«Богиня мести»

Ю Несбё Богиня мести Часть I Глава 1 План

Я должен умереть. Причем смысла в этом нет никакого. Согласно плану, так не должно было случиться, по крайней мере согласно моему плану. Тем не менее вполне возможно, что я, сам того не замечая, все время шел к этому. Однако я планировал не так. Мой план был лучше. В моем плане был смысл.

Я смотрю в отверстие ствола и знаю, что он придет оттуда. Вестник. Перевозчик. Рассмеяться напоследок. Вот так свет в конце туннеля оборачивается подчас пороховой вспышкой. Проронить последнюю слезинку. А ведь мы могли бы сделать эту жизнь прекрасной, ты и я. Если бы следовали моему плану. Последняя мысль. Все задают вопрос, в чем смысл жизни, и никто – в чем смысл смерти.

Глава 2 Астронавт

Старик казался Харри похожим на астронавта. Смешные мелкие шажки, тусклый, мертвый взгляд и беспрестанное шарканье толстыми подметками по паркету. Как будто их обладатель больше всего на свете боялся оторваться от земли и взлететь, зависнуть в воздухе.

Харри перевел взгляд на часы, висевшие на белой кирпичной стене над входной дверью.За окном по Бугстадвейен по-пятничному деловито сновали люди. Луч низкого октябрьского солнца отразился в боковом зеркале машины, которая выехала со двора и втиснулась в плотный поток транспорта.

Харри снова попытался сконцентрировать все свое внимание на личности старика. Шляпа и элегантный серый пыльник явно нуждались в чистке. Под пыльником – твидовый пиджак и серые брюки, сильно поношенные, но аккуратно отглаженные, с острыми, как лезвие ножа, стрелками. До блеска надраенные башмаки со стоптанными каблуками. Один из тех пенсионеров, которыми так и кишит Майорстуа. Это не было предположением. Харри уже успел выяснить, что бывшему торговцу готовым платьем Августу Шульцу восемьдесят один год и все это время он безвылазно прожил в Майорстуа, за исключением военных лет, которые провел в бараке Освенцима. А своими больными ногами он обязан падению с пешеходного мостика через кольцевую автодорогу во время одного из регулярных визитов к дочери. Согнутые в локтях под прямым углом к туловищу и выставленные вперед руки придавали фигуре старика изрядное сходство с механической куклой. На правой руке висела коричневая трость, а левая, сжимающая банковскую квитанцию, была протянута в сторону второго окошка. Харри не было видно лицо сидящего за ним коротко стриженного молодого человека, однако он точно знал, что тот смотрит на старика со смесью сострадания и раздражения.

ВШульц добрался-таки до окошка. Харри вздохнул.

В первом окошечке Стине Гретте отсчитывала семьсот тридцать крон парню в голубой вязаной шапочке, который только что передал ей ордер. Каждый раз, когда она клала на стойку очередную банкноту, бриллиант в кольце на безымянном пальце ее левой руки ярко вспыхивал.

Хотя Харри и не мог этого видеть, он знал, что справа от парня у третьего окошка стоит женщина с детской коляской, которую она рассеянно качает, причем совершенно напрасно, поскольку ребенок в коляске крепко спит. Женщина терпеливо дожидается своей очереди, пока фру Брэнне громогласно объясняет кому-то по телефону, почему он не может осуществить автоматический перевод денег со своего счета, если получатель не заключил с банком соответствующий договор, и что это она, а не он работает в банке, и вообще, не пора ли им закончить этот бесплодный спор.

В этот самый момент в двери банка поспешно вошли двое мужчин – один высокий, другой пониже – в одинаковых темных комбинезонах. Стине Гретте подняла голову и посмотрела на них. Взглянув на свои часы, Харри принялся считать. Мужчины торопливо направились в угол помещения, прямо к окошку Стине Гретте. При этом высокий двигался осторожно, будто переходя лужу, а тот, что пониже, шел вразвалочку, как ходят те, кто нарастил слишком большую мышечную массу. Парень в голубой шапочке медленно повернулся и пошел к выходу; пересчитывая полученные деньги, он не обращал на идущих ему навстречу мужчин никакого внимания.

– Привет, – сказал высокий, со стуком ставя на стойку перед Стине черный чемоданчик.

Низенький поправил на носу темные очки с зеркальными стеклами, тоже подошел к стойке и выложил на нее точно такой же кейс.

– Деньги! – пронзительным фальцетом пискнул он. – Открывай дверь!

Все на экране замерли, будто кто-то вдруг нажал на кнопку «Пауза» на пульте. Лишь движущийся за окном транспорт свидетельствовал о том, что время не остановилось. Да еще секундная стрелка часов Харри, согласно которой прошло десять секунд. Стине нажала на кнопку под стойкой. С жужжанием сработал электронный замок; низенький распахнул дверь и прижал ее коленом к стене.

– У кого ключ? – спросил он. – Живее, мы не можем ждать весь день!

– Хельге! – не оборачиваясь, позвала Стине.

– Что? – откликнулись из приоткрытой двери единственного во всем помещении кабинета.

– К нам пришли, Хельге!

В дверях появился мужчина в очках, с галстуком-бабочкой.

– Хельге, эти господа хотят, чтобы ты открыл банкомат, – сказала Стине.

Хельге Клементсен тупо уставился на одетых в комбинезоны мужчин; к тому времени оба они уже были за стойкой. Высокий бросал нервные взгляды на входную дверь; низенький пристально, не отрываясь, смотрел на управляющего отделением банка.

– О да, разумеется, – смущенно выдавил из себя Хельге Клементсен, словно только что вспомнил о давно забытой договоренности.

Харри замер, стараясь не упустить ни малейшей детали происходящего; глаза его жадно ловили каждое движение, отмечая даже крохотные изменения мимики. Двадцать пять секунд. Продолжая фиксировать время по часам над входной дверью, угловым зрением он все же видел, как управляющий отделением отпирает банкомат, достает оттуда две продолговатые металлические кассеты для денег и передает их мужчинам. Все происходило быстро и в полном молчании. Пятьдесят секунд.

– А это тебе, папаша! – Невысокий извлек из своего кейса две точно такие же кассеты и протянул Хельге Клементсену.

Судорожно сглотнув слюну, управляющий кивнул, взял кассеты и вставил их в банкомат.

– Приятных выходных! – пожелал низенький, с удовольствием потянулся всем телом и взял свой чемоданчик.

Полторы минуты.

– Эй, послушай-ка, не спеши, – остановил его Хельге.

Невысокий замер.

– А квитанция-то?

Повисла пауза. Некоторое время вошедшие молча смотрели на щуплого седого управляющего, затем, как по команде, рассмеялись. Смех был тоненький, громкий, с визгливыми, чуть ли не истерическими нотками – ни дать ни взять наркоманы.

– Ты что, серьезно думал, что мы так и уйдем? Вот просто так отдадим тебе два миллиона без всякой квитанции?!

– Ну-у… – замялся Хельге Клементсен. – На прошлой неделе один из ваших чуть было не забыл.

– Сейчас в инкассации столько новеньких.

Низенький и Клементсен поочередно расписались в квитанции, и каждый взял себе по копии – желтой и розовой соответственно.

Дождавшись, когда инкассаторы выйдут, Харри снова отметил время. Две минуты десять секунд.

Сквозь стеклянную дверь он видел, как белый инкассаторский автомобиль с фирменной эмблемой «Нордеа» отъехал от здания филиала банка.

Разговоры в помещении возобновились. Харри мог бы и не пересчитывать всех тех, кто в этот момент находился внутри, однако он все же сделал это. Семь человек. Трое за стойками и трое перед ними, включая младенца, а также парень в брюках от рабочего комбинезона, который только что вошел и встал у столика в центре, чтобы переписать номер счета в платежную квитанцию, выданную, Харри это знал, туроператором «Саги Сульрайсер».

– Адьё, – попрощался Август Шульц и зашаркал в направлении выхода.

Часы показывалиВот тут-то все и началось.

Харри заметил, что, когда дверь открылась, Стине Гретте встрепенулась было, но тут же снова углубилась в чтение своих бумаг. Затем она опять подняла голову, на этот раз значительно медленнее. Харри перевел взгляд на входную дверь. Вошедший мужчина расстегнул молнию своего глухого комбинезона и достал продолговатый оливково-зеленый предмет с вороненой вставкой, оказавшийся не чем иным, как автоматической винтовкой AG-3. Темно-синяя шерстяная шапочка скрывала все лицо мужчины, за исключением глаз. Харри снова начал отсчет от нуля.

Совсем как у куклы, шапочка зашевелилась в том месте, где должен был находиться рот:

– This is a robbery. Nobody moves [1] .

Говорил он негромко, однако в тесном помещении его слова прозвучали подобно пушечному залпу. Наступила мертвая тишина. Харри посмотрел на Стине. Мужчина передернул затвор винтовки – звонкое клацанье хорошо смазанных механизмов заглушило далекий шум автомобильных моторов. Левое плечо Стине еле заметно опустилось.

«Храбрая женщина, – подумал Харри. – А может, просто окаменела от страха». Эуне, профессор психологии, преподававший у них в Школе полиции, говорил, что, если человека как следует испугать, он перестает думать и начинает действовать запрограммированно, так, как его учили. В момент ограбления большинство банковских служащих нажимают бесшумную тревожную кнопку в состоянии, близком к шоковому, утверждал Эуне, ссылаясь на то, что впоследствии при опросе многие не могут вспомнить, включали они сигнализацию или нет. В это время они действуют на автопилоте. В точности как и грабитель, заранее запрограммировавший себя стрелять в каждого, кто попытается его остановить. Чем больше грабитель испуган, тем меньше вероятность заставить его одуматься. Харри попытался рассмотреть глаза грабителя. Голубые.

Грабитель снял с плеча черную сумку и швырнул ее на пол между банкоматом и мужчиной в брюках от рабочего комбинезона, который так и застыл в тот момент, когда его ручка дописывала последнюю петлю в восьмерке. Затем одетый в черное налетчик сделал оставшиеся шесть шагов, отделявшие его от низкой стойки, уселся на нее и одним махом перенес ноги на противоположную сторону. Там он встал за спиной у Стине, которая сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. «Отлично», – подумал Харри. Она явно знала инструкцию и не провоцировала грабителя попытками рассмотреть его получше.

Бандит между тем приставил ствол винтовки к затылку Стине и, наклонившись, прошептал ей что-то на ухо.

Судя по всему, Стине еще не начала паниковать всерьез, хотя Харри было видно, как тяжело вздымается ее грудь. Казалось, женщине не хватает воздуха, а легкая белая блузка, несмотря на худобу, внезапно стала ей слишком тесной. Пятнадцать секунд.

Стине кашлянула. Один раз. Другой. Наконец на пленке послышался ее голос:

– Хельге. Ключи от банкомата.

Голос был низкий и хриплый, совсем не похожий на тот, каким она произносила почти те же самые слова тремя минутами раньше.

Хотя Харри и не было этого видно, он знал, что Хельге Клементсен стоял в дверях своего кабинета и прекрасно слышал все, начиная с первой реплики грабителя.

– Скорее, иначе…

Эти слова она произнесла едва слышно. В наступившей затем паузе единственным звуком, нарушающим тишину, было шарканье подошв Августа Шульца. Казалось, кто-то в жутко медленном ритме раз за разом шуршит щетками по барабану.

– … он меня застрелит.

Харри попытался сквозь окно осмотреть улицу. Вероятно, где-то там был припаркован автомобиль с включенным мотором, однако отсюда его не было видно. Только поток транспорта и люди, снующие в обоих направлениях с более или менее беспечным видом.

– Хельге… – В ее голосе появились умоляющие нотки.

«Ну выходи же, Хельге», – подумал Харри. На сегодняшний день ему уже было известно немало о пожилом управляющем филиала банка. Харри знал, что дома его ждут два королевских пуделя, жена и только что брошенная мужем беременная дочь. Знал, что они упаковали все вещи и готовы отправиться в летний домик в горах, как только Хельге Клементсен вернется с работы. Однако знал также, что сейчас Клементсен чувствует себя будто погруженным в воду, как в некоем сне, где все движения замедляются, сколь бы быстро ты ни пытался действовать. Наконец он появился в поле зрения Харри. Налетчик развернул кресло Стине так, чтобы, находясь по-прежнему у нее за спиной, оказаться лицом к Хельге Клементсену. Тот в свою очередь замер в позе ребенка, который, дрожа от страха, угощает лошадь чем-то вкусненьким: откинувшись всем телом назад, Хельге держал ключи в вытянутой руке, как можно дальше от себя. Грабитель прошептал что-то Стине на ухо и направил ствол винтовки на Клементсена, который тут же непроизвольно отшатнулся и отступил на пару шагов.

– Он говорит, чтобы ты открыл банкомат и положил новые кассеты с деньгами в эту черную сумку, – сдавленным голосом сказала Стине.

Хельге Клементсен, как загипнотизированный, не отрывал глаз от направленной в его сторону винтовки.

– У тебя есть двадцать пять секунд, потом он выстрелит. В меня. Не в тебя.

Клементсен открыл и снова закрыл рот, как будто хотел сказать что-то.

– Ну же, Хельге.

В дверях наметилось движение, и Хельге Клементсен, с видимым усилием переставляя ноги, появился в помещении. С момента начала ограбления прошло тридцать секунд. Август Шульц уже почти достиг выхода. Управляющий филиалом опустился на колени перед банкоматом и в ступоре уставился на связку ключей. Всего их было четыре.

– Осталось двадцать секунд, – послышался голос Стине.

«Полицейский участок Майорстуа, – подумал Харри. – Садятся в машины. Восемь кварталов. Пятничные пробки».

Дрожащими пальцами Хельге Клементсен выбрал наконец ключ и вставил его в прорезь замка. На полпути ключ застрял. Хельге Клементсен надавил сильнее.

– Семнадцать секунд.

– Но… – начал было он.

– Пятнадцать.

Хельге Клементсен вынул ключ и попытался вставить другой. Тот вошел до конца, однако не поворачивался.

– Тринадцать. С зеленой наклейкой, Хельге.

Хельге Клементсен тупо разглядывал связку, как будто в первый раз ее видел.

– Одиннадцать.

Третий ключ вошел легко. И повернулся. Хельге Клементсен открыл дверцу банкомата и обернулся к Стине и налетчику.

– Мне нужно открыть еще один замок, чтобы достать касс…

– Девять! – Стине почти кричала.

Хельге Клементсен всхлипнул; пальцы его лихорадочно перебирали бородки ключей, как будто он внезапно ослеп и на ощупь пытался определить нужный.

– Семь.

Харри напряг слух. Все еще никаких полицейских сирен. Август Шульц взялся за ручку входной двери.

Звякнул металл – ключи упали на пол.

– Пять, – прошептала Стине.

Входная дверь раскрылась, и в помещение банка ворвались звуки улицы. Харри показалось, что издалека доносится так хорошо знакомый ему жалобный звук; вот он стих и сразу же возник опять. Вой полицейской сирены. Дверь снова закрылась.

– Две. Хельге!

Харри закрыл глаза и досчитал до двух.

– Вот, смотри! – Это уже кричал Хельге Клементсен. Он наконец справился со вторым замком и теперь, сидя на корточках, отчаянно дергал кассеты, которые, по всей видимости, застряли. – Сейчас, я только достану деньги! Я…

Слова его прервал пронзительный вопль. Харри перевел взгляд в противоположный угол и увидел перекошенное лицо женщины, с ужасом взирающей на неподвижный ружейный ствол, упирающийся в затылок Стине. Моргнув пару раз, дама умолкла и бессильно поникла над своей коляской, откуда, как бы на смену ей, тут же раздался с каждой секундой усиливающийся детский плач.

Когда первая кассета наконец-то сошла с направляющих, Хельге Клементсен потерял равновесие и едва не свалился навзничь. Он тут же потянулся за черной сумкой. В течение шести секунд обе кассеты с деньгами перекочевали в нее. Послушно следуя поступившей команде, Клементсен застегнул молнию на сумке и встал у банковской стойки. Распоряжался налетчик по-прежнему через Стине, голос которой теперь звучал неожиданно твердо и даже спокойно.

Минута и три секунды. Ограбление окончилось. Сумка с деньгами лежала на полу прямо посредине помещения. Через несколько секунд подъедет первый полицейский автомобиль. Через четыре минуты остальные машины перекроют все возможные пути отхода в районе места преступления. Каждая клеточка тела преступника в этот момент должна была бы кричать о том, что сейчас самое время сматываться отсюда. И тут произошло то, чего Харри никак не мог понять. Это было просто-напросто абсолютно лишено всякого смысла. Вместо того чтобы пуститься наутек, грабитель развернул стул Стине так, что теперь она оказалась лицом к лицу с ним. Наклонившись, он что-то шепнул ей. Харри прищурился. В ближайшие дни обязательно надо будет это проверить. Однако в данный момент он был убежден, что правильно все разглядел. Стине во все глаза смотрела на безликого грабителя, и по мере того, как смысл сказанных им шепотом слов доходил до ее сознания, сама она изменялась в лице. Тоненькие, аккуратно выщипанные брови приподнялись, образуя две высокие дуги над глазами, готовыми, казалось, выскочить из орбит от изумления; верхняя губа искривилась, а уголки рта опустились в подобии усмешки. Ребенок умолк так же резко, как начал кричать. Харри перевел дух. Он все понял. Перед ним был стоп-кадр. Фотоснимок, сделанный большим мастером. Два человека, запечатленные в тот момент, когда один сообщает другому о вынесенном ему смертном приговоре. Лицо в маске на расстоянии двух ладоней от открытого лица. Палач и его жертва. Ствол ружья упирается в ямочку на шее над висящим на тонкой цепочке золотым сердечком. Хоть Харри этого и не видел, однако догадывался, как под кожей в этой ямке судорожно пульсирует жилка.

Приглушенный заунывный звук. Однако это не полицейские сирены – просто зазвонил телефон в прихожей.

Грабитель обернулся и посмотрел прямо в камеру наблюдения, расположенную под потолком над банковской стойкой. Затем он поднял руку в черной перчатке с растопыренными пятью пальцами, сжал ее в кулак, после чего выставил указательный палец. Итого шесть пальцев. Шесть секунд сверх отведенного им времени. Он снова повернулся к Стине, взял винтовку в обе руки и, держа ее на уровне бедра, поднял ствол так, что теперь он оказался направлен ей в голову. Затем он слегка расставил ноги, чтобы смягчить отдачу. Телефон все звонил и звонил. Минута и двенадцать секунд. Стине приподняла руку, как будто собираясь помахать кому-то на прощание; в этот момент бриллиант в ее кольце блеснул.

Когда он нажал на спусковой крючок, часы показывалиРаздался короткий глухой щелчок. Кресло Стине наклонилось назад, а голова ее дернулась, как у сломанной куклы. Затем кресло опрокинулось. С тупым стуком ударившись головой о край письменного стола, Стине Гретте исчезла из виду. Не видел Харри теперь и красочную рекламную наклейку нового пенсионного фонда «Нордеа» на стекле над банковской стойкой – в одно мгновение все стекло стало красным. В соседней комнате по-прежнему сердито надрывался телефон. Грабитель перемахнул через стойку и подбежал к своей сумке. Харри следовало принимать какое-то решение. Налетчик поднял сумку. В этот момент Харри наконец определился. Одним движением покинул кресло. Шесть прыжков – и он на месте. Снял трубку.

– Говорите.

Во время последовавшей паузы слышны были звуки полицейских сирен, доносившиеся из работавшего в гостиной телевизора, какой-то пакистанский хит, звучавший в соседней квартире, и тяжелые шаги на лестничной клетке, принадлежавшие, по-видимому, фру Мадсен. На другом конце линии мягко рассмеялись. Этот смех был из далекого прошлого. Из очень далекого, да и совсем не ко времени сейчас. Как семьдесят процентов всего того, что нет-нет да и возвращалось к Харри в виде туманных слухов или просто выдумок. Однако в достоверности этой истории сомневаться не приходилось.

– Что, Харри, по-прежнему изображаешь из себя мачо?

– Анна?

– Да уж, ты меня приятно удивляешь.

Харри ощутил растекающееся внутри приятное тепло, почти как после доброго глотка виски. То-то и оно, что почти. В зеркале он видел фотографию, которую сам повесил когда-то на противоположной стене. Они с Сестренышем совсем маленькие на каникулах где-то в Витстене. Улыбаются так, как это могут делать только дети, убежденные, что ничего плохого с ними произойти не может.

– Ну, Харри, и чем же ты занимаешься в воскресный вечер?

– Ну… – Харри поймал себя на том, что пытается говорить так же, как и она, – низким грудным голосом, слегка растягивая слова. Нет, это ему ни к чему. Только не сейчас. Кашлянув, он постарался взять вполне нейтральный тон: – Тем же, чем занимается большинство людей.

– А именно?

– Смотрю видео.

Глава 3 Камера пыток

– Смотрел видео?

Сломанное офисное кресло протестующе затрещало, когда инспектор Халворсен, откинувшись на спинку, взглянул на превосходящего его по всем статьям коллегу. Старший инспектор Харри Холе даже был на девять лет старше. На юном простодушном лице Халворсена явно читалось недоверие.

– Ну да.

Подцепив большим и указательным пальцами складку кожи под налитым кровью глазом, Харри осторожно оттянул ее вниз. Мешок исчез.

– Все выходные?

– С субботнего утра до воскресного вечера.

– Значит, немного развлекся вечером в пятницу.

– Точно. – Вынув из кармана плаща синюю папку, Харри положил ее на свой стол, стоящий напротив стола Халворсена. – Читал выдержки из протоколов допросов.

Из другого кармана Харри извлек серый пакетик, на котором значилось: «Французский колониальный кофе». Кабинет, который делили они с Халворсеном, находился почти в самом конце коридора, в красной зоне на шестом этаже Полицейского управления в Грёнланне. Два месяца назад они вскладчину купили «Rancilio Silvia» – кофеварку для приготовления эспрессо. Отныне она называлась «Сильвией» и занимала почетное место на архивном ящике под заключенной в рамку фотографией девушки, с ногами забравшейся на письменный стол. Ее веснушчатое лицо отчаянно пыталось сохранить серьезное выражение, сквозь которое, однако, проглядывал смех. Сфотографирована она была на фоне такой же офисной стены, как и та, на которой висела карточка.

– Знаешь, что трое из четырех полицейских не могут без ошибок написать слово «неинтересный»? – спросил Харри, вешая плащ на плечики. – Либо они пропускают «е» между «т» и «р», либо…

– Интересно.

– А ты чем занимался в выходные?

– В пятницу сидел в машине у квартиры американского посла: какой-то псих анонимно сообщил по телефону, будто в автомобиль заложена бомба. Разумеется, ложная тревога. Но ты же знаешь, они теперь из кожи вон лезут, так что пришлось проторчать там весь вечер. В субботу снова пытался найти ту единственную, которая на всю жизнь. К концу воскресенья пришел к выводу, что такой не найти. Ну и что там на допросах говорят о личности грабителя? – Халворсен засыпал кофе в двойной бумажный фильтр.

– Ну-у… – Харри стащил с себя свитер. Под ним оказалась темно-серая футболка, некогда, по-видимому, черная, с почти стершейся надписью «Violent Femmes» [2] . Харри со стоном опустился в кресло. – Не поступило ни одного заявления о том, что кто-то видел его вблизи банка перед ограблением. Парень, вышедший из «Севен-элевен» на противоположной стороне Бугстадвейен, видел, как налетчик побежал в направлении Индустри-гате. Он обратил на него внимание из-за шапочки. Камера наружного наблюдения банка зафиксировала их в тот момент, когда грабитель поравнялся со свидетелем перед металлическим контейнером для мусора, стоящим у «Севен-элевен». Единственная интересная деталь, о которой упомянул свидетель: поднимаясь по Индустри-гате, грабитель дважды переходил с одной стороны улицы на другую.

– Парень, который никак не может решить, по какой стороне улицы ему идти. Что ж тут такого интересного? – Халворсен вставил двойной фильтр в стационарный. – Со всеми «е» и без всякого «т» между «с» и «н».

– Да ведь ты же ничего не смыслишь в ограблениях банков, Халворсен.

– А зачем мне? Наше дело – ловить убийц, а грабежами пусть занимаются хедмаркенцы.

– Хедмаркенцы?

– Ты разве не заметил, что в отделе грабежей все на «йе» и «итте» [3] и в вязаных кофтах с характерным узором? Так в чем фишка-то?

– Фишка в Викторе.

– В кинологе с собакой?

– Как правило, они первые, кто прибывает на место преступления, и опытные грабители знают это. Хороший пес может даже в городе взять след движущегося пешком налетчика. Но если он пересечет улицу, по которой ходит транспорт, собака след теряет.

– И что из этого?

Халворсен утрамбовал кофе специальной трамбовкой и в конце процедуры выровнял его поверхность. Он утверждал, что данная операция позволяет отличить истинных профессионалов варки кофе от жалких любителей.

– Это укрепляет подозрение, что мы имеем дело с матерым преступником. Таким образом, мы могли бы значительно сузить круг подозреваемых. Шеф отдела грабежей и разбойных нападений рассказывал мне…

– Иварссон? Вот уж никогда бы не подумал, что ты не прочь с ним поболтать!

– Мы и не болтали. Он говорил, обращаясь ко всей следственной группе, в состав которой вхожу и я. Так вот, он сказал, что профессиональных грабителей в Осло меньше сотни. Пятьдесят из них – полные тупицы, наркоманы или же умственно отсталые – попадаются практически каждый раз, как совершают преступление. Половина из них и сейчас сидит, так что их мы смело можем вычеркнуть. Сорок человек – хорошие исполнители, которым удается уйти, если кто-то поможет им спланировать ограбление. Остается десяток профессионалов, тех, что грабят инкассаторов и банки. Чтобы взять их, требуется определенная удача. Мы и пытаемся отследить, где и когда находится каждый из них. Сегодня нам предстоит проверить их алиби. – Харри бросил взгляд на «Сильвию», пыхтевшую на архивном ящике. – А еще я в субботу беседовал с Вебером из криминалистической лаборатории.

– Мне казалось, Вебер в этом месяце выходит на пенсию.

– Кто-то ошибся в подсчетах, и его отправят только летом.

Халворсен рассмеялся:

– По этому поводу он, наверное, брюзжал еще больше, чем обычно, а?

– Ну да, только не совсем по этому поводу, – согласился Харри. – Просто ни он, ни его люди ни хрена там не нашли.

– Совсем ничего?

– Никаких отпечатков пальцев. Ни единого волоска. Нет даже мельчайших волокон ткани или ниток от одежды. А найденные следы обуви, разумеется, свидетельствуют, что башмаки у преступника были новехонькие.

– То есть они не могут даже сравнить особенности износа с прочей обувью подозреваемых?

– То-очно. – Харри сделал упор на «о», почти пропев его.

– А что с орудием ограбления? – поинтересовался Халворсен, осторожно передвигая чашку с кофе со своего стола на стол Харри. Подняв глаза, он обнаружил, что левая бровь Харри приподнялась настолько, что едва не касается светлого ежика волос. – Прости. С орудием убийства.

– Ничего. Оно не найдено.

Халворсен присел на свою часть стола и осторожно отпил глоток кофе.

– Короче говоря, среди бела дня человек вошел в банк, где полно народу, взял два миллиона крон, убил женщину, преспокойно вышел оттуда и удалился по не такой уж многолюдной улице с оживленным движением. И случилось это в самом центре норвежской столицы, в нескольких сотнях метров от полицейского участка. А у нас, профессионалов, состоящих на службе в королевской полиции и получающих за это деньги, ничего на него нет?

Харри медленно кивнул:

– Почти ничего. У нас есть видеозапись.

– Которую ты, насколько я тебя знаю, сейчас тщательнейшим образом изучаешь секунда за секундой.

– Ну да. Даже десятые доли секунды.

– А показания свидетелей небось можешь цитировать наизусть?

– Только Августа Шульца. Он рассказал много интересного о войне. Выдал мне целый список имен своих конкурентов по торговле готовым платьем из числа так называемых добропорядочных норвежцев, которые во время войны участвовали в дележе конфискованного у его семьи имущества. Он даже точно знает, кто из них чем сейчас занимается. А вот что ограбление произошло, он не в курсе.

Остатки кофе они допивали молча. В оконное стекло стучали капельки дождя.

– А ведь тебе нравится такая жизнь, сознайся, – внезапно сказал Халворсен. – Проводить выходные в полном одиночестве, пытаясь ловить призраков.

Харри усмехнулся, однако оставил его слова без ответа.

– А я-то надеялся, что теперь, когда у тебя появились некоторые семейные обязанности, ты наконец забудешь свои чудачества.

Харри предостерегающе взглянул на молодого коллегу:

– Не думаю, что придерживаюсь того же мнения. Ты же знаешь, мы еще даже не живем вместе.

– Да, но у Ракели есть сынишка, а это многое меняет, не так ли?

– Ну да. Олег. – Харри откатился на кресле к архивному ящику. – В пятницу они улетели в Москву.

– Да ну?!

– Судебный иск. Отец мальчика хочет получить родительские права.

– Резонно. А что он за птица?

– Ну-у… – Харри поправил висевшую чуть криво фотографию над кофеваркой. – Он какой-то профессор. Ракель познакомилась с ним и вышла замуж, когда работала там, в России. Родом он из старой, жутко богатой семьи. По словам Ракели, родственники имеют немалый политический вес.

– И парочку знакомых судей в придачу, да?

– Наверняка. И тем не менее мы надеемся, что все пройдет как надо. Всем известно, что у папаши крыша совсем поехала. Этакий, знаешь ли, скрытый алкаш, который подчас не в силах справиться со своими эмоциями.

– Могу себе представить.

Кинув быстрый взгляд на коллегу, Харри успел заметить мимолетную усмешку, которую Халворсен, правда, тут же поторопился стереть с лица.

В Полицейском управлении все знали, что у Харри проблемы с алкоголем. Сам по себе алкоголизм не может служить причиной увольнения госслужащего, а вот за появление на работе в нетрезвом виде выгнать вполне даже могут. Когда Харри сорвался, в высоких кабинетах стали поговаривать о том, как бы избавить полицию от такого сотрудника. Однако Бьярне Мёллер, начальник убойного отдела, как обычно, простер над Харри свою охраняющую длань, объяснив его состояние особыми обстоятельствами. Обстоятельства эти заключались в том, что девушка с висящего над кофемашиной фото – Эллен Йельтен, напарник и близкий друг Харри, – была насмерть забита бейсбольной битой на тропинке возле Акерсельвы. Хотя Харри удалось оправиться, рана все еще кровоточила. Тем более что, по мнению Харри, дело все еще не было расследовано до конца. Не успели Харри с Халворсеном собрать технические доказательства причастности к убийству неонациста Сверре Ульсена, как старший инспектор Том Волер поспешил к нему на квартиру, чтобы произвести арест. Ульсен пытался отстреливаться, и Волеру в целях самообороны пришлось его пристрелить. Так следовало из рапорта самого Волера, и ни улики, найденные на месте происшествия, ни расследование всех обстоятельств дела, предпринятое Службой внутренней безопасности, не содержали ни единого намека на что-либо иное. С другой стороны, мотивы убийства, совершенного Ульсеном, так и остались невыясненными, за исключением того, что все указывало на его причастность к нелегальной торговле оружием, в результате которой Осло в последние годы наводнило стрелковое оружие на любой вкус. Эллен же вышла на его след. Однако Ульсен был лишь исполнителем; личности тех, кто на самом деле руководил ликвидацией, полиции так и не удалось установить.

Именно для того, чтобы иметь возможность довести до конца дело Эллен, Харри добился перевода обратно в отдел по расследованию убийств после кратковременного пребывания на самом верхнем этаже здания Управления, в Службе внутренней безопасности. Там его уход все восприняли с радостью. Мёллер радовался не меньше, заполучив его снова к себе на шестой этаж.

– Смотаюсь-ка я с этой штукой наверх к Иварссону, в отдел грабежей и разбойных нападений, – буркнул Харри, помахивая видеокассетой. – Он хотел просмотреть пленку вместе с очередной девчонкой-вундеркиндом, которую ему недавно удалось заполучить.

– О? И кто такая?

– Летний выпуск Школы полиции; наверняка уже раскрыла не меньше трех ограблений только на основании просмотра видеозаписей.

– Угу. Симпатичная?

Харри вздохнул:

– Эх, молодо-зелено… Как же вы все предсказуемы. Надеюсь, она дельный сотрудник, остальное меня не волнует.

– Но это точно женщина?

– Конечно, папаша и мамаша Лённ могли быть шутниками и дать мальчику имя Беата.

– Нутром чую – симпатичная.

– Не думаю. – Пронося сквозь дверной проем свои сто девяносто пять сантиметров, Харри привычно пригнулся.

– Что так?

Ответ прозвучал уже из коридора:

– Хорошие полицейские все уроды.

По первому взгляду на Беату Лённ трудно было судить, симпатичная она или дурнушка. Уж точно не уродина – некоторые даже сочли бы ее кукольно-красивой. Главным образом из-за того, что все у нее было слишком миниатюрным: лицо, нос, уши, фигура. Однако прежде всего в глаза бросалась ее бледность. Кожа и волосы были настолько бесцветными, что Харри вспомнилась утопленница, которую они с Эллен выловили в Буннефьорде. Однако между ними было одно существенное различие: Харри чувствовал, что стоит ему отвернуться, и он тут же забудет, как выглядит Беата Лённ. Сама она от этого, по-видимому, не очень бы расстроилась, судя по торопливости, с которой пробормотала свое имя и отняла у Харри влажную ладошку, едва позволив ее пожать.

– Знаешь, Холе у нас здесь что-то вроде ходячей легенды, – сказал начальник отдела Руне Иварссон, стоя спиной к ним и поигрывая связкой ключей. В верхней части серой металлической двери, находящейся прямо перед ними, красовалась выполненная готическими буквами надпись: «Камера пыток». Под ней значилось: «Кабинет № 598». – Верно, Холе?

Харри не ответил. Не приходилось сомневаться, какого рода легенды имеет в виду Иварссон. Он никогда и не скрывал, что считает Харри Холе позором для всего личного состава полиции, и давным-давно ратовал за его скорейшее изгнание из рядов.

Между тем Иварссон отпер дверь, и они вошли внутрь. «Камера пыток» была специальным помещением, служившим отделу для изучения, монтажа и копирования видеозаписей. Помимо большого стола в середине комнаты, здесь было оборудовано еще три рабочих места. Окон не было. Стены украшала полка с видеоматериалами, дюжина наклеенных листочков с фотографиями находящихся в розыске налетчиков, большой экран, занимающий одну из торцевых стен, карта Осло, а также множество трофеев, захваченных во время удачных операций по задержанию бандитов. К примеру, рядом с дверью висели две вязаные шапочки с прорезями для глаз и рта. Интерьер дополняли серые компьютеры, черные мониторы, VHS– и DVD-проигрыватели и великое множество прочей аппаратуры, в назначении которой Харри не разбирался.

– Ну и что же удалось выудить из этой записи убойному отделу? – поинтересовался Иварссон, плюхаясь в кресло.

Произнося «убойному», он намеренно протянул «ой».

– Кое-что, – сказал Харри, отходя к полке с видеокассетами.

– Кое-что?

– Не особо много.

– Жаль, никто из вас не удосужился поприсутствовать на докладе, который я делал в сентябре в помещении столовой. Если не ошибаюсь, там были представители всех отделов, кроме вашего.

Иварссон был высокого роста, длиннорукий и длинноногий; из-под уложенных красивой волной светлых волос на собеседника смотрели ярко-голубые глаза. Мужественное лицо напоминало лица манекенов немецкой фирмы «Босс»: на нем все еще виднелись следы загара после долгих часов, проведенных Иварссоном летом на теннисном корте, а может, и в солярии физкультурно-оздоровительного центра. Короче, Руне Иварссон был прекрасным примером понятия «симпатичный мужчина», тем самым подкрепляя теорию Харри о взаимосвязи между внешностью и деловыми качествами следователя. Отсутствие сыщицкого таланта, однако, с лихвой возмещалось у него тонким политическим чутьем и способностью безошибочно угадывать, к какой из группировок в иерархии Полицейского управления выгоднее примкнуть в данный конкретный момент. Кроме того, врожденную самоуверенность Иварссона многие воспринимали как доказательство его лидерских качеств. Между тем упомянутая самоуверенность основывалась исключительно на том, что Иварссон, к счастью для себя, абсолютно не замечал собственной ограниченности. Не приходилось сомневаться, что данное обстоятельство непременно будет сопутствовать продвижению по службе и рано или поздно сделает его начальником Харри – прямым либо косвенным. Вообще-то Харри вроде бы не приходилось жаловаться, что такая посредственность благодаря карьерному росту оказалась отлученной от следственной работы. Однако опасность субъектов, подобных Иварссону, как раз и заключается в том, что они, как правило, воображают, будто обязаны вникать во все и руководить действиями тех, кто в самом деле умеет вести расследование.

– И что же, мы пропустили что-то важное? – спросил Харри, проводя пальцем вдоль ряда кассет с написанными от руки наклейками.

– В общем-то нет, – язвительно бросил Иварссон. – Действительно, кого могут интересовать такие пустяки, как расследование преступлений?

Харри удалось побороть искушение ответить, что на тот доклад он не пошел намеренно, прослышав, будто все сведется к похвальбе Иварссона, что с тех пор, как он вступил в должность шефа отдела грабежей и разбойных нападений, раскрываемость ограблений банков возросла с 35 до 50 процентов. При этом ни единым словом не упоминалось, что назначение это совпало с увеличением численности сотрудников вдвое, расширением их полномочий при выборе методов ведения расследования, а главное, отдел наконец-то избавился от своего худшего сотрудника – следователя Руне Иварссона.

– Меня это вроде как интересует, – сказал Харри. – Расскажи-ка, к примеру, как вам удалось распутать вот это. – Он наполовину вытянул с полки одну из кассет и прочел вслух надпись на наклейке: – «20.11.94, Сберегательный банк «НОР», Манглеруд».

Иварссон усмехнулся:

– С удовольствием. Их мы установили старым, проверенным способом. На свалке в Алнабру они сменили автомобиль, а тот, что оставили, подожгли. Однако он сгорел не полностью. Мы нашли перчатки одного из налетчиков со следами ДНК. Потом мы сравнили их с ДНК тех наших старых знакомых, кого осведомители после просмотра видеозаписи назвали в качестве наиболее вероятных участников ограбления, и данные одного из них совпали. А поскольку этот идиот в ходе ограбления еще и выстрелил в потолок, ему дали четыре года. Еще что-нибудь интересует, Холе?

– Ммм… – Харри покрутил в руках принесенную им кассету. – А что это были за следы ДНК?

– Я же сказал, совпадающие. – Уголок левого глаза Иварссона нервно дернулся.

– Прекрасно, но что именно это было? Частицы омертвевшей кожи? А может, ноготь? Кровь?

– Разве это так уж важно? – Голос Иварссона стал резким, в нем явно слышались нетерпеливые нотки.

Харри подумал, что ему, пожалуй, стоит заткнуться. К чему сражаться с ветряными мельницами? Люди, подобные Иварссону, все равно никогда ничему не научатся.

– Да в общем-то нет, – услышал Харри собственный голос. – Разумеется, если не интересуешься такими пустяками, как расследование преступлений.

Харри ощутил на себе тяжелый взгляд Иварссона. От тишины, повисшей в специальном звуконепроницаемом помещении, закладывало уши. Иварссон открыл рот, собираясь что-то сказать.

– Суставной волос.

Мужчины, как по команде, повернулись к Беате Лённ. Харри и думать забыл о ее присутствии. Она же, переводя взгляд с одного из них на другого, почти шепотом повторила:

– Суставной волос. Это такие волоски на фалангах пальцев… их называют…

Иварссон откашлялся:

– Абсолютно верно, это был волос. Однако – хоть, может, и не стоило бы уточнять – это был волос с тыльной стороны кисти. Не так ли, Беата? – Не дожидаясь ответа, он легонько постучал указательным пальцем по стеклу своих массивных часов. – Ну, мне пора бежать. Приятного вам просмотра.

Не успела дверь за Иварссоном закрыться, как Беата выхватила у Харри кассету, которую вмиг с мягким жужжанием проглотил плеер.

– Два волоска, – сказала девушка. – В левой перчатке. С фаланги пальца. И свалка была не в Алнабру, а в Карихёуген. А насчет четырех лет – все правильно.

Харри с удивлением посмотрел на нее:

– Разве это не было задолго до тебя?

Передернув плечами, она нажала на «play»:

– Просто надо читать отчеты.

– Хм. – Харри внимательнее пригляделся к собеседнице, поудобнее устраиваясь в кресле. – Давай-ка посмотрим, не оставил ли и этот тип нам чего-нибудь вроде суставного волоса.

В видике что-то тихонько скрипнуло, и Беата выключила свет. Пока Харри разглядывал появившуюся на экране синюю заставку, он вдруг ощутил, как в сознании его мелькают кадры другого фильма. Фильм был короткий, длился лишь несколько секунд. Вся увиденная им сцена утопала во вспышках голубоватого света, перемежавших полумрак «Вотерфронта», давно уже снесенного клуба, некогда располагавшегося в фешенебельном районе Акер-Брюгге. Тогда он еще не знал ее имени. Женщина со смеющимися карими глазами что-то крикнула ему, стараясь перекричать ревущую музыку. Играли композицию в стиле панк. «Green On Red». Джейсон и «The Scorchers». А Харри все подливал «Джим Бим» себе в колу, и ему было глубоко наплевать, как ее зовут. Он узнал это лишь на следующий день, когда, решительно отдав швартовы, они пустились в первое свое плавание на кровати со спинкой в форме безголовой лошади. Харри снова ощутил прилив блаженной истомы, как и накануне вечером, когда услышал в телефонной трубке ее голос.

Однако на экране уже возникло изображение.

Старик начал преодолевать непростой для себя маршрут от входной двери до банковской стойки. Через каждые пять секунд угол съемки менялся.

– Торкильдсен с ТВ-2, – заметила Беата Лённ.

– Нет, это Август Шульц, – поспешил поправить Харри.

– Я о монтаже, – откликнулась она. – Похоже, работа Торкильдсена с ТВ-2. Кое-где отсутствует раскадровка по десятым секунды.

– Отсутствует? Но как ты…

– Здесь много всего. К примеру, обрати внимание на задний план. Видишь красную «мазду» на улице перед банком? Она в самом центре кадра. Теперь камера сменилась, а она по-прежнему в центре. Но ведь объект не может находиться в двух местах одновременно.

– Считаешь, кто-то напортачил с записью?

– Да нет. Все снятое шестью внутренними и одной наружной камерой переписывается на одну пленку. На исходной записи в момент смены камеры вместо изображения на мгновение возникает слепая вспышка. Поэтому, чтобы не нарушать взаимосвязь деталей эпизода, необходим монтаж. Иногда, когда мы не можем справиться своими силами, нам приходится прибегать к помощи телевизионщиков. А они, как в данном случае Торкильдсен, часто мухлюют с тайм-кодом, чтобы картинка не дергалась, стала лучше. Мне кажется, это у них на уровне профессионального невроза.

– Профессионального невроза, – повторил Харри.

Странно было слышать этот, в общем-то, старомодный термин из уст такой юной девушки. Или она не столь уж молода, как ему показалось с первого взгляда? Когда свет потух, кое-что в ней изменилось. Тело как будто расслабилось, жесты стали свободнее, голос тверже.

В помещении банка появился налетчик и выкрикнул свою английскую фразу. Голос звучал глухо и словно издалека, как будто доносился из-под толстого одеяла.

– А об этом ты что думаешь? – спросил Харри.

– Норвежец. Говорит по-английски, чтобы невозможно было узнать диалект, акцент либо характерные слова, которые мы могли бы связать с ранее совершенными им ограблениями. Одежда, не оставляющая волокон, которые мы потом могли бы найти в сменных автомобилях, на конспиративной квартире или у него дома.

– Хм. Что-то еще?

– Все края одежды тщательно подклеены скотчем, чтобы нигде не оставить следов ДНК. Видишь, штанины притянуты к сапогам, а рукава – к перчаткам. Не удивлюсь, если он обмотал скотчем всю шевелюру, а брови залил воском.

– Стало быть, профи?

Она пожала плечами:

– Восемьдесят процентов ограблений банков планируются менее чем за неделю и совершаются лицами, находящимися под воздействием алкоголя или наркотиков. В нашем случае преступление выглядит прекрасно подготовленным, а грабитель – трезвым.

– С чего ты взяла?

– Если бы у нас было хорошее освещение и камеры получше, можно было бы увеличить отдельные кадры и рассмотреть его зрачки. Но поскольку всего этого нет, я сужу по его жестам. Движения спокойные, тщательно выверенные, видишь? Если он что и принимал, то не амфетамин или что-то подобное. Скорее транквилизаторы, к примеру рогипнол. Они это любят.

– Почему?

– Ограбление банка – экстремальная ситуация. Оказавшись в ней, ты не нуждаешься в том, чтобы тебя что-то подстегивало. Скорее наоборот. В прошлом году один вооруженный автоматом субъект ворвался в отделение Норвежского банка на площади Солли, изрешетил потолок и стены и выбежал из банка, так и не взяв денег. Судье он сказал, что ему просто необходимо было дать выход той дозе амфетамина, которую он принял. Честно говоря, я предпочитаю, чтобы налетчики принимали рогипнол.

Харри кивком указал на экран:

– Посмотри на плечо Стине Гретте в первом окошке. Видишь, сейчас она нажимает тревожную кнопку? Звук на записи становится намного лучше. Почему?

– Сигнализация соединена с видеомагнитофоном, и, когда она включается, запись в несколько раз ускоряется. Улучшается качество изображения и звука. Он становится таким отчетливым, что вполне можно провести звуковой анализ. Теперь ему не поможет даже то, что он говорил по-английски.

– А что, это и вправду такая верная штука, как говорят?

– Звук, записанный на пленку, – это те же отпечатки пальцев. Если мы сможем предоставить специалистам из Технического университета десяток произнесенных грабителем слов, записанных на пленку, они проведут сравнительный анализ его голоса с точностью до девяноста пяти процентов.

– Хм. Но не при таком качестве звука, как до включения сигнализации, да?

– В этом случае точность уменьшается.

– Вот, значит, почему он сначала кричит по-английски, а потом, когда считает, что сигнализация включена, заставляет говорить вместо себя Стине Гретте.

– Так оно и есть.

Они молча просмотрели, как одетый во все черное налетчик перемахнул через банковскую стойку, приставил ствол к голове Стине Гретте и принялся шептать ей на ухо.

– А что ты думаешь о том, как она реагирует? – спросил Харри.

– Что ты имеешь в виду?

– Выражение ее лица. Тебе не кажется, что она выглядит относительно спокойной?

– Мне ничего не кажется. Как правило, выражение лица не дает достоверной информации. Могу поспорить, пульс у нее сейчас близок к ста восьмидесяти.

Они наблюдали, как Хельге Клементсен беспомощно суетился на полу перед банкоматом.

– Надеюсь, потом ему дадут возможность пройти необходимый курс реабилитации, – покачав головой, тихо сказала Беата. – Я видела, как после подобных ограблений у людей просто не выдерживала психика.

Харри промолчал, однако про себя решил, что фразу эту она, по всей видимости, позаимствовала у кого-то из старших коллег.

Налетчик повернулся лицом к камере и показал им шесть пальцев.

– Интересно, – пробормотала Беата и, не глядя, сделала какую-то пометку в лежащем перед ней блокноте.

Краем глаза Харри наблюдал за молоденькой коллегой и видел, как, заслышав сухой щелчок выстрела, она подскочила на стуле. Когда грабитель на экране перепрыгнул в очередной раз через стойку и, прихватив свою сумку, направился к двери, миниатюрный подбородок Беаты задрался вверх, ручка выскользнула из пальцев.

– Последний фрагмент мы не стали помещать в Интернет и давать телевизионщикам, – сказал Харри. – Смотри, вот его снимает наружная камера.

Они увидели, как грабитель торопливо пересек на зеленый свет по пешеходному переходу улицу Бугстадвейен и поспешил вверх по Индустри-гате. Затем он скрылся из виду.

– А что полиция? – спросила Беата.

– Ближайший полицейский участок расположен на Хиркедалсвейен прямо за шлагбаумным пунктом платного проезда, всего лишь в восьмистах метрах от банка. Тем не менее после сигнала тревоги им потребовалось около трех минут, чтобы прибыть на место происшествия. Так что у грабителя было по меньшей мере две минуты для отхода.

Беата в задумчивости смотрела на экран, на котором как ни в чем не бывало продолжали сновать люди и автомобили.

– Свой отход он продумал так же хорошо, как и само ограбление. Вероятно, его машина стояла за углом, вне пределов досягаемости камер наружного наблюдения банка. Удачно.

– Может быть, – откликнулся Харри. – С другой стороны, он совсем не похож на того, кто рассчитывает только на удачу. Не так ли?

Беата пожала плечами:

– Большинство удачных ограблений банков выглядят тщательно продуманными.

– О’кей, но тут у него было гораздо больше шансов, что полиция опоздает. Ведь в пятницу все патрульные машины этого района были задействованы совсем в другом месте…

– …вблизи резиденции американского посла! – закончила за него Беата, хлопнув себя по лбу. – Анонимный звонок об автомобиле со взрывчаткой. У меня в пятницу был выходной, но об этом сообщали в теленовостях. Сейчас, когда повсюду царит такая паника [4] , неудивительно, что все ринулись туда.

– Никакой бомбы так и не нашли.

– Разумеется. Классический трюк – что-нибудь выдумать, чтобы перед самым ограблением направить полицию подальше от места преступления.

Оставшуюся часть записи они просмотрели молча. Август Шульц, застывший у пешеходного перехода. Светофор успел несколько раз переключиться с зеленого на красный и обратно, а старик так и не двинулся. «Чего он ждет? – подумал Харри. – Пока зеленый установится надолго? Сбоя в работе светофора, который может случиться раз в сто лет? Ну вот. Похоже, дождался». Издалека донесся звук полицейской сирены.

– Что-то здесь не стыкуется, – сказал Харри.

– Всегда что-то не стыкуется, – с усталым старческим вздохом заметила Беата Лённ.

Запись окончилась; на экране замелькала пурга.

Глава 4 Эхо

– Снег?

Вспрыгивая на край тротуара, Харри едва не кричал в трубку мобильника.

– Ну да-а-а. – Связь с Москвой была плохая. Словам Ракели вторило трескучее эхо.

– Алло?

– Тут жутко холодно…о. И на улице, и в гостинице…це.

– А как с атмосферой в зале суда?

– Тоже ниже нуля. Раньше, когда мы жили здесь, его мать сама мне твердила, чтобы я забирала Олега и уезжала. А теперь сидит как ни в чем не бывало со всеми остальными и испепеляет меня ненавидящим взглядом…дом.

– Но дело-то хоть движется?

– Откуда мне знать?

– Как это – откуда? Во-первых, ты юрист, во-вторых, знаешь русский.

– Видишь ли, Харри, подобно ста пятидесяти миллионам русских, я ничегошеньки не смыслю в здешней системе правосудия. Понятно…о?

– Понятно. А как там Олег?

Харри дважды повторил вопрос и, так и не дождавшись ответа, взглянул на дисплей телефона, проверяя, не прервалась ли связь. Секунды на табло, однако, продолжали сменяться, и он снова приложил трубку к уху:

– Алло?

– Алло, алло, Харри, я тебя слышу…шу. Я так скучаю по тебе…бе. Ты что смеешься…ся?

– Просто у тебя это смешно выходит. Эхо.

Подойдя к дому, Харри достал ключ, отпер дверь подъезда и вошел внутрь.

– Ты считаешь, я хнычу?

– Да нет же, конечно нет.

Харри кивнул Али, который, обливаясь потом, пытался протащить финские сани через дверь подвала.

– Я тебя люблю. Слышишь? Я тебя люблю! Алло! Алло!

Растерянно посмотрев на отключившийся телефон, Харри поднял глаза, и тут же взгляд его натолкнулся на сияющую улыбку соседа-пакистанца.

– Ну разумеется, Али, тебя я тоже люблю, – пробормотал он, снова пытаясь набрать номер Ракели.

– Кнопка повтора, – сказал Али.

– А?

– Да так, ничего, проехали. Слушай, если появится желание сдать свой чулан в подвале, скажи мне. Ты ведь им почти не пользуешься, верно?

– А что, у меня есть там чулан?

Али молитвенно закатил глаза к небу:

– Сколько лет ты здесь живешь, а, Харри?

– Я же сказал, что тоже тебя люблю.

Али с вопросительным видом уставился на Харри, который отмахнулся от него, жестом давая понять, что снова дозвонился, и помчался вверх по лестнице, держа перед собой на вытянутой руке, как лозоходец свою лозу, ключ от квартиры.

– Ну вот, теперь мы можем разговаривать, – сказал Харри, входя в свою по-спартански обставленную аккуратную двухкомнатную квартирку, купленную им за бесценок еще в конце восьмидесятых, когда на рынке жилья царил полнейший застой. Иногда Харри казалось, что этой покупкой он исчерпал лимит удач, отпущенных ему судьбой.

– Как бы мне хотелось, Харри, чтобы ты мог сейчас быть с нами. Да и Олег по тебе соскучился.

– Он что, так прямо и сказал?

– Ему и говорить ничего не надо. Вы ведь с ним так похожи.

– Слушай, я как раз говорил, что люблю тебя. Успел повторить это три раза – сосед свидетель. Знаешь, чего это тебе будет стоить?

Ракель рассмеялась. Харри был влюблен в этот ее смех с тех самых пор, как в первый раз его услышал. Подсознательно он ощущал, что готов сделать все, лишь бы слышать его как можно чаще. Лучше всего – каждый день.

Сбрасывая на ходу ботинки, он обратил внимание, что на автоответчике в прихожей мигает красный сигнал. Харри улыбнулся: и, не будучи ясновидящим, он знал – Ракель днем уже пыталась связаться с ним. Его прозорливость объяснялась очень просто: никто другой Харри Холе на домашний номер не звонил.

– Признавайся, откуда ты взял, что меня любишь? – ворковала между тем в трубке Ракель.

Эхо, к счастью, пропало.

– Знаю, потому что чувствую, как у меня потеплело на… как это называется?

– На сердце?

– Да нет, сзади и пониже. Как же это?.. Почки? Печень? Селезенка? Ага, вот! Чувствую прилив тепла к селезенке.

На другом конце провода Ракель то ли всхлипнула, то ли рассмеялась. Так толком и не поняв, Харри нажал на кнопку автоответчика.

«Привет, это снова я…»

Харри ощутил, как сердце будто всколыхнулось, и среагировал прежде, чем успел о чем-то подумать, – отключил телефонную приставку. Но было поздно: слова, произнесенные чуть хрипловатым женским голосом с вкрадчивыми интонациями, продолжали витать в воздухе, эхом отражаясь от стен комнаты.

– Что это там у тебя? – спросила Ракель.

Харри с трудом перевел дух и наконец нашелся что ответить, хотя и понимал, что уже слишком поздно:

– Да так, радио. – Откашлявшись, он продолжил: – Когда будешь знать, сообщи, каким рейсом вы прилетаете, – я вас обязательно встречу.

– Разумеется, сообщу. – В голосе ее по-прежнему сквозило недоумение.

Повисла неловкая пауза.

– Ну ладно, мне пора, – сказала наконец Ракель. – Давай созвонимся вечером, часиков в восемь.

– Отлично! То есть нет, я буду занят.

– О-о! Надеюсь, чем-то приятным?

– Ну-у… – Харри слегка замялся. Затем, набрав побольше воздуха, он выпалил: – Во всяком случае, мне предстоит встреча с женщиной.

– Вот даже как! И кто же эта счастливица?

– Беата Лённ. Новый инспектор отдела грабежей и разбойных нападений.

– И по какому поводу?

– Надо побеседовать с супругом Стине Гретте, той, которую застрелили во время ограбления на Бугстадвейен. Помнишь, я тебе рассказывал? А еще с заведующим отделением банка.

– Ладно, удачи. Созвонимся завтра. Погоди, тут Олег хочет пожелать тебе спокойной ночи.

Харри услышал торопливый детский топот, и в трубку тяжело задышали.

Положив трубку, Харри еще некоторое время стоял в прихожей, разглядывая свое отражение в зеркале над телефонным столиком. Если следовать его теории, сейчас оттуда на него смотрел хороший полицейский. Налитые кровью глаза, крупный нос, украшенный причудливой сетью синих прожилок, кожа с глубокими порами, костистое лицо. Морщины на нем выглядели глубокими зарубками, произвольно нанесенными на кусок бревна. Как же так получилось? В зеркале он видел у себя за спиной висящую на стене фотографию смеющегося загорелого мальчугана с сестренкой. Однако вопрос, который задавал себе Харри, относился отнюдь не к тому, куда девались прежние юность и красота. Сейчас его мучило совсем другое. Вглядываясь в собственные черты, он искал то, что изобличало бы в нем лгуна, предателя и труса, каким он себя ощущал после того, как только что нарушил одно из немногих обещаний, что дал себе сам: никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не врать Ракели. В основе их непростых отношений, где и так существовало немало подводных камней, не должно оставаться места для лжи. Так почему же он все-таки солгал? Действительно, они с Беатой собирались встретиться с мужем Стине Гретте. Но почему он не рассказал, что после этого договорился о встрече с Анной? Старая пассия – что тут такого? Бурный краткий роман, после которого, разумеется, в душе остался след, однако отнюдь не рана. Они просто поболтают, выпьют по чашечке кофе, расскажут друг другу, как они жили «после того как». На том и разойдутся.

Харри вновь нажал на кнопку автоответчика, чтобы дослушать сообщение до конца. Прихожую опять наполнил голос Анны: «… жду нашей встречи сегодня вечером в «М». Да, кстати, две небольшие просьбы. Не мог бы ты по дороге заглянуть в мастерскую «Замки» на Вибес-гате и забрать ключи, которые я там заказала? Они работают до семи, и я предупредила, чтобы готовый заказ отдали тебе. И еще: будь добр, надень, пожалуйста, те джинсы, которые мне всегда так нравились!»

Низкий, чуть хрипловатый смех. Казалось, вся комната вибрирует в такт ему. Нет сомнений, она все та же.

Глава 5 Немезида

Струи дождя мерцающими нитями рассекали ранние октябрьские сумерки, вспыхивая в свете лампочки, освещавшей керамическую табличку, на которой значилось, что здесь проживают Эспен, Стине и Тронн Гретте. Под «здесь» следовало понимать желтый секционный дом [5] в районе Дисенгренда. Нажав на кнопку звонка, Харри осмотрелся по сторонам. Дисенгренда представляла собой четыре длинных секционных дома, а вокруг тянулись обширные незастроенные земельные участки, также обрамленные типовыми блочными домами. На взгляд Харри, все это напоминало круговую оборону, занятую первыми американскими поселенцами для отражения атак воинственных индейцев. В общем-то, так оно и было. Секционные дома здесь выстроили в шестидесятые годы специально для представителей бурно растущего среднего класса. Рабочие – стремительно сокращающееся коренное население блочных домов на Дисенвейен и Травервейен – уже тогда видели в них новых хозяев жизни, новых властителей будущей страны.

– Непохоже, чтобы он был дома, – сказал Харри и еще раз позвонил в дверь. – Как по-твоему, он хорошо уяснил, что мы придем к нему во второй половине дня?

– Нет.

– Нет?

Харри обернулся и посмотрел на Беату Лённ. Укрывшись под зонтиком, девушка тряслась от холода. На ней была юбка и туфли на высоких каблуках. Еще когда Беата подхватила его у «Шрёдера», ему сразу пришло в голову, что одета она скорее как на вечеринку – вовсе не для допроса.

– Гретте дважды подтвердил договоренность, когда я звонила ему, – сказала она. – Но при этом у меня создалось впечатление, что он немного того… не в себе.

Харри перегнулся через перила крыльца и прижался носом к кухонному окошку. Внутри было темно; единственное, что ему удалось рассмотреть, – белый настенный календарь с логотипом «Нордеа».

– Ладно, поехали обратно, – сказал он.

В этот момент с шумом распахнулось кухонное окно у соседей.

– Вы, случаем, не Тронна ищете?

Слова эти были произнесены с типичным бергенским акцентом: «р» настолько раскатистое, что казалось, средних размеров поезд сходит с рельс. Повернувшись, Харри увидел смуглое морщинистое лицо пожилой женщины, которая пыталась одновременно и улыбнуться, и сохранить серьезное, даже скорбное выражение.

– Точно, – подтвердил Харри.

– Родственники?

– Полиция.

– Понятно, – кивнула пожилая дама, и скорбная мина исчезла. – Я-то думала, вы пришли выразить соболезнования. Он на теннисном корте, бедняга.

– На теннисном корте?

– Вон там, за забором палисадника, – показала соседка. – Он там с четырех часов.

– Но ведь уже совсем темно, – сказала Беата. – И дождь идет.

Дама пожала плечами:

– Видно, он сильно переживает.

Она так напирала на свое трескучее «р», что Харри вспомнилось детство, проведенное в Уппсале [6] : точно так же трещали, ударяясь о спицы, кусочки жесткого картона, которые они специально закрепляли на втулках своих велосипедов.

– Насколько я понимаю, ты тоже родом с востока, – сказал Харри, когда они с Беатой двинулись в направлении, указанном дамой. – Или я ошибаюсь?

– Нет, – коротко ответила Беата.

Теннисный корт оказался на полпути между блочными и секционными домами. Глухие удары ракетки о мокрый мяч они услышали еще издалека, а когда подошли ближе, сумели в быстро сгущающихся осенних сумерках различить на огороженной металлической сеткой площадке силуэт одинокого игрока, раз за разом тренирующего подачу.

– Эй, вы, там! – позвал Харри, подходя вплотную к ограде.

Мужчина не ответил. Только сейчас стало видно, что на нем костюм, рубашка и галстук.

– Тронн Гретте?

Теннисный мячик плюхнулся в темную лужу и отскочил к сетчатой ограде, обрушив на них каскад дождевых брызг, которые Беата, к счастью, отразила своим зонтом.

Девушка попыталась открыть калитку.

– Он заперся изнутри, – шепнула она.

– Холе и Лённ из полиции! – крикнул Харри. – Мы с вами договаривались. Можно, мы… Черт!

Харри заметил мячик, только когда он врезался в металлическую сетку и застрял в ней в дюйме от его лица. Протерев глаза от брызг, он осмотрел свой костюм и убедился, что выглядит так, будто его только что с головы до ног обдали жидкой красновато-коричневой грязью из краскопульта. Увидев, как теннисист подбрасывает следующий мяч, Харри непроизвольно повернулся к нему спиной.

– Тронн Гретте!

Ответом на крик Харри было эхо, родившееся между блочными домами. Прочертив замысловатую дугу на фоне света, падающего из их окон, очередной теннисный мячик скрылся где-то во тьме за пределами площадки. Харри снова повернулся к корту как раз в тот миг, когда некое существо с диким ревом выскочило из темноты и с размаху ринулось на ограждение как раз напротив него. В момент соприкосновения разъяренного теннисиста с металлической сеткой раздался надсадный скрежет. Нападавший рухнул на четвереньки, затем поднялся, разбежался и повторил свою попытку. Упал, поднялся и кинулся снова.

– Господи, да у него, похоже, крыша поехала, – пробормотал Харри.

Он инстинктивно отшатнулся, увидев прямо перед собой мертвенно-бледное лицо с выпученными глазами. Это Беата включила фонарик и осветила повисшего на ограждении Гретте. Ко лбу его прилипла прядь мокрых черных волос, а бегающий взгляд, казалось, искал, за что бы зацепиться. Медленно скользя по сетке, как тающая снежная каша по ветровому стеклу, он наконец сполз на землю и замер.

– И что нам теперь делать? – по-прежнему шепотом спросила Беата.

Почувствовав, как что-то скрипнуло у него на зубах, Харри сплюнул в ладонь и убедился, посветив фонариком, что это красноватая грязь с гаревого корта.

– Звони в «скорую», а я пока схожу к машине за кусачками, – сказал он.

– И что, ему дали успокоительное? – спросила Анна.

Харри кивнул и сделал глоток колы. Вокруг них у барной стойки, как куры на насесте, сидели представители младой поросли здешних завсегдатаев из числа жителей западной части Осло и дружно поглощали вино, коктейли и колу. «М», как и большинство столичных кафе, было заведением, с одной стороны, достаточно фешенебельным, а с другой – довольно провинциальным. Такая смесь претенциозности и наивной скромности производила, в общем, благоприятное впечатление. Харри почему-то вспомнился одноклассник по прозвищу Диез – отличник и тихоня, – у которого, как однажды выяснилось, имелась некая тетрадочка, куда он прилежно записывал все бранные слова из лексикона отпетых школьных хулиганов.

– Они свезли беднягу в больницу. Мы еще немного побеседовали с соседкой, и выяснилось, что с тех пор, как погибла жена, он каждый вечер проводил на корте, раз за разом тренируя подачу.

– Надо же. С чего бы это?

Харри пожал плечами:

– Психические срывы не редкость у тех, кто теряет близких при таких обстоятельствах. Некоторые стараются забыть обо всем и вести себя так, будто умерший человек по-прежнему жив. Соседка рассказала нам, что Стине и Тронн Гретте были превосходной парой в миксте и, если позволяла погода, ходили на корт чуть ли не каждый вечер.

– Выходит, он ждал, что жена вот-вот примет его подачу?

– Похоже на то.

– О господи! Слушай, закажи мне еще пивка, а я пока прогуляюсь в туалет.

Анна соскочила с высокого стула и, слегка покачивая бедрами, направилась в глубину зала. Харри старался не провожать ее взглядом. Он уже успел рассмотреть все, что его интересовало. Пара свежих морщинок у глаз, несколько новых седых волосков в прическе цвета воронова крыла. В остальном она была все той же. Прежний, слегка загнанный взгляд угольно-черных глаз из-под сросшихся бровей, немного крючковатый узкий нос, излишне полные вульгарные губы, впалые щеки, временами придававшие всему лицу какое-то голодное выражение. Красавицей ее не назовешь – для этого все черты были слишком тяжелыми и резкими, – однако Харри успел заметить, что стройная фигурка и плавные изгибы ее тела заставили как минимум двоих сидящих в зале мужчин умолкнуть, потеряв нить разговора, и проводить ее пристальным взглядом.

Харри прикурил новую сигарету. После Гретте они побывали у заведующего отделением банка Хельге Клементсена, однако и этот визит не дал им практически ни одной дополнительной зацепки. Клементсен по-прежнему пребывал в шоковом состоянии: неподвижно сидел на стуле в своей квартирке в доме на две семьи по Хьелсосвейен и только тупо переводил взгляд с суетящегося у его ног королевского пуделя на супругу, снующую между кухней и столовой с кофейником и блюдом пирожных-трубочек, таких сухих и черствых, каких Харри еще никогда не доводилось пробовать. В уютном мещанском гнездышке четы Клементсен костюм Беаты смотрелся куда лучше, чем застиранные джинсы «левис» и тяжелые мартенсы Харри. Тем не менее именно Харри в основном поддерживал разговор с лихорадочно хлопочущей фру Клементсен о небывалом количестве осадков, выпавших в Осло этой осенью, а также об искусстве приготовления сладких трубочек. Временами их светскую беседу прерывали тяжелые шаги и рыдания, доносившиеся из квартиры сверху. Фру Клементсен объяснила, что это их беременная дочь Инна. Муж ее, мерзавец эдакий, не придумал ничего лучше, чем откосить именно теперь, когда бедняжка уже на шестом месяце. Именно «от Кос ить» [7]  – этот прохвост ко всему прочему еще и грек. Харри уже едва сдерживался, чтобы не швырнуть на стол каменную трубочку, когда Беата наконец-то соизволила вступить в разговор. Дождавшись момента, когда пес покинул гостиную и Хельге Клементсен вынужден был сфокусировать свой бегающий взгляд всецело на одном предмете – супруге, Беата ровным и спокойным тоном поинтересовалась:

– Как вам кажется, какого роста был грабитель?

Хельге Клементсен посмотрел на нее, порывисто схватил чашку с кофе и застыл, так и не донеся ее до рта, поскольку не мог и пить, и отвечать одновременно:

– Высокий. Может быть, метра два. Стине, она ведь никогда не опаздывала.

– Но он не был таким уж высоким, господин Клементсен.

– Ну тогда, может, метр девяносто. И всегда была такой аккуратной.

– А в чем он был?

– В чем-то черном, вроде как прорезиненном. Прошлым летом она впервые взяла полный отпуск. Ездила на Кос.

Фру Клементсен возмущенно фыркнула.

– Прорезиненном? – переспросила Беата.

– Да. И еще шапка.

– Какого она была цвета, господин Клементсен?

– Красного.

Беата прекратила делать пометки в блокноте, и несколько минут спустя они уже снова сидели в ее машине, двигаясь к городу.

– Если б только судьи и присяжные знали, как мало можно доверять показаниям свидетелей в делах о такого рода ограблениях, нам бы ни за что не позволили использовать их в качестве доказательной базы, – сказала Беата. – Иной раз просто диву даешься, что происходит у людей с мозгами, когда они пытаются восстановить события. От испуга они все видят словно через очки, и грабители кажутся им гораздо выше и лучше вооруженными, чем на самом деле. А время? Секунды в их представлении как бы растягиваются. Нашему грабителю на все про все понадобилось чуть более минуты, а фру Брэнне, дама из окошечка, того, что ближе к двери, считает, что он пробыл в банке около пяти минут. А рост его вовсе не два метра, а всего метр семьдесят восемь. Разумеется, если он не использовал каблуки, что, кстати, вовсе не редкость среди профессионалов.

– Каким образом тебе удалось так точно вычислить рост?

– По видеозаписи. Я отметила его рост на косяке в том кадре, когда он появляется в дверном проеме. Сегодня утром я снова съездила в банк, разметила косяк, сфотографировала, а потом сравнила с исходной картинкой.

– Хм… Мы в убойном привыкли, что всякие там замеры производит оперативная группа.

– На самом деле расчет роста преступника по видеозаписи не такое уж простое дело. В восемьдесят девятом, после ограбления филиала Норвежского банка в Калбаккене, оперативная группа ошиблась с ростом преступника на целых три сантиметра. Так что я предпочитаю делать замеры сама.

Харри покосился на девушку и хотел было поинтересоваться, почему она пошла в полицию. Однако вместо этого попросил высадить его у замочной мастерской на Вибес-гате. Правда, перед тем как выйти, он спросил, обратила ли Беата внимание, что Клементсен не пролил ни единой капли из полной до краев чашки кофе, которую он держал на весу, пока она его допрашивала. Оказалось, что нет.

– Тебе здесь нравится? – поинтересовалась Анна, снова взбираясь на стул.

– Ну-у… – Харри осмотрелся. – Вообще-то местечко не совсем в моем стиле.

– Да и не в моем тоже, – сказала Анна, подхватила сумочку и встала. – Давай переберемся ко мне.

– Я только что взял тебе еще пива, – сказал Харри, кивая на пенящуюся пол-литровую кружку.

– Одной пить так скучно, – скривилась она. – Ладно, Харри, расслабься. Пойдем.

Когда они вышли на улицу, оказалось, что дождь перестал и в воздухе веет приятной прохладой и свежестью.

– Помнишь, как однажды осенью мы заехали с тобой в Маридален? – спросила Анна, на ходу просовывая руку под его локоть.

– Нет, – отозвался Харри.

– Да ладно тебе! Наверняка помнишь! Ну, еще сиденья в твоем убитом «форд-эскорте» ни за что не хотели раскладываться.

Харри криво усмехнулся.

– А-а, покраснел, – с удовлетворением отметила она. – Тогда ты наверняка должен помнить, что мы припарковались и отправились в лес. А помнишь все эти желтые листья, которые служили нам… – она сжала его руку, – постелью? Огромной золотой постелью. – Со смешком она шутливо ткнула его в бок. – А после мне пришлось помогать тебе и толкать этого монстра – твою тачку, чтобы она завелась. Надеюсь, ты наконец с ней расстался?

– Ну-у, – замялся Харри. – Сейчас она в мастерской. А там посмотрим.

– Ого! Ты говоришь о ней как о друге, который слег в больницу с чем-то вроде рака. – И прибавила, на этот раз совсем тихо: – Эх, Харри, не стоило тебе тогда так легко сдаваться.

Он не ответил.

– Вот мы и пришли, – сказала она. – Это-то ты, по крайней мере, не забыл?

Они остановились у выкрашенного в синий цвет подъезда дома на Соргенфри-гате.

Харри осторожно высвободил руку.

– Слушай, Анна, – начал он, стараясь не замечать ее предостерегающего взгляда, – завтра рано утром у меня встреча с осведомителями в отделе грабежей и разбойных нападений.

– Даже не пытайся, – сказала она, отпирая подъезд.

Вспомнив кое о чем, Харри сунул руку во внутренний карман плаща и протянул ей желтый конверт.

– Из мастерской.

– А, ключ. Как все прошло, нормально?

– Парень в приемке долго изучал мои документы. Кроме того, мне пришлось где-то расписаться. Странный субъект.

Харри взглянул на часы и зевнул.

– Просто у них строгие правила, когда речь идет об изготовлении ключей, – торопливо заметила Анна. – Ведь это универсальный ключ – им можно открыть все: подъезд, подвал, квартиру. – Она нервно хихикнула. – Чтобы изготовить один такой запасной ключ, они даже потребовали письменное согласие от моего соседа.

– Надо же.

Качнувшись на каблуках, Харри набрал в легкие побольше воздуху, готовясь попрощаться.

Однако Анна его опередила. При этом в голосе ее прозвучали едва ли не умоляющие нотки:

– Харри, ну всего только чашечку кофе.

Все та же люстра под самым потолком в большой комнате над все тем же столовым гарнитуром. Харри даже казалось, что обои прежде здесь были светлые – белые или, возможно, желтые. Тут он был не вполне уверен. Теперь обои были голубые и сама комната казалась меньше. Быть может, Анна намеренно старалась сократить пространство. Нелегко в одиночку пытаться заполнить собою три комнаты и две большие спальни с потолками в три с половиной метра. Когда-то Анна говорила Харри, что ее бабка тоже жила здесь одна. Однако ей не приходилось проводить дома так много времени – пока могла петь, она моталась со своим знаменитым сопрано по всему свету.

Анна скрылась на кухне, а Харри заглянул в соседнюю комнату. Она была абсолютно пустой, лишь посредине на широко расставленных деревянных ножках стоял гимнастический конь величиной с доброго исландского пони. Сверху красовались две рукоятки. Харри подошел поближе и провел ладонью по гладкой коричневой коже.

– Ты что, занялась гимнастикой? – громко спросил он.

– Это ты о коне? – прокричала с кухни Анна.

– Мне всегда казалось, это мужской снаряд.

– Да, точно. Уверен, Харри, что не будешь пиво?

– Абсолютно уверен! – крикнул он в ответ. – Ну а если серьезно, зачем он тебе?

Услышав ее голос, раздавшийся прямо у него за спиной, Харри вздрогнул от неожиданности.

– А я вообще люблю делать то, что делают мужчины.

Харри обернулся. Она сняла с себя свитер и стояла в дверном проеме, опершись одной рукой на косяк, подбоченясь другой. Харри едва сдержал восхищенное восклицание.

– Я купила его в Гимнастическом союзе Осло. Это будет мой шедевр, вот увидишь. Я устрою инсталляцию, аттракцион. Совсем как «Контакт» – ты его наверняка помнишь.

– Ты имеешь в виду поставленную на стол коробку с занавеской, куда надо просовывать руки? А внутри были спрятаны муляжи рук, которые можно пожимать.

– Или погладить. А еще заигрывать с ними. Или оттолкнуть. Вмонтированные в них термоэлементы постоянно поддерживали температуру тела. В этом и была вся фишка, верно? А народ думал, что просто кто-то прячется под столом. Пойдем-ка, я тебе еще кое-что покажу.

Он последовал за ней к дальней комнате. Анна раздвинула дверь, схватила Харри за руку и увлекла его за собой во тьму. Когда наконец вспыхнул свет, Харри замер, глядя на его источник. Это был золоченый торшер в виде женской фигуры. В одной руке женщина держала весы, в другой – меч. Светильники были расположены на кончике меча, на весах и на голове у женщины. Оглянувшись, Харри увидел, что свет каждого из них направлен на одну из картин. Две картины висели на стене, а третья, очевидно еще не законченная, стояла на мольберте, в левом нижнем углу которого была закреплена палитра, заляпанная желтой и коричневой краской.

– Что за картины? – поинтересовался Харри.

– Портреты, разве не видишь?

– Точно. Это глаза? – указал он. – А рот здесь?

Анна склонила голову набок:

– Если тебе так хочется, то да. Вообще-то это трое мужчин.

– Я кого-нибудь знаю?

Прежде чем ответить, Анна некоторое время в задумчивости смотрела на Харри.

– Нет, не думаю, Харри, чтобы ты был знаком с кем-нибудь из них. Однако можешь познакомиться. Если действительно этого хочешь.

Харри попытался более внимательно рассмотреть картины.

– Скажи мне, что ты видишь?

– Вижу своего соседа с финскими санями. Парня, вышедшего из подсобки мастерской, когда я собрался уходить. Вижу официанта из «М». А также Пера Столе Лённинга [8] .

Она улыбнулась.

– А тебе не приходилось слышать, что сетчатка глаза поворачивает воспринимаемый ею предмет, так что в мозг поступает зеркальное его отображение? И если хочешь увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, следует смотреть на них в зеркало. Если б ты так и сделал, то увидел бы на этих картинах совсем других людей. – В глазах ее сияло торжество, и Харри не решился возразить, что на сетчатке глаза изображение предметов действительно оказывается перевернутым, однако вовсе не так, как в зеркале, а вверх ногами. – Это будет моим последним шедевром, Харри. Благодаря этому я оставлю память о себе.

– Благодаря этим портретам?

– Нет, это лишь часть всего шедевра. Он пока еще не окончен. Но обязательно будет готов, дай срок.

– Хм. Хоть название-то у него имеется?

– Немезида, – тихо, едва не шепотом, ответила она.

Харри удивленно посмотрел на нее; их взгляды встретились.

– Ну знаешь, так звали богиню.

Часть ее лица покрывала тень. Харри отвернулся. Он и так уже все рассмотрел. Спина, изогнутая как в танце в ожидании руки партнера, одна нога выставлена немного вперед, как будто она никак не может решить: сделать ли ей шаг навстречу либо уйти. Тяжело вздымающаяся и опадающая грудь, худая шея с напряженной, набухшей веной – ему даже казалось, он видит, как она пульсирует. Харри ощутил, как его накрывает горячая волна; голова немного кружилась. Что там она сказала? «Не стоило тебе тогда так легко сдаваться». Может, и верно?

– Харри…

– Мне надо идти, – с трудом выдавил он.

Он через голову стащил с нее платье, и она, смеясь, бросилась навзничь на белые простыни. Яркий бирюзовый свет, проникая меж стволов качающихся пальм с заставки на экране ноутбука, стоящего на письменном столе, оставлял причудливые блики на скалящихся рожицах чертей и демонов, вплетенных в фантастический узор резной спинки кровати. Они лукаво взирали на то, как она расстегнула его ремень. Анна как-то рассказывала ему, что это кровать ее бабки и стоит на одном и том же месте вот уже почти восемьдесят лет. Покусывая его мочку, она сначала шептала какие-то ласковые слова на незнакомом языке, потом разом умолкла, оседлала его и начала бешеную скачку, сопровождая ее истошными воплями, смехом и мольбами, обращенными к каким-то неведомым высшим силам. А он страстно желал лишь одного – чтобы неистовая гонка эта все длилась и длилась. Однако внезапно, когда он был уже на грани оргазма, Анна замерла, сжала его лицо ладонями и прошептала:

– Мой навеки?

– Черта с два! – шутливо прорычал он, рванулся, опрокинул ее на спину и теперь уже сам оказался сверху.

Деревянные демоны весело подмигивали ему.

– Мой навеки?

– Да, – простонал он и кончил.

Обливаясь потом, но все равно не в силах оторваться друг от друга, они долго лежали поверх одеяла, не разжимая объятий и заливаясь счастливым смехом. Немного успокоившись, Анна поведала, что эта кровать была подарена бабке одним испанским аристократом.

– После концерта, который она давала в Севилье в одиннадцатом году, – уточнила она, слегка приподняв голову, чтобы Харри удобнее было поднести к ее губам зажженную сигарету.

Кровать же прибыла в Осло спустя три месяца с пароходом «Элеонора». Случайно, а может, и не совсем, судьба распорядилась так, что первым – но отнюдь не лучшим – любовником бабки в этой постели стал капитан судна Эспер как-его-там. По рассказам бабки, именно необузданная пылкость этого самого Эспера стала причиной того, что лошадь на спинке кровати лишилась головы. В порыве страсти капитан Эспер попросту оторвал ее.

Анна прыснула, Харри также усмехнулся. Когда сигарета была выкурена, они снова любили друг друга с таким неистовством, что испанский матрас и рама кровати под ними ходили ходуном, издавая треск и жалобный скрип. Харри даже на мгновение показалось, что они и впрямь на борту корабля, за штурвалом которого никого нет; как ни странно, его это совсем не тревожило.

Он подумал, что уже и не помнит, когда в последний раз ему случалось засыпать на кровати бабки Анны, а уж трезвым-то и подавно.

Харри повернулся на бок на узкой кровати с металлической сеткой. Дисплей радиобудильника на ночном столике показывал 3.21. Он выругался вслух. Закрыв глаза, он дождался, пока мысли снова вернутся к Анне и тому лету на белых простынях в бабкиной постели. Да, он постоянно бывал пьян, однако те ночи, что запомнились ему, были прекрасны и сплошь окрашены в розовые тона, как эротические открытки. Даже фразу, подводящую черту под этим летом – хотя, по сути, это было избитое клише, – он произнес вполне искренне и с подлинной теплотой: «Ты заслуживаешь кого-то лучшего, чем я».

К тому времени он пил уже так сильно, что видел этому лишь один исход. И в один из редких моментов просветления решил, что ни за что не потащит ее за собой. Она проклинала его на своем непонятном языке и даже поклялась, что в один прекрасный день сделает с ним то же – отнимет у него самое дорогое, единственное, что он по-настоящему любит.

Все это было семь лет назад и продолжалось шесть недель. Позже он встречал ее всего дважды. Один раз в баре, куда она явилась вся в слезах и сразу же попросила его найти себе другое место, что он, собственно, и сделал. И второй – на выставке, куда Харри пришел с Сестренышем. Он обещал ей позвонить, но так и не сдержал слова.

Харри снова покосился на часы. 3.32. Он поцеловал ее. Сегодня вечером. Оказавшись в безопасности за входной дверью ее квартиры с толстым матовым стеклом, он обнял ее, пожелал спокойной ночи и поцеловал. По-дружески, один-единственный раз. Уж то, что один раз, – точно. 3.33. Черт, и когда только он успел стать таким деликатным? Мучает совесть из-за того, что поцеловал на ночь свою бывшую пассию? Пытаясь дышать глубоко и ровно, Харри попробовал сконцентрировать мысли на возможных маршрутах отхода с Бугстадвейен через Индустри-гате. Удалось. Нет. Снова удалось. И все же он по-прежнему ощущал ее аромат. Сладкую тяжесть ее тела. В ушах звучал чуть хрипловатый настойчивый голос.

Глава 6 Чили

Первые лучи солнца, перевалив через вершину Экебергского кряжа, проникли под наполовину приоткрытые жалюзи комнаты совещаний убойного отдела и упорно пытались вклиниться в узенькие щелочки между веками, слепя и без того болезненно прищуренные глаза Харри. В торце длинного стола, заложив руки за спину, широко расставив ноги и слегка раскачиваясь на каблуках, стоял Руне Иварссон. Позади него возвышался большой планшет с отрывными листами бумаги; на первом из них большими красными буквами было написано: «Добро пожаловать». С трудом подавив зевок при первых словах начальника отдела, Харри вяло подумал, что Иварссон, по-видимому, подсмотрел это на каком-то из бесчисленных семинаров или презентаций, которые он исправно посещал.

– Доброе утро всем. Мы, восемь человек, сидящие за этим столом, составляем следственную группу по делу о произошедшем в пятницу ограблении на Бугстадвейен.

– Убийстве, – пробурчал Харри.

– Что-что?

Харри попытался сесть чуть прямее, однако, как он ни поворачивался, проклятое солнце продолжало слепить глаза.

– Было бы правильнее с самого начала классифицировать дело как убийство и исходя именно из этого строить все расследование.

Не глядя на Харри, Иварссон криво улыбнулся, пытаясь охватить взглядом всех прочих сидящих за столом:

– Я думал начать с того, чтобы представить всех собравшихся, но коль скоро наш друг из убойного отдела уже начал… Старший инспектор Харри Холе любезно предоставлен в наше распоряжение его начальником Бьярне Мёллером, поскольку специализируется исключительно на смертельных исходах.

– На убийствах, – перебил Харри.

– На убийствах. Слева от Холе сидит Карл Вебер из экспертно-криминалистического отдела, который руководил осмотром места происшествия. Как многие из вас знают, Вебер – опытнейший специалист по розыску следов. Славится как своими аналитическими способностями, так и безошибочной интуицией. Начальник Управления как-то сказал, что был бы рад взять его с собой на охоту в Трюсиль в качестве ищейки.

За столом засмеялись. Даже не оборачиваясь, Харри мог бы поспорить, что у самого Вебера на лице не появилось ни тени улыбки. Вебер не улыбался почти никогда. Во всяком случае, тем, кто ему не нравился. А не нравились ему почти все. И особенно новые молодые начальники, которые, по мнению Вебера, все как один были невежественными карьеристами, ничего не смыслящими в своей профессии и начисто лишенными чувства корпоративной солидарности. Тем сильнее в них было развито бюрократическое чутье, стремление к власти и желание занять высокую должность, ради чего не грех было и погостить в Полицейском управлении.

Иварссон усмехнулся. Дожидаясь, пока смех за столом стихнет, он раскачивался на каблуках, похожий на капитана судна в момент сильного волнения на море.

– Беата Лённ, напротив, человек в наших рядах новый, неопытный; специализируется на анализе видеоматериалов.

Беата залилась краской.

– Она дочь Йоргена Лённа, который двадцать лет прослужил в подразделении, в то время называвшемся отделом грабежей и убийств. Все говорит за то, что она готова повторить славный путь своего отца: она уже успела внести весомый вклад в раскрытие нескольких дел. Не помню, упоминал ли я об этом, но за последний год мы в отделе грабежей и разбойных нападений повысили раскрываемость почти до пятидесяти процентов, что, если брать международные показатели…

– Ты уже упоминал об этом, Иварссон.

– Благодарю.

На этот раз Иварссон в упор посмотрел на Харри, не забыв, однако, снова улыбнуться. Улыбка до самых десен обнажила клыки и сделала его похожим на гигантскую рептилию. Не меняя выражения лица, он представил остальных. Двоих из них Харри знал. Магнус Риан, молодой парень из Томрефьордена, работал в убойном отделе уже полгода и производил, в общем-то, хорошее впечатление. Другой, Дидрик Гудмундсон, был заместителем начальника отдела, самым опытным сыщиком из всех собравшихся. Работу свою он выполнял спокойно и методично; у Харри с ним никогда не возникало никаких проблем. Остальные двое также были сотрудниками отдела грабежей и разбойных нападений, оба носили фамилию Ли, однако Харри хватило и одного взгляда, чтобы понять, что они вовсе не однояйцовые близнецы. Туриль Ли была высокой блондинкой с тонкими губами и непроницаемым лицом, а Ула Ли – рыжим коротышкой с пухлой рожицей и смеющимися глазами. Харри столько раз сталкивался с ними в коридорах Управления, что другой на его месте давно бы уже начал здороваться с ними, однако Харри это как-то не приходило в голову.

– Меня самого, надеюсь, все знают, – подвел черту под представлениями Иварссон. – Однако на всякий случай уточню: я шеф отдела грабежей и разбойных нападений и мне поручено руководить этим расследованием. А в качестве ответа на то, что ты сказал в самом начале, Холе, хочу заметить, что нам не впервые приходится заниматься ограблением со смертельным исходом.

Харри постарался сдержаться. Честно. Но ему помешала крокодилья улыбка Иварссона.

– И здесь процент раскрываемости у вас также чуть менее пятидесяти?

Лишь один из сидящих за столом рассмеялся, однако смеялся он громко. Это был Вебер.

– Простите, что забыл кое-что сказать вам о Холе, – перестав улыбаться, заметил Иварссон. – По всей видимости, у него прорезался комический талант. Насколько могу судить, не хуже, чем у Рене Арве Упсала [9] .

На мгновение повисло тягостное молчание. Отрывистый, лающий смех Иварссона чуть ослабил напряжение; кое-кто за столом даже попытался последовать его примеру.

– О’кей, давайте начнем с краткого подведения итогов того, что у нас имеется. – Иварссон перекинул на планшете лист с надписью «Добро пожаловать». Следующий лист оказался чистым. Сняв колпачок с фломастера, Иварссон приготовился записывать: – Вебер, прошу.

Карл Вебер встал. Это был невысокий человек с гривой седых волос и окладистой бородой. Голос его напоминал глухое зловещее урчание, впрочем, вполне членораздельное:

– Буду краток.

– Никоим образом, Карл, – возразил Иварссон, поднося фломастер к бумаге. – Времени у тебя столько, сколько потребуется.

– Поскольку много времени мне не потребуется, то буду краток, – проворчал Вебер. – У нас нет ничего.

– Вот именно, – подтвердил Иварссон и опустил фломастер. – Что конкретно ты имеешь в виду, говоря «ничего»?

– У нас есть отпечаток новехоньких кроссовок «Найк» сорок пятого размера. Практически все, что связано с этим ограблением, преступник проделал настолько профессионально, что одно это наводит меня на мысль: размер вовсе не его. Произведена баллистическая экспертиза. Стандартная пуля калибра семь целых шестьдесят две сотых к автоматической винтовке AG-3 – самому распространенному в королевстве Норвегия оружию, которое имеется в каждой казарме, на складе вооружения, а также в доме каждого офицера запаса или же солдата «хемверна» [10] . Одним словом, никаких зацепок. Кроме того, что он как будто бы туда и не входил. И не выходил. Снаружи мы, кстати, также все тщательно осмотрели.

Вебер сел.

– Спасибо, Вебер, это… э-э-э… проясняет ситуацию. – Иварссон открыл следующий лист, на котором значилось: «Свидетели». – Холе?

Харри еще больше развалился на стуле:

– Все присутствовавшие в банке в момент ограбления опрошены непосредственно по горячим следам, и никто из них не сообщил ничего такого, чего бы не было видно на записи. То есть некоторые таки припомнили кое-что, однако у нас есть все основания считать их показания ошибочными. Один из свидетелей видел, что грабитель уходил по Индустри-гате, однако никто этого не подтверждает.

– Что переносит нас к следующему пункту – автомобиль, – откликнулся Иварссон. – Туриль?

Туриль Ли встала и включила проектор, в который уже был вложен целлулоидный листок с составленным ею списком легковых автомобилей, угнанных за последние три месяца. С жестким суннмёрским акцентом, четко выговаривая каждое слово, Ли объяснила, почему четыре из них она выделила в качестве наиболее вероятного транспортного средства для обеспечения отхода грабителя с места преступления. При этом сослалась на то, что все эти машины относятся к наиболее распространенным в стране маркам и моделям, все они светлые, неприметные и к тому же достаточно новые, чтобы не опасаться технической неисправности в самый неподходящий момент. Особого внимания, по ее мнению, заслуживал один «фольксваген гольф GTI». Обычно припаркованный прямо на улице, он был угнан с Маридалсвейен как раз вечером накануне ограбления.

– Налетчики, как правило, стараются угонять машины для обеспечения отхода перед самым совершением преступления, чтобы они не попали в списки разыскиваемых автомобилей, которые есть у всех патрульных полицейских, – пояснила Туриль Ли, выключила проектор и заняла свое место за столом, не забыв прихватить листок.

Иварссон кивнул:

– Спасибо.

– Вот уж действительно не за что, – шепнул Харри Веберу.

Следующий лист планшета получил заголовок «Анализ видеоматериалов». Иварссон аккуратно закрыл фломастер колпачком. Беата нервно сглотнула, откашлялась, отпила воды из стоящего перед ней стакана, снова кашлянула и, уставившись в стол, едва слышно начала:

– Я определила рост…

– Будь так добра, Беата, говори чуть громче. – Крокодилья улыбка.

Беата опять закашлялась.

– Пользуясь видеозаписью, я определила рост преступника. Метр семьдесят девять. По моей просьбе Вебер перепроверил расчеты и полностью со мной согласился.

Вебер кивнул.

– Прекрасно! – с преувеличенным энтузиазмом воскликнул Иварссон, сорвал колпачок с фломастера и записал: «Рост – 179 см».

По-прежнему обращаясь исключительно к столешнице, Беата продолжила:

– Кроме того, я проконсультировалась с нашим специалистом по голосовому анализу – Аслаксеном из Университета естественных наук. Он прослушал пять слов, произнесенных грабителем по-английски. Аслаксен сказал… – Беата подняла испуганный взгляд на Иварссона, стоявшего спиной к ней и готового записывать, – что качество записи весьма скверное и она не поддается анализу.

Занесенная было рука Иварссона стремительно рухнула вниз; одновременно погас прямоугольник света, который отбрасывали на стену проникавшие сквозь окно лучи низко стоящего солнца, внезапно закрытого набежавшим облаком. В комнате повисла мертвая тишина. Иварссон шумно втянул воздух и принялся с агрессивным видом раскачиваться на мысках.

– К счастью, на закуску мы все же приберегли козырь.

Начальник отдела грабежей и разбойных нападений открыл последний лист планшета. «Показания агентов наружного наблюдения» – значилось на нем.

– Для тех, кто не работает в нашем отделе, следует пояснить, что показания агентов – первое, к чему мы обращаемся, если в нашем распоряжении имеется видеозапись ограбления. В семи из десяти случаев хорошая запись позволяет установить личность налетчика, если он относится к числу наших старых клиентов.

– Даже несмотря на маску? – поинтересовался Вебер.

Иварссон кивнул:

– Хороший агент наружки опознает старого знакомого по телосложению, жестам, по голосу, по характерной манере говорить что-то в момент совершения налета – то есть по всем тем мелочам, которые не скроешь под маской.

– Тем не менее недостаточно просто опознать преступника, – вставил Дидрик Гудмундсон, заместитель Иварссона. – Необходимы…

– Именно, – прервал его Иварссон. – Необходимы улики. С помощью наших схем мы вполне можем вычислить имя преступника, однако коль скоро он в маске, а материальные улики отсутствуют, то можно считать, что в правовом отношении мы не слишком продвинулись в расследовании.

– И сколько же из этих семи опознанных оказываются осужденными? – спросил Вебер.

– По крайней мере, некоторые, – уклонился от прямого ответа Иварссон. – И все же гораздо лучше хотя бы знать, кто именно совершил ограбление, даже если преступник остается на свободе. Так мы изучаем его манеру и методы. И возможно, возьмем его на следующем преступлении.

– А что, если следующего не будет? – поинтересовался Харри.

Он обратил внимание, что, когда Иварссон смеется, над ушами у него набухают вены.

– Дорогой ты наш специалист по убийствам, – с нескрываемой иронией продолжил Иварссон. – Стоит тебе оглядеться, и ты увидишь, что у большинства этот твой вопрос вызвал улыбки. Дело в том, что, если преступление удалось, грабитель всегда – всегда! – будет пытаться повторить его. Для него это как закон тяготения. – Иварссон взглянул в окно, позволил себе еще раз насмешливо хмыкнуть и резко крутанулся на каблуках. – Ну что ж, если мы наконец завершили с ликбезом, то, может быть, посмотрим, что конкретно у нас есть? Ула?

Ула Ли посмотрел на Иварссона, как будто размышляя, вставать ему или нет, однако в конечном итоге, по-видимому, решил говорить сидя:

– Вчера вечером было мое дежурство. Готовый материал, включающий записи всех камер слежения, поступил к нам в пятницу в восемь вечера. Я собрал всех дежурных агентов наружки в «Камере пыток» и заставил отсмотреть записи. Тех, кто в пятницу был свободен, вызвал на субботу. Всего материал отсмотрели тринадцать агентов. Первый – в пятницу в восемь часов, последний…

– Отлично, Ула, – прервал Иварссон. – И что они?

Ула издал нервный смешок, прозвучавший резко, как каркающий крик чайки.

– Ну так что?

– Эспен Воланд сейчас на бюллетене, – замявшись, сказал наконец Ула. – Он знает в лицо большинство грабителей. Попытаюсь вытащить его сюда завтра.

– Так что ты все-таки можешь нам сказать?

Ула обвел взглядом собравшихся.

– Весьма немногое, – тихо выдавил он.

– Ула все еще относительный новичок в этом деле, – сказал Иварссон, и Харри увидел, как на скулах его заходили желваки. – Ему требуется стопроцентная гарантия опознания, что само по себе, в общем-то, похвально. Однако это уже перебор, особенно если грабитель…

– Убийца.

– …в маске, полностью переодет и к тому же среднего роста, предпочитает помалкивать, двигается явно нетипично и носит обувь слишком большого размера. – Иварссон слегка повысил голос: – Ну, Ула, не томи. Так кто же у нас числится в списке наиболее вероятных подозреваемых?

– Подозреваемых нет.

– Наверняка должен быть хоть кто-то.

– Но его нет. – Ула Ли смущенно кашлянул.

– Ты хочешь сказать, что ни у кого нет на этот счет никаких предположений? Ни у кого из наших наиболее усердных ищеек, тех, что добровольно посещают самые злачные притоны Осло, считают делом своей чести ежедневное общение с отвратительнейшими отбросами общества? У тех, что в девяти из десяти случаев хоть краем уха слышали, кто вел машину, кто нес деньги, кто стоял на стреме, и вдруг – ни единой догадки?

– Догадки-то есть, – сказал Ула. – Они назвали мне шесть имен.

– Ну так выкладывай, старина.

– Я проверил всех. Трое из них сидят. Одного из оставшихся наш человек в момент ограбления видел на Плате [11] . Другой сейчас в Патайе, в Таиланде, это я проверил. А еще одного все агенты назвали практически единогласно, поскольку он похож фигурой, да и само преступление совершено очень уж профессионально. Это некий Бьёрн Юхансен из твейтской группировки.

– И?..

У Улы был такой вид, словно в данный момент ему больше всего хотелось сползти со стула и спрятаться под столом.

– В пятницу в Уллеволской больнице ему сделали операцию по поводу auris alatae.

– Auris alatae?

– Лопоухость, – простонал Харри, смахивая со лба капельку пота. – У Иварссона был такой вид, будто он вот-вот взорвется. Ну и сколько намотал?

– Только что миновал двадцать первый километр.

Голос Халворсена гулко отражался от стен тренажерного зала, расположенного в подвале Полицейского управления Осло. День еще только клонился к вечеру, и поэтому они здесь были почти единственными посетителями.

– Срезаешь ты, что ли?

Харри стиснул зубы и попытался быстрее жать на педали. Вокруг его велотренажера уже растеклась лужица пота, тогда как у Халворсена на лбу едва выступила испарина.

– Стало быть, пока у вас ни единой зацепки? – спросил Халворсен, пытаясь дышать спокойно и ровно.

– Да уж, если не считать того, что Беата Лённ сказала под конец.

– А что она сказала?

– Она работает сейчас с одной компьютерной программой, которая на основе кадров видеосъемки позволит ей получить трехмерное изображение головы и лица преступника.

– В маске?

– Эта программа использует ту информацию, которую ей удается считать с пленки. Свет, тени, углубления, выпуклости. Чем плотнее маска прилегает к лицу преступника, тем более вероятно, что реконструированное изображение будет напоминать его внешность. В любом случае это будет лишь набросок, эскиз, однако Беата говорит, что сможет сравнить его с фотографиями подозреваемых.

– С помощью идентификационной программы ФБР? – Халворсен обернулся к Харри, с некоторым злорадством отметив, что пятно пота, ранее проступавшее у того на груди лишь возле логотипа «Jokke&Valentine», теперь растеклось по всей майке.

– Нет, у нее есть программа получше, – сказал Харри. – Сколько там у тебя?

– Двадцать два. И что это за программа?

– Fusiform gyrus [12] .

– Майкрософт? Эппл?

Харри постучал согнутым пальцем по багровому лбу:

– Общечеловеческий программный продукт. Находится в височной доле мозга. Единственная функция – распознавать лица. Больше ничего не может. С помощью этого бита памяти мы различаем сотни тысяч человеческих лиц, однако едва ли отличим друг от друга дюжину носорогов.

– Носорогов?

Харри зажмурился, пытаясь сморгнуть заливающий глаза пот.

– Это всего лишь пример, Халворсен. Однако что касается Беаты Лённ, то тут случай особый. У нее в этой извилине имеется еще пара дополнительных завитков, благодаря которым она помнит практически все лица, которые когда-либо видела. Говоря «все», я имею в виду не только лица знакомых ей людей или тех, с кем ей приходилось перекинуться парой слов, но и физиономии, которые она мельком видела в толпе на улице лет пятнадцать назад, пусть даже наполовину скрытые темными очками.

– Заливаешь!

– Нисколько. – Харри опустил голову, дождался, пока восстановится дыхание, и продолжил: – Таких, как она, и пары сотен не наберется. Дидрик Гудмундсон рассказывал, что в Школе полиции ее заставили пройти соответствующий тест и она посрамила все существующие идентификационные программы. Эта девица – ходячая картотека лиц. Если она спрашивает тебя: «Где я могла видеть вас раньше?» – будь уверен, что с ее стороны это вовсе не банальная попытка завязать знакомство.

– С ума сойти! Что ж она в полиции-то делает? Я имею в виду, с таким талантом?

Харри пожал плечами:

– Ты, может, помнишь сотрудника, застреленного в восьмидесятые во время ограбления банка в Рюене?

– Это было еще до меня.

– Когда к нам поступило сообщение, он случайно оказался неподалеку и, поскольку первым прибыл на место, вошел в банк без оружия, чтобы начать переговоры. Грабители расстреляли его из автоматического оружия. Их так и не взяли. Позже в Школе полиции этот случай стали приводить в качестве примера, как не надо действовать, оказавшись на месте преступления.

– Следовало дожидаться подкрепления и не вступать в контакт с бандитами, чтобы не подвергать ненужной опасности ни себя, ни служащих банка, ни самих преступников.

– Точно, как по учебнику. Странно, но он был одним из лучших и самых опытных наших сотрудников. Йорген Лённ. Отец Беаты.

– Вот как? Ты считаешь, она потому и пошла в полицию? Из-за отца?

– По-видимому.

– Она ничего?

– Деловая. Ты где уже?

– Проехал двадцать четвертый. Осталось еще шесть. А ты?

– Двадцать второй. Вероятно, скоро тебя достану.

– Только не в этот раз. – Халворсен заработал педалями с удвоенным рвением.

– Сейчас начнутся подъемы – вот тут-то я тебя и сделаю. Ты, как всегда, психологически сломаешься и встанешь.

– Не сегодня, – пообещал Халворсен и еще приналег.

У корней его густой шевелюры сверкнула капля пота. Харри усмехнулся и тоже приник к рулю.

Бьярне Мёллер смотрел попеременно то на список, которым снабдила его жена, то на магазинную полку, где, как ему казалось, лежал кориандр. После их поездки на Пхукет прошлой зимой Маргрете влюбилась в тайскую кухню, однако сам начальник убойного отдела все еще путался при выборе различных овощей, ежедневно доставляемых самолетом из Бангкока в продовольственный магазинчик на Грёнланнслейрет.

– Это зеленый чили, шеф, – раздался прямо у него над ухом чей-то голос.

Бьярне Мёллер резко обернулся и едва не уткнулся носом в мокрую, багрово-красную физиономию Харри.

– Пара этих штук, несколько ломтиков имбиря – и можно приготовить неплохой супчик «том ям». Правда, после него из ушей дым валит, зато пот выводит из организма всякую гадость.

– Судя по твоему виду, Харри, ты только что его отведал.

– Просто небольшой велопробег с Халворсеном.

– Вот как? А что это там у тебя в руке?

– Японе. Мелкий красный чили.

– Вот уж не знал, что ты умеешь готовить.

Харри с легким недоумением посмотрел на пакетик с чили, как будто видел его впервые.

– Между прочим, шеф, хорошо, что я тебя встретил. У нас проблема.

Мёллер почувствовал знакомый зуд у корней волос.

– Не знаю, кто там принимал решение о том, чтобы Иварссон возглавил следствие по убийству на Бугстадвейен, но так продолжаться не может.

Мёллер сунул список в корзину с продуктами.

– Сколько вы уже проработали с ним вместе? Целых два дня?

– Не в этом дело, шеф.

– Слушай, Харри, можешь ты хоть раз в кои-то веки заняться исключительно расследованием? А как все организовать – предоставь решать другим. Знаешь, ничего страшного не случится, если ты хотя бы попытаешься не вставать в оппозицию.

– Да я просто хочу поскорее раскрутить это дело, шеф. Чтобы снова заняться тем, другим, ну, ты знаешь.

– Знаю. Но ты возишься с ним уже больше обещанных мною шести месяцев, а я не могу и впредь закрывать глаза на использование времени и ресурсов исходя из личных чувств и отношений, Харри.

– Но ведь речь идет о нашей коллеге, сотруднице полиции.

– Я знаю! – рявкнул Мёллер. Немного помолчав, он огляделся по сторонам и, слегка сбавив тон, продолжил: – Так в чем проблема, Харри?

– Они привыкли работать исключительно с грабежами, и Иварссона не интересуют никакие конструктивные предложения.

Бьярне Мёллер слегка улыбнулся при мысли о «конструктивных предложениях» Харри. А тот, чуть наклонившись к нему, заговорил быстро и горячо:

– Когда происходит убийство, о чем мы прежде всего думаем, а, шеф? Почему, какой мотив, ведь так? В отделе грабежей и разбойных нападений принимают как данность, что мотивом были деньги, так что подобных вопросов вообще не возникает.

– Ну а сам ты что считаешь? Какой тут мотив?

– Ничего я не считаю, дело все в том, что они используют в корне неверную методику.

– Другую методику, Харри, дру-гу-ю. Ну ладно, мне давно уже следовало купить эти овощи и быть дома. Так что говори поскорее, чего ты хочешь.

– Хочу, чтобы ты с ними договорился: пусть дадут мне возможность с кем-нибудь еще отделиться и работать в автономном режиме.

– Выйти из состава следственной группы?

– Вести расследование параллельно.

– Харри…

– Так уже было, когда мы брали Красношейку, помнишь?

– Харри, я не могу вмешиваться…

– Я хочу взять Беату Лённ и вместе с ней начать все с нуля. Иварссон уже успел зайти в тупик и…

– Харри!

– Да?

– Назови истинную причину.

Харри решил немного сменить тактику:

– Мне не выдержать совместной работы с этим крокодилом.

– С Иварссоном?

– Чувствую, скоро таких дров наломаю…

Брови Бьярне Мёллера сошлись у переносицы и взметнулись вверх, образуя букву V.

– Это что, угроза?

Харри положил руку Мёллеру на плечо:

– Окажи мне эту услугу, шеф, одну-единственную. И я никогда тебя больше ни о чем не попрошу. Никогда!

Мёллер недовольно хмыкнул. Сколько раз за последние годы ему приходилось из-за Харри класть свою голову чуть ли не на плаху, вместо того чтобы послушаться мудрых советов старших коллег и строить собственную карьеру, дистанцировавшись от этого своего непредсказуемого опера! Коль скоро речь шла о Харри Холе, единственное, что можно было сказать о нем наверняка, так это то, что в один прекрасный день он наломает дров. Однако, поскольку они с Харри удивительным образом умудрялись выходить сухими из воды, никто в отношении их жестких мер не принимал. До сих пор. Между тем интереснее всего был вопрос: зачем он все это делает? Мёллер покосился на Харри. Алкаш. Скандалист. Порой невыносимый наглый упрямец. И при этом – его лучший опер, не считая Волера.

– Только держи себя в узде, Харри. Иначе, клянусь, снова засуну тебя за письменный стол и запру. Понятно?

– Есть, шеф.

– Завтра у меня встреча с начальником Управления и с шефом уголовки. Посмотрим. Но я тебе ничего не обещаю, слышишь?

– Пока, шеф. Привет супруге.

По пути к выходу Харри обернулся:

– Кориандр слева, в глубине, на нижней полке.

После его ухода Бьярне Мёллер долго стоял, уставившись в свою корзинку. Он наконец понял, зачем ему все это нужно. Просто этот скандальный и упрямый алкаш ему нравился.

Глава 7 Белый король

Кивнув кому-то из завсегдатаев, Харри уселся за столик у одного из узких кривоватых окон, выходящих на улицу Вальдемара Тране. В углу у него за спиной красовалась большая картина: прогуливающиеся по площади Янгсторгет мужчины, бодро взмахивая цилиндрами, приветствуют идущих им навстречу дам, которые пытаются укрыться от жгучих лучей солнца под кружевными зонтиками. Невозможно представить себе большего контраста с вечной полутьмой и благоговейной послеобеденной тишиной, царящими в зале «Шрёдера».

– Отлично, что тебе удалось вырваться, – сказал Харри, обращаясь к сидевшему за тем же столиком полноватому мужчине.

По нему сразу было видно, что он не относится к числу завсегдатаев заведения. Причина крылась не в элегантном твидовом пиджаке и даже не в галстуке-бабочке в красную крапинку. Просто на пропахшей пивом и покрытой черными пятнами от сигаретных окурков скатерти перед ним стояла белая чашка с чаем. Этим случайным посетителем был психолог Столе Эуне, один из лучших специалистов в стране, к услугам которого полиция Осло прибегала часто и даже весьма охотно. Правда, с некоторой долей опасения, поскольку Эуне, будучи до мозга костей порядочным человеком, рьяно заботящимся о поддержании собственного реноме, никогда не позволял себе в суде никаких высказываний, если они не были на все сто процентов подтверждены научными доказательствами. А поскольку в психологии вообще существует не так уж много доказательств чего бы то ни было, нередко случалось, что он, будучи свидетелем обвинения, становился лучшим помощником защиты: посеянные его выступлением сомнения истолковывались в пользу обвиняемого. Расследуя разного рода убийства, Харри так часто обращался к помощи Эуне, что уже стал считать его чуть ли не своим коллегой. Да и в вопросе лечения собственного алкоголизма Харри столь же слепо доверялся этому умному, душевному, чуть фатоватому упрямцу, так что в скором времени даже мог начать называть его своим другом.

– Так вот, значит, где твое убежище? – сказал Эуне.

– Угу, – подтвердил Харри и приподнял бровь, подавая знак Майе, которая тут же выскочила из-за стойки и скрылась на кухне.

– А это у тебя что?

– Японе. Чили.

По переносице Харри скатилась капля пота, на мгновение застыла на кончике носа и упала на скатерть. Эуне с удивлением посмотрел на влажное пятно.

– Плохо восстанавливается теплообмен, – пояснил Харри. – Я только что с тренировки.

Эуне сморщился:

– Как медик я, пожалуй, должен был бы аплодировать, но как философ ставлю большой знак вопроса – стоит ли подвергать организм таким испытаниям?

На столе перед Харри возникли стальной кофейник и чашка.

– Спасибо, Майя.

– Чувство вины, – продолжал Эуне. – Некоторые пытаются справиться с ним, придумывая себе различные наказания. Как ты, Харри, когда срываешься. В твоем случае алкоголь – не способ уйти от действительности, а радикальный способ самонаказания.

– Спасибо, я и раньше слышал от тебя этот диагноз.

– Ты поэтому так усердствовал на тренировке? Угрызения совести?

Харри пожал плечами.

Эуне понизил голос:

– Ты что, так и продолжаешь думать об Эллен?

Харри быстро поднял глаза и встретился взглядом с Эуне. Он медленно поднес чашку с кофе ко рту, долго пил и наконец с досадливой гримасой отставил чашку в сторону.

– Нет, это не связано с делом Эллен. Там мы ни на шаг не продвинулись, но я убежден, вовсе не потому, что плохо сработали. Просто надо набраться терпения – рано или поздно что-нибудь обязательно появится.

– Хорошо, – сказал Эуне. – В том, что Эллен погибла, твоей вины нет. Твердо это запомни. И не забывай, все твои коллеги считают, что истинный ее убийца был пойман.

– Может, так. А может, и нет. Он мертв, так что спросить теперь не у кого.

– Не позволяй этому стать твоей идеей фикс, Харри. – Эуне сунул два пальца в кармашек своего твидового жилета, достал оттуда серебряные часы и бросил взгляд на циферблат. – Однако ты ведь едва ли хотел со мной поговорить о чувстве вины?

– Нет. – Харри вынул из кармана стопку фотографий. – Я хотел бы знать, что ты думаешь вот об этом.

Эуне взял снимки и начал просматривать.

– Похоже на ограбление банка. Не думал, что и это в компетенции убойного отдела.

– Посмотри на следующую фотографию – и получишь объяснение.

– Ну и что? Он указывает пальцем на камеру слежения.

– Извини, следующая.

– Ого! Неужели…

– Да. Вспышки почти не видно, это винтовка AG-3, но он только что выстрелил. Как видишь, пуля попала женщине точно в лоб. На следующей фотографии видно, как она выходит из затылка и застревает в деревянной панели рядом со стеклянным окошечком.

Эуне отложил снимки.

– Скажи на милость, Харри, почему вы вечно суете мне под нос эти ужасы?

– Чтобы ты был в курсе, о чем идет речь. Взгляни на следующий снимок.

Эуне тяжело вздохнул.

– Преступник завладел деньгами, – продолжал Харри, показывая фотографию. – Теперь единственное, что ему остается, – сбежать. Он профессионал, спокойный, решительный; у него больше нет никаких причин запугивать кого-то или к чему-то принуждать. И тем не менее он на несколько секунд откладывает бегство ради того, чтобы пристрелить служащую банка. Только из-за того, что управляющий потратил лишние шесть секунд, доставая деньги из банкомата.

Ложечка в чашке чая, стоящей перед Эуне, медленно рисовала восьмерку.

– И теперь ты пытаешься догадаться, какой у него был мотив?

– Ну, мотив-то есть всегда, просто зачастую сложно бывает понять, по какую сторону здравого смысла следует его искать. Какие будут предположения?

– Серьезное расстройство психики.

– Но все прочие его действия в высшей степени рациональны.

– Расстройство психики вовсе не равнозначно глупости. Люди с подобного рода расстройством обладают не меньшей, а порой даже большей ловкостью в достижении своей цели, нежели мы, здоровые. Что их отличает от нас, так это сами цели.

– А как насчет наркотиков? Бывают такие, под воздействием которых нормальный человек становится настолько агрессивным, что в нем просыпается жажда убивать?

Эуне покачал головой:

– Действие стимулятора может лишь усилить или ослабить склонность, которая уже существует. Убивший спьяну свою жену, как правило, не раз об этом подумывал и на трезвую голову. Люди, совершающие преднамеренные убийства, как в нашем случае, почти наверняка имеют к этому устойчивую склонность.

– Так ты считаешь, что парень совсем свихнулся?

– Или же изначально запрограммирован на убийство.

– Изначально запрограммирован?

Эуне кивнул:

– Помнишь того грабителя, которого так и не удалось взять, – Расколя Баксхета?

Харри сделал отрицательный жест.

– Он цыган, – продолжал Эуне. – Несколько лет ходили слухи об этой поистине мистической фигуре. Считалось, что он мозговой центр, стоящий за всеми крупными ограблениями финансовых учреждений и инкассаторов в Осло в восьмидесятые годы. Прошло немало времени, прежде чем полиции удалось установить, что он действительно существует, но даже и тогда не сумели найти никаких улик против него.

– Теперь что-то припоминаю, – сказал Харри. – Однако его вроде бы все же поймали?

– Ошибаешься. Ближе всего к нему удалось подобраться, когда двое налетчиков пообещали свидетельствовать в суде против Расколя в обмен на смягчение наказания для них самих. Однако оба они внезапно исчезли при таинственных обстоятельствах.

– Ничего необычного, – заметил Харри, доставая пачку «кэмела».

– Необычно то, что они к этому времени сидели в тюрьме, – сказал Эуне.

Харри тихонько присвистнул:

– И все же мне кажется, он попал за решетку.

– Верно, – откликнулся Эуне. – Однако его не поймали. Он сдался сам. Как-то раз явился в приемную Полицейского управления Осло и заявил, что хочет признаться в совершении кучи давних ограблений. Естественно, начался дикий переполох. Никто ничего не понимал, а сам Расколь наотрез отказался объяснить, почему сдался. Прежде чем возбуждать дело, позвонили мне, чтобы я его освидетельствовал и проверил, не спятил ли он, – ведь в противном случае суд счел бы признание недействительным. Расколь согласился на беседу со мной с двумя условиями. Во-первых, мы должны были сыграть партию в шахматы – и не спрашивай меня, откуда ему стало известно, что я играю. А во-вторых, мне следовало принести французский перевод «Искусства войны» – древнего китайского трактата о военной тактике.

Эуне распечатал пачку сигарилл «Нобель пети».

– Книгу мне прислали из Парижа, и я захватил с собой шахматную доску. Меня отвели к нему в камеру. Человек, которого я там увидел, больше всего напоминал монаха. Он попросил у меня ручку и стал листать книгу, кивком дав понять, чтобы я готовился к игре и начинал. Я расставил фигуры и сделал первый ход, готовясь разыграть дебют Рети – при нем атака на противника начинается лишь после того, как твои фигуры займут все центральные позиции. Часто такое начало бывает весьма эффективно против игроков среднего уровня. По одному только первому ходу невозможно было угадать, что именно я задумал, однако этот цыган, оторвавшись от книги, скосил взгляд на доску, дернул себя за козлиную бороденку, посмотрел на меня, понимающе улыбнулся, сделал пометку в книге…

Язычок пламени, выплюнутый серебряной зажигалкой, лизнул кончик сигариллы.

– …и продолжил чтение. Я спросил: «А ты что, ходить не будешь?» Что-то небрежно черкая на полях книги моей ручкой, он ответил: «А зачем? Видишь, я записываю, как сложится эта партия, ход за ходом. Все кончится тем, что ты вынужден будешь положить своего короля». Я попытался было объяснить, что после одного-единственного хода он не может предугадать весь ход партии. «Пари?» – предложил он. Я попробовал отшутиться, но он настаивал. Тогда я согласился поставить сотню, втайне надеясь, что это расположит его к беседе со мной. Он потребовал положить сотенную купюру возле доски, чтобы он мог ее видеть. Затем он поднял руку, как будто собирался сделать ход, и тут события стали развиваться молниеносно.

– Шах и мат?

Эуне задумчиво улыбнулся и выпустил голубоватое колечко дыма, сразу же устремившееся вверх.

– В следующее мгновение я почувствовал, что зажат железной хваткой, голова запрокинута к потолку, а в ухо мне шепчут: «Чувствуешь лезвие моего ножа, гадзо?» Действительно, я ощущал тонкое, острое как бритва лезвие, упершееся мне в горло и едва не вспоровшее кожу. Тебе когда-нибудь доводилось переживать подобное, Харри?

Харри мысленно сверился с реестром подобных ситуаций, в которых ему приходилось оказываться, однако точного соответствия так и не нашел. Он покачал головой.

– Чувствуешь себя, как выражаются некоторые мои пациенты, будто рыба, выброшенная из воды. Я до того испугался, что чуть не обмочился. А он продолжал шептать мне в ухо: «Положи своего короля, Эуне». Хватка чуть ослабла, чтобы я сумел поднять руку и смести с доски свои фигуры. Затем, все так же неожиданно, он меня отпустил. Снова заняв свое место за столом, он подождал, пока я приду в себя и отдышусь. «Какого дьявола, что это было?» – простонал я. «Это было ограбление банка, – отвечал он. – Сперва спланированное, затем осуществленное». С этими словами он раскрыл книгу, где, по его словам, зафиксировал ход партии, и показал мне. Но там был записан только мой первый ход и слова: «Белый король сдался». Затем он спросил: «Ну что, Эуне, это дает ответ на все твои вопросы?»

– И что ты ему ответил?

– Ничего. Я позвал надзирателя, который дожидался за дверью. Однако, прежде чем он отпер камеру, я все же задал Расколю последний вопрос. Чувствовал, что свихнусь, ломая голову, если не получу на него ответ прямо здесь и сейчас. Я спросил: «Ты бы это сделал? Перерезал бы мне глотку, если бы я не смахнул своего короля? Ради того, чтобы выиграть идиотское пари?»

– И что же он ответил?

– Усмехнулся и спросил, знаю ли я, что такое предварительное программирование.

– Ну и?..

– Это все. Дверь открылась, и я ушел.

– А что он имел в виду под предварительным программированием?

Эуне отодвинул от себя чашку с чаем:

– Можно изначально запрограммировать свой мозг, чтобы он следовал определенной модели поведения. Мозг будет подавлять иные импульсы и, что бы ни случилось, соблюдать заранее определенные правила. Весьма полезная вещь в ситуациях, когда естественной реакцией мозга была бы паника. Например, когда парашют не раскрылся. Парашютист заранее программирует себя на совершение в этом случае определенных вынужденных действий.

– Или же поведение солдата в бою.

– Точно. Кстати, есть методы предварительного программирования, которые позволяют погрузить человека в столь глубокий транс, что даже самое радикальное внешнее воздействие не в состоянии из него вывести. Люди уподобляются живым роботам. Самое страшное, что достичь такого эффекта – заветной мечты любого генерала – необычайно просто, стоит лишь обладать нужной техникой.

– Ты это о гипнозе?

– Мне больше нравится называть это предварительным программированием – не так таинственно звучит. Все здесь сводится к разрешению и запрету на прием импульсов. Наиболее способные легко могут программировать самих себя – это называют самогипнозом. Коль скоро Расколь предварительно запрограммировал себя на убийство в случае, если я не положу своего короля, то он тем самым отрезал себе все пути к отступлению.

– Но он ведь все же тебя не убил.

– У всех программ существует своего рода кнопка отмены, некий пароль, разрушающий транс. В данном случае, вполне возможно, им был опрокинутый белый король.

– Мм. Впечатляет.

– Я вот к чему все это говорю…

– Кажется, я догадываюсь, – перебил его Харри. – Грабитель с фотографии мог запрограммировать себя на убийство в случае, если управляющий не уложится в срок.

– Правила предварительного программирования могут быть довольно просты, – сказал Эуне, гася свой окурок в чашке и накрывая ее блюдцем. – Чтобы погрузить себя в транс, достаточно создать некую малую, логически завершенную систему, закрытую для проникновения каких-либо мыслей извне.

Положив на стол рядом с кофейной чашкой пятидесятикроновую купюру, Харри поднялся. Эуне молча дождался, пока он соберет фотографии, и лишь затем спросил:

– Сознайся, ведь ты ни на йоту не веришь в то, что я здесь тебе наплел, а?

– Абсолютно.

Эуне тоже встал и застегнул пиджак.

– Во что ты вообще веришь?

– В то, чему меня учит личный опыт, – ответил Харри. – В своей массе обычные бандиты по меньшей мере отнюдь не умнее меня – они выбирают наиболее простые решения, да и мотивы у них, как правило, незамысловатые. Короче говоря, на поверку все оказывается точно таким, каким кажется на первый взгляд. Готов поспорить, что этот наш налетчик либо наширялся до одури, либо отчаянно запаниковал. То, что он сделал, чертовски глупо, из чего я делаю вывод, что он к тому же еще и туп. Взять, к примеру, этого цыгана, которого ты, очевидно, считаешь изрядным ловкачом. Сколько лет к своему сроку он получил за то, что напал на тебя с ножом?

– Нисколько, – сардонически усмехнувшись, ответил Эуне.

– Как это?

– Никакого ножа не нашли.

– Мне казалось, ты говорил, что вы сидели с ним одни в запертой камере.

– Представь себе следующую ситуацию. Ты лежишь на пляже на животе и загораешь. Тут к тебе подходят приятели и говорят, чтобы ты не вздумал шевелиться – у тебя над спиной один из них держит совок с раскаленными углями. Вдруг ты слышишь, как кто-то из них ойкает, и в следующий момент чувствуешь, как на спину падают угольки и нещадно ее жгут. Приходилось тебе сталкиваться с чем-нибудь подобным?

В сознании Харри – до обидного быстро – промелькнули все картины его летних отпусков.

– Нет.

– В результате оказывается, что тебя разыграли и это всего лишь кусочки льда…

– Ну и что?

Эуне вздохнул:

– Порой мне очень бы хотелось знать, Харри, где же все-таки ты провел те тридцать пять лет, которые, как ты утверждаешь, прошли с момента твоего рождения.

Харри устало провел рукой по лицу:

– О’кей, так в чем суть-то, Эуне?

– В том, что опытный манипулятор может заставить тебя принять край сотенной купюры за лезвие ножа.

Глядя Харри прямо в глаза, блондинка пообещала солнечную погоду и легкую облачность ближе ко второй половине дня. Харри нажал кнопку, и картинка свернулась, превратившись в крохотную светящуюся точку в центре 14-дюймового экрана. Однако стоило ему только зажмуриться, как в сознании вспыхнуло изображение Стине Гретте в сопровождении эха слов репортера: «…в деле по-прежнему нет подозреваемых».

Харри снова открыл глаза и посмотрел на потухший экран, в котором отражалась комната. Он сам, старое зеленое кресло с высокой спинкой из «Лифта» [13] и пустой журнальный столик, украшенный кругами от донышек стаканов и бутылок. Все как всегда. Маленький телевизор стоял на полке между «Одинокой планетой: книгой о Таиланде» и стареньким «Атласом дорог», изданным еще Норвежским союзом предпринимателей, с тех самых пор как Харри здесь поселился. Несмотря на свой статус переносного, телевизор за последние семь лет не сдвинулся с места ни на метр. Харри довелось как-то читать о семилетнем синдроме: примерно через семь лет люди начинают стремиться переехать на новое место. Или поменять работу. Или спутника жизни. По себе он этого не замечал. Работа у него была все та же вот уже скоро десять лет. Харри посмотрел на часы. Анна сказала – в восемь.

Что же касается спутницы жизни, тут он никогда не заходил так далеко, чтобы иметь возможность убедиться в правильности данной теории. За исключением двух случаев, все его романы ограничивались тем, что сам Харри называл «шестинедельным утолением зуда». В чем крылась причина, он и сам не знал. Может, в том, что эти два исключения, когда он влюблялся по-настоящему, завершились трагически. А может, виноваты были две самые устойчивые его привязанности – страсть к расследованию убийств и тяга к алкоголю. Во всяком случае, еще до того, как год назад он повстречал Ракель, Харри и сам уже мало-помалу стал склоняться к мысли, что не создан для длительных отношений. Ему вдруг вспомнилась спальня в доме Ракели в Хольменколлене – просторная, прохладная. Многозначительные взгляды и недомолвки за завтраком. Рисунок Олега на дверце холодильника: три фигурки, держащие друг друга за руки. Под одной из них – высокой, головой чуть ли не вровень с желтым солнцем, сияющим на безоблачном небе, – коряво нацарапано «Хари».

Харри поднялся с кресла, взял лежавший рядом с автоответчиком листок и решительно набрал номер на мобильнике. После четырех гудков на другом конце линии сняли трубку.

– Привет, Харри.

– Привет. Как ты догадалась, что это я?

Низкий приглушенный смешок:

– Ты где был все последние годы, а, Харри?

– Ну, здесь… там… а что? Неужели опять дурака свалял?

Она засмеялась на этот раз чуть громче.

– Ах да, ведь мой номер высветился у тебя на дисплее. И вправду идиот. – Харри чувствовал, что все это действительно звучит по-дурацки. Ничего, ему бы только суметь сказать то, ради чего он звонит, а там недолго и трубку бросить. Ну, раз, два, три – пора решаться. – Знаешь ли, Анна, по поводу этой нашей договоренности на сегодняшний вечер…

– Харри, не будь ребенком!

– Ребенком?

– Я тут такое карри готовлю, пальчики оближешь! Если боишься, что я буду тебя соблазнять, то должна разочаровать. Я рассчитываю пообедать, ну и поболтать потом пару часиков. Попробуем разобраться в двух-трех случаях недопонимания, оставшихся с тех пор, как мы виделись в последний раз. А может, и этого не будет. Просто посидим, посмеемся. Японе-чили, помнишь?

– А как же, конечно.

– Вот и прекрасно! Ровно в восемь, о’кей?

– Ну, я…

– Отлично.

Она положила трубку. Харри еще некоторое время рассматривал потухший экран мобильника.

Глава 8 Джелалабад

– Скоро я тебя убью, – сказал Харри, еще сильнее стискивая холодную сталь винтовки. – Мне хочется, чтобы тебе это было заранее известно. Подумай-ка над этим. А ну, раскрой рот!

Все окружавшие его были восковыми куклами. Неподвижными, бездушными, лишенными каких бы то ни было человеческих черт. Харри чувствовал, что его лицо под маской покрыто потом. Кровь стучала в висках, каждый удар отзывался тупой болью. Он не решался осмотреться, боясь встретить чей-либо осуждающий взгляд.

– Суй деньги в мешок, – приказал он безликому существу напротив. – А сам мешок клади себе на голову.

Безликий рассмеялся, Харри повернул свою винтовку и попытался ударить его прикладом в голову, но промахнулся. Все прочие находящиеся в помещении, тоже начали смеяться. Харри наконец решился и оглядел их сквозь неровные прорези маски. Оказывается, он всех их знал. Девушка в соседнем окошке похожа на Биргитту. Чернокожий у автомата с талонами на очередь – Харри мог бы в этом поклясться – вылитый Эндрю. А седая дама с детской коляской…

– Мама? – едва слышно шепнул он.

– Так ты берешь деньги или нет? – спросил безликий. – Осталось двадцать пять секунд.

– Сколько осталось времени, здесь решаю я! – рявкнул Харри, снова всаживая ствол винтовки в черный провал рта безликого. – Я так и знал, что это ты. Готовься, через шесть секунд ты умрешь. Так бойся же!

Изо рта безликого на тоненькой ниточке свисал выбитый зуб, обильно текла кровь. Но отвечал он, словно не замечая этого:

– Мне представляется абсолютно недопустимым распоряжаться временем и средствами исходя исключительно из личностных соображений.

Где-то упорно продолжал звонить телефон.

– Ну же, испугайся! Бойся, черт возьми, так, как боялась она!

– Осторожно, Харри, не позволяй этому стать твоей идеей фикс. – Харри почувствовал, как челюсти безликого плющат ствол винтовки.

– Она ведь была моим партнером, напарницей! Слышишь ты, сволочь! Моим лучшим…

Маска залепляла Харри рот, мешала дышать. А безликий, несмотря на торчащий во рту ствол винтовки, как ни в чем не бывало продолжал молоть чепуху:

– Взял и откосил.

– …другом.

Харри до отказа вдавил спусковой крючок. Ничего не произошло. Он открыл глаза.

Первой мыслью Харри было, что он на мгновение отключился. Он сидел все в том же зеленом кресле с высокой спинкой, уставившись в потухший телеэкран. Вот только одежда. Он был с головой укрыт плащом. Даже во рту чувствовался неприятный привкус мокрой ткани. Да и комнату теперь заливал яркий дневной свет. Удары кувалды. С безжалостной точностью они раз за разом попадали в некий нерв, расположенный за глазным яблоком, отдаваясь в нем неправдоподобно острой и в то же время привычной болью. Он попытался напрячься и вспомнить. Завис у «Шрёдера»? Начал пить у Анны? Однако, как он и боялся, в памяти зиял провал. Он еще помнил, как после телефонного разговора с Анной присел здесь, в комнате. Далее – пустота. В этот момент остро напомнило о себе содержимое желудка. Харри успел перегнуться через подлокотник кресла, и его вырвало прямо на паркет. Со стоном прикрыв глаза, он попытался отогнать от себя настойчивые звонки телефона. Когда включился автоответчик, Харри уже снова крепко спал.

Время мелькало короткими отрезками, как будто кто-то разрезал его ножницами на мелкие кусочки и ронял их с неравными промежутками. Вновь проснувшись, Харри не стал торопиться открывать глаза. Сначала он попытался прислушаться к своему состоянию, тщетно надеясь найти какие-нибудь перемены к лучшему. Удары молота рассредоточились по несколько большей площади, в комнате воняло рвотой, он точно знал, что больше заснуть ему не удастся. Вот, пожалуй, и все изменения. Досчитав до трех, он поднялся, проковылял восемь шагов, отделявших кресло от ванной, и снова опорожнил желудок. Крепко держась за бачок унитаза, он дождался, пока восстановится дыхание, с удивлением разглядывая собственную блевотину: в желтой однородной массе, стекавшей в унитаз, видны были микроскопические красные и зеленые комочки. Зацепив красный комочек большим и указательным пальцами, он промыл его под краном и поднес поближе к свету. Затем осторожно положил в рот и разжевал. Ощутив жгучий вкус японе-чили, скривился. Тщательно вымыл лицо и выпрямился. Физиономию, смотревшую на него из зеркала, украшал чудовищных размеров синяк. Когда он включил автоответчик, свет, заливающий комнату, неприятно резанул по глазам. «Это Беата Лённ. Надеюсь, не помешала, но Иварссон велел мне немедленно всех обзвонить. Произошло еще одно ограбление. Отделение Норвежского банка, расположенное между Фрогнер-парком и Майорстуакрюссет».

Глава 9 Туман

Солнце скрылось за низкими серовато-стальными облаками, наползающими со стороны Осло-фьорда под неистовыми порывами южного ветра – явной увертюрой к приближающемуся дождю. Каждый шквал сопровождался неистовым свистом водосточных желобов и оглушительными хлопками маркиз на Киркевейен. Деревья стояли совершенно голые; Осло являл собой сплошную черно-белую картину – как будто кто-то высосал из города все краски. Придерживая полы плаща руками, засунутыми глубоко в карманы, и упрямо пригнув голову, Харри шагал навстречу ветру. Он уже успел отметить, что последняя остававшаяся пуговица где-то потерялась – вероятно, еще накануне вечером или ночью. Причем эта потеря была вовсе не единственной. Собравшись позвонить Анне, чтобы та помогла восстановить картину минувшего вечера, он обнаружил, что исчез также и мобильник. Когда же он наконец додумался перезвонить ей с обычного аппарата, голос в трубке, смутно напомнивший Харри голос кого-то из телеведущих прежних лет, поведал, что вызываемый им абонент в настоящее время недоступен, однако он может оставить свой номер или же сообщение. От последнего он, впрочем, воздержался.

Он относительно быстро пришел в себя и на удивление легко справился с желанием продолжить где-нибудь в «Винмонополе» или у «Шрёдера». Вместо этого он принял душ, оделся и зашагал по Софиес-гате мимо стадиона «Бишлет», миновал Пилестреде, Стенспаркен и вышел на Майорстуа. На ходу он пытался понять, что же такое он пил накануне. Вместо болезненных спазмов желудка – явных признаков употребления «Джима Бима» – все органы чувств, казалось, окутала густая пелена липкого тумана, развеять который, как выяснилось, не могли даже самые резкие порывы свежего ветра.

У отделения Норвежского банка стояли две полицейские машины с включенными синими мигалками. Харри продемонстрировал свое удостоверение одному из одетых в форму патрульных в оцеплении, нырнул под натянутую ленту и направился к входу в банк, где Вебер беседовал с кем-то из своих сотрудников из криминалистической лаборатории.

– А, старший инспектор, добрый вечер, – поздоровался Вебер, делая особое ударение на слове «вечер». При виде синяка, украсившего физиономию Харри, он вскинул бровь: – Что, жена дерется?

Не найдясь сразу, что ответить, Харри щелчком извлек из пачки сигарету:

– Ну и что у нас здесь?

– Парень в маске с винтовкой AG-3.

– Естественно, пташка упорхнула?

– Преспокойно.

– Свидетелей кто-нибудь опросил?

– Ли и Ли в Управлении как раз заняты этим.

– Какие-нибудь детали самого ограбления?

– Налетчик дал женщине-управляющей двадцать пять секунд на то, чтобы открыть банкомат, а сам в это время приставил винтовку к голове одной из служащих.

– И заставил ее говорить вместо себя?

– Угу. А когда ворвался в банк, молол все ту же чушь по-английски.

– This is a robbery, don’t move! – прозвучало у них за спиной в сопровождении короткого отрывистого смешка. – Право, весьма любезно, что ты все же сумел выбраться, Холе. Ох, неужели в ванной поскользнулся?

Харри одной рукой поднес зажигалку к своей сигарете и прикурил, а другой одновременно протянул пачку Иварссону. Тот покачал головой:

– Дурная привычка, Холе.

– Верно, – откликнулся Харри, пряча пачку «кэмела» во внутренний карман. – Никогда не предлагай свои сигареты джентльмену – исходи из того, что он курит собственные. Бенджамин Франклин.

– Правда? – Иварссон старательно делал вид, что не замечает ухмылку Вебера. – Успел поднабраться, а, Холе? Ну теперь-то тебе ясно, что наш грабитель нанес новый удар – в точности как мы и предполагали?

– И откуда ты взял, что это именно он?

– Полагаю, ты видишь, что это точная копия ограбления банка «Нордеа» на Бугстадвейен?

– Разве? – Харри глубоко затянулся. – В чем же сходство?

На мгновение взгляды Иварссона и Харри скрестились. Сверкнул крокодилий оскал.

– Управляющая оказалась расторопной, – вмешался Вебер. – Ухитрилась опорожнить банкомат за двадцать секунд.

– Так что никаких жертв, никаких убийств, – подхватил Иварссон. – Что, разочарован?

– Нет, – ответил Харри, выпуская сигаретный дым из ноздрей.

Порыв ветра тут же развеял его, не оставив и следа. Туман в голове, однако, рассеиваться не собирался.

Услышав, что кто-то вошел, Халворсен отвлекся от «Сильвии».

– Высокооктановый эспрессо, пронто, – буркнул Харри, плюхаясь в кресло.

– С добрым утром, босс, – откликнулся Халворсен. – Паршиво выглядишь.

Харри уткнулся лицом в ладони:

– Ни черта не помню, что было вчера вечером. Не знаю, что именно я пил, но клянусь, никогда больше этой дряни в рот не возьму.

Посмотрев на коллегу в щелку между пальцами, он увидел, что тот всерьез озабочен – лоб прочертила глубокая морщина.

– Да расслабься ты, Халворсен, это всего лишь несчастный случай. Сейчас я трезв как стеклышко.

– Так что все же случилось?

– Судя по содержимому желудка, я пообедал со старым приятелем. Несколько раз звонил, чтобы получить подтверждение, но она не отзывается.

– Она?

– Да. Она.

– Может, жестокие полицейские игры? – осторожно поинтересовался Халворсен.

– Займись-ка лучше кофе, – хмуро посоветовал Харри. – Просто старая пассия. Все было абсолютно невинно.

– Откуда ты знаешь, ведь ты же ничего не помнишь?

Харри пощупал небритый подбородок. Вспомнилось, как некогда Анна говорила, что умела лишь служить катализатором тех пристрастий, которые уже имеются. Не очень-то это успокаивало. В памяти понемногу начали всплывать отдельные детали. Черное платье. На Анне было черное платье. Он лежит на лестнице. Какая-то женщина помогает ему подняться. У нее лишь половина лица. Как на одном из портретов Анны.

– У меня часто бывают провалы в памяти, – сказал Харри. – Это еще не худший вариант.

– А с глазом что?

– Наверняка стукнулся о кухонную полку, когда вернулся домой, или что-то в этом роде.

– Не хотелось бы тебя расстраивать, Харри, но это выглядит посерьезнее, чем какая-то кухонная полка.

– А что, – сказал Харри, обеими руками принимая чашку кофе, – разве я выгляжу расстроенным? В пьяном виде я дерусь только с теми, кто мне и по трезвяку не нравится.

– Кстати, Мёллер просил тебе передать, что, похоже, все образуется, вот только не сказал, что именно.

Харри сделал глоток эспрессо, несколько мгновений подержал кофе во рту и лишь затем проглотил.

– Ладно, Халворсен, успокойся, не бери в голову.

Новое ограбление подверглось детальному разбору на совещании следственной группы, которое состоялось тем же вечером в здании Полицейского управления Осло. Дидрик Гудмундсон доложил, что с момента, когда сработала сигнализация, до прибытия полиции прошло три минуты, однако налетчик уже успел покинуть место преступления. Немедленно было образовано внутреннее кольцо оцепления – патрульные автомобили перекрыли все близлежащие улицы. Вслед за этим в течение десяти минут было организовано и внешнее кольцо – перекрыты важнейшие транспортные магистрали: шоссе Е-18 у Форнебю, третье кольцо близ Уллевола, Тронхеймсвейен возле Акерской больницы, Гринивейен вблизи Рюа и перекресток на площади Карла Бернера.

– Мне бы хотелось назвать это кольцо железным, однако все вы знаете, как на сегодня у нас обстоят дела с личным составом.

Один из свидетелей, допрошенных Туриль Ли, показал, что мужчина в шапочке садился на пассажирское сиденье белого «опеля асконы», стоявшего с включенным двигателем на Майорстуавейен. Автомобиль свернул налево на Якоб-Ольс-гате. Магнус Риан доложил, что еще один свидетель видел, как белый автомобиль – возможно, «опель» – въехал в гараж на Виндерен, а вслед за этим оттуда выехал синий «вольво». Иварссон посмотрел на карту, висящую на штативе поверх отрывных листов.

– А почему бы и нет? Ула, объяви-ка в розыск еще и синий «вольво».

– Есть три волокна ткани, – сказал Вебер. – Два со стойки, там, где он через нее перескочил, и одно с двери.

– Йесс!

Сжав кулак, Иварссон сделал характерный энергичный жест. В продолжение всех докладов он расхаживал вокруг стола за спинами собравшихся, чем жутко раздражал Харри.

– Теперь нам осталось только подыскать кандидатуры. Как только Беата закончит редактировать видеозапись ограбления, сразу же поместим ее в Интернет.

– Думаешь, это хорошая мысль? – с сомнением в голосе поинтересовался Харри и отодвинул свой стул к стене, перегородив Иварссону дорогу.

Начальник отдела удивленно посмотрел на него:

– Хорошая – не хорошая. Ничего не имею против, если кто-то сообщит нам, что узнал человека на видео.

– А помните, – вмешался Ула, – ту мамашу, что позвонила и заявила, будто узнала своего сына на пленке с записью ограбления, сброшенной нами в Интернет? А потом выяснилось, что он уже давно сидит за другое ограбление.

Взрыв хохота. Иварссон тоже улыбнулся.

– И тем не менее мы никогда не говорим «нет» ни одному новому свидетелю, Холе.

– И ни одному имитатору? – Харри закинул руки за голову и прогнулся.

– Имитатору? Да брось ты, Холе.

– Почему же? Задумай я когда-нибудь взять банк, уж постарался бы в точности скопировать манеру самого знаменитого налетчика страны, чтобы перевести все стрелки на него. А ведь все детали ограбления на Бугстадвейен были доступны через Интернет.

Иварссон покачал головой:

– Боюсь, Холе, что в реальном мире обычный грабитель вовсе не такая утонченная натура. Может, кто-нибудь желает объяснить убойному отделу, что именно наиболее типично для всех серийных грабителей? Нет? Ну что же. Они всегда – и при этом с болезненной пунктуальностью – повторяют те же самые действия, что и во время своей предыдущей удавшейся попытки. Лишь если что-то срывается – то есть либо грабителю не удается получить деньги, либо его задерживают, – он наконец решается сменить свой обычный почерк.

– Что отчасти подтверждает твою точку зрения, однако отнюдь не опровергает мою, – подхватил Харри.

Иварссон обвел глазами всех сидящих за столом, будто прося о помощи.

– Ну ладно, Холе. Ты получишь шанс лично проверить все свои теории. Я как раз принял решение об апробации новой рабочей методики. В соответствии с ней создается самостоятельное подразделение, работающее параллельно с основной следственной группой, но при этом независимо от нее. Эту идею я позаимствовал у ФБР. Главная мысль ее в том, чтобы избежать одностороннего подхода к делу, что зачастую наблюдается в больших следственных бригадах, где сознательно – или бессознательно – исповедуются достаточно шаблонные методы работы. Такая группа может внести новую, свежую струю, ибо работает в автономном режиме, независимо от остальной части бригады. Данная методика показала себя эффективной при расследовании особо сложных дел. Думаю, большинство согласится со мной, что Харри Холе обладает достаточной квалификацией, чтобы войти в подобное подразделение.

Послышались тихие смешки. Иварссон остановился за спиной у Беаты:

– Беата, ты составишь Холе компанию.

Беата покраснела. Иварссон по-отечески положил ладонь ей на плечо:

– Если что-то не будет складываться, ты всегда сможешь отказаться.

– Я тогда сам откажусь, – пообещал Харри.

Харри уже вроде бы начал отпирать подъезд, как вдруг внезапно передумал и решительным шагом преодолел те десять метров, что отделяли парадное от крохотного продуктового магазинчика, куда Али как раз убирал стоявшие на тротуаре ящики с овощами и фруктами.

– Привет, Харри! Ну как форма, лучше?

Али оскалился во весь рот, и Харри на мгновение даже зажмурился. Стало быть, его опасения были не напрасны.

– Так ты что, Али, помогал мне?

– Только подняться по лестнице до квартиры. Когда нам наконец удалось отпереть дверь, ты сказал, что дальше справишься сам.

– А как я сюда добрался? Пешком или…

– На такси. Между прочим, ты должен мне сто двадцать крон.

Харри застонал и вслед за Али вошел внутрь его заведения.

– Мне очень жаль, Али, ей-богу. Будь добр, расскажи покороче, пропуская мучительные подробности.

– Вы с водителем стояли посреди улицы и скандалили. А у нас спальня как раз сюда выходит. – Его физиономия снова расплылась в улыбке. – Какой урод придумал спальни с окнами на улицу?

– И когда это было?

– Ночью.

– Али, ты встаешь в пять утра, так что непонятно, что ты имеешь в виду, говоря «ночью».

– Самое раннее, в половине двенадцатого.

Слушая, как Харри сбивчиво обещает, что такое больше не повторится, Али кивал головой чуть не на каждое слово с видом человека, знающего все это практически наизусть. Харри выразил желание отблагодарить Али за хлопоты, и тот ответил, что Харри мог бы уступить ему свой пустой чулан в подвале. Пообещав еще раз хорошенько обдумать этот вопрос, Харри отдал Али долг за такси, а также расплатился за прихваченные в магазинчике бутылку колы и пакетик с макаронами и фрикадельками.

– Ну вот, теперь мы в расчете, – сказал Харри, отсчитав деньги.

Али покачал головой:

– Коллективный взнос за три месяца, – потребовал этот управдом, бухгалтер и ремонтник в одном лице.

– О черт, совсем забыл!

– Эриксен, – улыбнулся еще шире Али.

– А это еще кто?

– Летом я получил письмо от некоего Эриксена. Он просил выслать номера счетов, на которые он мог бы перечислить свою часть коллективных взносов за май и июнь семьдесят второго года. Считает, что именно это мешает ему спокойно спать последние тридцать лет. Я ответил, что сейчас в нашем доме не осталось никого, кто бы его помнил, так что он вполне может забыть об этом долге. – С этими словами Али направил на Харри свой указующий перст. – Однако к тебе это вовсе не относится.

Харри клятвенно поднял правую руку:

– Обещаю, завтра же оплачу квитанцию.

Поднявшись к себе, Харри первым делом снова набрал номер Анны. Снова тот же женский голос автоответчика. Однако как раз в тот момент, когда он выложил содержимое принесенного с собой пакета на шипящую сковороду, телефон зазвонил. Метнувшись в прихожую, он схватил трубку.

– Алло! – едва не крикнул он.

– Привет! – В хорошо знакомом ему женском голосе на том конце линии звучали нотки удивления.

– А, это ты.

– Ну да, а ты думал кто?

Харри с досадой зажмурился.

– Да так, один коллега. У нас тут новое ограбление.

Каждое слово оставляло во рту жгучую горечь разлившейся желчи пополам с чили. Снова вернулась глухая пульсирующая головная боль.

– Я пыталась звонить тебе на мобильный, – сказала Ракель.

– Я его потерял.

– Потерял?

– Где-то оставил или украли, не знаю, Ракель.

– Харри, у тебя что-то не так?

– Не так?

– Я по голосу слышу, ты как-то… возбужден.

– Видишь ли, я…

– Да?

Харри тяжело вздохнул.

– Ладно, а как там у вас? Дело продвигается?

До Харри доходил смысл отдельных слов, однако он никак не мог сложить их в связные предложения. Из всех этих «экономическое положение», «благо ребенка» и «компромиссное предложение» он понял только, что никаких особых новостей нет, следующее судебное заседание назначено на пятницу, у Олега все в порядке, но ему надоело жить в гостинице.

– Скажи ему, что я вас очень жду, – попросил Харри.

Положив трубку, Харри некоторое время стоял над телефоном, размышляя, не перезвонить ли ей прямо сейчас. Но для чего? Чтобы рассказать, что он поужинал со своей старой пассией и не знает, что именно произошло потом? Харри уже потянулся было к телефону, однако в этот момент на кухне взвыла пожарная сигнализация. Едва он успел сдернуть с плиты дымящуюся сковородку с горящими остатками еды и открыть окно, как телефон зазвонил снова. Позже Харри не раз думал, что все могло сложиться по-другому, не приди в голову Бьярне Мёллеру позвонить тем вечером именно ему.

– Я знаю, ты только что с дежурства, – сказал Мёллер. – Но у нас не хватает людей. Женщина найдена мертвой в своей квартире. Похоже, застрелилась. Может, прогуляешься туда?

– Ясно, шеф, – сказал Харри. – Тем более что я тебе должен. Иварссон, между прочим, выдал создание параллельной следственной группы за собственную идею.

– А ты бы на его месте что сделал, если бы был начальником и получил подобное предписание извне?

– Знаешь, шеф, пытаться представить меня начальником – все равно что стараться лбом стену прошибить. Ладно, а как мне попасть в эту квартирку?

– Сиди дома, за тобой заедут.

Через двадцать минут раздался звонок в дверь; звук этот Харри слышал настолько редко, что чуть не подпрыгнул от неожиданности. Голос, возвестивший, что такси подано, разумеется, был изрядно искажен домофоном, однако показался Харри знакомым. Он почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом. Спустившись на улицу и увидев припаркованный у подъезда приземистый красный спортивный автомобиль – «тойоту MR2», – он понял, что его опасения не напрасны.

– Добрый вечер, Холе.

Голос донесся из открытого окна машины, расположенного, однако, настолько низко – у самого асфальта, – что Харри не мог видеть говорившего. Когда Харри открыл дверцу, его приветствовал знакомый визгливый фальцет, орущий «You sexy motherfucka!» [14] в сопровождении столь мощных басов и органного синтезатора, что их рев заставил в первый момент отшатнуться, как от брошенной в лицо пригоршни леденцов.

С немалым трудом Харри разместился на тесном пассажирском сиденье – поистине место смертника!

– Выходит, сегодня вечером мы вдвоем, – заметил старший инспектор Том Волер.

Его выступающая вперед тевтонская нижняя челюсть чуть опустилась, обнажая ряд безупречных белоснежных зубов, выделяющихся на фоне загорелого лица. Прозрачные голубые глаза между тем по-прежнему оставались холодными. Многие в Управлении недолюбливали Харри, однако, насколько ему самому это было известно, по-настоящему ненавидел его лишь один человек. Харри знал, что в глазах Волера он самый недостойный представитель полицейского корпуса и, следовательно, своего рода личное оскорбление для Тома. При самых разных обстоятельствах Харри давал понять, что не разделяет окрашенное в коричневатые тона отношение Волера и некоторых прочих своих коллег к гомикам, коммунистам, инвалидам-симулянтам, к разным там иммигрантам – пакистанцам, желтомордым, ниггерам, цыганам и «даго», а Волер, в свою очередь, величал Харри «спившимся рок-журналистом». Харри подозревал, что истинная причина ненависти кроется в его пристрастии к выпивке. Том Волер не выносил слабостей. Именно поэтому, по мнению Харри, он проводил столько часов в тренажерном зале, лупя ногами и руками мешки с песком и все новых и новых спарринг-партнеров. Однажды в столовой Харри слышал, как один из молодых инспекторов с восторгом вещал, как Волер сломал обе руки вьетнамцу-каратисту из молодежной банды в районе Осло-С. Учитывая взгляды Волера на цвет кожи, Харри казалось парадоксом, что этот его коллега может часами не вылезать из солярия. Вероятно, стоило прислушаться к тому, что утверждали умудренные опытом коллеги: на самом-то деле Волер вовсе не был расистом. И неонацистов, и черномазых он избивал с равным удовольствием.

Кроме того, что знали все, было то, о чем никто толком не знал, однако некоторые догадывались. Нечто связанное с тем, что более года назад Сверре Ульсен – единственный, кто мог рассказать, почему убили Эллен Йельтен, – был найден в своей кровати с разряженным пистолетом в руке и пулей Волера между глаз.

– Поосторожней, Волер.

– Что-что?

Харри протянул руку и убавил звук любовных стенаний.

– Сегодня скользко.

Мотор продолжал стучать ровно, как швейная машинка, однако звук был обманчив: Харри почувствовал, как ускорение вдавливает его в жесткую спинку сиденья. Миновав Стенс-парк, они помчались в сторону Суумс-гате.

– Куда мы? – спросил Харри.

– Сюда, – отозвался Волер, резко поворачивая налево прямо перед капотом встречной машины.

Сквозь открытое окно Харри услышал шелест покрышек по мокрой листве, которой был усыпан асфальт.

– С возвращением в убойный отдел, – сказал Харри. – А что же, в Службе внутренней безопасности не прижился?

– Структурные изменения, – ответил Волер. – Кроме того, начальник уголовной полиции и Мёллер настояли на моем возвращении. В убойном я добивался неплохих результатов, если еще помнишь.

– Как я могу забыть?

– Ну не знаю, столько приходится слышать о долговременном эффекте обильных возлияний…

Если бы Харри не успел упереться рукой в приборную панель, резкое торможение швырнуло бы его лицом на ветровое стекло. Бардачок распахнулся, и что-то тяжелое упало на пол, предварительно стукнув Харри по колену.

– Какого черта, что это? – вскрикнул он.

– «Иерихон-941», израильский пистолет-пулемет, – как ни в чем не бывало пояснил Волер, выключая мотор. – Не заряжен. Пусть себе валяется. Мы приехали.

– Здесь? – удивленно спросил Харри, пригибаясь, чтобы получше рассмотреть желтый дворик, возле которого они остановились.

– А в чем дело? – поинтересовался Волер, успевший уже наполовину вылезти из машины.

Харри ощутил, что сердце его забилось сильнее и чаще. Пока он пытался отыскать дверную ручку, в голове пронесся вихрь мыслей, из которых задержалась лишь одна: все-таки надо было тогда взять трубку и перезвонить Ракели.

Туман вернулся. Он сочился внутрь с улицы, проникая из-за деревьев в щели окон, врываясь вслед за ними во входную дверь, распахнувшуюся сразу же после того, как Вебер что-то рявкнул в домофон. Туман преследовал их по пятам на лестнице, попадая сюда из замочных скважин соседских квартир. Он окутывал Харри как ватное одеяло, и когда они наконец вошли в квартиру, Харри стало казаться, что он идет будто в облаке. Все вокруг – люди, голоса, потрескивающие рации, синие вспышки блицев – было окружено каким-то фантастическим ореолом и не имело значения, поскольку на самом деле не было – просто не могло быть – реальностью. А когда они оказались перед кроватью покойной, лежащей с пистолетом в правой руке и дыркой в виске, он так и не смог поднять глаза на кровь на подушке или же встретиться с ее пустым обвиняющим взглядом. Вместо этого Харри разглядывал спинку кровати, лошадь с оторванной головой, изо всех сил надеясь, что туман вскоре рассеется и он наконец-то проснется.

Глава 10 Не было печали

Вокруг него то возникали, то снова умолкали чьи-то голоса.

– Я старший инспектор Том Волер. Может кто-нибудь из присутствующих озвучить краткую версию случившегося?

– Мы прибыли три четверти часа назад. Здесь находился электрик, который ее и обнаружил.

– Когда он ее нашел?

– В пять. И сразу же позвонил в полицию. Его имя… сейчас посмотрим… Рене Йенсен. Тут у меня еще есть его личный номер и адрес.

– Превосходно. Позвоните и пробейте его по нашей базе.

– О’кей.

– Рене Йенсен?

– Да, это я.

– Подойдите-ка. Моя фамилия Волер. Скажите, как вы сюда попали?

– Я уже рассказывал тем, другим: с помощью запасного ключа. В четверг она приходила ко мне в мастерскую и дала его мне, потому что не могла быть дома, когда я приду.

– Ей что же, в это время на работу надо было?

– А я почем знаю? Хотя не думаю, чтобы она работала. Ну то есть так, как все. У нее там какая-то большая выставка была и все такое…

– А, значит, художница. Кто-нибудь здесь о ней слышал?

Дружное молчание.

– Что вы делали в спальне, Йенсен?

– Искал ванную.

Другой голос:

– Ванная вот здесь, за той дверью.

– О’кей. Когда вы вошли в квартиру, Йенсен, вы не заметили ничего подозрительного?

– Подозрительного? Э-э… как это?

– Ну, дверь, к примеру, была заперта? Может, окна открыты? Какие-нибудь специфические запахи или звуки? Хоть что-то?

– Дверь была заперта. Никаких там открытых окон, да я вообще-то особо и не осматривался. А пахло, так это… вроде бы растворителем…

– Уайт-спирит?

Другой голос:

– В одной из комнат мы обнаружили разные принадлежности, которыми пользуются художники.

– Благодарю. Еще на что-нибудь обратили внимание, Йенсен?

– А что вы там еще говорили?

– Звуки.

– А да, звуки! Нет, звуков, пожалуй, не было. Наоборот, тихо, как в могиле. Ну то есть… кхе, кхе… я же тогда не знал, что…

– Ладно, Йенсен, все в порядке. А раньше вы покойную встречали?

– Никогда, до того самого дня, как она появилась у меня в мастерской. Такая веселая, энергичная дамочка.

– И что ей надо было?

– Починить термостат нагревателя в ванной.

– Будьте добры, гляньте, он и вправду не работает? Если там вообще есть нагреватель, конечно.

– То есть как это? А-а, понимаю, она специально все подстроила, чтобы ее так нашли, да?

– Что-то в этом роде.

– Да, но термостат-то действительно был того…

– Того?

– Сломан.

– Откуда вы знаете.

Пауза.

– Вам ведь сказано было, Йенсен, ничего здесь не трогать.

– Ну да, но пока вы приехали, прошло столько времени, а я так нервничал, что мне нужно было как-то отвлечься.

– Стало быть, теперь термостат у покойной в полном порядке?

– Ну да, типа того… кхе, кхе…

Харри хотелось отойти от кровати, но ноги отказывались повиноваться. Врач прикрыл глаза Анны, и теперь казалось, что она просто спит. Том Волер отпустил электрика, напоследок взяв с него обещание быть в ближайшие дни в пределах досягаемости. Отпустил он и дежурную бригаду из Управления, прибывшую сюда по сигналу о происшествии. Прежде Харри ни за что не поверил бы, что такое возможно, однако сейчас он даже радовался присутствию Тома Волера. Что ни говори, а опыт у Волера был. Харри чувствовал, что сам, без него, не сумел бы сейчас задать ни одного внятного вопроса и уж подавно не в состоянии был предпринять что-то разумное.

Волер попросил врача сделать предварительные выводы.

– Пуля, по-видимому, прошла насквозь через всю черепную коробку, повредив мозг и нарушив тем самым все жизненно важные функции. Если предположить, что температура в комнате не менялась, то, судя по температуре тела, она мертва уже минимум шестнадцать часов. На теле отсутствуют какие-либо иные следы насилия. Нет никаких отметин от инъекций либо иных признаков медикаментозного вмешательства. Однако… – Тут врач сделал театральную паузу: – Состояние вен на запястьях указывает на то, что это не первая ее попытка суицида. Чисто из области предположений, но навскидку я бы квалифицировал ее состояние как маниакальную депрессию или депрессию с суицидальным синдромом. Готов поспорить, мы сможем найти ее медицинскую карту у какого-нибудь психиатра.

Харри попытался что-то сказать, но и язык, подобно ногам, не желал его слушаться.

– Точнее смогу сказать, когда взгляну на нее поближе.

– Спасибо, доктор. А ты что поведаешь, Вебер?

– Оружие самое обычное – «беретта-M92F». Отпечатки на рукояти принадлежат одному человеку – скорее всего, ей самой. Пуля, застрявшая в деревянной части кровати, подходит к данному типу оружия, так что баллистическая экспертиза наверняка подтвердит, что она выпущена именно из этого пистолета. Полный отчет будет готов завтра.

– Отлично, Вебер. Да, еще кое-что. Когда электрик пришел, дверь была заперта. Я обратил внимание, что там ригельный замок, а не защелка. Следовательно, исключено, что кто-то посторонний побывал здесь и вышел, закрыв дверь. Разумеется, если он не прихватил с собой ключи покойной. Иными словами, если найдем ее ключи, то внесем ясность в этот вопрос.

Вебер кивнул и выставил на всеобщее обозрение желтый карандаш с висящей на нем связкой ключей.

– Лежали на комоде в коридоре. Это универсальный ключ – подходит и к подъезду, и ко всем общим помещениям в доме. Дверь в квартиру им тоже можно открыть – я проверял.

– Замечательно. По существу, нам не хватает только собственноручно написанного прощального послания. У кого-нибудь есть возражения против того, чтобы считать этот случай вполне очевидным?

Волер по очереди обвел глазами Вебера, врача и Харри.

– О’кей, тогда нам осталось лишь сообщить печальное известие близким родственникам и провести официальное опознание.

Он вышел в коридор; Харри по-прежнему продолжал стоять у кровати. Чуть погодя Волер снова заглянул в спальню.

– Все же здорово, когда пасьянс сходится с первого раза. Верно, Холе?

Харри почувствовал, как мозг его отдал команду кивнуть, однако вовсе не был уверен, что голова послушается.

Глава 11 Иллюзия

Я просматриваю первую видеозапись. Если разбить ее на кадры, становится отчетливо видна вспышка выстрела. Пороховые частички, еще не превратившиеся в чистую энергию, похожи на рой астероидов, сопровождающих комету в ее странствии сквозь атмосферу и сгорающих в этой атмосфере по мере того, как сама комета беспрепятственно следует все дальше и дальше вглубь. И никто не в состоянии ей помешать, ибо путь ее предопределен миллионы лет тому назад, еще до появления человечества, до того, как возникли чувства, до рождения ненависти и милосердия. Пуля входит в голову, обрывая мысль, поворачивая вспять мечты. И в самой глубине сознания импульсом нервных окончаний, родившимся в центре боли, возникает последняя мысль – SOS, противоречивая мольба о помощи, обращенная к себе самому, – молнией пронзает мозг и тут же гаснет. Нажимаю на клавишу мыши, выбирая вторую видеозапись. Пока мой компьютер перемалывает информацию, продираясь сквозь мрак Интернета, я смотрю в окно на усыпавшие небо звезды и думаю, что каждая из них – свидетельство неотвратимости судьбы. В них нет никакого смысла, они выше потребности людей во всем находить логику и взаимосвязь. Потому-то они столь прекрасны, понимаю я.

Наконец вторая видеозапись готова. Я нажимаю на «play». Play a play [15] . Все тот же спектакль бродячего театра, правда, теперь он поставлен на новом месте. Те же реплики, движения, все тот же костюм, та же сценография. Изменены лишь статисты. И заключительная сцена. Сегодня вечером играем не трагедию .

Я вполне доволен собой. Я сумел передать суть играемой мною роли – холодного профессионала, антагониста, который точно знает, чего хочет, и если надо, то убивает. Никто даже не пытается тянуть время – после Бугстадвейен они попросту не смеют. И поэтому на те две минуты – сто двадцать секунд, – которые я сам себе отпустил, я – Бог. Иллюзия срабатывает. Миллион одежек под комбинезоном, двойные стельки, цветные контактные линзы, заученные движения .

Я выключаю компьютер, и в комнате становится темно. Снаружи доносится лишь обычный городской шум. Сегодня я встречался с Принцем. Странный тип. При общении с ним возникает двойственное чувство, как при виде египетского бегунка – крохотной птички, клюющей остатки пищи, застрявшие в зубах у крокодила. Он сказал, что у него все под контролем, у отдела грабежей и разбойных нападений по-прежнему нет никаких улик. Он получил свою долю, а я – тот еврейский пистолет, что он обещал мне достать .

Вероятно, мне бы следовало радоваться, однако ничто уже не может сделать меня прежним .

Потом я позвонил из телефона-автомата в Полицейское управление, однако они не хотели ничего говорить, пока я не представился родственником. Тогда они сказали, что это было самоубийство, Анна сама в себя выстрелила. Дело прекращено. Едва успев повесить трубку, я расхохотался .

Часть II Глава 12 Смерть по собственному желанию

– Альбер Камю называл самоубийство единственной по-настоящему серьезной философской проблемой, – сказал Эуне, настороженно поглядывая на серое небо над Бугстадвейен. – Поскольку решение, достойна ли жизнь того, чтобы ее прожить, или же нет, затрагивает основной вопрос философии. Все прочие – о трех мировых измерениях, о девяти или двенадцати категориях духа – возникли гораздо позже.

Харри неопределенно хмыкнул.

– Многие из моих коллег занимаются изучением причин, по которым люди совершают самоубийства. Знаешь, к какому выводу они пришли, что считают наиболее типичной причиной?

– Я как раз и надеялся, что ты поможешь мне найти ответ на этот вопрос. – Харри приходилось отчаянно лавировать на узком тротуаре, уворачиваясь от прохожих, чтобы держаться рядом с толстяком психологом.

– Просто они не желают жить дальше, – торжественно изрек Эуне.

– Звучит так, будто за это можно Нобелевскую премию давать.

Харри созвонился с Эуне накануне вечером и договорился зайти за ним в его кабинет на Спурвейс-гате в девять. Когда они проходили мимо злосчастного филиала банка «Нордеа», Харри обратил внимание, что на противоположной стороне улицы перед магазинчиком «Севен-элевен» стоит все тот же зеленый мусорный контейнер.

– Зачастую мы забываем, что решение о самоубийстве сплошь и рядом принимают здравомыслящие люди, которые просто-напросто считают, что им уже нечего ждать от жизни, – продолжал Эуне. – К примеру, старики, потерявшие спутника жизни либо внезапно почувствовавшие, что здоровье их пошатнулось.

– Эта женщина была молода и здорова. О каких же рациональных причинах может идти речь в ее случае?

– Прежде всего следует определиться, что именно считать рациональным. Если кто-либо, полностью отчаявшись, решает покончить со своей болью, лишив себя жизни, можно предположить, что он поступает вполне обдуманно. С другой стороны, трудно считать самоубийство рациональным поступком, если оно совершено человеком, понемногу выходящим из депрессии, за счет чего у него и появляются силы на совершение каких-то активных действий, к коим можно отнести и самоубийство.

– А может самоубийство произойти абсолютно спонтанно?

– Разумеется, может. Однако, как правило, ему предшествуют попытки покончить с собой, в особенности это касается женщин. В США на одно женское самоубийство приходится десять, так сказать, суицидальных попыток.

– Так сказать?

– Когда принимают пять таблеток снотворного, это уже вполне серьезный крик о помощи. Но я бы не назвал это попыткой самоубийства, коль скоро на столике остается пузырек с тем же лекарством, опорожненный лишь наполовину.

– В нашем случае речь идет об огнестреле.

– Стало быть, мужской способ.

– Мужской?

– Одна из причин, по которым попытки самоубийства у мужчин чаще бывают успешными, заключается в том, что они предпочитают способы более опасные и бесповоротные, чем женщины. Огнестрельное оружие и высотные здания, а не порезанные вены и пригоршня пилюль. Когда стреляется женщина, это скорее необычно.

– Подозрительно необычно?

Эуне кинул быстрый взгляд на Харри:

– У тебя есть основания считать, что это было не самоубийство?

Харри покачал головой:

– Просто я хочу полной определенности. Нам сейчас направо, ее квартира – чуть дальше по этой улице.

– Соргенфри-гате? [16]  – Эуне хихикнул и вновь опасливо покосился на затянутое грозными тучами небо. – Ну да, конечно.

– Что ты имеешь в виду?

– «Sans souci». «Без печалей». Так назывался дворец гаитянского короля Кристофа, который покончил с собой, когда французы взяли его в плен. Ну знаешь, того, что развернул пушки стволами в небо и приказал стрелять, чтобы отомстить за себя Господу.

– А-а…

– А знаешь, что писатель Ула Бауэр сказал как-то об этой улице? «Я даже попробовал переехать на Соргенфри-гате, но и это не помогло». – Эуне расхохотался так, что его двойной подбородок смешно затрясся.

У подъезда их поджидал Халворсен.

– По дороге из Управления я встретил Бьярне Мёллера, – сказал он. – Мне показалось, он считает это дело до конца расследованным и закрытым.

– Нужно еще раз все осмотреть, чтобы устранить последние неясности, – отозвался Харри, открывая подъезд взятым у электрика ключом.

С предыдущего вечера в квартире ничего не изменилось, только ленту, натянутую полицейскими поперек входной двери, сняли, а труп увезли. Они прошли в спальню. В царящем там полумраке на темном фоне огромной кровати белым пятном выделялись простыни.

– И что мы будем искать? – поинтересовался Халворсен у Харри, раздвигавшего тяжелые гардины, которыми были занавешены окна.

– Запасной ключ от входной двери, – сказал Харри.

– Зачем?

– Мы исходили из того, что у покойной был один запасной ключ, который она дала электрику. Я тут навел справки. Универсальный ключ невозможно выточить у обычного слесаря, его необходимо заказывать у фирмы – изготовителя замка через мастерскую, имеющую на это специальную лицензию. Поскольку такой ключ подходит и к подъезду, и к общим хозяйственным помещениям – например к подвалу, – управляющий домом ведет за ними строгий контроль. Всем ведь известно, что, когда заказываешь новые ключи, надо иметь письменное разрешение от управляющего, верно? По соглашению с ним обладающая лицензией мастерская ведет учет всех ключей, выданных съемщикам каждой квартиры. Вчера вечером я созвонился с мастерской на Вибес-гате. Анна Бетсен заказывала два запасных ключа. Итого, значит, у нее было три комплекта. Один мы нашли в квартире, второй был у электрика. Где же третий ключ? До тех пор пока он не найден, нельзя исключать, что в момент ее смерти в квартире находился кто-то еще и этот кто-то, уходя, и запер дверь.

Халворсен понимающе кивнул:

– Ага, стало быть, третий ключ.

– Вот именно, третий ключ. Ладно, Халворсен, начинай искать, а я пока хочу кое-что показать Эуне.

– О’кей.

– Да, и еще. Не удивляйся, если обнаружишь здесь мой мобильный. По-моему, я вчера забыл его здесь.

– Мне казалось, ты говорил, что потерял его еще позавчера.

– Ну да, потерял, потом нашел, а теперь вот снова где-то оставил. Что, скажешь, с тобой такого не бывает?

Халворсен отрицательно покачал головой. Харри между тем уже увлек Эуне в коридор и потащил в глубь квартиры.

– Хочу спросить тебя кое о чем, поскольку ты единственный художник, которого я знаю лично.

– Положим, это слишком сильно сказано. – Эуне все еще никак не мог отдышаться после подъема по лестнице.

– Брось, ты, по крайней мере, как-то разбираешься в искусстве. Так что, надеюсь, сможешь хоть что-то тут прояснить.

Харри распахнул дверь в дальнюю комнату, хлопнул по выключателю и сделал приглашающий жест. Однако, вместо того чтобы осматривать три полотна, стоящие посредине мастерской, Эуне, тихонько пробормотав что-то вроде «ой-ой-ой», поспешно направился в самый угол комнаты, к трехглавому торшеру. Достав из внутреннего кармана твидового пиджака очки, он наклонился к массивной ножке, пытаясь разобрать какую-то надпись.

– Ну, доложу я вам! – восхищенно воскликнул он. – Да ведь это же настоящий торшер работы Гриммера.

– Гриммера?

– Бертол Гриммер. Всемирно известный немецкий дизайнер. В числе его работ – проект монумента Победы, который Гитлер велел воздвигнуть в Париже в сорок первом году. Гриммер мог стать одним из самых выдающихся художников нашего времени, но, когда он достиг пика своей карьеры, внезапно всплыло, что он на три четверти цыган. Самого его бросили в концлагерь, а имя вычеркнули из списков тех, кто участвовал в строительстве различных зданий и прочих коллективных шедевров. Гриммер выжил, однако в каменоломне, где работали цыгане, ему раздробило обе руки. Он продолжал творить и по окончании войны, однако, видимо из-за увечья, достичь прежних высот ему уже никогда не удавалось. Хотя, готов поспорить, это как раз одна из его послевоенных работ. – Эуне почтительно потрогал один из плафонов.

Харри нерешительно кашлянул:

– Я-то имел в виду те три портрета…

– Любительская мазня, – презрительно фыркнул Эуне. – Лучше взгляни на эту очаровательную скульптуру. Богиня Немезида – излюбленный послевоенный мотив Бертола Гриммера. Богиня мести. Знаешь, кстати, что касается самоубийств, то месть довольно часто становится здесь главным мотивом. Если некто считает, что жизнь его не удалась по вине конкретного человека, то этот некто вполне может, лишив себя жизни, попытаться внушить чувство вины данному человеку. Бертол Гриммер, кстати, также покончил с собой. Предварительно убив собственную жену – у нее был любовник. Месть, месть, месть. А тебе известно, что человек – единственное живое существо, прибегающее к мести? При этом интересно, что…

– Эуне!

– Ах, ну да, эти картины. Так ты хочешь, чтобы я по ним попробовал сделать какие-нибудь выводы? Что ж, вообще-то можно сказать, что отчасти это похоже на пятна Роршаха.

– Ммм. Это такие картинки, с помощью которых вы пытаетесь вызвать у пациентов различные ассоциации?

– Верно. Только тут есть одна проблема. Если я начну истолковывать эти картины, то мои слова, скорее всего, гораздо в большей степени будут отражением моего собственного, а вовсе не ее внутреннего мира. И все же несмотря на то, что теперь никто не верит в пятна Роршаха, почему бы и нет? Посмотрим-ка… Что ж, картины довольно мрачные. Тем не менее автор скорее озлоблен, чем подавлен. Да, и одна из них, по всей видимости, не закончена.

– А может, так и надо, может, все они именно в нынешнем виде создают эффект некой целостности?

– С чего ты это взял?

– Не знаю. Может, потому, что свет каждого из рожков торшера падает строго на одну из картин. Тебе так не кажется?

– Хм. – Эуне в задумчивости прижал палец к губам. – А ведь ты, пожалуй, прав. Да, точно прав. И знаешь, что из этого следует, Харри?

– Ну-у нет.

– Извини за выражение, по-моему – ни хрена! Это все, что тебе было от меня нужно?

– Да. А, или вот еще такая мелочь, раз уж ты сам художник. Видишь, палитра стоит слева от мольберта. Это ведь неудобно, а?

– Точно, если только художник не левша.

– Понятно. Ладно, пойду помогу Халворсену. Не знаю, как тебя и благодарить, Эуне.

– Пустяки. Просто припишу себе лишний часок, когда буду выставлять вам счет в следующий раз.

Халворсен уже успел отработать спальню.

– Не много же у нее было вещичек, – заметил он. – Такое впечатление, что проводишь обыск в гостиничном номере. Одежда, туалетные принадлежности, утюг, полотенца, постельное белье и тому подобное. Никаких тебе семейных фотографий, писем или иных личных бумаг.

Часом позже Харри и сам имел возможность убедиться в правоте Халворсена. Они прошерстили всю квартиру и вернулись в спальню, так и не найдя ничего – ни единого счета за телефон, ни даже банковской квитанции.

– Очень странно, – резюмировал Халворсен, присаживаясь на письменный стол рядом с Харри. – Должно быть, она сделала уборку. Видно, уходя, решила прихватить с собой все личное, ну, ты понимаешь.

– Понимаю. А лэптопа ты тут нигде не встречал?

– Лэптопа?

– Ноутбука, портативного компьютера?

– А с чего это вдруг?

– Видишь след вот тут, на деревяшке? – Харри показал на белесый четырехугольник на крышке стола как раз между ними. – Похоже, здесь стоял лэптоп, который потом отсюда забрали.

– Ты так думаешь?

Харри ощутил на себе испытующий взгляд Халворсена.

Некоторое время они постояли на улице, разглядывая окна ее квартиры – темные квадраты на бледно-желтом фоне дома. Харри закурил помятую, чуть не в гармошку сложенную сигарету, которую нашел во внутреннем кармане плаща.

– Чудно это как-то с ее родней, – сказал Халворсен.

– Ты о чем?

– Разве Мёллер тебе не рассказывал? Они не нашли ни ее родителей, ни сестер, ни братьев – только дядьку, который, кстати, сидит. Мёллеру самому пришлось звонить в похоронное бюро, чтобы они приехали и забрали несчастную. Как будто в самой смерти мало одиночества.

– Да уж. Что за похоронное бюро?

– Сандеманна, – отвечал Халворсен. – Дядька настоял, чтобы ее кремировали.

Харри сделал глубокую затяжку и проследил за тающим облачком дыма. Конец процесса, который был начат крестьянином, бросившим табачное семя в перепаханное поле где-то в далекой Мексике. Через четыре месяца семя превратилось в зеленое растение высотой в человеческий рост, спустя еще два его убрали, срезали листья, высушили, отсортировали, упаковали их и отослали на одну из фабрик Р. Дж. Рейнольдса во Флориде или Техасе, где в конце концов табачные листья превратились в сигареты «кэмел» с фильтром в вакуумной упаковке. Желтые пачки «кэмела» запечатали в картонные ящики и погрузили на корабль, плывущий в Европу. И вот спустя восемь месяцев частица этого когда-то зеленого, согретого мексиканским солнцем листа вываливается из пачки и застревает в кармане плаща некоего алкаша, когда он оступается на лестнице или выходит из такси, а может, когда использует этот плащ как одеяло, не сумев или просто не решившись открыть дверь собственной спальни из страха перед прячущимися под кроватью чудовищами. Когда же он наконец находит смятую и облепленную соринками сигарету, он сует ее в рот, из которого несет перегаром, и подносит зажигалку к другому концу. На какой-то миг высушенный и измельченный табачный лист проникает в легкие, доставляя их обладателю подлинное наслаждение, а затем вырывается наружу, обретая долгожданную свободу. Свободу раствориться в воздухе, развеяться, стать ничем. И сразу же быть забытым.

Халворсен пару раз осторожно кашлянул:

– А как ты догадался, что она заказывала эти ключи именно в мастерской на Вибес-гате?

Отбросив окурок, Харри поплотнее запахнул плащ.

– Похоже, Эуне был прав, – сказал он. – Будет дождь. Если ты прямо в Управление, то я с тобой.

– Харри, ведь в Осло наверняка не одна сотня таких мастерских.

– Мм. Я позвонил заместителю председателя жилтоварищества, Кнуту Арне Рингнесу. Славный малый. Он сказал, что они вот уже лет двадцать пользуются услугами именно этой мастерской. Ну что, погнали?

– Хорошо, что ты пришел, – сказала Беата Лённ, когда Харри открыл дверь «Камеры пыток». – Я тут вчера кое-что обнаружила. Вот, взгляни. – Она перемотала пленку немного назад и нажала на «паузу». На экране появился подрагивающий кадр: крупный план лица Стине Гретте, обращенного к одетому в маску грабителю. – Я увеличила часть кадра, чтобы взять лицо Стине как можно крупнее.

– И зачем это тебе? – поинтересовался Харри, плюхаясь на стул.

– Если взглянуть на счетчик, получается, что это было за восемь секунд до того, как Забойщик выстрелил…

– Забойщик?

Девушка смущенно улыбнулась:

– Это я так его называю, ну, просто для себя. У моего дедушки был хутор, ну и я…

– А где?

– Валле в Стенсдалене.

– И там ты видела, как забивают скотину?

– Да.

Тон, каким это было сказано, ясно свидетельствовал, что она не намерена развивать данную тему. Беата нажала на кнопку замедленного воспроизведения, и лицо Стине Гретте ожило. Харри было видно, как глаза ее медленно моргают, а губы шевелятся. Он уже приготовился было к выстрелу, когда Беата внезапно выключила запись.

– Видел? – заметно волнуясь, спросила она.

Понадобилось несколько секунд, прежде чем Харри понял, что именно она имеет в виду.

– Она говорит! – наконец воскликнул он. – Она сказала что-то прямо перед тем, как он ее застрелил! Но ведь ничего не слышно!

– Это потому, что она шепчет.

– Как же я раньше не обратил внимания?! Но зачем? И что именно она говорит?

– Надеюсь, скоро узнаем. Я связалась со специалистом по чтению по губам из Центра глухонемых. Он уже едет.

– Прекрасно.

Беата посмотрела на часы. Закусив нижнюю губу, Харри набрал в легкие побольше воздуха и тихо начал:

– Видишь ли, Беата…

Он заметил, как девушка замерла, стоило ему только произнести ее имя.

– Когда-то у меня была напарница, Эллен Йельтен.

– Я знаю, – быстро сказала она. – Ее убили у Акерсельвы.

– Да. Когда мы с ней раскручивали дело, то обычно использовали разные приемы, чтобы извлечь информацию, застрявшую в подсознании. Вроде ассоциативных игр, когда пишешь на листочках по нескольку слов, ну и так далее. – Харри смущенно улыбнулся. – Знаю, звучит это не особенно убедительно, но временами все же приносило результаты. Я тут подумал, мы могли бы и с тобой это попробовать.

– Что именно?

Харри вновь пришло в голову, насколько увереннее держится Беата, когда они изучают видеозапись либо разглядывают экран компьютера. Сейчас же она смотрела на него так, будто он только что предложил сыграть в покер на раздевание.

– Мне бы хотелось знать, что ты испытываешь, когда думаешь об этом деле, – пояснил он.

Она неуверенно улыбнулась:

– Чувства, ощущения…

– Да забудь ты хоть на секунду о холодных фактах. – Харри подался вперед на своем стуле. – Перестань быть пай-девочкой. Не надо придумывать никаких обоснований того, что говоришь. Просто расскажи о том, что нутром чувствуешь, когда думаешь об этом деле.

Несколько мгновений она сидела, уставившись в стол. Харри терпеливо ждал. Затем она подняла глаза и в упор посмотрела на него:

– По-моему, это так называемая гостевая победа.

– Гостевая победа?

– Победа на чужом поле. Одно из тех пятидесяти процентов преступлений, которые мы никогда не сумеем раскрыть.

– Понятно. И почему же?

– Элементарная арифметика. Если вспомнить обо всех тех идиотах, которых нам не удалось задержать, то у такого человека, как Забойщик, который прекрасно все продумал и, вероятно, имеет кое-какое представление о методах нашей работы, относительно неплохие шансы, согласись.

– Хм. – Харри потер щеку. – Стало быть, твои внутренние ощущения сводятся к простой арифметике?

– Не только. А как решительно он все это проделал! Будто им в этот момент двигало нечто такое…

– Что именно им двигало, Беата? Жажда наживы?

– Не знаю. По статистике, при ограблениях жажда наживы является мотивом номер один, за ним следует азарт, далее…

– Да забудь ты о статистике, Беата. Теперь ты следователь, ты анализируешь не только видеоматериалы, но и свое толкование того, что видела. Поверь мне, это главное, в чем должен разбираться следователь.

Беата задумчиво смотрела на него. Харри чувствовал, что понемногу выманивает ее из раковины.

– Давай-ка снова! – еще поднажал он. – Что двигало Забойщиком?

– Чувства.

– Какие чувства?

– Сильные.

– Какие именно, Беата?

Она прикрыла глаза.

– Любовь или ненависть. Ненависть. Нет, любовь. Я не знаю.

– Почему он ее застрелил?

– Потому что он… нет.

– Ну же, давай. Почему он ее застрелил? – Харри дюйм за дюймом двигал свой стул, пока не оказался практически бок о бок с девушкой.

– Потому что должен был. Потому что так было решено… заранее.

– Здорово. А почему это было решено заранее?

В этот момент раздался стук в дверь.

Харри отнюдь не расстроился бы, если бы Фриц Бьелке из Института глухонемых продемонстрировал меньшее рвение, когда, стремясь как можно скорее прибыть к ним на помощь, объезжал на своем велосипеде многочисленные пробки в центре города. Однако в данный момент этот веселый полный человечек в круглых очках уже стоял на пороге «Камеры пыток», крутя в руках розовый велосипедный шлем. Бьелке не был глухим, как, впрочем, и немым. Чтобы он сумел лучше разобраться в особенностях артикуляции Стине Гретте, они сначала прокрутили ту часть видеозаписи, на которой была слышна ее речь. При этом сам Бьелке болтал не переставая.

– Да, я считаюсь специалистом, однако на самом деле все мы в той или иной степени читаем по губам, хотя одновременно и слушаем то, что говорят. Взять, к примеру, неприятное чувство, которое возникает у вас всякий раз, когда изображение и звук в фильме не синхронизированы, хотя все дело, возможно, в каких-то сотых долях секунды.

– Ну, – сказал Харри, – лично я ничего не могу понять по движению ее губ.

– Проблема в том, что по губам можно прочесть всего лишь от тридцати до сорока процентов слов. Чтобы разобрать все остальное, нужно следить за выражением лица, жестами, а также с помощью собственного языкового чутья и логики пытаться вставлять недостающие слова. Таким образом, думать здесь не менее важно, чем видеть.

– Вот она начинает шептать, – сказала Беата.

Бьелке моментально умолк и с сосредоточенным видом уткнулся в экран, стараясь не пропустить малейшее шевеление губ. Беата остановила запись за мгновение до выстрела.

– Ага, – сказал Бьелке. – Давайте-ка еще разок.

Затем он опять попросил:

– Еще.

И наконец:

– Будьте добры, сначала.

После седьмого повтора он удовлетворенно кивнул, давая понять, что просмотр закончен.

– Я не понимаю, что она имеет в виду, – сказал Бьелке.

Харри и Беата переглянулись.

– Однако знаю, что именно она говорит.

Беата чуть не бежала по коридору, пытаясь не отставать от Харри.

– Он считается лучшим специалистом в стране в данной области, – оправдывалась она.

– Ну и что? – отмахнулся Харри. – Он ведь сам сказал, что не уверен.

– А что, если она все же говорит то, что сказал Бьелке?

– Не сходится. Он наверняка проглядел «не».

– Я не согласна.

Харри резко остановился, и Беата с размаху налетела на него. Испуганно посмотрев вверх, она уперлась взглядом в его широко распахнутый глаз.

– Здорово, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла она.

– Здорово, что не согласна. Несогласие означает, что ты, вероятно, видела или же почувствовала что-то другое, хотя и сама еще не знаешь, что именно. А я вот ничего не почувствовал. – Он снова зашагал по коридору. – Будем исходить из того, что права ты. Посмотрим, куда это нас приведет.

Остановившись перед лифтом, он нажал кнопку вызова.

– А сейчас ты куда? – спросила Беата.

– Надо проверить одну деталь. Вернусь меньше чем через час.

Двери лифта плавно разъехались в стороны, и из них шагнул шеф Иварссон.

– А-а! – осклабился он. – Мастера-детективы идут по следу? Есть что мне сообщить?

– Но смысл создания параллельных групп как раз и заключается в том, чтобы ничего не сообщать друг другу, – заметил Харри, обогнул Иварссона и зашел в лифт. – Конечно, если я верно понимаю тебя и ФБР.

Иварссон широко улыбнулся, однако взгляд его при этом отнюдь не утратил твердости:

– Но ключевой-то информацией мы, разумеется, обязаны делиться.

Харри нажал на кнопку первого этажа, но тут Иварссон сделал шаг вперед и заблокировал дверцы лифта:

– Ну и?..

Харри пожал плечами:

– Стине Гретте кое-что шепнула грабителю как раз перед тем, как он выстрелил.

– Так-так?

– Нам кажется, она сказала: «Я виновата».

– «Я виновата»?

– Да.

Иварссон наморщил лоб:

– Нет, здесь, верно, что-то не так. Больше подходило бы, скажи она: «Я  не виновата», то есть не виновата в том, что управляющий на шесть секунд дольше упаковывал деньги в сумку.

– Не согласен, – заявил Харри, демонстративно поглядывая на часы. – Нам помогал ведущий специалист страны в этой области. Но подробности тебе сможет сообщить и Беата.

Иварссон облокотился на одну из дверей лифта, которая в продолжение всей беседы стукалась о его спину:

– Значит, она просто настолько растерялась, что пропустила «не». И это все, что у вас есть? Беата?

Беата залилась краской:

– Я как раз начала просматривать видеозапись ограбления на Киркевейен.

– Есть какие-нибудь соображения?

Взгляд девушки метнулся от Иварссона к Харри.

– Пока что никаких.

– Стало быть, ничего, – подытожил Иварссон. – Тогда вас, видимо, порадует, что мы вычислили девятерых подозреваемых, которых намереваемся допросить. А также у нас появился план, каким образом выудить наконец хоть что-нибудь из Расколя.

– Расколя? – переспросил Харри.

– Расколь Баксхет – крысиный король собственной персоной, – сказал Иварссон, взялся за поясной ремень, сделал глубокий вдох и с чрезвычайно довольным видом подтянул брюки. – Но подробности тебе сможет сообщить и Беата.

Глава 13 Мрамор

Харри знал, что иногда бывает чересчур уж брюзглив и капризен. Взять хотя бы Бугстадвейен. В чем тут дело, он и сам толком не понимал. Может, в том, что люди на этой улице, словно вымощенной золотом и нефтью и расположенной на самой вершине радости в Счастливой стране, никогда не улыбались. Сам Харри, правда, тоже не улыбался, но он-то жил в районе стадиона «Бишлет», за улыбки ему никто не платил, да к тому же сейчас у него не было веских причин для радости. Однако это вовсе не означало, что он, подобно большинству соотечественников, не любил, когда улыбались ему .

В глубине души Харри честно пытался оправдать хмурый вид стоящего за прилавком «Севен-элевен» парня тем, что ему, наверное, не по душе эта работа, что он тоже живет в Бишлете, а также упорно моросившим надоедливым дождиком.

Выражение бледного личика, расцвеченного ярко-красными прыщами, при виде полицейского удостоверения Харри осталось абсолютно безразличным.

– Откуда мне знать, давно ли стоит здесь этот контейнер?

– Но он же такой заметный, зеленый, и при этом наполовину загораживает тебе вид на улицу, – не отступался Харри.

Юнец со стоном уперся ладонями в тощие бедра, на которых болтались брючки:

– Ну, неделю. Или около того. Слушай, не задерживай, за тобой уже очередь.

– Хм. Я в него заглядывал. Он почти пустой – лишь несколько бутылок да старые газеты. Ты не знаешь, кто его заказывал?

– Нет.

– Вижу, тут у тебя над прилавком камера наблюдения. Вроде она должна захватывать и этот контейнер под окнами?

– Тебе виднее…

– Если у вас сохранилась запись с пятницы, я бы хотел ее просмотреть.

– Позвони завтра, когда здесь будет Тоббен.

– Тоббен?

– Хозяин.

– У меня другое предложение: звякни этому Тоббену прямо сейчас и попроси разрешения отдать мне пленку. Как только я ее получу, мигом испарюсь.

– Да ты оглянись! – начал кипятиться юнец, и прыщи его зарделись еще ярче. – Нет у меня сейчас времени искать какую-то видеозапись.

– Что ж, – не сдавался Харри, так и не пожелав оглядеться, – тогда, может, после закрытия?

– Мы работаем круглосуточно. – Юнец страдальчески закатил глаза.

– Я пошутил, – сказал Харри.

– Вот как, тогда ха-ха, – по-прежнему сонным голосом парировал парень. – Будешь подкупать или как?

Харри отрицательно мотнул головой. Глядя ему за плечо, юнец громогласно возвестил:

– Касса свободна!

Тяжело вздохнув, Харри повернулся наконец к очереди, потянувшейся было к прилавку:

– Касса не свободна. Я сотрудник полиции Осло. – Он продемонстрировал свое удостоверение. – Этот человек арестован, поскольку не видит разницы между словами «покупать» и «подкупать».

Как уже говорилось, иногда Харри бывал чересчур уж брюзглив и капризен. Тем не менее сейчас реакция очереди его вполне удовлетворяла – он любил, когда ему улыбались.

Однако вовсе не такой улыбкой, которая, по-видимому, входит в круг обязательных учебных предметов для тех, кто хочет стать пастором, политиком либо агентом похоронного бюро. Разговаривая, они улыбаются глазами . Данное обстоятельство придавало господину Сандеманну из похоронного бюро Сандеманна столько участия и сердечности, что вкупе с температурой, царящей в майорстуанской кладбищенской церкви, это заставляло Харри время от времени непроизвольно вздрагивать и ежиться. Он осмотрелся по сторонам. Два гроба, стул, венок, похоронный агент, черный костюм, лысина с зачесом.

– Она выглядит так красиво, – говорил Сандеманн. – Такая спокойная. Умиротворенная. Торжественная. Вы, вероятно, член семьи?

– Не совсем.

Харри показал свое полицейское удостоверение в тайной надежде, что сердечность предназначена лишь родным и близким. Как выяснилось, он ошибался.

– Трагично, когда столь юная особа покидает нас подобным образом.

Пожимая ему руку, Сандеманн продолжал улыбаться. Пальцы у похоронного агента оказались необычайно тонкими и гибкими.

– Мне необходимо осмотреть одежду, которая была на покойной, когда ее обнаружили, – начал Харри. – В похоронном бюро мне сказали, что ее забрали сюда.

Сандеманн кивнул, достал белый пластиковый пакет и пояснил, что носит вещи с собой на случай, если появятся родители либо иные родственники и ему придется срочно их отдать, предварительно выписав квитанцию. Харри попытался обнаружить карман в черной юбке, однако тщетно.

– Ищете что-то определенное? – самым невинным тоном поинтересовался Сандеманн, заглядывая Харри через плечо.

– Дверной ключ, – сказал Харри. – Вы ничего не находили, когда… – Харри покосился на гибкие пальцы Сандеманна, – когда ее раздевали?

Сандеманн прикрыл глаза и покачал головой:

– Под одеждой у нее не было ничего. Разумеется, если не считать фотографии в одной из туфель.

– Фотографии?

– Да. Странно, не правда ли? Наверное, у них такой обычай. Она по-прежнему лежит там, в туфле.

Харри достал из пакета черную туфлю на высоком каблуке, и в сознании его вдруг вспышкой промелькнуло: стоя в дверях, она встречает его. Черное платье, черные туфли, алые губы. Ярко-алые губы.

Помятая фотография оказалась снимком женщины с тремя детьми, сидящей на пляже. Какое-то курортное местечко в Норвегии. На заднем плане – заглаженные морем скалы и сосны.

– Из родственников кто-нибудь пришел? – поинтересовался Харри.

– Только ее дядя. Разумеется, в сопровождении одного из ваших коллег.

– Разумеется?

– Ну да, я так понял, что он отбывает наказание?

Харри промолчал. Сандеманн склонился вперед, изогнув спину так, что его маленькая головка оказалась ниже уровня плеч, придавая ему поразительное сходство с грифом.

– Интересно бы знать за что? – Свистящий шепот сродни резкому птичьему крику еще более усугублял сходство. – Я имею в виду, ему ведь даже не позволили присутствовать на похоронах.

Харри кашлянул:

– А я могу ее видеть?

Сандеманн был явно разочарован; тем не менее он сделал учтивый жест, взмахом руки указывая в сторону одного из гробов.

Как всегда, Харри поразило, насколько работа профессионалов способна приукрасить труп. Анна и впрямь выглядела умиротворенной. Он дотронулся до ее лба. Все равно как если бы он коснулся мрамора.

– Что за ожерелье у нее на шее? – спросил Харри.

– Золотые монеты, – сказал Сандеманн. – Принес с собой ее дядя.

– А это что? – Харри поднял толстую пачку сотенных купюр, перехваченных широкой коричневой резинкой.

– Такой уж у них обычай, – повторил Сандеманн.

– У кого это «у них»?

– А вы разве не знали? – Наконец-то и узкие влажные губы Сандеманна растянулись в подобие улыбки. – Ведь она из цыган.

Почти за всеми столиками в кафе Полицейского управления было многолюдно и шумно. Кроме одного. Харри прошел прямиком к нему.

– Со временем тебя начнут здесь узнавать, – бросил он вместо приветствия.

Беата, не оценив иронии, вопросительно посмотрела на него снизу вверх, и Харри подумал, что между ними гораздо больше общего, чем ему казалось поначалу. Усевшись, он положил на стол перед девушкой видеокассету.

– Это запись из магазинчика «Севен-элевен» напротив банка, сделанная в день ограбления. И еще одна – за прошлый четверг. Посмотри, может, отыщешь что-нибудь интересное.

– Ты имеешь в виду, посмотреть, не заходил ли туда грабитель?

Беата с трудом ворочала языком – рот был набит хлебом и печеночным паштетом. Харри отметил про себя, что на столе перед ней лежит пакет с захваченными из дома бутербродами.

– Ну, хотелось бы надеяться, – уклонился он от прямого ответа.

– Да уж, – подтвердила девушка и сделала мучительное усилие, стараясь проглотить то, что жевала. От напряжения на глазах у нее даже выступили слезы. – В девяносто третьем при ограблении на Фрогнере отделения «Кредитного банка Кристиании» налетчик принес с собой пластиковые пакеты для денег с рекламой фирмы «Шелл». Мы тут же проверили видеозапись с камеры наблюдения на ближайшей бензозаправке «Шелл», и оказалось, что он купил пакеты именно там за десять минут до ограбления. Он был в той же самой одежде, но без маски. Полчаса спустя мы его уже арестовали.

–  Мы  – десять лет назад? – вырвалось у Харри.

Лицо Беаты вспыхнуло мгновенно, как сигнал светофора. Схватив очередной ломтик хлеба, девушка попыталась укрыться за ним.

– Я имела в виду, мой отец, – пробормотала она.

– Извини, я не хотел.

– Ничего страшного, – последовал быстрый ответ.

– Ведь твой отец, он же…

– Погиб, – сказала она. – Уже давно.

Харри сидел, сосредоточившись на собственных ладонях, и невольно прислушивался к тому, как жуют окружающие.

– А зачем ты принес еще и запись, сделанную за неделю до ограбления? – спросила Беата.

– Контейнер, – односложно откликнулся Харри.

– Что за контейнер?

– Я позвонил в Службу уборки мусорных контейнеров и навел справки. Его заказал в четверг некий Стейн Сёбстад, проживающий на Индустри-гате. На следующий день контейнер был доставлен на оговоренное место прямо перед окнами «Севен-элевен». В Осло проживают два Стейна Сёбстада, и оба заявляют, что не заказывали никакого контейнера. Я считаю, что налетчик позаботился об установке контейнера именно в этом месте, чтобы он перекрывал обзор из окон магазина и камера слежения не смогла бы зафиксировать его, когда он будет выходить из банка и пересекать улицу. Если в тот день, когда был заказан контейнер, он побывал в «Севен-элевен», чтобы еще раз все хорошенько проверить, то, вполне вероятно, на записи мы сможем увидеть человека, поглядывающего на камеру, а также из окна в сторону банка, чтобы прикинуть угол съемки, ну и все такое.

– Если повезет. Наш свидетель, проходивший в это время мимо «Севен-элевен», говорит, что, когда налетчик пересекал улицу, он по-прежнему был в маске. Спрашивается, зачем ему тогда все эти заморочки с мусорным контейнером?

– Может, он собирался снять маску как раз при переходе улицы. – Харри вздохнул. – Не могу сказать. Знаю только, что с этим зеленым контейнером что-то не так. Он простоял там уже неделю, и за исключением случайных прохожих, кидающих туда разный мусор, похоже, никто им так и не пользовался.

– О’кей, – сказала Беата, поднимаясь и забирая пленку.

– Да, еще одно, – остановил ее Харри. – Что ты знаешь об этом Расколе Баксхете?

– О Расколе? – Беата наморщила лоб. – До того как добровольно прийти и сдаться, он считался своего рода мифической фигурой. Если верить слухам, он имеет то или иное отношение к девяноста процентам всех ограблений банков в Осло. Готова поспорить, этот человек способен опознать всякого, кто за последние двадцать лет совершил здесь хотя бы одно ограбление.

– А, так вот для чего он понадобился Иварссону. И где он отбывает срок?

Беата указала большим пальцем куда-то себе за спину.

– Отделение А, первый надземный уровень.

– В Бутсене? [17]

– Да. И за все то время, что он там сидит, отказывается сказать хоть слово кому бы то ни было из полиции.

– Так почему Иварссон думает, что для него он сделает исключение?

– У него наконец-то появилось нечто такое, что может стать предметом торга. Расколь выразил пожелание. В Бутсене говорят, это единственное, о чем Расколь попросил с тех пор, как попал туда. Речь идет о его недавно умершей родственнице.

– О чем ты говоришь? – Харри оставалось лишь надеяться, что выражение лица его не выдаст.

– Через два дня ее должны хоронить, и Расколь отправил директору тюрем Норвегии прошение разрешить ему присутствовать на похоронах.

Беата ушла, а Харри задержался. Обеденный перерыв подошел к концу, и столовая понемногу пустела. Если верить рекламе, она была «светлой и уютной», как и все предприятия, входившие в систему Государственного управления столовых и буфетов; видимо, поэтому Харри предпочитал питаться где-нибудь в другом месте. Внезапно ему вспомнилось, что именно здесь он танцевал с Ракелью на корпоративной вечеринке, именно тогда он решил во что бы то ни стало завоевать ее. Или все было наоборот? Он как будто до сих пор ощущал изгиб ее спины под своей ладонью.

Ракель.

Через два дня Анну похоронят; никто не сомневается, что она погибла от собственной руки. Единственный, кто там присутствовал и мог бы поколебать их уверенность, был он сам. Однако он ничего не помнил. Так почему бы не оставить все как есть? Ведь он ничего не выигрывает, а вот потерять может все. В конце концов, даже если б не было иных причин, почему бы не позабыть об этом деле хотя бы ради них – ради него и Ракели?

Харри облокотился на стол и зарылся лицом в ладони.

А если бы он действительно мог поколебать всеобщую уверенность, стал бы он это делать?

Сидящие за соседним столиком обернулись на резкое шарканье отодвигаемого стула и увидели, как стриженный под ноль длинноногий полицейский с подмоченной репутацией чуть ли не бегом покинул столовую.

Глава 14 Удача

Колокольчик над входной дверью тесного темного магазинчика зашелся лихорадочной трелью, когда двое мужчин чуть ли не бегом ворвались внутрь. «Фрукты и табак Элмера» было одним из последних оставшихся в городе заведений подобного рода – так называемых киосков. Одну стену занимали стеллажи с авто-, мото-, спортивными и охотничьими журналами, другую – с печатной продукцией в стиле мягкого порно. Третью стену украшали сигаретные и сигарные пачки, а на прилавке среди разбросанных в беспорядке, слипшихся лакричных палочек и посеревших прошлогодних марципановых поросят с рождественскими бантами возвышались три пачки билетов спортивной лотереи.

– Чуть-чуть не успели, – приветствовал вошедших Элмер, худощавый лысый нурланнец с пышными усами.

– Сволочь такая, как быстро полил-то! – от души чертыхнулся Халворсен, стряхивая с плеч дождевые капли.

– Типичная осень в Осло, – подтвердил хозяин киоска, смешно выговаривая слова со своей характерной северонорвежской интонацией. – Либо засуха, либо потоп. «Кэмел-20»?

Харри кивнул и достал бумажник.

– И два лотерейных для молодого коллеги? – Элмер протянул Халворсену билеты моментальной лотереи, которые тот со смущенной улыбкой поторопился убрать в карман.

– Ничего, если я покурю здесь у тебя, Элмер? – спросил Харри, косясь сквозь грязное окно на струи дождя, хлещущие по мгновенно опустевшему тротуару.

– Валяй, – милостиво разрешил Элмер, отсчитывая сдачу. – Что ни говори, а все же эта отрава да еще азартные игры – мой хлеб насущный.

Слегка кивнув, он сделал шаг назад и скрылся за криво повешенной коричневой занавеской, из-за которой доносилось бульканье кофеварки.

– Вот этот снимок, – сказал Харри. – Мне всего-то и надо, чтобы ты выяснил, кто эта женщина.

– Только-то? – Халворсен посмотрел на помятую зернистую фотографию, которую протягивал ему Харри.

– Для начала определи, где был сделан этот снимок, – посоветовал Харри и до слез закашлялся, пытаясь удержать дым в легких. – Похоже, это какое-то курортное местечко. Если это действительно так, то там наверняка есть какой-нибудь магазинчик или контора по сдаче в аренду домиков – ну, что-то в этом роде. Если семейка на фотографии – завсегдатаи этого курорта, то, надо думать, кто-нибудь из местных, кто там работает, их знает. Выясни хотя бы это – с остальным я, так и быть, сам справлюсь.

– И все из-за того, что фотография лежала в туфле?

– По-моему, это не совсем обычное место для хранения фотографий, тебе так не кажется?

Пожав плечами, Халворсен выглянул на улицу.

– Не унимается, – сказал Харри.

– Вижу, но мне надо домой.

– Зачем?

– Затем, что есть нечто, называемое жизнью. Но тебя ведь это не интересует.

Харри слегка приподнял уголки рта, показывая, что оценил попытку пошутить:

– Ладно, валяй.

Колокольчик звякнул, и дверь за Халворсеном закрылась. Харри глубоко затянулся и принялся изучать подборку печатной продукции, выставленной в заведении Элмера. Внезапно он подумал, как мало у него общих интересов с обычным рядовым норвежцем. Может, из-за того, что и интересов-то, в сущности, практически не осталось? Ну да, музыка, но за последние десять лет никто не написал хоть что-нибудь стоящее, даже прежние кумиры. Фильмы? Но теперь, если он, выходя из кинотеатра, не чувствовал себя как после лоботомии, это можно было считать удачей. Все остальное – в том же роде. Иными словами, единственное, что его все так же захватывало, – это разыскивать людей и сажать их в тюрьму. Однако теперь и любимое дело не заставляло его сердце биться чаще, как бывало раньше. Самое страшное, думал Харри, кладя руку на гладкий, прохладный прилавок Элмера, что такое положение вещей уже нисколько его не тревожит. А ведь, по сути, это была капитуляция. Как все же упрощается жизнь, если чувствуешь себя стариком.

Колокольчик снова нервно звякнул.

– Я забыл рассказать о том пацане, которого мы вчера сцапали за незаконное ношение оружия, – сказал Халворсен. – Рой Квинсвик из компании скинхедов, что тусуются в пиццерии Херберта.

Он стоял в дверях, а капли дождя отплясывали танец вокруг его промокших ботинок.

– Мм?

– Видно было, что он напуган до смерти, ну, я поднажал и сказал, что он должен дать мне хоть что-то, если надеется, что я его просто так отпущу.

– И?

– Он сказал, что видел Сверре Ульсена на Грюнерлёкка в ту ночь, когда убили Эллен.

– Ну и что? У нас полно свидетелей, которые тоже его видели.

– Да, но этот парень видел, как Ульсен, сидя в машине, с кем-то разговаривал.

Харри выронил сигарету на пол и подбирать ее не стал.

– Ему известно, кто это был? – медленно спросил он.

Халворсен покачал головой:

– Нет, он узнал только Ульсена.

– Ты приметы записал?

– Парню тогда показалось, что мужчина выглядел как полицейский. Но он уверен, что сумеет его опознать, если увидит снова.

Харри почувствовал, что вспотел. Отчетливо выговаривая каждое слово, он спросил:

– А он может сказать, что это была за машина?

– Нет, он тогда торопился и видел ее мельком.

Харри кивнул, по-прежнему машинально поглаживая прилавок.

Халворсен осторожно кашлянул:

– Но ему кажется, это был спортивный автомобиль.

Харри посмотрел на дымящийся на полу окурок:

– Цвет?

Халворсен с сожалением развел руками.

– Красный? – Голос Харри звучал тихо и невнятно.

– Что-что?

Харри резко выпрямился:

– Ничего. Запомни имя. И проваливай домой к этой своей жизни.

Послышалось звяканье колокольчика.

Харри прекратил полировать прилавок. Рука его бессильно застыла. Казалось, она лежит на ледяном мраморе.

Астрид Монсен, сорока пяти лет, зарабатывала себе на жизнь переводами с французского, которыми занималась в кабинете своей квартиры на Соргенфри-гате. Мужчины у нее в доме не было, зато была аудиокассета с записью лая своры собак, которую она каждую ночь неизменно подключала к домофону. Харри пришлось выслушать звук неторопливых шагов и звяканье как минимум трех замков, прежде чем дверь слегка приоткрылась и за ней показалось веснушчатое личико в обрамлении черных кудряшек.

– Ух ты! – непроизвольно вырвалось у нее при виде внушительных габаритов Харри.

Хотя лицо женщины было ему незнакомо, у Харри возникло ощущение, что он уже видел ее раньше. Быть может, оттого, что в свое время Анна весьма подробно рассказывала ему о своей боязливой соседке.

– Харри Холе, убойный отдел, – представился он, показывая ей удостоверение. – Простите, что беспокою вас так поздно. У меня есть несколько вопросов насчет того вечера, когда умерла Анна Бетсен.

Харри попытался придать своей улыбке максимум обаяния, видя, что дамочка все еще не в силах прикрыть широко распахнутый от изумления рот. Краем глаза он заметил, что за стеклом соседской двери колыхнулась занавеска.

– Могу я войти, фру Монсен? Это займет совсем немного времени.

Астрид Монсен отступила на пару шагов, и Харри воспользовался этим, чтобы протиснуться внутрь и закрыть за собой дверь. Теперь он мог по достоинству оценить все великолепие афропрически хозяйки. Выкрашенные в иссиня-черный цвет завитые волосы обрамляли маленькое бледное личико на манер гигантского черного нимба.

Они стояли друг против друга в скудно освещенной прихожей, украшенной сухими цветами и плакатом в раме из Музея Шагала в Ницце.

– Вы раньше меня видели? – спросил Харри.

– Что… что вы имеете в виду?

– Просто видели ли вы меня раньше? Мне приходится бывать во многих домах.

Рот ее безмолвно раскрылся и снова закрылся. Она решительно покачала головой.

– Прекрасно, – сказал Харри. – Во вторник вечером вы были дома?

Женщина неуверенно кивнула.

– Что-нибудь видели или слышали?

– Ничего, – ответила она. На взгляд Харри, как-то уж слишком поспешно.

– Не торопитесь, подумайте, – сказал он, пытаясь изобразить дружелюбную улыбку, что было нелегко, ибо это выражение нечасто появлялось на его лице.

– Совсем ничего, – повторила женщина, не отрывая глаз от двери за спиной у Харри. – Абсолютно.

Выйдя на улицу, Харри закурил. Он слышал, как Астрид Монсен накинула дверную цепочку, стоило ему выйти из квартиры. Сразу же. Она была последней из опрошенных, и теперь он мог констатировать, что никто из соседей в тот вечер, когда умерла Анна, не видел и не слышал в подъезде ни его, ни кого-либо другого.

Сделав всего пару затяжек, он отбросил сигарету.

Вернувшись домой, Харри долго сидел в своем любимом кресле, созерцая красный глазок телефонного автоответчика, прежде чем решился наконец нажать на кнопку воспроизведения записи. Сообщений было два: Ракель желала ему спокойной ночи, а какой-то журналист желал получить комментарии насчет двух ограблений. Потом Харри отмотал пленку назад и прослушал сообщение от Анны: «И будь добр, надень, пожалуйста, те джинсы, которые мне всегда так нравились!»

Он провел рукой по лицу. Вынул кассету из автоответчика и швырнул ее в мешок для мусора.

За окном продолжал накрапывать дождь. Харри сидел, тупо переключая пультом телевизионные каналы. Женский гандбол, реклама мыла, телевикторина, победитель которой может стать миллионером. Харри остановился на передаче шведского телевидения, в которой некий философ вел дискуссию со специалистом по социальной антропологии о сущности понятия «месть». Один из них утверждал, что такая страна, как США, которая выступает за защиту определенных духовных ценностей – свободы и демократии, несет моральную ответственность за свершение возмездия в случае нападения на нее, ибо данное нападение будет одновременно и атакой на защищаемые ею ценности. Лишь обещанное возмездие – и неотвратимость его свершения – может защитить столь уязвимую систему, как демократия.

– А что, если те ценности, за защиту которых ратует демократия, сами окажутся принесенными в жертву в процессе свершения возмездия? – возражал ему оппонент. – Что, если с точки зрения международного права возмездие ущемляет права другой нации? Какие ценности защищают, когда в охоте за виновными творят беззаконие по отношению к невинным гражданам? И как с точки зрения морали быть с заповедью, гласящей, что нужно подставить вторую щеку?

– По вашему мнению, проблема, очевидно, заключается в том, – с широкой улыбкой парировал собеседник, – что у человека всего лишь две щеки?

Харри выключил телевизор. Некоторое время он размышлял, не позвонить ли Ракели, но потом решил, что уже слишком поздно. Попробовал почитать книгу о Джиме Томпсене [18] , однако обнаружил, что в ней не хватает страниц, с двадцать четвертой по тридцать восьмую. Поднявшись, он принялся расхаживать по комнате. Открыл холодильник и некоторое время бессмысленно созерцал кусок белого сыра и банку с клубничным вареньем. Чего-то ему явно хотелось, вот только чего именно? Он с силой захлопнул дверцу холодильника. Кого он пытается обмануть? Ему хотелось выпить.

В два ночи он проснулся, сидя в кресле, полностью одетый. Встал, прошел в ванную, налил и выпил стакан воды.

– Дьявол, – сказал он сам себе, посмотревшись в зеркало.

Прошел в спальню и включил компьютер. В Интернете нашлось сто четыре статьи о самоубийствах, но ни в одной из них речь не шла о мести; введя ключевое слово, он получил лишь массу ссылок на мотив мести в литературе и греческой мифологии. Харри уже готов был выключить компьютер, однако вдруг вспомнил, что вот уже пару недель не проверял электронную почту. В почтовом ящике было два входящих сообщения. Одно от оператора Сети, который информировал о временном отключении 14 дней назад. Адрес второго отправителя былОн дважды кликнул мышью и прочел сообщение: «Привет, Харри. Не забудь про ключи. Анна». Время отправления указывало, что она отослала его за два часа до их последней встречи. Он перечитал сообщение. Так лаконично. Так… просто. Он знал, что люди сплошь и рядом обмениваются подобными сообщениями. «Привет, Харри». В глазах постороннего это, должно быть, выглядело так, будто они старые друзья, хотя на самом деле их знакомство, хоть и состоялось давно, длилось недель шесть. Он даже не подозревал, что у нее есть его электронный адрес.

Когда он наконец уснул, ему снова приснилось, что он в банке с винтовкой в руках. Окружающие его люди были из мрамора.

Глава 15 Гадзо

– Что ж, неплохая погодка сегодня, – констатировал Бьярне Мёллер, вплывая следующим утром в кабинет Харри и Халворсена.

– У тебя там окно, тебе виднее, – буркнул Харри, не отрываясь от кофейной чашки. – Да и новое кресло в придачу, – злорадно добавил он, когда Мёллер с размаху плюхнулся на раздолбанный стул Халворсена, который сразу же отозвался пронзительным криком боли.

– Привет, – все же счел нужным поздороваться с коллегой Мёллер. – Что, тяжко с утра, а?

Харри пожал плечами:

– Мне скоро сорок, так что потихоньку становлюсь брюзгой. Разве это так уж странно?

– Ни в коем случае. Между прочим, на тебя приятно посмотреть, когда ты в костюме.

Харри поправил лацкан пиджака, всем своим видом демонстрируя удивление, как будто и сам только что заметил, что одет в темный костюм.

– Вчера у нас было совещание начальников отделов, – сказал Мёллер. – Тебе какую версию – краткую или полную?

Харри помешал в чашке незаточенным концом карандаша:

– Нам не запрещено дальше работать над делом Эллен, верно?

– Дело уже давно раскрыто, Харри. А шеф криминалистического отдела жалуется, что ты достаешь его проверкой старых улик.

– Вчера у нас появился новый свидетель, который…

– Харри, всегда появляется какой-нибудь новый свидетель. Они уже не хотят об этом слушать.

– Но…

– Все, Харри, на этом закончим. Мне очень жаль.

В дверях Мёллер обернулся:

– Ты бы прогулялся на солнышке. Похоже, сегодня последний теплый денек.

– Ходят слухи, на улице солнечно, – сказал Харри, заходя к Беате в «Камеру пыток». – Просто хотел поставить тебя в известность.

– Погаси-ка свет, – отозвалась она. – Я кое-что тебе покажу.

Чуть раньше девушка позвонила Харри, в голосе ее чувствовалось возбуждение, но в чем дело, она тогда так и не сказала. Беата взяла в руки пульт дистанционного управления:

– Мне не удалось ничего обнаружить на записи в тот день, когда был заказан контейнер. Однако взгляни, что там произошло в день ограбления.

На экране перед Харри появилось изображение, снятое камерой слежения «Севен-элевен». Зеленый контейнер снаружи под окнами, в магазине – румяные булочки, загривок и задница того юнца, с которым он имел сомнительное удовольствие беседовать днем ранее. Парнишка отпускал какой-то девице молоко, презервативы и журнал «Новь».

– Это снято в пятнадцать ноль пять – за пятнадцать минут до ограбления. Вот, смотри.

Девица забрала свои покупки и отошла, очередь продвинулась вперед, и в кадре появился мужчина в черном комбинезоне и в кепке с большим козырьком и наушниками, низко надвинутой на лоб. Он показал на что-то на прилавке. Голова его была опущена, так что рассмотреть лицо было невозможно. Под мышкой он держал сложенную черную сумку.

– Черт подери, – прошептал Харри.

– Это Забойщик, – сказала Беата.

– Ты уверена? Многие ходят в черных комбинезонах, а у нашего налетчика не было никакой кепки.

– Когда он немного отойдет от прилавка, станет видно, что на нем те же ботинки, что на съемке самого ограбления. И обрати внимание: с левой стороны комбинезон слегка оттопыривается. Это AG-3.

– Он примотал винтовку к телу. Но что, черт возьми, он делает в «Севен-элевен»?

– Поджидает инкассаторскую машину. Ему нужен был какой-нибудь наблюдательный пункт, где бы он мог находиться, не привлекая к себе внимания. Он уже побывал здесь ранее и установил, что инкассаторы приезжают от пятнадцати пятнадцати до пятнадцати двадцати. Не мог же он дожидаться их, разгуливая у всех на виду в лыжном шлеме, – это все равно что открыто заявить о готовящемся ограблении. А кепка прикрывает большую часть лица – вот он ее и надел. Если как следует приглядеться, то, когда он подходит к кассе, видно, как по прилавку вслед за ним движется маленький светлый прямоугольник. Это отблеск, отраженный стеклом. Попался, господин Забойщик! Да ты у нас, оказывается, еще и солнцезащитные очки носишь. – Она говорила тихо, но быстро и при этом была в таком возбуждении, в каком Харри не приходилось видеть ее прежде. – Наверняка он знает о том, что в «Севен-элевен» тоже есть камера наблюдения, потому-то и следит за тем, чтобы мы не видели его лица. Смотри, под какими углами он становится! Нет, все же он фантастически ловкий тип, этого у него не отнять.

Парень за прилавком протянул мужчине в комбинезоне булочку и ловким движением смахнул десятикроновую монетку, которую тот положил на стойку.

– Опля! – воскликнул Харри.

– Вот именно, – подтвердила Беата. – На нем нет перчаток. Вот только он вроде бы ничего в магазинчике не трогал. А вон там, видишь, тот светлый прямоугольник, о котором я тебе говорила?

Харри ничего не видел.

Человек в комбинезоне вышел из магазинчика, как раз когда настала очередь последнего покупателя.

– Хм. Похоже, нам снова придется искать свидетелей, – заметил Харри, поднимаясь.

– Я бы по этому поводу особых иллюзий не питала, – сказала Беата, не отрываясь от экрана. – Вспомни, ведь к нам обратился всего один-единственный человек, заявивший, что видел Забойщика, пробиравшегося сквозь пятничную толпу. Да, все же нет лучшего укрытия для бандитов, чем большое скопление людей.

– Все это хорошо, но какие у тебя конкретные предложения?

– Чтобы ты сел. Иначе пропустишь самое важное.

Харри с легким недоумением взглянул на нее и снова повернулся к экрану. На нем юнец за прилавком уставился прямо в камеру, задумчиво ковыряя в носу.

– Самое важное, самое важное, – с легкой досадой пробурчал Харри.

– Взгляни на контейнер под окном.

Несмотря на отблеск стекла, обоим отчетливо был виден мужчина в черном комбинезоне. Он стоял спиной к камере на кромке тротуара между мусорным контейнером и припаркованным автомобилем. Одну руку он положил на край контейнера, в другой держал булочку, от которой время от времени откусывал. Похоже, он наблюдал за банком. Сумку он поставил перед собой на асфальт.

– Это его наблюдательный пункт, – сказала Беата. – Он заказал контейнер и попросил установить его именно здесь. Просто и гениально. Он может следить, когда приезжает инкассация, одновременно оставаясь вне зоны действия камер наблюдения банка. И еще, обрати внимание, как он стоит. Половине из тех, кто идет мимо по тротуару, он попросту не виден из-за контейнера. А для тех, кому он виден, он – мужчина в рабочем комбинезоне и кепке, стоящий возле мусорного контейнера: строительный рабочий, грузчик, ремонтник. Короче говоря, тот, на кого никто не обращает внимания. Так что вовсе не удивительно, что у нас нет свидетелей.

– Он должен был оставить прекрасные пальчики на контейнере, – заметил Харри. – Жаль только, что всю последнюю неделю лил дождь.

– А вот после булочки…

– Он смыл все отпечатки, – закончил свою мысль Харри.

– …ему захотелось пить. Вот, смотри.

Человек в комбинезоне нагнулся, открыл молнию лежащей на асфальте сумки и выудил оттуда белый пластиковый пакет, из которого извлек бутылку.

– Кока-кола, – прошептала Беата. – Перед твоим приходом я как раз увеличивала кадр. Стеклянная бутылка, заткнутая винной пробкой.

Придерживая бутылку за горлышко, мужчина вытащил пробку, запрокинул голову, высоко поднял бутыль и начал пить. Они видели, как по горлышку стекают последние капли, однако козырек кепки надежно скрывал и открытый рот, и лицо мужчины. Он снова убрал бутылку в пакет, завязал его и хотел было положить обратно в сумку, однако остановился.

– Смотри, он задумался, – шепнула Беата и тихонько присвистнула: – Сколько места займут деньги?

Главный герой фильма продолжал созерцать сумку. Затем перевел взгляд на контейнер и наконец, по-видимому решившись, резким взмахом отправил по высокой дуге пакет с бутылкой прямо в открытую пасть мусорного бака.

– Три очка! – взревел Харри.

– Победа! – вторя ему, восторженно взвизгнула Беата.

– Черт! – заорал Харри.

– О нет! – застонала Беата, от отчаяния уткнувшись лицом в руль.

– Он должен быть где-то здесь, – сказал Харри. – Подожди!

Едва не сбив дверцей испуганно шарахнувшегося в сторону велосипедиста, он бегом пересек улицу, ворвался в «Севен-элевен» и шагнул к прилавку.

– Когда забрали контейнер? – обратился он к продавцу, поглощенному процессом приготовления хот-догов для двух девиц с мясистыми ляжками.

– Какого хрена, жди своей очереди, – буркнул парень, не поднимая головы.

Одна из девиц возмущенно заверещала, когда Харри перегнулся через прилавок и, преграждая юнцу в зеленой рубашке путь к бутыли с кетчупом, прихватил его за грудки.

– Привет, это снова я, – сказал Харри. – А теперь слушай меня очень внимательно, или я засуну эту сосиску тебе…

Ужас, отразившийся на лице юнца, заставил Харри опомниться. Он отпустил парня и указал на окно, через которое теперь было прекрасно видно отделение банка «Нордеа» на противоположной стороне улицы, которое ранее заслонял зеленый контейнер для мусора.

– Когда забрали контейнер? Ну, быстро!

Парень сглотнул, не смея оторвать от Харри испуганных глаз:

– Только что. Прямо щас.

– Что значит «щас»?

– Ну-у… минуты две назад. – Глаза у него подернулись пленкой, как у курицы.

– Куда?

– Да я-то здесь при чем? Откуда мне снять про эти их контейнеры?

– Знать.

– Чё?

Харри уже был за дверью.

Харри прижал к уху красный мобильник Беаты:

– Служба уборки Осло? Харри Холе, полиция. Где вы разгружаете мусорные контейнеры? Да, заказанные частными лицами. «Методика»? А где это? Верксайер Фурулундсвей в Алнабру? Спасибо. Что? Или в Грёнму? А как мне узнать, какой…

– Смотри, – прервала его Беата. – Пробка.

Машины образовали непреодолимый заслон начиная от Т-образного перекрестка у ресторана «Лорри» на Хегдехаугсвейен.

– Надо было ехать по Ураниенборгвейен, – сказал Харри, – или по Киркевейен.

– Какая жалость, что не ты за рулем, – парировала Беата, вывернула руль вправо, взобралась на тротуар и, истошно сигналя, ударила по газам.

Народ едва успевал шарахаться.

– Алло? – продолжал телефонные консультации Харри. – Вы только что забрали зеленый контейнер, который стоял у перекрестка Бугстадвейен с Индустри-гате. Куда его повезли? Да, я жду.

– Попытаем счастья в Алнабру, – сказала Беата, лихо закладывая вираж перед носом у трамвая.

Колеса несколько мгновений скользили по рельсам, прежде чем снова обрели надежное сцепление с асфальтом. У Харри появилось смутное ощущение дежавю.

Они уже выехали на Пилестреде, когда сотрудник службы уборки снова взял трубку и сообщил, что им так и не удалось связаться с водителем по мобильной связи, однако, скорее всего, он направляется в Алнабру.

– Ладно, – сказал Харри. – Можете вы, по крайней мере, перезвонить в «Методику» и попросить, чтобы они повременили с опорожнением контейнера до тех пор, пока мы… Что? Их офис не работает с половины двенадцатого до двенадцати? Осторожно! Нет, я не вам, я водителю. Нет, моему водителю!

Из туннеля Ибсена Харри связался с участком Грёнланн и попросил отправить патрульный автомобиль на фирму «Методика», однако ближайшая свободная машина находилась в целой четверти часа езды оттуда.

– Черт! – Харри, не глядя, швырнул мобильный телефон через плечо на заднее сиденье и со всей силы стукнул по торпеде.

Однако, когда на круговом движении между Бюпортен и Плазой Беата проскочила по разделительной в едва заметный просвет между красным автобусом и «шеви ваном», а затем, спустившись с развязки сто десятой магистрали, под визг покрышек вписалась в крутой поворот на набережной возле Осло-С, Харри понял, что еще не все потеряно.

– Что за дьявол учил тебя управлять автомобилем? – спросил он, упираясь ладонями в торпеду.

Машина между тем, не сбавляя скорости, лавировала в плотном потоке на трехполосной магистрали, вливающейся в Экебергский туннель.

– Сама научилась, – отозвалась Беата, не отрываясь от дороги.

Посредине Волеренгского туннеля они нагнали огромный уродливый грузовик, окутанный клубами выхлопов дизельного топлива. Он неторопливо тащился по правому ряду, а на его платформе, прихваченный с каждой стороны двумя желтыми зажимами, красовался зеленый контейнер с надписью «Служба уборки Осло».

– Йес-с! – вскричал Харри.

Беата обогнала грузовик, перестроилась в ряд прямо перед ним, снизила скорость и включила правый поворотник. Харри в это время опустил стекло, высунул руку с зажатым в ней удостоверением, а другой принялся отчаянно махать в сторону обочины, приказывая водителю грузовика остановиться.

Водитель мусоровоза не возражал против того, чтобы Харри исследовал содержимое контейнера. Он лишь предложил сделать это, когда они доберутся до «Методики» и разгрузятся.

– Мы не можем рисковать: а вдруг бутылка разобьется! – гаркнул Харри уже с платформы грузовика, пытаясь перекричать шум транспорта.

– Ну как знаешь, я-то больше о твоем костюме заботился, – пояснил водитель, однако Харри уже с головой нырнул в контейнер.

В следующий момент Беата и шофер услышали треск и грохот, отчаянную ругань Харри и громкую возню. Наконец раздалось радостное «Йес-с!», и Харри появился из контейнера, обеими руками держа высоко над головой свой трофей – белый пластиковый пакет.

– Сразу же отнеси бутылку к Веберу и скажи, что это срочно, – велел Харри, когда они с Беатой вновь оказались в машине. – Передай от меня привет.

– А что, это поможет?

Харри почесал в затылке:

– Нет. Просто скажи, что срочно.

Девушка хихикнула. Коротко и, пожалуй, не вполне искренне, но все же, констатировал Харри, это был смех.

– Ты всегда действуешь с таким усердием? – поинтересовалась она.

– Я? А сама-то? Чтобы добыть какую-то несчастную улику, гнала так, что едва нас не угробила! Что, скажешь, неправда?

Беата улыбнулась, но промолчала. Внимательно осмотревшись по сторонам, она осторожно выехала на главную дорогу.

Харри бросил взгляд на часы:

– Зараза!

– Опаздываешь на встречу?

– Ты не могла бы подбросить меня к церкви в Майорстуа?

– Конечно. Так вот почему на тебе темный костюм?

– Ну да. Это… один друг.

– Сначала постарайся отчистить коричневое пятно вон там, на плече.

Харри скосил глаза.

– Это от контейнера, – сказал он, старательно оттирая грязь. – Ну что, все?

Беата протянула ему носовой платок:

– Поплюй и попробуй потереть еще. Близкий друг?

– Да нет. Хотя… когда-то, может, и да. Слушай, да ведь во время похорон все равно все постоянно ходят.

– Разве?

– А ты что, не знала?

– За всю жизнь я побывала только на одних похоронах.

Некоторое время они ехали молча.

– Твоего отца?

Девушка кивнула.

Они миновали остров Синсенкрюссет. На Муселюнден – большой зеленой лужайке у хостела Харальдсхейм – какой-то мужчина и двое мальчуганов запускали воздушного змея. Все трое не отрываясь смотрели в небо; проезжая мимо, Харри успел заметить, как мужчина передал конец веревки старшему из ребят.

– Мы все еще не нашли того, кто это сделал, – сказала Беата.

– Не нашли, – подтвердил Харри. – Все еще.

– Господь дает, и Господь берет, – сказал пастор и, прищурившись, посмотрел поверх пустых рядов в сторону двери, через которую только что осторожно вошел высокий, коротко стриженный человек и устроился на одном из задних кресел. Затем он несколько мгновений выжидал, пока под высокими сводами смолкнет эхо душераздирающих рыданий, и наконец продолжил: – Однако иногда нам может показаться, что Он только лишь берет.

Акустика сделала свое дело, и последнее слово, произнесенное пастором с особым нажимом, разнеслось по всей церкви. Снова послышалось громкое всхлипывание. Харри огляделся. Ему казалось, что у Анны, такой общительной и энергичной, не было недостатка в друзьях; тем не менее он насчитал всего лишь восемь человек – шестерых в первом ряду и двоих позади, ближе к входной двери. Всего восемь. Вот так-то. Что ж, интересно, сколько народу будет на его собственных похоронах? Восемь человек – это, в общем-то, совсем неплохо.

Всхлипывание доносилось из первого ряда, где Харри насчитал три женские головы в пестрых платках и три обнаженные – мужские. Был еще один мужчина, сидящий возле левой стены, и женщина, устроившаяся у самого прохода. По нимбообразной афроприческе Харри без труда узнал Астрид Монсен.

Скрипнули педали органа, и церковь наполнили звуки псалмов. «Смилуйся, Боже, над нами!» Харри прикрыл глаза и сразу же ощутил, как же он устал. Звуки органа то стихали, то вновь набирали силу, высокие трели подобно струям водопада лились с потолка. Нестройный хор голосов пел о милости и прощении. У Харри возникло желание спрятаться, зарыться во что-то теплое и мягкое, способное хоть на мгновение скрыть его от всех. Господь вправе судить всех, живых и мертвых. Божья месть. Господь как Немезида. Ноты нижних регистров органа заставляли вибрировать пустые деревянные скамьи. Меч в одной руке, весы – в другой, наказание и правосудие. Или – безнаказанность и несправедливость. Харри открыл глаза.

Гроб несли четверо. Позади двух смуглых мужчин в поношенных костюмах от Армани и белых рубашках с расстегнутым воротом Харри узнал инспектора Улу Ли. Четвертый носильщик был настолько высок, что гроб оказался перекошенным. Из-за страшной худобы одежда висела на нем мешком. И тем не менее, похоже, он единственный из всей четверки не ощущал тяжести гроба. Внимание Харри привлекло его лицо. Изящный овал и тонкие черты, глубоко запавшие большие карие глаза, полные страдания. Черные волосы собраны на затылке в длинную косицу, открывая чистый высокий лоб. Чувственный рот с пухлыми, сердечком, губами окружала длинноватая, однако прекрасно ухоженная бородка. Казалось, сам Иисус Христос покинул свое место на алтаре за спиной у пастора и сошел в зал. Было в этом человеке и еще кое-что – то, что можно сказать лишь об очень немногих. Лицо его излучало . Когда четверка поравнялась с Харри, он тщетно попытался определить, что же именно оно излучает. Скорбь? Радость? Доброту? Злобу?

Когда гроб проплывал мимо, взгляды их на миг встретились. За гробом, опустив глаза, шли Астрид Монсен, мужчина средних лет с внешностью бухгалтера и три женщины – две пожилые, одна молодая – в цветастых юбках. В такт громким всхлипываниям и причитаниям они картинно закатывали глаза и заламывали руки.

Харри стоя дождался, пока маленькая процессия покинет церковь.

– Забавные они все же, эти цыгане, а, Холе?

Слова эхом отозвались в опустевшем зале. Харри обернулся и увидел улыбающегося Иварссона в темном костюме и при галстуке.

– Когда я был еще ребенком, у нас был садовник цыган. Урсариец, знаешь, из тех, что водят медведей. Звали его Йозеф. Постоянные песенки, разные там смешные проделки, шуточки. Однако что касается смерти… Видишь ли, со смертью у них более сложные отношения, чем у нас. Цыгане испытывают настоящий ужас перед муле – мертвецами. Они верят, что те оживают. Йозеф, например, ходил к одной женщине, которая должна была отгонять их от него. Они верят, что лишь некоторым женщинам это под силу. Ладно, пошли.

Иварссон будто бы невзначай взял Харри под руку; тому пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы не попытаться вырваться. Они вышли на паперть. Шум транспорта на Киркевейен заглушал звон колоколов. На Шёнингс-гате большой черный «кадиллак» с открытой задней дверью поджидал похоронную процессию.

– Они повезут гроб в Западный крематорий, – сказал Иварссон. – Кремация усопших – один из обычаев, который они привезли с собой из Индии. В Англии они сжигают умершего прямо в его фургоне, правда, теперь им запретили сжигать с ним вместе его вдову. – Он усмехнулся. – А вот кое-что из своего добра они с собой забирают. Йозеф рассказывал, что в Венгрии родные одного мастера-подрывника положили к нему в гроб сбереженный им динамит и весь крематорий разнесло на куски.

Харри достал пачку «кэмела».

– Я знаю, почему ты здесь, Холе, – не переставая улыбаться, продолжал Иварссон. – Пытаешься улучить момент, чтобы поболтать с ним?

Иварссон кивнул на высокого худощавого человека в похоронной процессии. Он вышагивал медленно и чинно, а остальные чуть не бежали, чтобы поспеть за ним.

– Это его зовут Расколь? – спросил Харри, взяв сигарету.

Иварссон кивнул:

– Он ее дядя.

– А остальные?

– Они утверждают, что знакомые.

– А члены семьи?

– Они не признавали покойную.

– Как это?

– Это версия Расколя. Цыгане – патологические лгуны, но то, что он говорит, вполне совпадает с рассказами Йозефа об их нравах.

– И какие у них нравы?

– Честь семьи для них превыше всего. Потому-то она и стала отверженной. Если верить Расколю, то в четырнадцать лет она в Испании вышла замуж за грекоговорящего цыгана-гринго, однако в день свадьбы сбежала с гадзо.

– Гадзо?

– Не цыганом. С моряком-датчанином. Сделала самое худшее, что могла. Покрыла позором всю семью.

– Хм. – Так и не зажженная сигарета плясала во рту Харри в такт произносимым им словам. – Вижу, ты хорошо знаком с этим Расколем?

Иварссон отмахнулся от воображаемого табачного дыма:

– Мы с ним немного потолковали. Я бы назвал это разведкой боем. Время предметных бесед настанет, когда будет выполнена наша часть договора, то есть после того, как он побывает на этих похоронах.

– Значит, пока что он не многое рассказал?

– Ничего из того, что было бы полезно для следствия. Однако мы, по-видимому, нашли верный тон.

– Настолько верный, что, как я вижу, полиция даже помогает ему нести гроб родственницы?

– Это пастор попросил, не могли бы Ли или я помочь донести гроб, – народу не хватало. Что тут поделаешь, раз уж мы все равно здесь, ведь надо было кому-то присмотреть за ним. Мы и сейчас этим занимаемся, я имею в виду, присматриваем.

Взглянув на яркое осеннее солнце, Харри крепко зажмурился.

Иварссон обернулся к нему:

– Чтобы расставить все точки над i, Холе: до тех пор пока мы не закончим с Расколем, никто не получит к нему доступа. Никто. Три года я пытался договориться с человеком, которому известно все. Теперь мне это удалось. И я никому не позволю все испортить, я понятно выражаюсь?

– Слушай-ка, Иварссон, – сказал Харри, снимая с языка табачную крошку, – пока мы с тобой здесь вдвоем, с глазу на глаз, скажи: что, это дело вдруг превратилось в соревнование между нами?

Подставив лицо солнечным лучам, Иварссон громко рассмеялся.

– Знаешь, что бы я сделал на твоем месте? – спросил он, прикрыв глаза.

– И что же? – поинтересовался Харри, когда держать паузу стало совсем невыносимо.

– Я бы отдал костюм в чистку. Ты выглядишь так, будто валялся на свалке. – Он шутливо отсалютовал двумя пальцами. – Желаю удачного дня.

Оставшись на паперти в одиночестве, Харри курил, следя за тем, как наклонившийся белый гроб уплывает все дальше по тротуару.

Увидев входящего в кабинет Харри, Халворсен крутанулся на кресле.

– Здорово, что ты пришел, у меня для тебя хорошие новости. Я… фу-ты, черт, как воняет! – Халворсен зажал нос и продолжал гнусавым голосом инспектора рыбнадзора: – Что случилось с твоим костюмом?

– Упал в мусорный контейнер. Какие известия?

– Э-э… ах да. Я считаю, что снимок, скорее всего, сделан в одном из курортных местечек Сёрланна [19] . Я разослал мейлы во все участки Эуст-Агдера, и вскоре мне действительно позвонил один служащий из Рисёра и сказал, что прекрасно знает этот пляж. Но знаешь, что самое интересное?!

– Пока что нет.

– Пляж этот вовсе не в Сёрланне, а на Ларколлене [20] !

Халворсен, выжидательно улыбаясь, посмотрел на Харри, однако, поскольку никакой реакции не последовало, продолжил:

– В фюльке Эстфолл, рядом с Моссом.

– Халворсен, я знаю, где Ларколлен.

– Да, но сам-то этот служащий из…

– Жители Сёрланна иногда тоже проводят отпуск где-нибудь вдали от дома. Ты связался с Ларколленом?

Халворсен молитвенно закатил глаза:

– Да, я дозвонился в кемпинг и еще в два местечка, где сдают домики на лето. И в оба тамошних магазинчика.

– Есть что-нибудь?

– Ага! – Халворсен снова просиял. – Я переслал фотографию по факсу, и оказалось, что владелец одного из магазинчиков прекрасно знает эту женщину. Им принадлежит самый богатый летний дом в тех краях. Владелец магазина сам часто возит им продукты.

– И зовут эту даму?..

– Вигдис Албу.

– Ал… Албу?

– Точно. В Норвегии проживает всего две Вигдис Албу, и одна из них девятьсот девятого года рождения. Другой сорок три года, она проживает в Слемдале по адресу Бьорнетроккет, двенадцать, с Арне Албу. И вот, шеф, – фокус-покус – номер их телефона.

– Не называй меня так, – пробурчал Харри, снимая телефонную трубку.

Халворсен едва не застонал:

– Так ты недоволен? Неужели я опять не угодил?

– Недоволен, но дело не в этом. Шеф – Мёллер, а я никакой не шеф. Усек?

Халворсен хотел было что-то возразить, однако Харри уже предостерегающе поднял руку:

– Фру Албу?

Чтобы выстроить такой дом, как у семьи Албу, потребовалось много денег, времени, места и вкуса. По мнению Харри, весьма дурного вкуса. Выглядело это так, будто архитектор – если, конечно, в этом участвовал архитектор – попытался соединить скромный дачный домик с гасиендой южноамериканского плантатора и фешенебельной виллой в пригороде норвежской столицы, к тому же выкрасил свое творение в розовый цвет. Вступив на подъездную дорожку, ведущую через ухоженный сад с декоративными кустами и маленькой бронзовой статуей пьющего из ручья олененка, Харри почувствовал, что ноги его тонут в мелком гравии. На коньке гаража на две машины красовалась овальная медная табличка, на которой был изображен флаг: золотой треугольник на синем поле.

Из-за дома раздавался громкий собачий лай. Харри поднялся по широкому крыльцу с колоннами и позвонил в дверь, ожидая, что сейчас его встретит чернокожая матрона в белом переднике.

– Привет, – прощебетал нежный голосок той, что отворила дверь.

Вигдис Албу выглядела так, будто только что сошла с экрана, где показывали очередной рекламный ролик о пользе фитнеса, – нечто подобное Харри случалось наблюдать по телевизору, возвращаясь домой далеко за полночь. Она обладала типичной белозубой улыбкой, обесцвеченными волосами куклы Барби и крепким, тренированным телом представительницы высшего общества, упакованным в тесное эластичное трико и коротенький топик. Грудь же если и была искусственной, то владелице ее явно хватило разума, чтобы не переборщить с размером.

– Харри…

– Входите! – улыбнулась она слегка подкрашенными большими голубыми глазами с едва заметными лучиками морщинок.

Харри вступил в просторную прихожую, где чуть не наткнулся на высоченного – едва ли не по пояс ему, – вырезанного из массива дерева жирного и уродливого тролля.

– Я как раз решила немного заняться хозяйством, – снова ослепительно улыбнулась Вигдис Албу, аккуратно, чтобы не нарушить макияж, смахивая пальцем капельку пота.

– Тогда я сниму ботинки, – сказал Харри и тотчас же вспомнил о дырке на правом носке.

– Нет-нет, я вовсе не об уборке – слава богу, для этого существует прислуга, – рассмеялась хозяйка дома. – А вот белье я люблю стирать сама. Ведь должны же существовать какие-то границы, за которые посторонним вход заказан, вы не находите?

– Очевидно, вы правы, – пробормотал Харри, едва поспевая за ней вверх по лестнице.

Миновав колоссальных размеров кухню, они вступили в гостиную, откуда через стеклянные раздвижные двери можно было попасть на открытую веранду. Всю стену напротив веранды занимало гигантских размеров кирпичное сооружение – нечто среднее между зданием городской ратуши Осло и могильной плитой.

– По чертежам Пера Хуммеля к сорокалетнему юбилею Арне, – сказала Вигдис. – Пер – наш друг.

– Да уж, видно, Пер расстарался… такой каминище!

– Вы ведь знаете Пера Хуммеля, ну, того самого, архитектора? Он еще построил новую часовню в Хольменколлене.

– К сожалению, нет, – сознался Харри и протянул ей фотографию. – Я бы хотел, чтобы вы взглянули вот на это.

По мере того как Вигдис изучала фото, на лице ее проступало изумление.

– Да ведь это же Арне снимал нас в позапрошлом году в Ларколлене. Откуда у вас этот снимок?

Харри несколько повременил с ответом, желая определить по выражению ее лица, действительно ли она хочет это знать. Вроде бы удивление было вполне искренним.

– Мы обнаружили этот снимок в туфле некой Анны Бетсен, – сказал он наконец.

Харри видел, как на лице Вигдис Албу со скоростью цепной реакции вслед за мыслями, догадками и предположениями промелькнула вся гамма чувств, характерная для мыльных опер. Сначала изумление, затем замешательство и наконец растерянность. Потом одна из идей, поначалу с легкостью отвергнутая как неправдоподобная, снова вернулась и постепенно стала превращаться в ужасную догадку. В конце концов лицо женщины приняло непроницаемое выражение; единственное, что на нем можно было прочесть: «Вы не находите, что должны существовать какие-то границы, за которые посторонним вход заказан?»

Харри достал пачку сигарет и теперь нерешительно крутил ее в руках, косясь на огромную, похожую на хрустальный трон пепельницу, высящуюся в центре журнального столика.

– Фру Албу, вам знакома Анна Бетсен?

– Нет. А что, должна быть знакома?

– Не знаю, – честно признался Харри. – Она мертва. Просто я никак не пойму, откуда столь личная фотография оказалась у нее в туфле. У вас самой есть какие-нибудь догадки на этот счет?

Вигдис Албу попыталась изобразить на лице высокомерную улыбку, однако губы явно отказывались повиноваться. Она ограничилась тем, что энергично помотала головой.

Харри выдержал паузу, в течение которой он, не шелохнувшись, сидел на белой софе. Тело его расслабленно погружалось все глубже и глубже в мягкие подушки, подобно тому как несколько ранее туфли утопали в мелком гравии дорожки. Личный опыт подсказывал Харри, что из всех способов заставить человека разговориться молчание – наиболее эффективный. Когда два незнакомых человека сидят, как сейчас, друг против друга, молчание, подобно вакууму, способно вытягивать слова. Прошло десять нескончаемых секунд, и Вигдис Албу не выдержала:

– Может, домработница нашла ее где-то в доме и случайно прихватила с собой. А потом отдала этой… вы говорите, ее звали Анной?

– Хм. Вы не против, фру Албу, если я закурю?

– Вообще-то ни я, ни мой муж здесь не курим… – Она быстрым движением поправила стянутые резинкой волосы. – У нашего младшенького, Александра, астма.

– Сочувствую. А ваш муж?

Она непонимающе взглянула на него; при этом ее и без того огромные голубые глаза стали еще больше.

– Я имел в виду, где он работает. – Харри убрал сигареты во внутренний карман.

– Теперь он специалист по инвестициям. Собственную фирму продал три года назад.

– Что за фирма?

– «АО Албу». Импортные полотенца и душевые коврики для гостиниц и больших частных домов.

– Похоже, полотенец было немало. Да и ковриков для душа тоже.

– У нас были представительства во всех странах Скандинавии.

– Поздравляю. Тот флаг над гаражом – это что, консульский?

Наконец Вигдис Албу удалось прийти в себя. Она сняла резинку и распустила волосы. В тот же момент Харри подумал, что она, по всей видимости, что-то сделала с лицом. Кое-какие его параметры настораживали. Если быть точнее, ее лицо было уж слишком правильным, каким-то искусственно симметричным.

– Муж был консулом Сент-Люсии в Норвегии на протяжении одиннадцати лет. Там есть завод по производству ковриков для душа. У нас там тоже небольшой домик. Вам приходилось?..

– Нет.

– Прекрасный остров, фантастически красивый. Эти аборигены такие милые. Вы не поверите, но часть стариков говорит по-французски – даже трудно себе представить.

– Креольский французский.

– Что?

– Да так, что-то приходилось читать. Как вы думаете, может, ваш муж знает, каким образом эта фотография попала к покойной?

– Вряд ли. Откуда?

– Ну-у… – Харри усмехнулся. – Пожалуй, на этот вопрос ответить так же сложно, как объяснить, откуда в обуви человека появляется фотография совершенно незнакомых ему людей. – Он поднялся. – Где я могу его найти, фру Албу?

Когда Харри записал номер телефона и адрес офиса Арне Албу, он случайно посмотрел на то место, где только что сидел.

– Я, э-э-э… – сконфуженно начал он, видя, что Вигдис Албу проследила за его взглядом. – Видите ли, я тут поскользнулся и упал в мусорный контейнер, так что мне, конечно, следовало…

– Ничего страшного, – перебила она. – Все равно на будущей неделе я собиралась отдавать чехлы в чистку.

Проводив Харри до самого крыльца, она спросила, не мог бы он повременить со звонком мужу до пяти.

– В это время обычно он уже освобождается и приходит домой.

Харри промолчал. В ожидании его ответа углы губ Вигдис нервно вздрагивали, то поднимаясь, то снова опускаясь.

– Тогда он и я… в общем, мы вместе смогли бы подумать, чем вам помочь.

– Весьма любезно с вашей стороны. Однако я на машине, а место его работы как раз мне по дороге, так что я лучше попробую застать его там.

– Да-да, разумеется, – отважилась наконец снова улыбнуться она.

Собачий лай сопровождал Харри до самого конца подъездной дорожки. Дойдя до ворот, он обернулся. Вигдис Албу застыла на крыльце розовой плантаторской гасиенды. Голова ее была опущена; лучи солнца просвечивали сквозь прическу и играли причудливыми бликами на эластичном трико. Издали она напоминала бронзового олененка.

У «Вика Атриум» Харри не удалось найти ни свободного места на парковке, ни таблички офиса Арне Албу. Хорошо еще, что сидящая за столиком администратора дама сообщила, что Албу арендует здесь кабинет на паях с тремя такими же, как он, специалистами по инвестициям. А в данный момент он отправился на «деловой ланч».

Когда Харри вышел из здания, выяснилось, что какой-то ретивый страж порядка из транспортной полиции уже успел засунуть штрафную квитанцию ему под дворник. Так, с испорченным настроением и штрафной квитанцией в кармане, он и вошел в «Пароход «Луиза», который оказался вовсе даже не пароходом, а рестораном в Акер-Брюгге. В отличие от «Шрёдера» в данном заведении состоятельные посетители – обладатели офисов в этой части города, которую, пусть и с некоторой натяжкой, можно было считать Уолл-стрит норвежской столицы, – могли достаточно вкусно поесть. В Акер-Брюгге Харри всегда чувствовал себя немного не в своей стихии – скорее всего, из-за того, что не был туристом и всю жизнь с раннего детства провел на улицах Осло. Войдя в ресторан, он перекинулся парой слов с барменом за стойкой, который указал ему на столик у окна.

– Прошу прощения за беспокойство, господа, – начал Харри, подойдя поближе.

– А-а, наконец-то, – один из трех сидящих за столиком господ нервным движением отбросил назад падающую на лоб челку. – Послушайте, и это вы называете – довести вино до нужной температуры?!

– Я называю это – норвежское красное, разлитое в бутылки из-под «кло-де-пап», – невозмутимо ответил Харри.

Обладатель челки в замешательстве воззрился на Харри, уделив особое внимание его темному костюму.

– Шутка, – улыбнулся Харри. – Я из полиции.

Замешательство переросло в явный испуг.

– Успокойтесь, вовсе не из Управления по борьбе с экономическими преступлениями.

Очевидное облегчение, постепенно переходящее в недоумение. И внезапно – взрыв по-мальчишечьи звонкого смеха. У Харри даже перехватило дыхание. Он заранее спланировал всю мизансцену, и данное действо вовсе не было в ней предусмотрено. Тем не менее он сумел перестроиться на ходу:

– Арне Албу?

– Это я, – отозвался смеявшийся, худощавый мужчина с короткими вьющимися волосами и сетью морщинок у глаз, которая свидетельствовала не столько о его смешливости, сколько о том, что на самом деле он, скорее всего, старше тех тридцати пяти лет, которые навскидку дал ему Харри. – Извините за недоразумение, – продолжал он по-прежнему веселым голосом. – Могу вам чем-то помочь, констебль?

Прежде чем продолжить, Харри попытался составить себе некоторое представление о собеседнике, руководствуясь исключительно внешностью. Звучный голос. Твердый взгляд. Под белоснежным воротничком сорочки искусно завязанный – однако не слишком затянутый – узел галстука. То, что он не ограничился одним лишь «это я», а извинился и, кроме того, добавил «могу вам чем-то помочь, констебль?» – кстати, с ноткой иронии сделав ударение на слове «констебль», – означало одно из двух: либо Арне Албу весьма уверен в себе, либо неплохо умеет производить на окружающих соответствующее впечатление.

Харри попытался сосредоточиться. Не на том, как вести беседу, а на возможной реакции Албу на сказанное.

– Да, Албу, можете. Вы знаете Анну Бетсен?

Албу одарил Харри таким же честным и открытым взглядом, как и несколько ранее его супруга, и после секундного раздумья ответил громко и твердо:

– Нет.

На лице Албу не отразилось ничего сверх сказанного им. Да Харри на это и не надеялся. Он давно уже не верил в миф о том, что люди, вынужденные в силу рода своих занятий повседневно сталкиваться с ложью, учатся ее распознавать. Ему вспомнился один судебный процесс, когда некий полицейский утверждал, будто «по своему опыту понял, что обвиняемый лжет». Тогда Эуне в который уж раз в руках адвоката обратился в оружие защиты – в ответ на прямой вопрос он вынужден был признать: научные исследования доказали отсутствие какой-либо взаимосвязи между профессиональными занятиями и способностью распознавать ложь. Иными словами, уборщица смыслит в этом столько же, сколько психолог или полицейский. Точнее, вовсе ничего не смыслит. Единственным исключением здесь – в силу своих особых полномочий по ведению следствия – могли бы считаться агенты спецслужб. Харри к их числу не принадлежал. Он был простым парнем из Уппсала, у которого сейчас было мало времени и отвратительное настроение. К тому же он понимал, что допустил серьезный просчет. Во-первых, предъявлять кому-либо – да еще в присутствии посторонних – факты, возможно его компрометирующие, не имея даже тени четко сформулированных подозрений на его счет, было, мягко говоря, малоэффективно. Во-вторых, все это никак нельзя назвать честной игрой. Тем не менее, прекрасно сознавая, что делать этого не стоит, Харри спросил:

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто дал ей этот снимок?

Все трое сидящих за столом воззрились на выложенную Харри фотографию.

– Не представляю, – сказал Албу. – Может, жена? Или кто-то из детей?

– Хм.

Харри пытался уловить хоть что-то: изменение размера зрачков, выступивший на лбу пот или красные пятна на лице – явные признаки повышенного пульса. Но тщетно.

– Разумеется, констебль, я не знаю, с чем все это связано, однако, коль скоро вы взяли на себя труд отыскать меня здесь, речь, полагаю, идет не о пустяках. Предлагаю обсудить это с глазу на глаз после того, как мы закончим здесь свои дела с господами из Коммерческого банка. Если согласитесь меня подождать, то я попрошу официанта подыскать вам место за столиком для курящих.

Харри даже не пытался понять, чего больше в улыбке Албу – насмешки или благожелательности. Его это мало заботило.

– У меня нет времени ждать, – сказал Харри. – Если бы мы могли сесть за другой столик и…

– Боюсь, у меня тоже нет времени, – спокойным, но твердым тоном перебил его Албу. – Поскольку я в данный момент нахожусь на работе, нам с вами, видимо, придется отложить беседу до вечера. Разумеется, если вы по-прежнему продолжаете считать, что я могу быть вам чем-то полезен.

Харри проявил чудеса выдержки, понимая, что все равно не в силах ничего поделать. И что хуже всего, Албу наверняка тоже это знал.

– Договорились, – сказал Харри, сознавая, насколько беспомощно это звучит.

– Благодарю вас, констебль. – Албу с улыбкой кивнул Харри. – А что касается вина, то тут вы, похоже, правы. – Он вновь повернулся к господам из Коммерческого банка. – Так что такое ты говорил об «Оптикоме», Стейн?

Харри ничего не оставалось, кроме как, взяв фотографию, покинуть ресторан, унося с собой несомненно адресованную ему плохо скрытую ироническую улыбку господина с челкой.

Сойдя на причал, Харри закурил, однако сигарета показалась ему невкусной, и он раздраженно отшвырнул ее. Отражаясь от окон крепости Акерсхус, солнечные лучи заливали поверхность озера, гладкую и неподвижную, будто затянутую тонким прозрачным льдом. Зачем он это сделал? Для чего понадобилась эта атака камикадзе – попытка унизить совершенно незнакомого ему человека? Для того чтобы рука в шелковой перчатке взяла его за шиворот и, пусть и вежливо, выставила за дверь?

Закрыв глаза, он подставил лицо лучам солнца и подумал, что для разнообразия стоило бы сделать сегодня хоть что-то разумное. Например, оставить все как есть. Ведь в нынешнем положении дел вовсе нет ничего необычного – все те же привычные хаос и непредсказуемость. От здания ратуши донесся бой курантов.

Харри еще не знал, что Мёллер оказался прав: это был последний в году теплый день.

Глава 16 Namco G-Con 45

Маленький мужественный Олег.

– Все будет хорошо, – всякий раз приговаривал он, беседуя с Харри по телефону, так, будто у него был свой собственный тайный план на этот счет. – Мы с мамой скоро вернемся.

Стоя у окна в гостиной, Харри смотрел на небо над крышей соседнего дома, по которому плыло почти прозрачное морщинистое облако, расцвеченное скупыми лучами вечернего солнца в красные и оранжевые тона. Пока он добирался до дома, температура резко упала, как будто кто-то приоткрыл невидимую дверь и выветрил все тепло. Даже квартира стала наполняться холодом, проникающим сквозь щели в полу. В какой кладовке его теплые войлочные тапочки, в подвале или на чердаке? Да и вообще, есть ли они у него? Что-то он в последнее время стал все забывать. Хорошо еще, записал название той игровой приставки, которую обещал подарить Олегу, если тот побьет его рекорд в тетрис. Namco G-Con 45.

За спиной по старому четырнадцатидюймовому телевизору шли новости. Еще один гала-концерт в пользу каких-то жертв. Джулия Робертс выражает свое сочувствие, а Сильвестр Сталлоне принимает дозвонившихся в студию жертвователей. И вот – настал час возмездия. Кадры ковровых бомбардировок горных склонов. Черные столбы дыма, вырастающие из голого камня посреди безлюдной местности. Телефонный звонок.

Звонил Вебер. В Управлении он давно уже снискал себе славу упрямого ворчуна, с которым невозможно работать. Харри был о нем прямо противоположного мнения. Просто следовало помнить, что его действительно может переклинить, если кто-то попытается слишком уж на него давить или – не дай бог – подтрунивать.

– Я знаю, ты ждешь от меня сообщения, – начал Вебер. – Следов ДНК на бутылке не обнаружено, зато мы нашли пару приличных отпечатков.

– Отлично. Я боялся, они могли быть повреждены, хоть бутылка и лежала в пакете.

– Повезло, что бутылка стеклянная. На пластиковой отпечатки за столько-то дней вполне могли впитаться.

До Харри донеслись шлепающие звуки швабры.

– Вебер, ты что, все еще на работе?

– Да.

– А когда вы пробьете эти отпечатки по базе данных?

– Что, тебе это срочно? – В голосе старого эксперта сквозило подозрение.

– Да что ты, ничуть. У меня масса времени.

– Завтра. Что касается всех этих компьютерных дел, то тут я не мастак, а молодежь уже давно по домам разбежалась.

– А ты что же?

– Я пока что по старинке сличу отпечатки с несколькими возможными кандидатами. Так что можешь спать спокойно, Холе, дядька-полицейский на посту.

Харри положил трубку, прошел в спальню и включил компьютер. На секунду веселая мелодия «Майкрософта» оптимистично заглушила мстительную американскую риторику, доносившуюся из гостиной. Кликнув мышью, Харри открыл файл с записью ограбления на Киркевейен. Раз за разом он прокручивал ее, абсолютно бездумно заставляя замирать то на одном, то на другом дрожащем кадре. Затем он открыл свою электронную почту. На мониторе появились песочные часы и надпись: «Получено 1 новое сообщение». В прихожей снова зазвонил телефон. Едва успев кликнуть на песочных часах, Харри опрометью кинулся в прихожую, сорвал с аппарата трубку и как можно нежнее – специально для Ракели – проворковал:

– Слушаю.

– Это Арне Албу. Простите, что беспокою вас вечером, да еще и дома. Супруга сообщила мне ваше имя, вот я и решил раз и навсегда покончить с этим делом. Вы не против?

– Превосходно, – чуть смущенно отозвался Харри, переходя на обычный тон.

– Я тут переговорил с женой. Никто из нас понятия не имеет ни о самой этой женщине, ни о том, каким образом к ней попал наш снимок. Однако фотографии эти распечатали в мастерской, так что вполне могло статься, что кто-то из сотрудников прихватил с собой случайно сделанную копию. Да и в доме у нас часто бывает много народу. То есть я хочу сказать, что объяснений тут может быть множество, поистине великое множество.

– Хм.

Харри отметил, что сейчас голос Арне Албу звучит уже не столь спокойно и уверенно, как днем. Кроме того, именно он первым нарушил молчание после длившейся несколько секунд паузы, в течение которой в трубке что-то хрипело и потрескивало:

– Если все это требует дополнительного обсуждения, я просил бы вас связаться со мной в моем офисе. Насколько я понимаю, жена дала вам номер телефона.

– Но насколько я понимаю, Албу, вы не хотели, чтобы вас беспокоили в рабочее время.

– Просто я… моя жена так этим шокирована. Господи боже, подумать только, мертвая женщина с фотографией в туфле! Я бы хотел, чтобы по этому поводу вы поддерживали связь исключительно со мной.

– Понятно. Но на снимке-то изображена она и дети.

– Говорят же вам, она об этом и понятия не имеет! – Но тут же, словно извиняясь за свой раздраженный тон, прибавил: – Обещаю вам приложить максимум усилий, чтобы выяснить, каким образом это произошло.

– Я, разумеется, благодарен, однако позволю себе оставить за собой право беседовать с тем, с кем сочту нужным. – Услышав в трубке тяжелый вздох Албу, Харри добавил: – Надеюсь, вы меня понимаете.

– Но послушайте…

– Боюсь, Албу, это не тема для дискуссий. Если мне понадобится что-то узнать, я свяжусь с вами или вашей женой.

– Постойте! Вы не понимаете. Моя жена… она будет не вполне адекватна…

– Вы правы, я вас не понимаю. Она что, больна?

– Больна? – Похоже, Албу был смущен. – Нет, однако…

– В таком случае предлагаю прекратить нашу беседу. – Харри посмотрел на свое отражение в зеркале. – Мое рабочее время окончено. Удачного вечера, Албу.

Положив трубку, он снова взглянул в зеркало. Так и есть, довольная ухмылочка. Мелкое злорадство. Утоленное тщеславие. Гипертрофированное чувство собственного достоинства. Склонность к садизму. Налицо все составляющие понятия мести. Впрочем, чего-то тут явно не хватало. Он еще раз вгляделся в свое отражение. Может, просто свет не так падает?

Снова усаживаясь за компьютер, Харри подумал, что следовало бы запомнить только что сочиненные им слагаемые мести. Запомнить и пересказать Эуне – он любит подобные штучки. Адрес отправителя полученного им сообщения Харри видел впервые: [email protected]. Наведя на него курсор, он нажал на клавишу.

Он так и остался сидеть, не меняя позы, чувствуя, что весь холод, накопленный природой за год, постепенно проникает в его, Харри Холе, тело.

По мере того как он читал появившиеся на экране строчки, волосы у него на голове вставали дыбом, а кожа стала ему тесна, как внезапно севшая одежда.

...

Ну что, поиграем? Представим себе, что ты ужинаешь с женщиной, а на следующий день ее находят мертвой. Что будешь делать?

C#MN

В прихожей жалобно звякнул телефон. Харри знал, что это Ракель. Трубку он так и не снял.

Глава 17 «Слезы Аравии»

Халворсен был немало удивлен, когда, открыв дверь в кабинет, увидел Харри.

– Уже на рабочем месте? А ты знаешь, что на часах всего…

– Вообще сегодня ни минуты не спал, – пробурчал Харри. Скрестив руки на груди, он с досадой поглядывал на монитор. – Черт возьми, как же медленно работает эта техника.

Заглянув ему через плечо, Халворсен бросил взгляд на экран:

– Когда ведешь поиск в Интернете, все дело в скорости передачи данных. Сейчас мы работаем в обычной Сети, но скоро нас обещают подключить к широкополосной локальной. Тогда будет совсем другое дело. Что ты там ищешь? Статьи в «Вестнике предпринимательства»?

– Э… да.

– Арне Албу? Ты беседовал с Вигдис Албу?

– Ну да.

– Что, они действительно имеют какое-то отношение к этому ограблению?

Харри по-прежнему не отрываясь смотрел на экран. Он никогда не говорил Халворсену, что здесь есть хоть какая-то связь с ограблением банка. Но и другого он тоже ему не говорил; вполне естественно, что коллега сам сделал такой вывод. От необходимости отвечать Харри избавило внезапно возникшее на экране лицо Арне Албу. Туго затянутый узел галстука и самая широкая улыбка из всех, какие Харри когда-либо доводилось видеть. Халворсен громко щелкнул языком и начал читать вслух:

– «Тридцать миллионов за семейный бизнес. После вчерашнего приобретения сетью отелей «Choice» всех акций «АО Албу» Арне Албу может сегодня пополнить свой банковский счет на тридцать миллионов крон. В качестве основной причины продажи своего успешного бизнеса сам Арне Албу называет желание больше времени уделять семье. «Я хочу видеть, как подрастают мои дети, – заявил Албу в своем комментарии. – Семья – вот важнейшая из моих инвестиций».

Харри нажал на клавишу «Печать».

– А остальную часть статьи?

– Нет, мне нужна только фотография, – сказал Харри.

– Положил на счет тридцать миллионов и вдобавок еще начал грабить банки?

– Объясню все чуть позже, – пообещал Харри, поднимаясь. – А пока что не мог бы ты мне объяснить, как найти отправителя сообщения по электронной почте?

– Адрес отправителя указан в полученном сообщении.

– Значит, самого человека я смогу установить, как по телефонной книге?

– Нет, но ты можешь найти сервер, с которого отправлено сообщение. Это делается по адресу. А владельцы сервера имеют информацию о том, кому принадлежит тот или иной электронный адрес. Все очень просто. А что, получил по почте что-то интересное?

Харри покачал головой.

– Дай мне только адрес, и я в два счета все для тебя выясню, – предложил Халворсен.

– Ладно. Слышал когда-нибудь о сервере «bolde.com»?

– Нет, но надо проверить. А остальная часть адреса?

Харри замялся:

– Не помню.

Взяв в гараже служебную машину, Харри медленно двинулся вдоль Грёнланнского бульвара. Промозглый ветер играл у кромки тротуара опавшей листвой, успевшей высохнуть на солнце за вчерашний день. Прохожие втягивали голову в плечи и старались засунуть руки поглубже в карманы.

Выехав на Пилестредет, Харри пристроился в хвост трамваю, включил радио и нашел волну NRK «Новости постоянно». Ни слова об убийстве Стине. Зато выражалось опасение, что сотни тысяч детей беженцев в Афганистане могут не пережить суровую тамошнюю зиму. Погиб один американский солдат. Члены его семьи давали интервью. Они жаждали мести. У Бишлета дорога перекрыта, рекомендуется объезд.

– Да?

Даже по этому короткому слову, сказанному в трубку домофона, легко было понять, что Астрид Монсен сильно простужена.

– Это Харри Холе, помните? Мне нужно задать вам пару вопросов. У вас есть время?

Прежде чем ответить, она дважды шмыгнула носом.

– По поводу чего?

– Я бы не хотел разговаривать с вами отсюда.

Она снова пару раз шмыгнула.

– Вам что, сейчас неудобно? – попытался надавить Харри.

Замок загудел, и Харри втиснулся в подъезд.

Поднявшись по лестнице, он увидел Астрид Монсен, поджидавшую его на площадке. Она куталась в наброшенную на плечи теплую шаль.

– Видел вас на похоронах, – начал Харри.

– Я подумала, что хоть кому-нибудь из соседей нужно прийти. – Голос ее звучал гнусаво, как сквозь рупор мегафона.

– Вам кто-то из них знаком?

Чуть помедлив, женщина взяла в руки помятую фотографию:

– Кто именно?

– Да кто бы то ни было. – Слова Харри гулко звучали в тишине подъезда.

Астрид Монсен внимательно рассматривала фотографию. Это продолжалось довольно долго.

– Ну что?

Она покачала головой.

– Вы уверены?

Она кивнула.

– Хм. А не знаете, у Анны был любовник?

– Кого конкретно вы имеете в виду?

Харри насторожился:

– Вы намекаете, что их было несколько?

Женщина пожала плечами:

– Здесь все так слышно. Скажем так, случалось, кто-то поднимался к ней по лестнице.

– Постоянная связь?

– Откуда ж мне знать?

Харри выждал паузу, и она не выдержала:

– Прошлым летом на ее почтовом ящике появился листок еще с чьим-то именем. Насколько там у них было серьезно, не мне судить…

– Но?..

– Почерк на листке был ее. Просто «Эриксен» – и все. – Узкие губы обозначили подобие улыбки. – Вероятно, он забыл сообщить ей свое имя. Листок висел около недели, затем исчез.

Харри глянул вниз через перила: крутая лестница.

– Лучше уж одна неделя, чем вообще ничего. Вы как считаете?

– Для кого как, – уклонилась она от ответа и взялась за ручку двери. – Мне пора, я слышала, там мне поступило сообщение по электронной почте.

– Ничего, никуда оно не денется.

Женщина внезапно расчихалась.

– Да, но мне необходимо ответить, – наконец сумела выговорить она. Глаза ее сильно слезились. – Это писатель. Мы с ним обсуждаем мой перевод.

– Хорошо, тогда я коротко, – пообещал Харри. – Я бы только хотел, чтобы вы взглянули еще и на этот снимок.

Он протянул ей листок. Астрид Монсен взяла его, бегло взглянула и снова с подозрением уставилась на Харри.

– Не спешите, – настаивал он. – Рассмотрите его хорошенько.

– Мне это ни к чему, – сказала она, возвращая листок.

Путь от Полицейского управления Осло до Кёльберг-гате, 21А, занял у Харри десять минут. В обшарпанном кирпичном здании когда-то располагался кожевенный завод, затем типография, кузнечный завод, а также наверняка еще пара каких-нибудь производств – яркое свидетельство того, что некогда промышленность в Осло процветала. Теперь строение было передано криминалистической лаборатории. Несмотря на усовершенствованную систему освещения и современный интерьер, прежнее предназначение здания угадывалось без труда. Харри обнаружил Вебера в одном из холодных просторных помещений – вероятно, бывшем цехе.

– Вот черт! – выругался Харри. – Ты абсолютно уверен?

Вебер устало улыбнулся:

– Отпечатки на бутылке такие четкие, что, будь они у нас в архиве, компьютер бы сразу их нам выдал. Разумеется, чтобы быть уверенными на сто десять процентов, мы могли бы сличать вручную. Но на это ушли бы недели, и мы бы все равно ничего не нашли. Это гарантировано.

– Извини, – вздохнул Харри. – Просто я был совершенно убежден, что мы его подловили. Вероятность, что этого типа никогда и ни за что не задерживали, казалась мне ничтожной.

– Отсутствие его в нашей базе данных говорит лишь о том, что надо искать где-то в другом месте. По крайней мере, теперь у нас есть вполне конкретные улики. Эти отпечатки, а также волокна ткани с ограбления на Киркевейен. Если вы его найдете, то ему уже не отпереться. Хельгесен!

Проходивший мимо них молодой человек остановился как вкопанный.

– Эту шапочку с Акерсельвы мне принесли в незапечатанном пакете, – прогремел Вебер. – У нас тут не овчарня. Ясно тебе?

Хельгесен кивнул и красноречиво взглянул на Харри.

– Что ж, ты по-мужски воспринял это известие, – снова обернулся Вебер к Харри. – Во всяком случае, не отличился, как Иварссон сегодня.

– Иварссон?

– Ты что, действительно еще не слышал, что случилось сегодня в «Кишке»?

Видя, что Харри качает головой, Вебер, тихонько посмеиваясь, принялся в предвкушении потирать руки:

– Что ж, Холе, в таком случае попотчую тебя хотя бы хорошей историей.

Рассказ Вебера очень напоминал те отчеты, которые он обычно писал. Короткие, рубленые фразы, дающие представление о ходе событий без всяких там живописных описаний чувств, оттенков звуков либо выражений лиц участников. Однако Харри и сам без труда заполнял соответствующие пробелы. Он как будто видел, как начальник отдела полиции Руне Иварссон и Вебер входят в одно из двух помещений для длительных свиданий в отделении А, слышал лязг закрывшейся за ними двери. Оба помещения находились недалеко от комнаты общих свиданий и были предназначены для семейных посещений. Здесь заключенный мог провести несколько спокойных часов в кругу родных и близких, и потому комнатам этим попытались придать хотя бы видимость уюта: необходимая простая мебель, пластиковые цветы, пара бледных акварелей на стенах.

Когда они вошли, Расколь встал. Под мышкой он держал толстую книгу, а на низком столике перед ним была разложена шахматная доска с расставленными фигурами. Он не произнес ни слова, лишь его карие страдальческие глаза неотступно следили за обоими посетителями. На нем была длинная, похожая на камзол белая рубашка старинного покроя, доходившая ему почти до колен. Заметно было, что Иварссон чувствует себя не совсем в своей тарелке. Резким тоном он велел высокому тощему цыгану сесть. С легкой усмешкой Расколь выполнил его указание.

Иварссон отнюдь не случайно взял с собой Вебера, вместо того чтобы воспользоваться услугами кого-нибудь помоложе из состава следственной группы. Он считал, что старый опытный лис поможет ему, по его собственному выражению, «видеть Расколя насквозь». Вебер пододвинул стул поближе к двери, сел и вытащил блокнот, а сам Иварссон устроился напротив знаменитого заключенного.

– Прошу вас, господин начальник отдела полиции Иварссон, – сказал Расколь и сделал ладонью жест, который должен был означать, что он предоставляет посетителю право начать шахматную партию.

– Мы пришли не играть, а получить информацию, – сказал Иварссон и разложил перед ним на столе в ряд пять увеличенных кадров видеосъемки налета на Бугстадвейен. – Мы хотим знать, кто это.

Расколь одну за другой взял фотографии и принялся внимательно изучать их, по временам громко хмыкая.

– Не мог бы кто-нибудь из вас одолжить мне ручку? – спросил он, просмотрев все снимки.

Вебер с Иварссоном переглянулись.

– Воспользуйтесь моей, – сказал Вебер, протягивая ему авторучку.

– Я предпочел бы обычную, шариковую, – сказал Расколь, не сводя глаз с Иварссона.

Шеф отдела пожал плечами, вынул из внутреннего кармана шариковую ручку и передал ее Расколю.

– Сначала я хотел бы рассказать вам кое-что о капсулах с краской, – сказал Расколь, раскручивая белую ручку Иварссона, на которой, кстати, абсолютно случайно – хотя и довольно символично – был логотип Норвежского банка. – Как вам известно, в момент ограбления служащие банка всегда пытаются подложить в похищаемые деньги капсулы с краской. В кассеты банкоматов их монтируют заранее. Некоторые капсулы соединены с передатчиком и активируются, как только их начинают перемещать – например, укладывать в сумку. Другие вступают в действие, когда их проносят через определенный контур – предположим, дверь банка. Каждая отдельная капсула может быть снабжена собственным микропередатчиком, соединенным с приемником, который посылает импульс, заставляя капсулу взрываться, если ее отнесут от него на определенное расстояние, к примеру на сотню метров. Некоторые взрываются с определенной задержкой после активации. Сама такая капсула может быть абсолютно любой формы, однако очень небольшой, чтобы ее легко было спрятать среди купюр. Вот такой. – Расколь показал размер капсулы, раздвинув большой и указательный пальцы на два сантиметра. – Сам взрыв безвреден для преступника. Все дело в краске, чернилах.

В руках у него оказался стержень из разобранной ручки.

– Мой дед был мастером по изготовлению чернил. Он рассказывал мне, что в древности, когда хотели приготовить чернила для письма по железу, использовали гуммиарабик. Это смола определенного вида акаций, которую еще называли «слезы Аравии», – она выступает на стволах деревьев в виде вот таких желтоватых капель.

Соединив кончики большого и указательного пальцев, он показал овал размером с грецкий орех.

– Смола выступала в роли связующего элемента, не давая чернилам растечься по железу и в то же время оставляя их относительно жидкими. Однако для их разведения требуется растворитель. В былые времена использовали обычную дождевую воду либо белое вино. А также уксус. Дед говорил, что, если пишешь для врага, в чернила надо лить уксус, если для друга – вино.

Иварссон кашлянул, однако Расколь как ни в чем не бывало продолжал:

– Сами чернила в капсулах бесцветны. Они окрашиваются, лишь соприкасаясь с бумагой. Когда красный чернильный порошок, содержащийся в каждой капсуле, попадает на банкноты, он вступает в химическую реакцию, окрашивая их так, что удалить краску невозможно. Банкноты, таким образом, оказываются раз и навсегда помеченными как ворованные.

– Я знаю, как действуют капсулы с краской, – перебил Иварссон. – Лучше скажи…

– Терпение, уважаемый господин начальник отдела. Самое очаровательное в этой технологии – ее очевидная простота. Все настолько несложно, что я и сам мог бы изготовить такую капсулу и поместить ее куда угодно, с тем чтобы она взорвалась на определенном расстоянии от приемника. Все, что мне для этого потребуется, вполне могло бы уместиться в коробку для бутербродов.

Вебер перестал записывать.

– Однако важность красящих капсул вовсе не в технологии их изготовления, дражайший господин начальник отдела полиции Иварссон. Самое главное здесь – сам принцип доносительства. – На лице Расколя появилась широкая улыбка. – Чернила въедаются также в одежду и кожу грабителя, причем настолько глубоко, что, если они попадут на руки, отмыть их невозможно. Понтий Пилат и Иуда, не так ли? Кровь на руках. Кровавые деньги. Терзания судьи. Кара доносчику.

Расколь уронил стержень ручки под стол, и, пока нагибался, доставая его, Иварссон знаком попросил Вебера передать ему блокнот.

– Я хочу, чтобы ты написал здесь имя человека на фотографиях, – сказал Иварссон, кладя блокнот на стол. – Как я сказал, мы сюда не играть пришли.

– Нет, не играть, – повторил Расколь, медленно собирая ручку. – Я обещал, что назову вам имя человека, который взял деньги, верно?

– Таков был уговор, – подтвердил Иварссон, подавшись всем телом вперед, ибо Расколь начал что-то писать в блокноте.

– Мы, ксораксане, свято чтим уговор, – сказал он. – Я запишу здесь не только его имя, но даже имя той проститутки, которую он регулярно посещает. Даже имя того человека, которого он пытался нанять, чтобы переломать ноги парню, не так давно разбившему сердце его дочери. Последний, правда, отказался.

– Э-э… что ж, превосходно. – Иварссон, сияя победной улыбкой, обернулся к Веберу.

– Вот. – Расколь протянул ему ручку и блокнот.

Иварссон тут же уткнулся в него. Улыбка разом погасла.

– Но ведь… – Он запнулся. – Хельге Клементсен – это же управляющий. – В глазах его появился проблеск понимания. – Он тоже замешан?

– Еще как, – подтвердил Расколь. – Ведь это же он взял деньги, не так ли?

– И положил их в сумку грабителя, – тихо прибавил Вебер со своего места у двери.

Вопросительное выражение постепенно сползало с лица Иварссона, уступая место ярости.

– Что за бред? Ты ведь обещал мне помочь.

Расколь внимательно выслушал его, изучая длинный острый ноготь на мизинце правой руки. Затем он с важным видом кивнул, склонился над столом и сделал Иварссону знак сесть поближе.

– Ты прав, – шепотом сказал он. – Это и есть помощь. Уясни себе урок жизни. Поучись хотя бы у своего ребенка. Упущенное наверстать нелегко, но можно. – Похлопав Иварссона по плечу, он выпрямился, скрестил руки на груди и кивнул на шахматную доску: – Ваш ход, господин начальник отдела полиции.

Иварссон кипел от злости, шагая с Вебером сквозь «Кишку» – трехсотметровый подземный коридор, соединяющий здание Полицейского управления Осло с тюрьмой Бутсен.

– Кому я поверил?! – шипел Иварссон. – Одному из тех, кто изобрел само жульничество! Довериться проклятому цыгану!

Каждое его слово эхом отражалось от кирпичных стен. Вебер торопился как мог, стараясь поскорее покинуть сырой холодный туннель. «Кишкой» пользовались, когда надо было доставить заключенного на допрос в Управление или же отвести его обратно в тюрьму, и о том, что случалось порой в этом мрачном подземелье, ходили разные слухи.

Кутаясь в полы пиджака, Иварссон прибавил шагу.

– Можешь пообещать мне одну вещь, Вебер? Никогда никому ни слова об этом. – Оглянувшись на следовавшего за ним Вебера, он приподнял бровь: – Идет?

Вероятнее всего, ответ на его вопрос был бы положительным. В этот момент они как раз достигли того места, откуда стены «Кишки» уже были не просто выложены из кирпича, а покрашены в оранжевый цвет. И тут Вебер услышал негромкий звук: «пуф». Иварссон, испуганно вскрикнув, рухнул на колени прямо в лужу и схватился за грудь.

Вебер захлопотал вокруг него, тщетно бросая взгляды то в одну, то в другую сторону туннеля. Никого. Посмотрев на Иварссона, он увидел, что тот, по-прежнему стоя на коленях, с ужасом взирает на свою руку, окрасившуюся в красный цвет.

– Это кровь, – стонал он. – Я умираю.

Глаза Иварссона расширились и занимали теперь чуть ли не все лицо.

– Что, что такое? – дрожащим голосом спросил Иварссон, видя, что Вебер смотрит на него с неподдельным изумлением и некоторой долей иронии.

– Тебе надо будет сходить в чистку, – сказал Вебер.

Иварссон опустил глаза и попытался осмотреть себя. Красной краской была покрыта рубашка и даже часть зеленого, цвета лайма, пиджака.

– Красные чернила, – сказал Вебер.

Иварссон выудил из кармана все, что осталось от ручки с логотипом Норвежского банка. Микровзрыв разломил ее точно посередине. Некоторое время Иварссон сидел с закрытыми глазами, восстанавливая дыхание. Наконец ему удалось взять себя в руки. Он посмотрел на Вебера.

– Знаешь, в чем величайший из грехов Гитлера? – спросил он, протягивая Веберу чистую руку.

Тот помог Иварссону подняться на ноги. Начальник отдела покосился в тот конец туннеля, откуда они только что пришли.

– В том, что он в свое время так и не покончил с цыганами.

– «Никогда никому ни слова об этом», – посмеиваясь, процитировал Вебер. – Иварссон сразу же прошел в гараж и уехал домой. Чернила на коже продержатся не меньше трех дней.

Харри с некоторым недоверием покачал головой:

– А что вы сделали с Расколем?

Вебер пожал плечами:

– Иварссон обещал позаботиться о том, чтобы его посадили в изолятор. Хотя, я думаю, все это напрасно. Этот тип какой-то… другой, что ли? Кстати, о других. Как там дела у вас с Беатой? Есть что-нибудь еще, кроме того отпечатка?

Харри отрицательно мотнул головой.

– Эта девушка, она особая, – сказал Вебер. – Мне еще, помнится, ее отец рассказывал. Из нее может выйти неплохой полицейский.

– Вполне возможно. Так ты знал ее отца?

Вебер кивнул:

– Хороший человек был. Свой. Жаль, что с ним так все вышло.

– Редкий случай, когда опытный полицейский совершает подобный промах.

– Думаю, это был не промах, – сказал Вебер, ополаскивая кофейную чашку.

– Что?

Вебер что-то невнятно пробурчал.

– Что ты сказал?

– Ничего. – Голос Вебера снова рокотал как обычно. – Просто на это у него могли быть свои причины. Вот и все.

– Вполне возможно, чтодействительно какой-то сервер, – сказал Халворсен. – Я лишь имею в виду, что он нигде не зарегистрирован. Но он с успехом может находиться в каком-нибудь подвале в Киеве и иметь сеть анонимных абонентов, обменивающихся специальными порносайтами. Откуда мне знать? О тех, кто не желает быть найденным в этих джунглях, нам, простым смертным, как правило, ничего не известно. Если все дело в этом, то придется тебе, видимо, нанимать ищейку – прибегнуть к помощи настоящего специалиста.

Стук был таким слабым, что Харри даже не слышал его, однако Халворсен сразу же отреагировал, крикнув:

– Войдите.

Дверь осторожно открыли.

– Привет, – улыбнулся Халворсен. – Кто там у нас? Беата?

Кивнув ему, девушка посмотрела на Харри:

– Я пробовала связаться с тобой, но по тому номеру мобильного, что указан в списке…

– Он потерял свой мобильник, – сказал Халворсен, поднимаясь. – Присаживайся, сейчас угощу тебя «эспрессо а-ля Халворсен».

Беата чуть замялась:

– Спасибо, но мне нужно кое-что показать тебе в «Камере пыток», Харри. У тебя есть время?

– Сколько угодно, – сказал Харри, откидываясь на спинку кресла. – У Вебера для нас плохие новости. Похожих отпечатков нет. А Расколь сегодня обставил Иварссона, как младенца.

– Разве это плохая новость? – вырвалось у Беаты, которая тут же испуганно прикрыла рот рукой.

Харри и Халворсен расхохотались.

– Буду ждать твоего возвращения, Беата, – успел сказать Халворсен вдогонку выходящим из кабинета Харри и девушке.

Так и не получив ответа, если не считать настороженного взгляда, брошенного на него Харри, Халворсен в некотором смущении остался стоять посреди опустевшей комнаты.

Войдя в «Камеру пыток», Харри заметил скомканное одеяло на стоящей в углу простенькой кровати из «IKEA».

– Никак ты спала здесь сегодня?

– Если бы, – вздохнула Беата и включила видеозапись. – Взгляни-ка на Забойщика и Стине Гретте на этом кадре.

Она указала на экран, где застыло изображение налетчика и наклонившейся к нему Стине. Харри почувствовал знакомый зуд у корней волос на затылке.

– Что-то здесь не так, – сказала она. – Тебе не кажется?

Харри посмотрел на грабителя. Затем на Стине. И понял: именно этот кадр заставлял его раз за разом просматривать запись в поисках того, что все время было там, но постоянно ускользало. Ускользало оно и теперь.

– Ну и что же это? – спросил он. – Что ты видишь такое, чего не вижу я?

– Попробуй догадаться.

– Да я уже миллион раз пробовал.

– Пусть картинка хорошенько отпечатается у тебя на сетчатке. Закрой глаза, надави на веки и запомни, какой остался след.

– Но, честно говоря…

– Да ладно тебе, Харри, – улыбнулась она. – Ведь это же и есть расследование, не так ли?

Он в легком недоумении уставился на девушку, однако пожал плечами и попытался сделать так, как она сказала.

– Ну, Харри, и что ты видишь?

– Внутреннюю сторону век.

– Сосредоточься. Что здесь мешает, что не так?

– Он и она, что-то в них, в том… как они расположены по отношению друг к другу, что ли?

– Отлично. И что же не так?

– Просто… да не знаю я. Просто что-то в них не так, неправильно.

– Что значит «неправильно»?

Внезапно у Харри возникло то же чувство, что и во время визита к Вигдис Албу. Чувство, будто он проваливается. Внутренним зрением он отчетливо видел, как Стине Гретте сидит наклонившись, вероятно для того, чтобы лучше слышать слова грабителя. И самого его, смотрящего сквозь прорези лыжной шапочки в лицо человека, чью жизнь он вскоре прервет. О чем он думал? И о чем думала она? Пыталась ли она тоже в этот самый момент понять, кто он, этот человек в шапке?

– Так что же значит «неправильно»?

– Они… они…

В руках винтовка, палец на спусковом крючке. Все окружающие люди – из мрамора. Она открывает рот. Он смотрит ей в глаза сквозь прорезь прицела. Ствол упирается в зубы.

– Что – «неправильно»?

– Они… они слишком близко друг к другу.

– Браво, Харри!

Он открыл глаза. Разрозненные фрагменты увиденной им картины как будто продолжали вспыхивать и медленно проплывать мимо.

– Браво? – пробормотал он. – Что ты имеешь в виду?

– Ты сумел подобрать верные слова для того, что мы все это время видели. Именно так, Харри, верно, они слишком близко друг к другу.

– Ну да, я сам знаю, что так сказал. Но только по отношению к чему – «слишком»?

– По отношению к тому, как близко могут стоять два человека, которые никогда прежде друг друга не встречали.

– Ну и?..

– Ты когда-нибудь слышал об Эдварде Холле?

– Не слишком много.

– Он антрополог, который первым указал на зависимость между расстоянием друг от друга поддерживающих беседу людей и их отношениями между собой. Каждый случай достаточно конкретен.

– Давай-ка еще раз.

– Социальная дистанция между незнакомыми людьми составляет от одного до трех с половиной метров. Это то расстояние, которое обычно соблюдают, разумеется, если ситуация это позволяет. Достаточно посмотреть на очередь на остановке транспорта или же в туалет. В Токио же, например, люди чувствуют себя комфортно и на более тесном расстоянии, однако вариации между различными культурами, как правило, незначительны.

– Но не мог же он говорить ей что-то шепотом с расстояния более чем в метр.

– Нет, однако вполне мог делать это на так называемой личной дистанции, которая составляет от метра до сорока пяти сантиметров. Ее соблюдают в общении с друзьями и приятелями. Но как видишь, Забойщик и Стине Гретте нарушают и эту границу. Я измерила расстояние – всего лишь двадцать сантиметров. Это означает, что они находятся в пределах интимной дистанции. При этом люди оказываются настолько близки друг к другу, что даже не могут держать в постоянном фокусе все лицо собеседника. Кроме того, они обязательно чувствуют его запах и даже ощущают тепло тела. Эта дистанция обычно зарезервирована за теми, кого любишь, а также за членами семьи.

– Хм, – скептически хмыкнул Харри. – Я, конечно, в восторге от широты твоих познаний, но не забывай, что эти двое находятся сейчас в особенно драматической ситуации.

– Как раз это-то и хорошо! – Беата была в таком восторге, что казалось, не держись она за подлокотники кресла, так бы и взлетела. – Без особой на то нужды люди никогда не нарушают те границы, о которых говорит Эдвард Холл. А Стине Гретте и Забойщику это как раз и не нужно!

Харри потер подбородок:

– О’кей, продолжи-ка мысль.

– Я думаю, Забойщик знал Стине Гретте, – сказала Беата. – Причем хорошо.

– Ладно, ладно. – Прикрыв лицо руками, Харри заговорил сквозь пальцы: – Итак, Стине была знакома с профессиональным банковским грабителем, который осуществляет прекрасно спланированный налет, после чего убивает ее. Ты ведь понимаешь, к чему нас приводит подобное заключение, не так ли?

Беата кивнула:

– Я сейчас же проверю, что мы можем отыскать на Стине Гретте.

– Прекрасно. А после этого мы потолкуем с тем, кто был с ней на чрезвычайно интимной дистанции.

Глава 18 Прекрасный день

– Неприятное место, – сказала Беата. – У меня прямо мурашки по коже.

– Когда-то здесь у них был один известный пациент – Арнольд Юклерёд, – откликнулся Харри. – Он говорил, что здесь помещается мозг больного чудовища – психиатрии. Так, значит, тебе ничего не удалось накопать на Стине Гретте?

– Нет. Безупречное поведение. По банковским счетам непохоже, чтобы у нее были денежные проблемы. Кредитными карточками пользовалась не часто – что в магазинах одежды, что в ресторанах. Никаких выигрышей на скачках или других признаков пристрастия к азартным играм. Самое экстравагантное из того, что мне удалось установить, – поездка прошлым летом в Сан-Паулу.

– А с мужем что?

– Да все то же. Солидный, здравомыслящий человек.

Пройдя за ворота психиатрической лечебницы Гэуста, они оказались на площадке, окруженной массивными зданиями из красного кирпича.

– Напоминает тюрьму, – сказала Беата.

– Генрих Ширмер, немецкий архитектор девятнадцатого века. Тот самый, что проектировал тюрьму Бутсен, – пояснил Харри.

Вышедший им навстречу санитар отвел их в регистратуру. У него были неестественно черные – вероятно, крашеные – волосы, да и выглядел он не санитаром, а скорее музыкантом джазового ансамбля или художником-дизайнером. Что вполне соответствовало действительности.

– По большей части Гретте сидит, уставившись в окно, – рассказывал он, пока они шли по длинному коридору, ведущему к отделению Г-3.

– Он в состоянии разговаривать? – поинтересовался Харри.

– Да, вполне…

За свою вороную прическу, придававшую ему небрежный вид, санитару пришлось выложить целых шесть сотен. Откинув одну из падавших на лоб прядей, он с прищуром посмотрел на Харри сквозь стекла массивных очков в роговой оправе, на взгляд Холе придававших ему вид настоящего «ботаника». Хотя в сочетании с прической они призваны были производить прямо противоположное впечатление на людей понимающих.

– Коллега имеет в виду, достаточно ли Гретте здоров, чтобы с ним можно было говорить о жене, – вмешалась Беата.

– Попытайтесь, – равнодушно отвечал санитар, возвращая прядь на место. – Если у него опять начнется приступ, ничего не выйдет.

Харри не стал спрашивать, как им узнать, что начинается приступ. Дойдя до конца коридора, санитар отпер дверь с глазком.

– Его что, приходится держать под замком? – спросила Беата, осматриваясь в просторной светлой комнате.

– Нет, – отрезал санитар и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, указал на одинокую спину в белом халате, возвышавшуюся над придвинутым вплотную к окну стулом. – Я буду в дежурке слева по коридору. Предупредите, когда соберетесь уходить.

Они подошли к сидящему на стуле пациенту. Он не отрываясь смотрел в окно и при этом правой рукой что-то черкал в блокноте. Движения были медленные, угловатые и какие-то механические, как будто ручку держала не живая человеческая рука, а клешня робота.

– Тронн Гретте? – осведомился Харри.

Он не узнал обернувшегося к ним человека. Гретте был острижен наголо, лицо осунулось, а вместо дикого блеска в глазах, испугавшего их в тот вечер на теннисном корте, их встретил спокойный и пустой, но при этом пронзительный взгляд, которым он, казалось, смотрел сквозь них. Харри и прежде приходилось видеть подобное. Так выглядели после нескольких недель отсидки заключенные, впервые отбывающие срок. Инстинктивно Харри чувствовал, что сидящий перед ними человек находится в том же состоянии. Он отбывает свой срок.

– Мы из полиции, – сказал Харри.

Гретте медленно перевел на них взгляд.

– Речь идет о налете на банк и о вашей жене.

Гретте наполовину прикрыл глаза; сейчас у него был такой вид, будто он старался сосредоточиться и понять, о чем говорит с ним Харри.

– Вы разрешите задать вам несколько вопросов? – громко спросила Беата.

Гретте медленно кивнул. Беата придвинула стул и села.

– Вы можете рассказать нам о ней? – попросила она.

– Рассказать? – Голос был скрипучий, как плохо смазанная дверь.

– Да, – подтвердила Беата и ласково улыбнулась. – Нам хотелось бы знать, какой была Стине. Чем она занималась. Что любила. Какие у вас с ней были планы. Ну и все такое.

– Все такое? – Гретте посмотрел на Беату. Затем отложил ручку. – Мы хотели завести детей. Вот такие были планы. Искусственное оплодотворение. Она надеялась, что будут близнецы. «Двое и еще двое», – постоянно твердила она. Двое и еще двое. Мы как раз должны были начать. Как раз теперь. – Его глаза налились слезами.

– Как раз теперь?

– Кажется, сегодня. Или завтра. Какое сегодня число?

– Семнадцатое, – сказал Харри. – Вы ведь долго были женаты?

– Десять лет, – отозвался Гретте. – Если бы они не захотели играть в теннис, я бы не настаивал. Нельзя заставлять детей любить то же, что нравится их родителям, верно? Может, они предпочли бы ездить верхом. Верховая езда – это же прекрасно.

– А что она была за человек?

– Десять лет, – повторил Гретте и снова отвернулся к окну. – Мы встретились в восемьдесят восьмом. Я как раз начал изучать BI – бизнес-интеллект, а она училась в выпускном классе ниссенской гимназии. Самая лучшая девушка из всех, кого я встречал. Говорят, что лучшая женщина – та, которая досталась не тебе, или та, которую уже забыл. Но со Стине мне повезло. И я никогда не прекращал считать ее лучшей. Мы с ней съехались после месяца знакомства и были вместе каждый день и каждую ночь на протяжении трех лет. И все же я не верил своему счастью, когда она согласилась стать Стине Гретте. Разве это не странно? Если кого-то сильно любишь, кажется невозможным, чтобы так же сильно любили и тебя. Ведь должно быть наоборот, верно?

На подлокотник стула упала слеза.

– Она была доброй. Сейчас немногие способны оценить в человеке это качество. Она была верной, надежной и всегда ласковой. И мужественной. Если ей чудились внизу чьи-то голоса, а я в это время спал, она всегда сама вставала и выходила в гостиную. Я говорил ей, чтобы она будила меня: а вдруг там действительно взломщики? А она только смеялась: «Тогда я угощу их своими вафлями, и ты проснешься – ты ведь всегда просыпаешься от запаха вафель». Я и вправду всегда просыпался, когда она пекла вафли… да.

Он глубоко вздохнул, втянув воздух носом. За окном в такт порывам ветра грустно качались, будто махали руками, голые ветви берез.

– Ты должна была бы сейчас печь свои вафли, – прошептал он и попытался засмеяться, однако вместо смеха получился всхлип.

– А друзья у нее были? – спросила Беата.

Гретте все еще всхлипывал, и ей пришлось повторить вопрос.

– Она любила побыть одна, – сказал он. – Может, из-за того, что была единственным ребенком в семье. Она всегда ладила с родителями. И потом, мы с ней были всем друг для друга. Никто больше нам не был нужен.

– Может, у нее все же был кто-то, о ком вы не знали? – настаивала Беата.

Гретте посмотрел на нее:

– Что вы имеете в виду?

Беата мучительно покраснела и поспешно улыбнулась:

– Я хочу сказать, что, возможно, ваша жена не всегда рассказывала вам о том, с кем встречалась или случайно беседовала.

– Почему это? Куда вы клоните?

Беата умолкла и переглянулась с Харри. Теперь слово взял он:

– При ограблении банка мы обязаны проверить все версии, какими бы неправдоподобными они ни казались на первый взгляд. Например, кто-то из сотрудников мог быть в сговоре с грабителем. Налетчики часто заручаются помощью изнутри как при планировании, так и в процессе ограбления. Не вызывает сомнений, что преступник точно знал время пополнения банкомата. – Харри внимательно следил за выражением лица Гретте, чтобы понять, как тот воспринимает услышанное. Однако, судя по взгляду, мысли его снова где-то витали. – Мы задавали те же вопросы всем прочим сотрудникам, – на всякий случай солгал Харри.

Снаружи со стороны дерева раздался резкий птичий крик. Одинокий, жалобный. Гретте начал кивать головой. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее.

– Ага, – сказал он. – Теперь я вас понимаю. Вы считаете, что Стине поэтому и застрелили. Вы считаете, она была знакома с преступником. А когда он ее использовал, то застрелил, чтобы оборвать все нити. Верно?

– По крайней мере, теоретически такая возможность существует, – сказал Харри.

Гретте покачал головой и снова засмеялся – пустым, безжизненным смехом:

– Заметно, что вы не знали мою Стине. Она бы никогда на это не пошла. Да и зачем? Скоро она бы все равно получила миллионы, стоило только немного подождать.

– Что?

– Валле Бёткер, ее дед. Ему сейчас восемьдесят пять, он владелец трех многоквартирных домов в центре. Прошлым летом у него нашли рак легких, и с тех пор ему становится все хуже. Внуки его унаследуют по дому каждый.

Следующий вопрос вырвался у Харри чисто инстинктивно:

– Кому теперь достанется тот дом, что должна была унаследовать Стине?

– Другим внукам. – В голосе Гретте послышались брезгливые нотки. – А теперь вы, верно, станете проверять, есть ли у них алиби?

– А что, Гретте, по-вашему, стоило бы? – в свою очередь спросил Харри.

Гретте хотел ответить, но, встретив взгляд Харри, передумал и прикусил нижнюю губу.

– Простите, – сказал он и провел рукой по едва начавшим отрастать волосам. – Разумеется, мне бы следовало радоваться, что вы проверяете все версии. Просто все это кажется абсолютно безнадежным. И бессмысленным. Ведь если вы его и схватите, никто и ничто не вернет мне того, что я потерял. Даже если бы его приговорили к смерти. Лишиться жизни – это еще не самое страшное, что может случиться с человеком.

Харри уже знал, что за этим последует.

– Худшее – лишиться того, во имя чего ты живешь.

– Ладно, – сказал Харри, поднимаясь. – Вот вам моя карточка. Звоните, если что-то вспомните. Можете также обращаться к Беате Лённ.

Гретте уже снова отвернулся к окну и не видел протянутой ему карточки; Харри пришлось положить ее на стол. За окном потемнело. Их прозрачные отражения в стекле были похожи на призраки.

– У меня такое чувство, что я его видел, – сказал Гретте. – По пятницам я прямо с работы отправляюсь в спортцентр «САТС» на Спурвейс-гате играть в сквош. Мой партнер не явился, и я прошел в тренажерный зал – потаскать тяжести, покрутить педали, ну и все такое. Но в это время там всегда столько народу, что приходится постоянно стоять в очередях.

– Знаю, – кивнул Харри.

– Когда Стине убили, я был там. В трех сотнях метров от банка. Дожидался своей очереди в душе, чтобы поехать домой и заняться ужином. Я всегда готовил ужин по пятницам. Я любил поджидать ее. Любил… ждать. Не все это любят.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что видели его? – спросила Беата.

– Я видел, как мимо меня в раздевалку прошел человек. На нем было что-то черное, свободное. Комбинезон или что-то в этом роде.

– А лыжная шапочка?

Гретте покачал головой.

– Может, кепка? – предположил Харри.

– В руках у него была какая-то шапка. Может, и лыжная. А может, кепка.

– А лицо… – начал было Харри, однако Беата его перебила:

– Какого он был роста?

– Не знаю, – пожал плечами Гретте. – Обычного. Что это значит? Ну, может, метр восемьдесят.

– Почему вы нам раньше этого не сказали? – спросил Харри.

– Потому. – Гретте уперся пальцами в оконное стекло. – Потому что, как я уже сказал, это было всего лишь ощущение. Это не он, я знаю.

– Откуда такая уверенность? – удивился Харри.

– Несколько дней назад сюда приходили двое ваших коллег. Обоих звали Ли. – Он резко повернулся к Харри: – Они что, родственники?

– Нет. И что они хотели?

Гретте отдернул руку. Стекло вокруг пятнышек, оставленных пальцами, запотело.

– Они хотели проверить, не была ли Стине в сговоре с грабителем. И показывали мне фотографии ограбления.

– И?

– На фотографиях на черном комбинезоне не было никаких меток. А у того, что я видел в спортцентре, на спине были большие белые буквы.

– А что за буквы? – спросила Беата.

– П-О-Л-И-Ц-И-Я, – по буквам произнес Гретте, стирая со стекла пятна от пальцев. – Когда я потом вышел на улицу, то услышал полицейские сирены со стороны Майорстуа. Помнится, мне тогда пришло в голову: странно, что грабителям удается ускользнуть, когда везде так много полиции.

– Понятно. Почему вы уверены, что подумали об этом именно тогда?

– Не знаю. Может, потому, что кто-то утащил у меня ракетку для сквоша прямо из раздевалки, пока я был в зале. Потом я подумал, а не грабят ли это банк Стине? В голову всегда лезут разные подобные вещи, когда мозги ничем особо не заняты, правда? Затем я поехал домой и стал готовить лазанью. Стине любила лазанью.

Гретте попытался улыбнуться. Из глаз его опять потекли слезы.

Чтобы не видеть, как плачет взрослый мужчина, Харри остановил взгляд на листке бумаги, где Гретте что-то писал в момент их прихода.

– Вы за последние полгода снимали крупные суммы с банковского счета. – Беата говорила жестко; в голосе звучали металлические нотки. – Тридцать тысяч крон в Сан-Паулу. На что вы их потратили?

Харри с изумлением посмотрел на нее. Казалось, происходящее ничуть ее не трогает.

Гретте улыбнулся сквозь слезы:

– Мы со Стине отпраздновали там десятилетний юбилей свадьбы. Она взяла отпуск чуть раньше и поехала туда за неделю до меня. Мы впервые не виделись с ней так долго.

– Я спросила, на что вы истратили тридцать тысяч крон в бразильской валюте, – не унималась Беата.

Гретте посмотрел в окно.

– Это мое личное дело, не находите?

– А мы ведем дело об убийстве, господин Гретте.

Гретте повернулся к Беате и смерил ее долгим взглядом:

– Вас наверняка еще никто не любил. Я прав?

Лицо Беаты помрачнело.

– Немецкие ювелиры в Сан-Паулу считаются лучшими в мире, – сказал Гретте. – Я купил то кольцо с бриллиантом, которое было на Стине, когда она умерла.

Пришли двое санитаров и забрали Гретте. Наступило время обеда. Харри и Беата проводили его взглядом, стоя у окна и ожидая, когда санитар и их выведет из здания.

– Весьма сожалею, – сказала Беата. – Я вела себя глупо… я…

– Все в порядке, – попытался успокоить ее Харри.

– Мы всегда проводим проверку финансовых дел всех, кто имеет отношение к ограблению, однако здесь я, похоже…

– Я же сказал, Беата, все в порядке. Никогда не жалей о том, о чем спросила, – только о том, о чем не спросила.

Наконец явился санитар и выпустил их из комнаты.

– Сколько времени он еще пробудет здесь? – спросил Харри.

– В среду его отошлют домой, – откликнулся санитар.

В машине по дороге к центру Харри спросил у Беаты, почему санитары всегда именно «отсылают домой» поправившихся пациентов. Они ведь не обеспечивают их перевозку, да и куда именно ему ехать, пациент решает сам. Так почему бы не говорить «отпустить домой» либо «выписать»?

У Беаты не было никаких мыслей на этот счет, и Харри, поглядев на сумрачное небо, подумал, что начинает становиться старым ворчуном. Прежде он был просто ворчун.

– Он изменил прическу, – сказала Беата. – И надел очки.

– Кто?

– Санитар.

– Да? А не похоже было, что вы знакомы.

– Мы и не знакомы. Однажды я видела его на пляже у Хука. И в «Эльдорадо». И на Стортингс-гате… По-моему, лет пять назад.

Харри с интересом посмотрел на нее:

– Я и не знал, что это твой тип мужчины.

– Вовсе и не мой, – сказала она.

– Ах да, – спохватился Харри. – Как же я забыл, ведь у тебя в этом смысле мозги набекрень.

Девушка улыбнулась:

– Осло – маленький городишко.

– Ах вот как? Сколько раз ты видела меня, прежде чем пришла на работу в Управление?

– Один раз. Шесть лет назад.

– И где же?

– По телевизору. Ты тогда распутал это дело в Сиднее.

– Хм. Должно быть, это произвело на тебя впечатление.

– Помню только, мне было досадно, что из тебя сделали героя, хотя на самом-то деле ты облажался.

– То есть?

– Ты должен был отдать преступника под суд, а не убивать его.

Прикрыв глаза, Харри подумал о том, какой вкусной будет первая затяжка, когда он закурит, и даже потрогал пачку во внутреннем кармане. Вытащив сложенный листок бумаги, он показал его девушке.

– Что это? – спросила она.

– Та страничка, на которой Гретте что-то черкал.

– «Прекрасный день», – прочла она вслух.

– Он написал это тринадцать раз. Немного напоминает «Сияние», да?

– «Сияние»?

– Да ты знаешь – фильм ужасов. Стэнли Кубрик. – Харри бросил беглый взгляд на девушку. – Там Джек Николсон сидит в отеле и раз за разом пишет на листке одну и ту же фразу.

– Я не люблю фильмы ужасов, – тихо сказала она.

Харри повернулся к ней и хотел что-то сказать, однако счел за лучшее промолчать.

– Ты где живешь? – спросила она.

– В Бишлете.

– Это по дороге.

– По дороге куда?

– В Уппсал.

– Да? А там где?

– Ветландсвейен. Прямо возле станции. Знаешь, где находится Йорнслёкквейен?

– Да, там на углу еще такой большой желтый деревянный дом.

– Точно. В нем я и живу. На втором этаже. На первом живет мать. Я выросла в этом доме.

– Я тоже вырос в Уппсале, – признался Харри. – Может, у нас есть общие знакомые.

– Наверное. – Беата посмотрела в боковое окно.

– Надо бы выяснить, – заметил Харри.

Дальше они ехали молча.

Ближе к вечеру поднялся ветер. К югу от Стада обещали бурю, а на севере страны – расширение строительства. У Харри появился кашель. Он достал свитер, который мать связала для отца, а отец в свою очередь преподнес ему в качестве рождественского подарка несколько лет спустя после ее смерти. «Странно, и чего это я о нем вспомнил?» – подумал Харри. Он разогрел макароны и котлеты, а потом позвонил Ракели и начал рассказывать ей о доме, в котором вырос.

По ее немногочисленным репликам он понял, что ей приятно слушать его рассказ о том, что ему было так близко. Об играх, о маленьком комоде. О том, как он выдумывал истории, глядя на узоры ковра, как будто это были сказки, записанные с помощью хитрого кода. О ящике в комоде, который, по договоренности с матерью, был исключительно его собственностью и к которому она никогда не прикасалась.

– Я хранил там свои карточки с изображениями футболистов, – рассказывал Харри. – Автограф Тома Лунда. Письмо от Сёльви – девочки, с которой встречался летом во время поездки в Ондалснес. А позже – первую пачку сигарет. Потом – пачку презервативов. Она так и пролежала у меня нераспечатанной, пока не истек срок годности. Они так пересохли, что, когда мы с сестрой попытались их надувать, они все полопались.

Ракель смеялась, а Харри все рассказывал и рассказывал, нарочно, чтобы слышать ее смех.

Потом он долго бесцельно расхаживал по комнате. В новостях было все то же, что и вчера. Расширение строительства под Джелалабадом.

Харри прошел в спальню и включил компьютер. Пока он, потрескивая, загружался, Харри увидел, что пришло еще одно сообщение. Когда он прочел адрес отправителя, пульс его участился. Он открыл сообщение.

...

Привет, Харри.

Игра началась. В соответствии с заключением патологоанатома ты вполне мог быть там, когда она умерла. Так, значит, ты поэтому продолжаешь все скрывать? Что ж, не так уж глупо. Хотя все и выглядит как обычное самоубийство. Но ведь кое-что не стыкуется, верно? Следующий ход твой.

C#MN

Харри едва не подпрыгнул от грохота и с удивлением обнаружил, что это он сам со всей силы ударил ладонью по столу. Он осмотрелся в темной спальне. Харри был зол и испуган, однако больше всего его раздражало ощущение, что отправитель… где-то рядом. Харри приложил все еще ноющую ладонь к экрану монитора. Холодное стекло остудило кожу, и в то же время он почувствовал тепло, как будто там, внутри, был кто-то живой.

Глава 19 Ботинки на электрическом проводе

Элмер спешил вниз по Грёнланнслейрет, на ходу приветствуя легкой улыбкой знакомых покупателей и работников окрестных заведений. Он злился сам на себя: снова у него кончились разменные деньги. Пришлось запереть дверь магазинчика и повесить табличку «Скоро вернусь», а самому опрометью бежать в банк.

Рывком распахнув дверь, он влетел внутрь, пропел свое обычное «С добрым утром!» и кинулся к автомату с талончиками на очередь. Разумеется, на приветствие ему никто не ответил, однако он уже успел к этому привыкнуть. Как же, ведь здесь работают только коренные норвежцы! У банкомата стоял человек и, по-видимому, его ремонтировал, а двое посетителей уткнулись в выходящее на улицу окно. В банке было необычно тихо. Что там такое могло случиться на улице, чего он по дороге сюда не заметил?

– Двадцать, – громко сказал женский голос.

Элмер взглянул на свой талончик. На нем значилось «50», однако, поскольку все окошки были свободны, Элмер подошел к тому, откуда раздался выкрик.

– Привет, Катрине, красотка, – сказал он, с любопытством поглядывая в сторону окна. – Отсыпь-ка ты мне мелочи – пятерок и по кроне.

– Двадцать один.

Элмер удивленно перевел взгляд с окна на Катрине Шойен и только теперь обратил внимание на стоящего рядом с ней мужчину. Сначала ему показалось, что перед ним чернокожий, однако потом он понял, что на мужчине просто черная лыжная шапочка-шлем с прорезями для глаз. Ствол винтовки AG-3, которую мужчина держал в руках, медленно переместился с кассирши на Элмера.

– Двадцать два, – металлическим голосом проскрежетала Катрине.

– Почему сюда? – спросил Халворсен, щурясь на раскинувшийся внизу Осло-фьорд.

Ветер нещадно трепал его длинные волосы. Меньше чем за пять минут они домчались от дышащего выхлопными газами квартала Грёнланн на юго-восток столицы, в Экеберг, который возвышался над всеми районами города подобно зеленой сторожевой башне. Здесь под деревьями они отыскали уютную скамейку, с которой открывался чудесный вид на красивое старинное каменное здание, которое Харри по привычке продолжал называть Морской школой, хотя теперь в нем готовили менеджеров.

– Во-первых, потому, что здесь красиво, – сказал Харри. – Во-вторых, чтобы некоторые иногородние познакомились с историей столицы. Первый слог в названии «Осло» означает «лесистый кряж», – здесь, на Экебергском кряже, мы сейчас и сидим. А второй слог – «равнина», «долина», которую ты видишь у нас под ногами. – Он указал рукой. – Ну а в-третьих… Мы с тобой каждый день видим этот холм из окна. Не пора ли наконец взглянуть, что там за ним? Как по-твоему?

Халворсен не ответил.

– Я не хотел распространяться об этом в кабинете, – сказал Харри, – или же у Элмера. Мне нужно кое-что тебе рассказать. – Харри казалось, что даже сюда сильные порывы ветра доносят с фьорда солоноватый морской запах. – Я был знаком с Анной Бетсен.

Халворсен кивнул.

– Похоже, это тебя не особо удивило, – заметил Харри.

– Я допускал нечто в этом роде.

– Но есть и еще кое-что.

– Да?

Харри сунул в рот незажженную сигарету.

– Прежде чем продолжить, вынужден тебя предупредить. То, что я скажу сейчас, должно остаться строго между нами. Как раз это и может стать для тебя серьезной проблемой. Улавливаешь? Поэтому, если хочешь, я не стану ничего рассказывать, и покончим с этим. Так как, продолжать мне или нет?

Халворсен посмотрел на Харри. Если он и пытался взвесить все «за» и «против», то продолжалось это недолго. Он кивнул.

– Кто-то начал присылать мне мейлы, – сказал Харри. – В связи с этой смертью.

– Ты знаешь, кто именно?

– Не имею понятия. Адрес ничего мне не говорит.

– А, так вот почему ты спрашивал меня вчера, как определить отправителя по адресу.

– Я же ничего в этом не смыслю. А ты – дока. – Мощный ветер сводил на нет все попытки Харри прикурить. – Мне необходима помощь. Я думаю, Анну убили.

Пока холодный северо-западный ветер обрывал с деревьев на Экеберге последнюю листву, Харри рассказал о странных сообщениях от того, кто, похоже, знал столько же, сколько и они, а может, и больше. Он не упомянул о том, что, если верить сообщениям, он, Харри, находился в тот вечер у Анны. Однако поведал о пистолете, который был у Анны в правой руке, хотя, судя по положению палитры, она была левшой. О фотографии в туфле. О беседе с Астрид Монсен.

– Астрид Монсен сказала, что никогда не видела Вигдис Албу и детей со снимка, – сказал Харри. – Но когда я показал ей фотографию Арне Албу в «Вестнике предпринимателя», ей хватило одного взгляда. Как его имя, она не знала, но он регулярно наносил визиты Анне. Астрид много раз видела его, когда брала почту. Приходил он обычно после обеда и оставался до вечера.

– И называл это, по-видимому, «сверхурочной работой».

– Я спрашивал Монсен, встречались ли они только в будни, и она рассказала, что иногда он заезжал за ней на машине и они отсутствовали все выходные.

– Что ж, стало быть, любили вариации с вылазками на природу.

– Насчет вариаций ты прав, а вот насчет природы… Астрид Монсен – женщина обстоятельная и наблюдательная. Она рассказывала, что он никогда не увозил Анну из дома в теплое время года. Это заставило меня призадуматься.

– О чем? О гостинице?

– Возможно. Но гостиничный номер можно снять и летом. Ну же, Халворсен, думай. Соображай, ведь само собой напрашивается.

Выпятив нижнюю губу, Халворсен скорчил гримасу, видимо означавшую, что он не в состоянии предложить никаких стоящих вариантов.

Харри улыбнулся и выдохнул струю табачного дыма:

– Да ты же сам только что говорил о таком месте.

Халворсен изумленно поднял брови:

– Летний домик? Ну конечно!

– Правда, здорово придумано? Роскошное и укромное любовное гнездышко – ведь семья уже вернулась на зиму домой, а любопытные соседи позакрывали на ночь ставни. И всего-то в часе езды от Осло.

– И что дальше? – спросил Халворсен. – На мой взгляд, так мы не сильно продвинемся.

– Не скажи. Если нам удастся доказать, что Анна бывала в том доме, Албу в любом случае придется перейти в оборону. А для этого много не надо. Какой-нибудь отпечаток пальца. Соломинка. Наблюдательный продавец из магазинчика по соседству, который иногда доставляет товары на дом.

Халворсен потер затылок:

– А почему бы нам не взять быка за рога и просто-напросто не отыскать отпечатки Албу в квартире Анны? Ведь там их, должно быть, полным-полно.

– Едва ли они до сих пор сохранились. По словам Астрид Монсен, он неожиданно исчез примерно с год назад и не появлялся вплоть до одной из суббот в прошлом месяце. Тогда он внезапно заехал за ней на автомобиле, как бывало раньше. Монсен прекрасно помнит, потому что Анна позвонила ей и попросила в выходные прислушиваться, не лезет ли кто в квартиру.

– Считаешь, они отправились в его летний домик?

– Я считаю, – сказал Харри, бросая дымящийся окурок в урну, где он сразу же зашипел и потух, – что эта поездка, возможно, объясняет, почему в туфле у Анны оказалась эта фотография. Помнишь, в Школе полиции вас учили, как собирать технические улики?

– Да так, немного. Да и курс-то был – всего ничего. А сам ты разве не умеешь?

– Нет. В багажниках трех служебных автомобилей лежат чемоданчики со стандартными наборами. Разные там порошки, кисточки, пластмассовая фольга для снятия отпечатков, измерительная лента, карманный фонарик, пассатижи – ну, словом, всякая всячина. Я хочу, чтобы ты заказал нам на завтра одну из этих машин.

– Харри…

– Кроме того, заранее созвонись с владельцем ближайшего магазина и точно узнай, как туда проехать. Постарайся построить беседу так, чтобы у него не закралось никаких подозрений. Скажи, что ты хочешь строить дом и архитектор, с которым ты связался, сослался в качестве образца на дачу Албу. Вот ты и хочешь на нее взглянуть.

– Харри, но мы же не можем…

– Да, и не забудь прихватить ломик.

– Выслушай же ты меня наконец! – От громкого восклицания Халворсена две чайки поднялись в небо и с резкими криками устремились в сторону фьорда. Он принялся загибать пальцы: – У нас нет разрешения на проведение обыска, у нас нет никаких улик, чтобы можно было его получить, у нас нет… по сути, ничего. Но что еще важнее, у нас – или, точнее, у меня – нет всех фактов. Ведь ты же не все мне рассказал, сознайся, Харри!

– С чего ты взял…

– Все очень просто. Твои мотивы выглядят неубедительно. Того, что ты был знаком с этой дамочкой, вовсе не достаточно, чтобы вдруг пойти на такой серьезный шаг, как проникновение в чужое жилище, рискуя при этом своей карьерой. И моей заодно. Может, ты немного и с приветом, Харри, но ведь не совсем идиот.

Харри взглянул на плавающий в урне размокший окурок:

– Сколько мы уже с тобой знакомы, Халворсен?

– Скоро два года.

– Я за это время тебя когда-нибудь подставлял?

– Два года – это не срок.

– Так я спрашиваю, подставлял?

– Конечно же да.

– Подставлял хоть раз по-крупному?

– Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно.

– О’кей. И сейчас не собираюсь. Ты прав, я не все тебе рассказываю. И ты рискуешь потерять работу, помогая мне. Но расскажи я тебе все до конца, будет только хуже. Такие вот дела. Так что придется тебе положиться на меня. А не хочешь – не надо. Можешь катиться.

Они продолжали сидеть и смотреть на фьорд. Улетевшие чайки превратились в две маленькие точки вдали.

– Ты сам-то что бы сделал? – спросил Халворсен.

– Катился бы.

Точки постепенно стали расти. Чайки повернули обратно.

Когда они вернулись в Управление, в кабинете их ждало сообщение от Мёллера с просьбой перезвонить.

– Давай-ка немного прогуляемся, – предложил он Харри, когда тот связался с ним.

Они вышли из здания, и Мёллер сказал:

– Выбирай, куда пойдем.

Харри раздумывал недолго:

– К Элмеру – мне надо купить сигарет.

Мёллер послушно последовал за Харри по слякотной тропинке через зеленый газон, разбитый между Полицейским управлением и вымощенной булыжником подъездной дорогой в Бутсен. Харри давно заметил, что планировщики совершенно не считаются с тем, что люди все равно выберут кратчайший путь, где бы ни была проложена дорога. Тропинка упиралась в покосившуюся, наполовину сбитую кем-то табличку «По газону не ходить».

– Ты уже в курсе утреннего ограбления на Грёнланнслейрет? – спросил Мёллер.

Харри кивнул:

– Интересно, что он выбрал место всего в нескольких сотнях метров от Управления.

– Ему повезло, что сигнализацию в банке как раз сейчас чинят.

– Я не верю в везение, – заметил Харри.

– Да? Думаешь, ему сообщил об этом кто-то из банка?

Харри пожал плечами:

– Или кто-то еще, кто знал о ремонте.

– Об этом известно лишь в банке и ремонтной фирме. Ну и, разумеется, у нас.

– Но ведь ты хотел со мной поговорить не о сегодняшнем налете, а, шеф?

– Нет, – сказал Мёллер, огибая урну. – Начальник полиции встречался с бургомистром. Тот весьма обеспокоен этими ограблениями.

Они уступили дорогу женщине с тремя детьми. Она что-то сердито выговаривала им усталым голосом, старательно пряча при этом глаза. В Бутсене начиналось время свиданий.

– Иварссон – дельный сотрудник, в этом никто не сомневается, – продолжал Мёллер. – Однако этот Забойщик, похоже, иного калибра, нежели те преступники, к которым мы привыкли. Начальник полиции считает, что на этот раз обычные методы едва ли сработают.

– Видимо, нет. Ну и что? Одной гостевой победой больше, одной меньше – это не катастрофа.

– Гостевой победой?

– Нераскрытым делом. Жаргон футбольных фанатов, шеф.

– Нет, Харри, в этом деле ставки выше. Журналисты совсем озверели – весь день нам проходу не дают. Они твердят, что это новый Мартин Педерсен [21] . А в электронной версии газеты «VG» каким-то образом пронюхали, что мы называем его Забойщиком.

– Старая история, – процедил Харри, переходя улицу на красный свет, и Мёллер, чуть посомневавшись, последовал за ним. – В определении наших приоритетов последнее слово остается за журналистами.

– Да, но они забывают, что он уже совершил одно убийство.

– Зато дело об убийстве, о котором никто не пишет, скоро прекращают.

– Нет! – предостерегающе поднял руку Мёллер. – И не будем возвращаться к этой теме.

Харри пожал плечами и перешагнул через поваленный ветром газетный щит. Сама газета лежала рядом; ветер в бешеном темпе листал ее страницы.

– Так чего же ты хочешь? – спросил Харри.

– Разумеется, начальника полиции прежде всего волнует престиж. Какое-нибудь ограбление почты публика забывает обычно еще раньше, чем закроют дело. И никого не заботит, что преступник так и не найден. Но сейчас мы находимся под пристальным вниманием. И чем больше разговоров о налетах на банки, тем сильнее это разжигает всеобщее любопытство. Мартин Педерсен был обычным человеком, который просто делал то, о чем многие осмеливаются лишь мечтать. Заурядный нарушитель закона, этакий современный Джесси Джеймс. Так создаются мифы, рождаются образы героев и появляются имитаторы, которые тоже не прочь ограбить какой-нибудь банк. Пока пресса писала о Мартине Педерсене, число налетов на банки по всей стране намного выросло.

– То есть они опасаются, что этот пример распространится, подобно заразе. Что ж. Вполне понятно. Ну а я-то тут при чем?

– Никто не сомневается в том, что Иварссон – дельный сотрудник. Он обычный дисциплинированный полицейский, который никогда не преступит определенную черту. Но Забойщик – не обычный грабитель. Словом, начальник полиции пока что недоволен достигнутыми результатами. – Мёллер кивнул в сторону тюрьмы. – Он слышал об эпизоде с Расколем.

– Хм.

– Я был на ланче у него в кабинете, и там прозвучало твое имя. Даже несколько раз.

– Господи, я что, должен чувствовать себя польщенным?

– Во всяком случае, тебе прежде уже удавалось добиваться успеха в расследовании, используя нетрадиционные методы.

Харри криво улыбнулся:

– Милая характеристика, однако она скорее подходит летчику-камикадзе.

– Короче говоря, Харри, вот тебе мой сказ. Отложи все прочие дела и, если тебе понадобятся еще люди, обращайся прямо ко мне. Иварссон, как и раньше, продолжает работать со своей командой. Но надеемся мы в первую очередь на тебя. И еще одно… – Мёллер почти вплотную приблизился к Харри. – Тебе дается карт-бланш. Если даже ты где-то выйдешь за установленные рамки, мы готовы закрыть глаза. Разумеется, если не выносить сор из избы.

– Хм. Кажется, понимаю. А если все же не удастся?

– Пока сможем, мы тебя прикроем. Однако, разумеется, всему есть границы.

Элмер оглянулся на звон колокольчика над дверью и кивнул на маленький приемник, стоявший перед ним на прилавке:

– А я-то всегда считал, что Кандагар – это вид лыжных креплений. Пачку «кэмела»?

Харри кивнул. Элмер убавил звук радио, и голос репортера слился с уличным шумом – проезжающими машинами, треплющим маркизу ветром, шуршанием по асфальту опавшей листвы.

– А твоему коллеге? – Элмер кивнул на оставшегося у двери Мёллера.

– Ему подавай летчика-камикадзе.

– Вот как?

– Да, но он забыл спросить, сколько тот стоит, – сказал Харри, затылком ощущая кривую усмешку Мёллера.

– И почем же теперь камикадзе? – позволил себе поинтересоваться владелец киоска, отсчитывая Харри сдачу.

– Если остается в живых, то потом делает что хочет, – ответил Харри. – Это единственное условие, которое он выдвигает и при котором согласен работать.

– Что ж, не так дорого, – заметил Элмер. – Удачного вам дня, господа.

На обратном пути Мёллер пообещал переговорить с начальником полиции о том, чтобы Харри получил разрешение работать с делом Эллен еще три месяца. Разумеется, если Забойщика поймают. Харри кивнул. Перед табличкой «По газону не ходить» Мёллер замешкался.

– Это ведь самый короткий путь, шеф.

– Угу, – согласился Мёллер. – Но так ботинки пачкаются.

– Делай как знаешь, – сказал Харри и решительно зашагал по лужайке. – Мои все равно уже грязные.

Сразу после поворота на Ульвойе пробка рассосалась. Дождь прекратился, и уже у Льяна асфальт был сухим. За ним шоссе расширялось до четырех полос, машины набирали скорость, и их поток устремлялся вперед подобно вырвавшемуся на волю весеннему паводку. Харри покосился на Халворсена, размышляя, когда же тому надоест душераздирающий скрип, однако тот, по-видимому, ничего не слышал, ибо слишком буквально воспринимал звучащий по радио призыв Трейвиса [22] «Sing, sing, siiing!» [23] .

– Халворсен…

«For the love you bring…» [24]

Харри уменьшил звук радио, и Халворсен непонимающе взглянул на него.

– Дворники, – сказал Харри. – Выключишь ты их наконец?

– Ах да. Извини.

Дальше они ехали в молчании. Миновали съезд на Дрёбак.

– Что ты сказал продавцу? – поинтересовался Харри.

– А тебе не все равно?

– Но он, стало быть, точно помнит, что доставлял продукты в дом Албу в четверг пять недель назад?

– Во всяком случае, так он мне сказал.

– Еще до того, как Албу там появился?

– Он сказал, что часто заходит в дом сам.

– Выходит, у него есть ключ?

– Харри, когда задаешь вопросы под таким неубедительным предлогом, надо и меру знать.

– А какой был предлог?

Халворсен вздохнул:

– Губернский опрос.

– Губернский… что?

– Опрос.

– А что это такое?

– Сам не знаю.

После съезда с главной дороги до Ларколлена пришлось тащиться еще тринадцать километров и четырнадцать раз поворачивать.

– У красного дома за заправкой – направо, – вслух вспоминал Халворсен, сворачивая на гравийную дорожку.

– Ну очень много душевых ковриков, – пробормотал Харри пятью минутами позже, когда Халворсен остановил машину и указал на стоящий между деревьями гигантских размеров рубленый дом. Больше всего он походил на хутор-переросток, выстроенный по ошибке не на высокогорном пастбище – сеттере, а на берегу моря.

– Похоже, людей здесь нет, – сказал Халворсен, оглядывая соседние дома. – Одни чайки. Чертовски много чаек. Вероятно, где-то поблизости тут свалка.

– Хм. – Харри посмотрел на часы. – Все же давай припаркуемся чуть подальше.

Дорожка заканчивалась площадкой для разворота. Халворсен выключил зажигание; Харри распахнул свою дверцу и выбрался из машины. Потягиваясь, чтобы размять затекшую спину, он прислушивался к крикам чаек и рокоту разбивающихся о скалы волн, доносившемуся с берега.

– Ах-а-ха, – вдохнул полной грудью Халворсен. – Да, это тебе не столичный воздух. Что скажешь?

– Ну еще бы, – подтвердил Харри, нащупывая в кармане сигареты. – Чемоданчик взял?

По дороге к дому Харри обратил внимание на большую желтовато-белую чайку, сидящую на заборном столбе. Пока они проходили мимо, голова ее медленно поворачивалась следом. Всю дорогу до дома Харри спиной ощущал ее взгляд.

– Это будет нелегко, – заметил Халворсен, когда они поближе рассмотрели массивный замок. Сняв кепку, он повесил ее на кованый фонарь над тяжелой дубовой дверью.

– Н-да. Что ж, начинай. – Харри прикурил сигарету. – А я пока что здесь осмотрюсь.

– Слушай, – сказал Халворсен, открывая металлический чемоданчик, – а с чего это вдруг ты стал курить куда больше прежнего?

Харри на мгновение остановился и посмотрел на лес:

– Чтобы у тебя наконец появился шанс догнать меня на велотренажере.

Почерневшие от времени бревна, толстые оконные переплеты. Все в этом доме выглядело надежным и неприступным. Харри даже прикинул, не стоит ли попытаться проникнуть внутрь через внушительных размеров каменную печную трубу, однако сразу же отбросил эту мысль. Он пошел по тропинке, которую дожди превратили в раскисшее глиняное месиво. Но он живо представил себе, как летом детские ножки бегут по ней, согретой ярким солнцем, к пляжу за «бараньими лбами» [25] . Остановившись, он прикрыл глаза и некоторое время постоял так, прислушиваясь. Жужжание насекомых, шелест высокой травы на ветру, обрывки песни по радио (ее звуки то становились громче, то умолкали в такт порывам ветра), испуганный плач ребенка на берегу. Ему десять лет, он потихоньку бредет в магазин за молоком и хлебом, мелкие камушки набились ему в башмаки. Однако он лишь стискивает зубы – он решил за лето закалить ноги, чтобы в городе бегать босиком наравне с Эйстейном. По дороге домой тяжелый пакет с продуктами будто вдавливает его в гравийную дорожку, он идет как по раскаленным углям. Пытается сконцентрировать взгляд на каком-нибудь предмете впереди – на крупном камне, на листочке – и говорит себе: мне бы только дотуда добраться, только бы одолеть еще и этот кусочек пути. Когда он возвращается домой через добрых полтора часа, оказывается, что молоко уже скисло на солнце. Мать сильно ругается… Харри открыл глаза. По небу неслись темные, мрачные тучи.

В жухлой траве у края дороги он нашел следы автомобильных колес. Глубокие грубые отпечатки протектора свидетельствовали, что они оставлены тяжелым внедорожником типа «лендровера». Выпавшие за последние дни дожди полностью исключали, что следам может быть несколько недель. Скорее всего, автомобиль приезжал сюда всего пару дней назад.

Оглядевшись по сторонам, он подумал, что ничто не выглядит столь уныло, как летняя дача осенью. По дороге к дому он кивнул чайке.

Халворсен с электронной отмычкой в руках согнулся в три погибели над замком, тихо кряхтя и чертыхаясь.

– Ну как дела?

– Плохо. – Халворсен выпрямился и отер со лба пот. – Это не стандартный замок. Без лома нам с ним не сладить.

– Никакого лома. – Харри почесал в затылке. – А под половиком смотрел?

Халворсен вздохнул:

– Нет. И не собираюсь.

– Почему?

– Потому что на дворе новый век и ключи под половик уже давно никто не кладет. Особенно в домах миллионеров. Так что, если хочешь, можешь рискнуть и поставить сотню, что он там. Я бы на твоем месте не стал да и вообще отказался бы от этой затеи. Ну что?

Харри кивнул.

– Отлично, – сказал Халворсен и присел на корточки, готовясь собирать чемоданчик.

– Я имел в виду, что согласен поставить сотню, – пояснил Харри.

Халворсен с подозрением взглянул на него снизу вверх:

– Издеваешься?

Харри покачал головой.

Халворсен взялся за край коврика из искусственного волокна.

– Ну, с богом! – пробормотал он, отдергивая коврик.

Три муравья, два рачка и уховертка очнулись от спячки и закопошились на сером камне крыльца. Никакого ключа, однако, не было.

– Иногда ты бываешь жутко наивным, Харри, – сказал Халворсен, протягивая к нему руку ладонью вверх. – Сам посуди, с чего ему оставлять ключ?

– А вот с чего. – Харри не обратил внимания на жест напарника, поскольку в этот момент внимательно разглядывал кованый фонарь у двери. – Молоко может скиснуть, если будет стоять на солнце. – Подойдя к фонарю, он начал отворачивать крышку.

– О чем это ты?

– Продукты доставили сюда за день до приезда Албу, не так ли? Само собой разумеется, их занесли в дом.

– Ну и что? Может, у хозяина магазина есть запасной ключ?

– Не думаю. Мне кажется, Албу пытался исключить любую случайность и подстраховаться, чтобы никто не вломился в дом, когда он был там с Анной. – Он сдвинул в сторону крышку и заглянул внутрь. – А теперь мне это даже уже и не кажется.

Халворсен, недовольно бурча, убрал руку.

– Знакомый запах, – отметил Харри, входя в гостиную.

– Зеленое жидкое мыло, – определил Халворсен. – Кто-то позаботился о том, чтобы хорошенько здесь прибраться.

Массивная мебель, старинные предметы крестьянского быта и величественный стеатитовый камин наводили на мысли о Пасхе. Харри пересек гостиную и подошел к сосновому стеллажу, на котором стояли книги. Скользя взглядом по названиям на потертых переплетах, он поймал себя на мысли, что, несмотря на внешний вид, их здесь никогда никто не читал. Вероятно, они были куплены оптом в каком-нибудь букинистическом магазине в Майорстуа. Старые альбомы. Выдвижные ящики. В них – коробки сигар «Кохиба» и «Боливар». Один из ящиков был заперт.

– А ведь люди старались, мыли, – с осуждением заметил Халворсен.

Харри обернулся и увидел, что коллега показывает на цепочку мокрых грязных следов, протянувшуюся за ним по полу.

Они сняли обувь в прихожей, нашли на кухне половую тряпку и, пока вытирали следы, договорились, что Халворсен возьмет на себя гостиную, а Харри – спальни и ванную.

Все свои теоретические познания насчет проведения обыска Харри почерпнул как-то в пятницу на послеобеденной лекции в душной аудитории Школы полиции. В тот момент, помнится, ему, как, впрочем, и всем остальным курсантам, больше всего хотелось сбежать домой, принять душ и отправиться на прогулку в город. Никаких учебников по данному предмету у них не было, зато был старший инспектор по фамилии Рёкке. С тех пор при проведении обысков Харри руководствовался единственным советом, полученным тогда от него: «Никогда не думай о том, что именно ты ищешь. Думай о том, что находишь. Почему оно там оказалось? Должно ли оно быть там? Что это значит? Это все равно что читать: если, видя перед собой «к», ты думаешь об «л», никогда не сможешь прочесть ни единого слова».

Первое, что увидел Харри, войдя в одну из спален, была огромная двуспальная кровать с ночным столиком, на котором красовалась фотография господина и госпожи Албу. Не особо большая, она, однако, сразу же бросалась в глаза: других фотографий в комнате не было, к тому же она смотрела прямо на дверь.

Харри открыл дверцу одного из шкафов. В нос ему сразу же ударил запах чужой одежды. Это были не повседневные вещи, которые носят на даче, а парадные смокинги, сорочки и несколько строгих костюмов. А также пара туфель для гольфа с шипами.

Харри методично осмотрел все три шкафа. Ему уже столько раз приходилось заниматься подобной работой, что ни вид, ни ощупывание чужих личных вещей ничуть его не смущали.

Сев на кровать, он принялся разглядывать снимок на ночном столике. На заднем плане были лишь небо и море, однако по тому, как падал свет, Харри определил, что фотография сделана где-то в южных краях. Арне Албу был загорелым, и глаза его сияли все тем же мальчишеским задором, который Харри уже успел подметить в ресторане на Акер-Брюгге. Жену он крепко обнимал за талию. Настолько крепко, что верхняя часть туловища Вигдис Албу даже немного отклонилась в сторону.

Харри отдернул покрывало и одеяло на кровати. Если Анна побывала в этой постели, они, без сомнения, найдут здесь ее волосы, частицы кожи, следы слюны или секреции. А скорее всего, все вместе. Однако, как он и предполагал, ничего этого здесь не было. Проведя рукой по жесткой накрахмаленной простыне, он нагнулся к подушке и понюхал ее. Белье было свежим. Черт!

Он выдвинул ящик ночного столика. Пачка жевательной резинки, нераспечатанная упаковка паралгина, колечко для ключей с ключом и латунной пластиной с инициалами АА, фотография голого младенца, изогнувшегося на пеленальном столике, как гусеница, и швейцарский армейский складной нож.

Харри хотел было взять в руки нож, как вдруг услышал одиночный пронзительный крик чайки. Он невольно вздрогнул и посмотрел в окно. Сидевшей на столбе птицы не было. Он уже готов был продолжить поиски, когда внезапно с улицы донесся отрывистый собачий лай.

В следующий момент в дверях возник Халворсен:

– Сюда кто-то идет.

Сердце учащенно забилось.

– Я беру обувь, – сказал Харри. – А ты захвати чемоданчик и инструменты.

– Но…

– Когда они войдут, мы выпрыгнем в окно. Скорее!

Тявканье снаружи становилось все громче и сильнее. Харри кинулся в прихожую, а Халворсен, встав на колени перед сосновым стеллажом, не глядя швырял в чемоданчик разные кисточки, порошки и ленты для снятия отпечатков. Собачий лай звучал уже так близко, что в паузах можно было различить грозное низкое рычание. На крыльце послышались шаги. Дверь так и осталась незапертой, однако теперь уже поздно что-то предпринимать – он мог быть застигнут с поличным! Харри стоял, затаив дыхание. Он приготовился к столкновению – может, это даст Халворсену шанс уйти незамеченным. Харри не хотелось иметь на совести еще и его увольнение.

– Грегор! – крикнул мужской голос за дверью. – Вернись!

Собачий лай немного отдалился, и Харри услышал, как мужчина спускается с крыльца.

– Грегор! Оставь косуль в покое!

Харри сделал два шага вперед и осторожно повернул задвижку замка. Потом подобрал ботинки и скользнул в гостиную. Снаружи раздалось бренчание ключей. Когда распахнулась входная дверь, он как раз прикрывал за собой дверь спальни.

Халворсен, сидя на полу у окна, смотрел на Харри широко распахнутыми от страха глазами.

– В чем дело? – шепотом осведомился Харри.

– Я уже вылезал из окна, как вдруг появился этот бешеный пес, – шепнул в ответ Халворсен. – Громадный ротвейлер.

Выглянув наружу, Харри едва не уткнулся в огромную распахнутую пасть собаки, которая стояла на задних лапах, передними упираясь в стену под окном. При виде Харри пес зашелся сумасшедшим лаем и начал прыгать, стараясь его достать. С белоснежных клыков его стекала слюна. Из гостиной послышались тяжелые шаги. Харри опустился на пол рядом с Халворсеном.

– В нем всего-то килограммов семьдесят, не больше, – шепнул он коллеге. – Плевое дело.

– Пожалуйста, ты первый. Я видел в фильме «Виктор», как нападает ротвейлер.

– Хм.

– На одной из репетиций им не удалось справиться с псом. Кинологу, который изображал бандита, пришлось заново пришивать кисть.

– Я думал, они надевают специальную защиту.

– Защита была.

Они прислушались к яростному лаю за окном. Шаги в гостиной стихли.

– Ну что, может, просто выйдем и поздороваемся? Все равно это лишь вопрос времени, пока…

– Тсс!

Снова донесся звук шагов. Они приближались к спальне.

Халворсен зажмурился, как будто уже смирился с предстоящим унижением. Когда он открыл глаза, то увидел Харри, прижимающего указательный палец к губам.

Раздавшийся затем голос прозвучал откуда-то из-за окна:

– Грегор! Ко мне! Мы едем домой!

Собака тявкнула еще пару раз, затем внезапно стало тихо. Единственное, что слышал Харри, – тяжелое частое дыхание, его собственное или Халворсена, этого он не знал.

– Чертовски послушные эти ротвейлеры, – шепнул Халворсен.

Они дождались звука трогающейся с места машины и только тогда вышли в гостиную. Харри успел увидеть, как в конце подъездной дорожки мелькнула задняя часть джипа «чероки» цвета морской волны. Халворсен рухнул на софу и запрокинул голову.

– О господи! – простонал он. – У меня перед глазами уже мелькали картины нашего позорного бегства в Стейнхьер. Какого дьявола ему здесь понадобилось? И пробыл-то он не больше двух минут. – Он снова вскочил. – Как думаешь, он не вернется? Может, просто решил заскочить в магазин?

Харри покачал головой:

– Они поехали домой. Такие, как он, собак своих не обманывают.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Когда-нибудь он вот так же крикнет: «Ко мне, Грегор! Мы едем к доктору тебя усыплять».

Харри осмотрелся, затем подошел к стеллажу, остановился и начал водить пальцем по корешкам книг, начиная с самой верхней полки.

Халворсен, мрачно глядя куда-то в сторону, кивнул:

– И Грегор послушно побежит, виляя хвостом. Надо же, как это у них, у собак, устроено.

Харри прекратил свое занятие и слегка усмехнулся:

– Что, Халворсен, небось сожалеешь, что ввязался?

– Не больше, чем обо всем остальном.

– Смотри-ка, ты заговорил прямо как я.

– А это и есть ты. Я цитирую твои слова после того, как мы купили кофеварку. Что ты там ищешь?

– Не знаю, – откликнулся Харри, доставая с полки толстую книгу большого формата и раскрывая ее. – Смотри-ка, альбом с фотографиями. Интересно.

– Ну и что там? Снова меня за нос водишь?

Харри указал на пол у себя за спиной, продолжая листать альбом. Халворсен выпрямился, посмотрел в ту сторону и все понял. Сырые отпечатки обуви вели по прямой от двери к полкам, где стоял сейчас Харри.

Харри поставил альбом на место, достал другой и принялся просматривать страницу за страницей.

– Вот оно! – внезапно воскликнул он и поднес альбом к самому лицу. – Точно!

– Что-то нашел?

Харри разложил альбом на столе перед Халворсеном и указал на одну из шести фотографий, расклеенных на черном листе. С нее улыбались женщина и трое детей, лежащие на пляже.

– Тот же самый снимок, что я нашел в туфле у Анны, – сказал Харри. – Теперь понюхай его.

– Зачем мне нюхать, когда и так все ясно – везде воняет клеем.

– Правильно. Он вклеил снимок только что – слегка потяни и почувствуешь, что клей еще не застыл. Нет, ты саму фотографию понюхай.

– О’кей. – Халворсен едва не прикоснулся носом к улыбкам. – Пахнет… химикатами.

– Да, но какими?

– Ну так, как пахнут только что проявленные фотографии.

– Снова правильно. И что из этого можно заключить?

– Что он… э-э, любит вклеивать фотографии?

Харри взглянул на часы. Если Албу отправился прямо домой, он будет там через час.

– Все объясню в машине, – сказал он. – Считай, у нас появилась улика, которой нам так не хватало.

Когда они добрались до шоссе Е-6, снова пошел дождь. Огни встречных машин отражались от мокрого асфальта.

– Теперь мы знаем, откуда взялась фотография, которая была у Анны в туфле, – сказал Харри. – Думаю, Анна улучила момент и вырвала ее из альбома, когда они в последний раз были в загородном доме.

– Но зачем ей понадобилась эта фотография?

– Бог знает. Может, чтобы все время видеть, что стоит между ней и Арне Албу. Чтобы лучше понимать его. Или для того, чтобы прокалывать их иголками.

– И когда ты показал ему фотографию, он догадался, откуда она ее взяла?

– Разумеется. Отпечатки шин «чероки» на подъезде к дому те же, что и оставленные ранее. Это доказывает, что он уже приезжал сюда максимум пару дней назад, может, даже вчера.

– Чтобы вымыть все в доме и стереть отпечатки пальцев?

– И чтобы проверить то, о чем догадывался, – что в альбоме не хватает одной фотографии. Вернувшись домой, он отыскал негатив снимка и отправился прямиком в фотоателье.

– Наверняка в такое, где фотографии бывают готовы в течение часа. А сегодня приехал и вклеил ее на место старой.

– Угу.

Из-под колес шедшего впереди трейлера вырвался фонтан масляных брызг, вмиг заливших все ветровое стекло; лихорадочно заработали дворники.

– Да, Албу далеко зашел, стремясь скрыть следы своих любовных похождений, – сказал Халворсен. – Но неужели ты всерьез думаешь, что он мог убить Анну Бетсен?

Харри вглядывался в логотип на задней дверце трейлера. «AMOROMA – вечно твой».

– Почему бы и нет?

– Мне он показался непохожим на убийцу. Хорошо образованный, порядочный, солидный отец семейства с незапятнанной репутацией, создал собственное дело.

– Но жене-то он изменял.

– А кто не изменяет?

– Вот именно, кто не изменяет, – медленно повторил Харри. И внезапно взорвался: – Мы что, так и будем тащиться за этим трейлером до самого Осло и ловить его дерьмо?

Халворсен взглянул в зеркало заднего вида и перестроился в левый ряд:

– И какой же у него был мотив?

– Вот давай и поинтересуемся, – предложил Харри.

– Как ты себе все это представляешь? Приедем к нему домой и спросим? Сознаемся, что добыли улики незаконно и вообще мы с ним одного поля ягоды?

– Ты можешь не ездить, я все сделаю сам.

– И чего ты этим добьешься? Если выяснится, что мы проникли в его дом, не имея ордера на обыск, любой судья в этой стране сразу же закроет дело.

– Именно поэтому.

– Именно… Извини, Харри, но я уже начинаю уставать от всех этих загадок.

– Раз у нас нет ничего, что можно использовать в качестве доказательства по этому делу, надо его спровоцировать и добыть то, что нам нужно.

– Тогда уж правильней было бы отвести его в комнату для допросов, усадить в удобное кресло, угостить нашим эспрессо и включить запись.

– Нет. Нам ни к чему записывать всю ту ложь, что он наговорит нам на пленку, – ведь мы не можем использовать то, что знаем сейчас, чтобы его уличить. Нам нужен союзник. Тот, кто мог бы разоблачить его вместо нас.

– И кто этот союзник?

– Вигдис Албу.

– Ага. А каким образом…

– Если Арне Албу действительно ей изменял, то шансы, что она досконально разберется в этом деле, достаточно велики. Равно как и то, что она непременно добудет необходимую нам информацию. А мы ведь знаем еще кое-что, чтобы ей помочь.

Халворсен вывернул зеркало заднего вида так, чтобы фары трейлера, который теперь повис у них на хвосте, не слепили его.

– Харри, ты и вправду считаешь, что это достойный способ?

– Нет. Знаешь, что такое анаграмма?

– Понятия не имею.

– Игра в буквы и слоги. Например, слово, которое с начала и с конца читается одинаково. Посмотри в боковое зеркальце на трейлер, который едет за нами. AMOROMA. С какого бы конца ты это ни прочел, получится одно и то же.

Халворсен хотел было что-то сказать, однако передумал и лишь укоризненно покачал головой.

– Отвези меня к «Шрёдеру», – попросил Харри.

В душной атмосфере зала витали запахи пота, табачного дыма, промокшей одежды и громкие голоса посетителей, требовавших принести еще пива.

Беата Лённ облюбовала себе тот же столик, что и Эуне. Заметить ее здесь было так же трудно, как зебру в коровнике.

– Долго ждешь? – спросил Харри.

– Не очень, – солгала она.

Перед ней стояла, очевидно, нетронутая пол-литровая кружка пива с уже давно успевшей осесть пеной. Проследив взгляд Харри, девушка подняла пиво с таким видом, будто выполняла долг.

– Пить здесь вовсе не обязательно, – заметил Харри и привычно переглянулся с Майей. – Впечатление бывает обманчивым.

– В общем, не такая уж это гадость, – сказала Беата, пригубив пиво. – Отец обычно говорил, что не доверяет людям, которые не пьют пиво.

На столике перед Харри возникли кофейник и чашка. Беата густо покраснела.

– Раньше я обычно пил пиво, – сказал Харри. – Но вынужден был завязать.

Беата пристально разглядывала скатерть.

– Это единственный недостаток, от которого я избавился, – продолжал Харри. – Я курю, обманываю, и я очень мстительный. – Он поднял свою чашку, как будто собирался чокнуться с ней. – А у тебя какие недостатки, Лённ? Кроме того, что ты помешана на видео и помнишь все лица, которые когда-либо видела?

– Их не так уж и много. – Девушка в ответ отсалютовала своей кружкой. – Если не считать сетесдальской трясучки.

– Что-то серьезное?

– Довольно серьезное. На самом деле это болезнь Хантингтона. Передается по наследству и весьма распространена в долине Сетесдаль.

– Почему именно там?

– Ну-у… это тесная долина в окружении высоких гор. Вдалеке от людных мест.

– Понятно.

– Мои отец и мать оба родом из Сетесдаля, и поначалу мать не хотела выходить за отца, поскольку у его тетки была сетесдальская трясучка. Иногда у нее внезапно случались судороги – начинала дергаться рука. Люди старались держаться от нее подальше.

– А у тебя это когда проявилось?

Беата улыбнулась:

– Когда я была маленькой, отец часто поддразнивал этим маму. Порой мы с ним в шутку дрались, я старалась как могла и лупила так сильно, что он говорил, будто у меня сетесдальская трясучка. Я считала все это весьма забавным, мне хотелось, чтобы у меня была сетесдальская трясучка. Но однажды мать рассказала мне, что от болезни Хантингтона люди умирают. – Она задумчиво покрутила в руках свою кружку. – А летом того же года я узнала, что такое смерть.

Харри кивнул военному моряку за соседним столиком и, не дождавшись ответного приветствия, пару раз осторожно кашлянул.

– А ты как, тоже мстительная?

Девушка недоуменно вскинула глаза:

– Что ты имеешь в виду?

Харри пожал плечами:

– Посмотри вокруг. Люди ведь без этого жить не могут. Всеми в этом мире движут два чувства – месть и расплата. В том числе и мальчишкой, над которым насмехаются в школе, а он потом вырастает и становится мультимиллионером и грабителем банков, который считает, что общество его чем-то обделило. Взгляни хотя бы на нас. Пылающее жаждой мести общество, облекающее свои намерения в форму холодного, рационального воздаяния. Вот она – наша с тобой профессия.

– Что ж, вполне возможно, – сказала она, старательно пряча глаза. – Но ведь без наказаний общество попросту не может функционировать.

– Верно, однако тебе не кажется, что здесь не только это? Катарсис. Очищение через месть. Аристотель писал, что ужас и сочувствие, которые пробуждает в человеке трагедия, очищают его душу. Страшная мысль, не находишь? Получается, что через трагедию мести мы утоляем самые сокровенные желания своей души.

– Я не очень-то увлекаюсь философией. – Взяв кружку, девушка сделала большой глоток.

Харри понимающе кивнул:

– Вообще-то я тоже. Это так, для сведения. Ну что, вернемся к нашему делу?

– Сначала плохая новость, – сказала она. – Реконструировать лицо под маской практически не удалось. Только нос и контуры головы.

– А хорошие новости?

– Дама, которую он взял в заложницы на Грёнланнслейрет, считает, что смогла бы узнать голос налетчика. Говорит, он был необычайно высоким, в какой-то момент ей даже показалось, что это женщина.

– Хм. Что-нибудь еще?

– Да. Я побеседовала со служащими спортцентра «САТС» и кое-что проверила. Тронн Гретте пришел туда в половине третьего и ушел около четырех.

– Откуда такая уверенность?

– Когда он пришел, то расплатился за сквош с помощью карточки. Система зафиксировала время платежа – четырнадцать часов тридцать четыре минуты. Помнишь украденную ракетку для сквоша? Естественно, он заявил об этом работникам центра. Та сотрудница, чья смена была в пятницу, записала в журнал, когда именно поступила жалоба. Таким образом, получается, что Гретте покинул спортцентр в шестнадцать часов две минуты.

– Это ты считаешь хорошей новостью?

– Нет, погоди, я как раз к этому веду. Помнишь того одетого в комбинезон человека, которого Гретте видел проходящим мимо тренажерного зала?

– С надписью «Полиция» на спине?

– Я еще раз просмотрела видеозапись ограбления. Вполне вероятно, что на грудь и спину Забойщик мог приклеить липкую ленту.

– И что?

– Если тот человек действительно был Забойщиком, он мог принести с собой ленту с надписью «Полиция» и приклеить ее на комбинезон, как только пропал из поля зрения камер слежения.

– Хм. – Харри с шумом втянул в себя кофе.

– Этим можно объяснить, почему никто не заявил, что видел поблизости мужчину в абсолютно черном комбинезоне. Сразу после ограбления там полно было полицейских в черной форме.

– Ну а в спортцентре что говорят?

– Это самое интересное. Сотрудница центра помнит мужчину в комбинезоне, которого она приняла за полицейского. Он спешил, так что она подумала, что он торопится к началу своего сеанса сквоша или что-то в этом роде.

– То есть имя его не записали.

– Нет.

– Не очень-то здорово…

– Согласна, а теперь – главное. Она запомнила его, так как подумала, что он из какого-нибудь летучего отряда – уж очень пижонский у него был вид…

Беата передвинула свою кружку; Харри показалось, что по губам ее скользнула торжествующая улыбка.

– На нем был натянутый на лоб, наполовину закатанный лыжный шлем. И большие темные очки, скрывающие остальную часть лица. И она сказала, что он нес черную сумку, по-видимому очень тяжелую.

Харри поперхнулся кофе.

На электрическом проводе, протянутом между домами на Доврегата, болталась пара связанных шнурками ботинок. Фонарь на проводе честно пытался освещать брусчатку тротуара, однако осенняя мгла, казалось, высасывала силы из всех источников городского освещения. Правда, Харри этого не замечал – он и не глядя мог отыскать дорогу между Софиес-гате и «Шрёдером». Что было проверено уже не раз.

Беата составила список тех, чьи сеансы сквоша и аэробики в «САТС» приходились на время, когда там появился человек в комбинезоне; обзвонить их она собиралась завтра. Если она его и не вычислит, во всяком случае, был шанс, что кто-нибудь видел Забойщика в раздевалке, когда тот переодевался, и сумеет назвать его приметы.

Харри прошел под раскачивающимися ботинками. Он видел их здесь уже не первый год и свыкся с мыслью, что так никогда и не узнает, как они тут очутились.

Когда Харри вошел в подъезд, Али мыл лестницу.

– Ты, наверное, ненавидишь норвежскую осень, – сказал Харри, вытирая ноги. – Сплошная сырость и слякоть.

– В моем родном городе в Пакистане из-за смога дальше чем на пятьдесят метров ничего не разглядишь, – улыбнулся Али. – Круглый год.

Харри услышал далекий, но знакомый звук. По закону подлости телефоны всегда начинают звонить, когда ты их слышишь, но подойти не можешь. Он посмотрел на часы. Десять. Ракель говорила, что будет звонить в девять.

– Что до твоего чулана в подвале… – начал Али, но Харри уже летел вверх по лестнице, оставляя на каждой четвертой ступеньке отпечаток своих мартенсов.

Едва он открыл дверь, телефон умолк.

Харри сбросил ботинки и закрыл лицо руками. Затем подошел к телефону, поднял трубку. Номер гостиницы был записан на приклеенном к зеркалу желтом листке. Он отцепил листок и увидел в зеркале отражение первого послания C#MN. Он еще тогда распечатал мейл и прикрепил его на стену. Старая привычка, у них в убойном все стены были увешаны разными фотографиями, посланиями и прочими путеводными нитями, которые, если окинуть их взглядом, могли подсказать наличие неких взаимосвязей или же каким-то иным способом пробудить подсознание. У Харри не особо получалось читать текст в зеркальном изображении, но это и не требовалось:

...

Представим себе, что ты ужинаешь с женщиной, а на следующий день ее находят мертвой. Что будешь делать?

Раздумав звонить, он прошел в гостиную, включил телевизор и рухнул в свое кресло с высокой спинкой. Затем вдруг рывком поднялся, снова вышел в прихожую и набрал номер.

Голос у Ракели был усталый.

– Сидел у «Шрёдера», – сказал Харри. – Только что вошел.

– Я звонила, наверное, раз десять.

– Что-то случилось?

– Харри, я боюсь.

– Хм. Очень боишься?

Подойдя к дверному проему, Харри зажал трубку между плечом и щекой и с пульта убавил звук телевизора.

– Не очень, – ответила она. – Немножко.

– Когда боишься немножко, это ничего. Это только прибавляет сил.

– А что, если я очень испугаюсь?

– Ты же знаешь, я тут же приеду. Стоит тебе только сказать.

– Мы ведь уже говорили об этом, Харри, ты не можешь.

– Это даст тебе право отменить свое решение.

На экране телевизора Харри увидел человека в тюрбане и камуфляже. В его лице было что-то знакомое, кого-то он Харри определенно напоминал.

– Весь мир как с цепи сорвался, – сказала она. – Мне просто очень надо знать, что там кто-то меня ждет.

– Кто-то здесь тебя ждет.

– Но твой голос такой далекий, отстраненный.

Харри оторвался от экрана и прильнул к дверному косяку.

– Извини. Но я и вправду здесь и действительно думаю о тебе. Хотя голос и кажется отстраненным.

Она расплакалась.

– Прости, Харри. Наверное, я ужасная плакса. Знаю, ты так и думаешь. – Она перешла на шепот: – Но как же все-таки здорово, что я могу на тебя положиться.

Харри затаил дыхание. Медленно, но неуклонно надвигался приступ головной боли. Как будто кто-то стягивал череп металлическим обручем. Когда они оба положили трубки, он ощутил, как кровь бьется у него в висках.

Он выключил телевизор и включил проигрыватель, однако голос Тома Йорка сегодня казался невыносимым. Харри прошел в ванную и ополоснул лицо. Постоял на кухне, бесцельно заглянул в холодильник. Наконец он почувствовал, что не в силах дольше тянуть время, и поспешил в спальню. Оживший экран монитора отбрасывал холодные синие блики. Долгожданный контакт с окружающим миром, в результате которого он узнал, что ему пришло новое электронное сообщение. Теперь он прежде всего обращал внимание именно на это. Ужасно захотелось выпить. Сорваться с цепи. Пуститься во все тяжкие. Он высветил сообщение на экране.

...

Мне бы следовало проверить ее туфли. Вероятно, фотография лежала на ночном столике, и она взяла ее, когда мне пришлось отвернуться, чтобы зарядить пистолет. А с другой стороны, это даже делает игру немного увлекательнее. Немного.

C#MN

P. S. Она была испугана. Просто хочу, чтобы ты это знал.

Харри сунул руку в карман и достал кольцо с ключом и латунной пластиной с инициалами АА.

Часть III Глава 20 Приземление

О чем думают люди, глядя в отверстие оружейного ствола? Порой мне кажется, они вообще не думают. Как та дама сегодня. «Не стреляй», – сказала она. Неужели она действительно думала, что эта ее просьба сможет что-то изменить? На карточке, приколотой к лацкану ее жакета, значилось: «Норвежский банк. Катрине Шойен». Когда я спросил ее, почему у нее такая странная фамилия, эта глупая корова, продолжая таращиться на меня, не придумала ничего лучше, как снова повторить: «Не стреляй». Тут я не выдержал, потерял над собой контроль, взревел и всадил в нее пулю.

Машины впереди, похоже, встали намертво. Спинка сиденья намокла от пота. По волне NRK «Новости постоянно» об этом до сих пор не сказали ни слова. Я смотрю на часы. При нормальном раскладе я был бы на даче в полной безопасности уже через полчаса. У машины передо мной такой мощный выхлоп, что мне приходится выключить вентилятор. Вообще-то скоро наступит время вечерних пробок, но они все-таки бывают позже. Странно. Может, впереди авария? Или все же полиция решила перекрыть все дороги? Да нет, невозможно. Сумка с деньгами лежит на заднем сиденье под курткой. Вместе с заряженной AG-3. Мотор передней машины отчаянно взревел, водитель выжал сцепление и продвинулся еще на пару метров. Снова встали намертво. От скуки я стал размышлять, что в моем положении логичнее – злиться или бояться, и тут я увидел их. По разделительной полосе шли двое – женщина в форме и высокий мужчина в сером плаще. Они внимательно вглядывались в машины справа и слева. Время от времени кто-то из них останавливался и с улыбкой перекидывался парой слов с водителем, по-видимому непристегнутым. Вероятно, обычная рутинная проверка. Подходят ближе. По радио гнусавый голос объявляет по-английски, что температура воздуха в месте приземления выше сорока градусов, и советует принять все надлежащие меры предосторожности против солнечного удара. Я сразу начинаю потеть, хотя и знаю, что на улице скорее промозгло и холодно. Они уже прямо передо мной. Тот самый полицейский. Харри Холе. Женщина похожа на Стине. Проходя мимо, она смотрит на меня. Я с облегчением перевожу дух. Готов уже рассмеяться. И тут раздается стук в стекло. Я медленно оборачиваюсь. Жутко медленно. Она улыбается, и в этот момент я замечаю, что боковое стекло полностью опущено. Странно. Она что-то говорит, однако слова тонут в рычании мотора передней машины.

– Что? – переспрашиваю я, открывая глаза.

– Could you please put the back of your seat to an upright position [26] .

– Спинку кресла? – растерянно повторяю я.

– We’ll be landing shortly, sir [27] . – Она улыбается и исчезает.

Я протираю глаза, стряхивая с себя сон, и снова все возвращается. Ограбление. Бегство. Чемодан и билет на самолет, ждущие меня в загородном доме. Эсэмэска от Принца, что путь свободен. И тем не менее некоторая нервозность, когда приходится предъявлять паспорт на контроле в аэропорту Гардермуэн. Взлет. Все прошло по плану.

Я смотрю в окно. Вероятно, я еще не совсем проснулся – в какой-то момент мне кажется, что мы пролетаем над звездами. Затем я понимаю, что это огни города, и начинаю думать о машине, которую заранее заказал в бюро проката. Или же стоит переночевать в отеле в этом большом, душном и смрадном городе и двинуться на юг завтра? Да нет, за ночь я все равно еще как следует не отдохну от перелета. Так что уж лучше сразу добраться до нужного мне места. Которое, кстати, лучше, чем его репутация. Там даже есть пара норвежцев, с которыми вполне можно поговорить. Вернуться к солнцу, морю и сладкой жизни. Вот таков план. Во всяком случае, мой план.

Я крепко сжимаю рюмку, которую успел подхватить, когда стюардесса складывала мой столик. Так почему же все-таки я не верю в успех этого плана?

Гул мотора то громче, то тише. Я чувствую, что мы действительно снижаемся. Закрываю глаза и машинально задерживаю дыхание, зная, что сейчас последует. Она. На ней то же самое платье, что и в первый раз, когда я ее увидел. Господи, я уже тоскую по ней. И то, что унять эту самую тоску было бы невозможно, невероятно, даже если бы она осталась жива, уже ничего не меняет. Поскольку в ней с самого начала все было невероятно. Скромность и необузданность. Волосы, которые, казалось бы, должны поглощать свет, а на самом деле сияют, как золото. Упрямый смех одновременно с текущими по щекам слезами. Полный ненависти взгляд, когда я овладевал ею. Лживые признания в любви и искренняя радость, когда я, на ходу выдумывая предлог, просил прощения за очередное нарушенное обещание. И так снова и снова, пока я лежу в ее постели, опустив голову на подушку, которая еще хранит отпечаток лица того, другого. Все это уже в прошлом. За миллионы лет до сегодняшнего дня. Я снова закрываю глаза, чтобы не видеть продолжения. Как я всаживаю в нее пулю. Ее зрачок, который медленно расширяется, подобно тому как распускается роза. Вытекающую из раны кровь, капли, которые тихонько капают на пол. Излом шеи, запрокинутую назад голову. И вот женщина, которую я люблю, мертва. Оказывается, все так просто. Но это по-прежнему не имеет никакого значения. Это-то и прекрасно. Все так просто и прекрасно, что едва ли со всем этим можно жить. Давление в кабине падает, а напряжение растет. Внутреннее напряжение. Невидимая сила стремится наружу, разрывая барабанные перепонки и размягчая мозг. Что-то говорит мне, что все именно так и будет. Никто меня не найдет, не вырвет у меня моей тайны. Но план все равно сорвется. Взорванный изнутри.

Глава 21 «Монополия»

Харри разбудил радиобудильник, по которому как раз начались новости. Бомбардировки стали интенсивнее. Похоже, в последнее время это превратилось в рефрен всех новостных программ.

Он постарался убедить себя, что пора вставать.

Голос по радио вещал, что с 1975 года средний вес мужчин и женщин в Норвегии увеличился соответственно на 13 и 9 килограммов. Харри закрыл глаза и стал думать о том, что однажды сказал Эуне. Что у эскапизма неоправданно дурная репутация. Постепенно он снова стал погружаться в сон. Появилось знакомое приятное ощущение теплоты и уюта, как тогда, в детстве, когда он лежал в постели и сквозь открытую дверь слышал, как отец ходит по дому и везде гасит свет – одну лампу за другой, – и с каждой новой погашенной лампой за дверью становилось все темнее и темнее.

...

После того как в последние недели в Осло участились случаи ограбления банков с применением насилия, банковские служащие столицы требуют организовать вооруженную охрану наиболее уязвимых отделений банков в центральной части города. Вчерашний налет на филиал «Gjensidige NOR» на Грёнланнслейрет стал еще одним звеном в цепи вооруженных ограблений, совершенных, как подозревает полиция, так называемым Забойщиком. Это человек, который застрелил…

Босые ноги Харри коснулись холодного линолеума. В лице, смотревшем на него из зеркала в ванной, было что-то от портретов позднего Пикассо.

Беата говорила по телефону. Увидев в дверях Харри, она отрицательно покачала головой. Он кивнул и хотел уйти, однако она поманила его рукой, предлагая остаться.

– В любом случае спасибо за помощь, – закончила она и положила трубку.

– Я помешал? – спросил Харри, ставя перед ней на стол чашку кофе.

– Нет, я качала головой, чтобы показать, что никаких результатов нет. Из всех мужчин, которые, по нашим сведениям, были тогда в спортцентре «САТС», только один смутно помнит человека в комбинезоне. При этом он вовсе не уверен, что видел его именно в раздевалке.

– Хм.

Харри сел и осмотрелся. Против ожиданий ее кабинет вовсе не был таким уж уютным и аккуратным. За исключением стоящего на подоконнике весьма распространенного комнатного растения, название которого, впрочем, Харри было неизвестно, здесь, как и в его собственном кабинете, полностью отсутствовали украшения. На столе Беаты Харри увидел фотографию в рамке. В настоящий момент она была повернута к нему обратной стороной, однако он и так прекрасно знал, чей это портрет.

– Ты опросила только мужчин? – поинтересовался он.

– Мы ведь исходили из того, что он проник в мужскую раздевалку, где и сменил одежду, не так ли?

– А потом растворился в толпе точно таких же обычных людей. Да, конечно. Что-нибудь новенькое по вчерашнему налету на Грёнланнслейрет?

– Какое там новенькое. Скорее я бы назвала это имитацией. Тот же тип одежды, снова AG-3. Заставил заложницу говорить вместо себя. Забрал деньги из банкомата, затратив в общей сложности минуту пятьдесят секунд. Никаких следов. Короче говоря…

– Забойщик, – закончил за нее Харри. – Что это? – Беата взяла чашку и заглянула внутрь.

– Капучино. Это тебе от Халворсена.

– Кофе с молоком? – Она недовольно поморщилась.

– Позволь, я угадаю, – сказал Харри. – Твой отец говорил, что не доверяет людям, которые не пьют черный кофе.

Он тут же пожалел о сказанном, увидев, как моментально изменилось выражение лица Беаты.

– Извини, – пробормотал он. – Я не хотел… короче, дурака свалял.

– Что нам теперь делать? – поспешила разрядить обстановку Беата, водя пальцем по ручке чашки. – Мы снова оказались на старте.

Харри развалился в кресле, вытянул ноги и уставился на носки своих ботинок.

– Прямо в тюрьму.

– Что?

– Отправимся прямо в тюрьму. – Он снова выпрямился. – Хоть ты и прошла «Старт», но двух тысяч крон все равно не получишь.

– Что ты болтаешь?

– Это как в игре «Монополия». Карточки «Испытай свой шанс». Единственное, что нам остается. Попытать счастья. В тюрьме. Ты знаешь, как звонить в Бутсен?

– Это просто потеря времени, – сказала Беата.

Она торопливо семенила по «Кишке» рядом с Харри; голос ее, отражаясь от массивных кирпичных стен, звучал гулко.

– Вполне возможно, – отвечал Харри. – Как и вообще девяносто процентов разыскной работы.

– Я прочла все связанные с ним рапорты и протоколы его допросов. Он никогда ничего не говорит. Не считая разной философской чепухи, которая не имеет с делом ничего общего.

Харри нажал на кнопку вызова сбоку от серой стальной двери в конце туннеля.

– Слышала когда-нибудь поговорку: «Искать пропажу надо не там, где потерял, а где светлее»? Вероятно, она должна иллюстрировать человеческую глупость. А по мне, так это просто здравый смысл.

«Поднесите ваши удостоверения к камере», – велел им голос, раздавшийся из переговорного устройства.

– Ну а где я буду все это время? Ты ведь хотел беседовать с ним один? – спросила Беата, прошмыгнув в дверь вслед за Харри.

– Мы с Эллен часто так делали. Сам допрос всегда вел один из нас, а другой в это время просто сидел и слушал. Когда становилось ясно, что беседа заходит в тупик, мы объявляли перерыв. Если сначала допрашивал я, то я выходил из комнаты, а Эллен в это время начинала разговаривать с подозреваемым совсем о другом, о самых обыденных бытовых мелочах. К примеру, о том, что пора бросать курить, или же о том, какое дерьмо показывают по телевизору. Или что с тех пор, как она порвала со своим парнем, квартплата кажется ей слишком большой. Выждав некоторое время, пока они так поболтают, я заглядывал в комнату и говорил, что что-то случилось и ей надо идти.

– И что, это действовало?

– Всегда.

Поднявшись по лестнице, они оказались в запертом отсеке, дверь которого вела в тюремные коридоры. Надзиратель, показавшийся в окошке за толстым пуленепробиваемым стеклом, кивнул им и нажал на кнопку. Послышался гнусавый голос: «Дождитесь надзирателя».

Надзирателем оказался весь покрытый буграми мускулов коротышка, очень похожий на гнома, в том числе и своей корявой, вразвалочку, походкой. Он провел их в самое сердце тюрьмы – овальный зал с трехэтажной галереей по периметру, вдоль которой виднелись выкрашенные в голубой цвет двери камер. Пространство между этажами забрано стальной сеткой. Не видно ни души, а царящую здесь тишину лишь однажды нарушил звук хлопнувшей где-то двери.

Харри приходил сюда уже далеко не впервые. Тем не менее каждый раз при мысли, что за этими дверями сидят люди, которых общество сочло необходимым держать взаперти помимо их воли, у него возникало ощущение абсурда. Харри и сам не знал, почему эта мысль кажется ему столь нелепой. Скорее всего, ему просто претило это наглядное проявление официальной, узаконенной мести за совершенные преступления. Весы и меч.

Ключи на связке в руках надзирателя жалобно звякнули, когда он отпер дверь, на которой большими черными буквами было написано: «Комната свиданий».

– Пожалуйста. Если захотите выйти, просто постучите.

Они вошли внутрь, и дверь за ними захлопнулась. В наступившей тишине Харри отметил про себя раздававшийся время от времени низкий звук – это гудела одна из трубок-ламп дневного освещения, которая то гасла, то загоралась вновь. Пластиковые цветы на стенах бросали бледные тени на выцветшие, мутные акварели. В торце комнаты за столом, установленным точно посередине желтоватой стены, выпрямив спину, сидел человек. Руки его лежали на столе, а между ними виднелась шахматная доска. Волосы зачесаны назад и туго стянуты на затылке, оставляя открытыми правильной формы уши. Одет он был в хорошо отглаженный серый костюм, немного похожий на комбинезон. Хорошо очерченные брови и тень, падающая с обеих сторон прямого носа каждый раз, когда лампа гасла, составляли достаточно четкую букву Т. Но и сейчас, как тогда на похоронах, Харри прежде всего поразил взгляд этого мужчины – противоречивая смесь страдания и отсутствия всякого выражения.

Харри кивком указал Беате на стул возле двери. Сам он прошел к столу и уселся напротив Расколя.

– Спасибо, что нашли время встретиться с нами.

– Время. – Голос у Расколя оказался неожиданно высоким и мягким. – Оно здесь дешево стоит. – Говорил он на восточноевропейский манер – с твердыми «р» и отчетливо выговаривая каждое слово.

– Понимаю. Я Харри Холе, а мою коллегу зовут…

– Беата Лённ. Вы похожи на отца, Беата.

Харри услышал звук, похожий на всхлип, как будто Беате не хватало воздуха, и наполовину обернулся к ней. Против его ожиданий, лицо девушки вовсе не вспыхнуло, а, наоборот, стало еще бледнее обычного. Кроме того, рот ее искривился и застыл, как будто она только что получила пощечину.

Склонившись к столу, Харри закашлялся. Лишь теперь он обратил внимание на то, что достаточно неприятное ощущение, которое могло возникнуть из-за идеально симметричного положения Расколя относительно продольной оси помещения, скрадывается благодаря одной мелочи: положению короля и королевы на шахматной доске.

– А вас где я раньше видел, Холе?

– По большей части я нахожусь поблизости от покойников, – сказал Харри.

– Ага. Похороны. Вы один из сторожевых псов господина начальника отдела, да?

– Нет.

– Стало быть, не нравится, когда вас называют его сторожевым псом. Что так, поругались?

– Нет. – Харри на мгновение задумался. – Просто мы с ним друг друга недолюбливаем. У вас, кажется, та же история?

Расколь мягко улыбнулся; в тот же самый момент лампа мигнула.

– Надеюсь, он не принял это близко к сердцу. К тому же костюм, похоже, был дешевенький.

– Думаю, больше всего пострадал не костюм.

– Он хотел, чтобы я кое-что ему рассказал. Вот я и рассказал ему кое-что.

– Что стукачей клеймят навек?

– Недурно, старший инспектор, недурно. Однако эти чернила со временем сходят. Вы играете в шахматы?

Харри предпочел не обращать внимания на то, что Расколю, как выяснилось, известно его звание. Хотя, вполне возможно, он просто догадался.

– Я вот все думаю, где вы умудрились спрятать приемник, – сказал Харри. – Я слышал, они потом здесь все вверх дном перевернули.

– А кто говорит, что я что-то прятал? Белые или черные?

– Говорят, вы все еще мозговой центр большей части крупных ограблений в Норвегии. Это по-прежнему ваше основное занятие, и определенный процент с добычи поступает на ваш заграничный банковский счет. Выходит, вы специально позаботились о том, чтобы попасть именно сюда – в отделение А в Бутсене? Ведь тут содержат тех, у кого короткий срок заключения. Вы встречаетесь с ними, разрабатываете план, а они затем, выйдя на свободу, осуществляют его, верно? Но как вы общаетесь, когда они освобождаются? У вас что, здесь есть мобильник или, может, компьютер?

Расколь вздохнул:

– Вы хорошо начали, старший инспектор, но теперь уже становитесь утомительным. Так мы будем играть?

– Игра скучна, – сказал Харри. – Разумеется, если на кону ничего не стоит.

– Что ж, согласен. На что будем играть?

– На это. – В руках у Харри появилось колечко с единственным ключом и латунной пластиной.

– А что это такое? – спросил Расколь.

– Никто не знает. Однако иногда стоит испытать судьбу – а вдруг то, что поставлено на кон, чего-нибудь да стоит.

– Но мне-то это зачем?

Харри перегнулся к нему через стол:

– Потому что мне вы верите.

Расколь громко рассмеялся:

– Назови мне хоть одну причину, по которой я должен тебе верить, спиуни.

– Беата, – сказал Харри, не сводя глаз с Расколя, – будь так добра, выйди и оставь нас одних.

Он услышал за спиной стук в дверь и немного погодя – звяканье ключей. Дверь отворилась и с громким щелчком замка закрылась опять.

– Взгляните. – Харри положил ключ на стол.

– А? – спросил Расколь, пристально глядя Харри прямо в глаза.

Харри взял в руки белого короля. Очень красивая фигура, наверняка ручной работы.

– Это инициалы человека, у которого была проблема весьма деликатного свойства. Он был богат. Имел жену и детей. Собственный дом в городе и загородную виллу. Собаку и любовницу. Все шло чертовски хорошо. – Харри покрутил фигуру в руках. – Однако со временем этот богатый человек изменился. Волею судьбы однажды он осознал, что семья – самое важное в его жизни. Он продал фирму, расстался с любовницей и поклялся самому себе и родным, что отныне будет жить только ради семьи. Единственная проблема заключалась в том, что любовница стала угрожать предать огласке их прежние отношения. Ну да, кроме всего прочего, она хотела от него денег. Но не столько из алчности, сколько по бедности. А еще потому, что завершала одну свою работу, которую искренне считала шедевром, и ей требовались средства, чтобы познакомить мир с этим произведением искусства. Она становилась все настойчивее, и вот как-то раз – ближе к ночи – он собрался ее навестить. Вечер этот был выбран им не случайно: она рассказала, что именно сегодня ждет визита своей прежней пассии. Зачем она ему это рассказала? Может, чтобы он ее приревновал? Или чтобы показать, что, кроме него, есть и другие мужчины, которые хотят быть с ней? Ревновать он не стал. Напротив, он торжествовал. Ему представился прекрасный случай.

Харри покосился на Расколя. Тот сидел со скрещенными на груди руками, внимательно глядя на него.

– Он ждал на улице. Все ждал и ждал и смотрел на освещенные окна ее квартиры. Незадолго до полуночи ее гость ушел. Случайный человек, который – как потом выяснилось, зря – не позаботился о том, чтобы время его ухода было кем-то замечено. Однако он пробыл у Анны весь вечер. Это может подтвердить ее чуткая соседка Астрид Монсен, слышавшая, как он звонил в дверь в самом начале вечера. А вот наш с вами мужчина – нет, он звонить не стал. Наш мужчина сам открыл подъезд и сам вошел в квартиру.

Харри взял с доски черного короля и сравнил его с белым. Если не приглядываться, их можно было счесть практически идентичными.

– Пистолет не был зарегистрирован. Возможно, он принадлежал Анне, возможно, ему самому. Что именно произошло в квартире, я не знаю. Скорее всего, мир об этом так и не узнает, ибо она мертва. А в полиции ее смерть признали самоубийством и дело закрыли.

– «Я»? «В полиции»? – Расколь потрогал свою козлиную бородку. – А почему же не «мы», «у нас»? Вы что, старший инспектор, пытаетесь убедить меня, что действуете в одиночку?

– Что вы имеете в виду?

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Подозреваю, что вы нарочно отослали напарницу, чтобы заставить меня поверить, будто во все это действительно посвящены только вы и я. Однако… – Он медленно соединил ладони. – Нельзя исключать, что все так и было. Еще кому-нибудь известно то, о чем знаете вы?

Харри покачал головой.

– Так чего же вам надо? Денег?

– Нет.

– На вашем месте, старший инспектор, я бы не стал торопиться с ответом. Ведь я пока еще не сказал, насколько ценна для меня ваша информация. Может статься, речь пойдет о крупной сумме. Разумеется, если вы сумеете представить доказательства сказанного. А наказание виновного может быть осуществлено, скажем так, в частном порядке, без привлечения официальных властей.

– Вопрос не в этом, – возразил Харри, надеясь, что выступившие на лбу капельки пота незаметны собеседнику. – Вопрос в том, насколько ваша информация окажется ценной для меня.

– Так что ты предлагаешь, спиуни?

– Вот что я предлагаю, – сказал Харри, держа обоих шахматных королей в одной руке. – Ничью. Вы рассказываете мне, кто такой Забойщик. А я добываю улики против человека, убившего Анну.

Расколь негромко рассмеялся:

– Ах вот оно что. Можешь идти, спиуни.

– Подумайте об этом, Расколь.

– Не стоит. Я доверяю людям, которые охотятся за деньгами, а не каким-то там крестоносцам.

Глаза их встретились. Светильник мигнул и зашипел. Харри кивнул, поставил фигуры на стол, поднялся, подошел к двери и постучал.

– Вероятно, вы ее любили, – сказал он, стоя спиной к Расколю. – Квартира на Соргенфри-гате официально зарегистрирована на ваше имя, а я-то знаю, как туго было у Анны с деньгами.

– И что дальше?

– Поскольку это ваша квартира, я оставил распоряжение, чтобы ключ передали вам. Его должны доставить сегодня в течение дня. Рекомендую вам сравнить его с тем, что вы только что получили от меня.

– Зачем?

– Существовало всего три ключа от квартиры Анны. Один был у нее, другой она передала электрику. Этот я нашел в ночном столике загородного дома того человека, о котором вам говорил. Это третий, последний, ключ. Единственный, которым мог воспользоваться убийца, если Анна действительно была убита.

За дверью послышались шаги.

– Ну и, наконец, еще кое-что. Разумеется, если, по-вашему, это подтверждает мой рассказ, – добавил Харри. – Сейчас я просто спасаю свою шкуру.

Глава 22 Америка

Если хочешь выпить, место всегда найдется. Взять, к примеру, «У Малика» на Тересес-гате. Обычный бар с гамбургерами, ни намека на то, что делало распивочную «Шрёдер», в общем-то, достойным заведением. Ну да если верить слухам, гамбургеры у Малика получше, чем у конкурентов, а интерьер в индийском стиле с непременной фотографией норвежской королевской четы на самом видном месте с некоторой натяжкой можно считать не лишенным определенного простоватого шарма. Так или иначе, это была лишь жалкая забегаловка, в которую человек, готовый заплатить за выпивку в приличном месте, никогда не заглянет, чтобы накатить свои обычные пол-литра пивка.

К Харри это не относилось.

Правда, он давно уже не бывал «У Малика», но, оглядевшись по сторонам, отметил, что все здесь было по-прежнему. Эйстейн в компании нескольких собутыльников и одной собутыльницы восседал за столиком для курящих. Под аккомпанемент устаревших поп-хитов, Евроспорта и шипящего масла текла неспешная дружеская беседа о выигрышах в лотерею, последних криминальных новостях и нравственных качествах отсутствующего приятеля.

– А-а, Харри, привет! – Хриплый голос Эйстейна сумел пробиться через все прочие звуки. Тряхнув длинными сальными волосами, он вытер ладонь о штанину и протянул Харри руку. – Это тот коп, о котором я вам говорил, ребята. Он еще пристрелил одного типа в Австралии. Прямо в лобешник закатал, верно?

– Здорово! – откликнулся один из его приятелей, лица которого Харри не видел – тот сидел, наклонившись вперед, так что длинные волосы скрывали не только лицо, но и стоящую перед ним пол-литровую кружку. – В общем, стало быть, прибрал мусор.

Харри указал на свободный столик; Эйстейн кивнул, потушил окурок, сунул в нагрудный карман джинсовой рубахи пачку табаку для самокруток и сконцентрировал все свое внимание на том, чтобы перенести на новое место, не пролив при этом ни капли, только что полученную кружку пива.

– Давненько тебя не встречал, – заметил Эйстейн, сворачивая себе новую самокрутку. – Впрочем, как и остальных ребят. Совсем их не вижу. Все разъехались, переженились, завели детей. – Эйстейн выдавил из себя сухой, горький смешок. – Стали такими правильными – куда там. Кто бы мог подумать.

– Хм.

– В Уппсале-то когда-нибудь бываешь, а? Ведь твой отец живет все в том же доме, верно?

– Да, но я к нему редко заезжаю. Иногда говорим по телефону.

– А сестренка как? Не лучше?

Харри усмехнулся:

– При синдроме Дауна, Эйстейн, улучшений не бывает. Но она, в общем-то, справляется. Живет одна в собственной квартирке в Согне [28] . Даже парень у нее есть.

– Ого! Да у нее, кажись, все получше, чем у меня.

– Ты все шоферишь?

– Н-да. Только что сменил хозяина. Прежний считал, что от меня, видите ли, плохо пахнет. Идиот чертов.

– А к компьютеру вернуться не хочешь?

– Чего ж тут не хотеть-то?! – Сдерживая горький смешок, Эйстейн чуть не поперхнулся: в этот момент он как раз заклеивал самокрутку – водил кончиком языка по краю бумажки. – Миллион в год, солидная контора – понятно, я был бы очень даже не против. Однако, Харри, поезд ушел. Время таких рок-н-ролльщиков, как я, в компьютерном мире уже давно позади.

– Я тут разговаривал с одним парнем из Норвежского банка, который отвечает у них за безопасность локальной сети. Он сказал, что ты по-прежнему слывешь пионером хакерства.

– Харри, «пионер» у нас значит «старик». Как думаешь, кому сейчас нужен отовсюду уволенный хакер, да к тому же отставший от времени лет на десять? А тут еще и этот скандал в придачу.

– Хм. Что там, собственно говоря, произошло?

– Ха! Что произошло, говоришь? – Эйстейн закатил глаза к небу. – Ты же знаешь меня. Единожды хиппи – хиппи навсегда. Нужны были бабки. Попытался взломать одну систему, которую нельзя было трогать. – Прикурив, он огляделся по сторонам, тщетно пытаясь найти пепельницу. – Ну а ты-то как? Я смотрю, пить совсем завязал?

– Пытаюсь. – Харри потянулся и взял пепельницу с соседнего столика. – Я теперь не один.

Он рассказал о Ракели, Олеге и судебном процессе в Москве. Ну и о жизни вообще. Много времени это не заняло.

Эйстейн в свою очередь поведал о том, как сложилась жизнь у остальных ребят, выросших вместе с ними на улицах Уппсала. О Сиггене, переехавшем в Харестуа с дамочкой, которая, по мнению Эйстейна, была слишком хороша для него. О Кристиане, который катается в инвалидном кресле, с тех пор как попал на своем мотоцикле в аварию севернее Миннесунна. Врачи, однако, считают, что надежда есть.

– Надежда на что? – не понял Харри.

– Что снова сможет трахаться как кролик, – сказал Эйстейн и залпом допил остатки пива.

Туре по-прежнему работал учителем, но с Силией они развелись.

– Вот у кого дела не ахти, – продолжал Эйстейн. – Набрал лишних тридцать килограммов. Ей-богу! Потому-то она его и бросила. Как-то встретил в городе Торкиля. Говорит, бросил есть свинину. – Он отставил свою кружку. – Но ведь ты мне позвонил не для того, чтобы все это выслушивать, а?

– Нет, мне нужна помощь. Понимаешь, я тут веду одно дело.

– Все плохих парней ловишь? И с этим ты решил пожаловать ко мне? С ума сойти. – Эйстейн расхохотался, но тут же закашлялся.

– В этом деле у меня личный интерес, – сознался Харри. – Долго объяснять, но мне нужно узнать, что за тип шлет мейлы на мой личный адрес. Думаю, он делает это через анонимный сервер, расположенный где-то за границей.

Эйстейн задумчиво кивнул:

– Стало быть, у тебя проблемы?

– Может быть. А почему ты так думаешь?

– Я пьющий таксист, ни черта не смыслящий во всех этих новомодных компьютерных примочках. Что касается работы, то все мои друзья в курсе – на меня лучше не полагаться. Короче говоря, единственная причина, по которой ты пришел именно ко мне, в том, что я твой старинный приятель. Все дело в лояльности. Я умею держать язык за зубами. Верно? – Он сделал большой глоток. – Может, я и алкаш, Харри, но отнюдь не дурак. – Жадно затянувшись самокруткой, он поинтересовался: – Когда начинаем?

На Слемдал медленно опускались вечерние сумерки. Отворилась дверь, и на крыльцо вышли мужчина и женщина. Тепло распрощавшись с провожавшим их хозяином, они спустились с крыльца на подъездную дорожку. Хруст гравия под черной блестящей обувью сливался с бормотанием парочки, вполголоса обсуждавшей угощение, хозяев и других гостей. Они были так поглощены разговором, что, когда вышли из ворот и пошли по Бьорнетроккет, не обратили никакого внимания на такси, припаркованное чуть дальше по улице. Харри потушил сигарету, сделал радио погромче и услышал, как Элвис Костелло блеет свою знаменитую композицию «Watching The Detectives». На волне Р4. Он давно уже обратил внимание, что музыканты-бунтари – кумиры его молодости – с годами, как правило, оседают отнюдь не на бунтарских радиоканалах. Харри прекрасно понимал, что это может означать только одно – он тоже стареет. К примеру, вчера Ника Кейва передавали по «Девятичасовому». Вкрадчивый голос ночного ведущего объявил следующую композицию – «Another Day In Paradise», – и Харри выключил радио. Опустив стекло, он начал вслушиваться в приглушенные звуки басов, доносящиеся со стороны дома Албу. Больше ничто не нарушало ночную тишину квартала. Вечеринка для взрослых. Деловые партнеры, соседи, однокашники по изучению BI – «бизнес-интеллекта». Не легкомысленные танцульки, но и не разухабистая пьянка, а всего понемногу: джин-тоник, «АББА», «Роллинг стоунз». Гостям под сорок, все с высшим образованием. Харри посмотрел на часы и вдруг вспомнил о новом сообщении, которое дожидалось его, когда они с Эйстейном включили компьютер:

...

Мне скучно. Боишься или ты просто глуп?

C#MN

Эйстейна он оставил у компьютера, а сам одолжил его автомобиль – заезженный «мерседес», выпущенный еще в 70-х, который заходил ходуном на «лежачих полицейских», стоило только Харри въехать в квартал дорогих вилл. И все-таки ездить на нем все еще было одно удовольствие. Увидев, что из дома выходят нарядные люди, он решил дождаться, пока последние из гостей откланяются. Затевать скандал прилюдно не стоит. Все-таки надо еще раз хорошенько все взвесить, чтобы не натворить глупостей. Харри попытался мыслить здраво, однако это «Мне скучно» без конца лезло в голову.

– Сейчас ты у меня попляшешь, – пробормотал Харри, рассматривая свою физиономию в зеркале заднего вида. – Сейчас ты у меня будешь глуп.

Дверь ему открыла Вигдис Албу. Ей вполне удался фокус, доступный лишь женщинам-иллюзионисткам: технология его показа для мужчин, подобных Харри, всегда пребудет тайной за семью печатями. Она была очаровательна. При этом единственная, насколько мог заметить Харри, перемена в ней заключалась в бирюзовом вечернем платье, прекрасно оттенявшем ее огромные – а теперь еще и широко распахнутые от изумления – голубые глаза.

– Простите, что беспокою вас так поздно, фру Албу. Но мне хотелось бы переговорить с вашим мужем.

– У нас гости, – сказала она. – Нельзя ли подождать с этим до завтра?

Она просительно улыбнулась, но Харри прекрасно видел, как ей хотелось захлопнуть дверь у него перед носом.

– Весьма сожалею, – сказал он. – Однако ваш муж солгал, утверждая, что не знает Анну Бетсен. Впрочем, быть может, и вы тоже.

Харри не знал, что в большей степени спровоцировало его на столь вежливый тон – неприязнь или же ее вечернее платье. Губы Вигдис Албу округлились.

– У меня есть свидетель, который видел их вместе, – продолжал Харри. – И я знаю, откуда взялась та фотография.

Женщина дважды моргнула.

– Почему… – запинаясь, пролепетала она. – Почему…

– Потому что они были любовниками, фру Албу.

– Нет, я спрашиваю, почему вы мне все это рассказываете? Кто дал вам право?

Харри открыл уже рот, готовясь ответить. Он хотел было сказать, что, как ему кажется, ей следует знать правду, потому что однажды она все равно выплывет наружу, и тому подобное. Но вместо этого молча застыл, глядя на нее. Ведь она-то прекрасно понимала, почему он все это рассказывает, а сам он, получается, и не догадывался – вплоть до настоящего момента. Он неловко закашлялся.

– Право на что, дорогая?

Харри увидел спускающегося по лестнице Арне Албу. Лоб его блестел от пота, а развязанный галстук-бабочка болтался на шее между полами расстегнутого смокинга. Харри услышал, как наверху в гостиной Дэвид Боуи пытается уверить, будто «This is not America» [29] .

– Тсс, Арне, дети проснутся, – сказала Вигдис, не сводя с Харри умоляющего взгляда.

– Э-э, да их, пожалуй, и взрывом атомной бомбы не разбудишь, – протянул супруг.

– По-моему, именно это Холе сейчас и сделал, – тихо заметила фру Албу. – Видимо, в расчете на максимальный ущерб.

Харри встретился с ней взглядом.

– Что ж, – осклабился Арне Албу, обнимая жену за плечи. – А меня с собой поиграть не возьмете?

Улыбка была лукавой и в то же время открытой, почти невинной. В ней сквозила беззаботная радость мальчишки, без спросу взявшего покататься отцовский автомобиль.

– Сожалею, – сказал Харри. – Но игра окончена. У нас есть все необходимые доказательства. А в настоящий момент наш эксперт по компьютерам как раз вычисляет адрес, с которого вы посылали сообщения.

– Что это он несет? – рассмеялся Албу. – Какие доказательства? Какие сообщения?

Харри посмотрел на него.

– Тот снимок, что оказался у нее в туфле, Анна взяла из фотоальбома, когда вы с ней были в вашем загородном доме в Ларколлене несколько недель назад.

– Несколько недель? – переспросила Вигдис, оглядываясь на мужа.

– Он это понял, когда я показал ему фотографию, – сказал Харри. – Вчера он съездил в Ларколлен и вставил в альбом копию.

Арне Албу поморщился, впрочем не переставая улыбаться:

– Вы что, констебль, хлебнули лишнего?

– Не надо было говорить ей, что она умрет, – продолжал Харри, чувствуя, что вот-вот утратит над собой контроль. – Или уж потом не спускать с нее глаз. Ей удалось положить фото в туфлю. Именно это, Албу, тебя и погубило.

Харри услышал, как фру Албу тяжело вздохнула.

– Ах, туфли, туфли, туфли, всюду эти туфли, – дурашливо пропел Албу, ласково щекоча затылок супруге. – Знаете, почему у норвежцев не идет бизнес за границей? Они забывают о туфлях. К костюмам от «Прада» за пятнадцать тысяч они надевают туфли, купленные на распродаже в «Скоринген». Зарубежным партнерам это кажется подозрительным. – Албу указал на свои ботинки. – Вот, смотрите. Итальянские, ручная работа. Восемнадцать тысяч крон. И это вовсе не дорого, когда речь идет о том, чтобы завоевать доверие.

– Лишь одно никак не возьму в толк, – сказал Харри. – Зачем тебе непременно надо было давать мне понять, что ты вообще существуешь? Что это, ревность, что ли?

Арне, смеясь, покачал головой; жена между тем высвободилась из его объятий.

– Может, принял меня за ее нового любовника? – продолжал Харри. – Посчитал, что я не решусь копаться в деле, в котором, того и гляди, сам окажусь замешанным, и потому можно со мной поиграть, поизводить, заставить лезть на стену? Так, что ли? Отвечай!

– Арне, возвращайся! Сейчас Кристиан будет говорить! – Наверху на лестнице появился покачивающийся господин с бокалом в одной руке и сигарой в другой.

– Начинайте без меня, – сказал Арне. – Сначала я провожу этого любезного господина.

Человек с бокалом нахмурился:

– Что, какие-то проблемы?

– Да нет, Томас, с чего ты взял? – поторопилась разрядить обстановку Вигдис. – Мы сейчас, иди к остальным.

Пожав плечами, господин исчез.

– Меня поражает еще кое-что, – заметил Харри. – Твоя наглость. Даже после того как я показал тебе фотографию, ты продолжал присылать свои мейлы.

– Извини, констебль, если я повторяюсь, – процедил Албу. – Но все же объясни, что именно ты имеешь в виду, когда твердишь о каких-то… мейлах, что ли?

– Изволь. Видишь ли, многие считают, что можно посылать мейлы совершенно анонимно, если использовать сервер, где не обязательно регистрироваться под собственным именем. Но это не так. Мой друг-хакер объяснил мне, что все – абсолютно все – действия в Сети оставляют своего рода электронный след, который может привести – а в нашем случае обязательно приведет – к тому компьютеру, с которого они произведены. Нужно только уметь искать. – Харри потянул из внутреннего кармана пачку сигарет.

– Пожалуйста, не… – начала было Вигдис, но вдруг умолкла.

– Скажите, господин Албу, – Харри закурил, – где вы были во вторник на прошлой неделе между одиннадцатью и часом ночи?

Арне и Вигдис Албу переглянулись.

– Можем выяснить все либо здесь, либо в Полицейском управлении – вам выбирать, – предложил Харри.

– Он был дома, – сказала Вигдис.

– Что ж, вы мое предложение слышали. – Харри выпустил дым через нос. Он понимал, что переигрывает, однако пути назад не было – нельзя блефовать наполовину. – Мы могли прояснить все на месте. Теперь, по-видимому, придется ехать в Управление. Мне самому объявить гостям, что праздник окончен?

Вигдис закусила нижнюю губу.

– Но ведь я же сказала, что он… – Теперь она уже не казалась очаровательной.

– Все в порядке, Вигдис, – сказал Албу, успокаивающе похлопав ее по плечу. – Пойди займись гостями, а я провожу Холе до ворот.

Выйдя на улицу, Харри ощутил неподвижность ночного воздуха. Однако стоило поднять голову, как стала очевидной обманчивость этого затишья: дул сильный ветер, время от времени нагонявший на лунный диск торопливо бегущие облака. Они медленно направились к воротам.

– Зачем это надо было делать здесь? – спросил Албу.

– Ты сам напросился.

Албу кивнул:

– Да, наверное. Но зачем тебе понадобилось, чтобы она обо всем узнала именно так?

Харри пожал плечами:

– А как бы ты хотел, чтобы она узнала?

Музыка стихла; в доме с регулярными промежутками раздавались взрывы смеха. Похоже, Кристиан сегодня в ударе.

– Можно стрельнуть у тебя сигарету? – попросил Албу. – Вообще-то я бросил.

Харри протянул ему пачку.

– Спасибо. – Зажав сигарету в зубах, Албу наклонился к зажигалке в руке Харри. – Чего ты на самом деле добиваешься? Денег?

– Да что вы все об одном и том же? – пробормотал Харри с досадой.

– Ты явился сюда один, без ордера на арест и пытаешься блефовать, грозя отвезти меня в участок. А если ты и вправду побывал в загородном доме в Ларколлене, у тебя могут возникнуть минимум такие же проблемы, как у меня.

Харри медленно покачал головой.

– Так что, деньги ни при чем? – Албу посмотрел на небо. Кое-где мерцали одинокие звезды. – Тогда, выходит, что-то личное? Вы были любовниками?

– Я думал, тебе все обо мне известно, – сказал Харри.

– К любви Анна относилась серьезно. Она любила любовь. Нет, неправильное слово. Боготворила. Она боготворила любовь. Только ей было отведено место в ее жизни. Любви – и ненависти. – Он кивком указал на небо. – Для нее два этих чувства были подобны нейтронным звездам. Знаешь, что такое нейтронные звезды?

Харри помотал головой. Албу вынул изо рта сигарету:

– Это планеты, обладающие столь высокой плотностью и силой притяжения, что если бы я бросил эту сигарету на одну из них, она бы произвела эффект ядерного взрыва. То же самое и с Анной. Ее тяга к любви – и ненависти – была столь велика, что в промежутке между ними уже ничто не могло существовать. Любая мелочь могла вызвать ядерный взрыв. Понимаешь? Мне, например, чтобы понять, потребовалось немало времени. Она, как Юпитер, вечно пыталась укрыться за неким сернистым облаком. За юмором. Сексуальностью.

– Венера.

– Что?

– Так, ничего.

В прогалине между двух облаков появилась луна и высветила в саду бронзовую статую олененка, который в лунном сиянии стал похож на какое-то сказочное животное.

– Мы с Анной договорились встретиться около полуночи, – сказал Албу. – Она сказала, что у нее сохранились мои личные вещи, которые она хотела бы мне вернуть. Я приехал на Соргенфри-гате в двенадцать и простоял там до четверти первого. Она просила меня не подниматься, а позвонить ей по телефону из машины. По ее словам, соседка уж больно любопытна. Как бы там ни было, трубку она не брала. Тогда я поехал домой.

– Значит, твоя жена лгала?

– Конечно. Мы договорились, что она подтвердит мое алиби, еще в тот день, когда ты впервые пришел с этой фотографией.

– А почему ты теперь от него отказываешься?

Албу рассмеялся.

– Разве наш разговор что-нибудь значит? Нас здесь двое, единственный молчаливый свидетель – луна. Позже я от всего смогу отпереться. Да и, сказать по правде, я сильно сомневаюсь, что у тебя что-нибудь против меня есть.

– Тогда почему бы тебе не рассказать и обо всем остальном?

– Намекаешь, что я ее убил? – Он снова рассмеялся, на этот раз уже громче. – Но ведь выяснить это – твоя работа, не так ли?

Они дошли до самых ворот.

– Тебе просто захотелось посмотреть, как мы отреагируем, да? – Албу потушил сигарету о мраморный столб. – А еще ты жаждал отомстить, вот и рассказал ей все. Ты был рассержен. Злой мальчишка, бьющий туда, куда дотянется. Ну что, теперь доволен?

– Когда у меня будет электронный адрес, я тебя поимею, – пообещал Харри.

Он больше не чувствовал злости. Только усталость.

– Никакого адреса ты не найдешь, – сказал Албу. – Прости, друг. Мы, конечно, можем продолжить эту игру, но тебе в ней не выиграть.

Харри ударил. Звук получился глухим и коротким. Албу покачнулся, сделал шаг назад и схватился за бровь.

В темноте Харри сумел различить светлую струйку пара от собственного дыхания.

– Зашивать придется, – сказал он.

Албу взглянул на свою испачканную кровью руку и внезапно расхохотался:

– Господи, Харри, какой же ты жалкий неудачник! Ничего, что я по имени? Просто это нас еще больше сблизило, верно?

Харри не ответил, а Албу все не унимался:

– Что она нашла в тебе, Харри? Ведь ей никогда не нравились неудачники. По крайней мере, она не позволяла им себя трахать.

Пока Харри шел к своему такси, хохот становился все громче. Бородки ключей, которые Харри машинально сжимал в руке, больно впивались в кожу.

Глава 23 Туманность Конская Голова

Харри разбудил телефонный звонок. Он бросил взгляд на часы. 7.30. Это был Эйстейн. Всего лишь три часа назад он покинул квартиру Харри. Тогда он сумел установить, что сервер находится где-то в Египте. Теперь ему, вероятно, удалось продвинуться еще дальше.

– Я тут связался по электронке с одним старым знакомым. Он живет в Малайзии и все еще понемногу хакерит. Сервер этот находится в Эль-Торе на Синайском полуострове. У них там полно таких серверов, это, можно сказать, своего рода центр. Ты уже спал?

– Пытался. Как ты думаешь искать нашего абонента?

– Боюсь, есть только один способ. Отправиться туда с толстой пачкой американских президентов.

– Сколько?

– Столько, чтобы кто-нибудь захотел рассказать, с кем мне надо поговорить. А тот бы сказал, с кем на самом деле нужно разговаривать. А тот, с кем на самом деле нужно разговаривать, согласился бы…

– Понятно. Так сколько?

– Тысячи долларов на первое время должно хватить.

– На первое время?

– Не цепляйся к словам. Откуда я, к черту, могу знать?

– О’кей. Значит, задание принято?

– Спрашиваешь!

– Так и быть, задница, расходы я оплачу. Но помни, самый дешевый рейс и самый задрипанный отель.

– Идет.

Часы показывали двенадцать, и в столовой Полицейского управления Осло было полно народу. Харри стиснул зубы и вошел внутрь. Коллег своих он недолюбливал. Однако не по каким-то принципиальным причинам, а чисто инстинктивно. С годами неприязнь только усугублялась.

– Вполне заурядная паранойя, – называл это Эуне. – Да у меня у самого такая. Мне кажется, ко мне несправедливы все мои коллеги-психиатры, хотя на самом деле – не более половины.

Внимательно осмотревшись, Харри увидел Беату, которая, как всегда, ела принесенные из дома бутерброды, а также спину человека, составлявшего ей компанию за столиком. Лавируя между столиками, Харри старался не замечать обращенные к нему взгляды. Некоторые, правда, бормотали что-то вроде «приветик», но он не отвечал, считая, что его, скорее всего, подкалывают.

– Я не помешаю?

Беата взглянула на Харри так, будто он застал ее за чем-то непристойным.

– Вовсе нет, – ответил хорошо знакомый голос. Сосед по столику поднялся. – Я как раз собирался идти.

Харри почувствовал, как волосы на затылке понемногу начинают топорщиться. Не по каким-то принципиальным соображениям, а чисто инстинктивно.

– Что ж, до вечера.

Том Волер одарил покрасневшую как рак Беату белозубой улыбкой, подхватил свой поднос, кивнул Харри и удалился. Беата, уткнувшись в бутерброд с коричневым сыром [30] , силилась придать лицу более-менее нейтральное выражение; Харри между тем плюхнулся напротив.

– Ну?

– О чем ты? – с преувеличенно непонимающим видом прощебетала она.

– На моем автоответчике было сообщение, что у тебя есть что-то новенькое, – сказал Харри. – Мне показалось, это срочно.

– Я разобралась. – Беата отпила глоток молока из стакана. – В тех набросках лица Забойщика, которые выдала программа. Меня все мучила мысль, что они мне кого-то напоминают.

– Те распечатки, что ты мне показывала? Но там нет ничего хотя бы отдаленно похожего на лицо. Просто случайный набор черточек.

– И все же.

Харри пожал плечами:

– Что ж, ведь это у тебя fusiform gyrus. Ладно, валяй.

– Сегодня ночью я поняла кого. – Она сделала еще глоток и промокнула следы молока салфеткой.

– И кого же?

– Тронна Гретте.

Харри смерил ее взглядом:

– Ты что, издеваешься?

– Нет, – ответила она. – Всего лишь говорю, что есть определенное сходство. К тому же Гретте находился поблизости от Бугстадвейен как раз в момент убийства. Однако, как я сказала, я во всем разобралась.

– А как…

– Я связалась с лечебницей Гэуста. Если это тот же налетчик, который потом ограбил отделение Норвежского банка на Киркевейен, то это не Гретте. В тот момент он сидел в телехолле в компании как минимум трех санитаров. Я послала парней из криминалистического отдела снять у Гретте отпечатки пальцев. Вебер только что сравнил их с отпечатком на бутылке из-под кока-колы. Совершенно точно он ему не принадлежит.

– Значит, раз в кои-то веки ты ошиблась?

Беата упрямо мотнула головой:

– Нет, просто мы ищем человека, чьи физические характеристики идентичны параметрам Гретте.

– Прошу меня извинить, Беата, однако вынужден заметить, что у Гретте нет ни физических, ни каких-либо иных характеристик. Он бухгалтер, и внешность у него как у бухгалтера. Я даже уже не помню, как он выглядит.

– Ничего, – сказала она, разворачивая следующий бутерброд, – зато я помню. У нас есть на что опереться.

– Хм. У меня тоже есть новость. Возможно, хорошая.

– Да?

– Я сейчас двину в Бутсен. Расколь изъявил желание поговорить со мной.

– Вот как? Что ж, удачи.

– Благодарю. – Харри встал и, немного помявшись, наконец решился: – Знаю, я не твой отец, но можно я тебе кое-что скажу?

– Пожалуйста.

Осмотревшись по сторонам, он убедился, что никто их не слышит, и только после этого рискнул:

– На твоем месте я был бы поосторожней с Волером.

– Спасибо. – Беата откусила большой кусок. – Но вообще-то ты все правильно сказал о себе и моем отце.

– Всю свою жизнь я прожил в Норвегии, – начал Харри. – Вырос в Уппсале. Родители были учителями. Отец мой сейчас на пенсии; с тех пор как умерла мама, он живет как во сне, лишь изредка навещая нас, бодрствующих. Моей младшей сестренке его очень не хватает. Полагаю, мне тоже. Мне недостает их обоих. Они думали, что я стану учителем. Я тоже так считал. Вместо этого поступил в Школу полиции. Немного изучал право. Если меня спросят, почему я стал полицейским, я приведу десять веских причин, хотя сам не верю ни в одну. Теперь я об этом уже и не думаю. Это просто работа, за которую я получаю деньги; иногда мне удается сделать что-то хорошее, такое, что долго еще будут помнить. Мне не было и тридцати, когда я стал алкоголиком. А может, и двадцати – это как посмотреть. Говорят, алкоголизм заложен на генном уровне. Вполне возможно. Когда я вырос, то узнал, что мой дед, который жил в Ондалснесе, напивался ежедневно на протяжении пятидесяти лет. Мы бывали там каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать, и я ничего не замечал. К сожалению, этого его таланта я не унаследовал. Вытворял такое, что просто не могло пройти незамеченным. Короче говоря, это чудо, что я все еще работаю в полиции.

Харри покосился на табличку «Не курить» и закурил.

– Мы с Анной были любовниками шесть недель. Она не любила меня. Я не любил ее. Порвал с ней скорее для ее же пользы. Хотя она думала иначе.

Второй человек, находившийся в комнате, кивнул.

– За свою жизнь я любил трех женщин, – продолжал Харри. – Сначала была первая юношеская любовь, я даже чуть было не женился на ней, но потом у нас все разладилось. Она покончила с собой много лет спустя после нашей последней встречи. Я к этому не имею никакого отношения. Другая была убита на другом конце света человеком, за которым я охотился. То же самое произошло и с моей напарницей, Эллен. Не знаю почему, но женщины, которые окружают меня, умирают. Может, всему виной гены.

– А третья твоя любимая женщина?

Третья женщина. Третий ключ. Харри погладил пальцами инициалы АА и бородку ключа, который Расколь подтолкнул к нему на другой конец стола, едва Харри вошел в комнату. Когда Харри поинтересовался, идентичен ли этот ключ тому, что был послан ему по почте, Расколь кивнул.

А потом попросил Харри рассказать о себе.

И вот теперь Расколь сидел, оперев локти о стол и сплетя длинные худые пальцы будто для молитвы. Неисправную трубку светильника заменили, и падающий на лицо цыгана свет придавал ему ровный бледно-голубой оттенок.

– Третья женщина сейчас в Москве, – сказал Харри. – Думается, она вполне жизнеспособна.

– Она твоя?

– Я бы не стал это так называть.

– Но вы вместе?

– Да.

– И планируете быть вместе всю оставшуюся жизнь?

– Ну-у… Мы ничего не планировали. Еще слишком рано об этом думать.

Расколь печально улыбнулся:

– То есть ты еще не планировал. Женщины, однако, планируют. Они планируют всегда.

– Так же как и ты?

Расколь покачал головой:

– Я умею планировать кражи денег. Что касается кражи сердец, тут все мужчины – жалкие любители. Мы можем считать, что завоевали ее, подобно полководцу, занявшему вражескую крепость, но слишком поздно замечаем – разумеется, если замечаем вообще, – что нас заманили в ловушку. Ты что-нибудь слышал о Сунь Цзы?

Харри кивнул:

– Китайский генерал, военный тактик. Написал трактат «Искусство войны».

–  Утверждают , что это он написал «Искусство войны». Я лично думаю, что автором трактата была женщина. На первый взгляд «Искусство войны» – руководство по тактике ведения боя, однако, если копнуть глубже, в нем описывается, как вообще побеждать в конфликтах. А еще точнее – искусство получать то, что хочешь, по самой низкой цене. Выигравший войну не всегда оказывается победителем. Многие завоевывали корону, но при этом несли слишком большие потери и могли править лишь на условиях, которые выдвигали их якобы поверженные противники. Когда речь идет о власти, женщины, в отличие от мужчин, не столь тщеславны. Они не стремятся продемонстрировать свою власть всему свету. Женщина хочет просто обладать властью, которая позволит ей получить все остальное. Уверенность. Пищу. Удовольствия. Месть. Мир. Она – рационально мыслящий властелин, умеющий строить планы, способный видеть дальше отдельных битв и победного ликования. К тому же она обладает врожденной способностью определять слабости своей жертвы и инстинктивно чувствует, когда и куда следует нанести удар. А когда лучше воздержаться. Выучиться этому нельзя, спиуни.

– Поэтому ты и сидишь сейчас в тюрьме?

Расколь прикрыл глаза и беззвучно рассмеялся:

– Я мог бы ответить, но тебе не стоит верить ни единому моему слову. Сунь Цзы говорит, что первый принцип войны – это tromperie [31] . Поверь мне, все цыгане лгут.

– Хм. Значит, если я тебе поверю, получится как в греческом парадоксе про лжеца?

– Сам суди, господин полицейский, раз уж ты знаешь не только уголовный кодекс. Если все цыгане лгут, а я цыган, выходит, неправда, будто все цыгане лгут. То есть я говорю правду – все цыгане лгут. Следовательно, лгу и я. Логически замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Такова и моя жизнь, и это единственное, что истинно. – Он рассмеялся звонким, почти женским смехом.

– Ну что ж. Я перед тобой раскрылся. Теперь твоя очередь.

Расколь некоторое время разглядывал Харри. Затем кивнул:

– Меня зовут Расколь Баксхет. Это албанское имя, хотя отец всегда отрицал, что мы албанцы. Он называл Албанию анальным отверстием Европы. Поэтому мне и всем моим братьям и сестрам говорили, что мы родились в Румынии, крестили нас в Болгарии, а обрезание делали в Венгрии.

Расколь рассказал, что семья его, по-видимому, принадлежала к мекарийцам – самой многочисленной группе албанских цыган. Спасаясь от преследований ненавидевшего цыган Энвера Ходжи, они бежали из страны, перебравшись через горы в Черногорию, а затем отправились дальше на восток.

– Нас гнали, куда бы мы ни пришли. Утверждали, что мы воры. Мы и вправду воровали, но они даже не утруждали себя поиском доказательств – единственной уликой против нас было то, что мы цыгане. Я все это рассказываю потому, что цыгана нельзя понять, не представив себе, что он от рождения носит на лбу клеймо низшей касты. Все режимы в Европе вечно преследовали нас, будь то фашисты, коммунисты или демократы. Просто фашисты делали это гораздо эффективней. У цыган нет какого-то особого отношения к холокосту – он не слишком отличался от тех гонений, к которым мы издавна привыкли. Ты мне, кажется, не веришь?

Харри пожал плечами. Расколь скрестил руки на груди:

– В тысяча пятьсот восемьдесят девятом году в Дании была введена смертная казнь для всех цыганских вожаков. Спустя полвека шведы постановили вешать всех цыган мужского пола. В Моравии цыганкам отрезали левое ухо, в Богемии – правое. Архиепископ Майнца провозгласил, что всех цыган следует казнить без суда, ибо сам их образ жизни запретен. В тысяча семьсот двадцать пятом году в Пруссии был принят закон, согласно которому все цыгане старше восемнадцати лет подлежали смертной казни без всякого судебного разбирательства, однако позже закон был изменен – возрастной барьер снижен до четырнадцати лет. Четверо братьев отца умерли в тюрьме. И лишь один из них – во время войны. Мне продолжать?

Харри покачал головой.

– Но и здесь есть логически замкнутый круг, – продолжал Расколь. – Причина того, что нас преследуют, но мы выживаем, всегда одна. Мы есть – и будем – другие. Как никто не принимает нас к себе, так и мы не принимаем к себе гадзо. Цыган – это мистический и грозный чужак, о котором точно ничего не известно, однако ходит масса слухов. На протяжении многих поколений цыган считали каннибалами. Когда я рос – в Балтени под Бухарестом, – утверждали, что мы потомки Каина и осуждены на вечную погибель. Соседи-гадзо совали нам деньги, чтобы мы держались подальше от них.

Взгляд Расколя блуждал по глухим стенам.

– Отец мой был кузнецом, но в Румынии для кузнецов не было работы. Нам пришлось перебраться на мусорную свалку на окраине города, где жили цыгане-кальдерас. В Албании отец был булибасом – местным вожаком и судьей. А здесь, среди цыган-кальдерас, просто безработным кузнецом.

Расколь тяжело вздохнул.

– Никогда не забуду выражения его глаз, когда он пришел домой, ведя за собой на поводке ручного бурого медвежонка. Он купил его на последние деньги у цыган-урсарийцев. «Он умеет танцевать», – сказал отец. Коммунисты платили за то, чтобы посмотреть, как зверь танцует. Это позволяло им думать, что они лучше его. Стефан, мой брат, пытался кормить медвежонка, но тот ничего не ел. Мать спросила отца, не болен ли медведь, но тот ответил, что всю дорогу от Бухареста они шли пешком и зверю просто нужно отдохнуть. Четыре дня спустя медвежонок издох.

Расколь снова прикрыл глаза и улыбнулся своей грустной улыбкой:

– В ту же осень, осужденные на вечную погибель, мы со Стефаном сбежали. Двумя ртами меньше. Мы отправились на север.

– Сколько вам было лет?

– Мне девять, ему двенадцать. У нас был план перебраться в Западную Германию. В то время там принимали беженцев со всей Европы и кормили их – таким образом немцы замаливали свои грехи. Стефан считал, что чем мы младше, тем больше шансов у нас туда попасть. Но на границе с Польшей нас остановили. Тем не менее мы добрались до Варшавы и заночевали под мостом, завернувшись каждый в свое шерстяное одеяло, за забором восточного железнодорожного терминала в районе Всходни. Мы знали, что здесь можно отыскать шлеппера – проводника, переправляющего людей туда, куда им нужно. После нескольких дней поисков мы встретили говорившего по-румынски человека, который называл себя проводником; он обещал перевести нас в Западную Германию. Правда, у нас не было денег, чтобы ему заплатить, однако он сам нашел выход: сказал, что знает людей, готовых выложить кучу денег за красивых цыганских мальчиков. Мне было непонятно, о чем он говорил, Стефан же, напротив, прекрасно все понял. Он отвел проводника в сторону, и они долго о чем-то спорили; при этом проводник время от времени показывал на меня. Стефан только упрямо мотал головой, и под конец проводник всплеснул руками и, очевидно, сдался. Стефан велел мне дожидаться, а сам куда-то уехал с ним на автомобиле. Я послушно ждал, время шло, а его все не было. Наступила ночь, и я уснул. В первые две ночи под мостом я то и дело просыпался при звуке тормозов прибывающих товарных составов, однако вскоре мой молодой слух стал подсказывать мне, что это вовсе не те звуки, которых следует опасаться. Итак, я уснул и проснулся, лишь когда ближе к полуночи услышал осторожные шаги. Это был Стефан. Он забрался под одеяло и прижался к сырой каменной стене. Я слышал, что он плачет, однако продолжал лежать с закрытыми глазами, не подавая вида, что не сплю. И скоро опять стали слышны лишь звуки прибывающих поездов. – Расколь вскинул голову: – Ты любишь поезда, спиуни?

Харри кивнул.

– Проводник вернулся на следующий день. Он сказал, что нужны еще деньги, и Стефан снова уехал на автомобиле. Четыре дня спустя я проснулся очень рано и первым делом посмотрел на Стефана. Его не было всю ночь. Он спал, как обычно, с полуоткрытыми глазами, в морозном воздухе виднелось облачко пара от его дыхания. На распухших, плотно сжатых губах запеклась кровь. Я взял свое одеяло и пошел на вокзал. Там перед туалетами, также в ожидании отправки на запад, расположилась семья цыган-кальдерас. Я заговорил со старшим из мальчиков. Он рассказал мне, что тот, кого мы приняли за шлеппера, на самом деле обычный вокзальный сутенер. Их отцу он посулил тридцать злотых, чтобы тот взял с собой еще двух мальчиков. Я показал парню свое шерстяное одеяло. Оно было толстое и красивое – мы украли его в Любляне с бельевой веревки. Парню оно понравилось. На носу был декабрь. Я попросил, чтобы он показал мне свой нож. Он был у него под рубашкой.

– Откуда ты знал, что у него есть нож?

– У каждого цыгана есть нож. Для еды. Даже члены одной семьи всегда пользуются только собственными столовыми приборами, опасаясь mahrime – заразы. Тот парень совершил выгодный обмен. Нож у него был маленький и тупой. К счастью, мне удалось его наточить в железнодорожной мастерской.

Длинным острым ногтем правого мизинца Расколь почесал переносицу.

– В тот же вечер, как только Стефан уселся в автомобиль, я спросил сутенера, нет ли у него покупателя и на меня. Он просиял и попросил меня подождать. Когда он вернулся, я стоял в тени под мостом и смотрел на уходящие и прибывающие поезда. «Иди сюда, синти! – крикнул он. – У меня есть хороший клиент. Богатый партийный функционер. Ну иди же, у нас мало времени!» Я ответил: «Нам надо дождаться поезда из Кракова». Он подошел ко мне и схватил за руку: «Идем прямо сейчас, понимаешь?» Я едва доставал ему до груди. «Вон он, смотри», – сказал я, указывая в сторону путей. Он отпустил меня и поднял голову. Мимо нас длинной вереницей шли стальные вагоны, из окон выглядывали бледные лица. Наконец последовало то, чего я дожидался. Скрежет стали о сталь, когда включились тормоза. Он перекрыл все звуки.

Харри зажмурился, как будто это могло помочь ему понять, правдив ли рассказ Расколя.

– Когда мимо медленно проплывали последние вагоны, я увидел женское лицо, смотревшее на меня из окна. Я как будто встретился с призраком. Она была похожа на мою мать. Я поднял окровавленный нож и показал ей. Знаешь, спиуни, это был единственный момент в моей жизни, когда я чувствовал себя абсолютно счастливым. – Расколь мечтательно прикрыл глаза, как будто вновь переживая эту минуту. – Koke per koke. Голова за голову. Так албанцы говорят о кровной мести. Высший восторг и самое опасное опьянение из всех дарованных людям Господом.

– Что было потом?

Расколь открыл глаза:

– Знаешь, спиуни, что такое baxt?

– Понятия не имею.

– Судьба. Удача и карма. То, что управляет нашей жизнью. Я нашел бумажник сутенера, в нем оказалось три тысячи злотых. Вернулся Стефан; вместе с ним мы перенесли труп через пути и положили в товарный вагон состава, идущего на восток. Сами мы отправились на север. Двумя неделями позже в Гданьске мы пробрались на корабль, который доставил нас в Швецию. Оттуда направились в Осло. Здесь, в Тёйене, был земельный участок, на котором стояли четыре фургона. В трех из них жили цыгане. Четвертый – старый, ветхий, с поломанной осью – пустовал. Он стал домом для меня и Стефана на пять последующих лет. Здесь в рождественский вечер мы отпраздновали мой девятый день рождения. Закутавшись в единственное оставшееся у нас шерстяное одеяло, мы ели печенье, запивая его молоком. На следующий день мы впервые взломали киоск и решили, что наконец-то попали в подходящее место. – Расколь широко улыбнулся. – Это оказалось проще, чем отнять у ребенка конфетку.

Довольно долгое время они сидели молча.

– У тебя такой вид, будто ты все еще не до конца мне веришь, – снова заговорил Расколь.

– Разве это имеет какое-то значение? – грубовато парировал Харри.

Расколь улыбнулся.

– Откуда ты знаешь, что Анна тебя не любила? – в свою очередь спросил он.

Харри молча пожал плечами.

Рука об руку, скованные наручниками, они вошли в «Кишку».

– Не стоит на все сто процентов рассчитывать, что я узнаю налетчика, – предупредил Расколь. – Вполне может быть, что это кто-нибудь из залетных.

– Понятно, – буркнул Харри.

– Отлично.

– Так если Анна – дочь Стефана и он живет в Норвегии, почему его не было на похоронах?

– Потому что он мертв. Сорвался, когда ремонтировал крышу много лет назад.

– А мать Анны?

– Они с сестрой и братом после смерти Стефана подались на юг, в Румынию. Адреса ее я не знаю, да и вообще сомневаюсь, чтобы он у нее был.

– Иварссону ты сказал, что родственники не пришли на похороны, потому что она навлекла позор на всю семью.

– Правда? – В карих глазах Расколя блеснули лукавые искорки. – Если скажу, что солгал, ты мне поверишь?

– Поверю.

– Однако я не лгал. Семья отвергла Анну. Для отца она больше не существовала, он запретил называть ее имя в своем присутствии. Чтобы избежать mahrime. Понимаешь?

– Честно говоря, нет.

Они дошли до здания Управления и остановились в ожидании лифта. Расколь пробормотал что-то неразборчивое; вслух же он спросил:

– А почему ты решил, что мне можно верить, спиуни?

– Разве у меня есть выбор?

– Выбор всегда есть.

– Гораздо интереснее, почему ты веришь мне. Пусть ключ, который я тебе дал, – дубликат ключа от квартиры Анны, но ведь вовсе не факт, что я нашел его у убийцы.

Расколь покачал головой:

– Ты не понял. Я не верю никому. Полагаюсь лишь на инстинкт. А он говорит мне, что ты вовсе не дурак. У каждого есть что-то, ради чего он живет. То, что можно у него отнять. В том числе и у тебя. Это вовсе не сложно.

Двери лифта раскрылись, и они вошли внутрь.

Пока Расколь просматривал видеозапись ограбления, Харри в полутьме наблюдал за ним. Цыган сидел с невозмутимым видом, выпрямившись и плотно сжав ладони. Лицо его оставалось бесстрастным даже тогда, когда в «Камере пыток» раздался искаженный звук выстрела из винтовки.

– Хочешь просмотреть еще раз? – спросил Харри, когда они дошли до последних кадров, на которых Забойщик уходил по Индустри-гате.

– Не нужно, – отказался Расколь.

– Ну и?.. – Харри попытался скрыть возбуждение.

– А еще что-нибудь есть?

Харри воспринял это как дурной знак.

– Э-э. У нас есть запись видеокамеры из «Севен-элевен», расположенного напротив, откуда он наблюдал за банком перед самым ограблением.

– Ставь.

Харри прокрутил пленку дважды.

– Ну? – повторил он свой вопрос, когда изображение на экране вновь сменилось пургой.

– Я так понимаю, что было еще несколько налетов и мы могли бы посмотреть и эти записи, – сказал Расколь и взглянул на часы. – Однако все это пустая трата времени.

– Мне казалось, ты говорил, что время – это единственное, чего у тебя в избытке.

– Очевидная ложь. – Расколь встал и протянул Харри руку. – Как раз со временем у меня туго. Давай, спиуни, пристегивай нас.

Харри про себя выругался. Он защелкнул наручники на запястье Расколя, и они вместе, бочком, протиснулись между столом и стеной к двери. Харри взялся за собачку замка.

– Большинство из тех, кто грабит банки, – простые ребята, – сказал Расколь. – Потому-то они и грабят банки.

Харри замер.

– Одним из самых знаменитых грабителей был американец Уилли Саттон, – продолжал Расколь. – Когда он был пойман и предстал перед судом, судья спросил его, почему он грабит банки. Саттон ответил: «Because that\'s where the money is» [32] . У американцев это выражение стало крылатым – должно быть, как пример того, с какой гениальной прямотой и простотой можно изъясняться. Что до меня, я здесь вижу лишь идиота, который попался. Лучшие грабители банков – те, что остались неизвестными, но их никто не цитирует. Ты о них никогда и не слышал. Тот, кого вы ищете, именно такой.

Харри все еще выжидал.

– Гретте, – сказал Расколь.

– Гретте? – Беата так выпучила глаза, что Харри показалось, еще немного – и они вылезут ей на лобик. – Гретте? – На шее у нее нервно забилась тоненькая жилка. – У Гретте алиби! Тронн Гретте – бухгалтер с расстроенными нервами, а вовсе никакой не грабитель! Тронн Гретте… да он…

– Он невиновен, – сказал Харри. – Знаю. – Шагнув внутрь, он закрыл за собой дверь ее кабинета и плюхнулся на стул возле письменного стола. – Но мы говорим не о Тронне Гретте.

Беата раскрыла и снова закрыла рот, довольно отчетливо зашлепав при этом губами.

– Ты слыхала о Льве Гретте? – спросил Харри. – Расколь сказал, что ему достаточно было и первых тридцати секунд, а дальше он смотрел лишь затем, чтобы окончательно убедиться. Потому что Льва Гретте уже много лет никто не видел. Последнее, что слышал о нем Расколь, – это что он живет за границей.

– Лев Гретте, – повторила Беата, и взгляд ее сделался отсутствующим. – Помню, отец рассказывал мне о нем – эдакий криминальный вундеркинд. Я читала рапорты о налетах, в которых, как подозревали, он принимал участие, когда ему было всего шестнадцать. Он был легендой, потому что полиции так и не удалось его задержать, а когда он исчез, у нас не осталось ничего, даже его отпечатков. – Она посмотрела на Харри. – Как же я могла так сглупить! Та же фигура. Похожее лицо. Это брат Тронна Гретте, правильно?

Харри кивнул.

Беата наморщила лоб:

– Получается, что Лев Гретте застрелил собственную невестку.

– И это объясняет кое-что другое, не так ли?

Подумав, она медленно кивнула:

– Двадцать сантиметров между лицами. Они знали друг друга.

– И если Лев Гретте понял, что его узнали…

– Конечно, – подхватила Беата. – Она стала свидетелем, и он не мог допустить, чтобы она его опознала.

Харри поднялся.

– Пойду попрошу Халворсена сварить нам что-нибудь покрепче. Сейчас будем смотреть видео.

– Готов поспорить, Льву Гретте заранее не было известно, что Стине Гретте работает там, – сказал Харри, глядя на экран. – По всей видимости, он ее узнал, но все-таки решил использовать в качестве заложницы. Однако он должен был понимать, что вблизи она обязательно опознает его – хотя бы по голосу.

Беата недоуменно покачала головой, глядя на кадры, где пока царили мир и покой, а шаркающий подошвами Август Шульц был еще на полпути к цели своего путешествия.

– Тогда почему он все-таки сделал это?

– Он профессионал. Привык ничего не оставлять на волю случая. Стине Гретте была приговорена вот с этого момента. – Харри остановил запись на том месте, где налетчик входит в банк и осматривает помещение, как будто сканируя его. – Как только Лев Гретте увидел ее и понял, что, возможно, она его опознает, он тут же решил – она должна умереть. Поэтому он вполне мог использовать ее как заложницу.

– Совершенно хладнокровно.

– Не то слово. Единственное, чего я не совсем понимаю, – зачем ему идти на убийство, если его все равно уже разыскивают за прошлые ограбления?

Вебер вошел в гостиную, держа в руках поднос с кофе.

– Да, но Льва Гретте никто не разыскивает за прошлые ограбления, – сказал он, осторожно ставя поднос на журнальный столик.

Гостиная выглядела так, словно с тех пор, как ее обставили еще в пятидесятые годы, ничья рука ее не касалась. Плюшевые кресла, пианино и пыльные растения на подоконниках создавали странное ощущение покоя, даже маятник висевших в углу часов качался бесшумно. С портрета, стоящего в рамке за стеклом на камине, беззвучно смеялась седовласая женщина с сияющими глазами. Тишина поселилась здесь, когда восемь лет назад Вебер овдовел. Все вокруг него умолкло раз и навсегда; казалось, даже из пианино теперь не извлечь ни звука. Квартира помещалась на первом этаже старого дома в Тёйене. И шум транспорта, доносившийся с улицы, лишь подчеркивал царящую здесь тишину. Осторожно, как будто это был музейный экспонат, Вебер устроился в одном из двух кресел с высокими спинками.

– Нам так и не удалось найти ни единого доказательства, что Гретте был причастен к какому-нибудь ограблению. Ни примет, полученных от свидетелей, ни доносов осведомителей, ни отпечатков пальцев или каких-то иных вещественных доказательств. В отчетах лишь указывалось, что он является подозреваемым.

– Хм. Стало быть, пока у Стине Гретте не появилась возможность его сдать, он, можно сказать, оставался человеком с кристальной репутацией?

– Совершенно верно. Печенье?

Беата покачала головой.

У Вебера был выходной, однако Харри по телефону настоял на том, чтобы они заехали к нему. Он знал, что Вебер неохотно принимает гостей, но это ничуть его не смутило.

– Мы попросили дежурного криминалиста сличить отпечаток пальца на бутылке из-под кока-колы с отпечатками Льва Гретте, известными по тем ограблениям, в которых его подозревали, – сказала Беата. – Но он ничего не нашел.

– Как я и говорил, – заметил Вебер, поправляя крышку на кофейнике. – Лев Гретте никогда не оставлял на месте преступления никаких следов.

Беата полистала свои записи.

– Ты согласен с Расколем, что это преступление совершено Львом Гретте?

– Ха. А почему бы и нет? – Вебер начал разливать кофе по чашкам.

– Потому что ни одно ограбление, в причастности к которым его подозревают, не совершалось с применением насилия. И потом, она все-таки была его невесткой. Убить, потому что тебя могут узнать, – не слишком ли это слабый мотив для убийства?

Вебер прекратил разливать кофе и внимательно посмотрел на нее. Потом взглянул на Харри, который только молча пожал плечами.

– Нет, не слишком, – наконец сказал он и снова занялся кофе.

Беата мучительно покраснела.

– Вебер у нас поборник классической школы, – чуть ли не извиняющимся тоном начал Харри. – Он считает, что убийство по определению исключает сколько-нибудь рациональные мотивы. Существуют лишь поводы, в разной степени сложные и запутанные, но всегда немотивированные, хотя в некоторых из них подчас удается углядеть что-то похожее на здравый смысл.

– Именно, – согласно кивнул Вебер, отставляя в сторону кофейник.

– А я вот все думаю, – сказал Харри, – почему Лев Гретте бежал из страны, хотя у полиции на него ничего не было?

Вебер смахнул с подлокотника кресла невидимую пылинку:

– Точно не скажу.

–  Точно?

Вебер сжал тонкую, изящную ручку кофейной чашки толстым большим и пожелтевшим от никотина указательным пальцами.

– В то время появился один слушок. Не то чтобы мы особо ему верили. Утверждали, что он бежал не от полиции. Кто-то слышал, что последнее ограбление прошло не совсем по плану. Будто бы Гретте бросил напарника на произвол судьбы.

– Каким образом? – спросила Беата.

– Этого никто не знал. Одни думали, что Гретте был водителем и уехал, оставив подельника в банке, как только на месте преступления появилась полиция. Другие говорили, что налет прошел успешно, но Гретте сбежал за границу, прихватив общие деньги. – Вебер сделал глоток и осторожно поставил чашку на место. – Но с точки зрения того дела, над которым мы сейчас работаем, особенно интересно не каким образом, а кого именно он подвел. Кто был этот его напарник.

Харри посмотрел на Вебера:

– По-твоему, им был?..

Старый криминалист кивнул. Беата и Харри переглянулись.

– Черт! – выругался Харри.

Беата включила левый поворотник и стала дожидаться разрыва в потоке машин, мчащихся справа по Тёйенгата. Харри прикрыл глаза. Он знал, что если сосредоточиться, то шум проносящихся мимо машин можно принять за плеск штормовых волн о нос парома, а сам он смотрит за борт на клочья белой пены, вложив ладошку в руку деда. Однако на все это у него сейчас не было времени.

– Значит, у Расколя есть свои счеты с Львом Гретте, – сказал Харри, открывая глаза. – И он указывает нам на него как на человека, совершившего ограбление. Так что же, налетчик на видеопленке – действительно Гретте или Расколь просто хочет таким образом ему отомстить? Или это новая затея Расколя, чтобы поводить нас за нос?

– Или, как сказал Вебер, все это пустые слухи, – подытожила Беата.

Поток машин справа не прекращался, и она нетерпеливо барабанила пальцами по рулю.

– Может, ты и права, – сказал Харри. – Чтобы отомстить Гретте, Расколю не нужна помощь полиции. А если предательство Гретте – пустые слухи, зачем Расколю обвинять его в ограблении, которого он не совершал?

– Очередная причуда?

Харри покачал головой:

– Расколь – тактик. Он не стал бы указывать не на того человека без веской на то причины. Вовсе не обязательно, что Забойщик действует полностью самостоятельно.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, все эти ограбления планирует кто-то другой. Некто, у кого есть возможность доставать оружие. Автомобили. Конспиративные квартиры. У кого есть чистильщик, который уничтожает потом оружие и одежду грабителя. И мойщик, который отмывает деньги.

– Расколь?

– Если Расколь хочет отвлечь наше внимание от истинного преступника, что может быть хитроумнее, чем заставить нас искать человека, чье местонахождение никому не известно, который, возможно, давно умер или живет за границей под чужим именем? Короче говоря, подозреваемого, которого нам никогда не удастся исключить. Так он может заставить нас гоняться за собственной тенью, вместо того чтобы ловить виновного.

– По-твоему, он лжет?

– Все цыгане лгут.

– И что?

– Я цитирую Расколя.

– Что ж, по крайней мере, в чувстве юмора ему не откажешь. Так почему бы ему не лгать тебе, если он лжет всем?

Харри не ответил.

– Наконец-то просвет, – сказала Беата, легонько нажимая на газ.

– Постой! – внезапно воскликнул Харри. – Давай-ка направо, к Финнмарк-гате.

– Пожалуйста, – удивленно сказала она, сворачивая на улицу перед Тёйен-парком. – Куда едем?

– Надо бы навестить Тронна Гретте.

Сетки на теннисном корте не было. И не было света ни в одном из окон квартиры Гретте.

– Нет дома, – констатировала Беата, когда и после второго звонка им никто не открыл.

Соседское окно неожиданно распахнулось.

– Тронн там, дома он, – послышался картавый голос, и в окне появилось сморщенное старушечье личико, которое показалось Харри еще более смуглым, чем в прошлый раз. – Просто открывать не хочет. Звоните подольше, он откроет.

Беата решительно утопила кнопку, и из квартиры донеслась звонкая, неприятно резанувшая слух однотонная трель. Соседское окно захлопнулось, и сразу же вслед за этим они увидели бледное лицо с иссиня-черными кругами вокруг глаз, взиравших на них с глубочайшим равнодушием. На Тронне Гретте был желтый халат. Выглядел он так, будто только что встал с кровати, проспав целую неделю. И не выспался. Не говоря ни слова, он жестом предложил им войти. При этом луч солнца ярко зажег бриллиант на его левом мизинце.

– Лев был не такой, как все, – сказал Тронн. – В пятнадцать лет он чуть не убил человека.

Он мечтательно улыбнулся, словно это было одним из самых дорогих его воспоминаний.

– Мы с ним как будто поделили на двоих один полный комплект генов. То, чего не было у него, было у меня, и наоборот. Мы выросли здесь, в Дисенгренде, в этом самом доме. Льва знала вся округа, а я – я был просто его младшим братом. Первые мои воспоминания – о школе: о том, как на переменах Лев ходил по водостоку. Водосток был на уровне четвертого этажа, и никто из учителей не решался снять брата. Мы стояли внизу и подбадривали его криками, пока он там плясал, балансируя руками. Как сейчас, вижу его фигурку на фоне голубого неба. Я совсем не боялся за него, мне и в голову не приходило, что мой старший брат может сорваться. Кажется, все остальные испытывали точно такие же чувства. Лев – единственный, кто мог справиться с братьями Гаустенами из блочных домов на Травервейен, хотя они были на два года старше и уже успели побывать в колонии для несовершеннолетних. Когда Льву было четырнадцать, он угнал у отца автомобиль, съездил в Лиллестрём и вернулся оттуда с красивым пакетом, который стянул в киоске на станции. Отец так ничего и не заметил. А пакет Лев подарил мне.

Казалось, еще немного – и Тронн Гретте улыбнется. Они устроились за столом на кухне. Тронн приготовил какао. Порошок он насыпал в чашки из банки, которую сначала долго крутил в руках и рассматривал. На ее металлической поверхности тушью было выведено: «КАКАО». Почерк аккуратный – по всей видимости, женский.

– И ведь из него вполне могло выйти что-то путное, – продолжал Тронн. – Беда в том, что ему все быстро надоедало. Все говорили, что такого талантливого футболиста в команде «Шейд» не было уже много лет. Его даже пригласили играть за юношескую сборную страны, но однажды он просто сказал, что не хочет больше ходить на тренировки. Когда ему исполнилось пятнадцать, он взял у кого-то гитару и уже через два месяца выступал в школе с собственными композициями. Один парень, которого звали Воктор [33] , предложил ему играть в их ансамбле в Гроруде, однако Лев отказался – на его взгляд, остальные музыканты группы ему и в подметки не годились. Все у него получалось само собой. У него и в школе все шло бы как по маслу, если бы он делал уроки и поменьше прогуливал. – Тронн криво усмехнулся. – Расплачиваясь ворованными лакомствами, он заставил меня научиться копировать его почерк, чтобы я писал за него сочинения. Так что по норвежскому у него всегда были хорошие отметки. – Тронн даже засмеялся, однако тут же резко оборвал себя и снова посерьезнел. – Потом гитара ему надоела, и он вступил в молодежную банду старших ребят из Орвола. Лев никогда не жалел о том, от чего отказывался, постоянно стремясь найти что-то новое, лучшее, более интересное.

– Может, глупо спрашивать об этом его брата, – сказал Харри. – Но ты действительно хорошо его знаешь?

Некоторое время Тронн размышлял:

– А вопрос-то вовсе не глупый. Да, мы с ним росли вместе. Да, Лев был общительным и интересным парнем, с которым все – и мальчишки, и девчонки – были не прочь познакомиться. Однако на самом деле он одинокий волк. Однажды он признался мне, что у него нет настоящих друзей – только поклонники и поклонницы. Многого в нем я не мог понять. Например, когда братья Гаустен приходили к нам драться. Их было трое, и все старше Льва. Местные мальчишки бросались наутек, едва завидев их. Но только не Лев. Он и не думал бежать. Они лупили его пять лет. И вот однажды старший из них, Рогер, явился один. Как обычно, мы разбежались. Когда я осторожно выглянул из-за дома, то увидел, что Рогер лежит навзничь, а Лев сидит на нем верхом. Ногами он зажал руки Рогера, а сам держал прутик. Я подошел поближе, чтобы все видеть. Кроме тяжелого сопения, ни один из них не издал ни звука. И тут я стал свидетелем того, как Лев всадил прутик Рогеру прямо в глаз.

Беата заерзала на стуле.

– Лев действовал сосредоточенно, будто занимался делом, требовавшим величайшей точности и аккуратности. Похоже, он собирался вынуть глазное яблоко. У Рогера из глаза текла кровь, с мочки уха она капала на асфальт. Стояла такая тишина, что был слышен звук падающих капель – кап-кап.

– И что ты сделал? – спросила Беата.

– Меня вырвало. Я никогда не выносил вида крови – меня от него мутит и становится дурно. – Тронн медленно покачал головой. – Лев отпустил Рогера и пошел со мной домой. Глаз Рогеру спасли, однако после этого братья Гаустен к нам больше не совались. Но я так и не смог забыть то, что увидел: Льва с прутиком в руке. Тогда я еще подумал, что порой мой старший брат превращается в другого человека, которого я совсем не знаю. К сожалению, такие превращения стали происходить с ним все чаще и чаще.

– Ты говорил о том, будто он пытался кого-то убить?

– Это случилось как-то воскресным утром. Прихватив с собой отвертку и карандаш, Лев отправился на велосипеде к одному из пешеходных мостиков у кольцевой автодороги. Вы ведь бывали на таких мостиках, знаете? Довольно неприятное ощущение, потому что идти приходится на семиметровой высоте по решетчатым металлическим квадратикам, через которые видно все, что делается под тобой. Как я уже сказал, стояло воскресное утро и народу было немного. Лев открутил винты, которыми крепилась площадка, оставив только два с одного края, а под другой подложил карандаш. И стал ждать. Первой показалась дамочка, «очевидно, свежеоттраханная», как выразился Лев. Расфуфыренная, встрепанная, поминутно чертыхаясь, она ковыляла на сломанной шпильке. – Тронн негромко рассмеялся. – К пятнадцати годам Лев многое успел повидать и попробовать. – Он поднял чашку ко рту и застыл, удивленно глядя в окно на мусоровоз, остановившийся у помойных баков за сушкой для белья. – Сегодня у нас что, понедельник?

– Нет, – ответил Харри. Он так и не прикоснулся к своей чашке. – Так что же было с этой девицей?

– Там ведь два ряда решеток. Она пошла по левому. «Невезуха», – говорил потом Лев. Он бы предпочел ее, а не старика. В общем, по правому ряду шел старик. Из-за подложенного карандаша открученная решетка выступала, и Льву показалось, что старик заметил опасность – по мере приближения к ней он шел все медленней и медленней. Перед тем как сделать последний шаг, он словно застыл с поднятой ногой.

Мерно качая головой, Тронн созерцал, как мусоровоз с шумом заглатывает соседский мусор.

– Едва он опустил ногу, как решетка рухнула вниз, точно крышка люка. Ну знаете, такого, какой используют, чтобы вешать людей. Старик упал на асфальт и сломал себе обе голени. Если бы это случилось не в воскресенье утром, его бы тут же переехала машина. «Невезуха», – сказал Лев.

– А в полиции он тоже это повторил? – поинтересовался Харри.

– Да-а, полиция, – протянул Тронн, глядя в свою чашку. – Они пришли спустя два дня. Дверь им открыл я. Они спросили, принадлежит ли стоящий на улице велосипед кому-либо в доме. Я ответил утвердительно. Оказалось, что свидетель видел, как Лев отъезжал от пешеходного мостика. Он сообщил полиции приметы велосипеда и парня в красной куртке. Я показал им красную дутую куртку, которая тогда была на брате.

– Ты? – удивился Харри. – Выходит, ты сдал собственного брата?

Тронн вздохнул:

– Я сказал, что это мой велосипед и моя куртка. Внешне мы со Львом очень похожи.

– Зачем ты так поступил?

– Мне было четырнадцать – слишком мало, чтобы меня наказывать. А Льва бы отправили в колонию для несовершеннолетних, туда, где побывал Рогер Гаустен.

– А как к этому отнеслись отец с матерью?

– Что они могли сказать? Все, кто нас знал, догадывались, чьих рук это дело. Лев был хулиганом, он воровал сладости и бросался камнями, а я был тихий, послушный мальчик, который прилежно учился и переводил старушек через улицу. В семье об этом просто больше никогда не говорили.

Беата кашлянула:

– Кто решил, что лучше будет, если ты возьмешь вину на себя?

– Я сам. Я любил Льва больше всех на свете. Я и сейчас рассказываю это только потому, что срок давности по делу уже истек. А кроме того… – Тронн улыбнулся своей характерной безучастной улыбкой. – Иногда мне даже хотелось, чтобы это я осмелился на такой поступок.

Харри и Беата молча крутили в руках чашки. Харри размышлял, кому из них сейчас стоит задать следующий вопрос. Будь с ним Эллен, они бы уже давно разобрались.

– Где… – одновременно начали оба.

Тронн удивленно заморгал. Харри, уступая, кивнул Беате.

– Где твой брат сейчас? – спросила она.

– Где… где сейчас Лев? – Тронн посмотрел на нее, явно не понимая.

– Да, – подтвердила она. – Нам известно, что некоторое время назад он пропал.

Гретте повернулся к Харри:

– Вы не говорили, что речь у нас пойдет о Льве. – В голосе его звучали укоризненные нотки.

– Мы сказали, что хотели бы поболтать о том о сем, – сказал Харри. – О «том» мы уже поболтали.

Тронн резко вскочил, схватил чашку, поспешно подошел к раковине и выплеснул остатки какао:

– Но Лев… он же… Какое он имеет ко всему этому отношение?

– Может, и никакого, – сказал Харри. – В таком случае нам тем более понадобится твоя помощь, чтобы доказать его непричастность.

– Его ведь даже нет в стране, – простонал Тронн, поворачиваясь к ним.

Беата и Харри обменялись взглядами.

– А где он живет? – спросил Харри.

Прежде чем дать ответ, Тронн молчал ровно на одну десятую долю секунды дольше, чем требовалось:

– Не знаю.

Харри проводил глазами отъезжающий желтый мусоровоз:

– Не очень-то у тебя получается врать.

Тронн, не отвечая, смотрел на него застывшим взглядом.

Харри хмыкнул.

– Может, нам и не стоит рассчитывать, что ты поможешь нам отыскать своего братца. С другой стороны, это ведь твою жену убили. И у нас есть свидетель, который утверждает, что убийца – твой брат.

Произнося последние слова, он поднял взгляд на Тронна и увидел, как на шее у того под дряблой бледной кожей нервно дернулся кадык. В повисшей вслед за этим тишине слышно было, как у соседей играет радио.

Харри кашлянул:

– Так что мы были бы весьма признательны, если бы ты все же сумел нам что-нибудь сообщить.

Тронн покачал головой.

Еще некоторое время посидели молча. Затем Харри поднялся:

– Ладно, если надумаешь, ты знаешь, как нас найти.

Они стояли на крыльце, и Тронн выглядел таким же измученным, как когда они только пришли к нему. Харри, прищурившись, посмотрел на проглядывающее из-за туч низкое солнце.

– Понимаю, Гретте, это нелегко, – сказал он. – Но может, сейчас самое время снять с себя ту красную куртку.

К вечеру тучи рассеялись. По дороге домой от «Шрёдера» в конце Доврегата Харри остановился, задрал голову и посмотрел на небо. В безлунной вышине тихо мерцали звезды. Один огонек – самолет – медленно плыл на север в сторону Гардермуэна. Туманность Конская Голова в созвездии Орион. Туманность Конская Голова. Орион. Кто же ему об этом рассказывал? Неужели Анна?

Войдя в квартиру, он первым делом включил центральный канал, чтобы послушать новости. Разные героические истории о мужестве американских пожарных. Пришлось выключать. Снизу с улицы доносился мужской голос, выкрикивающий женское имя. Судя по голосу, мужчина был пьян. Харри порылся в карманах в поисках клочка бумаги с новым номером телефона, который дала ему Ракель, и внезапно обнаружил все еще лежащий там ключ с инициалами АА. Он убрал его подальше в ящик телефонного столика, а сам набрал номер. Ответа не последовало. Поэтому, когда раздался звонок, он был уверен, что перезванивает Ракели. Вместо этого сквозь потрескивание он услышал голос Эйстейна:

– Фу ты черт, как же они здесь водят!

– Не стоит так кричать, Эйстейн.

– Черт меня подери, да они тут все просто убийцы на шоссе! Из Шарм-эль-Шейха я взял такси прямо до места. Я-то думал, отличная прогулка – через пустыню, никакого транспорта, прямая дорога. Не тут-то было. Клянусь тебе. Это чудо, что я все еще жив. А эта жара! А кузнечиков здешних слышал? Сверчки пустыни! Стрекочут выше всех в мире. Имеется в виду высота звука. Все мозги наизнанку вывернули, черти. Вот что здесь клево – так это море! Водичка – шик! Абсолютно прозрачная, с чуть зеленоватым отливом. А температура – как температура тела, так что ее даже не замечаешь. Вылез вчера из моря, так, веришь, черт меня дери, не мог понять, купался я или…

– Шут с ней, с водой, Эйстейн. Ты нашел сервер?

– И да и нет.

– Что это значит?

Ответа Харри не получил. По-видимому, на другом конце провода завязалась дискуссия, из которой до Харри долетали лишь фрагменты типа «the boss» и «the money».

– Харри? Прости, у парня здесь паранойя. Да и у меня тоже. Все чертова жара! Но я нашел, как мне кажется, тот самый сервер. Конечно, есть шанс, что парень меня дурачит, но завтра я, похоже, увижу и саму машину, и хозяина. Три минуты работы у клавиатуры – и я буду точно знать, то ли это, что нам нужно. Тогда остальное – лишь вопрос цены. По крайней мере, надеюсь. Позвоню завтра. Видел бы ты, какие ножи у здешних бедуинов…

Смех Эйстейна звучал глухо, как из бочки.

Перед тем как потушить свет, Харри полистал энциклопедию. Туманность Конская Голова оказалась темной туманностью, о которой мало что известно. Как, впрочем, и об Орионе, который, однако, был назван одним из самых красивых созвездий. Также указывалось, что Орионом звался некий мифологический персонаж – титан, охотник-великан. Он был совращен богиней зари Эос, после чего Артемида в гневе убила его. Харри лег спать с таким чувством, что кто-то о нем вспоминает.

Когда на следующее утро он открыл глаза, в голове у него был полнейший беспорядок: все мысли перемешались и спутались, в сознании проносились какие-то смутные ощущения и обрывки полузабытых воспоминаний. Как будто кто-то произвел у него в мозгу обыск и теперь содержимое, до того аккуратно рассортированное по разным полкам и ящикам, было свалено в одну большую кучу. Должно быть, ночью ему что-то снилось. Телефон в прихожей звонил не переставая. Харри, сделав над собой усилие, поднялся и взял трубку. Это снова был Эйстейн. Он говорил из какой-то конторы в Эль-Торе.

– У нас проблемы, – сказал он.

Глава 24 Сан-Паулу

Уголки губ у Расколя опущены так, что кажется, будто он все время слегка улыбается. Вот и теперь невозможно было определить, то ли он и вправду улыбнулся этой своей легкой улыбкой, то ли нет. Харри выбрал последний вариант.

– Значит, твой приятель обретается сейчас в каком-то египетском городишке и пытается раздобыть некий телефонный номер, – сказал Расколь, и по его тону Харри так и не понял, съязвил он или же всего лишь констатировал факт.

– В Эль-Торе, – уточнил Харри и провел ладонями по ручкам стула.

Он ощущал неприятную тяжесть в желудке, и не только из-за того, что снова пришлось наведаться в эту голую комнату для свиданий, просто его нынешняя миссия не вызывала у него положительных эмоций. Он обдумал все другие возможности для выхода из создавшегося положения. Например, самому взять ссуду в банке. Или посвятить в дело Бьярне Мёллера. Или же продать «форд-эскорт» владельцу мастерской, где он и так стоит без движения. Последнее – единственный реальный выход, единственное логичное решение. Но ведь это же полное безумие.

– Это не просто номер телефона, – продолжил Харри. – Он выведет нас на абонента, который прислал мне письмо по электронке. И по этому письму можно судить, что его автору известны конкретные детали смерти Анны, которыми он не мог располагать, если бы не побывал у нее перед самым убийством.

– И твой приятель говорит, что владельцы сервера потребовали шестьдесят тысяч египетских фунтов. Сколько это?

– Круглым счетом сто двадцать тысяч крон.

– Которые ты хочешь получить от меня.

– Ничего я не хочу, просто рассказываю, какая сложилась ситуация. Они требуют деньги, а таких денег у меня нет.

Расколь провел пальцем по верхней губе:

– Но почему ты решил, что это моя проблема, Харри? Ведь у нас уговор, и свои обязательства я выполнил.

– Я тоже выполню свои, только без денег это займет больше времени.

Расколь покачал головой, всплеснул руками и пробормотал что-то, как решил Харри, на цыганском языке. В голосе Эйстейна, когда тот звонил по телефону, чувствовались нотки отчаяния. Нет, не было никаких сомнений, что они вышли на нужный им сервер, но он ожидал обнаружить допотопный, чихающий от старости, проржавевший аппарат в каком-нибудь сарае, где барышник в тюрбане попросит у него трех верблюдов и пачку американских сигарет в придачу за полный список абонентов. На деле же он оказался в офисе с кондиционером, где молодой египтянин в костюме, рассматривая Эйстейна через очки в серебряной оправе, сказал, что речь не идет о «торговой сделке» и потому деньги следует выплатить наличными, чтобы операцию нельзя было проследить по банковской отчетности, и что предложение действует в течение трех дней.

– Полагаю, ты продумал все последствия на случай, если станет известно, что ты, находясь на службе, взял деньги у такого человека, как я.

– Я не на службе, – сказал Харри.

Расколь прижал ладони к ушам:

– Сунь Цзы говорит, что тот, кто теряет контроль над развитием событий, сам становится их заложником. А ты утратил контроль над событиями, спиуни. И это значит, что ты совершил ошибку. А я не могу полагаться на людей, которые ошибаются. Поэтому у меня есть другое предложение. Мы упростим дело для обеих сторон. Давай так: ты сообщаешь мне имя этого человека, а я позабочусь об остальном.

– Нет! – Харри ударил ладонью по столу. – Не хочу, чтобы его самым подлым образом пришил кто-нибудь из твоих мордоворотов.

– Ты удивляешь меня, спиуни. Если я правильно тебя понимаю, ты и так уже находишься в щекотливом положении в связи с этим делом. Так почему же ты не хочешь, чтобы акт справедливости свершился столь безболезненно, сколь это вообще возможно?

– Никакой вендетты. В этом смысл нашего уговора.

Расколь улыбнулся:

– А ты крепкий парень, Холе, мне это нравится. И я уважаю договоренности. Но ежели ты начинаешь совершать ошибки, то как я могу быть уверен, что это именно тот человек, который нам нужен?

– Ты ведь сам сравнивал ключ Анны с тем, что я нашел у него в загородном доме, и убедился в их идентичности.

– И теперь ты снова хочешь прийти мне на помощь? В таком случае скажи, что тебе еще известно.

Харри сглотнул:

– Я обнаружил фотографию в туфле Анны.

– Продолжай.

– По-моему, она спрятала ее туда перед самой смертью. А на фотографии – семья убийцы.

– Это все?

– Да.

Расколь покачал головой. Перевел взгляд на Харри и снова покачал головой:

– Не понимаю, кто из нас выглядит глупее. Ты, которого надувает твой же друг? Твой приятель, который надеется скрыться после того, как умыкнет мои деньги? – Он тяжело вздохнул: – Или я, который дает деньги?

Харри думал, что ощутит радость или хотя бы облегчение. Но вместо этого узел у него в животе затянулся еще туже.

– Какая информация тебе нужна?

– Только имя твоего приятеля и название банка в Египте, где он снимет деньги со счета.

– Сообщу через час. – Харри поднялся.

Расколь потер руки так, словно с него только что сняли наручники.

– Надеюсь, ты не думаешь, что понимаешь меня, спиуни, – сказал он тихим голосом, не поднимая глаз.

Харри остановился:

– Что ты имеешь в виду?

– Я ведь цыган. И в моем мире все может быть поставлено с ног на голову. Ты знаешь, как будет «Бог» по-цыгански?

– Нет.

– Девел. Забавно, не правда ли? Если хочешь продать душу, спиуни, неплохо бы знать, кому ты ее продаешь.

Халворсен не преминул проехаться по поводу изможденного вида Харри.

– А что такое «изможденный»? – спросил Харри и откинулся на спинку офисного стула. – Хотя ладно, не затрудняйся.

Когда же Халворсен поинтересовался, как прошло свидание, а Харри попросил его определить значение слова «свидание», тот покинул кабинет, чтобы купить счастливый билетик в киоске у Элмера.

Харри набрал номер, который сообщила ему Ракель, но опять же кто-то, как понял Харри, по-русски ответил, что он не туда попал. Тогда он позвонил Бьярне Мёллеру и попытался создать у шефа впечатление, что он попал в точку. Судя по голосу собеседника, попытка оказалась безуспешной.

– Мне нужны хорошие новости, Харри. А не отчеты о том, на что ты тратишь свое рабочее время.

В кабинет вошла Беата. Она просмотрела запись еще раз десять, и теперь у нее уже не осталось сомнений в том, что Забойщик и Стине Гретте знали друг друга.

– По-моему, в последнее мгновение он сказал ей, что сейчас она умрет. Ты можешь прочесть это по ее взгляду, он у нее одновременно отрешенный и испытующий. В точности как у подпольщиков из военных фильмов, когда они стоят перед строем расстрельной команды.

Возникла пауза.

– Эй! – Беата помахала рукой перед глазами у Харри. – Совсем выдохся?

Харри набрал номер Эуне:

– Это Харри. Слушай, как ведут себя приговоренные к смерти в последний момент перед казнью?

Эуне кашлянул.

– Они фокусируют внимание на времени, – наконец произнес он.

– А страх? В панику они не впадают?

– Это от многого зависит. О какой казни идет речь?

– О публичной. Об убийстве в помещении банка.

– Я подумаю. Давай перезвоню тебе через пару минут.

В ожидании звонка Харри смотрел на часы. Он прозвучал через сто десять секунд.

– Уход из жизни точно так же, как и появление на свет, – процессы сугубо интимного свойства, – сказал Эуне. – Человек в таких ситуациях инстинктивно старается скрыть свои ощущения от окружающих не только потому, что чувствует себя физически уязвимым. Смерть в присутствии других людей, как в случае с публичной казнью, воспринимается приговоренным как двойное наказание: ведь это грубое вторжение в самые сокровенные сферы жизни личности. Вот почему всегда считалось, что публичная казнь гораздо более эффективное превентивное средство в борьбе с преступностью, нежели приведение приговора в исполнение в одиночной камере без посторонних глаз. Разумеется, предпринимались определенные меры для облегчения участи осужденного – к примеру, палачи вершили свое дело в масках. И это не для того, чтобы, как думают многие, скрыть личность палача, ведь всем был знаком местный забойщик скота или канатчик. Маску на палача надевали ради осужденного – чтобы он не ощущал такой близости с чужим человеком в момент своей смерти.

– Мм. Грабитель тоже был в маске.

– Психологи эффектом маски практически не занимаются. К примеру, современные представления о том, что маска закрепощает нас, – полная ерунда. Маска ведь обезличивает человека, и в ней он, вполне вероятно, почувствует себя более свободным. Чем, по-твоему, объясняется популярность балов-маскарадов в викторианские времена? Или почему маски используются в сексуальных играх? Хотя у грабителя, разумеется, были более приземленные причины для того, чтобы появиться в банке с маской на лице.

– Возможно.

– Возможно?

– Я не знаю, – вздохнул Харри.

– Ты какой-то…

– Да замотался просто. Ладно, бывай.

Солнце медленно удалялось от того места на земном шаре, где находился Харри, да и сумерки теперь день ото дня наступали все раньше и раньше. Когда Харри поднимался к дому по Софиес-гате, лимоны на деревьях перед магазинчиком Али светились, будто маленькие желтые звездочки, а по асфальту бесшумно моросил дождь. Всю вторую половину дня он занимался переводом денег в Эль-Тор, что, впрочем, особого труда не составило. Он переговорил с Эйстейном, узнал номер его паспорта и адрес ближайшего к его отелю отделения банка и передал по телефону информацию в редакцию газеты заключенных «Двойник», где Расколь сидел и писал статью о Сунь Цзы. Теперь оставалось только ждать.

Харри подошел к воротам, но ключи достать не успел, потому что за спиной у него раздался топот бегущей по тротуару большой собаки. Оборачиваться он не стал.

Пока не услышал слабое рычание.

Вообще-то он даже не удивился: когда подливаешь масла в огонь, жди неприятностей.

Морда у пса была черна, словно ночь, и только зубы белели в раскрытой пасти. В тусклом свете фонаря сверкнула струйка слюны, стекавшая с огромного клыка.

– Сидеть! – произнес знакомый голос из-под выступающей над въездом в гараж крыши на другой стороне узкой тихой улочки.

Ротвейлер неохотно опустил свой мощный мускулистый зад на мокрый асфальт, не спуская с Харри карих блестящих глаз, выражение которых никак не напоминало того, что обычно ассоциируется с собачьим взглядом.

Тень от полей шляпы скрывала лицо приближающегося мужчины.

– Добрый вечер, Харри. Ты что, собак боишься?

Харри посмотрел прямо в красную раскрытую пасть пса. В мозгу вдруг всплыло воспоминание. Где-то он читал, что римляне использовали предков ротвейлеров при завоевании Европы.

– Да нет. А тебе что от меня нужно?

– Просто хочу сделать тебе предложение. Предложение, от которого ты не… как это там говорится?

– Отлично! Озвучь предложение, Албу.

– Предлагаю перемирие. – Арне Албу приподнял шляпу и попытался изобразить мальчишескую улыбку, но теперь она вышла не такой естественной, как в прошлый раз. – Ты не трогаешь меня, а я тебя.

– Забавно, Албу. А что ты можешь предпринять против меня?

Албу кивнул в сторону ротвейлера, который не столько сидел, сколько готовился к прыжку:

– Есть у меня свои методы. Кое-какими возможностями располагаю.

– Мм… – Харри потянулся к карману пиджака за сигаретами, но, услышав грозное рычание пса, отдернул руку. – Вид у тебя уж больно измученный, Албу. Что, бег так измотал?

Албу покачал головой:

– Да это не я бегаю, Харри, а ты.

– Что? Ты угрожаешь полицейскому прямо на улице. По-моему, это признак усталости. Отчего же ты не хочешь продолжить игру?

– Игру? Ты так это называешь? А ставки в этой игре – человеческие судьбы, так, что ли?

Харри увидел гнев в глазах Арне Албу. Скулы ходили ходуном, а на висках и лбу вздулись жилы. Он был в отчаянии.

– Ты вообще-то понимаешь, что ты натворил? – едва ли не прошептал он, больше не делая попыток улыбнуться. – Она ушла от меня. Она… она забрала детей и ушла. А все из-за какой-то ерундовой истории. Анна для меня уже ничего не значила.

Арне Албу вплотную приблизился к Харри:

– Мы с Анной встретились случайно. Один из моих друзей показывал мне свою галерею, а Анна как раз устраивала там вернисаж. Я и купил две ее картины, даже не знаю зачем. Сказал, что для офиса. Я их, естественно, нигде не вывешивал. А когда на следующий день пришел за ними, мы с Анной разговорились, и я вдруг пригласил ее на ланч. Потом мы еще раз пообедали вместе, а две недели спустя съездили на уик-энд в Берлин. Я словно в омут упал. Меня будто цепью к ней приковали, и я даже не пытался освободиться. Пока Вигдис обо всем не догадалась и не пригрозила уйти.

Голос у него слегка задрожал.

– Я сказал Вигдис, что сглупил, влюбился по-идиотски, точно мальчишка, как это иной раз бывает с мужиками моего возраста, когда они встречают молодую женщину, напоминающую им, какими они были когда-то. Молодыми, сильными и свободными. А теперь мы уже не такие, во всяком случае что касается свободы. Вот заведешь детей – сам все поймешь.

Голос у него сорвался, он тяжело задышал, но потом сунул руки в карманы пальто и снова заговорил:

– Эта Анна такая страстная. Я бы даже сказал, ненормальная. Ей в постели всего было мало. Мне приходилось буквально вырываться из ее объятий. Как-то раз она мне даже пиджак в дверях порвала, когда я пытался от нее убежать. По-моему, ты понимаешь, о чем я. Она ведь мне рассказала, что с ней творилось, когда ты ее бросил. Для нее словно бы жизнь кончилась.

Харри был слишком смущен и ничего не ответил.

– Но мне было жалко Анну, – продолжил Албу. – Иначе я не согласился бы снова встретиться с ней. Я напрямую сказал, что между нами все кончено. Но, по ее словам, она собиралась всего лишь вернуть мне пару вещиц. И я же не мог знать, что в этот момент заявишься ты и начнешь гнать волну. Представишь дело так, что… что мы возобновили наши встречи. – Он опустил голову. – Вигдис мне больше не верит. Говорит, что больше никогда не поверит мне. Ни-ко-гда!

Он поднял голову, и Харри увидел отчаяние в его глазах:

– Ты забрал единственное, что у меня было. Они – единственное, что у меня есть. И я не знаю, как их вернуть. – Лицо его исказила гримаса страдания.

Харри вспомнил о подлитом в масло огне. Это было совсем недавно.

– У меня остался один-единственный шанс, если ты… если ты не…

Харри инстинктивно среагировал на движение руки Албу в правом кармане пальто. Он ударил его сбоку по ноге, и тот опустился коленями на тротуар. И когда ротвейлер в ту же секунду бросился на него, Харри выставил руку, защищая лицо. Он услышал звук разрываемой материи, почувствовал, как зубы ротвейлера вонзились ему в руку. Но вопреки ожиданиям исчадие ада ослабило хватку, и Харри попытался ногой оттолкнуть от себя это скопище мышц, скрывающихся под черной шерстью, но промахнулся. И тут же услышал скрежет когтей об асфальт готового к новому прыжку зверя и увидел перед собой его раскрытую пасть. Кто-то рассказывал ему, будто уже в трехмесячном возрасте ротвейлеры знают, что жертву легче всего убить, перегрызя ей глотку. И вот теперь, когда пятидесятикилограммовая гора мускулов уже пролетела мимо его рук, он, используя инерцию движения после неудавшегося выпада ногой, развернулся, и потому челюсти пса сомкнулись у него не на горле, а сзади, на шее. Но это отнюдь не решало его проблем. Он схватил руками челюсти пса и изо всех сил попытался их разжать. Но порвать ему пасть он не смог, наоборот, хватка усилилась, и зубы собаки погрузились в шею Харри еще на несколько миллиметров. Казалось, будто жилы и мускулы у ротвейлера из стального троса.

Харри отступил назад и спиной бросился на кирпичную стенку. Он услышал, как у пса хрустнуло ребро, но челюсти тот так и не разжал. Харри чувствовал, что впадает в панику. Ему было известно, что такое мертвая хватка, он слышал рассказы о гиенах, вцепившихся в горло мертвого льва: их челюсти нельзя было разжать спустя долгое время после того, как их самих убили львицы. Он почувствовал, что кровь теплой струйкой стекает у него по спине, и обнаружил, что стоит на коленях. Неужели он теряет сознание? Но где же люди? Софиес-гате, конечно, тихая улочка, но Харри казалось, что никогда еще она не было так пуста, как сейчас. Он вдруг понял, что все произошло в полнейшей тишине, не было слышно ни криков, ни лая – только звук сталкивающихся тел и раздираемой кожи. Харри попробовал было крикнуть, но не смог выдавить из себя ни звука. В глазах у него потемнело, и он понял, что сонная артерия пережата и в мозг поступает недостаточно крови. Светящиеся лимоны перед магазинчиком Али померкли. Что-то черное, плоское, мокрое и тяжелое ударило ему в лицо, и он почувствовал вкус асфальта. Откуда-то издалека донесся до него голос Арне Албу:

– Фу!

Он почувствовал, что пес ослабил хватку. Но солнце медленно отдалялось от того места на земле, где находился Харри, и вокруг было совсем темно, когда он услышал над собой мужской голос:

– Ты жив? Слышишь меня?

Потом прямо у его уха раздался металлический щелчок. Оружие. Затвор передергивает.

– Ох, ч…

Послышался слабый стон, затем шлепки блевотины об асфальт. Снова металлический щелчок. Снимает с предохранителя… Через несколько секунд все будет кончено. Так вот что человек переживает в такой момент. Не отчаяние, не страх и даже не сожаление. А всего лишь облегчение. Вроде бы терять ему было нечего. Но Албу дал ему время. И его оказалось достаточно, чтобы Харри осознал, что ему все же есть что терять. Кое-какие дела остались у него здесь, на земле. Он набрал полные легкие воздуха. Насыщенные кислородом кровеносные сосуды стали толчками подавать кровь в мозг.

– Ну так… – заговорил было склонившийся над ним мужчина, но тут же умолк, получив от Харри удар кулаком в гортань.

Харри поднялся на колени – только на это у него хватило сил. Он постарался не потерять сознание в ожидании последней, решающей схватки. Прошла секунда. Две секунды. Три. Смрад от блевотины на асфальте забивал ноздри. Наконец ему удалось сфокусировать взгляд на свете висевшего над ним фонаря. Улица была пуста. Совершенно пуста. Только какой-то человек в дутике, из-под которого выбивался воротник рубашки, похожей на пижамную куртку, лежал рядом с ним, и в горле у него что-то клокотало. Свет фонаря отразился от металлического предмета. Это был не пистолет. Это была зажигалка. И только теперь до Харри дошло, что лежащий на асфальте человек – вовсе не Арне Албу. Это был Тронн Гретте.

Харри поставил чашку с горячим чаем на кухонный стол перед Тронном, который все так же жадно хватал ртом воздух, издавая при этом какие-то скрежещущие звуки. Во взгляде его выпученных, почти вылезших из орбит глаз читался панический страх.

У самого Харри кружилась голова, он чувствовал тошноту и пульсирующую боль в затылке, словно от ожога.

– Пей, – сказал Харри. – Здесь много лимона, а он успокаивает боль в мышцах, они расслабятся, и тебе станет легче дышать.

Тронн послушался. И к великому изумлению Харри, напиток подействовал. Тронн сделал несколько глотков, пару раз при этом закашлявшись, но наконец-то его бледные щеки слегка порозовели.

– Вжашный фвиф, – едва ли не прошипел он.

– Что-что? – Харри опустился на другой из двух стоящих на кухне стульев.

– Ужасный у тебя вид.

Харри улыбнулся и потрогал полотенце, которое обмотал вокруг шеи. Оно уже насквозь промокло от крови.

– Тебя из-за этого вырвало?

– Не выношу вида крови, – признался Тронн. – Я совсем… – Он возвел очи горе́.

– Да ладно. Могло быть гораздо хуже. Ты спас меня.

Тронн покачал головой:

– Я ведь далеко был, когда вас увидел, и просто крикнул. Не уверен, что именно поэтому он приказал псу отпустить тебя. Номер машины я, извини, не запомнил, но, во всяком случае, они смылись на джипе «чероки».

Харри протестующе взмахнул рукой:

– Я его знаю.

– Что-что?

– Этот тип у меня в разработке. Но лучше расскажи, что ты делал в этом районе, Гретте?

Тронн задумчиво повертел в руках чашку:

– Тебе бы надо в травмопункт – с такой-то раной.

– С этим я сам разберусь. Ты как, надумал что-нибудь рассказать мне с тех пор, как мы виделись в последний раз?

Тронн слегка кивнул.

– Ну и что скажешь?

– Что я больше не могу помогать ему.

Харри так и не понял, почему Тронн произнес последнее предложение шепотом – то ли из-за боли в горле, то ли по какой-то иной причине.

– Так где же твой брат сейчас?

– Я хочу, чтобы вы сами сказали ему, что я вас поставил об этом в известность. Он поймет.

– Договорились.

– В Порту-Сегуру.

– Ну-ну.

– Это муниципалитет в Бразилии.

Харри наморщил лоб:

– Отлично. И как нам найти его?

– Он только сказал, что там у него дом. Адрес он мне не сообщил, дал лишь номер своего мобильного.

– А почему? Он же не в розыске.

– Насчет последнего я не уверен. – Тронн сделал еще один глоток. – Во всяком случае, он сказал, что мне лучше его адреса не знать.

– Хм. Это большой город?

– По словам Льва, почти миллион жителей.

– Точно. А других сведений у тебя нет? Ты не знаешь кого-нибудь из его знакомых, кто может сообщить адрес?

Тронн помедлил, а потом покачал головой.

– Давай выкладывай, – сказал Харри.

– Мы с Львом пили кофе, когда встретились в Осло. Он сказал, что кофе был еще хуже, чем обычно. Что лучшего кофе, чем кафезиньо в тамошней ахве, не найти.

– Ахва? Это вроде арабская кофейня?

– Верно. А кафезиньо – это крутой бразильский вариант эспрессо. Лев сказал, что он почти каждый день там бывает. Пьет кофе, курит кальян, играет в домино с владельцем кофейни – сирийцем, с которым он вроде как подружился. Я запомнил его имя. Его зовут Мохаммед Али. В точности как знаменитого боксера.

– И как пятьдесят миллионов других арабов. Брат сказал тебе, где это кафе находится?

– Наверняка, но я не запомнил. А что, по-твоему, в бразильском городке полно таких кафешек?

– Наверное, не много.

Харри задумался. В любом случае есть конкретные сведения – с ними можно поработать. Он хотел приложить руку ко лбу, но, как только поднял ее, сразу почувствовал боль в затылке.

– Хорошо, Гретте, последний вопрос. Что же заставило тебя рассказать мне об этом?

Тронн все вертел и вертел чашку в руках:

– Я знал, что он приехал в Осло.

Харри почувствовал, что полотенце сжимается вокруг его шеи, словно канат.

– То есть?

Тронн долго чесал подбородок, прежде чем ответить:

– Мы с ним не общались больше двух лет. И вдруг он звонит мне и говорит, что он в городе. Мы встретились в кафе и долго беседовали. Под кофе.

– Когда это было?

– За три дня до ограбления.

– И о чем же вы говорили?

– Обо всем. И ни о чем. Когда знаешь друг друга так долго, как мы, большие проблемы становятся такими огромными, что в основном говоришь о мелочах. К примеру, об… отцовских розах и тому подобном.

– И что это за огромные проблемы?

– То, чего не нужно было делать. И то, о чем не стоит говорить.

– Значит, вместо этого вы говорили о розах.

– Я унаследовал отцовские розы, когда нам со Стине достался секционный дом. Дом, в котором мы с Львом выросли. Мне хотелось, чтобы и наши дети выросли в этом доме.

Он прикусил губу и уставился взглядом в клеенку – единственное, что Харри досталось в наследство от матери.

– Об ограблении он ничего не говорил?

Тронн покачал головой.

– А ты понимаешь, что ограбление к тому моменту было уже спланировано? И что речь шла о банке, где работала твоя жена?

Тронн тяжело вздохнул:

– Будь все так, как ты говоришь, я бы знал и мог бы ему помешать. Дело в том, что Лев с удовольствием рассказывал о совершенных им ограблениях. Ему удалось достать копии видеозаписей, которые он хранил на чердаке в Дисенгренде и иногда заставлял меня смотреть их вместе с ним. Так что я видел, как умело действовал мой старший брат. Но когда я женился на Стине и она поступила на работу, я сказал ему коротко и ясно, что больше ничего не хочу знать о его подвигах. Ведь это могло поставить меня в весьма щекотливое положение.

– Мм. Так значит, он знал, что Стине работает в банке?

– Я упоминал, что она работает в «Нордеа», но в каком именно филиале, ему не говорил.

– А они были знакомы?

– Виделись несколько раз. Семейные праздники и все такое. Лев этих посиделок не любил.

– И как они ладили?

– Хорошо. Лев мог кого угодно очаровать, когда хотел. – Тронн криво усмехнулся. – Мы, что называется, поделили с ним на двоих один набор генов. Мне нравилось, что он хотел показать ей себя с лучшей стороны. И когда я рассказал ей, как он может вести себя с людьми, которых не уважает, она почувствовала себя польщенной. В первый раз, когда он нас навестил, он взял ее на прогулку по округе и показал все те места, где мы с ним играли в детстве.

– Но наверное, пешеходный мостик не показывал?

– Нет, конечно. – Тронн поднял руки и в задумчивости стал рассматривать ладони. – Нет, ты не думай, что он старался себя выгородить. Лев, вообще-то, с превеликим удовольствием рассказывал обо всем дурном, что совершил. Но тут он понимал, что мне не понравится, если Стине узнает, каков мой братец на самом деле.

– Хм, а ты не думаешь, что в душе твой брат совсем не так благороден, как ты расписываешь?

Тронн покачал головой:

– В душе у Льва есть и светлая, и темная сторона. Как, впрочем, у всех нас. Он на смерть пойдет за тех, кого любит.

– Но не в тюрьму?

Тронн открыл рот, но ответа не последовало. Под глазом у него задрожала жилка. Харри вздохнул и с трудом поднялся со стула:

– Придется вызвать такси до травмопункта.

– Я на машине, – сказал Тронн.

Тихо гудел мотор. Харри смотрел на уличные фонари, и ему казалось, будто свет их отражается от черного неба и высвечивает приборную доску и обхватившую руль правую руку Тронна, на мизинце которой матово блеснул бриллиант.

– А насчет кольца, что у тебя на руке, ты мне соврал, – прошептал Харри. – Такой маленький бриллиант на тридцать тысяч не потянет. Думаю, стоит он тысяч пять, не больше, и купил ты его для Стине в ювелирном салоне здесь, в Осло. Не так ли?

Тронн кивнул.

– Ты встречался с Львом в Сан-Паулу, верно? И передал ему деньги?

Тронн снова кивнул.

– И денег этих хватило на первое время, – сказал Харри. – По крайней мере, на авиабилет до Осло. Он ведь решил вернуться сюда и снова приняться за работу.

Тронн не ответил.

– Лев все еще в Осло, – прошептал Харри. – Мне нужен номер его мобильника.

– Понимаешь, – сказал Тронн, осторожно сворачивая направо к площади Александра Хьелланна, – ночью мне приснилось, что Стине пришла ко мне в спальню, чтобы поговорить со мной. На ней было ангельское одеяние, но не настоящее, а бутафорское, какое надевают на карнавал. Она сказала, что не нашла себе места там, наверху. А проснувшись, я вспомнил Льва. Как он сидел на краю школьной крыши и болтал ногами, пока мы все торопились на следующий урок. Снизу он казался небольшим расплывшимся пятнышком, но я помню, о чем подумал в тот раз. О том, что там, наверху, ему самое место.

Глава 25 Бакшиш

В кабинете Иварссона их было трое. Иварссон восседал на высоком стуле за чисто прибранным столом, а Беата и Харри располагались перед ним на стульях пониже. Этот трюк со стульями в общении с подчиненными настолько широко известен, что ничего не стоило попасть впросак, полагая, будто он уже не используется, но Иварссон придерживался иного мнения. Опыт подсказывал ему, что основополагающие методы работы никогда не выходят из употребления.

Харри поставил свой стул слегка наискосок, чтобы можно было поглядывать в окно. Оно выходило на гостиницу «Плаза». Круглые облака нависали над стеклянной башней и городом, но дождем все не проливались. Харри совсем не спал ночью, хотя принял болеутоляющее, после того как в травмопункте ему сделали противостолбнячный укол. Его рассказ о напавшей на него бездомной собаке был слишком оригинален, чтобы прозвучать достоверно, и настолько близок к истине, что его версия никого не убедила. Шея у него распухла, и края жесткой повязки врезались в кожу. Харри знал, как больно ему будет, если он попытается повернуть голову в сторону разглагольствующего Иварссона. Но так же точно он знал, что не стал бы этого делать, даже если бы это не причинило ему вообще никакой боли.

– Итак, вам нужны авиабилеты до Бразилии, где вы собираетесь продолжить расследование, – сказал Иварссон. Он провел рукой по совершенно чистой столешнице, словно хотел протереть ее, и сделал вид, будто старается подавить улыбку. – Но ведь заведомо известно, что Забойщик находится в Осло и готовит новые ограбления, так?

– Нам неизвестно его местонахождение, – ответила Беата. – Вообще не факт, что он в Осло. Но мы надеемся найти дом, который, по словам брата, он купил в Порту-Сегуру. Если мы его отыщем, значит, найдем и отпечатки, и если они совпадут с теми, что мы имеем на бутылке из-под кока-колы, у нас будут железные улики. Так что поездка окупится на все сто.

– Да ну? И где же эти отпечатки, о которых известно только вам и никому другому?

Беата безуспешно попыталась обменяться взглядами с Харри:

– Раз уж мы договорились вести расследование независимо друг от друга, то и решили не раскрывать наши карты. Пока.

– Милая Беата, – начал Иварссон и прищурил правый глаз, – ты говоришь «мы», но я слышу только Харри Холе. Я уважаю стремление Холе работать по предложенному мной методу, но мы не можем ставить принципы выше возможности совместно добиться результатов. Поэтому повторяю: о каких отпечатках идет речь?

Беата в отчаянии посмотрела на Харри:

– Что скажешь, Холе?

– Мы продолжили работу по принятому плану. Пока.

– Ну как хочешь, – сказал Иварссон. – Но в таком случае забудьте об этой поездке. Вы просто можете связаться с бразильскими полицейскими и попросить их помочь вам раздобыть отпечатки.

Беата кашлянула:

– Я уже все проверила. Нам придется отправлять письменный запрос начальнику полиции штата Баия, после чего тамошний прокурор рассмотрит дело и, возможно, разрешит провести в доме обыск. Тот, с кем я говорила, сказал, что, если у нас нет знакомств среди бразильских чиновников, решение вопроса, как показывает практика, может затянуться на срок от двух месяцев до двух лет.

– Мы заказали билеты на завтрашний вечер, – сказал Харри и стал внимательно разглядывать ноготь на среднем пальце.

Иварссон рассмеялся:

– О чем ты говоришь? Вы приходите ко мне, просите денег на билеты в другой конец земного шара, а сами не желаете даже обосновать необходимость такой поездки. Вы без всякого разрешения задумали провести в доме обыск, и даже если вы действительно отыщете доказательства, суд отвергнет их как добытые незаконным путем.

– Трюк с кирпичом, – тихо произнес Харри.

– Что-что?

– Неизвестный бросает в окно кирпич. А тут совершенно случайно мимо проезжает полицейский патруль, которому в таком случае не нужно никакого разрешения, чтобы проникнуть в дом. Им кажется, что в гостиной пахнет марихуаной. Мнение субъективное, но оно дает основание для немедленного проведения обыска во всем доме. Вот так мы и добудем на месте улики в виде отпечатков пальцев. Все по закону.

– Короче говоря, мы думали о том, о чем ты говоришь, – поспешила вставить Беата. – И если мы отыщем дом, то отпечатки добудем законным путем.

– А как?

– Надеюсь, без кирпича.

Иварссон покачал головой:

– Мне все это не нравится. Я категорически против вашей поездки. – Он поглядел на часы, давая понять, что встреча окончена, и добавил с тонкой змеиной ухмылкой: – Пока.

– Ты что, не мог хотя бы ему возразить? – спросила Беата, когда они, выйдя из кабинета Иварссона, шли по коридору.

– А зачем? – ответил Харри и осторожно повернул голову. – Он же все заранее решил.

– Но ты ему даже шанса не дал передумать и оплатить нам командировку.

– Я дал ему другой шанс – чтобы на него не наехали.

– Что ты имеешь в виду? – Они остановились у лифта.

– Я ведь говорил, что нам даны некие полномочия по этому делу.

Беата повернулась и посмотрела на него.

– По-моему, я понимаю, – медленно сказала она. – И что теперь будет?

– Отъезд. Не забудь крем от загара! – Дверь лифта закрылась.

Позднее в тот же день Бьярне Мёллер рассказал Харри, как оторопел Иварссон, когда начальник Полицейского управления лично сообщил ему, что направляет Харри и Беату в Бразилию, а командировку оплачивает отдел грабежей и разбойных нападений.

– Ну что, теперь доволен собой? – спросила Беата, когда Харри собрался домой.

Но когда Харри проходил мимо «Плазы» и тучи наконец-то разродились дождем, он, как ни странно, не чувствовал никакого удовлетворения. А только смущение, недосып и боль в затылке.

– Бакшиш?! – заорал в трубку Харри. – Что это еще за бакшиш такой, черт побери?

– Да элементарная взятка, отблагодарить надо, – сказал Эйстейн. – В этой проклятой стране без бакшиша никто и пальцем не пошевелит.

– Дьявол!

Харри стукнул ногой по ножке столика, стоящего перед зеркалом. Аппарат качнуло в сторону, и трубка выпала из рук.

– Алло? Харри, ты куда пропал? – трескуче прозвучал голос Эйстейна из лежащей на полу трубки.

Больше всего Харри хотелось там ее и оставить. Бросить все. Или зарядить на полную мощь пластинку «Металлики». Одну из старых.

– Соберись, Харри! – пропищало на другом конце провода.

Харри наклонился, стараясь, правда, не опускать голову, и наконец поднял трубку:

– Сорри, Эйстейн. Так сколько, ты говоришь, они сверху требуют?

– Двадцать штук египетских. Сорок штук норвежских. И номер сразу будет у меня.

– Они что, голову нам морочат, Эйстейн?

– Конечно. Так нужен нам номер этого абонента или нет?

– Деньги будут. Не забудь только расписку взять, о’кей?

Харри лежал в постели, ожидая, когда подействует тройная доза успокоительных таблеток, и перед глазами у него маячила школьная крыша. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в темноту, был сидящий на краю и болтающий ногами мальчишка, который глазел на него сверху вниз.

Часть IV Глава 26 Дажуда

Фред Баугестад болел с похмелья. Ему шел тридцать второй год, он был разведен и вкалывал простым рабочим на буровой вышке «Статфьорд Б». Работа на вышке совсем не сахар, да и во время вахты даже пивка ни-ни. Зато платили будь здоров как, в комнате у тебя телевизор, классная еда, а самое главное – график работы: после трех недель вахты следовал четырехнедельный отпуск. Кто-то уезжал домой к жене и, лежа на диване, глазел в потолок, кто-то в это время водил такси или строил дом, чтобы не помереть со скуки, а кто-то, как Фред, отправлялся в какую-нибудь жаркую страну и напивался там вусмерть. Изредка он отсылал почтовые открытки Кармёй, девочке, или «пацанке», как он ее называл, хотя ей исполнилось уже десять лет. Или, может, одиннадцать? Да какая разница – это был единственный человек на континенте, с которым он поддерживал связь, – ну и на том спасибо. В последний свой разговор по телефону с отцом тот с сожалением поведал, что мамашу опять забрали за очередную кражу капитанского кекса в «Рими» [34] . «Я молюсь за нее», – сказал отец и поинтересовался, берет ли Фред с собой Библию на норвежском, когда едет за границу. «Отец, я без Книги не могу обойтись, как без завтрака», – ответил Фред. Что было совершеннейшей правдой, если принять во внимание, что Фред, находясь в Дажуде, никогда не принимал пищу до обеда. Если, конечно, не считать едой кайпиринью. А это уже вопрос к специалисту, ведь в каждый бокал он добавлял по меньшей мере четыре столовые ложки сахара. Фред Баугестад потреблял кайпиринью, потому что это было отвратительнейшее пойло. В Европе коктейль пользовался незаслуженно доброй славой, поскольку там использовали джин или водку вместо кашасы – вонючего, едкого бразильского самогона из сахарной свеклы. Поэтому Фред и считал, что питье кайпириньи задумано как плата за грехи. Оба Фредовых деда были алкоголиками, и, имея такую наследственность, Фред полагал, что потребление этой гадости убережет его от привыкания.

Сегодня он зашел к Мохаммеду в двенадцать, выпил чашку эспрессо и рюмку бренди, а потом медленно побрел обратно по узкой, в глубоких рытвинах гравийной дороге вдоль каменных домов более или менее белого цвета, над которыми дрожал раскаленный воздух. Дом, который он снимал вместе с Рогером, белым назвать было трудно. Штукатурка обвалилась, и внутри были только голые серые стены, которые насквозь продувал влажный ветер с Атлантики, так что, лизнув стену, можно было ощутить горький вкус камня. «Но зачем это делать?» – подумал Фред. Дом-то вполне ничего себе. Три спальни, два матраса, холодильник и плита. А еще диван и столешница на двух пустотелых цементных блоках в гостиной – так они называли эту комнату, поскольку в одной из ее стен было почти квадратное отверстие, которое они величали окном. Вообще-то, им следовало почаще убираться в доме, ведь кухня кишмя кишела ужасно кусачими огненно-рыжими муравьями – lava pe, как называют их бразильцы. Правда, после того как они перенесли холодильник в гостиную, Фред не так часто бывал в кухне. Он лежал на диване и пытался спланировать свои действия на остаток дня, когда в комнату вошел Рогер.

– Ты где был? – спросил Фред.

– В аптеке в Порту, – ответил Рогер, и все его широкое, в красных пятнах лицо расплылось в улыбке. – Ты не поверишь, что они здесь продают. Ты такие вещи даже по рецепту в Норвегии не получишь.

Он высыпал содержимое пластикового пакета на столешницу и начал громко читать этикетки:

– Три миллиграмма бензодиазепина. Два миллиграмма флунитразепама. Тьфу ты черт, Фред, а ведь мы говорим «рогипнол».

Фред промолчал.

– Тебе что, плохо? – встревожился Рогер. – Ты хоть поел чего-нибудь?

– Não. Только кофе выпил у Мохаммеда. Там, кстати, сегодня какой-то подозрительный тип побывал. Расспрашивал Мохаммеда о Льве.

Рогер оторвал взгляд от очередной этикетки:

– О Льве? Как выглядит тот тип?

– Высокий. Светловолосый, голубоглазый. Судя по выговору, вроде бы норвежец.

– Дьявол, ты чего меня так пугаешь, Фред? – Рогер возобновил чтение этикеток.

– Ты это о чем?

– Скажем так: будь он черноволосый, высокий и худой, нам следовало бы делать ноги отсюда, из Дажуды. Да и вообще перемещаться в Восточное полушарие, если на то пошло. На легавого он смахивает?

– А как выглядят легавые?

– Они… ладно, забудь об этом, нефтяник.

– Выпить ему хотелось точно. Уж я-то, во всяком случае, знаю, как алкаши выглядят.

– О’кей. Наверно, приятель Льва. Ну что, поможем ему?

Фред покачал головой:

– Лев говорил, что живет здесь совершенно ин… ин… какое-то латинское слово, в общем, тайно. Мохаммед сделал вид, что никогда о Льве не слыхал. Парень найдет Льва, если Лев захочет.

– Да прикалываюсь я. Кстати, а где Лев обретается? Я его уже несколько недель не видел.

– Последнее, что я слышал… он вроде бы в Норвегию собирался, – сказал Фред и осторожно попытался поднять голову.

– А может, его взяли, когда он банк пытался грабануть? – сказал Рогер и улыбнулся.

Но не потому, что желал Льву оказаться в кутузке, просто одна только мысль об ограблении банка всегда вызывала у него улыбку. Сам он провернул три таких дельца и всякий раз испытывал при этом огромное удовольствие. Пусть в первых двух случаях их и накрыла полиция, зато в последний раз он все сделал правильно. Правда, описывая происшедшее, он обычно забывал упомянуть о сопутствовавшей ему удаче: камеры наблюдения какое-то время не работали. Но так или иначе, сорванный куш оказался достаточно велик, чтобы он теперь мог наслаждаться заслуженным отдыхом и даже изредка баловаться опиумом здесь, в Дажуде. Этот небольшой красивый поселок располагался точно к югу от Порту-Сегуру и до недавнего времени оставался главным в южной от Боготы части континента прибежищем объявленных в розыск преступников. Начало этому процессу было положено в семидесятые годы, когда в Дажуду стали стекаться хиппи и прочий люд, который в летнюю пору промышлял в Европе, выступая в роли уличных музыкантов, продавцов кустарных украшений или татуировщиков. Они приносили Дажуде дополнительный доход и по большому счету никому не мешали. А посему две бразильские семьи, которые, собственно, контролировали всю экономику поселка, договорились смотреть сквозь пальцы на курение марихуаны на пляже, в кафе, барах, которых становилось все больше и больше, а потом и на улицах, и вообще где угодно.

Правда, одна проблема оставалась. Важным источником дохода для полицейских, получавших, как и везде, мизерную зарплату от государства, служили «штрафы», взимаемые с туристов за курение марихуаны и нарушение иных мало кому известных законов. Поэтому, чтобы обеспечить мирное сосуществование туристов и полиции, упомянутым семьям пришлось позаботиться о создании для полицейских альтернативных источников дохода. Началось с того, что некоего американского социолога и его аргентинского любовника, наладивших производство и сбыт марихуаны в здешних краях, обязали выплачивать полиции комиссионные за обеспечение их безопасности и монополии на бизнес. То есть за то, что их потенциальных конкурентов без долгих выяснений арестовали и под фанфары выдали федеральной полиции. Деньги рекой потекли в карманы тесного кружка местных госслужащих, и все были рады и довольны друг другом, но тут появились трое мексиканцев, предложивших комиссионные побольше. И тогда американца и аргентинца взяли под белы руки и в одно прекрасное воскресное утро тоже под фанфары передали федеральной полиции на площади перед зданием почты.

Тем временем эффективная, регулируемая законами рынка система продажи и покупки прав на защиту бизнеса продолжала успешно развиваться, и вскоре Дажуду заполонили находящиеся в розыске преступники со всех концов света, которые в здешних условиях могли обеспечить себе относительно спокойное существование, и притом гораздо дешевле, нежели в Патайе или еще где-нибудь.

Однако в восьмидесятые годы эту прекрасную жемчужину с ее почти не тронутой природой, огромными пляжами, багровыми закатами и превосходного качества марихуаной открыли для себя двигатели прогресса туристического бизнеса – любители шататься по планете с рюкзаком за спиной. Они нахлынули в Дажуду в таком количестве и с такими материальными запросами, что контролировавшие местную экономику две семьи призадумались, насколько рентабельно и далее использовать поселок в качестве убежища для преступников всех мастей. Постепенно уютные, полуосвещенные бары стали переоборудовать под пункты проката инвентаря для ныряльщиков, а в кафе, где прежде аборигены на старый лад отплясывали свою ламбаду, начали устраивать «Wild-Wild-Moonparty» [35] . А у местной полиции входили в обычай молниеносные облавы в каменных домах, отличавшихся не столь белым цветом, обитателей коих, несмотря на их негодующие протесты, в наручниках доставляли на площадь. Но все равно нарушителям закона было спокойнее обретаться в Дажуде, чем во многих других уголках земли, хотя параноидальный страх преследовал их всех, а не только Рогера.

Именно по этой причине в сети общественного питания Дажуды и нашлось место такому человеку, как Мохаммед Али. Вообще-то зарабатывал он на существование в основном потому, что его кафе располагалось в стратегически важном пункте – на площади, где находилась конечная остановка автобуса из Порту-Сегуру. Из-за стойки своей открытой ахвы Мохаммед имел возможность наблюдать за всем, что происходило на выжженной солнцем и выложенной булыжником единственной площади Дажуды. Когда подъезжал очередной автобус, он прекращал подавать кофе и набивать кальяны бразильским табаком – весьма неважным заменителем m’aasil из его родных краев – и пытался определить, нет ли среди вновь прибывших переодетых полицейских или вымогателей. Если благодаря никогда не подводившему его чутью он распознавал среди приехавших представителей двух вышеозначенных категорий, тут же бил тревогу. С теми, кто ежемесячно выплачивал ему определенную мзду, он заключал своего рода договор об обслуживании и в случае необходимости предупреждал их о появлении нежелательных лиц либо по телефону, либо с помощью маленького быстроногого Паулиньо. Однако Мохаммед был и лично заинтересован в том, чтобы следить за всеми, кто приезжал в Дажуду. С тех пор как он увел Розалиту у мужа и сбежал вместе с ней из Рио, он ни на миг не усомнился в том, чего им следует ожидать, если обманутый супруг прознает, где они живут. Где-нибудь в павелах – трущобах Рио или Сан-Паулу – можно было заказать человека за пару сотен долларов, но даже профессиональный киллер взял бы не больше двух-трех тысяч долларов плюс расходы на проведение операции под названием find and destroy [36]  – такая цена сложилась на рынке в последние десять лет. Кроме того, можно еще и скидку получить, если заказываешь двоих.

Бывало, что выявленные Мохаммедом вымогатели сразу же направлялись в его ахву. Обычно они для виду заказывали кофе и, сделав несколько глотков, задавали неизбежный вопрос: «А ты знаешь, где живет мой друг такой-то и такой-то?» или: «Знаешь ли ты человека на этой фотографии? Я должен ему деньги». Мохаммед брал с клиентов дополнительную плату, если, выслушав его стандартный ответ («Два дня назад я видел, как он с большим чемоданом садился на автобус до Порту-Сегуру, señor»), вымогатель на следующем автобусе отправлялся восвояси.

И поэтому, когда высокий светловолосый мужчина в помятом льняном костюме и с забинтованным затылком поставил на стойку дорожную сумку и пакет с игровой приставкой, вытер пот со лба и по-английски заказал кофе, Мохаммед сразу понял, что есть возможность заработать несколько лишних реалов сверх оговоренного гонорара. Но почуял он выгоду не из-за мужчины, а из-за прибывшей вместе с ним женщины. Слово «полиция» у нее словно на лбу было написано.

Харри огляделся. Кроме него, Беаты и араба в кофейне находились еще трое. Двое туристов с рюкзаками и еще один «турист», похоже, страдавший тяжким похмельем. Убийственная боль в затылке не утихала. Харри посмотрел на часы. Двадцать часов назад они отбыли из Осло. Звонил Олег, он побил рекорд в тетрисе, и Харри перед вылетом из Хитроу успел купить приставку Namco G-Con 45. Из Ресифе они на винтовом самолете добрались до Порту-Сегуру и, выйдя из аэровокзала, за какую-то, по-видимому, бешеную по здешним меркам цену договорились с таксистом, который довез их до порта, откуда они на пароме добрались до пристани на берегу, где располагалась Дажуда, а остаток пути проделали в автобусе, подпрыгивавшем на бесконечных ухабах.

Двадцать четыре часа назад он сидел в комнате для свиданий и пытался объяснить Расколю, почему необходимо передать египтянам еще сорок тысяч крон. Тогда Расколь и рассказал, что ахва Мохаммеда Али находится не в Порту-Сегуру, а в поселке неподалеку. «В Дажуде, – пояснил Расколь и широко улыбнулся. – Я знаю двух ребят, которые там живут».

Араб поглядел на Беату, но она отрицательно покачала головой, и он поставил чашку кофе перед Харри. Кофе оказался горьким и крепким.

– Мохаммед, – начал Харри и увидел, что человек за стойкой замер. – You are Muhammed, right? [37]

Араб сглотнул:

– Who’s asking? [38]

– A friend [39] . – Харри сунул правую руку во внутренний карман пиджака и по выражению лица собеседника понял, что тот запаниковал. – Младший брат Льва хочет связаться с ним. – Харри вытащил из кармана одну из фотографий, что Беата добыла у Тронна, и положил ее на стойку.

Мохаммед на мгновение прикрыл глаза и, судя по движению его губ, произнес про себя благодарственную молитву.

На карточке были изображены два парня. Тот, что постарше, одетый в красную стеганую куртку, смеялся и по-товарищески обнимал младшего, который улыбался в объектив фотоаппарата.

– Не знаю, говорил ли тебе Лев, что у него есть младший брат, – сказал Харри, – а зовут его Тронн.

Мохаммед взял карточку и стал внимательно разглядывать ее.

– Хм, – произнес наконец он и почесал в бороде. – Никого из них не встречал. И никогда ни о каком Льве в Дажуде не слыхал. А ведь я знаю почти всех, кто здесь живет.

Он вернул фотографию Харри, который положил ее во внутренний карман и допил кофе.

– Нам нужно устроиться на ночлег, Мохаммед. А потом мы вернемся. Так что подумай пока.

Мохаммед покачал головой, вытащил двадцатидолларовую бумажку, которую Харри сунул под чашку, и протянул ему:

– Я крупных купюр не принимаю.

Харри пожал плечами:

– Мы все же зайдем еще, Мохаммед.

В небольшой гостинице под названием «Виттория» их поселили в огромные номера, поскольку сезон был уже на исходе. Харри получил ключ с цифрой 69, хотя в двухэтажном отеле насчитывалось всего-то около двадцати номеров. Харри решил, что попал в люкс для новобрачных, когда, выдвинув ящик тумбочки, стоявшей возле кровати в форме красного сердечка, обнаружил там два презерватива и приветственное обращение к гостям от хозяев гостиницы. На двери в ванную висело зеркало, в котором можно было наблюдать за собой в постели. Помимо кровати в комнате стоял еще несоразмерный по ширине и глубине платяной шкаф, где висели два несколько потрепанных короткополых купальных халата с вышитыми на спине восточными символами.

Администраторша гостиницы только улыбнулась и покачала головой, когда они показали ей фотографию Льва Гретте. То же ожидало их и в ресторане рядом с отелем, и в интернет-кафе, расположенном чуть подальше на удивительно тихой главной улице. Она по традиции вела от церкви к кладбищу, вот только называлась теперь Бродвеем. В магазинчике, торгующем продуктами, напитками и всякими безделушками вроде елочных игрушек, на дверях которого красовалась надпись СУПЕРМАРКЕТ, они после долгих поисков обнаружили кассиршу. Она отвечала «yes» на все их вопросы и все время, пока они не поняли, что дело дохлое, и ушли, смотрела на них пустым взглядом. На обратном пути они увидели лишь одного человека – молодого полицейского с кобурой на бедре, который, скрестив на груди руки и опершись на дверцу джипа, проводил их скучающим взглядом.

В ахве Мохаммеда худощавый парень за стойкой объяснил, что шеф внезапно решил отдохнуть и отправился на прогулку. Беата спросила, когда он собирается вернуться, но парень с недоумением покачал головой, указал на солнце и произнес:

– Транкозо.

В гостинице администраторша рассказала, что растянувшийся на тринадцать километров покрытый белым песком пляж – главная здешняя достопримечательность. А если не брать во внимание католическую церковь на площади, то и вовсе единственная.

– Мм, а почему здесь так мало людей, señora? – спросил Харри.

Она только улыбнулась и указала пальцем в сторону пляжа.

Там-то люди и обнаружились – на раскаленном песке, простиравшемся в обе стороны настолько, насколько можно было что-то разглядеть в знойном мареве. Стройными рядами лежали загорающие, по щиколотку утопали в песке продавцы фруктов, согбенные под тяжестью рюкзаков и мешков, в импровизированных кафешках под громкие звуки самбы суетились бармены, тут и там мелькали серфингисты в костюмах цвета формы бразильской сборной, с белыми от цинковой мази губами. И были еще на этом пляже женщина и мужчина, что брели по песку в сторону юга с обувью в руках. На ней были шорты, узкий лифчик и соломенная шляпка, которую она надела в гостинице. А он так и остался с непокрытой головой и в помятом льняном костюме.

– Сколько, она сказала? Тринадцать километров? – спросил Харри и смахнул с кончика носа капельку пота.

– Наверное, стемнеет еще до нашего возвращения, – сказала Беата и указала пальцем: – Смотри, все уже уходят.

На пляже обозначилась черная полоса – это казавшийся нескончаемым караван людей, в спину которым светило послеполуденное солнце, двинулся домой.

– Точно по заказу, – сказал Харри и поправил сбившиеся было солнцезащитные очки. – Здесь все, кто живет в Дажуде. Нам надо быть повнимательнее. Не найдем Мохаммеда, так, может, с самим Львом посчастливится встретиться.

Беата улыбнулась:

– Ставлю стольник.

В жаркой дымке мелькали лица. Черные, белые, молодые, постаревшие, улыбающиеся, кислые. По ним сразу можно определить, кто под кайфом, а кто чист. Там и сям сидели группки туристов и курили сигареты, явственно пахнущие марихуаной.

– Я тут подумал об интимных вещах и вспомнил нашу версию, – сказал Харри. – Как по-твоему, не связывало ли Льва и Стине Гретте нечто большее, чем просто родственные отношения?

– Ты имеешь в виду, что они вместе разработали план ограбления, а потом он ее застрелил, чтобы замести следы? – Беата прищурилась на солнце. – Ну а почему бы и нет?

Хотя шел уже пятый час, жара почти не спадала. Они надели обувь, добредя до каменистого участка, в конце которого Харри нашел толстую высохшую ветку. Он воткнул ее в песок, вынул бумажник и паспорт из карманов пиджака и повесил его на ветку, словно на вешалку.

Вдали уже виднелось Транкозо, когда Беата сообщила, что они только что повстречали человека, которого она видела прежде на видео. Харри поначалу решил, будто речь идет о каком-то не слишком известном актере, но она сообщила, что зовут этого человека Рогер Персон и что помимо задержаний за незаконный оборот наркотиков он дважды сидел за попытку ограбить почтовое отделение в Гамлебюене и Вейтвете, а также подозревается в ограблении почты в Уллеволе.

Фред выдул три бокала кайпириньи в ресторане на пляже в Транкозо. И тем не менее по-прежнему считал совершенно бессмысленной тринадцатикилометровую прогулку с целью всего лишь – как выразился Рогер – проветрить кожу, чтобы грибок не завелся.

– Тебе просто из-за этих новых таблеток на месте не сидится, – раздраженно упрекнул Фред товарища, который едва ли не рысью бежал впереди, оттягивая носки и высоко задирая колени.

– Ну и что? Тебе надо сжечь побольше калорий, прежде чем возвращаться в Северное море, к разносолам на нефтяной вышке. Расскажи лучше, что Мохаммед говорил по телефону об этих двух полицейских.

Фред вздохнул и нехотя предпринял попытку покопаться в памяти:

– Говорил о невысокой девчонке с такой бледной, словно прозрачной, кожей. И о здоровенном немце с сизым носом алкаша.

– О немце?

– Так Мохаммед предположил. А может, он русский. Или индеец из инков, или…

– Забавно. Он уверен, что это легавый?

– Как это? – Фред едва не налетел на Рогера, который внезапно остановился.

– Не нравится мне все это, скажем так, – ответил Рогер. – Насколько я знаю, Лев грабил банки только в Норвегии. А норвежские полицейские ни за что не потащатся в Бразилию за негодяем, грабанувшим несколько банков. Наверняка это русские. Дьявол! Теперь понятно, кто их сюда наладил. И значит, не одним только Львом они интересуются.

– Умоляю, не заводи опять шарманку про этого проклятого цыгана, – простонал Фред.

– Ты думаешь, это паранойя, но ведь он что сам Сатана. Ему достаточно пальцем пошевелить, чтобы грохнуть того, кто его хотя бы на крону надул. Я и думать не думал, что он когда-нибудь об этом узнает. Да и взял-то я тогда из сумки всего пару тысяч на карманные расходы, верно? Но тут дело принципа, усек? Если ты главарь, значит, должен вызывать уважение, а не то…

– Рогер! Я лучше фильм на видео посмотрю, когда мне захочется послушать эту хрень насчет мафии.

Рогер не ответил.

– Эй! Рогер!

– Заткнись! – прошептал Рогер. – И не оборачивайся, иди вперед.

– А что?

– Не будь ты вдрызг пьян, ты бы заметил, мимо кого мы только что прошли – той бледнолицей и парня с сизым носом.

– Правда? – Фред оглянулся. – Рогер…

– Ну?

– По-моему, ты прав. Они тоже обернулись.

Рогер продолжал идти, глядя вперед:

– Черт! Черт! Черт!

– Что нам делать?

Не услышав ответа, Фред оглянулся и обнаружил, что Рогер исчез. Он с удивлением вгляделся в оставленные на песке глубокие следы и обнаружил, что его приятель резким прыжком повернул налево. Снова поднял взгляд и увидел, как сверкают пятки Рогера. И тогда Фред тоже рванул в сторону густых зеленых зарослей.

Харри сдался почти сразу.

– Бесполезно! – крикнул он Беате, и она нехотя остановилась.

Всего в нескольких метрах от пляжа они словно попали в совсем другой мир. Душный, недвижный воздух повис в сумеречном пространстве между стволами деревьев под зеленой лиственной крышей. Даже если бы двое убегавших мужчин и говорили о чем-то, их все равно заглушили бы крики птиц и шум прибоя.

– А тот, отставший, никудышный спринтер, – заметила Беата.

– Они эти тропинки знают лучше нас, – сказал Харри. – И потом, у нас оружия нет, а у них, возможно, есть.

– Если Льва еще не предупредили, то в любом случае сделают это сейчас. Как будем действовать?

Харри потер рукой промокшую насквозь повязку на затылке. Москиты уже успели пару раз его укусить.

– По плану Б.

– Вот как? И в чем он заключается?

Харри посмотрел на Беату и, к своему удивлению, не обнаружил у нее на лбу ни капельки пота, хотя с него лило, точно из прохудившейся водосточной трубы.

Быстро заходившее солнце явило великолепное зрелище, окрасив небо во всевозможные оттенки красного цвета.

– Пару штук сверху, – возразил Мохаммед и указал на горизонт, где светило плавилось, точно кусок масла на сковородке.

Стоявшего перед стойкой немца закат не занимал. Он только что сказал Мохаммеду, что выплатит тысячу долларов тому, кто поможет найти Льва Гретте или Рогера Персона. И спросил, не сможет ли Мохаммед распространить это предложение в своем кругу. Он добавил, что все заинтересованные лица могут обращаться в номер 69 гостиницы «Виттория». После чего немец покинул ахву вместе с бледнолицей женщиной.

Ласточки совсем взбесились, когда насекомые завели свои вечерние танцы, но и они продолжались недолго. Солнце казалось теперь каким-то красным месивом, опускающимся на водную поверхность. А через десять минут наступила темнота.

Час спустя, когда Рогер, чертыхаясь, появился в кофейне, даже под загаром было видно, как он побледнел.

– Чертов цыган, – пробормотал он и рассказал, что в баре Фредо уже распространяют слухи о богатеньком иностранце, вот он сразу и смылся оттуда.

По дороге Рогер заскочил в супермаркет к Петре, и она сообщила, что немец с блондинкой сегодня заходили к ней дважды. В последний раз ни о чем не спрашивали, просто купили моток рыболовной лески.

– На кой она им? – спросил он и быстро огляделся по сторонам, пока Мохаммед наливал в чашку кофе. – Неужто на рыбалку собрались?

– Пожалуйста, – сказал Мохаммед и кивнул в сторону чашки. – Помогает от паранойи.

– Паранойи?! – воскликнул Рогер. – Хренова тыща долларов. Да здешние за десятую часть кого угодно с удовольствием угрохают.

– Так что ты будешь делать?

– То, что нужно. Надо немца опередить.

– Вот оно что! И как же?

Рогер попробовал кофе и одновременно вытащил из-за пояса черный пистолет с короткой красновато-бурой рукояткой:

– Знакомься: «Таурус-РТ 92С» из Сан-Паулу.

– Нет, спасибо, – прошипел Мохаммед. – Ну-ка убери его сейчас же. Ты что, спятил? Собираешься одолеть немца в одиночку?

Рогер пожал плечами и засунул пистолет за пояс:

– Фред лежит дома и весь дрожит. Говорит, что больше никогда не просохнет.

– Этот парень профи, учти, Рогер.

Рогер фыркнул:

– А я кто? Я ведь несколько банков грабанул. И знаешь, Мохаммед, что самое главное? Эффект внезапности. Это все и решает. – Рогер допил кофе. – Да и какой он, к чертовой матери, профи, если кому ни попадя сообщает, в каком номере живет?

Мохаммед возвел очи горе́ и сложил ладони, вознося молитву.

– Аллах тебя не оставит, Мохаммед, – сухо пробормотал Рогер и поднялся со стула.

Рогер увидел блондинку сразу, как только вошел в холл гостиницы. Вместе с группой мужчин она смотрела футбол по телевизору над стойкой администратора. Ну точно: ведь сегодня вечером «Фла-Флу» показывают – традиционное дерби в Рио между «Фламенго» и «Флуминенсе», вот у Фредо и собралось столько народу.

Он быстро миновал болельщиков, надеясь, что никто не обратил на него внимания. Взбежал по покрытой ковролином лестнице и рванул в коридор. Он знал, куда идти. Когда мужу Петры случалось уехать, он и сам, бывало, заказывал именно этот номер.

Рогер приложил ухо к двери: ни звука. Он поглядел в замочную скважину, но в комнате было темно. То ли немец ушел, то ли заснул. Рогер сглотнул. Сердце у него бешено забилось, но он приказал себе успокоиться. Прежде чем осторожно нажать на ручку двери, он проверил, заряжен ли пистолет, и снял его с предохранителя. Дверь оказалась открыта! Рогер быстро шагнул в комнату и, стараясь не шуметь, закрыл дверь за собой. Стоя в полной темноте, он пытался сдержать дыхание. Он ничего не видел и не слышал. Никто в комнате не двигался, никто не дышал. Только в водосточном желобе слабо шуршал ветер. К счастью, Рогер прекрасно знал расположение мебели в номере. И пока глаза медленно привыкали к темноте, он направил пистолет на кровать в форме сердца. Вдруг туда упала узкая полоска бледного лунного света, и оказалось, что одеяло на ней отдернуто. Надо было быстро решать, что происходит. Неужели немец ушел и забыл запереть дверь? Тогда Рогер мог бы просто подождать, пока он не покажется в дверном проеме. Но в подобную удачу трудно поверить – прямо как в банке, где сотрудники забыли включить таймер камер наблюдения. Такого попросту не бывает. Шум ветра в водостоке…

Сомнения его подтвердились в то же мгновение.

Рогер вздрогнул, когда в ванной раздался шум спускаемой воды. Ага, парень сидел на толчке! Рогер обеими руками схватил пистолет и направил его туда, где, как он помнил, была дверь в ванную. Прошло пять секунд. Восемь секунд. Рогер едва сдерживал дыхание. Какого дьявола этот тип там застыл, он ведь уже нажал на слив? Двенадцать секунд. А может, он что-нибудь услышал? Попытался сбежать? Рогер вспомнил, что в ванной есть небольшое оконце. Черт! У него только один шанс – нельзя сейчас упустить этого парня. Рогер пробрался мимо шкафа с купальным халатом, который так здорово шел Петре, остановился перед дверью в ванную и положил руку на дверную ручку. Перевел дух. Оставалось только повернуть ручку, но тут он почувствовал легкое дуновение. Однако ни водосточный желоб, ни открытое окно тут ни при чем. Дело в чем-то ином.

– Freeze [40] , – произнес кто-то у него за спиной.

И, подняв голову и посмотрев в зеркало на двери ванной, он подчинился. Его охватил такой озноб, что застучали зубы. Двери платяного шкафа оказались раскрыты, и в глубине его между белыми купальными халатами он различил здоровенного мужика. Но не от этого он покрылся холодным потом. Обнаружив, что противник навел на тебя пистолет большего калибра, чем твой, даже разбираясь в оружии, нельзя не ощутить психологического воздействия. Напротив, если знаешь, насколько опаснее для человека его пули, психологический эффект возрастает. А пули «Тауруса-РТ 92С» все равно что горошины рядом с теми, которыми заряжено черное чудовище у него за спиной. Услышав скрип наверху, Рогер поднял глаза. Над ним блеснуло что-то похожее на рыболовную леску, тянущуюся из-за двери ванной к шкафу.

– Guten Abend [41] , – прошептал Рогер.

Когда шесть лет спустя судьба занесла Рогера в Патайю и он признал Фреда в подзывавшем его подсесть за свой столик в баре бородаче, он остолбенел от изумления и отреагировал, только когда Фред пододвинул ему стул.

Фред заказал выпивку и сообщил, что больше не работает на Северном море и живет на пособие по нетрудоспособности. Рогер робко присел и, не вдаваясь в детали, рассказал, что последние шесть лет был наркокурьером в Чианг-Раи. Лишь выпив два коктейля, Фред прокашлялся и спросил, что же, собственно, произошло в тот вечер, когда Рогер так внезапно исчез из Дажуды.

Рогер уставил взгляд на дно бокала, вздохнул и сказал, что у него не было другого выбора. Немец, который, как выяснилось, вовсе и не немец, оказался хитрее и, не сходя с места, едва не отправил его на тот свет. Но в последнюю секунду Рогеру удалось с ним договориться. Ему дали полчаса, чтобы убраться из Дажуды, но за это он рассказал, где скрывается Лев Гретте.

– А что за пистолет был у того типа? – поинтересовался Фред.

– Точно я не разглядел в темноте. По-моему, какой-то не слишком известной марки. Но я тебе говорю, он вышиб бы из меня мозги и они долетели бы до бара Фредо. – Рогер снова бросил быстрый взгляд в сторону входной двери.

– Я тут в одной лачуге обретаюсь, – сказал Фред. – А тебе, кстати, есть где жить?

Рогер посмотрел на Фреда так, будто его никогда не занимал этот вопрос. Он долго чесал щетину у себя на лице и только потом ответил:

– Вообще-то нет.

Глава 27 Эдвард Григ

Дом Льва стоял особняком в конце тупика. Он почти ничем не отличался от большинства соседних домов, только его окна были остеклены. Тучи мошкары устремились к одиноко маячившему уличному фонарю, борясь за место под его желтым светом, в котором в предвкушении сытного ужина то и дело появлялись из темноты летучие мыши.

– Похоже, дома никого нет, – прошептала Беата.

– А вдруг он экономит электричество? – предположил Харри.

Они остановились перед низкими проржавевшими металлическими воротами.

– Так что будем делать? – спросила Беата. – Просто постучим в дверь?

– Нет. Ты сейчас приготовишь мобильный и подождешь здесь. А когда увидишь, что я устроился под окном, наберешь вот этот номер. – Харри передал ей вырванный из записной книжки листок.

– Зачем?

– Если я услышу, что в доме зазвонил мобильник, значит, Лев там.

– Понятно. Ну а как ты собираешься его взять? Вот с этим? – Она указала на здоровенную черную штуковину, которую Харри держал в правой руке.

– А почему бы и нет? – спросил Хари. – На Рогера Персона это произвело впечатление.

– Харри, окстись, он же эту штуку видел в полутьме, да еще и в зеркале.

– Верно. Но раз нам нельзя брать с собой в Бразилию огнестрельное оружие, придется довольствоваться тем, что есть.

– Типа рыболовной лески, прикрепленной к цепочке сливного бачка, и какой-то игрушки?

– Это не простая игрушка, Беата. Это Namco G-Con 45, – сказал Харри и хлопнул по пластмассовому пистолету чудовищного размера.

– Ты хотя бы этикетку «Playstation» отдери, – посоветовала Беата и покачала головой.

Харри разулся и, согнувшись, быстрым шагом пересек сухое, потрескавшееся пространство между воротами и домом, на котором, по первоначальному плану, предполагалось разбить газон. Он примостился спиной к стене под окном и махнул Беате рукой. Он ее не видел, но знал, что она различит его фигуру на фоне белой стены. Харри поглядел на небо, где Вселенная выставила напоказ все свои звезды. Через несколько секунд из дома донеслись слабые, но вполне различимые трели мобильного телефона. «В пещере горного короля». Григ, «Пер Гюнт». Иными словами, этот малый не лишен чувства юмора.

Харри задержал взгляд на одной из звезд и попытался выбросить из головы все другие мысли и сосредоточиться на том, что же ему следует предпринять. Но у него ничего не вышло. Эуне как-то сказал, что если мы знаем, что в нашей Галактике больше солнц, чем песчинок на пляже, то зачем нам гадать, есть ли на них жизнь или нет. Лучше задаться вопросом, мирно ли настроены эти цивилизации. И решить, какова степень риска при контакте с ними. Харри сжал рукоятку пистолета. Именно этот вопрос он только что задал самому себе.

Телефон перестал играть мелодию Грига. Харри подождал. Потом он перевел дыхание, поднялся на ноги и пробрался к двери. Прислушался, но в доме стояла тишина, звучали только песни сверчков. Он осторожно взялся за ручку двери, предполагая, что она заперта.

Так и оказалось.

Харри тихо выругался. Он заранее решил, что в таком случае не сможет воспользоваться эффектом внезапности и им следует подождать до завтра, купить волыны и только потом вернуться на место. Он нисколько не сомневался, что в таком городишке без труда раздобудет пару пушек приличного качества. Но он также прекрасно понимал, что Льву вскоре донесут о случившемся, так что времени у них в обрез.

Харри подскочил, когда почувствовал боль от укуса в правой стопе. Он инстинктивно отдернул ногу и поглядел вниз. В слабом свете звезд он различил черную полоску на белой оштукатуренной стене. Она вела от двери на лестницу, где только что стояла его правая нога, и дальше – вниз по ступенькам, где и терялась из виду. Он вынул из кармана электрический фонарик Mini Maglite и зажег его. Это были муравьи – те самые lava pe. Крупные, рыжие, полупрозрачные, они двигались двумя колоннами: одна направлялась по лестнице вниз, а другая – вверх, проникая в дом через щелку между дверью и порогом. Местные муравьи явно отличались от привычных норвежцам, тех, что заводятся в сахаре. Рассмотреть, что они несли, Харри не мог, но, насколько он разбирался в муравьях, какой-то груз у них все-таки был.

Харри выключил фонарик. И, немного поразмыслив, двинулся восвояси. Спустился с крыльца и направился к воротам. Но на полпути остановился, развернулся и со всех ног бросился к дому. Трухлявая, хлипкая дверь сразу слетела с петель, когда Харри врезался в нее со своими девяноста пятью килограммами и на скорости под тридцать километров в час. Он упал локтем на каменный пол, и резкая боль пронзила руку и отозвалась в затылке. Он лежал в темноте, ожидая выстрела. Так и не дождавшись, поднялся и снова включил фонарик. В узкой полосе света от фонарика он снова обнаружил колонну муравьев, двигавшихся вдоль стены. На затылке под повязкой он почувствовал тепло и понял, что рана опять кровоточит. Посверкивая в свете фонарика, муравьи продвигались по потертому ковру в следующую комнату. Там колонна сразу же поворачивала влево и забиралась вверх по стене. Свет фонарика выхватил край картины из Камасутры. Муравьиный караван продолжал путь по потолку. Теперь они находились прямо над ним. Харри задрал голову вверх, что отозвалось небывалой болью в затылке. Ему пришлось повернуть голову. Чтобы снова отыскать муравьев, он поводил фонариком по потолку. Неужто они и вправду нашли кратчайший путь к пункту назначения? Но не успел Харри подумать об этом, как увидел Льва Гретте. Тело его нависало над Харри, и тот выронил фонарик и отшатнулся. И хотя ум подсказывал ему, что делать это уже поздно, он, испытывая одновременно шок и приступ тошноты, зашарил руками по полу в поисках Namco G-Con 45.

Глава 28 Lava pe

Из-за жуткой вони в комнате Беата через несколько минут выскочила на воздух. Харри вышел следом за ней и нашел ее в темноте скрюченной в три погибели. Он сел на ступеньку крыльца и закурил.

– А тебе эта вонь нипочем? – со стоном произнесла Беата, у которой текло изо рта и из носа.

– Дизосмия, – сказал Харри. – Частичная потеря обоняния. Некоторые запахи вообще больше не чувствую. Эуне говорит, это из-за того, что слишком часто приходилось иметь дело с трупами. Эмоциональная травма и все такое прочее.

Беату вырвало.

– Прости, – еле выговорила она. – Это из-за муравьев. Мне дурно стало, когда я увидела, как эти гадкие твари заползают в одну ноздрю, а из другой выползают. Будто улица с двусторонним движением. Зачем?

– Ладно. Если настаиваешь, я могу объяснить тебе, где в человеческом теле больше всего протеина.

– Нет-нет, благодарю покорно.

– Ну извини. – Харри бросил окурок на высохшую почву. – А ты, Лённ, молодцом держалась там, в комнате. На видео-то все по-другому воспринимается. – Он поднялся и вернулся в дом.

Тело Льва Гретте висело на короткой веревке, конец которой был закреплен на люстре. Ноги его находились примерно в полуметре над полом рядом с опрокинутым стулом. Так вот почему только мухи покушались на труп, не считая желтых муравьев, которые все так же сновали вверх и вниз по веревке.

На полу рядом с диваном Беата обнаружила мобильный телефон с подключенным зарядным устройством и сказала, что теперь можно определить, когда у Льва состоялся последний разговор. Харри вышел на кухню и включил свет. На лежащем на кухонном столе листе бумаги формата А4 он увидел таракана цвета голубой металлик, который задвигал усами в его сторону, а потом быстро ретировался под плиту. Харри взял исписанный от руки лист. Ему доводилось читать всякого рода предсмертные записки, и лишь малая их толика могла считаться образцом литературного творчества. Как правило, прощальные слова представляли собой путаные объяснения, отчаянные крики о помощи или банальные инструкции насчет того, кому завещается тостер, а кому – газонокосилка. На памяти Харри наиболее разумно поступил один крестьянин из Маридалена, начертавший предсмертную записку мелом на стене сеновала: «Здесь висит мертвый человек. Будьте добры, позвоните в полицию. Прошу прощения». Так что письмо Льва Гретте было если не уникальным, то, во всяком случае, необычным.

«Дорогой Тронн!

Я все никак не мог понять, что он чувствовал, когда плита пешеходного мостика ушла у него из-под ног. Когда перед ним разверзлась пропасть и он догадался, что сейчас произойдет какая-то бессмыслица, что сейчас он умрет ни за что ни про что. Возможно, у него еще оставались дела здесь, на земле. Может быть, кто-то ждал его тем утром. А может, он именно в тот день решил начать новую жизнь. Что касается последнего, то в каком-то смысле он оказался прав.

Я не рассказывал тебе, что навестил его в больнице. Явился с большим букетом роз и сообщил ему, что видел все происшедшее из окна, что это я позвонил в «скорую» и передал полиции приметы пацана с велосипедом. Он лежал на кровати, такой маленький, серый, и благодарил меня. И тогда я спросил его, точно настырный спортивный комментатор: «А что вы тогда чувствовали?»

Он не ответил. Он просто лежал под капельницей, опутанный какими-то проводками, и глядел на меня. Потом он снова сказал «спасибо», а санитар предупредил, что мне пора уходить.

Так я и не узнал, что люди чувствуют в последний миг жизни. Не знал до тех пор, пока пропасть внезапно не разверзлась передо мной самим. Это случилось не тогда, когда я бежал по Индустри-гате после ограбления. Или когда потом пересчитывал деньги. Или когда смотрел новости. Это случилось в точности как с тем стариком, когда однажды утром я шел по улице без всяких дурных предчувствий и на душе у меня царили мир и покой. Светило солнце, в Дажуде я был в полной безопасности, и у меня появилась возможность отдохнуть и снова позволить себе поразмышлять. Вот я и размышлял. И думал о том, что отнял у того, которого любил больше всех в жизни, ту, которую он любил сильнее всех на земле. О том, что у меня есть два миллиона и на них вполне можно жить, только ради чего? Эта мысль пришла мне в голову сегодня утром.

Я не жду от тебя понимания того, что я совершил, Тронн. Что ограбил банк, что она меня узнала, что я оказался заложником игры, имеющей свои собственные правила, которым нет места в твоем мире. Не жду я и того, что ты поймешь поступок, который мне сейчас предстоит совершить. Но я надеюсь, ты поймешь, что и от этого можно устать. От жизни.

Лев.

P. S. В тот раз, Тронн, я не придал значения тому, что старик благодарил меня без улыбки. Но вспомнил об этом сегодня. Так может, все-таки никто не ждал его тогда и нечего ему уже было делать на земле. Может, он просто почувствовал облегчение, когда перед ним разверзлась бездна и он понял, что ему не придется самому лишать себя жизни».

Харри вернулся в комнату и увидел, как Беата, стоя на стуле рядом с трупом Льва, пытается разогнуть один из окостеневших пальцев покойника, чтобы приложить его к внутренней стороне блестящей металлической коробочки.

– Черт! – воскликнула она. – Я все это хозяйство в номере на солнце оставила, вот губка и высохла.

– Если не сумеешь как следует снять отпечатки, воспользуемся, так сказать, пожарным методом.

– И в чем его суть?

– Погибая от огня, люди автоматически сжимают руки в кулак. Иногда даже у полностью обгоревших трупов на кончиках пальцев сохраняется достаточно кожи, чтобы снять отпечатки. Бывает, что пожарным приходится отрезать палец и передавать его судмедэксперту.

– Это называется опознанием трупа.

Харри передернуло:

– Посмотри на другую руку – на ней одного пальца не хватает.

– Я видела, – сказала Беата. – Похоже, его недавно отрезали. Что бы это значило?

Харри подошел ближе и посветил фонариком:

– Рана не зажила, а крови почти нет. Выходит, он долго здесь провисел, пока у него палец не отрезали. Кто-то сюда заходил и убедился, что парень сам сделал за него работу.

– Кто же?

– Видишь ли, в некоторых странах цыгане наказывают воров, отрезая у них палец, – ответил Харри. – Если те обворовали цыган, прошу заметить.

– По-моему, отпечатки отличные получились, – сказала Беата и вытерла со лба пот. – Обрежем веревку?

– Нет, – возразил Харри. – Сейчас осмотримся, приберем за собой и смоемся. Я видел телефонную будку на главной улице. Позвоню в полицию, не представляясь, и дам отбой. Когда вернемся в Осло, ты сюда позвонишь и попросишь прислать нам акт судмедэкспертизы. Не сомневаюсь, что он умер от удушья, но меня интересует, в котором часу наступила смерть.

– А что делать с дверью?

– Да ничего.

– Как у тебя затылок, болит? Повязка вся красная.

– Не беда. Хуже с рукой – я на нее приземлился, когда дверь вышибал.

– Сильно болит?

Харри осторожно поднял руку, и лицо его исказила гримаса:

– Не болит, пока она в покое.

– Скажи спасибо, что не страдаешь сетесдальской трясучкой.

Двое из троих находившихся в комнате рассмеялись, но смех быстро утих.

На обратном пути в гостиницу Беата спросила Харри, все ли ему теперь ясно. – С технической точки зрения ясно. Только вот о самоубийстве я так никогда не скажу. – он бросил сигарету, и она описала горящую дугу почти в кромешной темноте. – Таким уж я уродился.

Глава 29 Номер 316

Окно со стуком распахнулось.

– Тронна нет, – сказала старушка, раскатывая «р». После их последней встречи она явно проделала что-то с применением химических средств со своими блеклыми, посекшимися волосами, сквозь которые проглядывала кожа. – Вы что, на юге побывали?

– Вроде как. Вы не знаете, где он?

– Вещи в машину понес. – она показала пальцем в противоположную от дома сторону. – Видно, собрался куда-то, бедняжка.

– Мм.

Беата уже сделала шаг в указанном направлении, но Харри остался на месте.

– Вы, наверно, очень давно здесь живете? – спросил он.

– О да. Уже тридцать два года.

– Значит, помните Льва и Тронна, когда они еще маленькими были?

– Конечно. Они многим здесь в поселке запомнились. – Она улыбнулась, высовываясь из окна. – В особенности Лев. Такой чаровник. Мы рано поняли, что дамам следует его остерегаться.

– Вот именно, что остерегаться. Вам, видно, знакома история со стариком, который упал с пешеходного мостика?

Лицо у нее потемнело, и трагическим голосом она прошептала:

– Еще бы. Жуткая история. Я слышала, старик так и не смог больше нормально ходить. У бедняги ноги не сгибались в коленях. Можете себе представить, чтобы ребенок совершил такое зло?

– Мм. Он, наверно, настоящий сорвиголова был.

– Сорвиголова? – она прикрыла глаза. – Да нет, я бы так не сказала. Вежливый, хорошо воспитанный мальчик. Вот почему эта история произвела такое тягостное впечатление.

– И все в поселке знали, что это его рук дело?

– Все. Я сама видела из окна, как он в своей красной куртке рванул оттуда на велосипеде. И мне следовало догадаться, что случилось что-то не то, когда парень возвратился домой, – такой бледный он был. – она поежилась под порывом холодного ветра. И показала рукой на дорогу.

Тронн шел им навстречу, вытянув руки по швам. Он все замедлял и замедлял ход, а потом вообще почти остановился.

– Вы с вестями о Льве? – спросил он, когда наконец-то подошел к ним.

– Да, – ответил Харри.

– Он умер?

Краем глаза Харри видел любопытное лицо старушки.

– Да, он умер.

– Хорошо, – сказал Тронн.

Потом наклонился и обхватил голову руками.

Харри заглянул в приоткрытую дверь кабинета и увидел, что Бьярне Мёллер стоит у окна и с озабоченным видом смотрит вниз. Харри осторожно постучал.

Мёллер обернулся, и глаза у него просияли:

– А, привет!

– Вот отчет, шеф.

Харри бросил папку в зеленой обложке на письменный стол начальника.

Мёллер опустился на стул, с трудом разместил ноги под столом и нацепил очки.

– Ну точно, – пробормотал он, перевернув обложку с надписью «Документы по делу».

В папке оказался только один листок формата А4.

– Мне показалось, что вам не нужны детали, – сказал Харри.

– Правильно мыслишь, – произнес Мёллер и стал просматривать текст с довольно большими интервалами между строчками.

Харри глянул в окно поверх головы начальника, но не увидел ничего, кроме плотного, влажного, словно использованный подгузник, тумана, накрывшего город. Мёллер отложил бумагу в сторону:

– Значит, вы туда приехали и кто-то сообщил вам, где этот тип живет, а потом вы нашли Забойщика в петле.

– В общем, именно так.

Мёллер пожал плечами:

– Мне в принципе этого достаточно, но только если у нас будут прямые доказательства, что это действительно тот человек, которого мы разыскиваем.

– Утром Вебер сверил отпечатки.

– Ну и?..

Харри сел:

– Они совпадают с теми, что преступник оставил на бутылке из-под колы. Он держал ее в руках, перед тем как войти в банк.

– А мы можем быть уверены, что это та самая бутылка?

– Не волнуйся, шеф, и бутылка и преступник есть у нас на видео. Ведь ты только что прочитал написанную Львом Гретте от руки предсмертную записку, в которой он фактически дает признательные показания, не так ли? А сегодня утром мы побывали в Дисенгренде и сообщили обо всем Тронну Гретте. На чердаке нашлось несколько старых школьных тетрадей Льва, мы взяли их на время и передали графологу из криминалистической лаборатории. Он не сомневается, что предсмертная записка написана тем же человеком.

– Да-да, все так, но я хочу быть полностью уверенным, Харри, прежде чем мы сделаем официальное заявление. Ведь это первополосная новость, сам понимаешь.

– Ты бы хоть немного порадовался, шеф. – Харри поднялся. – Давненько у нас не было таких громких дел, и мы это преступление раскрыли. Так где же праздник с серпантином и воздушными шариками?

– Наверное, ты прав, – вздохнул Мёллер и, помолчав, спросил: – А ты-то почему не радуешься?

– Порадуюсь, когда с другим преступлением разберусь, ты знаешь с каким. – Харри направился к двери. – Мы с Халворсеном сегодня выбросили из головы все лишнее и с завтрашнего дня беремся за дело Эллен.

Мёллер кашлянул, и Харри остановился в дверях:

– Да, шеф?

– Просто хочу узнать, как ты выяснил, что Лев Гретте и Забойщик – одно лицо.

– Пожалуйста. По официальной версии, Беата опознала его на видео. Хочешь услышать неофициальную?

Мёллер массировал онемевшее колено. Вид у него снова стал озабоченный.

– Да нет, пожалуй.

– Вот так, – сказал Харри, не переступая порог «Камеры пыток».

– Вот так. – Беата развернулась на стуле и вперила взгляд в экран.

– Зашел поблагодарить за сотрудничество, – произнес Харри.

– Взаимно.

Харри не двигался с места, вертя в руке связку ключей.

– Так или иначе, – сказал он, – Иварссону нечего так долго злиться. Он разделит успех с нами, ведь это его идея – объединить нас в команду.

Беата слегка улыбнулась:

– Которой больше нет.

– И запомни, что я тебе говорил о Волере.

– Нет! – В глазах у нее сверкнули молнии.

Харри пожал плечами:

– Он скотина. И меня бы совесть замучила, если б я тебя об этом не предупредил.

– Приятно было познакомиться с тобой, Харри.

Харри отпустил дверь, и она медленно закрылась за ним.

Харри отпер замок, поставил сумку и пакет с «Playstation» на пол в центре прихожей, прошел в комнату и завалился спать. Он проспал без сновидений три часа, но его разбудил звонок телефона. Он повернулся, увидел, что будильник высвечиваетсбросил ноги с постели, протрусил в прихожую, взял трубку и еще до того, как звонивший представился, сказал:

– Здоро́во, Эйстейн!

– Здоро́во, приятель! Я в каирском аэропорту, – откликнулся Эйстейн. – Мы ведь в это время договорились созвониться, так?

– Ты сама пунктуальность, – подтвердил Харри и зевнул. – Да ты вроде пьян?

– Ничего я не пьян, – сердито возразил Эйстейн. – Две «Стеллы Артуа» всего-то и выпил. Ну может, три. В этой пустыне надо поддерживать водный баланс, старина. Чувак в ясном уме и трезвой памяти, Харри.

– Отлично. Надеюсь, у тебя хорошие новости?

– У меня, как говорят врачи, две новости: хорошая и плохая. Начну с хорошей.

– Давай.

Последовала долгая пауза, в трубке слышалось только какое-то поскрипывание, будто собеседник прерывисто дышал.

– Эйстейн, что с тобой?

– Да?

– Я жду и сгораю от нетерпения, как ребенок.

– Ты о чем?

– О хорошей новости.

– Ах да. Ну, в общем… Я достал номер абонента, Харри. No problemo, как здесь говорят. Это норвежский номер мобильного телефона.

– Мобильного? Точно?

– Ты можешь послать электронное сообщение откуда угодно. И без всяких там проводов. Тебе только надо подключить компьютер к мобильнику, а он уже звонит на сервер. Такой способ давно не новость, Харри.

– О’кей, а как имя абонента?

– Э-э, оно мне известно. Но здесь, в Эль-Торе, его нет, они отсюда просто загружают норвежского оператора, в данном случае «Теленор», а тот уже предъявляет счет абоненту. Так что я позвонил в «Теленор» и узнал имя.

– Ну и?.. – Харри окончательно проснулся.

– А теперь очередь не очень хорошей новости.

– Давай!

– Ты в последнее время проверял счет своего мобильника, Харри?

Только через несколько секунд до Харри дошел смысл сказанного:

–  Моего мобильника? Этот гад пользуется моим мобильным телефоном?

– Так ведь он уже не твой – я правильно понимаю?

– Правильно, я потерял его в тот вечер у… у Анны. Черт!

– И ты даже не подумал заблокировать телефон, когда его потерял?

– Подумал?! – уныло сказал Харри. – Да у меня ни одной умной мысли в башке не появилось, с тех пор как эта хренотень началась! Извини, Эйстейн, что я тебе все это говорю, но ситуация, выходит, проще некуда. Вот почему мне не удалось найти телефон у Анны. Вот почему он чувствует себя на коне.

– Прости, если я тебе настроение испортил.

– Погоди, – неожиданно бодро произнес Харри. – Если он пользуется моим мобильником, значит, мы сможем доказать, что он побывал у Анны после меня.

– Ура! – закричал в трубку Эйстейн. А потом опасливо добавил: – Так, значит, ты все-таки доволен? Алло? Харри?

– Да здесь я. Думаю.

– Думать – это здорово. Продолжай думать, а у меня тут уговор с некой Стеллой. Вернее, с несколькими. Так что, если я хочу успеть на самолет до Осло…

– Ладно, Эйстейн, бывай!

Харри застыл с трубкой в руке, борясь с желанием швырнуть ее в висящее перед ним зеркало. Проснувшись утром, он было решил, что разговор с Эйстейном ему приснился. Да он, собственно, и приснился. В шести или семи версиях.

Харри говорил, а Расколь слушал, опустив голову. Он ни разу не шелохнулся и не прервал Харри, рассказывавшего, как они нашли Льва Гретте и каким образом история со злополучным телефоном Харри помешала им собрать улики против убийцы Анны. Когда Харри закончил рассказ, Расколь поднял голову:

– Выходит, ты свое дело закончил, а мое до сих пор не раскрыто.

– Я не считаю, что одно дело мое, а другое – твое. Под свою ответственность…

– Зато я так считаю, спиуни, – прервал его Расколь. – И организация у меня военная.

– Хм. А что ты имеешь в виду?

Расколь прикрыл глаза:

– Я не рассказывал тебе, спиуни, как князь царства У поручил Сунь Цзы обучить своих наложниц военному искусству?

– Да вроде нет.

Расколь улыбнулся:

– Сунь Цзы был умен, и поначалу он четко и доходчиво объяснил женщинам, какие команды им придется выполнять в походном строю. Но когда загрохотали барабаны, женщины остались на месте, кто-то из них хихикал, кто-то смеялся. «Если подчиненные не понимают команды, виноват генерал», – сказал Сунь Цзы и повторил урок. Но когда он скомандовал «Марш!», повторилось то же, что и в первый раз. «Когда подчиненные понимают команды, но не исполняют их, виноваты командиры», – сказал Сунь Цзы и приказал своим людям вывести из строя двух старших жен. И обезглавить их на глазах у остальных насмерть перепуганных женщин. Услышав о казни двух своих фавориток, князь занемог и пролежал в постели несколько дней. А выздоровев, назначил Сунь Цзы командующим всеми войсками. – Расколь снова открыл глаза. – Ну и чему, по-твоему, учит эта история, спиуни?

Харри промолчал.

– А учит она нас тому, что в военной организации все основано на железной логике и нерушимой последовательности действий. Не будешь последовательным – окажешься у разбитого корыта с группой хихикающих наложниц. Когда ты попросил у меня еще сорок тысяч крон, я дал тебе их, потому что поверил в историю с фотографией в туфле Анны. Анна ведь цыганка. А когда цыгане кочуют, они всегда оставляют патрин, своего рода упредительные знаки на развилках дорог. Это может быть красная тряпка на ветке дерева или, к примеру, кость с зарубкой, и каждая из этих вещей символизирует то или иное событие. Скажем, фотография означает, что кто-то умер. Или скоро умрет. Ты об этом знать не мог, поэтому я и поверил, что твой рассказ правдив. – Расколь положил руки на стол ладонями вверх. – Но человек, который лишил жизни дочь моего брата, на свободе. И вот теперь я смотрю на тебя, а вижу перед собой хихикающую наложницу, спиуни. Нерушимая последовательность действий. Назови мне его имя, спиуни.

Харри перевел дыхание. Два слова, четыре слога. Если б он сам раскрыл преступление, сколько получил бы Албу? Преднамеренное убийство на почве ревности – девять лет. И через шесть вышел бы на свободу. А последствия для самого Харри? Расследование наверняка показало бы, что Харри, находясь при исполнении служебных обязанностей, скрыл правду, чтобы подозрение не пало на него самого. И тогда ему осталось бы только одно – застрелиться. Два слова. Четыре слога. Произнеси их Харри – и конец всем его печалям. Расплачиваться пришлось бы Албу.

Харри ответил односложно.

Расколь кивнул и печально взглянул на Харри:

– Я боялся, что именно так ты и ответишь. Ты не оставляешь мне выбора, спиуни. Ты помнишь, что я сказал, когда ты спросил, почему я тебе доверяю?

Харри кивнул.

– Каждый из нас живет ради кого-то или чего-то, верно, спиуни? И этого мы можем лишиться. Число триста шестнадцать тебе что-нибудь говорит?

Харри не ответил.

– Что ж, могу сообщить, что это номер комнаты в московской гостинице «Международная». Дежурную по этажу, на котором находится номер, зовут Ольга. Ей скоро на пенсию, и она мечтает о длительном отпуске на Черном море. На этаж ведут две лестницы, можно и на лифте подняться. Кстати, там еще и служебный лифт есть. А в номере две отдельно стоящие кровати.

Харри сглотнул.

Расколь опустил лоб на ладони:

– Ребенок спит на той, что стоит ближе к окну.

Харри подошел к двери и изо всех сил ударил по ней кулаком. Эхо удара раскатилось по коридору. Он все стучал и стучал. Пока не услышал звук поворачиваемого в замке ключа.

Глава 30 Виброзвонок

– Сорри, но раньше подъехать не мог, – повинился Эйстейн, когда Харри сел к нему в машину у киоска «Фрукты и табак Элмера».

– С возвращением! – сказал Харри, пытаясь угадать, понимает ли водитель автобуса, выворачивающий справа, что Эйстейн и не подумает его пропустить.

– Нам в Слемдал? – Эйстейн не обратил никакого внимания на отчаянные гудки автобуса.

– В Бьёрнетроккет. Ты же должен был уступить ему дорогу.

– Решил нарушить правила.

Харри посмотрел на приятеля. В узких щелочках между набухшими веками он разглядел два красных глазных яблока.

– Что, тяжело?

– Перелет все-таки.

– Да у нас с Египтом всего лишь час разницы.

– По меньшей мере.

Амортизаторы и рессоры у машины Эйстейна были ни к черту, и Харри ощущал каждый камешек и каждую заплатку на асфальте, когда машину подбрасывало на крутых поворотах по дороге к вилле Албу, но не это заботило его сейчас. По мобильнику Эйстейна он позвонил в гостиницу «Международная», и его соединили с номером 316. Трубку взял Олег. Харри услышал в его голосе радостные нотки, когда он спросил, где Харри находится.

– В машине. А где мама?

– Ее нет.

– По-моему, ей в суд только завтра?

– У нее встреча с адвокатами на Кузнецком Мосту, – сказал Олег ломающимся голосом. – Она вернется через час.

– Послушай, Олег, ты можешь кое-что передать маме? Скажи, что вам необходимо сменить отель. Причем немедленно.

– Почему?

– Потому что… я так сказал. Только передай ей это, о’кей? А я попозже перезвоню.

– Ладно.

– Отлично, малыш. А мне пора бежать.

– Ты…

– Что?

– Да нет, ничего.

– О’кей. И не забудь передать маме то, что я сказал.

Эйстейн притормозил и подъехал к тротуару.

– Подожди здесь, – сказал Харри и вылез из машины. – Если я не вернусь через двадцать минут, позвонишь по номеру, который я тебе дал, в Оперотдел. И скажешь…

– Что старший инспектор Холе из убойного отдела просит немедленно прислать патрульную машину с вооруженным экипажем. Я запомнил.

– Отлично. А услышишь выстрелы – звони сразу же.

– Так и сделаю. А что за фильм сегодня?

Харри поглядел в сторону виллы Албу. Собачьего лая он не слышал. Темно-синий БМВ на небольшой скорости проехал мимо них и остановился дальше на улице. А больше ни звука.

– Как обычно, – негромко ответил Харри.

Эйстейн ухмыльнулся:

– Круто?! – Потом он озабоченно сморщил лоб: – Правда круто будет? Не просто «жутко опасно»?

Дверь отворила Вигдис Албу. На ней была свежевыглаженная белая блузка и короткая юбка, но слегка затуманенные глаза скорее наводили на мысль, что она только-только встала с постели.

– Я звонил вашему мужу на работу, – пояснил Харри, – но мне сказали, что сегодня он дома.

– Очень может быть, – сказала Вигдис, – только он здесь больше не живет. – Она рассмеялась. – А чему вы удивляетесь, старший инспектор? Я ведь от вас узнала об этой… этой… – она сделала жест, будто старалась подобрать какое-то другое слово, но потом криво усмехнулась, словно поняла, что иного слова просто не существует, – шлюхе.

– Можно мне войти, фру Албу?

Она передернула плечами. Точно вдруг вздрогнула от холода.

– Называйте меня Вигдис или как угодно еще, только не так.

– Вигдис. – Харри коротко поклонился. – Теперь мне можно войти?

Она вздернула тонкие, выщипанные в ниточку брови, помедлила, а потом взмахнула рукой:

– А почему бы и нет?

Харри почудился слабый запах джина, но это мог быть и запах ее духов. В доме ничто не указывало на то, что в семье не все ладно, – чисто, прибрано, благоухают свежие цветы в вазе на стойке бара. Харри отметил, что покрывало на диване еще более белоснежное, чем когда он сидел на нем в прошлый раз. Из динамиков, месторасположения которых ему установить не удалось, тихо лилась классическая мелодия.

– Малер? – спросил Харри.

– Greitest hits [42] , – ответила Вигдис. – Арне покупал только сборные альбомы. Его интересовали лишь лучшие вещи, как он сам говорил.

– Славно, что он не все альбомы забрал с собой. И где он, кстати?

– Во-первых, здесь ему ничего не принадлежит, а где он там обретается, не знаю и знать не хочу. Угостите сигаретой, старший инспектор?

Харри протянул ей пачку и некоторое время наблюдал, как она безуспешно возится с массивной настольной зажигалкой из тика и серебра. Потом он перегнулся через стол и дал ей прикурить от своей, одноразовой.

– Благодарю. По-моему, он за границей. Где-нибудь в жарком месте. Боюсь, правда, не таком жарком, как мне хотелось бы.

– Мм. А что вы имеете в виду, говоря, что ему здесь ничего не принадлежит?

– Только то, что сказала. Дом, мебель, машина – это все мое. – она резко выдохнула дым. – Можете поинтересоваться у моего адвоката.

– А я-то думал, это все на деньги вашего мужа…

– Не называйте его так! – Вигдис Албу затянулась так глубоко, будто собиралась выкурить сигарету за одну затяжку. – Ну да, деньги у Арне были. И достаточно, чтобы купить и этот дом, и мебель, и машины, и одежду, и загородный дом, и украшения, которые он мне дарил, только чтобы я щеголяла в них, когда мы собирались с нашими так называемыми друзьями. Чужое мнение – вот что для Арне было главным. Мнение его родни, моей, коллег, однокашников. – Гнев придал ее голосу какое-то тяжелое, металлическое звучание, словно она говорила в мегафон. – Все мы могли быть лишь зрителями на празднике под названием «великая жизнь Арне Албу» и восхищаться им, когда дела шли хорошо. Если б Арне с такой же энергией занимался делами компании, с какой старался сорвать аплодисменты окружающих, то, вполне вероятно, «АО Албу» не рухнуло бы, как это случилось на самом деле.

– Мм. А вот «Вестник предпринимательства» пишет, что «АО Албу» – успешное предприятие.

– «Албу» – это семейное предприятие. Акции его на бирже не зарегистрированы, и ему не обязательно предоставлять подробную бухгалтерскую отчетность. Арне создавал впечатление, что фирма приносит прибыль, продавая ее собственность. – она с силой затушила в пепельнице недокуренную и до половины сигарету. – Пару лет назад у фирмы появились проблемы с ликвидностью, а Арне один нес ответственность по долгам, вот он и перевел и дом, и всю остальную собственность на мое имя и имя детей.

– Мм. Но ведь покупатели заплатили запрошенную цену. Тридцать миллионов, писали в газете.

Вигдис горько усмехнулась:

– Выходит, и вы купились. Что ж, понятно, красивая история: фирма продается, чтобы владелец мог больше заниматься семьей. Арне на такие штучки горазд, этого у него не отнимешь. Я скажу так, у него был выбор: либо добровольно расстаться с предприятием, либо объявить себя банкротом.

– Ну а где же тридцать миллионов?

– Арне, когда захочет, может быть чертовски обаятелен. Люди в таких случаях легко ему верят. Поэтому он прекрасно ведет переговоры, особенно в сложных ситуациях. Вот почему и банк, и поставщик некоторое время помогали ему удерживать фирму на плаву. В права собственности вступил поставщик, но в договор с ним, который должен был стать актом о безоговорочной капитуляции, Арне удалось включить два пункта. Во-первых, он сохранил за собой загородный дом, который записан на его имя. А во-вторых, покупатель согласился указать цену в тридцать миллионов. Для него это не суть важно – именно столько задолжало ему «АО Албу». А вот для имиджа Албу это имело колоссальное значение. Ему ведь главное – лицо сохранить. А тут вместо банкротства удачная продажа предприятия. Не слабо, правда?

Она откинула голову и расхохоталась. Харри заметил небольшой шрам у нее на шее под подбородком.

– Ну а что насчет Анны Бетсен? – поинтересовался он.

– Его шлюхи? – Она положила свои стройные ноги одну на другую, пальцем убрала со лба прядь волос и уставилась равнодушным взглядом в какую-то точку на стене. – Да она для него просто игрушкой была. А ошибка его в том, что он слишком открыто похвалялся в своей мужской компании любовной связью с настоящей цыганкой. Но далеко не все, кто ходил у Арне в друзьях, считали себя обязанными хранить его тайны. Короче говоря, мне все стало известно.

– Ну и?..

– Я дала ему шанс. Ради детей. Я женщина разумная. – она посмотрела на Харри из-под тяжелых век. – Но он им не воспользовался.

– А может, он понял, что она для него не просто игрушка?

Она не ответила, только сжала тонкие губы.

– У него был кабинет или что-то в этом роде? – спросил Харри.

Вигдис Албу кивнула.

И повела его наверх по лестнице.

– Случалось, он запирался здесь до полуночи. – она открыла дверь в чердачную комнату с видом на крыши соседних домов.

– Работал?

– Сидел в Интернете. Он для него словно наркотик был. Говорил, что ищет информацию об автомобилях и все такое прочее, но бог его знает.

Харри подошел к письменному столу и вытащил один из ящиков:

– Пусто.

– Он все забрал, что у него в столе было. Уместилось в пластиковом пакете.

– И компьютер тоже?

– Да у него ноутбук был.

– К которому он иногда подключал свой мобильник?

Она удивленно подняла бровь:

– Да мне-то откуда знать?

– Это я просто размышляю.

– Еще что-нибудь хотите посмотреть?

Харри обернулся. Вигдис Албу стояла в дверном проеме, опершись поднятой над головой рукой о косяк и подбоченясь другой. Его поразило ощущение дежавю.

– У меня последний вопрос, фру… Вигдис.

– Что, неужели так торопитесь, старший инспектор?

– Да у меня там таксометр внизу тикает. Вопрос очень простой. Как вы думаете, он мог ее убить?

Она в задумчивости смотрела на Харри, слегка постукивая каблуком по порогу. Харри ждал.

– Когда я сообщила ему, что мне все известно о его связи с этой шлюхой, он мне сказал: «Никому не говори об этом, Вигдис». Представляете? Мне нельзя об этом распространяться! Для Арне главное, чтобы все думали, будто мы счастливы в браке, а не то, что было на самом деле. А отвечу я тебе так, старший инспектор: понятия не имею, на что способен этот человек. Я его не знаю.

Харри выудил из внутреннего кармана визитную карточку:

– Позвоните мне, если он попытается связаться с вами или если узнаете, где он находится. Сразу же.

Вигдис разглядывала визитку с легкой улыбкой на бледно-розовых губах:

– Только и всего, старший инспектор?

Харри не ответил.

На крыльце он обернулся:

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

– О том, что муж мне изменял? Вы в своем уме?

– Ну и отлично. Я знаю, что вы женщина практичная.

Она широко улыбнулась.

– Восемнадцать минут, – сказал Эйстейн. – Черт, у меня уже поджилки трястись начали.

– Ты звонил по моему старому мобильному номеру, пока я был в доме?

– Ну конечно. Звонки слышал, но трубку никто не взял.

– Ни одного звонка не было. Значит, его там нет.

– Извини, но ты о виброзвонке слыхал?

– О чем о чем?

Эйстейн изобразил, что зашелся в эпилептическом припадке:

– О том о том, о виброзвонке. Silent phone [43] .

– Мой всего крону стоил, и не было у него такой функции. Значит, он его с собой забрал, Эйстейн. А куда делся синий БМВ?

– Какой?

– Да он вон там припарковался, – вздохнул Харри. – Ладно, поехали.

Глава 31 Maglite

– Выходит, какой-то бандит преследует нас, потому что ты не можешь найти убийцу его родственницы? – Голос Ракели неприятно дребезжал в трубке.

Харри прикрыл глаза. Халворсен отправился к Элмеру, и он остался в кабинете один.

– Коротко говоря, да. У меня с ним уговор, и свои обязательства он выполнил.

– И поэтому на нас открыта охота? И мне пришлось срываться из гостиницы с сыном, которому через несколько дней предстоит узнать, разрешат ему остаться с матерью или нет? Поэтому, поэтому… – Ее высокий плачущий голос сорвался. Харри не стал ее перебивать. – В чем причина, Харри?

– Она стара как мир. Кровная месть. Вендетта.

– Но мы-то здесь при чем?

– Я же сказал, что ни при чем. Вы с Олегом не цель, а средство. Этот человек считает своим долгом отомстить убийце.

– Долгом?! – от ее вскрика у Харри чуть не лопнули барабанные перепонки. – Если эти люди считают своим долгом мстить, то это просто неандертальцы какие-то.

Он выдержал паузу:

– Меня эта история угнетает, но сейчас я ничего не могу поделать.

Она не ответила.

– Ракель?

– Да.

– Вы где?

– Раз ты говоришь, что они нас так легко вычислили, как же я могу сказать это по телефону?

– О’кей. Это место надежное?

– Думаю, да.

– Ну-ну.

В трубке раздался голос какого-то русского и тут же исчез, словно при настройке коротковолнового приемника на нужную радиостанцию.

– Почему ты не можешь просто сказать, что мы в безопасности, Харри? Скажи, что это выдумка, что они блефуют… – сказала она умоляюще, – ну хоть что-нибудь.

Харри сделал паузу, а потом медленно и четко произнес:

– Потому что тебе необходимо бояться, да, бояться, чтобы совершать верные шаги.

– Какие, к примеру?

Харри тяжело вздохнул:

– Я все улажу, Ракель, я все улажу.

Харри позвонил Вигдис Албу сразу, как только Ракель положила трубку. Она ответила после первого же звонка.

– Это Холе. Вы сидите у телефона и ждете звонка, фру Албу?

– А вы как думаете? – спросила она, растягивая слова, и Харри решил, что после его ухода она пропустила по меньшей мере пару стаканчиков.

– Понятия не имею. Но мне надо, чтобы вы заявили об исчезновении мужа.

– С какой стати? Я по нему не тоскую. – Она печально хохотнула.

– Ладно, объясню: мне нужен повод, чтобы объявить его в розыск. Так что выбирайте: либо вы заявляете о его исчезновении, либо я объявляю его в розыск. По обвинению в убийстве.

Последовала долгая пауза.

– Я не совсем понимаю, инспектор.

– А чего тут понимать-то, фру Албу? Значит, вы отказываетесь заявлять об исчезновении мужа? Хорошо, так и запишем.

– Погодите! – крикнула она. Харри услышал на другом конце провода звук разбившегося стакана. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Ведь Арне уже в розыске.

– Да, я его разыскиваю. Но пока еще официально об этом не заявлял.

– Разве? А как же трое детективов, что приехали ко мне после вашего ухода?

У Харри мурашки пробежали по коже:

– Что еще за трое детективов?

– Вы что там, в полиции, вообще друг с другом не общаетесь? Они меня так напугали и уходить не спешили.

Харри привстал:

– Они в синем БМВ приехали, фру Албу?

– Харри, я ведь вам говорила насчет всяких этих фру!

– Ладно, что вы им сказали?

– Сказала и сказала. Ничего из того, о чем мы с вами говорили, как мне кажется. Они посмотрели несколько фотографий и… да нет, они в общем-то не хамили, но…

– Почему же они все-таки ушли?

– Ушли?

– Они бы не ушли, если б не узнали то, зачем приходили. Поверьте мне, фру Албу.

– Харри, я уже устала напоминать…

– Подумайте! Это очень важно.

– Да господи боже мой, ничего я им не сказала, я же говорю. Я… а, ну да, я дала им прослушать сообщение Арне, он оставил его на автоответчике два дня назад. И они ушли.

– Вы же говорили, что не общались с ним.

– А я и не общалась. Он просто оставил сообщение, что взял Грегора с собой. Так оно и есть: я слышала лай Грегора.

– Откуда он звонил?

– А откуда мне знать?

– Во всяком случае, тем, кто был у вас, это известно. Вы можете прокрутить сообщение для меня?

– Но он просто говорит…

– Будьте добры, сделайте, как я говорю. Речь идет о… – Харри попытался высказать свою мысль иначе, но не нашел других слов, – о жизни и смерти.

Харри слабо разбирался в нюансах политики развития транспортной инфраструктуры. Он и слыхом не слыхивал о расчетах, согласно которым строительство двух туннелей в районе Винтербро и продолжения автобана поможет избавиться от пробок на трассе Е-6 к югу от Осло. Не ведал он и о том, что главным аргументом в пользу осуществления этого миллиардного проекта были не пожелания избирателей, мотавшихся взад и вперед из Мосса и Дрёбака, а соображения повышения безопасности дорожного движения. Не были ему известны и расчеты, которыми чиновники департамента транспорта пользовались для обоснования общественной значимости проекта и в которых человеческая жизнь оценивалась в 20,4 миллиона крон, включая расходы на «скорую помощь», вынужденное перераспределение транспортных потоков, а также упущенную выгоду от непоступивших налоговых отчислений. Потому-то, когда он застрял в «мерседесе» Эйстейна в пробке на Е-6, едва продвигаясь в южном направлении, он даже не мог представить себе, во что сам оценивает жизнь Арне Албу. Во всяком случае, он не знал, каков будет выигрыш, если ему удастся спасти ее. Знал только, что ни единой возможности возместить потерю, которую рисковал понести он сам, ему не представится. Так что лучше вовсе не думать об этом.

Запись сообщения, которое Вигдис Албу прокрутила ему по телефону, длилась всего пять секунд и была информативна лишь в одном смысле. Но этой информации оказалось для Харри достаточно, и содержалась она вовсе не в десяти словах, которые произнес Арне Албу, прежде чем повесить трубку: «Я взял с собой Грегора. Просто хочу, чтоб ты знала».

Но фоном служил не бешеный лай Грегора.

Это были пронзительные крики. Крики чаек.

Уже стемнело, когда показался указатель съезда на Ларколлен.

Перед домом стоял джип «чероки», но Харри проехал дальше к развороту. Однако и там синего БМВ он не обнаружил. Припарковался Харри прямо напротив дома. Бессмысленно пытаться проникнуть внутрь: он услышал собачий лай, еще когда опустил стекло, довольно далеко от вершины холма.

Харри понял, что следовало бы захватить с собой оружие. Дело не в Арне Албу, он вряд ли был вооружен, поскольку не знал, что кто-то угрожает его жизни, а вернее сказать, желает его смерти. Но теперь кроме них на сцену вышли и другие актеры.

Харри вылез из машины. Чаек не видно и не слышно. Он предположил, что голос они подают только днем.

Грегор был привязан к перилам крыльца. Зубы его сверкали при лунном свете, и у Харри сразу же снова засаднила рана на затылке. Но он заставил себя размеренным шагом подойти к заливавшемуся лаем псу.

– Помнишь меня? – прошептал Харри, приблизившись настолько, чтобы почувствовать его жаркое дыхание.

Цепь, на которой сидел Грегор, натянулась. Харри опустился на корточки, и, к его изумлению, лай утих. Судя по хриплому дыханию, пес просто изнемог. Грегор уткнул морду в передние лапы и совсем умолк. Харри потрогал ручку двери. Она оказалась заперта. Он прислушался. Вроде бы никто в доме не разговаривал. Но в комнате горел свет.

– Арне Албу!

Ответа не последовало.

Харри выдержал паузу и повторил попытку.

В фонаре ключа не оказалось. Тогда он подобрал увесистый камень, перелез через перила веранды, выдавил стекло в одном из квадратиков, на которые была разделена ведущая в комнату дверь, просунул руку внутрь и открыл защелку.

Никаких признаков борьбы в комнате он не обнаружил. Скорее речь могла идти о спешном отъезде. На столе лежала раскрытая книга. Харри поднял ее. Это был «Макбет» Шекспира. На открытой странице одна строчка была обведена синей ручкой: «Я слов не нахожу. Тебе их скажет мой меч» [44] . Он огляделся, но никакой ручки не обнаружил.

Вот только в самой маленькой спальне постель оказалась разобранной. На ночном столике лежал журнал «Мы – мужчины».

На кухне тихо звучало радио, по-видимому настроенное на четвертую программу. Харри выключил его. На столе он увидел уже оттаявший антрекот и брокколи в нераспечатанной упаковке. Харри взял антрекот и вышел в прихожую. Услышав, как кто-то скребется в дверь, он отпер ее. Два карих собачьих глаза уставились на него. Вернее, не на него, а на антрекот, который в следующее мгновение шлепнулся на крыльцо и тут же был разорван на кусочки.

Харри наблюдал, как они исчезали в пасти прожорливого пса, и все пытался решить, что же ему следует предпринять. Если вообще что-то следовало предпринимать. Ведь Арне Албу не читал Уильяма Шекспира – уж в этом-то он был уверен на все сто.

Когда от антрекота не осталось и следа, Грегор с новой силой громко залаял на дорогу. Харри подошел к перилам и отвязал цепь. Он едва удержался на ногах на скользкой почве, когда Грегор попытался вырваться, а потом последовал за ним по тропинке, ведущей через дорогу, и дальше по крутому склону, где внизу черные волны разбивались о гладкие скалы. Ноги увязали в высокой мокрой траве, словно она пыталась удержать его, но только когда под мартенсами Харри заскрипели легкие камешки и песок, Грегор остановился, задрав вверх толстый хвост. Они оказались на берегу. Был прилив, вода почти достигала края густо поросшего травой склона и накатывала на пляж с таким шипением, будто морская пена выносила на берег углекислоту, оставленную на песке очередной волной. Грегор снова залаял.

– Он что, на катере отсюда смылся? – спросил Харри то ли Грегора, то ли себя самого. – Один или с кем-то еще?

Ответа, разумеется, не последовало. Как бы там ни было, следы в этом месте заканчивались. Харри потянул за ошейник, однако огромный ротвейлер не сдвинулся с места. Тогда Харри зажег карманный фонарик марки «Маглите» и направил его в сторону набегавших волн. Но ничего, кроме гребней, напоминавших белые полоски кокаина на черном стекле, не увидел. Мелководье тянулось, судя по всему, далеко от берега. Харри снова потянул за ошейник, но тут Грегор начал рыть когтями песок и жутко завыл.

Харри вздохнул, выключил фонарик и направился обратно к дому. В кухне он сварил себе кофе, прислушиваясь к раздававшемуся вдалеке собачьему лаю. Харри допил чашку и снова отправился на берег, нашел углубление в скале, где и укрылся от ветра. Он закурил сигарету и попытался сосредоточиться. Потом завернулся в пальто и закрыл глаза.

Как-то ночью, когда они лежали у нее в постели, Анна высказала одну мысль. Скорее всего, это произошло уже ближе к концу их полуторамесячного романа – и скорее всего, он был гораздо трезвее обычного, раз уж запомнил ее слова. Она сказала, что кровать ее – корабль, на борту которого они с Харри, два одиноких, потерпевших крушение человека, мечутся по бурным водам и больше всего на свете боятся увидеть землю. Неужели так и случилось, неужели и впрямь они увидели землю? Ему казалось, что это не так, что ему удалось списаться на берег, просто прыгнув через борт. Но может быть, он ошибался.

Он закрыл глаза и попытался представить, как она выглядела. Не тогда, когда они были в роли потерпевших крушение, а тогда, когда он видел ее в последний раз. Тогда они пообедали. Это точно. Она налила ему чего-то, может, вина? Он выпил? Точно. Она еще подлила, он совершенно потерял контроль над собой. Налил себе сам. Она смеялась. Целовала его. Танцевала перед ним. По обыкновению, нашептывала в ухо ласковые слова. А потом они бросились в постель и пропали в объятиях друг друга. Неужели и вправду она с такой легкостью пошла на это? А он?

Нет, так быть не могло.

Но Харри не знал наверняка, как все было. И не мог до конца отбросить мысль, что