Иванович?

Это этих слов беспечность мигом сдуло с лица Иванова. И он, крутой, видавший виды следователь, растерялся, что желторотый пацан.

— Скажешь тоже, — пробормотал в замешательстве. — Кому я нужен — такой старый и больной. Я даже в зеркало больше не смотрюсь, чтобы не портить себе настроения.

— А может быть у меня дурной вкус?!

И Иванов не нашелся, что ответить. Был настолько растерян, что потерял к себе всякое уважение, не без основания считая, что навсегда. «Крыша» его сдвинулась и куда-то поплыла, поплыла... Сегодня кретины всего мира открыли навигацию. Ага.

Глава третья: Странный разговор.

Был поздний теплый и душный вечер. В одной из тенистых аллей Первомайского сквера, что находится напротив Дома Ленина, на скамейке сидели двое мужчин, курили и негромко разговаривали. В одном из них автор без труда узнал главного режиссера театра «Рампа» Илью Ильича Янсона. Другой, представительный молодой мужчина с внушительным волевым лицом, был ему незнаком.

— Что же ты убеждал меня, что он утонул? — раздраженно спросил незнакомец Янсона.

От этого вопроса тот даже подпрыгнул на скамейке. То ли вопрос Илье Ильичу не понравился, то ли он его не ожидал. Ответил запальчиво:

— Ну, да. А как же! Что же я ещё мог подумать, когда утром нашел всю его одежду вместе с документами на берегу? К подобному выводу пришел ни я один. Мы все так считали и считаем до сих пор. Да! И не надо здесь мне этих инсинуаций! Не надо!

— А кто же по-твоему убил твоих артистов? Призрак отца Гамлета или этого сукиного сына?

Янсон вновь подпрыгнул. Было видно, что вопросы собеседника не только беспокоили режиссера, но и здорово пугали. Подобные неуютные мысли давно уже подспудно бродили в его умной голове. Но он старался подавить их в самом зародыше, надеясь на русское авось. Авось пронесет! Но озвученные сейчас молодым приятелем, они сильно его расстроили.

— Ну мало ли. Случайное совпадение. Сейчас каждую ночь кого-нибудь убивают. У нас считают, что в Алисиной смерти виноват её любовник. Тот ли ещё тип с темным прошлым. А Заплечный?... Он, негодяй такой, путался с малолетками. Я его лично предупреждал, что это добром для него не кончится. Вот и нарвался, что называется. Да нет, все должно быть нормально. Машина на месте. Все вещи на месте. Не ушел же тот Беспалов в одних плавках из Горной Шории, правильно?

— В таком случае, где его труп?

— Ну, мало ли. Где-нибудь зацепился за корягу и торчит сейчас на дне. Всплывет, куда он денется.

— Все это твоя самодеятельность, старый козел! — проговорил незнакомец, все более раздражаясь. — Предупреждал же я тебя — не пускай дело на самотек, помоги человеку расстаться с жизнью. Сейчас бы не ломали голову — что делать? Нет трупа — нет денежек.

— Будет тебе труп, не волнуйся, — заверил Янсон. Но слишком неуверено звучал его голос. Это не прошло незамеченным для его собеседника.

— Дурак! Ты ведь сам не веришь в то, о чем говоришь.

— Ну, хватит меня дурачить! — вспылил режиссер. — Молодой еще! Умник тоже мне выискался!

Молодой саркастически рассмеялся.

— Какие мы однако обидчивые! — После небольшой паузы сказал жестко: — Вот что. Подними в ружье своих архаровцев. Кровь из носа, но найдите этого сученка. Если его найдет милиция раньше нас, то нам с тобой, старый дуралей, очень придется об этом пожалеть. Рождественские праздники пройдут у нас не очень весело. И мы долго ещё будем встречать их не в кругу семьи — как обычно, а среди угрюмых людей, смачно «ботающих по фене».

— Типун тебе на язык! — вновь подскочил Янсон. — Хорошо, если ты настаиваешь, то я распоряжусь. Только, считаю, что твои страхи необоснованы.

— Вот-вот, распорядись. — Мужчина пошарил в карманах, достал носовой платок, высморкался. Пожаловался: — Кажется, где-то подпростыл. Насморк. Знобит. Как у тебя дела в театре?

— Замечательно! — воскликнул Илья Ильич, радуясь, как ребенок, смене неприятной темы. — Сегодня приняли актрису вместо Заикиной. Такая лапонька! Такая душка! Замечательно талантлива!

— Вот как?! — удивился собеседник. — А что же ты со мной не согласовал?

— А почему я должен с тобой согласовывать?! — вновь вспылил Янсон. — Кажется я ещё пока главный режиссер?

— Ты уверен, что она не из милиции?

Янсон весело рассмеялся.

— Если бы ты её увидел, то не говорил бы подобных глупостей. Она — актриса от Бога! Ей талант Божьей милостью дан. Я с ней связываю большие надежды. Такая, в принципе, не может работать в милиции.

— У тебя слишком поверхностное знание о работниках милиции. Начитался бульварных детективов и считаешь, что там все сплошь недоумки, ломбразианские типы. Глубоко ошибаешься. Там, порой, такие таланты встречаются, что дадут сто очков вперед любому твоему артисту.

— Да ну тебя! — отмахнулся от него Янсон.

— Она местная?

— Нет, приехала к нам из Тамбова.

— Из Тамбова, говоришь, — раздумчиво проговорил молодой мужчина. — У тебя её фотография есть?

— А зачем она тебе? Можешь сам прийти. Уверяю тебя — не пожалеешь. Есть на что посмотреть.

— Обязательно приду, — пообещал мужчина. — И все же, ты мне обязательно организуй фотографию не позже чем завтра. Понял?

— Хорошо, сделаю.

Глава четвертая: Клиент Толя Каспийский.

Дмитрий отвез Карабанова обратно в гараж, по пути прикупив хлеба, консервов, колбасы. А то этот троглодит с голодухи опустошит все полки в погребе. И куда только в него столько лезет. Как в прорву — сколько не бросай, все мало. Определенно.

На следующий день он отыскал в милицейской картотеке сведения на Каспийского Анатолия Сергеевича. И, надо сказать, много почерпнул там о нем интересных сведений. Оказывается, он не всегда был подручным великого актерского братства. Нет, не всегда. Но страсть к искусству питал с юного возраста. Кроме шуток. То стибанет в церкви понравившуся ему иконку, то срежет прямо с шеи батюшки крест, наивно полагая, что тот из чистого золота, то приберет к рукам какую-нибудь вещичку в антиквартном магазине. Вот таким был шустрым и ловким малым. Повзрослев и оперившись, стал работать по крупному. То с помощью отмычки или подбора ключей «ломанет» квартирку какого-нибудь зажиточного соотечественника, то посетит в неурочное время художественный салон, антикварный или ювелирный магазин. Что? Сигнализация? Обижаете, господа! Он ведь был специалистом, а не каким-то там прости Господи. Любую сигнализацию отключал в течении пяти минут. Правда, удачливость и долгая безнаказанность привели в излишней самоуверенности. Засыпался он на художественном салоне, что на Советской. По глупому засыпался, что пацан какой. Но это он уже потом понял, а тогда даже не вздрогнул. Самоуверенность-собака подвела. Отключил он, значит, сигнализацию, открыл дверь. Все чин-чинарем. А в тамбуре ящик стоит. Обычный деревянный ящик из тарных дощечек. Ему и невдомек, что не простой это ящик, а под сигнализацией. Он даже ругнулся как следует. Какой, мол, мудак здесь ящик оставил. Отодвинул его в сторону и, открыв внутреннюю дверь, прошел в магазин. А в это время в ментовке сирена так забазлала, что сходу разбудила ментов. Они ноги в руки, попрыгали в УАЗик и примчались к магазину, где и взяли Толю Капийского, по кличке «Кудря» ещё тепленького с поличным. Кликуху эту он ещё в детстве получил от пацанов, потому, как был кудрявый, как негр, и красивый, как цыганенок. Ну. Так с детства она к нему, кликуха эта, и прилепилась — не отодрать. И кудри все куда-то к хренам подевались, а он так Кудрей и остался. Фартовый он был мужик. И веселый. Следователь добросовестно записал в протокол один из его крылатых афоризмов: «Красиво жить не запретишь!» Правда, у Беркутова на этот счет были свои соображения. Красиво жить — каждым понималось по разному. Определенно. Но Толя понимал это однозначно. Красиво жить — значит иметь полный карман тугих сотенных, а ещё лучше — «баксов». Если пить водку, то закусывать осетровой икоркой или, на худой конец, — лососевой, а если — коньяк, то непременно марочный и лучших сортов. Если трахать телок, то обязательно валютных. Ему даже было невдомек, что на свете есть другие женщины, которые не покупаются и не продается. Да они ему лично были по фигу. Вот так понимал красивую жизнь фартовый парень Толя Каспийский. За все свои трюкачества он получил четыре года общего режима и считал, что ещё легко отделался.

О том, что с ним произошло после выхода на свободу, Дмитрий знал лишь из скудных показаний Карабанова. Так какое-то время Кулря работал таксистом. А сейчас решил быть поближе к искусству. Вот в чем Беркутов был не уверен, так это в том, что Толя напрочь забросил свое прежнее ремесло. Не тем он был человеком, чтобы так запросто менять свои привычки и наклонности. Вот как раз на этом Дмитрий и решил его подловить. А там — видно будет.

Но, как говорится, «легко сказка сказывается, да непросто дело делается». Если кто нигода не выслеживал вора, то и не пытайтесь это делать. Сие занятие неблагодарное и слишком хлопотное, если не сказать больше. Два дня Беркутов ходил за Каспийским, словно тень в одноименной сказке Шварца, ждал его у театра, караулил у подъезда, хоронясь в тени деревьев, рискуя быть покушенным свирепыми псами. Дворняги как-то очень быстро приняли его за своего, а вот домашние паскуды постоянно видели в нем врага и норовили непременно сожрать. Если бы не их сердобольные хозяева, то туго бы ему пришлось. Единственное, в чем смог убедиться Дмитрий за это время, так это в том, что Кудря не изменил своих прежних привычек — обедал лишь в самых перстижных ресторанах и с самыми красивыми валютными телками. Беркутов был вынужден следовать за клиентом и, хотя заказывал в ресторане исключительно самый дешевый салат, его семейный бюджет трещал по всем швам.

Через два дня он настолько вымотался, что стал походить на тот призрак, который играла Светлана Козицина в предыдущей главе. Мало, что он сам едва держался на ногах от усталости, так ещё и бедного «Мутанта» довел до роковой черты, за которой тот мог превратиться в никому ненужную груду металлолома. Осознав, наконец, что не рассчитал свои силы, он написал задание оперативникам Заельцовскго районного управления, на обслуживаемой территории которого проживал Толя Каспийский, а сам отправился на боковую.

Следующий день прошел относительно спокойно. А потом... Потом Дмитрий узнал, что убита ещё одна актриса театра и вместе с Ивановым и Рокотовым выехал на место происшествия.

Глава пятая: Ни тот случай.

Телефонный звонок разбудил Сергея Иванова в шесть часов утра. Звонил Рокотов.

— Собирайся, Сережа, — лаконично проговорил Владимир. — Еще одно убийство.

— Убит актер театра? — догадался Сергей.

— Актриса. Мне только-что звонил дежурный по городу. Через двадцать минут я за тобой заеду.

«Ни сна, ни отдыха измученной душе! — проворчал рядом этот зануда Иванов. — Вот, блин, жизнь! Когда все это кончится, так перетак!»

«Эй, приятель, веди себя прилично, — одернул его Сергей, с неохотой вставая. — Что ты лаешься, как последний биндюжник?»

«Так ведь выводишь. Сам не живешь, как человек, и другим не даешь. Заколебал с этими утренними побудками. Сколько же раз можно тебя убеждать, что не в твоем возрасте и не с твоим здоровьем искать на эту самую приключений, что давно надо переходить на более спокойную работу?»

«Да не умею я больше ничего», — возразил Сергей, делая зарядку.

«Ты давай не придуривайся, — проворчал Иванов, продолжая лежать в постеле. Зарядку он не переваривал органически. — Не умеет он, видите ли! Не хочешь.»

«И не хочу», — согласился Сергей.

«В этом все дело. Как был ты эгоистом, так эгоистом и остался. Ну ладно, ты обо мне не думаешь. Хрен с тобой. Я к этому уже привык. Так хоть о Верочке подумай».

«А что Верочка? С ней, вроде, все в порядке».

«Если жить неделями в „продленке“ и общаться с чужими тетями — порядок, то я тебя проздравляю».

«А что я могу сделать?»

«Бабу тебе, придурок, хорошую надо, в смысле, женщину. Понял?»

«Да кому я нужен!» — отмахнулся Сергей от этого предложения.

«Вот только этого не надо тут передо мной. Артист! — рассердился Иванов. — Не надо передо мной театр крутить и кокетничать! Хотя бы взять ту же Светлану...»

«Кого?! — удивился Сергей. — Ты, верно, спятил, приятель. Ведь у нас пятнадцать лет разницы?»

«С Катей у вас было двенадцать лет разницы и ничего — жили куда с добром. И потом, она же сама говорила.»

«Пошутила она. Это у неё юмор такой. Понял? Женщина пошутила, а ты уже и губу раскатал.»

«Э-э, не скажи. Женщина ничего просто так не делает.»

«Да пошел бы ты куда подальше, психолог гребанный!» — вспылил Сергей и, чтобы прекратить этот дурацкий разговор, отправился в ванную.

Едва он успел побриться и умыться, как раздался звонок в дверь. Это был Рокотов. Увидев Сергея в одних плавках, удивился:

— О, да ты ещё в негляже?!

— А ты боишься, как бы труп не сбежал?

— Ну у тебя и шутки?! — укоризненно покачал головой Владимир. — Черный юмор! — И так жиманул руку друга, что тот даже присел от боли.

— Это у тебя черный юмор, а не у меня. Натуральное членовредительство, — проворчал Сергей, тряся рукой. — Надо хоть чего-нибудь закусить.

— У меня в машине есть бутерброды и кофе, — сказал Рокотов. — Позавтракаем по дороге.

И Иванов с тоской подумал, что если бы была Катя, то она бы уже тоже что-нибудь соорудила. И так тоскливо, так паршиво стало на душе, что хоть волком вой. Ага.

В машине их ждал Беркутов.

— Привет, патрон! — сказал он Иванову, когда тот сел рядом.

— Здравствуй! Только, молодой человек, попрошу не выражаться! То, что вам начальство разрешило общаться с порядочными людьми, это ещё совсем не значит, что вы можете их обзывать всякими иностранными прозвищами.

— Спасибо, господин генерал! — подчеркнуто серьезно ответил Дмитрий. — Я это учту. Только вот проблема — где нынче взять приличных людей?

— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Только я тебе, парень, вот что посоветую. Если ты ещё не определился с кого брать пример в начале своего жизненного пути, то я скажу: «Бери его с Владимира Рокотова».

— Благодарю за совет. Я сегодня же это сделаю, — заверил Дмитрий.

По дороге они уничтожили все съестные запасы Рокотова и сразу стало веселее жить на белом свете. Машина тем временем уже миновала академгородок.

— Куда ты нас везешь? — спросил Иванов Рокотова.

— В Новый поселок.

— С ним у меня свазана масса приятных воспоминаний, — сказал Беркутов. — Здесь я встретил свою Светлану.

«И у этого Светлана, — с тоской подумал Сергей. Недавний разговор с Ивановым не выходил из головы. — Развелось этих Светлан, как собак нерезанных. Ага.»

В Новом поселке они въехали на улицу, состоящую сплошь из двух и трехэтажных коттеджей.

— Улица «Новорусская», господа! — торжественно объявил Дмитрий.

— Что, действительно так называется?! — удивился Иванов, чем доставил громадное удовольствие шустрому майору.

— Если пока и не называется, то будет называться. Я уже отправил в горисполком письмо с предложением о её переименовании.

— Трепач! — добродушно усмехнулся Рокотов.

— На этой славной улице, — продолжал свой вдохновенный треп Беркутов, — проживают исключительно казнокрады, боссы нелегального бизнеса, крестные отцы мафии и их подручные, Словом, богатая шушера и сволочь, прилипившаяся, будто пиявки, к многострадальному телу нашей с вами, господа, Родины.

— Молодец! — одобрил его речь Иванов. — Да вы лирик, милостивсдарь. Никогда бы не подумал, глядя на вашу сугубо прозаическую физиономию.

— Внешность часто обманчива, — скромно ответил Беркутов. — Кому, к примеру, взредет в голову, глядя на вас, предположить, что вы генерал! Верно?

— Верно, — рассмеялся Иванов. — Один ноль в твою пользу. Сегодня, майор, ты явно в ударе. Поздравлю!

— Спасибо!

В это время они увидели у одного из коттеджей милицейский УАЗик и «Ниву».

— О, а это «Нива» моего друга Колесова, — удивленно проговорил Дмитрий. — Наш пострел и здесь поспел.

— Это я ему звонил, — сказал Рокотов. — Просил, чтобы он захватил Истомина.

У внушительных ворот их встретили Истомин и Колесов. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Что здесь произошло? — спросил Иванов, обращаясь к Истомину.

— Убита актриса театра «Старые стены» Звонарева Раиса Аркадьевна.

— Когда это случилось?

— В три часа ночи.

— Откуда столь точное время?

Вперед выступил Колесов, ответил:

— Об этом говорят супруги Вяткины, живущие напротив, — Сергей указал на коттедж на противоположной стороне улицы. — Они были разбужены звуками двух выстрелов. Мария Павловна Вяткина взглянула на часы. Было ровно три часа. Когда она подошла к окну, то увидела, как из дверей дачи Звонаревых выбежали трое мужчин с большими сумками. Они сели в «Ниву» и уехали. А Мария Павловна сразу же позвонила в милицию.

— Ясно. Эксперты здесь? — спросил Иванов.

— Здесь, — ответил Истомин. — В доме дожидаются.

— Понятые?

— Тоже в доме.

— Что ж, тогда приступим, пожалуй. — Иванов направился к коттеджу. От ворот к дому вела дорожка кровавых пятен. Это могло означать лишь одно — один из преступников был ранен.

В большом квадратном холле у основания лестницы, ведущей на второй этаж лежал труп полной женщины лет тридцати — тридцати пяти. Рядом валялось двухствольное охотничье ружье двенадцатого калибра с вертикальными стволами. Иванов подошел, осторожно двумя пальцами взял за ствол ружья, приподнял, понюхал. Из обоих стволов несло гарью. Осмотрел труп. Было два ранения — в грудь и в голову. Обернулся к стоявшим сзади оперативникам.

— А выстрелов было, как минимум, три. Вот что, Валерий Спартакович, пока я здесь занимаюсь осмотром, ты подробнейшим образом допроси Вяткиных. А вы, ребята, — обратился он к Беркутову с Колесовым, — походите по соседям, поспрашивайте. Не мне вас учить. Может быть надыбаете, что-нибудь интересное. Лады?

— Как прикажите, господин генерал, — за всех ответил Беркутов.

Они ушли. Иванов с Рокотовым прошли в соседнюю комнату, от порога которой кровавые следы вели к входной двери. В зале на диване сидели судебно-медицинский эксперт Громадин и незнакомый Сергею технический эксперт в фоме капитана милиции. Здесь же находились понятые — две пожилых женщины, сидели в креслах и испуганно смотрели на вошедших. В зале было все перевернуто вверх дном. Иванов поздоровался с экспертами и понятыми, повернулся к Рокотову.

— Что скажешь, Володя, об этом бардаке?

— Типичный случай, — ответил тот. — Забрались в дом воры, надеясь на отсутствие хозяев. Разбудили хозяйку. Ну и... Что произошло, ты сам видишь.

— Вот и я говорю — не тот случай.

— В смысле?

— В том смысле, что наши убийцы к этому не имеют никакого отношения. Ага. Что ж, приступим, богословясь.

Осмотр они закончили лишь к полудню.

Глава шестая: Что все это значит?

На следующее утро главный режиссер вызвал фотографа и стал настаивать, чтобы Светлана сфотографировалась.

— Нет-нет, — пыталась протестовать она. — Что ещё вы выдумали, Илья Ильич! Зачем это? К чему?

— Я хочу, чтобы ваша фотография, Марианна Юрьевна, была на нашем стенде наряду с фотографиями других актеров.

— Но давайте я сыграю хоть один спектакль. — Ее совсем не прельщала перспектива оказаться крупным планом в фойе театра, где её мог увидеть кто-то из клиентов по основной работе. Вовсе не прельщала. Но Янсон был непреклонен. И это показалось Козициной подозрительным. Вечером она поделилась своими сомнениями с Ивановым.

— Может быть ничего в этом нет, но, как говориться, — «береженного Бог бережет». Не исключено, что они хотят проверить — работала ли ты в действительности в Тамбовском драматическом театре?

Он тут же пригласил прокурора-криминалиста и тот сфотографировал Светлану.

— Завтра же отправим телефаксом твою фотографию в Тамбов, чтобы все работники театра знали свою «героиню» в лицо, — сказал Сергей Иванович.

А репетиции в театре продолжались. Но Светлана постоянно чувствовала какое-то напряжение. Актеры нервничали, срываясь в самых безобидных сценах. И это показалось ей весьма странным. Что-то за всем этим скрывалось, но что именно, — никак не могла понять. На третий день репетиций при прогоне всего спектакля «светская львица» вдруг забегала по сцене, истерично закричала:

— Не-е-ет!... Не хочу!... Не могу!... Не буду! — Глаза её были безумны, а царственная грудь бурно вздымалась, на смуглом лице явственно проступили красные пятна.

От кого, от кого, а от неё Светлана никак не ожидала подобного поведения.

— Прекратите истерику, Эльвира Александровна! — твердо и требовательно сказал Янсон.

— Не-е-ет! — вновь закричала Померанцева и, потеряв сознание, упала. Актеры всполошились, зашумели, загалдели. Людмила побежала за водой.

— Нашатыря надо! — кричал Земляникин. — Есть у кого нашатырь или нет, мать вашу?! — Он поднял Эльвиру Александровну на руки и отнес на диван

— Все! Баста! — громко проговорил Борис Петрович Каморный, исполнявший роль «отставного профессора» Германа Владиславовича. Он решительно спустился со сцены и демонстративно покинул зал.

— Все свободны, — устало проговорил главный режиссер. — Репетиция переносится на завтра.

А через полчаса в гримуборной рыдала Людмила Паршина и, захлебываясь слезами, жаловалась Светлане:

— Как они могут! Это же бесчеловечно! Я больше этого не выдержу!

Светлана обнимала её за плечи, успокаивала:

— Ну-ну, Люда, перестань! Что ты, право слово, как маленькая девочка! Что случилось? Может быть, объяснишь? Что у вас тут происходит?

Худенькие плечи Паршиной подпрыгивали в такт рыданиям. И весь вид её был таким жалким и несчастным, что Светлана прониклась к ней искренним сочувствием.

— Я не могу, — пролепетала Людмила дрожащими губами. — Но только это так жестоко! Так жестоко!

Когда Светлана вышла из театра, то заметила, как вслед за ней вышел рабочий сцены Роман Овчаренко и на довольно приличном расстоянии направился следом. С рабочими сцены её познакомил главный режиссер.

«Неужели следят?» — промелькнула мысль. Опытному оперативнику, каким она являлась, не составило бы большого труда оторваться от «хвоста». Но она решила не спешить и проверить свою догадку. На остановке она остановилась и стала ждать троллейбус. Боковым зрением видела, что Овчаренко что-то внимательно рассматривал. Подошел троллейбус. Она вошла в переднюю дверь, он — в заднюю. На площади Карла Маркса она вышла. Он тоже. Светлана направилась к ГУМу «Новосибирск». Он — следом. Теперь не оставалось и тени сомнения, что за ней следили. Но почему? Где она допустила ошибку? Она скрупулезно перебрала в памяти все, что происходило эти три дня в театре, но ничего такого в поведении Янсона, актеров не вспомнила. Все было обычно.

В ГУМе она незаметно прошмыгнула в секцию готового платья и спряталась в раздевалке. Сквозь неплотно задернутые шторы видела, как вскоре появился Овчаренко. Вид у него был до того глупым и расстерянным, что она невольно рассмеялась. Подождав ещё минут пять, она через служебный вход вышла из магазина и поехала в управление.

Оказавшись в своем кабинете, Светлана тут же позвонила Иванову и хотела рассказать о событиях сегодняшнего дня, но он её тут же перебил:

— Вот что, Светлана Анатольевна, приезжай ко мне. Здесь все и расскажешь. Да, у тебя есть с собой текст этой пьесы, которую вы ставите?

— Есть.

— Захвати, пожалуйста.

* * *

Сергей сидел за столом и не без волнения ждал прихода девушки. В последние дни этот зануда Иванов ему все уши о ней прожужжал. Ага. И красивая-то она. И умница, каких свет не видывал. И фигура-то у неё прекрасная. И улыбка обворожительная. И, несмотря на свою кажущуюся строгость, она очень впечатлительная. Вон как плакала по Макарову. Одним словом, заколебал! А все контрдоводы Сергея, что он слишком стар для нее, что в прошлой жизни у него уже было две жены, что он вынужден помогать первой жене растить, воспитывать и содержать сына, что у него на руках маленькая дочка и все такое, разбивались о его совершенно дурацкое: «Ну и что? Подумаешь!» Можно после этого о чем-то говорить с подобным кретином? То-то и оно.

Однако, старания Иванова не прошли даром. И Сергей стал думать о девушке не как прежде, как о верном товарище по совместной борьбе с оголтелой преступностью, а как-то совсем, совсем иначе. Вдруг, открыл, что когда она улыбается, то на её щеках вспыхивают две симпатичные ямочки. «Ну, надо же! Никогда прежде этого не замечал!» Это миниоткрытие до того отчего-то взволновало его, что он расстроился и долго не мог прийти в себя.

«Ни фига, блин, заявочки! Уж не влюбился ли ты, старый козел?» — напрямую спросил он себя, пытаясь спрятаться за проверенный и ни раз испытанный юмор. Но на этот раз юмор не помог, нет. Какой тут, к шутам, юмор, когда в пору караул кричать. Ага.

Светлана стремительно вошла в кабинет. Деловая. Сосредоточенная. Заряженная исключительно на дело. И не было ей никакого дела до глупостей Иванова. Как же, разбежался! Много вас, старых козлов, — охотников на молодых девушек.

— Сергей Иванович, за мной следили, — взяла с места в карьер Светлана, садясь за приставной стол.

— И в этом нет ничего удивительного, — ответил он с улыбкой. — Наборот, мне было бы странным узнать, что кто-то не обратил на вас внимания.

— Я серьезно.

— И я серьезно.

— За мной только-что следил рабочий сцены нашего театра.

— Не Каспийский случайно?

— Нет, другой. Овчаренко. Едва избавилась от «хвоста».

— Это ещё раз доказывает, что мы на правильном пути. Ты мне именно это и хотела сказать?

— Нет. — И Козицина рассказала о сегодняшних событиях в театре.

Иванов долго молчал, обдумывая услышанное. Достал пачку сигарет.

— Можно закурить? — спросил девушку.

— Да. Пожалуйста.

Он закурил. Встал из-за стола. Прошелся по кабинету.

— Ты принесла пьесу?

— Да. — Она достала из сумки потрепанную папку, выложила на стол. — Но зачем она вам?

— Понимаешь, я тут, на медни, долго размышлял над тем, что ты прошлый раз говорила, и знаешь к какому выводу пришел?

— К какому?

— Что все дело в самой пьесе.

— Как так?! — удивилась она.

— Еще не знаю точно, но мне кажется, что описанные в ней события каким-то образом связаны с самими артистами. Расскажи о ней поподробнее.

Выслушав рассказ Светланы, Иванов спросил:

— Как говоришь фамилия главного героя?

— Бескрылов. Андрей Андреевич Бескрылов.

Сергей раскрыл папку, прочитал:

— "Действующие лица. Бескрылов Андрей Андреевич — богатый бизнесмен 32 лет". Фамилия конечно же изменена.

— О чем вы? Какая фамилия? — не поняла Козицина.

— Теперь я почти убежден, что эта пьеса, — он похлопал рукой по папке, — писалась под конкретного человека, а затем была сыграна, как говорите вы, служители Мельпомены, на натуре. Или я не прав?

Светлана во все глаза смотрела на следователя. На её щеках вспыхнули симпатичные ямочки. А это могло означать лишь одно — она улыбалась. А во взгляде её было что-то такое, такое... Нет-нет, он боялся ошибиться. И вновь очень забеспокоилось сердце Сергея, а в голову стали лезть сумасбродные, совершенно дикие и непричесанные мысли. Вот она — сидит и улыбается. По доброму так улыбается, по хорошему. И стоит лишь протянуть руку и... И фьють — лови журавля в небе. Ага. Нет, лучше уж пусть остается все, как есть. Лучше смотреть вот так на неё и заниматься самообманом, долго сосать его как кисло-сладкую конфетку момпасье, и причмокивать от удовольствия, чем получить отлуп. На фига ему эти заморочки. Вовсе ни к чему. Не для его больного сердца.

А тут ещё этот зануда завозникал, принялся нашептывать на ухо:

«Решайся. Не будь трусом.»

«Я не трус, но я боюсь», — хотел отделаться от него Сергей шуткой. Но не тут-то было. Он по прежнему опыту знал, что если этот прохендей что-то хочет сказать, то, будьте уверены, выскажется до конца.

«Да ты не паясничай! Не паясничай! Шут гороховый! Я ведь дело говорю. Может быть это твой последний шанс. От твоей яичницы по утрам я уже печень к шутам посадил. Она, яичница эта, у меня уже поперек горла. Ага. Сколько ж можно!»

«Слушай, отвали, а?»

«Нет, ты только посмотри — какая девушка! — не сдавался Иванов. — Как она на тебя смотрит.»

«Не выдумывай. Нормально смотрит.»

«Нет не нормально, а с любовью».

«Это очевидно потому, что она росла без папы».

«Дурак и не лечишься! — вспылил Иванов. — Юморист занюханный!»

— Сергей Иванович, вы гений! — услышал он наконец её голос. — Я бы ни за что до такого не додумалась.

Это вернуло его в деловое русло.

— Где, согласно пьесе, происходили события?

— В Горной Шории.

— Очень хорошо. — Сергей посмотрел на часы. — Сегодня уже поздно. Собирай всех наших на завтра, на десять. Бум думать, что делать дальше.

— Но у меня завтра репетиция, а вечером спектакль.

— Ах, да. Извини, забыл. Тогда проведем совещание без тебя. А ты, как только освободишься, обязательно мне позвони домой. Договорились?

— Хорошо, — кивнула она и встала. — До свидания, Сергей Иванович!

— До свидания, Светлана Анатольевна! — Он проводил её до дверей и пожал на прощание руку, как старому, испытанному в борьбе с мафией товарищу.

Мог ли он знать или хотя бы предположить, что произойдет с ней уже завтра? Нет, у него и в мыслях этого не было. Хотя, разрабатывая операцию по внедрению Светланы в театр, они с Рокотовым должны, обязаны были это предвидеть. Ага.

Книга третья. Одинокий волк.

Часть первая: Мститель.

Глава первая: Из рукописи романа: «Дикий берег».

(Напоминаю, что рукопись должна быть выделена прописью)

...Я открыл глаза и услышал бой часов. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Пять часов. Пора. За долгие годы приучил себя вставать рано. Утром лучше думалось. Встал. Прошел в спортивный зал. Сделал интенсивную зарядку. Вышел на веранду. Дующий уже с моря бриз приятно остужал разгоряченное тело. Тихо. Лишь мирно ворчал прибой да где-то далеко кричала чайка. На море полнейший штиль. От его глянцевой сверкающей поверхности рябило глаза. На горизонте, наполовину погрузившись в море, купалось великое светило. Как в то утро, с которого я начал свой великий путь. Тогда у меня была небольшая деревянная вилла. Сейчас — огромный каменный дворец — подарок ордена. И на десятки ярдов никого округ. Лишь только рыцари ордена, охраняющие мои владения. Два долгих года изнурял себя учением, просиживая по двенадцать часов в библиотеке. Но я добился своего — сдал экзамены на отлично. После окончания академии мне присвоили чин наисветлейшего рыцаря. Теперь я первый кандидат на занятие трона Великого рыцаря. До заветной цели осталось сделать всего два шага. Но только не было у меня прежней уверенности. Нет. Прежде, будучи невеждой, выполнял приказы начальников, считая, что только так и должен был поступать. Все было легко и предельно просто. Сейчас, обремененный знанием великих мыслителей человечества, стал все больше сомневаться в правильности избранного пути и конечной цели. Гнал сомнения прочь, но они возвращались. Конечно, из прочитанного и изученного можно выстроить четкую концепцию, подтверждающую правильность задач ордена и методов по воплощению их в жизнь. Конечно. Но... Но можно построить и иную концепцию, напрочь опрокидывающую первую. Все! Все! Я запрещаю себе об этом. Это козни дьявола. Это он пытается заставить меня свернуть с великого пути. Гармония мира не может быть достигнута бескровно. Нет, не может!

Побежал к морю. Погрузился с головой в воду. Хорошо! Все будет хорошо. Обязательно будет. Вчера был вызван к главному рыцарю, отвечающему за безопасность ордена. Он сообщил, что после долгих лет поиска, найден, наконец, один из главных и самых опасных врагов ордена. Сейчас это уже дряхлый старик и живет в обычной двухкомнатной квартире в городе, находящимся в двадцати милях от моего дворца. Главный рыцарь передал мне ключ от квартиры старца и сказал:

— Что делать, ты знаешь сам.

— Все будет исполнено в лучшем виде. Не сомневайтесь.

Он усмехнулся, отечески похлопал меня по плечу.

— Если бы я не был в тебе уверен, мой мальчик, то не поручил бы столь ответственного задания.

Решил не посвящать в суть задания своих помощников. С каким-то дряхлым стариком справлюсь сам. Наметил сделать это утром в час пик. В это время легче быть незамеченным.

Умылся. Побрился. Позавтракал. Одел светлый костюм из тонкой хлопчатобумажной ткани. Вышел на улицу. У парадного крыльца меня уже поджидал двухместный спортивного вида «БМВ». Сел за руль и отправился на встречу.

Бесшумно открыл дверь квартиры, шагнул в темный тесный коридор. Прислушался. Тихо. В двух шагах двухстворчатая дверь, ведущая в комнату. Там я увидел высокого сухого старика с белой, как лунь, головой, сидящего в старом потертом кресле и читающего утреннюю газету.

— Проходите, молодой человек. Присаживайтесь, — услышал ровный спокойный голос старика. Причем, он продолжал читать газету и даже не взглянул на меня.

Это удивило меня и озадачило. С подобным хладнокровием я сталкивался впервые. Возможно, он принимает меня за кого-то другого?

— Вы меня знаете? — спросил. Прошел. Сел в кресло рядом со стариком.

— Нет, — ответил он также спокойно, не отрываясь от чтения. — Но знаю, зачем вы пришли. — Он сложил вчетверо газету. Положил на журнальный столик. Впервые взглянул на меня. Светло-карие глаза его были пронзительно умны и насмешливы. — Вы пришли убить меня. Ведь так?

— Да, — вынужден был признаться.

— Кто вы по чину?

— Наисветлейший рыцарь.

— О-о! — седые кустистые брови взлетели вверх. — Весьма польщен подобным вниманием ордена к своей скромной персоне, — проговорил он насмешливо и неожиданно предложил: — Хотите, кофе?

— Хочу, — ответил, удивляясь себе. Я должен был поскорее покончить с неприятным, но привычным для меня делом и уйти. Что же меня останавливало? Хладнокровие и спокойствие старика, с каким он воспринял мое появление. С подобным поведением я встретился впервые. Захотелось непременно узнать его истоки.

Хозяин встал и, притаскивая правую, вероятно когда-то разбитую параличом ногу, поплелся на кухню.

И, глядя вслед костистой сгорбленной фигуре, впервые за долгие годы почувствовал жалость к своей будущей жертве. Неужели же вот этот дряхлый старик так опасен ордену? Абсурд! Почему бы не дать ему спокойно дожить остаток дней?

Да, если бы сейчас мои мысли прочел мой духовный наставник Анкендорф, то он бы их не одобрил. Нет, не одобрил. А огромный его мозг пропитался бы сомнениями в правильности своего выбора. Точно.

— Молодой человек, вы мне не поможите? — раздался голос старика.

Встал. Прошел на кухню. Она была маленькой и убогой, как, впрочем, и все в этой квартире. На кухонном столе стоял поднос с двумя чашками дымящегося кофе и вазой с домашним печением.

— Помогите отнести поднос в комнату, а то я, боюсь, не справлюсь с этой сложной задачей.

Взял поднос. Отнес в комнату. Поставил на журнальный столик. Сел в кресло. Взял чашку. Отхлебнул. Кофе был хорош. Старик тоже добрался до своего кресла. Сел. Сказал:

— Попробуйте печенье, молодой человек. Лично пек. — В его голосе прозвучала гордость.

— Вы?! — искренне удивился. Подумал: «Враг ордена, выпекающий печенье. Смешно. Нет, пожалуй, грустно.»

— Да, — непринужденно рассмеялся хозяин. — В последние годы стал отменным кулинаром. Правда.

Взял печенье. Откусил. Оно было действительно превосходным.

Меня все больше удивляло и нервировало его поведение. Решил спросить напрямую:

— Скажите, отчего вы не боитесь смерти?

— Смерти? — переспросил он. — А чего же её бояться. Смерть — это лишь переход от одного состояния в другое. Бояться надо жизни, молодой человек.

— Жизни?! Вы, вероятно, пошутили. Я наблюдал несколько иную картину. Больше всего на свете люди бояться умереть.

— А это от незнания того, что ждет их впереди. Все от этого. — Старик принялся с удовольствием есть печенье, запивая кофе. После долгой вынужденной паузы, продолжил: — Впрочем, я неверно выразился. Бояться, конечно же, надо не жизни, а того сколько зла ты оставил после себя на земле.

— Чушь! После смерти от нас остается лишь гостка пепла, или, с лучшем случае, биологический корм для червей. И только.

Старик внимательно взглянул на меня. В умных его глазах проявилось сомнение.

— Вы ведь заканчивали академию ордена? — спросил.

— Да.

— Тогда отчего хотите казаться невежественнее, чем на самом деле являетесь?

Я, к великому своему изумлению, почувствовал, что краснею. Не нашелся, что ответить. Старик продолжал:

— Ведь не будете же вы отричать, что каждый человек окружен биополем, обладает энергией?

— Нет, не буду.

— Тогда куда же она девается?

Его вопросы озадачивали, ставили в тупик, Я все более чувствовал неуверенность, терялся.

— Ну, мало ли... Исчезает, очевидно.

— Энергия не может просто так исчезнуть. Она либо расходуется, либо накапливается. Вы согласны со мной?

— Согласен.

— Но существуют два вида энергии: черная мыслящая энергия зла и светлая мыслящая энергия добра. Это — аксиома. Светлая энергия забирается Космосом. Черная энергия ему не нужна. Она остается на земле. И чем больше человек оставляет после себя черной энергии, тем больше осложняет жизнь последующему поколению.

— Вы хотите сказать, что Земля представляет собой что-то вроде свалки отходов человеческой энергии?! — спросил удивленно.

— Вроде того, молодой человек, Вроде того. — Он допил кофе, насмешливо спросил: — Вы позволите перед смертью выкурить трубку?

— Да-да, пожалуйста.

Старик встал. Открыл дверцу шкафа. Достал большую деревянную коробку, в которой лежало не менее двадцати различных трубок. Долго их перебирал. Остановил выбор на большой сильно загнутой книзу. Неспеша набил её табаком. Раскурил. Вновь сел в кресло. Стал наблюдать за мной своим умным и насмешливым взглядом.

— Если верно то, что вы говорите, то за всю историю человечества черной энергии скопилось бы столько, что невозможно стало бы жить? — решил я вернуться к заинтересовавшему меня разговору.

— Это было бы так, если бы отходы черной энергии не сжигались в мировых катаклизмах: войнах, революциях и тому подобном.

— Как так — «сжигались»? — не понял я.

— Очень просто. Накопление черной энергии, или зла, происходит постепенно до какой-то критической отметки. Война, революция — это взрыв такой энергии, своеобразная топка, где она сгорает. Кстати, многие ученые и философы неоднократно обращали внимание, что в предвоенные или предреволюционные периоды отмечается падение культуры, морали, нравственности, расцветает декаденство, упадническая философия, вроде экзистенциализма, сананизма, хиромантии и прочей бесовщины.

— Следовательно — войны неизбежны?

Старик положил трубку в пепельницу. Весело рассмеялся. Покачал головой. Сказал:

— Странный вы человек. Пришли убивать, а разводите демагогию. Делайте свое дело. Я же свои дела здесь давно закончил.

— Ответьте сначала на мой вопрос. — Я решил выяснить все до конца.

— Не обязательно. Все в руках Создателя. Он может сам уничтожить зло, очистить от него Землю. Думаю, когда-нибудь так и будет.

— Если вы полагаете, что все определяется мыслящими энергиями, то зачем Создателю понадобилась биологическая жизнь?

— Это знает только сам Создатель. Подозреваю, что он хочет заселить разумом как можно больше созданных им планет. Но энергия не может породить энергию. Потому и потребовались биологические оболочки. Они являются как бы колыбелью разума для последующих жизней. Но не всякая душа имеет на это право, а лишь та, что выстрадала его в борьбе со злом. В каждом человеке две мыслящих энергии — черная и белая. Если побеждает черная, то белая энергия затухает в теле ещё при биологической жизни.

— Теперь я понимаю, почему вас боится орден. Вы действительно очень опасный для них человек.

Старик вновь рассмеялся. Затем, очевидно подавившись воздухом, долго натуженно кашлял. Отдышавшись, сказал:

— Вы нарушаете инструкцию, молодой человек. Рыцарям ордена запрещено не только говорить подобное, но даже думать об этом.

— Откуда вы это знаете?

— Мне ли это не знать, когда я был в свое время главным рыцарем и главным идеологом ордена.

— Вы?! — от изумления я даже привстал с кресла. — Не может этого быть!

— И вместе с тем, это именно так. Это продолжалось до тех пор, пока я не понял, что за словесной мишурой о создании мировой гармонии, скрывается лишь желание захватить власть над миром. Но все ваша попытки жалки и тщетны. Вы не понимаете, кому бросаете вызов. Когда-нибудь вы очень об этом пожалеете.

— Ты все врешь, мерзкий старик! — вскричал я, вскакивая и нащупывая рукоятку кинжала.

Старик лишь усмехнулся, спокойно ответил:

— Нет, это вы врете. Врете себе и другим. Вы полагаете, что ваш орден главный на Земле? Ошибаетесь. Он лишь один из многих.

Подобного я уже не мог вынести.

— Замолчи, скотина! — Я взмахнул кинжалом. Удар был настолько силен, что перерубил тонкую жилистую шею старика. Его голова с сухим стуком ударилась об пол и покатилась к порогу. Мне показалось, что губы все ещё продолжали шевелиться, нашептывая что-то страшное, зловещее.

Я выбежал из дома. По улицам, будто в замедленном фильме, двигались машины, люди. Зависший над городом неподвижный воздух был пропитан ядовитыми газами, тяжелыми металлами и окислами, запахом разложения. Я физически ощущал, как он проникает в легкие, отравляя кровь и мой мозг. А по черному небу быстро катилось пылающее светило. Еще миг и оно исчезло. Землю окутал мрак.

Глава вторая: Неожиданная идея.

Стоило лишь Беркутову появиться в своем кабинете, как раздался телефонный звонок. Звонил оперуполномеченный Заельцовского райуправления Слава Бочкарев.

— Товарищ майор, — проговорил он извиняющимся тоном, — я его упустил?

— Кого? — машинально спросил Дмитрий, хотя уже знал, что услышит в ответ.

— Клиента.

— Нет, Слава, ты не клиента упустил, — зло проговорил Беркутов. — Ты упустил счастливый случай получить четвертую звездочку на погоны. С чем тебя и поздравляю. Жди, сейчас приеду.

Вид у Бочкарева был, как у нашкодившего пацана или согрешившей монашки, вконец виноватым и несчастным.

— Как это случилось?

— Сам до сих пор не пойму, — пожал тот плечами. — Вечером я сметил Сопруна. Он сказал, что клиент дома. В окнах горел свет. Где-то около двенадцати свет погас. А утром клиента нет и нет. Я уже стал волноваться. Перед обедом решил позвонить к нему на квартиру. Вот.

— Ну и?

— Телефон не отвечал. Может случилось что?

— А ты, старлей, случайно не прикимарил? По утрянке очень, знаешь ли, в сон клонит.

— Да что вы такое, товарищ майор! — проговорил Бочкарев, заливаясь краской возмущения. — Как можно, честное слово?!

— Ладно, считай, что это я неудачно пошутил, — миролюбиво проговорил Дмитрий. — Поехали на место.

Во дворе дома Каспийского Беркутов встретил знакомого матерого ротвеллера, тащившего на поводке симпатичную хозяйку. Увидев Дмитрия, он злобно ощерился, демонстрируя великолепные зубы. Чтобы не искушать пса, Беркутов отвернулся.

— Собаки не беспокоили? — спросил Бочкарева.

— Нет. Они даже внимания на меня никакого не обращали. А что?

— Да нет, ничего. Счастливый ты, говорю, Слава, человек.

Они вошли в подъезд и поднялись на лифте на пятый этаж, постучали в квартиру Каспийского. Ни ответа, ни привета.

— Та-ак! Похоже, что нас здесь совсем не ждали, — заключил Дмитрий. — Что будем делать, товарищ старший лейтенант?

— Может быть мне сбегать в домоуправление? — предложил тот.

— Подожди ты пока с домоуправлением. Пока ещё не исчерпаны другие версии его возможного исчезновения из квартиры. За мной, коллега!

Они поднялись до последней лестничной площадки. Потолочный люк был настежь открыт.

— Что ты можешь сказать об этом варианте? — спросил Беркутов, указывая на люк.

— Вообще-то возможно. Но только зачем это ему было надо?

— А это мы сейчас проверим. — Дмитрий достал сотовый телефон, набрал номер. — Это театр «Рампа»?

— Да, — ответил ему заспанный голос, по которому трудно было понять кто говорит — мужчина или женщина.

— А что у вас сегодня идет?

— "Спланированное самоубийство".

— Скажите, а рабочий сцены Каспийский Анатолий Сергеевич сейчас в театре?

— Да. Вам его пригласить? — Говорила все-таки женщина.

— Нет, не надо. Я сам скоро буду в театре. Спасибо! — Он положил трубку в карман. — Вот так, мой юный друг! Толя Каспийский сделал нас, как дешевых фраеров. Понял?

— Понял, — кивнул Бочкарев, вновь становясь несчастным.

— "Понял", — передразнил его Беркутов. — Нет, Слава, ни хрена ты не понял. Но, как говорится, что имеем, тем и располагаем. Слушай сюда. Сей ход конем Кудри означает лишь одно — он нас вычислил, понял, что его «пасут». Но зачем этому любителю французского коньяка и валютных проституток так захотелось и именно сегодня обрести вожделенную свободу? Думайте, коллега. Думайте.

— Сегодня ночью он ходил на дело, — высказал предположение Бочкарев. Но сделал это уж слишком робко. Сказал и застыл в ожидании, преданно глядя в глаза Дмитрия, будто спаниель после выполнения команды хозяина: одобрит — не одобрит, даст конфетку — не даст.

— Молодец! — похвалил его Беркутов. — Ты не совсем безнадежен, как я думал прежде, мыслишь в нужном направлении. Нашему клиенту очень нужна была сегодняшняя ночка. С ней он связывал определенные надежды на улучшение материального положения. Потому и сбросил, будто ящерица, «хвост», рискуя навлечь на себя гнев родной ментовки.

— Точно, — подтвердил Бочкарев слова Дмитрия и впервые широко улыбнулся. И тот понял, что похвала нашла адресата, вдохнула в смятенную сущность старлея приличную порцию оптимизма и тем самым вернула его молодое, но уже казалось совсем умирающее тело к жизни.

«Селен, бродяга!» — мысленно одобрил Беркутов свой очередной словесный выверт.

— Я если точно, то садись за оперативную сводку о совершенных преступлениях сегодняшней ночью и кровь из носа, но найди следы бурной деятельности нашего клиента. Впервую очередь тебя должны интересовать антикварные и ювелирные магазины и салоны, а уж затем крупные квартирные кражи. Кудря — специалист классный и не будет из-за мелочевки портить с нами отношения. Понял?

— Понял, товарищ майор! — бодро ответил Бочкарев. — Разрешите выполнять?

— Действуйте, товарищ старший лейтенант. — Дмитрий ещё не мог сказать что именно, но что-то из этого старлея получится. Определенно.

* * *

А утром на оперативном совещании у Иванова, тот так врезал всем по могзам новой версией, что могучая группа самоуверенных следователей и крутых оперативников разом превратилась в жалкую кучку последних бестолочей и недоумков. Все с трудом узнавали друг друга — такие глупые на них были лица. А о глазах... О них и говорить нечего. Столько одинаковых глаз можно увидеть разве что в дурдоме. Даже Рокотов, уж на что казался крутым, кондовым мужиком, но и тот тряс головой, будто только-что въехал ею в бетонную стену.

— Ну, ты даешь! — наконец проговорил он после долгой и многозначительной паузы. — А не кажется ли тебе, Сережа, что это все слишком сложно?

— Нет, не кажется. Более того, уверен, что все именно так и было. Осталось за малым — узнать, кто играл роль главного героя в этой драме и где это происходило.

— Но невероятно, чтобы они все это крутили на сцене, — продолжал сомневаться полковник. — Это черт знает что, патология какая-то!

— Вот именно, — согласился Иванов. — Тот, кто за всем этим стоит, а это может быть не обязательно главный режиссер, настолько уверовал в свою непотопляемость, такого высокого о себе мнения, так презирает всех остальных, о присутствующих я уже не говорю, что окончательно обнаглел и решил устроить себе маленькую развлекаловку — поиздеваться над нами. И где-то по большому счету ему это удалось. Если у кого есть другие соображения на этот счет, готов выслушать. — Он обвел насмешливым взглядом лица ребят. — Та-а-ак! Нас кажется здесь не поняли. Боже, ну и лица! Господа! Неужели вы с этими лицами ещё мечтаете чего-то в жизни добиться? Увы, вынужден вас разочаровать. Очень скоро вас с ними не будут пускать ни в один приличный дом. Ага.

— А что нам там делать? Нам и у вас хорошо, — сказал Беркутов. Все удовлетворенно заулыбались. Нашелся-таки смельчак и в их среде, кто смог за них постоять!

— А вас, капитан, я бы попросил вообще помолчать.

— Майор, господин генерал, — поправил Иванова Дмитрий.

— Нет, майора вы получили по недоразумению, при явном попустительстве вашего начальства. В сущности своей вы — капитан. Так им и останетесь. Как там у Высоцкого: "Я сказал: «Капитан, никогда ты не будешь майором».

Все рассмеялись. И Беркутов был вынужден сдаться на милость победителя.

— Представляю состояние актеров, которым все это приходится чуть не каждый день репетировать, а затем ещё и играть на сцене, — сказал Истомин. — Это какой-то духовный садизм. Владимир Дмитриевич прав — у нашего оппонента явные аномалии с психикой.

Сергей Иванович тут же отреагировал на его слова.

— "Аномалии с психикой". Замечательно! Так емко и, главное, доходчиво мог сказать только Валерий Спартакович.

— Сережа, прекрати цепляться к парням, — строго сказал Рокотов. — Ты дело говори, что собираешься делать?

— Слава Богу, что хоть один человек вспомнил о деле, — усмехнулся Иванов. — Так вот, о деле. Не думаю, что эта банда духовных импотентов ограничилась инсценировкой убийств Аристархова и Шмыгова и доведением до самоубийства неизвестного нам пока коммерсанта. Будем именовать его пока сценарной фамилией Бескрылов. Мне почему-то кажется, что нечто подобное они уже проделывали и не раз. А потому, Валерий Спартакович, основательно проштудируйте газетные публикации о всех несчастных случаях с банкирами, коммерсантами и прочими новыми, включая и криминальные авторитеты.

— Хорошо, Сергей Иванович, — проговорил Истомин.

— Миша, — обратился Иванов к своему старому другу Краснову, — займись этим случаем с Бескрыловым. Думаю, что он произошел совсем недавно.

— Это я сделаю, хоть и не очень верю в то, что ты сейчас тут наговорил, — отозвался Михаил Дмитриевич. — Ты вот что мне лучше скажи — кто убил артистов?

— Думаю, что у этих двоих не выдержали нервы и они были готовы прийти к нам с повинной и, по глупости, сказали об этом кому-то из своих товарищей. За это и поплатились.

— Зачем же в таком случае они убили любовника Заикиной Литвиненко? — спросил Колесов.

— Опасались, что он мог обо всем знать от Заикиной, — ответил Иванов. — Есть ещё вопросы?... Та-а-ак, вопросов нет. Только, господа, попрошу не воспринимать мои слова за истину в последней инстанции. Это всего лишь одна из рабочих версий. С громадным удовольствием выслушаю любую другую. Подполковнику Колесову и майору Беркутову работать по утвержденному плану.

— Так все же — майору? — ехидно спросил Дмитрий. — Спасибо и на этом!

Сергей Иванович снисходительно на него посмотрел.

— Молодой человек, я готов назвать вас хоть полковником, если от этого будет польза для дела.

После совещания, выйдя на улицу, Беркутов вдруг вспомнил представительного мужчину Олега Николаевича Пригоду. Театральный критик, сам пишет пьесы, детективы. Он прямо-таки напрашивался стать главным героем только-что выдвинутой версии Иванова. Ну очень напрашивался! Интуиция ему сказала: «Дима, ты на правильном пути! Ты молоток!» А ей он привык доверять. От нахлынувшего возбуждения ему захотелось куда-то бежать. С ним всегда так — стоит лишь появиться интересной идее, как ноги бежали вперед головы и зачастую приносили хозяина не туда, куда следовало. Определенно. А потому с годами он научился вовремя усмирять их побуждения. Вот и сейчас, чтобы не давать ногам ни малейшего шанса, он даже остановился. Так-так, все это надо как следует обмозговать. Он прошел в сквер перед оперным театром, сел на скамейку, закурил. Итак, что мы имеем в наличии. Пригода являлся если не другом, то очень хорошим знакомым как Аристархова, так и Шмыгова, а потому мог попросить Шмыгова познакомить бизнесмена со своей знакомой Мирой Владимировной. Ведь то, что он давно с ней знаком, Пригода не отрицал. Вероятно, Шмыгов вспомнил этот факт и сказал о нем самому Пригоде, что и стоило ему жизни. Логично? Логично. Можно также допустить, что Пригода направляет Аристархову анонимное письмо, в котором сообщает о связи Шмыгова с его женой. Недаром же он оказался как раз в то время и в том месте, где разыгралась ссора друзей. Логично? Логично. И потом, шикарную квартиру со всем антуражем и шестисотый «Мерседес» вряд ли купишь на гонорары. Впрочем, здесь он не специалист.

«Ну, ты, Димка, блин, даешь! Титан мысли! Матерый человичище! До такого додуматься мог только незаурядный ум! Определенно», — восторгался собой Беркутов. Он пребывал сейчас в эйфории. А в этом состоянии он уже был не способен относиться к себе объективно и часто завышал данные ему природой ли, Богом ли, Космосом ли возможности. И, надо сказать, здорово завышал. Определенно.

Ноги Дмитрия выплясывали что-то наподобие лезгинки, призывая хозяина к действию. А действительно, что это он расселся, когда дорога каждая минута? Действовать надо. Действовать. Но Пригоду трогать рано. Этот умный сукин сын сразу все поймет и примет меры. Что же делать? Надо встретиться с веселой вдовой и вытянуть из неё максимум информации. Но сделать это надо так, чтобы не вызвать у неё ни малейшего подозрения. А это возможно лишь в одном случае — притвориться влюбленным.

«Светочка! Любовь моя! — мысленно обратился он к любимой. — Видит Бог, я это делаю не по собственной воле и, даже можно сказать, с большой неохотой. Но я порой не принадлежу себе, моя милая. Работа — будь она неладна! Сыщик — пленник обстоятельств. Именно они чаще всего диктуют ему линию поведения и толкают на рискованные авантюры. Но что поделаешь, дорогая, не менять же мне работу в тридцать четыре, верно? Это было бы слишком глупо. И потом, я ведь ничего другого и не умею. Не дал мне Бог разумения ни в чем другом. Так что терпи, радость моя».

Облегчив душу покаянием, Дмитрий стал думать, что же ему необходимо сделать в первую очередь. Прежде чем отправиться на рандеву с веселой вдовой, решил перетолковать с парнями из управления по борьбе с экономическими преступлениями о Пригоде — этом любителе престижных и дорогих иномарок. Чем черт не шутит — может быть они чем на него располагают, верно? Но, увы, театральный критик и сочинитель сомнительных пьес и детективов в их списках не значился. Не смертельно. Придется добывать доказательства в открытом бою с превосходящими силами противника. И первый бастион в череде многочисленных фортификационных сооружений неприятеля, который ему предстоит взять приступом, — вдова Аристархова. Здесь главное — не потерять голову, а тем паче — свое лицо. Ни та ситуация, чтобы паниковать. Видал он в своей жизни и похлеще. Вперед, сыскарь! Маэстро, туш! Крутой мужик выходит на спецзадание!

Но Мутант, подлец, видно разгадал намерения хозяина, и напрочь отказался заводиться. Вот, козел! Поборник нравственности, да?! И сколько Дмитрий не объяснял ему, что все это необходимо для дела, ничего не помогла. Даже угроза сдать его в металлолом, обычно приводившая к положительным результатам, сейчас не возымела действия. В конце-концов пришлось добираться общественным транспортом.

При виде Беркутова глаза вдовы распахнулись удивлением, а лицо выразило радость ослепительной улыбкой. Но радость эта была до того неустойчива, что тут же сменилась беспокойтвом, даже тревогой.

— Дмитрий Константинович! — растерянно проговорила она, продолжая улыбаться. — Какими судьбами?! Вот никак не ожидала вновь вас увидеть! А я думала, что вы обо мне давно забыли.

Она стояла в дверях и не спешила приглашать его в квартиру, как бы давая понять, что сегодня они не в настроении. Да-с. Волосы растрепаны. В небрежно запахнутые полы легкомысленного шелкового халата соблазнительно выглядывал перпетуум-мобиле сильной половины человечества — её главное оружие в борьбе под солнцем.

«Чем же ты, дорогуша, так обеспокоена?» — подумал Дмитрий, бесцеремонно шагнув через порог.

— Мира Владимировна, разве же это возможно — вас забыть? — проговорил он довольно искренне. — Кто однажды имел несчастье увидеть ваши прелести, тот уже никогда не сможет спокойно спать.

Комплемент был пошлый сверх всякой меры, но хозяйке понравился. Он вернул в её обеспокоенную сущность былую уверенность. Она сделала ему глазками, томно вздохнула, отчего её царственная грудь изобразила морской прилив.

— Вы все шутите, Дмитрий Константинович!

— Вот это вы зря, Мира Владимировна. У меня даже в мыслях и все такое. Я никогда ещё в своей жизни не был так серьезен, как сейчас.

Она подошла почти вплотную, ударила кончиками остро отточенных коготков ему в грудь, дохнула в лицо запахом дорогого ещё не успевшего перегореть коньяка, рассмеялась гортанным, похожим на клекот журавля в брачный период, смехом, проговорила с предыханием:

— Какой вы опасный мужчина, Дмитрий Константинович! Какой загадочный и непредсказуемый!

Беркутова едва не сташнило и от этих слов, и от всех этой пошлой сцены. Ведь эта Лукреция сексуальной политики Кремля убеждена, что мент стал очередной её жертвой, что перед её перпетуум-мобиле не может устоять ни один здравомыслящий мужик? Под его натиском рушаться моральные устои и вековые традиции. И провалиться ему на этом самом месте, если она где-то по большому счету не права.

— Я такой, — ответил он хмуро.

— Проходите в зал. Я скоро, только пере-о-де-нусь. — Последнее слово она произнесла речитативом, как бы давая понять, что процесс переодевания включает две стадии — это, во-первых, раздевание, а уж потом все остальное. Во-вторых, по обоюдному согласию сторон, можно вполне ограничиться первой стадией и продить её до бесконечности.

— Хорошо, — сказал он, отстраняясь от её опасной близости.

В зал Дмитрий вошел уже в мрачном настроении. Сел в кресло. Закурил. И мысли в его голове теперь бродили тоже мрачные, даже зловещие. Очень он себя не уважал. Очень. Спецзадание у него, видите ли. Ха-ха! Не надо грязи, милейший! Кого ты хочешь обмануть? Захотел трахнуть смазливую бабенку — вот и все твое спецзадание. Оно тебе потребовалось для оправдания своей гнилой сущности. Определенно. И ещё вспоминал всуе имя святой женщины, козел. «Светлана! Любовь моя!» Не сметь, пошляк! Ты не достоен и мизинца этой женщины. Боже, где только у неё глаза! Ведь его, сукиного сына, и на пушечный выстрел нельзя подпускать к порядочным женщинам.

Когда Аристархова вплыла в зал в том самом платье, в глубоком вырезе которого упруго волновалось все тоже аморальное «блюдо», Беркутов её уже ненавидел. И что он в ней нашел? Самка. Обыкновенная породистая самка. Не больше и не меньше. Да еще, ко всему прочему, соучастница убийства своего мужа. Неужели же он, Дмитрий, так низко пал?!

Он сделал официальное лицо и суконным голосом проговорил:

— Присаживайтесь, Мира Владимировна. Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Что?! — удивленно спросила она, разом проглотив лучезарную улыбку и все остальное, а «перпетуум-мобиле» наконец-то остановился, стал неподвижным и твердым, как Самсон в Петродворце, раздирающий пасть этому... Как его? Гривастый такой? Царь зверей. Вот. «Перпетуум-мобиле» стал холодным и твердым, как Самсон раздирающий пасть льву. Определенно.

Беркутов положил на колени дипломат. Медленно раскрыл его. Долго перебирал бланки протоколов допроса. Может быть допросить её сразу в качестве подозреваемой? Было бы очень недурственно. «Гражданка Аристархова, вы подозреваетесь в убийстве вашего бывшего супруга.» «Ах! Ох!» Слезы. Истерика. Мысленно насладившись воображаемой картиной, Дмитрий поборол это искушение и извлек бланк протокола допроса свидетеля, положил его на дипломат, взял наизготовку авторучку. Еще не вечер. Будет она ещё и подозреваемой, и обывиняемой, и, даст Бог, подсудимой. Дай срок, будет белка и свисток. Определенно. А пока не надо травить гусей и бежать впереди паровоза.

Хозяйка продолжала стоять, а красивое её лицо выражало крайнюю степень недоумения — что же такое случилось с гостем и почему он из веселого и приятного во всех отношениях мужчины, вдруг стал таким бякой и занудой? Поэтому Дмитрий был вынужден строго сказать:

— Садитесь!

Она плюхнулась в кресло напротив.

— Но... Но... — капризно запрыгали её ярко-малиновые губы. — Но почему вы на меня кричите?!

— Я не кричу. Я вас официально допрашиваю. Понятно, гражданочка?

Слово «гражданочка» кажется доконало её окончательно.

— Но вы ведь только-что... Вы ведь сами, — в конец стушевалась Аристархова, все ещё не веря, что и на этот раз ей не обломилось и она не смогла затащить в постель нужного клиента. А так было бы здорово сделать из этого самоуверенного мента ручного попугая. И вроде все к этому шло. Что же случилось? И вообще, неприятный он тип. Никогда не угадаешь, что у него на уме.

А Беркутов почувствовал, как к нему вернулась былая уверенность и даже юмор, и увидел сидящую напротив пышнотелую стареющую красавицу, растерянную и несчастную. От волнения, от страха ли, но только на побледневшее лицо её высыпали многочисленные веснушки. И Дмитрий понял, что брюнеткой её сделал ландоколор или что-то в этом роде, А в детстве она была рыженькой девочкой, и испытала от этого массу неудобств. Мальчишки всех племен и народов также, как быки, отчего-то терпеть не могут красного цвета. И тело у неё скорее всего в конопушках. По белому рыхлому этакие крупных коричневые пятнышки. Бр-р! Картина не для слабонервных, да? Неужели он так низко пал?! Ведь ещё каких-то несколько минут назад мысли его двигались в совершенно другом направлении. Очень Беркутов не уважал себя в эту минуту, Ну очень, если не сказать больше.

— Как понимать ваше — «только-что» и что означает — вы сами"? — строго спросил он. — Мне непонятны ваши намеки, понимаете ли, и, не побоюсь этого слова, инсинуации? Почему вы себе позволяете и все такое? Я что, дал вам повод так себя вести по отношению к представителю власти? Я тут не в бирюльки пришел и никому не позволю дискредитировать. А то много развелось охотников вбить клинья. А все почему? А потому, что безответственность и беспринципность. Вот. Они далеко могут завести страну, если уже не завели. Это-то вы хоть понимаете?

Совершенно дебильная речь Дмитрия настолько заплела мозги и напугала Аристархову, что, казалось, лишила последних сил.

— Извините, — полепетала она помертвевшими губами.

Беркутов понял, что она созрела настолько, что пора приступать к делу.

— Мира Владимировна, вы знакомы с Олегом Николаевичем Пригодой?

Похоже, она давно ждала этого вопроса, так как слишком поспешно ответила:

— Да, знакома. — Глаза её теперь выражали страх, страх и ничего, кроме страха.

— Какие между вами отношения?

— А причем тут это... Я вас не понимаю, Дмитрий Константинович?

— А я вас, Мира Владимировна? Я что, спросил что-то недозволенное? Заставил вас нарушить клятву? Оскорбил вашу добродетель? Нет. Я всего навсего поинтересовался, как хорошо вы знаете Пригоду и какие между вами отношения.

— Но вы это сказали с таким подтекстом, что я невольно подумала, что вы имеете в виду... Извините. У нас вполне нормальные отношения.

— Что это означает? Расшифруйте, пожалуйста.

— Мы были друзьями.

— Ну-ну, — усмехнулся Дмитрий. — Вы давно знакомы?

— Да, очень давно. Лет уже пятнадцать, пожалуй. Но мне непонятно, отчего вы усмехаетесь? Странно.

Но Беркутов решил пропустить её вопро мимо ушей. Глядя ей прямо в глаза, жестко спросил:

— Это он попросил Шмыгова познакомить вас с Аристарховым?

Вопрос это ещё больше напугал Аристархову. Такое впечатление, что с ней вот-вот случиться обморок. Этого только не доставало.

— Но откуда вам это... И вообще, я вас не совсем понимаю, Дмитрий Константинович, — попыталась она уйти от прямого ответа.

— Прошу отвечать. Уклонение свидетелей от дачи показаний предусмотрено статьей уголовного кодекса. Вам это понятно?

— Да, он, — кивнула она и заплакала. Слезы — последний и давно испытанный метод большинства женщин, когда не сработали все остальные. Вот почему Дмитрий терпеть не мог женских слез и где-то по большому счету даже их боялся. Потому несколько раздраженно спросил:

— Это он подал вам идею, каким образом завладеть богатством бизнесмена?

На его глаза с Аристарховой произошла стремительная метаморфоза. Из несчастной, растерянной женщины она мгновенно превратилась в свирепую фурию. Лицо пошло красными пятными, глаза засверкали гневом, а «перпетуум-мобиле» сильной половины человечества вновь пришел в движение, так бурно среагировал на вопрос, что, казалось, готов был порвать все бретельки, удерживающие его в дозволенных рамках.

— Как вы смеете! — вскричала она и даже для пущей убедительности топнула ножкой. — Вы!...Вы!... Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться!

И Беркутов понял, что больше ничего она не скажет. Для того, чтобы она призналась в соучастии убийства мужа, нужны веские доказательства. А пока и этого вполне достаточно. Кажется он нашел того, кого искал. Определенно. И это главное. Теперь этот представительный мужчина никуда от него не денется вместе со своей красивой, но уже изрядно поношенной «подругой».

Он снисходительно рассмеялся и захлопал в ладоши.

— Браво, Мира Владимировна! Браво! Очень впечетляюще. Очень! Вы прежде в театре никогда не играли?

Вопрос был задан совершенно случайно, к моменту. Но Дмитрий уже давно отметил закономерность, что чаще именно случайные вопросы, порой, приводят к поразительным результатам. Так случилось и на этот раз. Потому, как растерялась Аристархова, понял, что попал в «десятку». Понял также, в каком именно театре она играла.

— Не отпирайтесь, Мира Владимировна. Это вам ни к лицу. Вы ведь играли в театре Ильи Ильича Янсона? Ведь так? Что же вы молчите? Ведь такой талант невозможно зарыть в землю. Нет. Он и из-под земли прорастет. Определенно.

— А я никогда и не скрывала, что была в театре Янсона. Правда, тогда он ещё был народным.

Все! Маэстро, туш! Версия Иванова лишний раз нашла подтверждение.

В отлично расположении покидал Беркутов квартиру вдовы. И все же его не покидало ощущение, что она где-то в чем-то его надула. Попробовал разбраться — где именно и в чем? Но сколько не размышлял, ни к чему путнему прийти не смог. Но ощущение осталось.

* * *

Вечером позвонил Слава Бочкарев и сообщил, что на след Каспийского он так и не вышел.

— С чем я вас, старший лейтенант, и поздравляю, — сказал Дмитрий и положил трубку.

И уже за ужином он вдруг вспомнил вчерашний осмотр места происшествия и свою беседу с мужем потерпевшей, крупным банкиром Олегом Михайловичем Бочкаревым, рассказавшим, что последнее время они около двух недель жили с женой в городе, что жена поехала просто для того, чтобы посмотреть — все ли в порядке, а здесь такое. С его слов преступники похитили подлинники Саврасова, Левина и Стрельникова общей стоимостью по самым скромным подсчетам где-то около трехсот тысяч долларов. Кроме этого, похищена статуэтка Дианы Семнадцатого века работы неизвестного мастера, норковое манто жены, его дубленка и кое-что по мелочи, а что именно он ещё не определился.

А что если это работа Кудри? Правда, прежде он всегда работал один. Но времена изменились. Как бы это проверить? А что если позвонить в театр Светлане и пораспрашивать о Каспийском и его сотоварищах, строящих замки, дворцы и квартиры, а также создающих природные ландшафты для проживания многочисленных героев и героинь. Это мысль!

Он встал из-за стола.

— Ты куда?! — переполошилась Светлана. Она уже успела убедиться, что быть женой сыщика — нелегкая задача. Они непредсказуемы в своих поступкам и от них можно ждать все, что угодно.

— Надо позвонить.

— А что, этого нельзя сделать после ужина? Ведь все остынет.

— Светочка, ты ведь знаешь какая у меня дырявая голова. После ужина я могу прочно забыть, что намеревался спросить. Я скоро. — Дмитрий набрал номер телефона театра. Ему ответил вчерашний сонный голос.

— Алло, слушаю!

— Позовите, пожалуйста, актрису... — И только тут Беркутов понял, что совершенно забыл фамилию Светланы, под которой она у них там значится. Не скажешь же, что ему нужен капитан милиции Козицина, верно? Вот, блин, незадача! Надо же! — Ну, эту... Новенькую, — наконец, нашелся он.

— Не могу, — ответила вахтерша, или кем она там у них служит. Может быть и говорящим цербером, стерегущим покой этого гадюшника. Уж больно любит поспать.

— Почему?

— У нас идет спектакль.

— А вас вся жизнь — спектакль, — сказал Дмитрий и положил трубку.

«Ладно, отложим эти проблемы до завтра», — решил он, возвращаясь к ужину.

Но как оказалось проблемы ему пришлось решать уже сегодня.

Глава третья: Провал.

Перед спектаклем в гримуборную зашел Янсон. Был он в возбужденном, приподнятом настроении. Светлана сидела перед зеркалом и наводила под глазами черные тени, пытаясь превратить свое лицо в маску мертвеца. Главный режиссер наклонился к ней, спросил заботливо:

— Как настроение, Марианна Юрьевна?

— Нормальное.

— Вот и замечательно! Вы только не волнуйтесь. У вас все получится.

— А я и не волнуюсь, — ответила она, как можно тверже. Но она говорила неправду. У неё буквально тряслись поджилки, Никогда прежде ей не приходилось играть даже в самодеятельности. А тут сразу профессиональная сцена.

— Вот и чудесно! — воскликнул Янсов и вышел.

Спектакль прошел относительно нормально. Янсон был очень доволен. Хотя сама Светлана находилась все это время, как в бреду, страшно боялась от волнения забыть слова роли. Но, слава Богу, все обошлось.

Она едва успела снять с лица грим, умыться и переодеться, как случилось непредвиденное. Неожиданно дверь комнаты распахнулась и на пороге появилась стройная девушка с букетом из пяти алых роз. Лицо у неё было восторшенным, глаза горели. Стоило лишь Козициной на неё взглянуть, как она поняла, что в комнату её пришел провал. Полный провал! В девушке она узнала свою бывшую подопечную Таню Дерюгину. Восемь лет назад, когда Светлана ещё работала в отделе по делам несовершеннолетних, ей пришлось повозиться с этой трудной девочкой.

— Светлана Анатольевна! — закричала Таня с порога. — Вы клево играли! Здорово! А я своему Генке говорю: «Беги за цветами!» Ну! Вот! — она гордо протянула Козициной букет роз. — Это вам. А вы что, бросили, значит, ментовку? В артистки записались? И правильно сделали! Зачем вам, такой обалденной, возиться с такими дебилками, как я.

Светлана откровенно растерялась и первое время никак не могла сообразить, что же предпринять. Она взяла розы.

— Спасибо вам, девушка, за цветы! Но только вы меня с кем-то спутали. Уверяю вас, — наконец проговорила.

— Да ну вас! — бесцеремонно махнула на неё рукой Татьяна. — Вы ещё не успели по сцене сделать шаг, как я вас сразу признала. Ох, и повозились вы со мной. Я ж была дура дурой. Правильно?

— И все же вы ошиблись, — твердо со значением сказала Светлана. Но Татьяна и сейчас была нисколько не лучше, чем прежде, а потому, намека не поняла и продолжла гнуть свою линию.

— Да, ничего я не ошиблась. Вот еще. Неужели же вы меня не помните, Светлана Анатольевна? — Лицо Татьяны выразило разочарование, даже обиду.

Слушавшая их диалог с открытым ртом Людмила Паршина, незаметно выскользнула из комнаты.

— Заткнись, идиотка! — зло прошептала Козицина. — Ты мне всю операцию сорвала!

— Ой! — воскликнула девушка, зажимая рот рукой. — Ой, извините! Ты вы значит... А я-то дура! — Вид у неё был виноватый и потерянный.

— Ладно, иди к своему Гене, — нетерпеливо прошептала Светлана.

— До свидания! Извините, Светлана Анатольевна! — Дерюгина ушла.

Так. Светлана огляделась. Похоже, что ей уже здесь делать нечего. Она взяла дамскую сумочку и направилась к выходу, но на пороге столкнулась с рабочим сцены Анатолием Каспийским.

— Куда же вы спешите, Марианна Юрьевна? — громко проговорил он, нехорошо улыбаясь и загораживая ей дорогу. — А я только собрался вас провожать.

— Спасибо, но в провожатых я не нуждаюсь, — сухо ответила она. — Освободите дорогу!

— И все же я настаиваю! — рассмеялся Каспийский. Ситуация его явно забавляла. — А мне тут говорили, что вы ещё и в ментовке по совместительству работаете. Это правда, Марианна Юрьевна?

— Обманули вас, Анатолий Сергеевич. Ввели в заблуждение. Пропустите!

— Ой, какие мы строгие! Только мне почему-то кажется, что это вы меня сейчас обманываете, лапшу на уши развешиваете. Я прав, гражданка начальница? — Каспийский ещё больше развеселися.

Козицина поняла, что ситуация критическая. Надо пробовать пробиться с боейм.

— А ну пошел вон, козел! — закричала и ударила Анатолия коленом в пах.

Каспийский охнул и согнулся в три погибели. Но за его спиной стоял мощный Овчаренко. Светлана не успела ничего сообразить, как на её голову обрушился чудовищный удар, гася сознание.

Пришла она в себя, когда её запихивали в какую-то машину. Во рту был кляп, на глазах — повязка, руки связаны веревкой. Ситуация!

— Куда ее? — спросил Каспийский. Она узнала его по голосу.

— Ко мне на хату, — ответил ему голос ей незнакомый. Прежде она никогда его не слышала.

— Понятно. — Хлопнула дверца и машина поехала.

«Куда же они меня везут?» — подумала Светлана, пытаясь по шуму за окнами определить направление. Но скоро оставила эту попытку. По шуму ничего невозможно было понять. Впрочем, нет, она не права. Кое-что понять все же было можно. Скоро они покинули город — возросла скорость, меньше попадалось встречных машин и их уже не останавливали светофоры. Прошло ещё около получаса, когда они куда-то свернули. Скорость упала. Прошло ещё около десяти минут. Машина затормозила и остановилась. Затем она услышала скрип открываемых ворот и они въехали во двор какого-то дома. Ее грубо выволокли из машины. Заскрипела калитка или ворота. Нет, все же калитка, так как державшие её за руки негодяи вынуждены развернуть её боком, чтобы в неё войти. Затем они поднялись на две ступеньки и вошли в какой дом, прошли девять шагов и стали спускаться. Светлана насчитала восемь ступенек. В помещении, где они оказались, воздух был сырой, застоявшийся. С неё сняли повязку.

Светлана огляделась. Это была небольшая подвальная комната без окон. Слева у стены стояла односпальная деревянная кровать, порытая атласным стеганным одеялом. В ближнем правом углу находились унитаз и раковина, над которой из стены торчал один кран, свидетельствовавший, что здесь в наличии лишь одна холодная вода. В дальнем, на небольшой тумбочке переносной цветной телевизор «Шарп». У противоположной от входа стены стоял стол, покрытый линялой клеенкой в желто-синею клетку, на котором лежала эмалированная миска и алюминиевая ложка. Вот и все. Да, слева в ближнем углу ещё был старый с облупившейся во многих местах эмалью холодильник «Бирюса». А над кроватью прямо на стпене очень профессионально нарисован черным фломастером прелестный женский профиль, а под ним написано: «Ниночка! Я тебя безумно люблю!», и чья-то неразборчивая подпись.

— Нравится? — спросил Каспийский и вдруг сильно ударил Светлану в живот. Но она в последний момент разгадала его намерения, успела сгрупироваться, напрячь пресс и выдержала удар.

— Это я вернул тебе должок, подстилка ментовская! — зло сказал Анатолий и плюнул себе под ноги. Он оказался в своей среде и считал ниже своего достоинства изображать тут из себя воспитанного фраера. А телка была клевая, не хуже его валютных. И лицо, и титьки, и эта самая. Все на месте. Все в ажуре. Но телок, которые ничего не стоили, он в упор не видел. Ну.

Светлана усилием воли подавила в себе все чувства. Возмущаться — значит дать им лишний повод поиздеваться над ней. Не дождуться! Она протянула Каспийскому связанные руки, сказала требовательно:

— Развяжи!

— А это завсегда, пожалуйста, — проговорил тот, удивляясь её выдержке. Развязал ей руки, нахально потрогал грудь, будто желал убедиться, что она настоящая. Оглянулся на стоящего сзади Овчаренко. — А ничего сиповочка, Рома! Титьки будто накаченные. Стал бы?

Но тот ничего не ответил, лишь просигналил в ответ подрагиванием ноздрей крупного носа. А во взгляде, устремленном на девушку, было что-то мерзкое, плотское, нехорошее.

И Светлана поняла, что ей нужно опасаться не Каспийского, а вот этого громилу с горящими глазами. Она и на этот раз никак не прореагировала на хамство Анатолия. Много чести. Они просто для неё не существовали. А ещё она поняла, что стала заложницей и теперь хозяева этих двоих будут диктовать Иванову свои условия. От осознания этого и от бессилия что-то изменить в сложившейся ситуации захотелось плакать.

Светлана прошла к кровати, села. Она с треском провалила всю операцию! Что же теперь делать?

Глава четвертая: Намеченная жертва.

Он ждал её на лестничной площадке в тамбуре перед дверью её квартиры. Специально вывернул лампочки, чтобы она его не смогла заметить. Зажег зажигалку, посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Его очередная жертва явно запаздывала. Спектакль закончился более часа назад. Он был на нем и с мстительной радостью наблюдал, как редеют ряды первых его исполнителей. Скоро этот мерзкий спектакль потеряет ещё одну. Банда ублюдков! Как же ловко они тогда все разыграли. Он был на грани помешательства, буквально в полшаге от смерти. Если бы в последний момент не вспомнил про ПАЗик, то случилось бы непоправимое. Само проведение ему помогло вспомнить про автобус. Точно. А вспомнив, он сразу все понял. Понял, что шайка-лейка его мучителей приехала вместе на автобусе, а следовательно все были заодно и ловко издевались над ним. Тогда он не мог знать их истинных замыслов. Поначалу думал, что так ему решили отомстить родственники жены. Но это было слишком сложно. Нет, очевидно, банда садистов, прознав про его историю, решила поразвлечься. Долго тогда он сидел на вершине скалы, пока в его голове не созрел план мести.

Главное — надо было заставить их поверить в то, что план удался. Он вспомнил, что уходя из номера, он оставил окно открытым. Эта маленькая удача его окрылила. Он спустился со скалы, пробрался под окна своего номера, ловко вскарабкался по сосне и проник в окно. Из чемодана он достал спортивное трико, ветровку, красовки и добрую половину наличных денег — двадцать пять тысяч. На первое время хватит. А там видно будет. Так же, по сосне, спустился вниз. На берегу реки переоделся, сложил одежду аккуратной стопкой и направился пешком на железнодорожную станцию.

Вернувшись в Новосибирск, он заявился к своему другу Володе Смелякову и все ему рассказал. Тот был в трансе и тут же предложил обратиться в милицию.

— И ты думаешь, что кто-то мне поверит? — спросил Андрей. — В лучшем случае меня пошлют куда подальше и посоветуют не морочить людям головы, а то и отправят в психушку. Эти мерзавцы все точно рассчитали. У меня против них нет никаких доказательств. На все мои обвинения они скажут, что у меня «крыша» поехала, что это обычные глюки человека, спятившего от переживаний по безвременно погибшей жене.

— Что же ты намерен делать?

— Сам разберусь с каждым, — решительно ответил он. — Иного выхода я не вижу.

— Ты с ума сошел! — возмутился Володя. — Ты представляешь, что говоришь?!

— Очень даже хорошо представляю. Если бы ты испытал хоть часть того, что пришлось испытать мне, то не возмущался бы сейчас, а поступил бы точно также.

Смеляков ещё какое-то время пытался его отговорить, но он остался непреклонен.

— Я у тебя поживу какое-то время?

— Конечно, что за вопрос. Места хватит.

Холостяк Володя жил в двухкомнатной полногабаритной квартире. Места для двоих действительно было больше чем достаточно.

Утром, одев костюм Смелякова, Андрей долго слонялся по городу, пока в голову не забрела идея — поездить по театрам. Так он оказался у театра «Рампа». Театр у престижной публики не котировался. Здание, где он располагался представляло собой довольно унылое зрелище. По обе стороны от входа висели афиши. Одна оповещала, что сегодня дается спектакль «Последний любовник». Знакомясь с репертуаром на месяц, он вдруг натолкнулся на название «Спланированное самоубийство». Название его зацепило. Интуиция подсказала, что здесь он увидит что-то очень для себя важное и существенное. Появилось ощущение, что именно здесь он встретит героев той пошлой драмы, разыгравшейся на берегу горной реки. Он купил билеты на вечерний спектакль. Пьеса оказалась откровенно бездарной, расчитанной на дегенератов, с многочисленными постельными сценами, раздеванием, убийствами и прочим. То-есть, той самой «клюквой», которой сейчас в изобилии потчуют невзыскательных зрителей.

Через два дня, прихватив театральный бинокль, он сидел в двенадцатом ряду и с волнением ждал открытия занавеса. И вот он открылся и... И на сцене стало происходить именно то, что ему уже пришлось пережить в жизни. Анрея играл какой-то двухметрового роста жлоб. Сохранили даже его имя и отчество. Лишь слегка изменили фамилию. Вместо Беспалова, он стал Бескрыловым. Наглецы! Внутри у него все клокотало от бешенства. Ему пришлось призвать на помощь всю волю и мужество, чтобы взять себя в руки. Но вот к герою приходит призрак его жены. Да но почему призрак входит через потайную дверь? Стоп! Здесь что-то не то! Значит, она существовала на самом деле?! Я он-то ломал голову: откуда — это да откуда — то? Идиот! На сцене был полумрак, но что-то в фигуре актрисы, её движениях показалось Андрею до боли знакомым. Он ощутил, как по спине у него побежали мурашки. Схватил бинокль, приник к окулярам. И буквально оцепенел от увиденного. На сцене была... Там была Ольга, его жена. Нет!!! Этого просто не могло быть!!

Кажется, последнюю фразу он сказал вслух, так как сидевшая рядом пожилая дама встревожено спросила:

— Что с вами, молодой человек?! Вам плохо?!

— А? Нет, ничего. — Андрей бесцеремонно выхватил у неё программку. В строке «Ольга Анатольевна, его жена», значилось — «актриса Заикина Алиса Борисовна». Он, что же, женился на персонаже этой мелодрамы?! Выходит, что так. Дела! Следовательно, никая она не студентка, а актриса этого театра?! Всо было ложью. Она и замуж вышла за него по поддельному паспорту.

— Научитесь себя вести, молродой человек! — возмущенно проговорила дама и отняла у него программку.

— Извините, — пробормотал он и покинул театр. Выдерживать все это он уже был не в состоянии.

Он шел по улице и никак не мог понять и поверить в случившееся. Как же так?! Ведь он своими глазами видел труп Ольги в ванне, плавающий в крови? Выходит — она была жива и лишь изображала мертвую? Выходит, что так. Тот же трюк они проделали и со «школьницей» Катенькой. Да, а как же сотрудники милиции, осмотр и все такое? Нет, здесь что-то не то... Впрочем, милиционеры могли быть также их людьми. Ведь в реквизите их театра наверняка есть милицейские формы. А подсоедениться к его телефону ничего не стоило. Если все это так, то Ольга с первого их знакомства лишь играла роль, изображая из себя наивную дурочку? Вот сучка! Да, но что за всем этим кроется? Для чего это все им было нужно? Чтобы завладеть его состоянием. Точно! После его смерти она бы объявилась и предъявила свои права на наследство. Ведь кроме жены у него больше не было наследников. А как же её смерть? Но ведь её никто не видел мертвой. Ольга, или как там её, могла сказать, что они поссорились и она уезжала к родителям. Ловко они все обставили. Им помешало осуществлению задуманного лишь отсутствие его трупа.

Рассказ Андрея об открытии, сделанном им в театре, сильно потряс и расстроил Володю. Он долго не мог ничего сказать на это. Сидел, вздыхал, чесал затылок и качал головой.

— Как же такое возможно?! — наконец сокрушенно проговорил он. — Ведь они поди считают себя интеллигентами?! До чего же мы все докатились?!

В следующий раз Андрей досмотрел спектакль до конца. В финальной сцене негодяи пили шампанское за удачно проведенную операцию и здорово веселились, вспоминая, как ловко его дурачили.

«А вот нате, выкусите!» — мысленно сказал Андрей и сложил пальцы в кукиш.

На этот раз он дождался Ольгу у театра. Она вышла с каким-то молодым кудрявым болваном. Оба о чем-то неслышно говорили, но зато громко смеялись. Затем сели в «Жигули» и уехали.

В следующий раз он был более предусмотрительным и приехал к театру на «БМВ» Смелякова, выследил влюбленную парочку и установил где они живут. Ольга сожительствовала с этим неприятным типом. А перед ним, Андреем, когда-то разыгрывала из себя. Имеет ли она право после всего этого жить? Нет, она сама лишила себя этого права. Точно.

Он долго и тщательно обдумывал план преступления. Много перечитал специальной криминалистической литературы, детективов. И вот в одном из них прочел, как ловко убийца дурачил полицию, подбрасывая на место преступления записные книжки или предметы других совершенно незнакомых ему людей. Андрей долго думал и решил воспользоваться этим методом, чтобы пустить следствие по ложному следу.

Через несколько дней, когда в театре был свободный день, Андрей долго караулил Ольгу у подъезда её дома, скрываясь в тени деревьев. Видел, как из подъезда вышел её любовник. Через пять минут он вошел в подъезд, поднялся на четвертый этаж и нажал на кнопку звонка её квартиры. Чтобы унять дрожь в теле, крепко выругался. Помогло. Через несколько секунд услышал знакомый голос:

— Кто там?

— Алиса, открой, пожалуйста, — проговорил он ласково.

Она машинально открыла дверь, но увидев его, попыталась тут же её захлопнуть, но было поздно. Он толкнул дверь плечем и вошел в коридор. Она до того испугалась и растерялась, что даже не могла кричать. Глаза округлились, лицо побелело, губы тряслись. Страх был настолько силен, что буквально порализовал её тело и волю. Она лишь затравленно на него смотрела, ни в состоянии стронуться с места.

— Ты?!! — наконец, хрипло проговорила и закашлялась. По всему, страх иссушил и её горло.

— Ну, здравствуй, женушка! — наигранно весело проговорил он. Но голос его вибрировал от напряжения. — Что в дом не приглашаешь?

Она протянула дрожащую руку вперед, будто хотела до него дотронуться, чтобы удостовериться, что перед ней не призрак. Но не дотронулась. Пролепетала растерянно:

— Да я... Ты... Ох!

А он смотрел на её подурневшее от страха лицо, на наклеенные ресницы, на ярко накрашенные губы и не переставал удивляться себе. Где же у него были раньше глаза. Ведь она же вульгарна. Вульгарна до корней волос. Все искусственно и фальшиво, Все, все. И сама она фальшива. И чувства её были все насквозь фальшивы. Как же он, идиот, раньше мог этого не заметить?! Поразительно!

Это открытие окончательно его успокоило.

— Что, «от радости в зобу дыханье спело», что ли? — спросил он насмешливо. — Почему не приглашаешь в дом?

— А?... Да, конечно, — пробормотала она. Наконец, вспомнила, что она актриса и попыталась нарисовать на лице радость. Улыбнулась. Только жалкая эта улыбка. Жалкая, гнустная и насквозь лживая. — Ой, Андрюша! — воскликнула. — Как я рада тебя видеть! Где же ты пропадал столько времени?! Проходи в комнату.

— А как дела на том свете, милая? Ты давно оттуда вернулась?!

— Ну зачем же ты так, Андрюша?! — укоризненно сказала она и расплакалась бурно и неистово. Роль несчастной и непонятой удавалась ей сейчас много лучше, чем счастливой. Это и понятно. Слишко неподходящая была обстановка, чтобы изобрашать счастливую.

— Прекрати эту комедию! — Он почувствовал, как его лицо даже перекосило от злости. Своим поведением она помогала ему осуществить задуманное. — Ею я уже вволю накушался и на природе и на ваших спектаклях.

— Ты был на спектакле? — потерянно спросила она.

— Разумеется. Давай пройдем в комнату. — Он подтолкнул её в дверь, затем вошел сам. Комната была грязная и убогая, как, впрочем, и сама хозяйка. — Садись, — указал он на старое грязное кресло, а сам сел в другое.

— Может быть кофе заварить? — нерешительно предложила она.

— Не надо кофе. Садись и рассказывай.

Она села, робко взглянула на него.

— Что рассказывать, Адрюша?

О, он прекрасно помнил эту вот её робость, покорность. Когда-то они действовали на него безотказно. Сейчас только вызвали новую волну ненависти. Ему даже стало трудно дышать.

— Как хотели меня укокошить, довести до самоубийства, чтобы завладеть моим состоянием.

— Это ни я, Андрюша! — взмолилась она, сложив руки лодочкой на груди. — Честное слово, ни я! Меня заставили!

— Кто?

— Наш режиссер Янсон. Илья Ильич Янсон. Это все он, честное слово! Он заставил. Я не хотела, но он заставил, пригрозив, что убьет. Он может! Он все может! Честное слово! Это страшный человек!

— Расскажи, как все происходило.

Рассказ не явился для него откровением. Нет. В чем-то он участвовал, чему-то был свидетелем, а что-то домыслил сам. Во время её рассказа он заметил газовый шарфик весевший не приоткрытой дверце шифоньера. Им-то он и решил воспользоваться для совершения задуманного.

— Очень хорошо, — сказал он, когда она замолчала. Встал, прошелся по комнате. — Примерно так я все себе и представлял. Одного не понимаю, каким же цинизмом надо обладать, чтобы раз за разом прокручивать все это на сцене?!

— Это не мы. Это Янсон. Он считает, что таким образом стирается грань между жизнью и сценой.

— Сволочь он, ваш Янсон! И вы все точно такие же!

Он незаметно сдернул шарфик с дверцы, подошел к ней сзади и накинул его ей на шею. Дальнейшего он не помнит. Очнулся, когда она уже мертвая лежала на полу. Он смотрел на неё и испытывал... Ни боль, ни жалось, ни сожаление, ни раскаяние. Нет. Он испытывал облегчение.

Андрей знал, что в дамской сумочке она постоянно носит записную книжку. Сумочка лежала на диване. Он достал из неё записную книжку и написал в ней заранее заготовленный текст. Почерки у них были очень похожи. Затем покинул квартиру, вышел на крыльцо, закурил и стал ждать её сожителя, В кармане у него был большой нож для разделки мяса, специально купленный им в хозяйственном магазине. Ждать пришлось долго, около двух часов. Когда же он его увидел, то вошел в тамбур и достал нож. А потом и с этим все было кончено. Уже позже понял, что убил его напрасно. Тот ни в чем не был перед ним виноват. Но в тот момент он даже об этом не подумал. Действовал, будто робот по заранее вложенной в него программе. А этой программой предусматривалось именно это.

А потом очередь дошла до «мавра школьницы Катеньки». Андрей представил какой была его рожа, когда он его увидел на лестнице, и злорадно рассмеялся. Правда, тогда ему было не до смеха. Его буквально всего трясло. Он с ожесточением всадил в смазливую рожу артиста порцию едкого газа, а котгда тот упал, размозжил его череп молотком. Он специально использовал разные методы убийства, чтобы сбить с толку следствие. Это он также вычитал в книжках.

А теперь очередь дошла и «светской львицы». Тогда она вдосталь над ним наиздевалась. Сейчас пришло его время.

Вот хлопнула подъездная дверь и кто-то стал подниматься по леснице. По звуку каблуков понял, что это женщина. Она. Он приготовился, затаив дыхание, прижался к противоположной стенке.

Обнаружив отсутствие света на лестничной площадке, она раздраженно проворчала:

— Черт знает что такое! Вечно с этими лампочками проблемы! — Подошла к двери и долго не могла попасть в замочную скважину ключем. Наконец, дверь открылась. Он отделился от стенки, толкнул её в спину, заскочил в квартиру и захлопнул за собой дверь. От сильного толчка она упала на пол.

— Так ты все же пришел? — спросила она спокойно, не поворачиваясь, продолжая лежать.

Он очень удивился и её спокойствию и тому, что обо всем догадалась. Чтобы окончательно развеять сомнения, спросил:

— Вы знаете кто я?

— Беспалов Андрей Андреевич — моя судьба, — ответила она обреченно. Встала. Потерла ушибленное колено. Вглянула на него. — Здравствуйте, Андрей Андреевич! Я давно вас ждала. В последнюю неделю практически каждую ночь.

Лицо её было спокойным, усталым и... Как бы поточнее выразиться? Более человечным, что ли? Да именно. Исчезли, присущие ему, высокомерие и надменность, и Андрей увидел перед собой красивую, но уже увядающую женщину, одинокую и, по всему, несчастную. И почувствовал, как в груди зашевелилась жалость к ней.

— Но отчего вы были уверены, что я жив?

— Пройдемте в комнату, сядем, — предложила она. — А то я до того усталая и разбитая, что уже ноги не держат.

Они прошли в комнату. Сели на диван. Беспалов огляделся. Недорогая отечественная мебель — диван, два кресла, стенка, журнальный столик. Палас. На стене репродукция картины Пикасо «Девочка на шаре». Как говорится, скромно, но со вкусом. Везде был идеальный порядок.

— Видите ли, Андрей Андреевич, — проговорила Эльвира Александровна, — я ведь ещё там, в доме отдыха, в отличие от всех, не очень-то поверила в вашу смерть. А когда была убита Алиса окончательно поняла, что нас одурачили. Заикина, Заплечный. Кто следующий? Была уверена, что следующей буду я. И оказалась права. — Она невесело усмехнулась.

И глядя на нее, он вдруг спросил себя: «Зачем я здесь?» И от этого вопроса ему стало не по себе. Он здесь, чтобы убить эту красивую женщину. Пришло холодное осознание того, что он преступник, убийца. Это — свершившийся факт, данность. И уже ничего невозможно ни изменить, ни исправить. Ему стало страшно.

И Андрей понял, что он уже никогда не сможет убить эту женщину. Он больше вообще не способен никого убить. Сама мысль об этом была ему сейчас противна.

— Успокойтесь, Эльвира Александровна, я не буду вас убивать, — устало проговорил он.

Она коротко взглянула на него и поняла, что он говорит правду. Горько усмехнулась.

— А вы думаете, что мне стало от этого легче? — Взгляд её больших аметистовых глаз был устремлен поверх головы Беспалова, куда-то далеко, далеко. И по выражению её лица можно было догадаться, то, что она там увидела, не доставило ей радости. Нет, не доставило.

Она тряхнула головой, будто попыталась избавиться от невеселых дум, сказала:

— В таком случае, извините, Андрей Андреевич, за то свинство, которое мы вам устроили там, в доме отдыха. Представляю, что вам пришлось пережить.

— А-а! Пустое! — махнул он рукой. — Что было, то было и, как говорится, быльем поросло.

— А знаете что, давайте выпьем! — неожиданно предложила она.

— Давайте, — сразу же согласился он. Это было сейчас как раз то, что нужно.

Поморцева встала, достала из стенки красивую бутылку французского коньяка, две рюмки, поставила на журнальный столик.

— Один из моих поклонников подарил. Странные сейчас пошли поклонники. Раньше дарили цветы, а теперь вот — коньяк.

— Может быть он рассчитывал, что вы ему предложите вместе его распить?

— Может быть. Я как-то об этом не подумала. — Она сходила на кухню и принесла плитку шоколода. — Лимона, к сожалению, нет, но сойдет и шоколад. Присаживайтесь, Адрей Андреевич. Хозяйничайте.

Он пересел в кресло. Открыл бутылку. Наполнил рюмки. Поднял свою.

— Счастья и удачи вам, Эльвира Адександровна!

— Спасибо! Это как раз то, чего мне всегда недоставало, — грустно рассмеялась она.

Выпили. Он смотрел на неё и никак не мог понять — почему она не замужем? Ведь такая потрясающая женщина! Многие новые русские даже из-за престижа бы женились на ней. Решил удовлетворить свое люопытство:

— Эльвира Александровна, простите за нескромный вопрос, но почему вы одна?

— А кто меня выдержит? — вопросом ответила она. — По характеру или от природы, но только я стерва, каких свет не видывал. Правда. Я могу терпеть человека месяц, от силы — два, а затем он начинает меня раздражать. Взрываюсь по малейшему поводу. Этого ещё никто не мог больше полугода выдержать — сбегали. Вот так.

Разговор как-то разом иссяк. Они ещё выпили по рюмке. А затем он обнаружил, что уже второй час ночи. Встал. Стал прощаться.

— Оставайтесь, Андрей Андреевич, — сказала она.

— Шутите?! — растерялся он.

— Нет, говорю совершенно серьезно. — Она встала, подошла, взглянула ему в глаза. — Оставайтесь. Я очень этого хочу.

Странная это была ночь. Они предавались страсти, отвечая на ласки другого, но не испытывали близости. Ночь не объденила их, а сделала ещё более одинокими.

Утром, открыв глаза, Беспалов долго смотрел в потолок, ощущая себя растерянным и опустошенным. Он не знал, что ему теперь делать и что предпринять. Жизнь потеряла всякий смысл. Онстремительно распадался на атомы и молекулы. Все летело к черту. Если бы сейчас он оказался на той самой скале, то не стал бы долго раздумывать. Нет, не стал. Однозначно.

Глава пятая: Тревожная ночь.

Иванов до одиннадцати ждал звонка Козициной, но она так и не позвонила. И тогда он встревожился. Зная Светлану, он был уверен, что лишь веские причины не позволили ей это сделать. Позвонил Рокотову и поделился своими опасениями.

— Ну зачем же сразу предполагать худшее, — неуверенно проговорил Владимир, но по его голосу Сергей понял, что он разделает его тревогу.

— Нет, полковник, ты лучше скажи — отчего мы с тобой такие непроходимые тупицы и болваны?

— Ты, Сережа, пожалуй слишком самокритичен, — ответил Рокотов, понимая куда клонит друг.

— Какой к шутам самокритичен! Это ещё мягко сказано. Ага. Козлы мы с тобой самые последние и, боюсь, уже никогда не станем людьми. Случай почти клинический.

— Но кто же мог предвидеть, что может что-то случиться, — сказал Владимир. Тем самым он подтверждал худшие предположения Сергея о том, что девушка раскрыта.

— Мама миа! — воскликнул он. — И это, заметьте, говорит опытный оперативник! Воистину мир шизанулся! Признайся — ты её искал?

— Да. Но её нигде нет.

— Но отчего ты её стал искать?

— Она должна была мне тоже позвонить и рассказать об обстановке в театре. Она всегда это делала.

— Ясно. Ты обзвони своих. Я сообщу Краснову и Истомину. Собираемся у меня ровно через час. Будем думать, как мы до всего этого докатились и есть ли у нас шанс хоть как-то реабилитироваться ещё в этой жизни.

— А ты думаешь у нас будет другая?

— Разговорчики, мать вашу! Выполняйте приказ! — Сергей положил трубку. Затем позвонил Краснову и Истомину, сказал, чтобы были у него через час. Встал, заметался по комнате, будто зверь по клетке. Где же этот зануда Иванов? Хоть бы на нем злость сорвать.

«Нашел, блин, на ком зло срывать! — тут же возник тот. — Сам обделался с ног до головы, а я виноват».

«Точно, — согласился Сергей. — И ещё как обделался!»

«Вот я и говорю. Зазнался ты, парень. Слишком возомнил о себе, непогрешимый ты наш. Ага. Ты ведь как смотришь на людей? Как на средство к достижению своей цели. Ты ж перестал видеть в них людей».

«Вот здесь ты не прав и я вынужден тебе об этом заявить со всей категоричностью».

«А кто послал девушку в театр? Я? А может быть папа Римский? Это же надо было быть полнейшим идиотом, чтобы оперативника, встречавшегося с сотнями, а то и тысячами людей, направить в театр. Что молчишь? Или снова скажешь, что я не прав?»

«Прав. Тысячу раз прав», — вздохнул Сергей.

«Если с ней что случиться, то я тебе больше никогда руки не подам, козел!»

«Пошел ты к черту! — устало проговорил Сергей. — Раскаркался!»

И он решительно пошел на кухню, чтобы заварить кофе. Ему необходимо было что-то делать, чтобы отвлечь разум от страшных мыслей. Но ничего не помогало. Тревога за девушку так сжимала грудь, что было трудно дышать. Лишь теперь он до конца осознал насколько дорога ему Светлана. Если с ней что случиться, то... Нет-нет, только не это. С ней все должно быть нормально. Господи! Сделай так, чтобы с ней все было хорошо! Помоги!

В это время зазвонил телефон. Сергей побежал в комнату, схватил трубку.

— Алло! Слушаю.

— Сергей Иванович? — прозвучал в трубке незнакомый ровный и спокойный баритон.

Сердце Иванова упало. Он все понял. Понял, кто звонит и что за этим последует.

— Он самый, — ответил.

— Очень хорошо. Много о вас слышал. А вот разговаривать не приходилось.

— Что вам нужно? — резко спросил Сергей.

— А отчего столь недружелюбный тон, Сергей Иванович? Может быть я вас разбудил этим звонком? Тогда, прошу прощения. Я готов перезвонить завтра утром.

Этот сукин сын откровенно над ним издевался и где-то по большому счету был прав — таких кретинов, как он, надо учить. Ага. Но только этот господин с хорошо поставленным голосом слишком зарывается. Считает себя полным хозяином положения. Считает, что если он заплатил за музыку, то он его и танцует. А хо-хо не хо-хе, господин мокрушник?! Своим безобразным поведением ты разозлил настоящих мужиков, а это всегда чревато, особенно для таких, как ты и твои дружки. Собрав волю и нервы в кулак, Сергей спокойно сказал:

— Я вас слушаю.

— Нет, все же я пожалуй позвоню завтра, — проговорил баритон. Ситуация его явно забавляла, доставляла массу удовольствия.

— Уж будьте столь любезны. Я сгораю от любопытства. Вы своим звонком завязали такую интригу, что я все равно не засну до утра, — проговорил Иванов, трясясь, будто цуцик, вынутый из ледяной проруби, готовый в любую секунду сорваться и закричать, заорать, завопить от клокотавшего в нем бешества.

— Ну, если вы настаиваете... Впрочем, и повод-то совсем пустячный. Просто хотел передать вам привет от нашей общей знакомой. К сожалению, точную её фамилию мы пока не знаем. Но последнее время она проживала под фамилией Максимовская Марианна Юрьевна.

— Большое спасибо! И каково её здоровье?

— Здоровье отменное. Да. Очень хорошее здровье. Впрочем, в вашей системе людей с плохим здоровьем не держат. Верно?

— Ваша осведомленность меня просто поражает. Надеюсь, спрашивать по какому адресу она сейчас проживает не имеет смысла?

— Это точно, — рассмеялся мерзавец. — Но мы могли бы обеспечь вашу теплую встречу при определенных, естественно, условиях.

— И каковы же эти условия?

— Вы не занимаетесь всяким там архивным хламом. Только и всего. Это знаете, как у поэта Василия Федорова: «Не ворошите старые могилы. Они чреваты новою бедой». Вам ясно, что мы имеем в виду?

— Предельно. Но только вот незадачка, кроме архивных дел, на нас висят три «свежих» трупа. Как быть с ними?

— А это, как вам будет угодно. Мы к ним никакого отношения не имеем. Более того, со своей стороны обещаем всяческое содействие в обнаружении и поимке преступника.

— Буду искренне вам признателен. А ещё говорят, что у нас перевелись отзывчивые люди. Так как быть с девушкой? Моего честного слова будет достаточно?

— Увы, Сергей Иванович! — вздохнул собеседник. — К сожалению, мы живем в такое время, что никому нельзя верить на слово. Извините. Нам потребуются гарантии.

— И каковы же они?

— Об этом в следующий раз. До свидания!

— Постойте! — прокричал Сергей, но в ответ услышал лишь частые гудки. Он с ожесточением бросил трубку и наконец дал выход клокотавшей в нем ярости. Он бегал по комнате, топал ногами и костерил отборнейшими матами всех и вся. Он ещё будет диктовать свои условия, козел! Поганец! В гробу бы он его видел и непременно в белых тапочках! Ага. Но ещё не вечер, волчара! Еще не вечер! Ты ещё станцуешь марш «Прощание славянки» под фанфары в места не столь отдаленные.

В этом состоянии его и застали Рокотов, Колесов и Беркутов. Полковник по одному виду друга сразу понял, что произошло что-то очень серьезное.

— Что случилось, Сережа?! Они звонили? — догадался он.

— Звонили, — кивнул тот. — Сучары сраные! Козлы вонючие! Что б у них сегодняшний обед не из того места вышел!

— Постой, постой, — остановил словесный поток Иванова Владимир. — Что со Светланой? Жива-здорова?

— Он говорит, что с ней все нормально.

— Кто — он?

— Извини, но у меня не было под рукой ручки, чтобы записать его фамилию и адрес, где они её держат. А память у меня, ты сам знаешь.

— Прекрати паясничать! — строго сказал Рокотов.

— А ты прекрати на меня орать! — взорвался вдруг Иванов. — Раскомандовался тут! Ты вон на них ори, — он кивнул на Колесова с Беркутовым, — если они тебе позволят. А на меня не хрен орать. Понял?!

Обстановка накалилась настолько, что было такое впечатление, что друзья вот-вот набросяться друг на друга с кулаками.

— Я конечно дико извинясь, господа начальники, — сказал Беркутов. — Но только нам наверное лучше выйти, чтобы вы тут разобрались. Но, Сергей Иванович, вынужден заранее предупредить, что по свидетельству очевидцев у моего шефа черный пояс по восточным единоборствам. Как бы что не вышло.

— Ты бы хоть не тявкал, майор, — проворчал Иванов, остывая. — Когда сшибаються грудью титаны, пигмеям лучше быть в стороне.

— Хоп, понял, как сказал бы один из моих бывших клиентов, ещё в мою бытность частным сыщиком. Но только, товарищ генерал, я вам не громоотвод. У меня очень ранимая нервная система и подобных перегрузок может не вынести. Предлагаю для этой цели своего друга Сережу Колесова. Он все выдержит. Можете быть уверены. Проверено на практике.

— Трепач, — усмехнулся Колесов.

Напряжение спало.

— Так что же они все же требуют? — спросил Рокотов Сергея, возвращаясь к прежнему разговору.

— Требуют, чтобы мы прекратили заниматься архивными делами. Вот что они требуют. У меня создалось такое впечатление, что больше всего они как раз бояться автодорожного дела.

— Конечно. — сказал Беркутов. Еще бы им не бояться. У нас есть здесь живой свидетель — пожиратель моих продовольственных запасов Борис Карабанов.

— Кстати, я совсем о нем забыл, — сказал Рокотов. — Где он сейчас?

— Там, где ему положено быть — в моем гараже. Чувствует себя отменно. Поправился на пять кило. Настолько, подлец, отожрался на казенных харчах, что уже начинает требовать девочек.

В дверь позвонили. Иванов пошел открывать. Это были Михаил Дмитриевич Краснов и Валерий Истомин. Они поздоровались со всеми за руку. Известие о захвате Светланы заложницей Истомин встретил сдержанно. Зато Краснов принялся бегать по комнате, пыхтя, как паровоз, ахал, охал, возмущался и ещё долго никак не хотел успокаиваться.

— Да сядь ты, Миша, — раздраженно проговорил Сергей. — Не мельтеши перед глазами. Как у тебя дела?

Краснов здорово обиделся на друга, покраснел, посмурнел. Сел и отвернулся к окну, всем своим видом давая понять, что не желает с ним разговаривать.

— Извини, Миша. Нервы. Извини.

— Ты у нас один такой тонкокожий, — недовольно пробурчал Михаил.

— Так ты нашел что-либо подобное случаю с героем пьесы?

— Есть аналогичный случай. Около месяца назад без вести пропал молодой предприниматель Беспалов Андрей Андреевич.

— Это уже сверхнаглость! — возмутился Иванов. — Они лишь несколько видоизменили фамилию и из Беспалова он стал Бескрыловым. Наши оппоненты будто бросают нам вызов, как бы говоря — да, мы играем в открытую. Ну и что из того? Все равно у вас ничего не получится. И что же случилось с этим Беспаловым?

— Он незадолго до этого женился, но, как он сказал сослуживцам, жена его умерла. О причинах её смерти он никому ничего не говорил. Через три месяца после смерти жены он поехал в частный дом отдыха в Горную Шорию, но там, якобы утонул.

— Так утонул, или якобы утонул? Две больших разницы.

— Что ты меня постоянно одергиваешь, как пацана?! — вспылил Михаил. — Нашел, понимаешь... Ты сначала выслушай, а уж потом вопросы задавай. Я говорю — якобы, потому, что на берегу реки нашли лишь его одежду и документы. Труп его до сих пор не обнаружен. Понятно?

— Это-то понятно. Непонятно только с чего ты завелся, в бочку полез? Нашел время обижаться.

— А что если это Беспалов? — сказал Истомин.

— Не понял? — повернулся к нему Иванов. — Что ты имеешь в виду?

— А что если Беспалов совершил убийство Заикиной и Заплечного? Инсценировал свою смерть, а сам стал с ними разбираться?

— Мысль интересная, — встрепенулся Сергей. — Очень интересная! Миша, имей это в виду. Установи круг друзей и знакомых, у которых может скрываться Беспалов.

— У него один близкий друг Смеляков Владимир Матвеевич. Правда, я ещё не успел с ним побеседовать.

— А адрес у тебя его есть?

— Конечно.

— Тогда завтра. — Иванов посмотрел на часы. — Нет, уже сегодня надо будет нанести ему визит. Чем черт не шутит. Может быть Валерий Спартакович прав. И может быть именно через Беспалова мы все узнаем: и руководителя этой шайки и тех, кто похитил Светлану.

— Думаю, что без нашего общего друга Толи Каспийского, по кличке Кудря, здесь не обошлось, — сказал Беркутов. — У меня тут на медни появилась идейка, что убийство актрисы Звонаревой — дело рук его и его друзей.

— Основания? — спросил Иванов.

— Основания бывают свайные, ленточные, столбичные и хреновые. Вам, господин генерал, какие по душе?

— Железобетонные.

— Извольте. Толя Каспийский был большой «специалист» по высокохудожественным изделиям, драгоценностям и антиквариату. Расчитывая, что он не растерял своих прежних навыков, я установил за ним «наружку». Но в ночь убийства Кудря ушел от сторожа, — использовав потолочный люк в своем подъезде. Мы изучили все кражи, совершенные этой ночью и оказалось, что единственное, что тянет на квалификацию Каспийского — это ограбление коттеджа Звонаревых.

— Ваши рассуждения, товарищ майор, не лишены логики. И если они подтвердяться, то я лично буду ходятайствовать перед вашим начальством о присвоении вам звания подполковника.

— Бесполезно, — «тяжко» вздохнул Беркутов. — Оне все равно зажилют. Оне нас не любят. Оне любят таких, как мой друг Сережа Колесов — исполнительных и безиниациативных.

— Пошел бы ты! — в сердцах проговорил подполковник.

При других обстоятельствах все не преминули бы посмеяться над перепалкой друзей, но сейчас ни то было настроение.

— Валерий Спартакович, ты передал материалы в Бердскую прокуратуру? — спросил Иванов.

— Да, — кивнул тот.

— Выясни, как идет расследование и какое заключение дали эксперты по замкам?

— Хорошо кивнул Истомин.

Иванов обратился к Беркутову:

— Так ты, Дмитрий Константинович, считаешь, что Каспийский причастен к похищению Светланы?

— Уверен в этом. Как и в том, что у Звонаревых он был вместе со своими дружками по сцене.

— Ты имеешь в виду — с рабочими сцены?

— Да. Они своеобразная охранная фирма всей этой банды и исполнители несчастных случаев и самоубийств.

— Тогда один из них должен быть ранен?

— Вчера вечером я и пытался выяснить — кто из них вчера не вышел на работу? Но не смог этого сделать, так как шел спектакль.

Сергей посмотрел на часы.

— Двадцать минут второго. А не съездить ли нам, ребята, в гости к товарищу нашего «героя» Беспалова? Миша, как его фамилия?

— Смеляков.

— Вот именно. Не съездить ли нам в гости к господину Смелякову. Группа у нас вполне подходящая для подобного визита. Кто против?... Нет. Заявления? Предложения?... Нет. В таком случае, — почему мы сидим?! В дорогу, господа.

Смеляков нисколько не удивился их визиту. Будто давно ждал. Протер заспанные глаза и пригласил в комнату.

— Владимир Матвеевич, где Беспалов? — напрямую спросил Иванов.

— Его нет, — ответил Смеляков.

И по его ответу все поняли, что смелая версия Истомина подтвердилась.

— А где он? — Иванов с великим трудом сдержал охватившее его волнение, чтобы не выдать себя.

— Не знаю, — пожал плечами хозяин квартиры. — Еще с вечера ушел и до сих пор нет.

— А где он может быть?

— Понятия не имею.

— Врете Смеляков! — жестко сказал Сергей. — Вы прекрасно знаете куда ушел ваш друг.

— Но, честное слово, не знаю! — заметно взволновался тот.

И Иванов понял, что тот говорит правду. Есть люди, которые просто не умеют врать. Их лица проявляют вранье, будто лакмусовая бумажка. Смеляков принадлежал именно к таким.

— Он вам рассказывал, что произошло с ним в доме отдыха? — спросил Смелякова Рокотов.

— Да.

— И что же он рассказал?

— Рассказал, как группа подонков едва не довела его до сумасшествия и самоубийства.

— Он сознательно инсценировал свою смерть? — спросил Иванов.

— Да, — кивнул Смеляков.

— Для чего?

— Решил их разыскать и с каждым разобраться.

— Это он сам вам говорил об этом?

— Да. Говорил.

— Он их нашел?

— Нашел.

— Говорил, как совершил убийство актрисы Заикиной и её сожителя, а также актера Заплечного.

— Нет. Об этом он ничего не говорил. Я услышал сам по телевизору, а потом прочитал в газете, и догадался, что это сделал Андрей.

— Вы его об этом спрашивали?

— Нет.

— Отчего не заявили в милицию? Вы понимали, что он на этом не остановиться?

— Не знаю, — понурился Смеляков. — Ведь он же мой друг.

— "Цезарь мне друг, но истина — дороже", — глубокомысленно проговорил Иванов.

— Что, простите? — не понял Смеляков.

— Да, это я так... Вы знали, что укрывая друга, вы совершаете преступление?

Смеляков понурился, ничего не ответив.

Оставив у него на квартире Колесова и вызвав из райуправления пару оперативников ему в помощь, они вышли на улицу. Ночь была тихая и теплая. А небо — звездным и торжественным. Сергей отыскал на нем ковш Большой медведицы. Где-то рядом должна быть совсем крохотная звездочка. Когда-то давно, ещё в детстве, он выбрал её своей звездой. Почему именно её — он понятия не имел. Сейчас он её не увидел и понял, что с того момента, когда он в последний раз смотрел на ночное небо, у него основательно подсело зрение. Стареем, однако.

Часть вторая: Одинокий волк.

Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».

...Главный идеолог ордена, ректор академии Анкендорф умирал медленно и трудно. Я все чаще стал ловить на себе завистиливые взгляды рыцарей ордена. Ходили упорные слухи, что я займу место Анкендофа и стану по существу вторым человеком. Я не пытался развеять эти слухи. Зачем? К тому же уже давно был готов, что это рано или поздно случится. На десятый день болезни Анкендорфа я был вызван к нему.

Главный рыцарь лежал в своей огромной спальне, мрачноватым убранством выполненном в бледно-лиловых тонах напоминающей усыпальницу дворянского рода. Это впечатление усиливали маленькие окна-бойницы, через которые едва проникал дневной свет. На стоящей у дальней стены деревянной кровати под лиловым атласным одеялом лежал Анкедорф, или то, что от него осталось. По обе её стороны стояли два слушателя академии с исполненными значимости лицами. Я подошел, и моим глазам открылась жалкая картина. Его исхудалые руки с вдувшимися огромными венами, лежавшие поверх одеяла, были в непристанном движении. Они будто что-то отгоняли от тела, видимое только самому Анкендорфу. Смерть уже отметила его бледно-землистое лицо своей печатью. Оно заострилось, а некогда тучные складки подпородка теперь обвисли сморщенными мешочками. Тонкие синие покусанные губы что-то шептали. Чтобы расслышать, я низко наклонился и расслышал:

— Мы рады, мой мальчик.

— Здравствуйте, патрон! Рад видеть вас в добром здравии, — солгал.

Он лишь слабо печально улыбнулся и вяло махнул рукой.

— Не надо этого... С нами все ясно. Мы не о себе... О вас. Вчера разговаривали с самим. Вопрос о вашем назначении на наше место решен. Поздравляю, мой мальчик!

Свершилось! До великой цели остался всего один шаг! Однако, радости своей ни жестом, ни мимикой не выказал. Ответил сдержанно:

— Не надо об этом, патрон. Вы поправитесь. Обязательно. Я искренне этого желаю.

По его дряблым щекам потекли слезы. Слизняк! От его былого спокойствия и величия не осталось и следа. Прежде была лишь театральная маска, скрывавшая трусливую сущность главного идеолога ордена. Мне неприятно было на него смотреть. Понял, что он панически боится смерти. Боится того, что последует за ней. Это разительно отличалось от того спокойствия и хладнокровия, с какими принял смерть убитый мной год назад старик — предшественник Анкендорфа на посту главного идиолога. Неужели тот был прав? Нет! Я запретил себе об этом думать.

Костлявый палец Анкендорфа указал в дальний угол комнаты. Слабым дрожащим голосом он проговорил:

— Вот она... Стоит. — Глаза его с расширенными от ужаса зрачками были безумны.

— Там никого нет, Наисветлейший. Успокойтесь.

Но он не обратил на мои слова никакого внимания.

— Смерть наша... Стоит... Как страшно! — прохрипел. И вдруг тонко по-щенячьи заскулил.

Меня заколотило от омерзения. И это трясущееся от страха ничтожество было многие годы моим духовным наставником! Сволочь! Даже смерть не может встретить с достоинством. Неужели же все же был прав тот старик?! Как мерзко на душе! Как холодно,

Он долго безобразно плакал. А я смотрел на него обуреваемый сомнениями. С каким наслаждением я бы перерезал ему сейчас горло.

Наконец Анкендорф успокоился. Сказал:

— Наклонитесь ближе, мой мальчик.

Приблизил ухо к самому его рту.

— Знаете о чем мы жалеем? — прохрипел он.

— О чем?

— Что у нас нет такого вот сына, как вы! После нас никого и ничего не осталось... Страшно!

Эти его слова пронзили мне сердце навылет. Что?!! Что он говорит?! Что же он такое говорит?! Ничтожество! Мерзкий, гнусный, страшный старик! И не в состоянии больше выносить эту пытку, я зло выругался и зашагал прочь.

А ночью мне приснилась мама. Она гладила меня по голове теплыми, мягкими руками и ласково говорила: «Спи, мой хороший! Спи! Ты очень устал. Все будет хорошо. Все будет замечательно. Отдохнешь, и все пройдет. Спи.» Я лежал, положив голову ей на колени и смежив веки, умиротворенный м счастливый. Так хорошо мне ещё никогда не было. А мама все говорила и говорила. Я уже не мог разобрать слов. Голос её напоминал журчание горного ручья или шелест листвы на ветру, говорящих о великом таинстве бытия. Я пытался разобрать слова, вникнуть в их смысл. Но они вырывались из моего сознания и уносились куда-то далеко, далеко, туда, где над грешной Землей вставало огромное светило.

Проснулся в холодном поту. За долгие, долгие годы мне впервые стало по настоящему страшно. Как же это?! Что же это?! Такой надежный и прочный фундамент, на котором я строил свою жизнь, неожиданно дал трещину и все в одночасье полетело к черту, в тартарары. Как же быть дальше?! Чем жить?! То, что, казалось, вытравил из себя раз и навсегда, неожиданно вернулось. Я гордый! Я свободный! Я великий! Ха-ха! Петух, возомнивший себя орлом. Дерьмо собачье! Такое же ничтожество, как подыхающий Анкендорф. Как же холодно внутри. Какой собачий холод! Зябко. Одиноко. Жутко. И ласковые руки мамы в пылающем сознании. Сволочи! Я кажется схожу с ума. Неужели же я проиграл жизнь?! И пошли бы они все!...

Глава вторая: Телефонный разговор.

Воображение Сергея не на шутку разыгралось. Оно рисовало картины одну мрачнее другой. Но везде Светлана виделась истерзанной, умирающей. Как тяжко! Даже зануда Иванов, в другое время не упустивший бы случая позлорадствовать, сейчас сочувствовал ему.

Как же он смертельно устал! Ничего так не утомляет, как бездеятельное ожидание. Когда же в конце-концов позвонит этот сукин сын? Сергей лишь догадывался об условиях освобождения Светланы, но заранее приготовился выполнить их все, какими бы они не были. Жизнь Светланы была дороже всех негодяев на свете. И вовсе не потому, что она... что он ее... Вовсе не поэтому. А потому, что... Потому, что мир разом осиротеет без такой замечательной девушки. Исключительно поэтому. Что же они не звонят, так-перетак?!

Будто подслушав мысли Иванова, телефон вдруг разразился заливистым звонком. Сергей схватил трубку. Но это был Володя Рокотов.

— Не звонили? — спросил он.

— Нет.

— Выдерживают паузу. Психологи! На нервы действуют.

— А как у вас дела?

— Мне только-что сообщили из дежурной части городского управления. К ним заявился с повинной Беспалов.

Раньше от подобной новости Иванов бы подскочил на стуле. Сейчас же даже не обрадовался. Спросил равнодушно:

— Ну и как он?

— В смысле?

— Что говорит?

— Я с ним не встречался. Дежурный сказал, что тот признается в убийстве актеров. Вот и все. Ты с ним будешь беседовать?

— А? Да вообще-то надо было бы. А он где?

— Пока в дежурной части. Тебе его доставить?

— А? Ну да, конечно.

— Да что с тобой, Сережа? Может бють отложить пока допрос?

— Не тормози, Володя. Все нормально. Давайте его. Жду.

Через полчаса дверь распахнулась и на пороге вырос Рокотов. Вид у него был усталый, глаза красные. Да, нелегко ему сейчас приходится. Это точно. Если со Светланой что случится, то с него с первого... Нет-нет, все будет нормально. Все должно быть нормально. Иначе... Иначе... И хватит об этом.

Владимир прошел к столу, пожал Сергею руку.

— Здравствуй, Сережа!

— Привет! А где же этот архаровец?

— Ждет за дверью. Приглашать?

— Ну ты, блин, даешь! А для чего же ты его сюда вез?

Рокотов прошел к двери, открыл её, сказал:

— Входите.

И Сергей увидел довольно рослого молодого мужчину лет тридцати с симпатичным мужественным лицом, одетого в старые джинсы, пегую, выгоревную на солнце ветровку и стоптанные красовки."Приготовился к дальней и долгой дороге", — отметил про себя Иванов. Беспалов поздоровался, остановился у порога, выжидательно взглянул на Сергея.

— Здравствуйте, Андрей Андреевич! Будем знакомы. Следователь по особо важным делам облпрократуры Иванов Сергей Иванович. Проходите, присаживайтесь. А мы уже собрались вас разыскивать. А вы стало быть решили нас опередить? И правильно сделали.

Беспалов прошел к столу, сел, усмехнулся.

— Значит, вы меня вычислили?

— А мы для этого тут и посажены. Не за красивые же глаза налогоплатильщики платят нам деньги, верно?

— Наверное, — согласился Беспалов.

— А теперь мы внимательно вас слушаем.

Рассказ Беспалова полностью подтвердил выдвинутую Сергеем версию о том, что прежде чем спектакль «Спланированное самоубийство» вынести на суд зрителей, его организаторы провели генеральную репетицию на природе с участием его главного героя. Беспалов был хорошим рассказчиком, красочно живописал, как постепенно сходил с ума. Иванов невольно ему посочувствовал. Представил, что пришлось тому пережить. Кто же все-таки главный режиссер этого странного спктакля, что эксперементирует на живых людях? Как до него добраться? Похоже, что этот «мститель» его не знает. В конце своего печального повествования Беспалов рассказал, как отказался от убийства актрисы Поморцевой.

— Это все? — спросил Сергей.

— Да, — кивнул Беспалов. — После этого я и решил идти в милицию и во всем признаться. Понял, что слишком страшную и непосильную миссию взвалил на себя.

— Поморцева сказала, кто за всем этим стоит?

— Она назвала лишь главного режиссера.

— А кем написана пьеса?

— Эльвира Александровна сказала, что никто из актеров этого не знает. Фамилия Шугаев — псевдоним.

— А главный режиссер знает?

— Наверное. Но только он никогда ничего об авторе не говорил.

— Ясно. Каким образом они завладели бы вашим состоянием, если бы у них получилось задуманное?

— Все просто. Это выглядело бы примерно так. Объявилась бы моя жена, «уехавшая» к родителям в Кемерово после нашей «ссоры». Ведь мертвую её никто не видел. А друзьям и знакомым я говорил об этом якобы лишь потому, что пытался скрыть сей факт. Вот и все.

— А отчего вы сразу не пришли к нам и не рассказали о том, что с вами произошло?

Беспалов печально улыбнулся. Для человека, убившего троих людей, он вел себя слишком спокойно, если не сказать больше. Сергей лишь на минуту предствавил, что довелось пережить этому симпатичному сидящему перед ним мужику, и невольно ему посочувствовал. От такого у самого крепкого «крыша» поедет. Ведь Беспалов ни гад, ни злодей какой, а норамльный человек, с нормальными инстинктами и понятиями. Но как же его надо было достать, чтобы он решился на такое?!

После долгой паузы Беспалов сказал:

— Я не настолько наивен, Сергей Иванович. Кто бы мне поверил? Меня бы просто упрятали в сумасшедший дом. А мои обидчики охотно бы этому посодействовали. Они не оставили мне никаких шансов. И это ещё один аргумент за то, что я решился сам им отомстить.

— Понятно. У вас есть ручка?

— Нет. Я ничего с собой не взял.

— А вот это вы зря. Как сказал бы небезызвестный литературный герой: «Жизнь продолжается, господа присяжные заседатели!» — Сергей протянул Беспалову авторучку и несколько листов бумаги. — Возьмите. Пишите сверху: «Старшему следователю по особо важным делам прокуратуры Новосибирской области Иванову С.И. от гражданина Беспалова Андрея Андреевича»... Написали? А теперь в центре листа напишите: «Явка с повинной». Очень хорошо. Содитесь вон за тот журнальный столик и напишите все, что мне только-что рассказали, самым подробнейшем образом. Понятно?

— Понятно, — ответил Беспалов нерешительно. — А может быть вы сами? Я не большой мастер писать.

— Для этого и не нужно быть мастером. Главное — передать все, что с вами произошло. И потом, я не хочу отнимать у вас пальму первенства. Ведь не я вас нашел. Вы сами пришли. А это должно быть отражено в процессуальных документах.

— Хорошо. — Беспалов пересел за журнальный столик и принялся за работу.

— Пойдем покурим, — предложил Сергей Рокотову.

Они вышли в коридор, где у дверей дежурили двое конвоиров — мичман и старший сержант.

— Побудьте пока в кабинете, — распорядился Владимир.

— Слушаюсь, товарищ полковник! — ответил мичман.

Иванов с Рокотовым прошли в холл, закурили.

— Что думаешь делать? — спросил Владимир друга.

Тот пожал неопределенно плечами.

— Ума не приложу. Всякая наша активная деятельность может Светлане слишком дорого стоить.

— Это точно, — согласился Рокотов. — Значит, будем ждать?

— Ничего другого нам не остается. И если мы не вычислим этого любителя черного юмора, то будем принимать его условия.

— Полагаешь, что это может быть автор пьесы?

— Есть такая мыслишка. А возможно он лишь автор самой идеи, а пьесу написал режиссер. В одном уверен, что ни Янсон здесь главный. За ним кто-то стоит.

* * *

Долгожданный звонок раздался лишь в половине двенадцатого, когда усталось окончательно доконала Иванова и он заснул прямо за столом, подложив под голову руки. Моментально проснувшись, он схватил трубку.

— Иванов слушает, — проговорил он хриплым с просонья голосом.

— Здравствуйте, Сергей Иванович! — раздался приятный и, как показалось Сергею, чуть насмешливый баритон. — А я звоню к вам домой, но телефон не отвечает. Никак не предполагал, что вы ещё на работе. С вашим здровьем и в вашем возрасте совершенно непростительно столько работать.

— Спасибо! Учту на будущее. Но только, полагаю, вы не для этого позвонили?

— Да, вы правы, совсем не поэтому. Разрешите представиться. Сергеев Иван Сергеевич. — Баритон рассмеялся.

Весело ему, видите ли. Сергей едва сдержался, чтобы не ответить ему одним из тех крепких ругательств, которыми не так давно потчивал себя. Но вовремя взял себя в руки, мрачно сказал:

— Это у вас такой юмор. Понятно.

— Чем располагаем. Нам конечно далеко до вашего...

— Короче, каковы ваши условия освобождения Козициной? — перебил Сергей мужчину.

— Значит вы решили сразу перейти к деловой части нашего разговора? В принципе, я не против. Итак, неприменным условием её освобождение будет сворачивание вами следствия по самоубийствам и несчастным случаям. Самоубийства должны остаться самоубийствами, а несчастные случаи — несчастными случаями. Тем более, что по ним уже приняты однажды решения. Мы заранее предвидели, что у вас будут определенные трудности с самоубийством Шмыгова из-за наличия заключений по двум экспертизами и уже позаботились об этом. Скоро вы получите по почте два точно таких же акта, но с противоположными выводами. Так-что и здесь у вас не должно быть проблем. Как говориться, «и волки сыты, и овцы целы».

— Понятно. А как же быть с убийствами актеров?

— Ну а здесь, вообще все просто. Счастье Беспалова, что он вовремя оказался у вас. Он вообще счастливчик. Да. Только вы не очень доверяйте всем его рассказам. У него ярко выраженная шизофрения в форме мании преследования. Посмотрел спекталь и, вдруг, решил, что все это происходило именно с ним и принялся мстить актерам. Бывает. Только, уверяю вас, что его показания вам никто не подтвердит. Никто из актеров ни в какой Горной Шории никогда не был, а самого Беспалова в глаза не видел. Да и такого дома отдыха в природе не существует. Это плод воображения автора пьесы. Вот примерно так обстоят дела. Вы принимаете наши условия?

— Если я вам скажу, что принимаю, то вы тут же отпустите Козицину?

— Разумеется — нет. Это может произойти лишь в том случае, когда мы полностью убедимся, что вы выполнили ваши условия.

— А где гарантии, что с ней что-то не случиться после этого?

— Никаких гарантий, Сергей Иванович. Абсолютно. Мы ведь не Госстрах, гарантий не даем. Вам придется поверить нам на слово, что где-нибудь через пару месяцев Светлана Анатольевна пришлет вам открытку из одной нейтральной, но дружественной нам страны, где сообщит, что жива-здорова и мечтает о встрече с вами. Вот такой примерно предлагается сюжет с хэппи эндом. Вы согласны?

— Согласен. Но только если с ней что...

— А вот этого не надо, Сергей Иванович. Не будем портить впечатления от нашего разговора. Обойдемся без угроз и оскорблений. До свидания!

Иванов услышал корткие гудки и дал выход клокотавшей в нем ярости.

— Суки! Гады! — закричал он, бросая трубку и потрясая кулаками. Ему захотелось вскочить, разбежаться и шандарахнуться головой в стену, как это делал в его детстве их сосед по дому дядя Семен. До войны Семен был уркой, вором-домушником, но, вернувшись с фронта после ранения и контузии, решил покончить с прошлым и поступил на завод. Женился. У него родилась дочь. Жизнь постепенно наладилась и, казалось, Семен навсегда покончил с довоенным прошлым. Так думал он сам. Так думали его соседи по коммунальной квартире, любившие его за веселый нрав и широкую душу. Но так не думали его бывшие дружки урки. И однажды, когда он вернулся с ночной смены, он встретил в своей квартире сотрудников милиции и узнал о страшной новости. Ночью у него в комнате побывали его прежние дружки, убили его жену и изнасиловали двенадцатилетнюю дочь. Мерзавцев вскоре задержали, судили. А Семен после этого сильно запил. А напившись, выходил во двор, буянил, костерил почем зря весь белый свет и с диким ревом, забежавшись, бился головой о стену дома до тех пор пока его всего окровавленного не связывали мужики. Глядя на эту жуткую картину, Сергей ни тогда, ни потом никак не мог понять — зачем он это делал? И лишь сейчас до него дошло, что Семен пытался таким образом заглушить терзавшую его душевную боль. Зачастую физическая боль ничто в сравнению с этой болью. Первую можно заглушить таблеткой, водкой, наркотиками, наконец. От второй же нет спасения. Это точно.

Глава третья: Предстоящая авантюра.

Если честно, то Дмитрий Беркутов относился к Светлане Козициной, как сказал бы его друг Юра Дронов, весьма и весьма индифферентно, а по нашему, по простому — очень он её недолюбливал. Определенно. Считал слишком деловой и серьезной, сторонился и даже побаивался. За полтора года работы в одном управлении они с друг другом не обмолвились и десятком ничего незначащих фраз. Точно. Обидно было и за своего товарища Вадима Сидельникова, страдающего по этой надменной красотке. В детстве он таких девчонок нещадно дергал за косички и не упускал случая подставить подножку. Они платили ему за это ледяным презрением. Словом, не любил он Светлану. Но известие о том, что её взяли в заложницы воспринял как личное оскорбление и страшно возмутился.

Утром Рокотов собрал всех на оперативку и предупредил, что до решения вопроса со Светланой никому не принимать по делу никаких активных действий.

— Главное — нам нужно вычислить, где её прячут, — сказал полковник. — Но делать это необходимо крайне осторожно, чтобы не возбудить подозрений у тех, кто её захватил. Используйте «источники», другую информации, но никого из актеров театра и рабочих сцены трогать нельзя. Понятно?

Это ещё больше возмутило Дмитрия. Чтобы какие-то педики диктовали что ему делать?! Ну уж нет! Он никак не мог смириться с подобным положением вещей. Но что же делать?

Позвонил Слава Бочкарев и сообщил, что Каспийский изчез.

— В каком смысле — изчез? — не понял Беркутов.

— В самом прямом — его нигде нет.

— А в театре?

— Он там не появлялся. И вообще, в театре похоже паника. Спектакли отменены.

— Ясно. Примите все меры к поиску Кудри. Но, предупреждаю, брать его нельзя. Как понял?

— Сделаем, товарищ майор. Не беспокойтесь.

— Тогда бывай. — Беркутов положил трубку.

Поразмыслив, он понял, что Кудря имеет самое непосредственное отношение к похищению Светланы. Как же его найти? Вполне возможно, что его уже нет в городе. В голове вновь возник этот риторический вопрос: что делать? И тут вновь он вспомнил про убийство актрисы театра «Старые стены» Звонаревой. Он давно понял, что к ограблению причастен большой любитель антиквариата и дорогих цацек Толя Каспийский с сотоварищами. Да, но как он узнал, что в коттедже Звонаревых он найдет именно то, что ему нужно? Кудря не из тех, кто действует наугад. Если он оказался в коттедже, то наверняка знал зачем и для чего. Тут явно не обошлось без наводчика. Кто-то не только бывал в этом доме, но хорошо знал, где в нем и что лежит и весит и поведал об этом Кудре с сотоварищами. Ведь преступники взяли только самое ценное. И потом, как они проникли в дом? Следов взлома при осмотре не найдено. Эксперты также не обнаружили на замках следов отмычек. А что если?! От промелькнувшей в сознинии догадки Беркутов буквально подскочил. А что если в это время в доме уже находился их сообщник, который и отпер им двери?! Так-так, в этом определенно что-то есть! Итак, проанализируем все действия участников того ночного рандеву. Начнем плясать, тасазать, от печки. Во-первых, зачем Звонаревой понадобилось ехать ночью после спектакля в Новый Поселок? Посмотреть коттедж? Но разве нельзя этого было сделать утром? Логично? Логично. А что если у неё было назначено ночное свидание какому-то мистеру иксу? Очень даже может быть. Иных видимых причин ехать ночью за сорок километров от города Дмитрий пока не видел. Примем пока эту версию за единственно верную. Итак, наши пылкие любовники встретились. После вкусного позднего ужина и выпитого шампанского, они завалились на боковую. Пылкие оргии, которым они предавались в ту ночь, для краткости повествованию, можно упустить. Утомленная и обессилинная пышная хозяйка засыпает. Тогда её любовник встает, открывает дверь и вновь ложиться под мягкий бочек к актрисе. И все было бы шито-крыто, если бы Звонареву что-то не разбудило. Возможно кто-то из преступников о что-то споткнулся или что-то еще. Неважно. Важно, что она была разбуженна посторонним шумом и решила проверить — не забрались ли в её богатый дом ночные воры. Она снимает со стены ружье мужа, заряжает его и выходит из спальни. Дальнейшее известно.

Беркутов схватил телефонную трубку набрал номер телефона начальника уголовного розыска Бердского управления Вени Замятина, с которым он был давно знаком — вместе заканчивали Юридический, участвовали в захвате банды матерого преступника Виталия Полищука.

— Замятин слушает, — услышал он знакомый голос.

Беркутов решил не отказать себе в удовольствии подшутить над однокашником.

— Какой ещё Замятин? — изменив до неузнаваемости голос, недоуменно спросил Дмитрий. — Мне Виниамина Сергеевича.

— Я слушаю.

— Здравствуйте, Вениамин Сергеевич. Это Печкин вас беспокоит.

— Здравствуйте! — неуверенно проговорил Замятин.

— Я это... Почему звоню-то. Здеся неувязочка небольшая вышла. Вот.

— Какая ещё неувязочка? — В голосе Замятина засквозила явная подозрительность. По всему, он никак не мог вспомнить этого Печкина и это его нервировало.

— Вы ведь заказывали труп завтра в обеду. Так?

— Какой ещё труп? — Теперь в голосе товарища Беркутова возник профессиональный интерес.

— Как какой?! — страшно «удивился» Дмитрий. — Конечно Сичкаря, мудака этого. Но только мы не сможет вам его предоставить завтра к обеду. Непредвиденные обстоятелства — он уехал в командироваку и вернется только послезавтра. Поэтому, мы сможем его вам предоставить лишь послезавтра к ужину. Вас это устроит?

— Вполне, — ответил Вениамин. Теперь в его голосе ощущалось нетерпение и азарт матерого сыскаря-волкодава, взявшего след банды наемных киллеров.

— Так это... Надобно бы добавить, шеф. У нас же это... Кто ж мог подумать и все такое.

— Хорошо. Сколько?

— Две штуки.

— Согласен. Но у меня к вам есть ещё предложение.

— Хоп, понял. Мы это завсегда пожалуйста. Были бы бабки, верно? Чей труп вы хотите организавать на этот раз, шеф?

— Это не телефонный разговор. Надо бы встретиться.

— Нет проблем, шеф. Называй место.

— У универсама в два.

— Хоп, понял. Токо ты это... «Бабки» захвати.

— Захвачу, не сомневайся.

— Тогда покедова, — Беркутов нажал на рычаг. Затем вновь набрал тот же номер.

— Замятин слушает, — услышал. Теперь голос однокашника вибрировал от возбуждения.

— Привет, Веня! Беркутов беспокоит. Как поживаешь?

— Здорово, Дима! Ничего, живем, хлеб жуем. Ты по делу или так?

— По делу, Веня. Так — для нас с тобой слишком большая роскошь. Верно?

— Верно, — согласился Вениамин.

— Я слышал, что ты сегодня решил брать банду матерых киллеров?

Возникла долгая многозначительная пауза — Замятин переваривал полученную информацию. Наконец раздался его вялый, бесцветный и где-то даже усталый голос:

— Слушай, Дима, когда ты прекратишь свои дурацкие приколы?

— Какие приколы?! — нарисовал удивление в голосе Беркутов. — Ты это о чем?

— Да пошел бы ты куда подальше! — в сердцах проговорил Замятин. — Клоун тоже мне выискался! Юрий Никулин!

— Ты, наверное, имееешь в виду этого ханыгу Печкина? Так то ж, Веня, шутка. Ты раньше никогда на шутки не обижался. Стареешь, что ли?

— А вот ты, похоже, не менняешься. Каким был пацаном, таким, блин, и остался. Как тебя, такого идиота, только начальство терпит?

— С трудом, Веня. С большим трудом.

— Ты для этого мне и звонил, чтобы поиздеваться? — обиженно проговорил Замятин.

— Ни только поэтому, Веня. Вообще-то я хотел поинтересоваться: раскрыли вы или нет убийство актрисы Звонаревой?

— Какое там. Сплошной темняк. Глухо, как в танке. А у тебя что, есть какие предложения?

— У Звонаревой был любовник?

— Я у её кровати не дежурил, — опасливо ответил Замятин, считая, что Дмитрий вновь его разыгрывает. Это понял и Беркутов.

— Я совершенно серьезно. Есть основания полагать, что в ту ночь у потерпевшей было амурное свидание, и что её избранник имеет самое непосредственное отношение к преступлению.

— Правда что ли?

— Ну, ты, Веня, даешь! Ты почему такой недоверчивый?

— Будешь тут. Слишком много в последнее время шутников развелось, — проворчал Замятин. После некоторой паузы продолжил: — Вообще-то, потерпевшая праведностью не отличалась. Это точно. Много около неё мужичков крутилось. Так-что вполне возможно, что ты прав. Говорят, что её мужинек ни на что не способен, в смысле, как мужик. Вот она и подрабатывала на стороне. Якобы он все знал, но закрывал на это глаза. Что ж, спасибо за идею. Поработаем в этом направлении.

— Нет, так не пойдет. Мне этого охотника до пышнотелых замужних баб нужно уже сегодня вычислить. В крайнем случае — завтра.

— У тебя и темпы! — удивился Замятин. — Отчего такая спешка?

— Есть причина. И весьма веская, — не стал обяснять Дмитрий. — Скажи, у Звонаревой была подруга в Поселке?

— Была. Живет в трех дома от нее.

— Кто такая?

— Люсева Людмила. Та ли ещё профура!

— Попрошу не выражаться, господин майор. Тем более, когда говоришь о лучшей половине человечества.

— А я о лучшей и не говорю.

— Слушай, Веня, ты почему стал таким женоненавистником? У тебя что, проблемы с женой?

— Хватит меня подкалывать, — очень серьезно проговорил Замятин. — С женой у меня как раз все в порядке. Понял?

— Понял, Веня. Понял. Понял, что Людмила Люсева, мягко выражаясь, женщина не совсем достойного поведения. Но именно эта черта меня сейчас больше всего в ней привлекает. Так чем же она заслужила твоего столь сурового приговора?

— У неё два года назад при очередной мафиозной разборки пришили муженька. Тот ли ещё был жук. Он ей оставил коттедж, машины, недвижимость в городе и ни меряно денег. Вот она с тех пор и гужует, с жиру бесится. Организовала в Поселке женский клуб «Ностальгия». Чувствуешь название? Ностальгия по ушедшей молодости, да? Звонарева как раз являлась членом её клуба.

— Чем же они там занимались?

— А этим самым и занимались. Бабам всем под сорок, в самром соку. А их мужья все силы отдали любимой работе. Вот они и наверстывают упущенное.

— Постой-постой, уж не хочешь ли ты сказать, что Люсева содержит что-то вроде публичного дома?

— Ну, не совсем так. Внешне все выглядит очень даже благопристойно. На заседание клуба приглашаются известные артисты, художники, музыканты, даже известные политики. Организуются выставки, устраиваются концерты. После них, как водится, много и вкусно кушают и пьют, да ведут умные разговоры.

— А мужчин туда приглашают?

— Разумеется. Мужчины являются главной конечной целью этих... этих... — Замятин все никак не мог подыскать нужного слова.

— Понятно. Этих не совсем достойных женщин. — выручил его Беркутов.

— Вот именно.

— И что же, туда может прийти каждый желающий?

— Как же, разбежался. Только исключительно по рекомендации членов клуба и после тщательной проверки.

— Какой ещё проверки?! — удивился Дмитрий. — Ты шутишь?

— Нисколько. Кандидат должен представить характеристику с места работы, справки от психиатра, винеролога, сексопатолога, пройти беседу с психологом, заполнить анкету.

— Цирк да и только. Определенно. А откуда ты все это знаешь?

— В прошлом году мы привлекали одного такого за изнасилование несовершеннолетней. Он нам все и рассказал.

— И Звонарева была подругой Люсевой?

— Я бы даже сказал — лучшей подругой.

— По каким дням заседает этот клуб?

— Сегодня у нас что, среда?

— Нет, четверг.

— Так сегодня и заседает.

— Что ж, спасибо за весьма ценную информацию, Веня.

— Уж не собрался ли ты туда попасть?

— Есть такая мыслишка. А что, по твоему, рылом не вышел?

— Рылом ты может быть и вышел. Но только бесполезно. Кое-кто из моих парней пробовал. Дохлый номер.

— Что, хотели сменить милицейский мундир на фрак сутинера?

— Скажешь тоже. Просто хотели посмотреть кто там и чем занимаются. Нет ли среди их клиентов наших клиентов.

— Ясно. Ну, будь здоров, Веня, и не кашляй. Если надыбаешь что интересного немедленно сообщи. Понял?

— Обязательно. До свидания, Дима. Будешь в наших краях, заскакивай.

— Непременно. — Дмитрий положил трубку. Уже во время разговора с Замятиным у него появилась идея, каким образом проникнуть в этот клуб. Теперь её необходимо было воплотить в жизнь. Давно, лет десять тому, Беркутов привлекал за ряд мелких кражонок некую жалкую личность по имени Артур, а по фамилии Прилепский. Взял он его с поличным с парой банок тушенки и бутылкой водки в карманах прямо при выходе из магазина самообслуживания. Прилепских тогда горько плакал, мотал сопли на кулак и божился, что этого с ним никогда не повторится. Беркутов отказал в возбуждении уголовного дела с передачей материалов в товарищеский суд. А через пару месяцев вновь прихватил Прилепского с тремя банками шпрот и бутылкой коньяка. Вот таким был мелким пакостником этот самый Артур Прилепский. А тут как-то намедни шел Дмитрий по улице. А навстречу ему катил на коротких ножках круглый господин с благополучным лицом. Одет был тот господин в добротный дорогой костюм. Увидел Беркутова и засиял улыбкой, воскликнул:

— Дмитрий Константинович! Вот так встреча! Здравствуете! Не узнаете?!

Честно признаться Беркутов об этом Прилепском и думать забыл. И чтобы хоть что-то сказать, сказал:

— Ну как же, я вас прекрасно помню. Вы ведь были шафером на свадьбе преподобной Ангелины.

— Да нет, — огорчился благополучный господин. — Прилепский я. Артур Прилепский. Неужели не помните?

Пошарил Дмитрий в свой памяти, с трудом вытащил из потайного закоулка эту фамилию. Точно, был такой любитель стибануть что-нибудь по мелочи. Ну уж очень не вязался образ прошлого Прилепского с настоящим. Поэтому решил уточнить:

— Это я вас привлекал за повторную мелкую кражу?

— Точно! — обрадовался узнанный наконец Прилепский.

Разговорились. Оказалось, что сейчас прежний жалкий тип завется Артуром Валерьевичем и является главным редактором газеты «Скандальные новости». Вот так-то вот! Словом при нынешнем режиме каждая шваль нашла себе занятие по душе. Кто в газете пристоился, а кто и на телевидение. Просвещают народ, как ему следует жить и на кого равняться. И попробуй только такого тронь. Вони на всю губернию хватит. Определенно.

Теперь Беркутов и решил использовать это знакомство. Достал записную книжку. Где-то он записывал телефон Прилепского. Точно. Вот этот телефон. Снял трубку, набрал номер:

— Редакция газеты «Скандальные новости», — оттараторила трубка прелестным девичьим голоском.

— Девушка, мне нужен главный редактор Артур Валерьевич?

— А кто его спрашивает?

Ни фига себе, да?! Придав голосу как можно больше металла, Дмитрий строго сказал:

— С вами говорит следователь по особо важным при Генеральном прокуроре Российской Федерации Оборотень Густав Офиногенович.

Трубка громко икнула, должно быть от страха, и надолго замолкла. Слышен был лишь дробный стук каблучков, хлопанье дверью, несвязное бормотание. Наконец раздался дрожащий едва слышный лепет:

— Прилепский слушает.

— Артур Валерьевич? — решил уточнить Беркутов.

— Ага. Он с-самый, — стал заикаться Прилепский.

Видно у этого благополучного господина есть веские причины бояться прокурора. Определенно.

— Здравствуте, Артур Валерьевич! — радушно проговорил Дмитрий. — Беркутов вас беспокоит.

Трубка вновь икнула, теперь уже мужским голосом и по всему от радости.

— А тут мне... Рад, очень рад вас слышать, Дмитрий Константинович. Здравствуйте! Как поживаете?

— Да так как-то. Местами. С утра вроде ничего, а потом совсем хреново.

В ответ раздался заливистый смех.

— Вы все шутите, Дмитрий Константинович!

— А что делать. Этим только и спасаюсь от превратностей, так сказать, судьбы. Артур Валерьевич, мне по зарез нужна ваша помощь. Не откажите?

— Охотно. Все что в моих силах.

— У вас в газете есть отдел светской хроники?

— Нет. У нас слишком маленькая газета, чтобы иметь такой отдел.

— Я должен быть на сегодня зачислен в этот отдел с выдачей мне служебного удостоверения. Завтра я его вам верну.

— Без проблем, Дмитрий Константинович. Я лично этим займусь. Да, но нужна ваша фотография.

— Я её вам через час завезу.

— Очень хорошо. Тогда не прощаюсь. До встречи!

Беркутов откинулся на спинку стула, Итак, все подготовлено к предстоящей авантюре. Сегодня ему предстоит охмурить саму председательшу женского клуба «Ностальгия», да так, чтобы у неё не только расстегнулись бретельки бюстгальтера, но и равязался язык. Но на эту ответственную миссию необходимо получить согласие начальства. Определенно. О Светлане можно на время забыть. О начальстве же надо помнить всегда. И Беркутов отправился к Рокотову.

Внимательно выслушав Дмитрия, тот, после непродолжительного, но весьма глубокого раздумья, одобрил его план.

Глава четвертая: Аналогичные случаи.

Вот уже третий день, как Валерий Истомин сидел в одном из залов Публичной библиотеки Сибирского отделения Академии наук и листал подшивки местных газет за три последних года. Главным образом его интересовали трагические случаи с известными в городе бизнесменами. Кажется, Иванов и здесь оказался прав — в последние два года с бизнесменами действительно творилось что-то странное. Трагически погибло четыре человека. Возглавлял список генеральный директор фирмы «Сапфир» Аброскин Владимир Александрович, утонувший на Обском море летом позапрошлого года. Через полгода покончил жизнь выстрелом в голову из пистолета директор универсального магазина и один из учредителей Сибирского банка Вакуленко Павел Алексеевич. Через четыре месяца на железнодорожных путях станции Иня-Восточная был найден труп банкира Бердяеева Алексея Прокопьевича. И наконец, в мае этого года у себя на даче повесился генеральный директор фабрики «Сувенир» Махосоев Анзор Иванович. Был ещё один трагический случай с известным сибирским писателем Студенцовым Иваном Емельяновичем, казалось не имеющий ничего общего с четырьмя предыдущими. В июне 1997 года Студенцов вместе со свей женой решил поехать отдохнуть на Телецкое озеро, но на горной дороге не справился с управлением и машина сорвалась в пропасть. Валерий выписал и его. В публикациях ничего не значилось кому перешло наследство потерпевших. Вполне возможно, что такие сведения имеются в отказных материалах?

Истомин решил начать с первого по списку. Аброскин утонул в районе пляжа академгородка. Значит надо ехать в прокуратуру Советского района.

Однако в материалах о судьбе наследства Аброскина ничего сказано не было. Исследовался лишь сам факт трагической смерти бизнесмена, и только. Краткий осмотр места происшествия. Объяснения друзей, бывших вместе с ним на море. Акт судебно медицинской экспертизы. Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела за отсутствием события преступления. Вот и все. Из объяснений следовало, что в пятницу после работы Аброскин вместе с друзьями решили съездить на море, выпить, поесть шашлыков, покупаться. Поездка эта планировалась заранее, поэтому на море их уже ждали томившиеся на пышущем жаром мангале шашлыки и хлодная, прямо из холодильника, водочка. На место они прибыли в семь часов вечера. Сели, выпили, закусили. Аброскин решил искупаться. Ушел и с концом. Труп его аквалангисты нашли недалеко от берега лишь через несколько часов.

Валерий принялся более тщательно перечитывать объяснения. Давний друг и компаньон потерпевшего Викторов Виталий Ильич писал, что жена Владимира Александровича умерла два года назад от рака желудка. Из близких родственников осталась лишь замужняя дочь Эльвира Студенцова. Стоп! Истомина будто ударило сильным разрядом тока. Где он уже встречал эту фамилию, причем совсем недавно? Писатель Студенцов! Точно! Что это, случайное совпадение, или... От волнения у Валерия даже вспотели ладони. Что-то здесь не то. Несчастные случаи с Аброскиным и Студенцовым произошли буквально один за другим. Аброскин утонул 19 июля, а писатель с женой погибли 2 июля. С этим надо тщательно разобраться. По всему, состояние Аброскина унаследовала его единственная дочь. Факт. А кто унаследовал состояние Студенцова? И Истомин решил ехать в Новосибирскую писательскую организацию. Там он нашел лишь члена правления поэтессу Капустину Нину Михаилову, пожилую, но все ещё статную и красивую женщину. Она очень походила на киноактрису Галину Польских. Валерий читал её стихи. Вполне приличные, профессиональные. Особенно ей удавалась любовная лирика. Пожалуй, им не хватало лишь страстности, экспрессии.

Истомин поздоровался, представился.

— Здравствуйте, Валерий Спартакович! — сказала Капустина. — Вы к нам по делу?

— Да, — кивнул Истомин. — Мне хотелось бы с вами побеседовать, Нина Михайловна.

— Вот как?! — удивилась поэтесса. — Именно со мной?

— Поскольку вы здесь одна, то да, с вами.

— Тогда пройдемте в кабинет председателя.

В кабинете Закусина села за довольно внушительных размером стол, указала Истомину на стул за приставным столиком.

— Садитесь, пожалуйста. — Внимательно вглянула ему в глаза. — Слушаю вас.

— Нина Михайловна, вы были знакомы с писателем Студенцовым?

— Посколько вопрос задан в прошедшем времени, то вы вероятно имеете в виду Ивана Емельяновича?

— Да. Его.

— Очень даже знакома. Ведь он был моим первым учителем и наставником — вел когда-то наш поэтический кружок.

— А он что, тоже писал стихи?

— И очень неплохие. К сожалению, об этой стороне его творчества многие не знают. Он всем известен, как прозаик.

— Каким он был человеком?

— Прекрасным. Добрым и мудрым. И писателем был замечательным. Только его творчество, как мне кажется, ещё по настоящему не оценено. Он никогда не был в фаворе у власти, ни прежней, ни нынешней, так как главным для него всегда оставался человек, его духовные ценности. Коммунистическую идеологию считал наивной, а коммунистическое мировозрение так вообще — глупостью. А что вы им заинтересовались?

— Меня интересует трагический случай его смерти.

— Ах, вот что. Вы знаете, Иван Емельянович, будто предчувствовал, что с ним что-то произойдет — никак не хотел ехать.

— А отчего же поехал?

— Игорь настоял. Купил две путевки и убедил, чтобы они поехали. Иван Емельянович действительно чувствовал себя неважно, жаловался на перебои с сердцем. Ему следовало отдохнуть. Не нужно было лишь ехать на машине.

— А Игорь кто?

— Их сын. Вернее, он был их приемным сыном, но любили они его больше родного. Правда. Студенцовы долго не имели детей, все как-то не получалось. То у Варвары Сергеевны случится выкидыш, то родит мертвого ребенка. В тридцать четыре она родила недоношенную восьмимесячную девушку, которая через два дня тут же, в роддоме, умерла. А в это время одна из молодых мамаш отказалась от своего ребенка. Вот они его и усыновили.

— Сколько же ему сейчас лет?

— Тридцать два, пожалуй... Да, точно, тридцать два года.

— А чем он занимается?

— Он также, как и отец, писатель. Пишет довольно бойкие современные вещицы.

По прозвучавшему в её тоне едва заметному небрежению, Валерий понял, что Капустина недолюбливает младшего Студенцова. И очень недолюбливает.

— Вы его не любите, Нина Михайловна. Почему?

Она удивленно взглянула на него. Грустно улыбнулась.

— Вам вероятно это показалось... — После довольно продолжительной паузы, кивнула головой, согласилась: — Впрочем, да, не все мне в нем по душе, не все нравится. Можно даже сказать, многое не нравится. Он с детства был как бы сам себе на уме, закрытый со всех сторон настороженностью, будто улитка жестким панцирем. И глаза у него нехорошие. Холодные. Рыбьи. По ним никогда не узнаешь, как он к тебе относится, что думает. После разговора с ним у меня всегда появляется желание встать под горячий душ.

— Откуда это нем?

— Понятия не имею. Студенцовы сами понимали, что с сыном твориться неладное, но, сколько не старались, ничего изменить не смогли. Возможно, это в него с генами безвестных отца с матерью перешло? Во всяком случае, иного объяснения я не могу найти.

— Возможно, — согласился Истомин. — Он женат?

— Был. До прошлого года. В прошлом году поехал с женой отдыхать в Сочи и там ночью на них напала банда каких-то негодяев. Его до полусмерти избили, отняли все деньги, а её изнасиловали, а затем убили. Очень он переживал её смерть. Славная была девушка.

— Преступников нашли?

— Я точно не знаю. Это ведь было в Сочи.

— А сам Студенцов разве не говорил об этом?

— Он не любит, когда его об этом спрашивают. До сих пор не может успокоиться.

— А где он живет?

— Последнее время все больше на даче в Новом Поселке. Там до недавнего времени у Писательской организации было десятка два домов, которые мы сдавали под дачи своим членам. Когда же пришли новые времена, то многие писатели эти дачи приватизировали. Поэтому дача отца Игорю досталась уже по наследству. Однако, у него и в городе прекрасная трехкомнатная квартира. А что он вас, Валерий Спартакович, так зиантересовал? Он что-то совершил?

Капустина была права. Истомина действительно очень заинтересовал Студенцов-младший. Интуитивно он чувствовал, что именно Студенцов сможет ответить на многие вопросы, связанные с самоубийствами и несчастными случаями с богатыми людьми города. И потом, почти одновременная смерть отца жены и родителей Игоря, убийство его жены не могли быть случайными. Да, но и поверить в то, что все они подстроены Студенцовым очень трудно, если вообще возможно. Ответил:

— Нет-нет, это я просто так. Любопытствую. А что же он пишет? Отца я читал. Очень хороший писатель. А вот сына не разу не видел в магазинах.

— И не увидите.

— Это отчего же?

— Потому, что он печатается под псевдонимами.

— И что же это за псевдонимы?

— Детективы он публикует под фамилией Стас Верницкий, а более серьезную — Игорь Крутенин. Хотя серьезной её можно назвать с большой натяжкой.

— А отчего не печатается под своей?

— Не знаю. Возможно, не хочет, чтобы его творчество связывали с творчеством отца. Но это лишь мои домыслы.

На улице была толчея — обычное явление в конце рабочего дня. Люди спешили по своим земным делам, немало не задумываясь, что рядом с ними происходят страшные, чудовищные вещи. Версия, что сын стал убийцей собственных родителей казалась невероятной, но... Но слишком многое говорило именно за нее. Надо посоветоваться с Ивановым. Он наверняка ещё на работе. И Валерий по Каменской отправился в облпрокуратуру.

Глава пятая: Откровенный разговор.

...Боевые трубы протрубили поход. Все население города высыпало на городские стены, чтобы проводить Великого рыцаря Ланцелота в очередной поход. В северной земле Вергилии Азалии — Родине Марианны, вновь объявился кровожадный дракон, самый страшный из всех когда-либо существовавших. Этот мерский гад никого не щадил, ни стариков, ни женщин, ни детей. Об этом сообщил вчера гонец графа Дриона, прискакавший на взмыленном коне. Драконы давно облюбовали Вергилию местом своих кровавых пиршеств оттого, что её добрые, но свободолюбивые жители не желали жить по драконовским законам, по которым уже давно жил весь остальной мир.

Но вот городские ворота открылись. Из них выехали два рыцаря на прекрасных иноходцах. В одном из них горожане без труда узнали своего любимого рыцаря. Раздались возгласы приветствия, к ногам лошадей полетели цветы. И плакали женщины от любви, восхищения и обожания к герою своих грез. И лица дурнушек становились красивыми, а лица красавиц походили на утреннюю звезду Октавию, что появлется на утреннем небосклоне Вергилии и исчезает с первыми солнечными лучами. Но кто же был вторым рыцарем? По толпе, будто легкий ветерок, прошел возглас удивления. Неужели? Неужели же это виконтесса Дальская?! Да, это была она, красавица Марианна. Воспользовавшись тем, что оруженосец Ланцелота маркиз Сигский слег с приступом лихорадки, она уговорила рыцаря взять её вместо него. И вот теперь она стояла рядом с ним, своим стременем касаясь его стремени, гордая, красивая и изящная в своих серебрянных доспехах, любовно сделанных первым мастером Вергилии кузнецом Анзасом, похожая на статуэтку божества далекой и загадочной страны Тобальго, что находится на расстоянии ста конных переходов от Вергилии. Сейчас Марианна очень походила на свою дальнюю родственницу графиню Изабеллу Юрскую. Предание гласило, что более ста лет назад на Вергилию напали несметные полчища диких кочевников. И когда дрогнули сердца даже самых мужественных рыцарей и казалось, что дни прекрасной страны сочтены и она будет отдана на разграбление и поругание поганым, юная графиня одела кольчугу, села на боевого коня и, обращаясь к рыцарям, сказала:

— Мужественные воины! Вы не раз доказывали свою отвагу на полях брани. Не посрамим же себя и в этот роковой для Отечества час, не запятнаем боевых хоругвий бесчестием и позором, умрем за Родину или победим! Другого нам не дано.

И вдохновленные примером девушки рыцари ринулись на врага. Пораженные их отвагой, кочевники бежали прочь от Вергилии, побросав на поле брани свои длинные и кривые мечи. А портрет графини был помещен в королевском дворце в галерее славы. Бывая во дворце Марианна всегда подолгу задерживалась перед портретом, вглядываясь в прекрасные черты своей далекой родственницы, с каждым разом находя в себе все большее сходство с графиней. Может быть когда-нибудь и её портрет будет висеть в этой галерее. Впрочем, она об этом никогда не думала. Ей достаточно, вот так стоять рядом с любимым рыцарем, смотреть в его мужественное лицо, обмениваться с ним ничего не значащими фразами. Ей этого вполне достаточно. Лишь бы это было и никогда не кончалось.

Ланцелот обратил своего коня к городским стенам и помахал рукой согражданам. Затем сказал Марианне:

— В путь, Малыш! Послужим Отечеству!

Марианне понравилось такое обращение рыцаря. Оно вселило в её душу большие надежды.

А потом они скакали день и ночь, а потом ещё день и ночь. Им все чаще стали попадаться жители Азалии со скорбным исхудалыми лицами и опаленными огнем волосами. Они останавливались и подолгу смотрели вслед рыцарям, желая им удачи. К началу третьего дня Ланцелот и Марианна достигли границ Азалии. Где-то далеко на востоке по земле ходили могучие черные смерчи. Дракон был там. Смерчи образовывались от его мощного храпа.

Рыцарь остановил коня и легко спрыгнул на землю, будто и не было этого изнуряющего перехода. Помог Марианне слезть с лошади. Едва она коснулась земли, как ноги её подкосились и она в изнеможении рухнула на траву.

— Это ничего, Малыш, — проговорил он ободряюще. — Это с непревычки. Отдохнешь и все пройдет. — Он лег на траву и тут же заснул.

А она ещё долго смотрела на него и сердце её изнывало от любви и счастья.

Лишь ближе к вечеру они достигли дракона. Вдоволь напившись невинной человеческой крови, он дремал, распластав по земле исполинские крылья. Его огромное не менее двадцати метров в длину тело было покрыто отвратительной, но крепкой, как сталь, зеленоватой чешуей, влажно блестевшей на солнце. Заслышав топот богатырских людей, он приоткрыл выпуклые, горящие злобой глаза и увидел приближающегося рыцаря. На Марианну он не обратил внимания, посчитав за мальчика. Неужели этот вот жалкий человечишка осмелился бросить ему вызов? Он лишь презрительно рассмеялся. И дальние горы ответили ему камнепадом, а у Марианны заложило уши. Она впервые видела живого гада, да ещё так близко. От одного его вида могло дрогнуть даже самое отважное сердце.

«Неужели с ним может справиться человек?!» — промелькнула в сознании паническая мысль, но девушка тут же её подавила и, приняв решение, поскакала в хвост змея, посчитав, что именно там принесет больше пользы Ланцелоту.

Дракон, намереваясь разом покончить с рыцарем, разинул свою огромную мерзкую пасть и дохнул на него огнем. Но обученный в схватках с драконами богатырский конь ловко уклонился от смертоносной струи. Это несколько удивило и раздосадовало дракона, и он, не мешкая, направил на рыцаря вторую струю пламени, ещё более мощную, чем первую. И вновь безрезультатно. Тем временем Марианна, достигнув хвоста, соскочила с коня, вынула из ножен меч, и со всей силы, на какую только была способна, обрушила его на хвост чудища. Лопнула чешуя, а из страшной раны брызнула черная кровь. Дракон взвыл от боли. Этого Ланцелоту оказалось вполне достаточнно. Могучий взмах меча, и огромная голова гада отделилась от туловища и упала на землю. Все было кончено!

— И так будет со всеми гадами, Малыш! — прокричал в возбуждении рыцарь. — Хоть крылатыми, хоть ползучими. Ты молодчина! Очень здорово мне помогла!

От его похвалы сердце её наполнилось решимостью и отвагой. Она побежала к рыцарю, готовая броситься в нему на грудь и признаться в своей великой любви. Но в это время в небе раздался оглушительный свист рассекаемых воздух могучих крыльев, а на землю упали огромные зловещие тени. Большая стая летучих гадов спешила на выручку своему собрату. Взметнулись к нему мощные смерчи. Одним из них Марианну подняло в воздух и отбросило далеко от рыцаря. Упав на землю, она потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, то увидела осклизлые гранитные стены, железную решетку на крохотном оконце, через которое едва просачивался дрожащий сумеречный свет, и поняла, что находится в темнице. Но мысли её были не о себе, а о любимом Ланцелоте. Где он?! Что с ним?! Единственное, о чем она сожалела, так это о том, что она так и не сказала ему о своей великой любви...

* * *

Светлана услышала лязг отодвигаемой задвишки. Дверь приоткрылась, раздался вежливый и приятный баритон:

— Разрешите, Светлана Анатольевна?

«Значит они уже знают кто я», — равнодушно подумала Светлана, садясь на кровати.

На пороге вырос высокий статный мужчина лет тридцати довольно приятной наружности. Его лицо с правильными чертами можно было бы назвать даже красивым, если бы не глаза. Глаза эти были... С первого раза даже трудно подобрать им определение. Серые глаза его ничего, или почти ничего не выражали. Холодные, блестящие, они как бы жили на лице своей особой жизнью, и тем самым портили общее впечатление о своем хозяине. На нем был добротный серый костюм из дорогой шерстяной ткани, ослепительно белая сорочка и модный яркий галстук. Мужчина прошел к столу и, указывая на стул, спросил:

— Вы позволите? — Не дождавшись ответа, расстегнул пуговицы пиджака, сел, приветливо улыбнулся. — А вы не очень-то гостеприимны, Светлана Анатольевна.

Она смерила его с головы до ног строгим взглядом. Удивленно спросила:

— Я?!

— Ах, да! — спохватился он. — Совсем запамятовал, что это вы у нас в гостях. Тогда на правах хозяина разрешите полюбопытствовать — как вы себя чувствуете?

Не получив ответа, сокрушенно вздохнул, опечалился.

— По всему, вы не желаете со мной разговаривать, Светлана Анатольевна?

— Ну отчего же, — возразила она. — Я готова с вами разговаривать, но только в своем кабинете.

— Оригинально! — рассмеялся мужчина. — У вас хорошо развито чувство юмора. Этим вы походите на руководителя вашей следственной бригады... Как же его фамилия? Такая, знаете ли, необыкновенно простая... Иванов? Ну, конечно же, Иванов. Говорят, что он большой оригинал по части юмора.

— Я думаю, что в этом вы сами сможете убедиться. И очень скоро.

Он снисходительно усмехнулся.

— Поживем — увидим... Да, извините, забыл представиться. Александр Владимирович Карамзин.

— Знаменитая фамилия. Надеюсь, она вымышленная?

— Ну, отчего же. Это один из моих псевдонимов.

— И много их у вас?

— Достаточно, — рассмеялся он. Сказал одобрительно: — А вы молодцом, Светлана Анатольевна! Хорошо держитесь... Но, как говорится, ближе к делу. Меня интересует, отчего Иванов заинтересовался театром. Что вам в связи с этим известно? Почему вновь возобновили дело о трагической гибели семьи Аристархова? Я слушаю вас.

Светлана видела, что не настолько этот Карамзин, или как там его, уверен в себе, как хочет казаться.

— Вы вынуждаете меня повторяться. Я ведь уже сказала, что готова с вами разговаривать и дать пояснения лишь в своем служебном кабинете. Только там у нас с вами может состояться конструктивный разговор. Все другие варианты отпадают.

Он криво усмехнулся. Достал пачку «Мальборо» и, не спросив у Светланы разрешения, закурил. Долго рассматривал её своими холодными немигающими и ничего не выражающими глазами. Пожал плечами. Сказал с сожалением:

— Жаль. Очень жаль. Я был о вас более высокого мнения. Неужели вы не понимаете в какой ситуации оказались?

Светлана рассматривала сидящего перед ней мужчину и её не покидало чувство, что он играет перед ней роль какого-то супермена, глубоко презирающего всех остальных людей. Даже потому, как он держал сигарету, курил, говорил, слегка растягивая гласные, чувствовалась манерность. Откуда у него все это? От скудности ума? Непохоже. Все его предыдушие действия по инсценировке убийств свидетельствуют об обратном. Он умен и даже очень. То, что перед ней тот самый человек, на которого они и пытались выйти — у неё теперь не было и тени сомнения. Но она его не понимала и это её начинало нервировать. А потому в разговоре с ним никак не могла выбрать нужную линию поведения. Ответила холодно:

— А мне кажется, что это вы не понимаете ситуацию. И чем скорее поймете, тем будет лучше для вас.

Он снисходительно рассмеялся, вяло махнул на неё рукой.

— Ах, бросьте, Светлана Анатольевна. К чему эти милицейские штучки? Неужели же вы думаете, что они могут произвести на меня впечатление? Глупо. Архи глупо! Жаль, что вы не хотите меня понять. — Он раздавил в пепельнице окурок. Встал, прошелся по комнате. — Не понимаю я вас. Не понимаю. Зачем вам, умной, красивой и талантливой женщине, ввязываться в эти жесткие, сугубо мужские игры?

— И что же вы предлагаете? — насмешливо спросила Козицина.

По его спокойному лицу прошла едва заметная судорога. По всему, он не любил насмешек.

— Я ничего не предлагаю. Мне просто искренне вас жаль. Вы избрали неверные жизненные ориентиры. Факт.

— Значит вы заранее определяете красивой женщине второстепенную роль — ублажать сильных мира сего? Так?

— Я этого не говорил. Это было бы слишком грубо. Я просто сказал, что все эти иберейские игры не для красивой женщины. Слишком много в них крови, варварства и гнусности.

— А это позвольте мне самой решать.

Он вновь криво усмехнулся. Сел. Взгляд его теперь выражал скуку и равнодушие. Будто ему до чертиков надоел весь этот разговор и сама собеседница.

— Альтруизм, Светлана Анатольевна, хорош лишь до определенного возраста, а затем он выглядит, простите, глупо и даже нелепо и больше смахивает на фанатизм. Фанатизм же в любых его проявлениях свидетельствует лишь о слабости и ущебности индивида.

— Если я вас правильно поняла, стремление помочь другим людям, вы считаете ущербностью?

— Другим — это кому? — ответил он вопросом. — Уж не тем ли толпам слепых баранов, что бестолково бродят по улицам городов? Но, уверяю вас, они вовсе не нуждаются в вашей помощи. Они мечтают лишь о том, чтобы как можно скорее обрести поводыря, который бы упорядочил их хаотичное движение и направил его в нужное русло. Этого им вполне достаточно.

— А роль поводыря вы отводите конечно же себе?

— Не только. Но и другим умным и сильным людям, у которых отсутствует инстинкт толпы. В кучи сбиваются только слабые. Потому мне и непонятно поведение таких людей, как вы и ваш Иванов. Совершенно непонятно.

— Скажите, Александр Владимирович, или как там вас, у вас есть семья? — неожиданно спросила Светлана.

— А при чем тут это? — недоуменно пожал он плечами.

— И все же?

— Нет.

— Я так и думала. Глядя на вас, мне припомнились слова Герцена: «Человек без сердца — бесстрастная машина мышления, не имеющая ни семьи, ни друга, ни родины». Вот на чем зиждится ваше одиночество. Вы плохо кончите, Александр Владимирович. Вы презираете людей, но и боитесь их. Это не может продолжаться долго.

— Ну отчего же. Сильных противников, таких, к примеру, как вы, я уважаю. Но вы находитесь в плену стереотипов, придуманных опять же фанатиками идеалистами. Что такое сердце? В сущности, это обыкновенный биологический насос для перекачки крови. И только.

— Но многие мыслители утверждали, что помимо нашего разума существует ещё и разум сердца, который гораздо мудрее и непонятен и недоступен первому. Вы конечно же с ними несогласны?

Прозвучавшая в вопросе Светланы насмешка вновь не понравилась собеседнику. Очень не понравилось. Настолько, что ему впервые изменило хладнокровие и он, не скрывая раздражения, ответил:

— Ах, бросьте повторять эти бредни! О каком разуме вы говорите? Разве насос способен что-то родить, пусть самую завалящую мысль? Это ведь смешно и, простите, глупо. Разум един. Только одним его дано в избытке, а других им природа обидела. Только и всего. Одни рождены, чтобы повелевать, другие — повиноваться. Лишь умные и сильные смогут вывести толпу на верную дорогу. Скверно, когда она выдвигает лидера из своей среды. Тогда-то и происходят все эти катаклизмы, при которых мы присутствуем.

И только тут Светлана поняла, что Карамзин не играет роль супермена. Нет. Это его естественное состояние. Он настолько уверовал в свою исключительность, что своими инсценировками самоубийств и несчастных случаев как бы бросал вызов — да, я это сделал, но вы попробуйте мне это доказать? А что если?... От этой мысли Светлане стало даже не по себе. От волнения персесохло в горле. Она встала, взяла стакан, налила из под крана воды и залпом выпила. А что если то, что они играли написано Карамзиным? Более того, не только написано, но уже и сыграно с конкретным живым человеком? Отсюда и странное поведение актеров.

— Скажите, Александр Владимирович, пьеса «Спланированное самоубийство» написана вами? — напрямую спросила она.

Он натянуто рассмеялся, дипломатично ушел от ответа:

— Она вам не понравилась?

— Так ваша это пьеса или нет?

— А что это меняет?

— Это следует понимать, что вы её автор. Так?

— Допустим.

— Кто тот человек, с которым вы все это проделали?

Он внимательно взглянул на нее. И Козицина могла убедиться, что его глаза способны иногда что-то выражать. Сейчас они выражали удивление.

— Как вы пришли к этой мысли? — спросил он.

— Вы не ответили на вопрос.

— Похоже, что вы меня уже допрашиваете, — усмехнулся он. — Вам не кажется, что это несколько преждевременно? Хочу вам напомить, что здесь я хозяин положения, а вы в нем лишь гостья, моя, так сказать, крупная ставка при большой игре. А потому вопросы буду задавать я и во избежание недоразумений и осложнений настоятельно советую вам на них отвечать. Поскольку мы очень отклонились от сути нашего разговора, хочу напомнить, что меня интересует. Итак, почему вас внедрили в труппу театра? Что вам в связи с этим известно? Почему заинтересовались несчастным случаем с семьей Аристаркхова? Я внимательно слушаю вас, Светлана Анатольевна.

— К сожалению, могу повторить, что уже говорила. Я смогу удовлетворить ваше любопытство лишь в своем кабинете.

Он встал. Сухо проговорил:

— Жаль, но вы вынуждаете меня прибегнуть к традиционным методам принуждения. Извините. — И вышел из комнаты.

Через пару минут на пороге выросли две крепкие фигуры боевиков с деловыми сосредоточенными лицами. И Светлана поняла, что надо приготовиться к самому худшему.

Глава шестая: Несостоявшийся бенефис.

Дмитрий Беркутов в общем и целом считал себя удачливым человеком. Определенно. В каких он только переделках не побывал, но везде умудрился выскочить сухим из воды. Нет, бить-то, конечно, били. И, порой очень здорово били. Но ведь не убили же. Даже нигде ничего не сломали. А это, если разобраться, несомненная удача. И оптимистом по большому счету никогда не был. Кого там. Порой паниковал, как какой-нибудь маменькин сынок. Он лишь изображал оптимиста. А ещё верил, что все в конечном счете нормализуется. Иначе нельзя. Без веры при его нервных нагрузках можно и шизануться к шутам.

К предстоящей встрече с председательшей женского клуба «Ностальгия» мадам Люсевой, этой отъявленной сводницы, он готовился особенно тщательно. Получив благословение начальства, Дмитрий вновь позвонил Вене Замятину и получил дополнительную информацию о Люсевой. Оказывается, что этой стерве стукнуло сорок лет, но довольно моложава и привлекательна. Во времена оные была простой русской бл...ю, а потом стала валютной проституткой, или, как их ещё стали романтично называть, «ночной бабочкой», летящей в основном на свет «зелененьких». Словом, профессионалка. Этим она и подцепила воровского авторитета Николая Люсева по кличке «Дубак». Предпочитает мужиков грубых и необузданных. Очень любит трахаться в самых неожиданных местах: на кухне, на лестнице, на унитазе, и в самых невероятных позах. Услышав все это, Беркутов откровенно оробел и пожалел, что ввязался в столь опасную авантюру. Но, как говорится, мосты сожжены, отступление отрезано. А! Где наша не пропадала! Беркутов не такой человек, чтобы пасовать перед трудностями. Если для дела нужно, он её и на абажуре трахнет. Определенно.

Заскочил в редакцию газеты «Скандальные новости» и получил из рук бывшего мелкого пакостника, а ныне преуспевающего господина Артура Прилепского новенькое служебное удостоверение, где значилось, что Дмитрий Константинович Самохвалов работает в отделе светской хроники названной газеты собственным корреспондентом.

Дома он тщательно побрился, прннял душ. После чего придирчиво осмотрел себя в зеркало. Есть ли у этого типа шанс? Если учитывать вкусы и запросы мамдам Люсевой, то шанс есть. И весьма существенный. Определенно.

Внимательно наблюдая за приготовлениями мужа, Светлана заподозрила неладное.

— Ты это куда собираешься на ночь глядя? — спросила.

— Спецзадание, — лаконично ответил Дмитрий.

— Это что ещё за задание такое?! — Все больше наливалась подорительностью Светлана. — От тебя духами несет, как от вульгарной женщины.

— А это задание такое. Я должен охмурить и по возможности трахнуть одну весьма влиятельную особу женского пола.

— Дурак и не лечишься! — добродушно рассмеялась она, сняв с мужа все подозрения.

Беркутов давно для себя уяснил, что женщине, а жене в особенности, надо говорить всегда правду. И чем эта правда невероятнее, тем больше шансов, что жена в неё не поверит.

Ровно в семь ноль ноль он вышел из подъезда, сел в «Мутанта» и покатил по знакомой дороге на вечернее рандеву с любительницей мужского ширпотреба. Чего не сделаешь для родного коллектива. Ради освобождения Козициной, он мог даже стать оборигеном острова Таити, сунуть голову прямиком в пасть дракона, лишь бы это привело к нужным результатам. И пусть он недолюбливал Козицину. Это ровным счетом ничего не значило. Она была его боевым товарищем по совместной борьбе. А товарищей в беде не бросают. Вот именно.

Но «Мутант» явно почуял неладное, стал чихать, кашлять и дергаться, как припадочный. А за Матвеевкой вообще остановился. И сколько Дмитрий его не уговаривал, как не материл, он ни на что не реагировал. Стоял, как вкопанный. Вот придурок! Он ведь сорвет всю операцию. А потом оказалось, что придурком был вовсе не «Мутант». Определенно. В баке не было ни капли бензина. На счастье Беркутова вскоре подвернулась милицейская «Волга». Он её тормознул и объяснил ситуацию. Ребята выручили. Дальше до Нового поселка Беркутов добрался без особых осложнений и оказался перед двухжтажным громадным коттеджем Люсевой в восемь часов. На асфальтированной площадке перед коттеджем уже стояли мрачного бутылочного цвета «Шевроле» и ослепительно белая «Вольво». Зная, что соседство с красоткой надолго лишит «Мутанта» покоя и доставит душевные муки, Дмитрий отогнал его подальше, на противоположный край площадки.

Ажурные ворота были настежь распахнуты. Нынче здесь «День открытых дверей». По выложенной гранитными плитами дорожке Беркутов продефилировал до парадных дверей и нажал на кнопку звонка. Дверь тут же распахнулась и Беркутов увидел перед собой вышколенного гренадера в роскошной ливрее с весьма значительным лицом, говорившем о богатой родословной его обладателя. Предки этого добра молодца наверняка служили дворецкими и камердинерами при дворах графов Львовых, Воронцовых, князей Галициных, Шереметьевых, а то и при дворах монарших особ. И вот, докатились до швейцаров мадам Люсевой, бывшей валютной проститутки. А что делать? Куда бедному «крестьянину» податься? Как говориться, — «каков поп, таков и приход». Потому-то и взгляд голубых глаз швейцара был так глубок и печален.

— Вы приглашены? — спросил он.

Думая над своей ролью в этом вертепе бесившихся с жиру богатых развратниц, Дмитрий решил косить под иностранца. Ведь Люсева прежде была не простой шлюхой, а шлюхой валютной, то-есть имела самое непосредственное отношения к «цивилизованному Западу», а потому «иностранцу» с ней будет легче дотолковаться. Определенно. «Гренадер» стоял на пути неодолимой преградой и ждал отывета. А, была не была! Понеслась душа в рай! «А он сказал: „Поехали!“, и махнул рукой».

— Ви говорил — «приглашайт»? Я,я. Моя приглашайт мадам Люсьева. Я, — активно закивал головой Беркутов. Поскольку до недавнего времени в наших лучших друзьях ходил «друг Колль», а уж потом шли «друг Билл», «друг Шерак» и все прочие, Дмитрий решил работать под немца.

Породистое лицо швейцара дрогнуло и расплылось в приветливой улыбке, а могучее, казалось, никогда несгибаемое тело, переломилось в почтительном поклоне. Это соотечественники вызывали у него излишнюю подозрительность, граничащую с параноидальным синдромом. Иностранцы же были вне подозрений. Беркутов уже давно отметил закономерность. что к иностранцам в России были особенно неравнодушны две категории граждан — политики и лакеи. Остальным они были как-то до лампочки. А вот эти две настолько были счастливы от общения с западными друзьями, что готовы были заменить собой всех капельмейстеров военных оркестров. Кроме шуток.

— Проходите, пожалуйста! — подобострастно пророкотал швейцар, не разгибаясь и освобождая дорогу. — Оне-с в гостинной.

И Беркутов вошел в большой, ослепляющий блеском венецианского стекла и утопающий в роскоши дорогих ковров и картин в массивных позолоченных рамах холл, как утопают государственные мужи в объятиях «массажисток», этих юных гетер, вершащих судьбы Отечества. «Гренадер» на полусогнутых семенил впереди и при его росте и комплекции выглядел карикатурно, если не сказать больше. Но самое удивительное, что он умудрился не растерять по дороге своего значительного лица. Видно, эта значительность слишком дорого стоила его предкам. Наконец он достиг массивной белой двери, изукрашенной золотой вязью, распахнул.

— Прошу-с!

И Дмитрий увидел в гостиной сидящей в глубоком кресле женщину. Вернее, поначалу бросились в глаза длинные и мускулистые, как у ипподромского рысака, ноги, обнаженные до этой самой, а потом рассмотрел и все остальное. Остальное тоже впечатляло. И ещё как впечатляло. На вид ей можно дать года тридцать два, от силы — тридцать три. Сильная гибкая фигура с довольно развитой грудью, красивая голова на длинной шее, короткая стрижка пепельных волос, синие наглые глаза, вздернутый носик и большой порочный рот. Если мадам лишить по суду всего её состояния, то она не пропадет. Нет, не пропадет. Прокормится прежней профессией. Во всяком случае, у жителей Судана и Мозамбик она будет пользоваться большим спросом. Определенно.

— Ты кто? — длинный палец Люсевой (а это была несомненно она) со свисающим с него, будто клюв коршуна, ярким ногтем выстрелил Беркутову точно в грудь, То ли Люсева обладала мощным энергетическим зарядом, уже не раз испытанном на подопытных мужиках, Дмитрий не знал, но только почувствовал, что получил пробоину как раз в районе «ватерлинии», а в груди что-то забеспокоилось и заныло. И чтобы окончательно не погибнуть и не пойти ко дну, не отдать душу на поругание этой дьяволицы, схватился за свою любовь, как хватается утопающий за соломинку,

«Светочка! Святая женщина! — мысленно возопил, обращая свой взор на окно, выходящее на север, туда, где в сорока километрах от этого элитного вертепа в уютной квартире проживала его любимая, ничего не подозревавшая какой великой опасности подвергается её непутевый мужинек. — Защити и сохрани! Отверни от от этой горгоны, этой наяды, этой ненасытной вакханки. Не дай погибнуть во цвете лет».

Не поверите, но помогло. Успокоилось сердце и все осталоное. И Беркутов ощутил былую уверенность и почувствовал, как вернулось чувство мужского достоинства. Нет, его круглыми коленками не возмешь. Дохлый номер! Он уже давно вырос из того возраста. Видел в своей жизни и похлеще. И вперив в хозяйку наглый насмешливый взгляд, проговорил:

— Их ест пресса. А вы ест мадам Люсьев? Такой красивый русский баба. Здравствуйте! — Дмитрий подошел и галантно поцеловал руку Люсевой, не упустив однако случая погладить и её упругую ляжку. Люсева сделал вид, что этого не заметила.

— Так ты иностранец?! — удивленно воскликнула она, встрепенувшись. А её впечатляющая грудь в глубоком выразе платья втрепенулась и приняла положение «на изготовку». И это было хорошим признаком. Определенно. Беркутов достал журналистское удостоверение, протянул хозяйке.

— Писал шуть-шуть хотел ваш клуб.

Хозяйка раскрыла удостоверние, прочла, разочарованно проговорила:

— Так ты Самохвалов?

— Это ест майне... Как это? Когда их не хотел называться своя фамилия?

— Псевдоним? — подсказала Люсева.

— Я-я, псевдоним. Тошно. Их ест Густав Любке.

Люсева резким рывком встала с кресла и пошла развитой грудью на предполагаемого противника. Теперь это главное оружие в борьбе с сильной половиной человечества демонстрировало явную заинтересованность.

— Очень приятно! Людмила Викторовна, — она сунула ему руку с зажатым в ней журналистским удостоверением. Голос её стал низким, а глаза — томные. В них теперь сквозил неприкрытый интерес к «германскому поданному», невесть каким образом оказавшемся в её доме.

"Ой, блин! — вновь запаниковал в нем маменькин сынок, уже готовый сдаться на милость победителя. «Не дрейфь, приятель! Не будь слизняком! — одернул его русский крутой Уокер Дмитрий Беркутов. — Поставленную перед нами задачу отработаем на отлично». Он забрал удостоверение у мадам, ещё раз поцеловал холеную руку, бесцеремонно дотронулся до её роскошной груди, сказал восхищенно:

— Натюраль продукт! Колоссаль!

— Но-но! — игриво ударила его по руке Люсева. — Ишь какой быстрый! А как ты оказался в России?

— О, мой ест болшой поклоник матушка Россия. Горбачев. Перес... Как это?

— Перестройка, — подсказала хозяйка.

— Я-я. Перестройка. Рот фронт. Но пасаран. Их бин цу либен. Натюрлих. Русский женщина. Карашо! — плел Дмитрий все, что забредало в голову, в основном — ахинею.

В это время дверь гостинной открылась и в неё ворвалась молодая женщина, при взгляде на которую, Беркутов понял, что его бенефис не состоялся — подвел его Величество случай. Ну кто же мог предположить, что он здесь встретит свою старую знакомую — старшую дочь четы Кравцовых Элеонору, отец которой при самом непосредственном участии Дмитрия на долгие годы перешел на полное государственное довольствие.

Элеонора также заметила и узнала Беркутова. Приостановилась. Затем, с радостным возгласом:

— Дмитрий Константинович! — продолжила стремительное поступательное движение.

Над головой Беркутова сгустились грозовые тучи, а в воздухе запахло большим провалом, если не сказать больше. Надо было срочно спасать положение.

— Это ест майн кароший знакомый, — пробормотал он Люсевой и с воодушевлением воскликнув: — Майн Гот! — раскрыв объятия, ринулся навстречу Кравцовой. Он поймал её как раз посреди зала, сграбастал и принялся тискать, восклицая: — Какой радость! Какой втреча!

— Но... Но, — пару раз трепыхнулась та, озадаченная поведением Беркутова. — Что вы делаете?

— Молчать! — горячо зашептал ей на ухо Дмитрий, продолжая сжимать её в железных объятиях. — Вы мне всю операцию сорвете. Я здесь представляю германскую разведку. Понятно?

— Какую разведку? — понизила Элеонора голос до шопота, проникаясь ответственностью момента.

— Германскую.

— Так вы что, шпион?

«Вот, блин! Эта алкоголичка кажется всю сообразительность к шутам пропила!» — подумал Беркутов. Сказал:

— Ага. А по совместительству ещё тружусь в родной ментовке.

— А-а! — наконец дошло но её сознания по длинной шее. — Так вы здесь на спецзадании? Ой, как интересно! А кого вы здесь «пасете»? Да отпустите же меня наконец. Вы мне делаете больно.

Дмитрий с трудом расцепил за её спиной онемевшие руки, удивляясь её живучести. Они ныли, будто после сильной судороги.

— Где мы можем поговорить? — спросил.

— Можно на улице. — От неё привычно пахло хересом и дорогими сигаретами.

— А шептаться в обществе некрасиво, — ревниво проговорила Люсева. Из её рук уплывал к другой настоящий «иностранец». Здесь запсихуешь! Верно?

Не удостоив хозяйку ответом, Дмитрий взял Элеонору под руку, развернул к двери, сказал решительно:

— Пойдем! — они направились к двери.

— Густав! Куда же вы? — капризно прокричала им вслед Люсева.

— Айн момент, мадам, — обернулся Беркутов и сделал хозяйке ручкой. Похоже, он сильно достал эту Лукрецию сексуальной политики правительства.

— Так ты что, действительно «косил» под иностранца? — удивленно спросила Кравцова. Она уже опомнилась и стала сама собой — циничной и грубой алкоголичкой с выгорившем напрочь внутренним содержанием, опусташенной и ко всему равнодушной, кроме мужиков, виски, хереса и американских сигарет. Они вышли за ограду и медленно пошли по улице.

— Имею честь представиться... Ты кто сейчас? Мадам? Мадмуазель?

— Мадмуазель.

— Имею честь представиться, мадмуазель. Густав Любке, поборник свободы, демократии и относительного равенства сексуальных меньшинств.

— Ну ты даешь! — рассмеялась Элеонора. — Как пожиывает Светлана?

Со Светланой Дмитрий познакомился как раз в доме Кравцовых. Она работала у них домоуправительницей.

— А что ей сделается. Цветет и пахнет.

— Завидую я ей.

— Нашла чему завидовать.

— Нет, правда. Хороший ты мужик. Надежный. А то, что с прибабахами, так это даже хорошо. Ты все ещё частным сыщиком работаешь?

— Нет. В ментовке пашу. Я же говорил.

— А у нас в клубе тебя что заинтересовало?

Зная характер Кравцовой, Беркутов решил говорить с ней начистоту. Она либо откажется говорить совсем, либо скажет правду.

— Про убийство Звонаревой слышала?

— Еще бы не слшшать. У нас в Поселке в последнее время об этом только и говорят.

— Ты её хорошо знала?

— Конечно. Она ведь состояла в нашем клубе любительниц потрахаться.

— Откровенно, но по существу верно, — по достоинству оценил Дмитрий эту информацию. — У неё был постоянный мужчина?

— Да, — кивнул Элеонора. — В последнее время она путалась с писателем.

Беркутова будто током ударило. Есть!

— Вот как?! Я так и предполагал. Могу даже назвать его фамилию. Это Олег Николаевич Пригода. Угадал?

— Какой ещё Пригода, — возроазила Элеонора. — Это Игорь Студенцов. Здесь же живет, чуть ниже.

И Беркутов понял, отчего после встречи с веселой вдовой у него появилось ощущение, что та его в чем-то надула. Она его пыталась пустить по ложному следу. Точно. Но выидно недостаточно хорошо разыграла возмущение, чем и поселила в его душе сомнения. Вот и верь после этого женщинам.

— Студенцов? Так он же, по моему, старый, как пень.

— Нет. Тот был его отцом.

— А почему был?

— Он погиб вместе с женой в позапрошлом году. А этот молодой. Шикарный мужик. До сих пор не пойму, чем его привлекла эта «корова».

— И долго он с ней?

— Да пару месяцев, пожалуй.

— Ты знаешь, где он живет?

— Знаю.

— Покажешь?

Элеонора пожала плечами.

— Отчего не показать. Пойдем.

Они прошли лесом и через десять минут вырулили на улицу, где, в основном, были скромные бревенчатые дома, ни в какое сравнение не идущие с особняками и коттеджами новых русских. Улица была пустынна.

— Эти дома принадлежали раньше писательской организации, — пояснила Элеонора. — А вон тот, — она указала на довольно большой дом с мансардой, скрытый от посторонних взглядов высоким забором и железными воротами, — и есть дом Студенцова, доставшийся ему по наследству.

«А не здесь ли прячут Козицину? — подумал Дмитрий. — Место очень подходящее».

— Он что, постоянно здесь живет?

— Нет, конечно. У него есть квартира в городе. Но в последнее время я его часто встречаю в поселке.

— А что он пишет?

— Шут его знает, — пожала плечами Кравцова. — Я книг не читаю.

— Ты этим вроде как бравируешь?

— Какое там. Скорее скорблю.

Дмитрий проводил Элеонору до коттеджа Люсевой, где распрощался, сел в Мутанта, позвонил Рокотову домой и сообщил все, что ему стало известно. После довольно продолжительной паузы Рокотов спросил:

— Так ты считаешь, что Светлану там держат?

— Предполагаю, господин полковник. Это пока лишь рабочая версия, нуждающася в проверке.

— Ну да... И что собираешься делать?

— Хочу понаблюдать за домом.

— Одобряю. Только, прошу, делай это крайне осторожно. Любой наш неверный шаг может дорого стоить Козициной.

— Обижаете, гражданин начальник. Ученого учить — только портить.

— Ну-ну. Ты от скромности не умрешь.

— И не надейтесь.

— Я тебе пришлю ребят и на всякий случай группу захвата.

— Хорошо. Я позвоню позже. А пока сам определюсь на местности.

— Удачи тебе, Дмитрий Константинович.

У Беркутова появилась редкая возможность послать начальство без последствий для своей карьеры. И он её не упустил.

— К черту! — ответил и направил своего «Мутанта» на улицу Тихую, где в одном из домов вполне вероятно томится его боевой товарищ Светлана Козицина.

Глава седьмая: Спасенный оптимизм.

У каждого человека, наверное, есть свой запас прочности. Он не беспределен. Нет. Даже у отчаянных оптимистов он заканчивается. И тогда они ломаются. Это Сергей Иванов ощутил на себе. Впервые он стал думать об отставке, как о наилучшем для себя варианте. Хватит, навоевался. Накушался этой самой борьбы по самую маковку. И главное — были бы хоть какие-то результаты. Чем больше воюет, тем больше у него появляется новых оппонентов. Это какая-то цепная неуправляемая реакция. Его страну, да и всю планету с симпатичным названием Земля, поразила ржавчина и, кажется, нет уже от этой напасти никакого спасения. Еще чуть-чуть и лопнет она по меридианам-шпангоутам, развалится на части и вместе с бедными людскими душами разлетится, расстает в бесконечном космосе. И останется после неё лишь безобразная дыра, напоминающая другим цивилизациям, до какой же степени беспечны и недалеки были люди. Как же тошно на душе! Так тошно. что хочется задрать голову и завыть от тоски и безысходности, прокричать в синеющую даль громкое «СОС!» Да он бы и закричал, завопил. заорал во всю ивановскую, если бы был уверен, что его кто-то услышит. Но не похоже, чтобы кто-то помог. Бог?! Какой ещё к черту бог? Нету его. Тютя. Бог — это коварная задумка дьявола, чтобы подчинить порядочных людей, воспитать в них покорность, завладеть их душами. Ага. Бог давно обслуживает негодяев, давно служит им верой и правдой.

И потом, почему он, Иванов, всю жизнь должен быть «паровозом», переть в гору тяжелый состав в любую погоду и в любое время года, лишь с временными остановками под названием «Вера», «Надежда», «Любовь», когда другие сидят в уютных вагончиках, свесив с полок ножки, кушают кофе и ведут нескончаемые беседы о смысле земного существования? Он тоже хочет, не двужильный. А то, если так дальше пойдет, он скоро превратиться в старого и скучного зануду. Деградирует, сопьется и бесприютными хмельными вечерами будет рассказывать друзьям-собутыльникам каким классным он был следователем, как забойно воевал с мафией. А по утрам будет маятся похмельем и отсутствием денег. Так будет. Все к тому идет.

Иванов понимал, что его окончательно доконали: вчерашний разговор, бессонная ночь, тревога за судьбу Светланы и бездеятельное ожидание у телефона, но от этого было не легче. Весь последующий день он провел у телефона. Но тот, паскуда, молчал, будто решил вдоволь поиздеваться над хозяином. Сергей чувствовал, что с каждым часом, каждой минутой ожидания его физические и духовные силы медленно покидают бренное тело, и он все больше превращается в разнесчастное, хлюпающее носом ничтожество, этакое вечно рефлексирующее чмо, реагирующее на превратности судьбы, как ревматик — на плохую погоду. Поэтому, когда вечером раздался стук в дверь, он даже обрадовался — есть кому поплакаться в жилетку. Ага.

— Входите! — прокричал.

Дверь открылась и Сергей увидел Валерия Истомина. Этот потомственный интеллигент никогда наверное не отучится стучаться. В лице Валерия было что-то очень значительное и многообещающее. И в груди Иванова сладко заныло в ожидании чуда. А вдруг?!

— Здравствуйте, Сергей Иванович! Я хотел бы кое-что доложить и поделиться своими соображениями.

— Привет! Рад тебя видеть, Валера. А то я тут совсем одичал в одиночестве. Думал, что обо мне уже все прочно забыли. Проходи. Садись. Рассказывай.

Слушая Истомина, Сергей вдруг почувствовал, как возраждается к жизни, наливается оптимизмом совсем было умершая надежда, а вместе с ней в его вялую и тяжелую, как гробница Тутанхамона оболочку вливаются новые жизненные силы и энергия, которая сможет не только переломить ситуацию, поставить её в естественное состояние — на ноги, но и перевернуть мир. Интуиция подсказывала, что Валерий вышел именно на того, кто им сейчас позарез нужен. Господи! Сделай, чтобы это было именно так. Но каков прохендей, этот Студенцов! А ведь, поди, тоже считает себя интеллигентом. Наверняка считает. Вот от таких, с позволения сказать, «интеллигентов» и расползается по Земле вся зараза.

К концу рассказа Валерия, он готов был расцеловать этого симпатичного, этого замечательного парня. А почему — готов был? Зачем зажимать свои желания и не давать им свободы самовыражаться?

Сергей вышел из-за стола, подошел к Валерию, крепко обнял его за плечи и трижды поцеловал.

— Ты молоток, Валера! Ты даже сам не подозреваешь, что ты для меня сделал. Ты вернул мне оптимизм. А это для меня даже больше чем жизнь. Потому, как Иванов без оптимизма, это все равно, что автомобиль без колес. На таком Иванове далеко не уедешь. Ага. Немного костей, немного мышечной ткани, а остальное — сплошная слякоть.

— Да в общем-то я ничего и не сделал такого, — смутился Истомин подобному проявлению чувств учителя. — Это ведь была ваша идея, Сергей Иванович.

— Ты сделал главное — спас мою личность от окончательного распада.

— Значит, вы согласны с моей версией? — воодушевился Валерий.

— Согласен. Еще как согласен. Похоже, мы нашли этого сукиного сына. Очень похоже! Сейчас надо озадачить наших крутых оперов. То-то утрем им нос! Покажем, как надо работать. А то ведь они считают, что только они работают, а мы, так, бумажки подшиваем. — Сергей схватил трубку, набрал номер телефона Рокотова. Но телефон не отвечал. — Странно, ни его самого, ни его секретарши, — пожаловался он Валерию. — Куда они подевались?

— Так ведь уже восемь тридцать вечера, Сергей Иванович, — ответил тот.

И только тут Иванов обнаружил, что уже девятый час и все нормальные люди разбрелись по своим домам и квартирам, поужинали и теперь, лежа на диване, смотрят по телевизору вечерние новости. При воспоминании об ужине, желудок Сергея вдруг вспомнил, что со вчерашнего вечера работал исключительно на холостом режиме и кроме пустого да к тому же безвкусного чая ничего больше не получал, и до того взбеленился, что Иванов на какое-то время забыл и про дело, и про все остальное. Достал из кармана сотенную, протянул Истомину.

— Валера, спасай старшего товарища, а то не дотяну от голода до завтрашнего дня. Здесь напротив прокуратуры в бане есть буфет, где продают пиво и бутерброды. Купи пару пива и десяток бутербродов. А я пока попытаюсь разыскать Рокотова.

После ухода Валерия Сергей позвонил Роктову домой, но Дина ответила, что он ещё не пришел с работы. Он стал поочередно набирать служебные телефоны Беркутова, Колесова, Сидельников. И везде один и тот же результат — нулевой. Похоже, телефоны устроили ему сегодня заговор молчания. Вот козлы! И это тогда, когда дорога каждая минута.

Вернулся Истомин, нагруженный пивом и бутербродами. Вот это как раз кстати. Это у него с голодухи ничего не получается. Стоит лишь основательно подкрепиться, как сразу все станет получаться. Проверено на практике. Такое с ним уже было, и не раз. Он расстелил на столе газету, разложил бутерброды, открыл пиво.

— Присаживася, Валера, поближе. Бум ужинать.

— Да вообще-то я не голоден, — ответил тот, отводя взгляд от стола.

— Не перестаю удивляться твоей интеллигентской щепетильности. Запомни, коллега, народную мудрость: «Дают — бери. Бьют — беги». Давай, налегай. И без разговоров тут мне, понимаешь.

Больше Истомин не стал себя уговаривать и они налегли на бутерброды, запивая их пивом.

— Да, Валера, все забываю тебе сказать. Ты почему вместе с Людмилой так безобразно себя ведете?

— А что такое? — всполошился Истомин.

— И он ещё спрашивает?! — «возмутился» Иванов. — Почему халтурите? Когда обрадуете общественность рождением наследника?

— Скоро уже, — улыбнулся Валерий.

— Правда что ли?!

— Правда.

— Вот это молодцы! Вот это по нашему!

— Мы с Людой хотели вас просить, чтобы вы согласились быть крестным отцом.

— Можно быыло бы и не просить, я и так согласен.

В это время зазвонил телефон. Сергей снял трубку.

— Добрый вечер, Сережа! — услышал знакомый голос Рокотова. — Дина сказала, что ты звонил. Что-то случилось?

— Случилось. Ты случайно не знаком с Валерием Спартаковичем Истоминым?

— Случайно знаком, — рассмеялся Владимир. — И что же с ним случилось?

— С ним ничего не случилось. Просто он вышел на одного сукиного сына, который по нашим сведениям проживает сейчас в Новом поселке.

— Где, где?! — удивился Рокотов.

— В Новом поселке, Есть такой в сорока километрах от города. А что тебя так удивило?

— А как его фамилия?

— Я же сказал — Новый.

— Сережа, прекрати безобразничать, — строго сказал Рокотов.

— Студенцов — его фамилия, Студенцов Игорь Иванович. Между прочим, он является членом Союза писателей России.

— Ну надо же! — ещё больше изумился Владимир.

И Иванов понял, что удивление Рокотова не случайно. Для того чтобы всегда сдержанный полковник эмоционировал, как пацан, должны быть весьма веские причины.

— Что тебе известно о Студенцове? — спросил.

— Мне только-что сообщил Беркутов, что также вышел на этого самого Студенцова. Более того, он считает, что Светлану содержат именно в его доме в Новом поселке.

— Вредный тип, скажу я тебе, этот твой майор.

— Это ещё почему?

— В кои веки появилась реальная возможность утереть вам нос, но и тут твой майор всю обедню испортил.

— Это точно. Он такой, — самодовольно проговорил Рокотов. — Придется ему наверное премию выписать.

— Знаешь, чем мы от вас, ментов, отличаемся?

— И чем же, интересно было бы знать?

— А тем, что мы работаем за идею, а вы за презренный металл. «Не подмажешь — не поедешь» — это про вас. Ага. А где он сейчас твой слишком активный мент?

— Следит за его домом. Собираюсь послать к нему на подмогу ребят. Студенцов не звонил?

— Ты, я смотрю, уже на сто процентов уверен, что это именно он.

— Ну если ни на все сто, то на девяносто девять — точно. Я мог сомневаться в информации Беркутова. Но когда она подтверждена ещё и Истоминым, то сомневаться не приходится. Не может быть случайностью, когда два человека по разным каналам выходят на одного и того же человека.

— Убедил. Ну, бывай. Обязательно держи меня в курсе событий. Как понял?

— Обязательно. До свидания, Сережа!

Иванов положил трубку, взглянул на Истомина, проговорил медленно, будто разговаривал сам с собой:

— Вот так-то.

— Как я понял из вашего разговора — на Студенцова вышел и Беркутов?

— Ага, — кивнул Иванов. — Этот «архаровец» отобрал у нас победу. Можно сказать — из под самого носа увел. «Не долго музыка играла. Не долго фраер танцевал».

Валерий усмехнулся. Лучший друг Иванова Михаил Дмитриевич Краснов сейчас бы наверняка недовольно фыркнул и проворчал: «Никакой солидности, понимаешь! Ведешь себя, как пацан!»

Сергей выбросил газету в урну для бумаг, туда же отправил бутылки. Закурил. Встал из-за стола. В задумчивости прошелся по кабинету. Остановился перед Истоминым и, насмешливо глядя на него, сказал:

— А теперь, Валерий Спартакович, поговорим, как следователь со следователем. Чем будем доказывать вину Студенцова?

Тот неопределено пожал плечами.

— Не знаю. Я уже думал над этим. Он нам практически не оставил шансов.

— Вот именно. Чисто работает этот с позволения сказать писатель. Умен. Очень умен. Пока у нас против него лишь похищение Светланы. Но и здесь ещё не все ясно. Он может представить дело так, что она сама увязалась за ним на дачу. Но только тут он вряд ли открутится. А вот по остальным фактам... По ним приходится рассчитывать лишь на показания главного режиссера Янсона и других подельников Студенцова. Как говорится: поживем — увидим. Ага.

Глава восьмая: Засада.

Дмитрий оставил «Мутанта» в лесу — вряд ли на него кто сможет позариться, и неспеша направился к дому Студенцова. Было тепло и тихо. Неподвижный воздух вкусно пах смолистой сосной и березовым дымком — где-то топили баню. Хорошо бы сейчас принять баньку. Поддать парку и хлестать себя до одури березовым веничком. А потом окатить парами ведер колодезной воды и долго сидеть в предбаннике, пить холодное пиво и вести с мужиками неспешные беседы о политике, о футболе, о ценах на бензин, о бабах, пардон, женщинах и о многом другом, что взбредет в голову. Хорошо! Сладкозвучные птахи весело щебетали миру о том, как замечательно жить на земле и быть свободными и независимыми, о том, что понимают положение вещей гораздо лучше людей, этих двуногих придурков, вообразивших, что они тут главные. Где-то громко и испуганно вскрикнул тепловоз. Жизнь!

Напротив дома Студенкова располагался старинный пятистенок с зеленым палисадником, где пышно цвели чайные розы и гладиолусы. Беркутов подошел к деревянной калитке, постучал. Никакого ответа. Дернул за висевшее на тонкой цепочке металлическое кольцо. Калитка открылась и он вошел во двор. Тот был пустынным. Дмитрий прошел к высокому крыльцу и только стал подниматься по ступенькам, как из открытых дверей сеней вырвался огромный дог, одним прыжком достиг Беркутова, остановился и громко сказал: «Гав!» Голос у него был впечатляющ, как, впрочем, и все остальное. Дмитрий судорожно ухватился за пистолет. «Живым не дамся!» — с тоской подумал. Но пес оказался слишком молодым, чтобы быть агрессивным. Он преданно и совсем беззлобно смотрел на человека, видя в нем лишь старшего товарища, и вилял хвостом. Поняв это, Дмитрий дружески похлопал пса по холке и почесал за ухом.

— Здорово, приятель! Ну и напугал же ты меня, чертяка.

В ответ дог вдруг поставил передние лапы Беркутову на плечи и лизнул щеку шершавым языком.

— А вот этого не надо! Не надо этих телячьих нежностей. Пора становиться мужчиной.

Дог понял, что его предложение — поиграть, не прошло, разом поскучнел и уныло побрел в сени. Дмитрий направился следом и постучал в дверь, ведущую в дом. Через некоторое время услышал мужской голос:

— Да-да, войдите!

Открыл дверь, вошел и увидел перед собой пожилого мужчину с заспанным лицом и всклокоченными седыми волосами, вопросительно на него смотревшего.

— Здравствуйте! — поздоровался Беркутов.

— Здравствуйте!

— Я из управления уголовного розыска области. — Дмитрий достал служебное удостоверение, протянул мужчине. Тот внимательно ознакомился с ним, вернул. Представился:

— Огуренков Петр Петрович. А я смотрел телевизор да задремал, — смущенно проговорил он, извиняясь за свой внешний вид. — Что случилось, Дмитрий Константинович?

— Петр Петрович, вы соседа напротив хорошо знаете?

— Игоря? Да, относительно хорошо. Мы ведь с ним в одной писательской организации состоим.

— А что означает — относительно?

— Хорошо я знал его отца Ивана Емельяновича, так как был с ним примерно одного возраста. А Игорь... Игорь молодой, у него свои интересы. При отце он здесь не появлялся. Стал жить сравнительно недавно. Он что-нибудь натворил?

— Скажите, Петр Петрович, у Игоря бывают гости?

— Не скажу, что часто, но бывают.

— Это тоже молодые писатели?

— Нет, что вы. Писателей я знаю всех. А эти мне совершенно незнакомы.

Беркутов достал фотографию Толи Каспийского, протянул Огуренкову.

— Этого среди них не было?

Тот долго рассматривал фотографию, сказал нерешительно: возвращая фото:

— Возможно. Но утверждать не берусь.

— А в последние пару дней вы здесь никого не видели?

— Позавчера поздно вечером я видел, как к нему в ограду въехада иномарка. А вот когда выехала, и выехала ли вообще — не видел.

Беркутова охватило возбуждение.

«Здесь Козицина! Здесь! Определенно», — весело подумал он.

— Марку машины не запомнили?

— Точно не разглядел, но как мне кажется, это был американский «Форд».

— В салоне были люди?

— Да, конечно. Четверо вместе с водителем.

— А женщины среди них не было?

— Не разглядел. Темно было. Я видел лишь силуэты. По ним трудно судить — кто там, мужчины или женщины.

Дмитрий сделал очень серьезное и ответственное лицо, проговорил со значением:

— У нас есть основания полагать, что в доме Студенцова скрывается очень опасный преступник.

Огуренков отчего-то оглянулся и, понизив голос, спросил:

— А что он натворил?

— Это, Петр Петрович, жуткая тайна. За её разглашение я могу прямиком угодить под суд.

Хозяин недоуменно взглянул на непрошенного гостя. Затем весело рассмеялся.

— Это вы, как сейчас принято говорить, «картину гоните», да?

— Лишь отчасти, — был вынужден согласиться Беркутов. — Однако те, кто по нашим предположениям здесь срываются, натворили действительно немало. У меня к вам большая просьба — можно у вас посидеть и понаблюдать за домом Студенцова? Я постараюсь вам не мешать.

— Конечно, какие могут быть разговоры. Располагайтесь где вам будет удобно.

Они находились на небольшой кухне. Из неё выходили две двери. Одна справа вела в зал. Дмитрий прошел в дверь напротив. Это был кабинет Огуренкова. По стенам стояли стеллажи с книгами, у окна — письменный стол с пишушей машинкой. Оно выходило как раз на дом Студенцова.

— Можно мне здесь расположиться?

— Бога ради. Кофе хотите?

— Я не хотел бы вас обременять, Петр Петрович. Можете совсем забыть о моем существовании.

— Ну что вы. Мне даже интересно. Пойду заварю кофе. — Огуренков вышел. Дмитрий сел за стол, откинулся на спинку кресла. Условия на пять балов. Определенно. Были у него и другие. Однажды с Сережей Колесовым им пришлось пролежать семь часов кряду на холодной земле да ещё под мелким дождем, поджидая матерого вора Виктора Яковенко по кличке «Шалый». Вот та засада запомнилась на всю оставшуюся жизнь. А эта... Эта через неделю забудется. Чем большие трудности приходится преодолевать, тем большие зарубки в памяти они оставляют.

В комнате начали сгущаться сумерки. В доме напротив зажглись окна. Значит, там кто-то есть. Пришел Огуренков с двумя чашками дымящегося кофе. Поставил одну перед Беркутовым.

— Вот, пожалуйста, Дмитрий Константинович.

Кофе был сейчас кстати.

— Спасибо, Петр Петрович! — Он отхлебнул терпкий, запашистый напиток. Хозяин хотел был включить свет, но Дмитрий его предупредил:

— Не нужно, Петр Петрович. Лучше посидим так. Посумерничаем.

— Вас понял. — Он сел и принялся пить кофе.

— Вы были в доме Студенцова? — спросил Беркутов.

— Когда был жив Иван Емельянович бывал неоднократно. А вот после его смерти ни разу не был.

— Что он собой представляет?

— Не знаю.

— Так вы же только-что...

— Я был в прежнем доме, — перебил Дмитрия Огуренков. — В прошлом году Игорь его перестроил. И довольно основательно. Почти все лето здесь работала бригада строителей. Раньше он был не больше моего. А сейчас видите какой? Особняк.

— Он наверное влетел ему в копеечку?

— Это точно, — согласился хозяин.

— Откуда же у Игоря такие деньги?

— Он ведь получил приличное наследство после отца. Тот был известный писатель, неоднократно издавался за рубежом. Так-что деньги были. К тому же сам пишет детективы. А они, говорят, неплохо оплачиваются.

— Ясно. Петр Петрович, а ничего если подойдут мои товарищи.

— Конечно же. Рад буду хоть чем-то помочь.

— Спасибо за кофе.

— Вас понял. Не буду мешать. — Огуренков встал, забрал чашки и неслышно вышел из комнаты.

Дмитрий позвонил Рокотову и сообщил адрес.

— Направлю к вам Колесова, Стрельникова, Хлебникова и группу «омоновцев», — сказал полковник.

— Хорошо. Через час ребят я встречу у дома. А «омоновцы» пусть ждут в лесу. Потом решим, что с ними делать. Да, товарищ полковник, попробуйте связаться с начальником уголовного розыска Замятиным. Он в курсе.

— Все сделаю. Случится что непредвиденное, срочно сообщите. Назначаетесь старшим. Как поняли?

— Но правильно ли меня поймут товарищи подполковники?

— Они правильно поймут, — отрезал Рокотов. Видно, он был сейчас не расположен выслушивать глупости Беркутова. Определенно. — До свидания! — В трубке раздались короткие гудки.

— Да пошел бы ты, полковник, к такой матери! Раскомандовался тут, понимаешь! — проговорил Дмитрий и с чувством исполненного долга положил трубку в карман. Настроение заметно улучшилось. И он стал ждать парней. В доме напротив на окнах были плотно задернуты теневые шторы. Поэтому, что там происходило можно было лишь донгадываться.

В комнате все более густели сумерки. В соседней комнате чуть слышно разговаривал сам с собой телевизор. «Тик-так, тик-так!» — стучало по вискам время. Темная комната медленно, будто корова — солому, пережевывала его, время от времени тихо и грустно вздыхая. За спиной Дмитрия слышалось бессвязное бормотание, хихиканье. Это, видно, местные домовые, желая выставить непрошенного гостя, спешили его напугать.

Беркутов коротко хохотнул, удивляясь своей фантазии. Спешите видеть, господа, как у крутого мента поехала «крыша»! Картина не для слабонервных! Определенно.

Через час он вышел на улицу. Ночь была темная, безлунная. Окна дома Студенцова были по прежнему ярко освещены. Чтобы не светиться самому, Дмитрий прошел немного по улице в направлении леса, всматриваясь в темноту. Остановился и стал ждать. Минут через пять он различил приближающиеся три темных фигуры. Он медленно пошел им навстречу. Это были Колесов, Сидельников и Хлебников. Он с трудом различал их лица, здороваясь с каждым за руку.

— Тебе удалось что-нибудь узнать? — спросил чуть слышно Сидельников.

— Пойдем в дом. Там и поговорим, — ответил Беркутов, напряляясь к дому Огуренкова.

Когда они оказались на кухне, Дмитрий поведал друзьям о том, что рассказал ему Огуренков.

— Значит Светлана здесь! — воскликнул Колесов.

— Не знаю. Он мне этого не говорил, — ответил Беркутов. — И потом, учитесь выдержке, подполковник. С подобными эмоциональными всплесками вы мне здесь не только не нужны, но и опасны. При повторении подобного я буду вынужден отстранить вас от операции. Хоть вы мне и друг, но дело для меня дороже.

— Хватит выпендриваться! — вспылил Сергей. — Начальник тоже мне выискался.

— Не выискался, Сережа, а назначен. Понятно? Мне лично звонил полковник Рокотов и полчаса уговаривал возглавить операцию. «Выручай, — говорит, — Дмитрий Константинович. Одна надежда на тебя. Не могу же, — говорит, — я поручить возглавить столь ответственное дело этому недотепе Колесову. Он его на корню погубит».

— Да пошел ты знаешь куда?! — не на шутку обиделся Колесов под дружный смех Сидельникова и Хлебникова. Один лишь Беркутов казался невозмутим. Спросил заинтересованно:

— Куда, Сережа? Ты не уточнишь маршрут?

— К негру в задницу! Вот куда.

— Очень сожалею, Сережа, но только ничего не получится. Из-за большого наплыва желающих Конгрес коренных народов Африки недавно принял решение запретить посещение данного маршрута ментам ниже ранга подполковника.

— Ну, ты даешь! — восхитился Сидельников.

— Ты, Вадим, ещё майор? — спросил Дмитрий.

— Еще майор.

— Тогда будешь моим заместителем. А если подполковники будут возникать, то мы отправим их по обозначенному ими же самими маршруту.

Хлебников встретил слова Беркутова громовым хохотом, Колесов — мрачным молчанием.

— А теперь серьезно, — проговорил Дмитрий. — Светлана, похоже, действительно в доме. Но нам рисковать никак нельзя. Ошибка может слишком дорого ей стоить. Поэтому, будем ждать. — Он подошел к Колесову, обнял его за плечи. — Да перестань ты дуться, Сережа. За столько лет нашей дружбы пора бы привыкнуть к моим дурацким приколам. Чем больше ты обижаешься и фонтанируешь, тем у меня больше появляется желания над тобой подшутить. Это же аксиома. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Перестань!

— Я надеялся, что с возрастом это у тебя пройдет, — проворчал тот уже миролюбиво.

— А вот это ты зря. Впрочем, запретить я тебе это не могу. Вдруг тебе повезет? Недаром же говорят, что надежда умирает последней. А теперь перейдем к делу. Максим, — обратился Дмитрий к Хлебникову, — возвращайся к «омоновцам». Будешь поддерживать с нами постоянную связь. Кстати, у вас есть рация?

— Есть, — ответил Сидельников.

— Так я пошел, — сказал Хлебников.

— Иди, Максим. С наступлением утра сделайте так, чтобы ни одна собака не обратила на вас внимания.

— Ясно. Пока. — Хлебников вышел.

— А нам пора занять свой наблюдательный пункт.

Они прошли в темный кабинет. Расселись.

— Студенцов звонил Иванову? — спросил Дмитрий, конкретно ни к кому не обращаясь.

— Сегодня не звонил, — ответил Вадим.

— Странно. По всему, он должен был позвонить. Неужели он что-то заподозрил?

— Вряд ли, — усомнился Колесов. — А ты знаешь, Сережа, что Истомин на Студенцова вышел раньше тебя?

— Правда что ли?! — удивился Беркутов.

— Точно. Он считает, что на совести этого писателя еще, как минимум, пять убийств. Он даже отца с матерью не пожалел.

— В это трудно поверить. Не изверг же он?

— Кто его знает, — ответил Сергей. — Разберемся. Главное для нас сейчас — освободить Светлану. Как она там?

Глава девятая: Крах.

...Анкендорф наконец умер. На его похороны съехались почти все рыцари ордена, и я впервые увидел, сколь велика и могущественна его армия. Но сердце не воспылало гордостью. Нет. Даже не обрадовалось. Что-то внутри меня давно умерло. Умерло безвозвратно. В храме Святого Августина состоялась торжественная месса по усопшему, где длинно и долго перечислялись его «великие» заслуги перед орденом, а хор кудрявых мальчиков красиво пел: «Аллилуйя». А перед моими глазами стояло его желтое, истерзанное болью лицо, трясущиеся руки, слезящиеся глаза и слова: «Мы сожалеем, что у нас нет такого сына». Будь ты проклят, старый интриган! Не ты ли всю жизнь вдалбливал в головы послушников и рыцарей ордена, что родственные узы — это тяжелые оковы для человека, чем быстрее он их сбросит, тем быстрее станет свободным. Фарисей! Двуликий Янус! Сатана! Гори ты в гиене огненной! Это ты отравил мне сознание сладкими речами, умертвил сердце ещё при жизни. Как же я тебя ненавижу! Как все пошло и гнусно на этом свете! Устал. Смертельно устал.

На кладбище ко мне подошел секретарь Великого рыцаря Анаил и прошептал на ухо:

— Великий попросил вас Наисветлейший встать рядом с ним по правую руку.

Это было знаковое действо. Еще не было официального указа о моем назначении, но все поняли, что отныне я становлюсь второй фигурой в ордене. Многочисленная армия моих завистников существенно пополнилась.

Утром следующего дня я был приглашен к Великому рыцарю. Он восседал за огромным столом. Худое, бледное, будто обтянутое изъеденным старением и плесенью пергаментом лицо было величественно-невозмутимым.

— Подойдите, сын мой! — проговорил он вялым, бесцветным голосом.

Подошел и, склонившись, поцеловал его анемичную, всю в безобразных коричневых пятнах и разводах руку.

— Вы назначены Главным идеологом ордена и по существу стали моим первым заместителем. Поздравляю!

— Спасибо, Великий! Постараюсь оправдать оказанное мне доверие, — ответил заученно, но внутри меня вновь ничего даже не встрепенулось.

Жестом руки он пригласил меня сесть. Затем сказал:

— Ваша должность и положение обязывают вас знать гораздо больше того, что знают другие, сын мой. Вынужден сообщить, что наш орден является лишь первой ступенью на пути к безграничной власти. Но это не должно вас смущать и останавливать, обо сам путь восхождения прекрасен и упоителен. Вы молоды, умны, энергичны. Уверен — вы пойдете дальше меня. Не скрою — я вам завидую.

Я слушал вполуха, а в голове билась лишь одна страшная мысль: «Значит прав был тот, убитый мной, старик. Значит прав».

А ночью ко мне вновь приходила мама, гладила по голове своими теплыми добрыми руками и плакала светлыми слезами. Но я уже не боялся её прихода. Нет. Я каждую ночь ждал его. Мама погибла давно, когда мне не исполнилось и восемнадцати. У её автомобиля были испорчены тормоза и он сорвался в пропасть на горной дороге. А тормоза эти испортил... Как страшно! Как холодно! Какой сумасшедший холод! Похоже, что истопник не протопил сегодня камин. Надо его будет примерно наказать за подобное упущение. Непременно.

Сон разбудил меня и до утра уже не смог заснуть. Смотрел с белеющий потолок и думал невеселые думы. Зачем однажды я поверил этим анкендорфам, что умный, сильный, гордый человек сотворен Всевышним, чтобы повелевать миром, изменить его к лучшему. И я энергично работал руками и ногами, стараясь поскорее доплыть до обетованного берега, круша на своем пути все, что мешало мне в достижении великой цели. В грезах я уже видел этот прекрасный остров, где на высокой горе стоит величественный замок, откуда я буду править миром по законом добра и справедливости, создавая гармонию жизни. И вот я достиг берега. Но берег оказался диким. Остров кишел ползучими и крылатыми отвратительными гадами, страшными злобными чудищами. С диким шипением, рычанием, улюлюканьем они все набросились на меня и принялись с остервенением рвать мое тело и душу.

Утром я тщательно побрился, умылся, позавтракал. Вышел из дома, сел в «БМВ» и поехал в горы. По серпантину дороги взбирался все выше и выше. Вот она — сияющая вершина. Я её достиг. Достиг! Резко крутанул руль вправо. Машина сорвалась с обрыва и долго падала к глубокую, казалось, бездонную пропасть. Я парил в воздухе. Это было прекрасно! Я впервые был свободен! Я был..."

* * *

Игорь Студенцов перечитал написанное. Вот и все. Роман завершен. Делать ему здесь больше нечего. Пожалуй, это единственное стоящее произведение из написанного им. Увидит ли роман свет? К сожалению, он вряд ли об этом узнает. Хотелось бы, чтобы увидел. В назидание другим. По существу, роман этот о нем. У Вилля Липатова есть такое произведение «И это все о нем». Да. Несмотря на вымышленные реалии и обстоятельтва, путь заблуждения, морального падения и осознания этого главного героя романа — это и его путь.

Он включил принтер и отпечатал написанное. Вложил листы в папку с рукописью. Туда же положил дискетку. Все. Жизнь стремительно летела псу под хвост. Это называется — довыступался! Он горько рассмеялся.

Вчера вечером ему позвонила Элеонора Кравцова и сообщила, что им заинтересовалась милиция. И он понял, что это конец. В окно мансарды видел, как к соседу Огуренкову зашел высокий незнакомый молодой мужчина. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто он такой. Да, но как, каким образом они на него вышли? Он был уверен, что этого никогда не случится. И все же случилось. Кто же у них там такой умный? Иванов? Пожалуй. Игорь слышал о нем. Весьма достойный противник. И все же, как они его вычислили? Попробуем проанализировать все свои действия. Он совершил единственную ошибку, доверив дело по доведению до самоубийства Беспалова этому старому болвану Янсону, что в конечном итоге и привело к краху всего предприятия. Беспалов сейчас в руках прокуратуры. А это означает, что Янсон и компания обречены. Но из всех артистов о нем знает лишь один Янсон. Вот почему Игорю понадобилась Светлана Козицина. Нет, он не был настолько наивным, чтобы поверить обещаниям Иванова и таким, как он. Эти фанатики только ради удовлетворения своих амбиций завершат начатое. Он прекрасно знал эту породу людей. Девушка нужна была ему лишь для того, чтобы выиграть время и навсегда исчезнуть из этого жалкого города и этой несуразной страны. Лишь для этого. Его опередили всего на день. Жаль! Впрочем, стоит ли о чем-то жалеть. Нет, не стоит. В пятнадцать лет он написал довольно странное стихотворение:

"Дедушка мой сжег иконостас,

Папка загубил семью Поповых.

Ну а я их души спас

Потому, что зарубил обоих."

Очень странное стихотворение. Но оно было знаковым. Он хотел спасти мир, не останавливаясь ни перед чем. Он не должен был родиться.

Игорь пролистал в памяти всю прожитую жизнь. О том, что он приемный сын Студенцовых узнал в тринадцать лет от своей одноклассницы Любы Приваловой. Мать Любы работала акушеркой в роддоме и под великим секретом рассказала дочери о тайне рождения и усыновления Игоря. Нашла кому доверять секреты. Нельзя сказать, что тот глубоко переживал этот факт. Нет. Но это открытие углубило и расширило уже к тому времени наметившуюся трещину в отношениях со Студенцовым старшим. Дело в том, что Игорь был намного умнее, сильнее и одареннее своих сверстников, они были ему неинтересны, даже неприятны со своими дебильными приколами и мелочными страстишками. Потому у него не было друзей. Он презирал и учителей, заученно долдонивших прописные истины и пошлые сентенции и часто им грубил. Отца вызывали в школу. После чего он вел с сыном нудные нескончаемые беседы о том, что надо быть добрым мальчиком и уважать старших. А за что их уважать? Только за то, что они старшие? Глупо. Уважение, впрочем, как и все остальное в этой жизни надо заслужить. В конце-концов Студенцов старший добился того, что сын его возненавидел. Игорь рано повзрослел. По существу он не помнит ничего из того, что было бы связано со светлыми детскими радостями. Ничего. Такое впечатление, что и детства у него никогда не было. Он читал лишь книги о судьбах великих исторических личностей: Александра Макендонского, Гай Юлия Цезаря, Чингизхана, Петра Великого, Наполеона, Гитлера, Сталина, и страстно хотел быть на их месте. И ему было неважно — кто из них гений, а кто — злодей. Злодей такого масштаба по существу тоже гений. Злой гений. Все они были личностями, вставшими над обстоятельствами и мелочностью жизни, отвергли мораль, этику и все, что мешало им в достжении великой цели. Потому и добились своего, и обессмертили свои имена. Позже он увлекся философией Фридриха Ницше, где нашел ответы на многие мучавшие его вопросы. «Что хорошо? — Все, что укрепляет сознание власти, желание власти и саму власть человека. Что дурно? — Все, что вытекает из слабости». Как верно! Как замечательно здорово сказано! И Игорь все про себя решил. Чтобы добиться великой цели, нужно иметь реальную власть. А для этого все средства хороши! Почему он, умный, сильный, гордый и талантливый, должен прозябать в толпе каких-то ничтожеств? Абсурд! Нонсенс! В подобным положением он не хотел и не будет мириться. Людей, вроде его отца, проповедающих христианскую добротель и прочее слюнтяйство, он уже яро ненавидел. Именно они поставили мир на грань катастрофы, когда серые и бездарные личности диктуют правила игры. Ведь кто-то же должен все это остановить? И почему не он? Но для этого ему нужна реальная власть. А реальная власть без реальных денег, больших денег, невозможна. Постепенно в его голове созревала гениальная идея — как стать богатым. А когда она окончательно оформилась, принялся за претворение её в жизнь.

Первыми жертвами, а вернее сказать, первыми кирпичиками в в фундаменте величественного здания, которое он намеревался построить, стали супруги Студенцовы — его приемные родители, уже давно ему осточертевшие своим занудством. И потом, ему надоело быть «сыном Студенцова». Он сам по себе и не чета каким-то студенцовым. Он уговорил отца поехать отдохнуть и поправить здоровье на Телецкое озеро, купил две потевки и убедил ехать на машине. А когда «Волга» отца взбиралась по горной дороге, на одном из крутых поворотов ей преградил дорогу грузовик под управлением Толи Каспийского и... И все было кончено. Игорь стал наследником довольно приличного состояния отца и одновременно избавился от обязанностей разыгрывать из себя любящего сына.

С Каспийским Игорь когда-то учился в одной школе, даже в одном классе, пока того за неуспеваемость и отвратное поведение из школы не отчислили. Два с половиной года назад они случайно встретились на улице. Узнал его Каспийский. Подошел. Они разговорились. Оказалось, что Анатолий только-что освободился из лагеря и искал, чем бы ему заняться. К тому времени в голове Игоря уже сформировался хитроумный план и он решил привлечь к его осуществлению Каспийского. Тот охотно согласился. Скоро Анатолий подобрал себе команду из пяти человек, таких же примитивных ломбразианских типов, как сам, готовых за хорошие деньги на любое. Янсон оформил их в свой театр подсобными рабочими.

Да, он совсем забыл. Перед тем как отправить родителей в бессрочную командировку Игорь женился на Эльвире Аброскиной. Женился лишь для того, чтобы прибрать к рукам огромное состояние её отца. Через полгода после свадьбы её отец благополучно утонул в море, не без помощи, конечно, парней Каспийского. А затем очередь дошла и до самой Эльвиры, убиенной в Сочи «какими-то негодяями». По их приметам, которые он сообщил милиции Толю и его друга Овчаренко будут долго искать. Очень долго. Ха-ха.

А затем все пошло-поехало по накатанной схеме. Игорь имел развернутый список всех бизнесменов города, которые были либо холостыми и не имели близких родственников, либо имели их минимальное количество. Янсон поставлял ему красивых, но бездарных и ни на что не годных актрис. Те сначала заводили дружбу с ближайшими друзьями намеченной жертвы и уже через них знамимились со своими будущими супругами. Новая фирма не давала сбоев. «Несчастные случаи» и «самоубийства» «денежных мешков» и их ближайших родственников были обставлены таким образом, казались настолько естественными, что ни у кого не вызывали ни малейших подозрений. Ему, Студенцову, доставляло истинное удовольствие поиздеваться над следователями и оперативниеами. Никому из них и в голову не пришло как-то объеденить и проанализировать все случаи... Стоп! Кажется он понял, отчего на него вышли. Именно это и сделал Иванов или кто-то из его ближайших помощников. Точно! Что ж, тогда их можно поздравить. Грамотно работают.

Однако, пора. Игорь положил папку с рукописью романа в дипломат. Встал. Во всем теле ощущал такую разбитость, будто прожил не тридцать, а все сто лет. Устал. Как же он смертельно устал. Не хотелось ни о чем думать, ничего решать. Впрочем, он уже все для себя решил. Сожалеет ли о том, что все так произошло? Нет. Слишком пошла, ничтожна и обсурдна жизнь, чтобы о чем-то сожалеть. Сильные личности уже давно сошли со сцены. Их места заняли ничтожества. А это означает, что мир обречен. И уже никто не в состоянии изменить порядок вещей. Человечество доживает последние годы. К сожалению, он понял это слишком поздно. Но как же скверно на душе! Так скверно, что лишь одно слово «жизнь» вызывает в нем приступ тошноты.

Такое впечатление, что он не сделал чего-то очень важного. Чего? Ах да, — дневник! С восемнадцати лет, уверовав в свое великое предназначение, он вел дневник, считая, что его когда-нибудь обязательно опубликуют. Ха-ха. Глупость несусветная. Однако дневник облегчит задачу Иванову и компании. Они того заслужили. Он достал из тайника пять общих тетрадей и положил на стол. Здесь он подробно описал каждое убийство от рождения замысла до его воплощения в жизнь. Нет, что ни говори, а он все же талантливый человек. Однозначно. Если бы у него были и помощники на уровне, то... Впрочем, хватит об этом.

Игорь взял дпломат и спустился в подвал. Светлана Козицина лежала на диване, но при его появлении села, недобро взглянула на него. Вид у неё был неважнецкий. Кофточка порвана, губы разбиты, под глазом синяк. И все же она была прекрасна. Зачем он это сделал? Зачем дал распоряжение этим головорезам пытать ее? Хотел унизить, сломить волю? Наверное. Глупо. Такие не ломаются. Нет.

— Здравствуйте, Светлана Анатольевна!

Она не ответила. Лишь ещё более напряглась, склонила голову, а взгляд выражал презрение, презрение и ничего кроме презрения. Что ж, он этого вполне заслужил. Тяжелая русая прядь упала ей на глаза. Машинальным движением руки она вернула её на место. Женщина в любых условиях остается женщиной. Этот её жест его очаровал. В сознании всплыли слова из песни: «А мне бы в девушку хорошу влюбиться...» А может быть так и надо было поступить — влюбиться вот в такую девушку, нарожать детей. Может быть как раз в этом и состоит сермяжная правда жизни? Он не знал. Возможно, что так. Но он свою жизнь потратил на другое.

— Собирайтесь, Светлана Анатольевна, — сказал он, улыбаясь.

— Что вы ещё придумали? Какую очередную мерзость?

— На этот раз вас ждет приятный сюрприз. Уверяю вас.

— К вашим сюрпризам я уже привыкла, — сказала девушка, вставая. — Потому меня уже ничем не удивишь.

Она поправила порванную кофту, одернула юбку, одела пиджак.

— Я готова.

— Ты куда её, шеф? — спросил Каспийский, увидев Студенцова с девушкой.

— Научись, Анатолий, не задавать начальству вопросов. Тогда проживешь относительно благополучную жизнь, — ответил Игорь.

— Понял, — кивнул тот.

— Надень на Светлану Анатольевну наручники, — распорядился Игорь.

— А это мы с большим удовольствием, — осклабился Анатолий, доставая из кармана куртки наручники и подходя к девушке. — Ручки, мамзель!

Светлана с каменным лицом, протянула руки, даже не удостоив Каспийского взглядом. Тот защелкнул на её запястьях замки наручников.

— Ключи, — Игорь забрал ключи от наручников у Анатолия и положил в карман. — Пойдемте, Светлана Анатольевна.

На дворе, вымощенном бетонными плитами, стояли «БМВ» Игоря и «Форд» Каспийского. Студенцов подошел к «БМВ», открыл заднюю дверцу, широким жестом пригласил девушку в машину.

— Прошу, Светлана Анатольевна! Эх, прокачу! — Рассмеялся. Только странный это был смех. Мрачный. Тяжелый.

Когда девушка села в машину, Игорь сел рядом, достал ключ от наручников, открыл один и зацепил его за ручку дверцы.

— Чтобы не появилось искушения сбежать по дороге, — объяснил. — Извините!

Выбравшись из машины и захлопнув дверцу, он отвел Каспийского в сторону и негромко, чтобы не услышала девушка, проговорил:

— Только не дергайся и не ори. Понял?

— А что случилось, шеф? — тихо проговорил Анатолий, заметно бледнея. Он уже догадался, что сейчас скажет Студенцов.

— Дача окружена милицией.

— Ой, блин! — Глаза Каспийского стали беспомощными от страха. — Что же делать, шеф?!

— Решай сам. Здесь я тебе не советчик. Хочешь — сдавайся, или попробуй вырваться.

— Но я почти пустой. Все мои «бабки» в банке. А куда я без них, — растерянно чуть не плача, проговорил Каспийский.

— "Бежит бабка, за ней — банка", — вспомнилась Игорю детская скороговорка. — Подожди, я сейчас. — Он вернулся в свой кабинет, выгреб из тайника все наличные деньги. Здесь что-то около деяти тысяч долларов и около того рублей. Сложил их в полиэтиленовый пакет. Вышел из дома. Протянул пакет Анатолию.

— Держи. Если тебе повезет, то на первое время хватит.

— А ты куда?

— Далеко, Толя, — усмехнулся Студенцов. — Так далеко, что вряд ли когда теперь вернусь обратно.

— Хочешь обменять эту сучку на авиабилет до Парижа?

— Ты угадал.

— А может быть нам всем вместе пробиваться?

— Нет, — тут же отверг это предложение Игорь. — Вместе никак не получится. Ну, давай прощаться. Счастливо тебе, Анатоль! — Он пожал руку Каспийского. Рука у того была вялая и потная. Игорю стало неприятно.

«Трус» — подумал он, с презрением глядя на своего теперь уже бывшего помощника. — Вот с такими приходилось работать. Ничего удивильного, что я так плохо кончил".

Он сел за руль «БМВ», завел мотор, сказал Каспийскому:

— Открывай ворота, Толя. — И когда тот выполнил распоряжение, включил скорость и почти до отказа выжал педаль газа. Мотор взревел и машина пулей вылетела на улицу.

Когда он выруливал на Бердскую трассу, то в зеркало заднего вида увидел приближающуюся «Ниву». Все правильно. На иное он и не рассчитывал. Но оперативники не могли знать, что Светлана в салоне. Темные тонированные стекла «БМВ» не позволили это сделать. Они лишь будут конролировать его действия. А это сколько угодно, господа. Он не гордый. Кажется, преследование заметила и Светлана. Боковым зрением он видел, как девушка вся подобралась, решив вероятно действовать.

— Светлана Анатольевна, не делайте глупостей, — предупредил он. — Уверяю вас — это не в ваших интересах.

— С чего вы взяли, — равнодушно ответила она.

— Значит мне показалось. Я же вам обещал приятный сюрприз. И я выполню обещание. Набиритесь терпения.

В городе к «Ниве» присоеденилась «Волга». Но Студенцов был уверен, что оперативники не будут пытаться его захватить. Это было бы слишком рискованно. Он поехал на улицу 1905 года и остановил машину напротив издательства. Поднявшись на второй этаж деревянного купеческого особняка, он зашел в кабинет директора Сикорского, поздоровался с ним за руку и выложил на стол папку с рукописью.

— Новый детектив? — спросил директор, радушно улыбаясь.

— Нет. Это нечто совсем иное. Почитайте.

— Хорошо. Оставляйте, — разом посмурнел Сикорский. Детективы Игоря пользовались спросом, а значит — приносили издательству доход. И он вовсе не был заинтересован, чтобы популярный автор менял свое аплуа.

Выйдя на улицу, он увидел стоявшие поодаль «Ниву» и «Волгу». «Ничего, ребята, скоро я вас здорово озадачу», — весело подумал Игорь, садясь в машину.

— Не заскучали, Светлана Анатольевна?! — спросил он, испытывая непривычное возбуждение. Но девушка промолчала. — Не желаете разговаривать? А зря. Сегодня я это заслужил. Очень скоро вы сами это поймете.

Они выехали на Красный проспект и поехали в сторону центра города. Миновав Оперный театр, Студенцов свернул на улицу Горького. Не доевхав до прокуратуры области двадцати метров, у католического собора он остановил машину, достал ключ от наручников, протянул Светлане.

— Держите, Светлана Анатольевна.

Девушка ничего не понимая в происходящем, взяла ключ, недоверчиво взглянула на Студенцова.

— Смелее, Светлана Антольевна, — рассмеялся тот. — Вы свободны. Извините за доставленные неудобства и передавайте привет Иванову. Поздравьте его от моего имени с победой.

— А что же вы собираетесь делать? — спросила она, открывая наручник, веря и не веря в происходящее.

— Я сам по себе. Очень скоро вы обо всем узнаете.

— А может быть пойдем вместе?

— Нет. Следствие, суд, леденящие душу публикации в газетах. Такая популярность не для меня. Извините. Да, чуть не забыл. Передайте Иванову, что в Новом поселке в моем кабинете на столе он найдет мои дневники, в которых описано все, что я натворил со всеми подробностями. Прощайте!

— До свидания, Игорь Иванович! — сказала Светлана, открыла дверцу и покинула машину.

«А вот теперь они попытаются меня взять», — подумал Игорь, резко беря с места и выруливая на улицу Серебряниковскую. Его преследовали чуть замешкались и он получил довольно солидную фору. На полной скорости, лавируя в потоке машин и игнорируя дорожные знаки и светофоры, машина буквально вылетела на улицу Кирова и помчалась к публичной библиотеке Сибирского отделения Академии наук, а затем повернула на улицу Восход. До цели осталось всего чуть-чуть. «Нивы» и «Волги» теперь не было видно. Вот и коммунальный мост. Успел. Теперь ему уже никто не помешает завершить задуманное, Он чуть сбросил скорость, ловя момент, когда встречный поток машин позволит ему это сделать. Сомнений у него не было. Нет. Он давно к этому шел. Всю сознательную жизнь, пока окончательно не понял, наколько она абсурдна и нелепа.

Вот в потоке машин образовалось окно и Игорь резко взял влево. На полной скорости машина перескочила высокий поребрик, сбила чугунную ограду и полетела вниз. «Как в романе», — промелькнуло в сознании. — Те же заблуждения и тот же конец". Вцепившись в баранку до боли в пальцах, он ждал удара о воду. Но удар был настолько силен, что руки не выдержали и он сильно ударился о руль грудью и на какое-то время потерял сознание. Пришел в себя, когда вода уже почти заполнила салон. «Жить!» — забилось, затрепетало в сознании спасительное слово. Усилием воли он заставил его замолчать. Студенцова поглотила зеленая муть. Он чувствовал, как вода медленно заполняет легкие. Как все глупо и отвратительно в этом мире. А потом он увидел маму — Варвару Сергеевну Студенцову. Она ласково и грустно смотрела на него. Печально проговорила:

«Ты правильно поступил, сынок». Но вот и её образ исчез. Все. Будь же все трижды проклято!

Глава десятая: Захват.

Дмитрия разбудил какой-то сладкозвучный птах, вещавший под окном о том, как он любит свою пернатую подругу, вставших уже на крыло детей и вообще — жизнь. Какая же она замечательная! Говорят, что у соловья вот в такие вот минуты порой не выдерживает сердце. И это должно быть прекрасно — умереть в апофеозе любви. С человеком такое вряд ли может случиться. «Рожденный ползать, летать не может». Определенно.

Беркутов ещё какое-то время лежал с закрытыми глазами, слушая птичье пение, а когда их открыл, то невольно зажмурился от заглядывавшего в окно яркого солнца. Новый день набирал силу. Вспомнился недавно увиденный сон. Чухня какая-то. Приснилось будто Светлана ушла к другому. У неё было холодное чужое лицо. Она с чемоданом стояла на пороге их квартиры. «Извини, Дима, но ты меня разочаровал», — сказала на прощание. Ни хрена, блин, сон, да? После такого сна, не то что петь, жить не хочется. Нет, пора им узаконить их отношения. Давно пора.

Сережа Колесов сидел за столом и наблюдал за домом Студенкова. Чтобы окончательно проснуться, Дмитрий решил схохмить.

— Сережа, ты почему спишь на посту?

— Не сплю я. С чего ты взял? — ответил тот равнодушно, даже не обернувшись.

— Вот только не надо мне тут, понимаешь. Не надо! Вы, гражданин подполковник, мало, что безответственный и беспринципный человек, но ещё и порядочный лгун. Может ещё наберешься наглости утвержать, что не храпел?

— Да пошел ты, знаешь куда? — начал заводиться Кролесов. — Шут гороховый!

— Вот так всегда. Вместо того, чтобы осознать свой безобразный поступок и покаяться, ты начинаешь оскорблять ни в чем неповинного человека. А я еще, дурак, Ленке твоей не верил.

— А при чем тут Ленка? — обернулся Колесов, сжимая крепкие кулачки. Когда речь заходила о его любимой жене, он становился крайне подозрительнельым, даже агрессивным.

Беркутов сделал вид, что пытается уйти от неприятной для друга и опасной для себя темы.

— Да нет, ничего. Это я так, к слову.

— Что она тебе сказала?! — сдвинул брови Сергей, глядя на Дмитрия, как фининспектор на зарвавшегося бухгалтера.

— Да успокойся, Сережа. Ничего особенного она не сказала. Так, глупость всякая.

— Ты хочешь сказать, что моя жена дура?! — Колесов даже привстал со стула, как бы давая понять, что Дмитрий ему друг, но честное имя жены ему дороже.

— Ну как тебе не совестно такое говорить! — «возмутился» Беркутов. — Ты ведь знаешь, как я к ней отношусь. Я её очень уважаю и где-то по большому счету люблю.

— Что она тебе сказала?! — прорычал Сергей.

— Она? Сказала? — Дмитрий сделал вид, что силиться вспомнить. — Ах да! Сказала, что ты в последнее время стал засыпать в общественном траспорте, как старый мерин — в стойле, пугая мощным храпом старушек-пенсионерок.

— Дурак ты, Дмима, и не лечишься, — проговорил Сергей, и для убедительности покрутил пальцем у виска, становясь сразу равнодушным к происходящему. — Взрослый мужик, а ведешь себя, как пацан какой, слушать тошно. Когда-нибудь ты со своими приколами нарвешься на крупную неприятность. Точно.

Он отвернулся к окну и стал наблюдать за объектом. В это время ворота распахнулись и из них на большой скорости буквально вылетела машина Студенцова. Из-за темных тонированных стекол невозможно было разглядеть есть ли кто в салоне.

— Где твоя «Нива»? — спросил Дмитрий друга.

— Здесь рядом, в проулке.

— Беги и попробуй догнать этого писателя.

— Задерживать?

— Ни в коем случае. Возможно, что Козицина в машине.

— Понял. — Сергей выскочил из дома и помчался к своей машине.

Беркутов позвонил Рокотову и сообщил о случившемся.

— Светлана в машине? — спросил тот.

— Не знаю. Из-за тонированных стекол невозможно ничего было рассмотреть.

— Хорошо. Мы примем меры, — сказал полковник и положил трубку.

Беркутов соеденился по рации с Хлебниковым, ввел в курс дела и предупредил, чтобы в любую секунду были готовы к штурму дома. Оставалось только ждать сообщения от Колесова. Минут через пять рация захрипела, закашляла и Дмитрий услышал голос друга:

— Машина направляется к городу. Веду преследование. Как понял.

— Понял, Сережа. Понял. Он тебя заметил?

— Если и заметил, то виду не поодал. Едет с обычной разрешенной скоростью, правил не нарушает.

— Счастливо тебе, Сережа!

Поведение Студенцова озадачивало. По всему, он должен был попробовать счастья и пробиться на юг. А он вместо этого едет в город, где у него практически не было никаких шансов. Что за всем этим кроется?

Еще сорок минут прошли в томительном ожидании. Наконец, Дмитрий вновь услышал голос Колесова. В нем слышалась явная растерянность.

— Сережа, он отпустил Светлану.

— Что значит — отпустил? — не поверил собственным ушам Беркутов. Действия Студенцова не поддавались никакому объяснению.

— А так, — ответил Сергей, — высадил её напротив облпрокуратуры, а сам умчался. Мы с «Волгой» пытаемся его достать.

— Примите меры к задержанию. Сообщи Рокотову.

— Ясно. Пока, Сережа.

Хоть Дмитрий и ни черта не понимал в просходящем, он знал лишь одно — его боевой товарищ Светлана Козицина жива и здорова, и уже полной грудью вдыхает восхитительный воздух свободы. А это замечательно! А то, что он её раньше недолюбливал... Дураком потому-что был. По большому счету она удивительная и очень славная. А серьезная — так это даже хорошо. Не всем же быть такими баламутами, как он, верно?

Настала пора действовать! Он схватил рацию и с воодушевлением прокричал:

— Максим!

— Слушаю, — тут же отозвался Хлебников.

— Вперед, «гардемарины»! Не посрамим чести, славные сыны Отечества! На штурм главной цитадели неприятеля! Да поможет нам Бог! — с пафосом проговорил Беркутов. Он достал пистолет, передернул затвор и выскочил на улицу. По ней со стороны леса на бешенной скорости уже мчался микроавтобус с омоновцами. Молодцы!

В это время ворота дома Студенцова открылись и из них показался «Форд».

— Стоять! — что было силы закричал Дмитрий, вскидывая пистолет и целясь в водителя. Увидел, как в боковое окно машины высунулось дуло автомата. Он среагировал мгновенно — выстрелил и упал на землю. На лобовом стекле «Форда» появилось аккуртное отверстие с расходящимися лучиками трещин и одновременно прозвучала атоматная очередь, но ни одна из пуль не задела Беркутова. Машина преступников уже была на улице, когда её настиг омоновский УАЗ и, не снижая скорости, врезался ей в передок. Скрежет металла, звон разбитого стекла, крики и маты как боевиков, так и омоновцев. Удар был такой силы, что «Форд» развернуло на сто восемьдесят градусов. Из микроавтобуса высыпали десять бойцов в камуфляжной форме с автоматами наизготовку. Беркутов вскочил, подбежал, возбужденно прокричал:

— Сопротивление бесполезно, господа «мокрушники»! Ваше время вышло. Выходить по одному и с непеременно поднятыми руками. Живо!

Из машины стали выходить мрачные боевики. Один, два, три, четыре. Не было Каспийского.

— А теперь «горбатый», — приказал Дмитрий. — «Горбатый», говорю. Толя Каспийский!

— Сам ты, мент, «горбатый», — раздался из машины обиженный голос Каспийского. — Не могу я. Мне ногу зажало.

Беркутов подошел к «Форду», заглянул в окно. Каспийский сидил впереди и скрежетал зубами от боли.

— Тебе, Толян, не ногу, тебе совесть зажало, — сказал укоризненно. — А это куда как серьезнее.

— Да пошел ты! — огрызнулся тот и безобразно выругался.

— Это лишний раз доказывает, что я прав. Определенно. А за все твое паскудство тебе, Кудря, корячится «вышак». Никак не меньше.

— Ты сначала, мент, докажи, — ответил Каспийский и вновь заматерился.

— Все уже доказано, Толя. Как говорится, туши фонари. Лишь чистосердечным признанием ты сможешь облегчить, если не вину, то душу. Так что спеши.

— А вот этого вот не видел?! — заорал Анатолий, складывая руки в неприличный жест.

— Зря ты так, — равнодушно проговорил Дмитрий. — Своим недостойным поведением ты лишь усугубляешь свое и без того незавидное положение. — Он повернулся к омоновцам, надевавшим на боевиков наручники и садивших их в микроавтобус: — Ребята, помогите этому любителю антиквариата и валютных проституток.

Ну вот и все. Беркутов почувствовал, как спало напряжение последних дней и он стал вялым, индифферентным и мягким словно домашние тапочки. Основное дело сделано. Осталось по мелочам. Все получилось на редкость удачно. Ему даже морду не набили. А это случалось крайне редко. Надо бы это как-то отметить.

Стояла непривычная тишина. Не было слышно даже пения птиц. И это немудрено после устроенной здесь канонады. Дмитрий огляделся. Если кто и пострадал в этой истории, то этот иностранный фраер «Форд». Он стоял с сильно покареженной физиономией и представлял собой жалкое зрелище. Он уже наверняка пожалел, что однажды покинул благополучную Америку и оказался в непонятной и непредсказуемой России. Определенно. Зато анфас микроавтобуса был безупресен, если не считать облупившейся краски.

— Он у вас бронированный что-ли? — спросил Дмитрий.

— Закалился в подобных схватках, — усмехнулся командир омоновцев, молодой крепыш-капитан.

Беркутов вышел на улицу. Она была пустынна. Но из окон многих домов выглядывали любопытные лица.

— Все нормально, граждане! Все путем, — прокричал он. — Уголовный розыск страны жив и работает так, как никто, никогда и нигде в мире не работал. Банда обезврежена, господа соотечественники! Возвращайтесь к своим привычным делам, пишите исключительно гениальные романы, сейте разумное, доброе, вечное в неокрепшие души наших людей. Это им сейчас так необходимо.

Дмитрий не знал — слышал ли его кто? Но это ему было неважно. Он говорил сейчас больше для себя. Выговорившись и выплеснув обуревавшие его эмоции на окружающую природу, он споро зашагал к лесу, где его со вчерашнего дня дожидался старый и испытанный друг «Мутант».

Глава одиннадцатая: Черные начинают и...

Истомленный тревожным ожиданием Сергей не находил себе места. За всю ночь он не сомкнул глаз и к утру походил на ипохондрика, глубоко убежденного в том, что отныне он до конца дней своих обречен влачить жалкое существование либо на больничной койке, либо, и того лучше, — в психушке. От бессилия хоть чем-то помочь Светлане он готов был в буквальном смысле лезть на стены. Утро застало его бегающим по кабинету и костерившим почем зря своего постоянного оппонента Иванова. Тот, понимая состояние Сергея, даже не возникал. Но это не принесло облегчения. Нет. Утро ещё более проявило мрачные мысли и страшные предположения. Он попробовал сбежать в прошлое, спастись дорогими ему воспоминаниями. Не получилось. Какое ещё к черту прошлое, когда, похоже, у человека скоро не будет будущего.

И вот, когда казалось, что душа, поддавшись панике, собралась навсегда покинуть бренное тело, дверь кабинета открылась и... И он увидел Светлану. Как же так?! Ведь это где-то за пределами реальности. В подобное трудно было поверить. Может быть это лишь её призрак, фантом — плод его больного воображения, как веское доказательство того, что остаток жизни он проведет в психушке? Да, но тогда почему у фантома подбитый глаз, разбитые губы и порванное платье? Он вряд ли допустил бы разгуливать с таком виде среди людей.

И тут раздался знакомый голос:

— Здравствуйте, Сергей Иванович!

И все же это никакой не бред и не галлюцинация, а он — не кандидат в шизики. Это была она, Светлана, с прямыми доказательствами на лице того, как ей трудно жилось последние два дня. Есть Бог! Есть! Услышал он его молитвы. Но как же она прекрасна!

— Здрас... — начал он довольно бойко, но закончить не смог — остальное застряло в горле и никак не хотело выходить наружу. Она с напряженным лицом чуть ли строевым шагом подошла к столу, строго взглянула, серьезно, будто прессекретарь Президента, сообщающий очередную глупость о здоровье патрона, сказала:

— Сергей Иванович, я вас люблю.

«Ни фига, блин, заявочки! — запаниковал Сергей. — Что они с ней там сделали?! Она явно не в себе, если такое... А может быть... Нет! Ишь раскатал губу, старый мерин!»

— Ш-шутите?! — спросил он заикаясь, очень надеясь, что она сейчас подтвердит его предположение и все само-собой разрешится. И они вместе здорово посмеются над её шуткой.

Ее взгляд стал ещё суровей, а лицо непреклонней.

— Нет, это правда, — сказала, как отрезала. — Я там боялась только одного, что не скажу вам этого. До свидания, Сергей Иванович! — Светлана резко повернулась и вышла из кабинета.

— До свидания, Светлана Анатольевна! — поздно среагировал он, когда за девушкой захлопнулась дверь. Он был настолько ошарашен случившемся, что какое-то время был не в состоянии ни о чем думать. Но вот в голове что-то щелкнуло, и пришла горечь осознания, что вел он себя, как последний идиот и тупица. Ага.

Раздался саркастический смех Иванова.

«Совершенно с тобой согласен, приятель, — заявил он. — Мне думается ты слишком поспешил исключить себя из кандидатов в душевнобольные. Тебе не кажется?»

«Кажется, — устало кивнул Сергей. — Еще как кажется. Так скверно я ещё себя никогда не чувствовал».

«Так иди, догони и скажи все, что ты о ней думаешь».

«Ну да, догонишь тут, — проворчал обреченно Сергей. — Я со стула-то встать не могу».

«Ну ты, блин, даешь! Не перестаю тебе удивляться. Честное слово! Взбодрись! Ты ж герой. Пришел. Увидел. Победил!»

«Слушай, заткнись, а?! Нашел тоже мне героя».

«Да, на героя ты сейчас мало похож. Это точно, — согласился Иванов. — Ты когда в последний раз смотрелся в зеркало?»

«А что смотреться. Я и так знаю, что ничего хорошего там не увижу».

«И все же сделай попытку. Такого ты ещё не видел. Уверяю».

Сергей встал, доплелся до висевшего в дальнем углу зеркала, взглянул и чуть не расплакался от обиды и унижения. И вот этому вот сутулому типу с бледным безвольным лицом, заросшим трехдневной щетиной, с угрюмым взглядом тусклых глаз самая прекрасная на свете девушка говорила такие замечательные слова?! Мама миа! Где же у неё были глаза?! Да, но слова-то все же были сказаны! Черт возьми, это не могло быть розыгрышем! Такими вещами не шутят. Да и Светлана не такая девушка. И он с удивлением наблюдал, как с тем, в зеркале, происходит метаморфоза. Расправились плечи, вгляд стал осмысленным и даже где-то насмешливым. А темные круги под глазами и трехдневная щетина придавали лицу особый шарм. Недурственно. Весьма недурственно. А почему в такого вот не может влюбиться красивая девушка? Очень даже может влюбиться.

В это время зазвонил телефон. Сергей взял трубку. Это был Володя Рокотов. Он кратко рассказал о последних событиях,

— Значит, этот любитель черного юмора и мрачных мистификаций сам себя приговорил? — сказал Иванов, после некоторой паузы.

— Выходит, что так.

— Жаль. Очень жаль. Все же гораздо приятнее видеть итоги своей работы на скамье подсудимых, чем в гробу.

— Какая разница, — возразил Владимир. — Важен сам результат.

— Тоже верно, — согласился Сергей. — Это как в шахматной задаче — черные начинают и...

— Там всегда начитают белые.

— А в нашем деле всегда начинают черные. Только не всегда проигрывают.

— Я послал ребят за Янсоном. Будешь допрашивать?

— Нет. Завтра.

— Что так?

— А так. Имею я право на выходной?

— Имеешь, имеешь. Но, насколько я знаю, для тебя на первом месте была работа.

— Работа не волк... Может быть у меня сегодня решается личная жизнь.

— Светлана? — спросил Рокотов.

— А ты откуда знаешь?! — удивился Иванов.

— Об этом уже давно все все знают. Один ты ничего не замечал. Но, как говориться, лучше поздно, чем никогда. Поздравляю! Удачи тебе, Сережа!

— Пошел к черту.

Сергей вновь вернулся к зеркалу и придирчиво себя осмотрел. После разговора с другом у него ещё прибавилось оптимизма. Только вот щетину придется сбрить. Это какой-нибудь знаменитости она прибавляет шарма. Следователя же прокуратуры с ней могут неправильно понять. Точно. Итак, сегодня он делает третью попытку организовать личную жизнь. Хотелось верить, что оно ещё возможно. Счастье.

1999 год г. Новосибирск

Оглавление

  • Книга первая: Пограничная ситуация.
  •   Часть первая. Беспалов.
  •     Глава первая. Черный юмор.
  •     Глава вторая: Дурдом.
  •     Глава третья. Катенька и её мавр.
  •     Глава четвертая. Жуткая ночь.
  •     Глава пятая: Рыбалка.
  •     Глава шестая. Попытка бегства.
  •   Часть вторая: Самоубийство.
  •     Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Безутешная вдова.
  •     Глава третья: Типичный случай.
  •     Глава четвертая: Сослуживцы.
  •     Глава пятая: Друг семейства.
  •     Глава шестая: Великая актриса.
  •     Глава седьмая: Новые обстоятельства.
  •     Глава восьмая: Представительный мужчина.
  •     Глава девятая. Решение принято.
  •   Часть третья: Без свидетелей.
  •     Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Двойное убийство.
  •     Глава третья: Осмотр места происшествия.
  •     Глава четвертая: Тайна записной книжки.
  •     Глава пятая: Неожиданная версия.
  •     Глава шестая: Заключение экспертизы.
  • Книга вторая: Татральные страсти.
  •   Часть первая: Театр-студия «Рампа».
  •     Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Еще одно убийство.
  •     Глава третья: Убийство или несчастный случай?
  •     Глава четвертая: Новое дело.
  •     Глава пятая: Принципиальное решение.
  •     Глава шестая: Радостное известие.
  •   Часть вторая: Театр, театр.
  •     Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Новая актриса.
  •     Глава третья: Странный разговор.
  •     Глава четвертая: Клиент Толя Каспийский.
  •     Глава пятая: Ни тот случай.
  •     Глава шестая: Что все это значит?
  • Книга третья. Одинокий волк.
  •   Часть первая: Мститель.
  •     Глава первая: Из рукописи романа: «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Неожиданная идея.
  •     Глава третья: Провал.
  •     Глава четвертая: Намеченная жертва.
  •     Глава пятая: Тревожная ночь.
  •   Часть вторая: Одинокий волк.
  •     Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
  •     Глава вторая: Телефонный разговор.
  •     Глава третья: Предстоящая авантюра.
  •     Глава четвертая: Аналогичные случаи.
  •     Глава пятая: Откровенный разговор.
  •     Глава шестая: Несостоявшийся бенефис.
  •     Глава седьмая: Спасенный оптимизм.
  •     Глава восьмая: Засада.
  •     Глава девятая: Крах.
  •     Глава десятая: Захват.
  •     Глава одиннадцатая: Черные начинают и...

    Комментарии к книге «Жертва мистификации», Владимир Константинов

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства