«De conspiratione. Капитализм как заговор. Том 1. 1520 - 1870-е годы»

3670

Описание

Часть сборника De conspiratione \ О заговоре. В работе рассматриваются некоторые теоретические проблемы конспирологии как научной программы и вопросы создания новой науки об обществе вообще и о капиталистической системе как единстве капитала, государства и закрытых наднациональных структур управления (конспироструктур) в частности. Автор предлагает свою картину исторической реальности европейского развития XVI ― XVIII веков, в котором конспироструктуры в качестве особого субъекта снимали противоречие между капиталом и государством.



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

De conspiratione. Капитализм как заговор. Том 1. 1520 - 1870-е годы (fb2) - De conspiratione. Капитализм как заговор. Том 1. 1520 - 1870-е годы 734K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Ильич Фурсов

Фурсов А.И. De conspiratione. Капитализм как заговор Том 1. 1520 - 1870-е годы

1. Конспирология - весёлая и строгая наука?

Есть странное противоречие в нашей жизни ― жизни учёных, аналитиков, исследователей, изучающих социальную реальность. На уровне здравого смысла, регулирующего повседневное поведение, мы прекрасно знаем, что, во-первых, есть лица, группы и структуры, оказывающие на ход вещей, на жизнь значительно большее влияние, чем другие лица, группы и структуры, а порой ― чем большинство этих последних; во-вторых, эти более могущественные лица, группы и структуры реализуют своё влияние, власть скрытым образом, за кулисами видимых событий; в-третьих, лица, группы и структуры, о которых идёт речь, существуют не хаотически, а организованно. Всё это довольно тривиально, и едва ли кто-то станет с этим спорить. Однако как только речь заходит об объяснении неких исторических явлений или политических событий, указанную не лежащую на поверхности социальную неравномерность, неравновесность не просто забывают или игнорируют ― её стараются опровергнуть; в результате анализ или объяснение того или иного события ограничивается фасадом, тем, что можно пощупать, тем, что легко «даёт себя прочесть» (М. Фуко).

Если, например, речь пойдет о выборах президента, то нам будут совать под нос опросы рядовых граждан (можно подумать, что они имеют такой же вес и такие же возможности, что не рядовые: ведь никто не станет утверждать, что у кукол те же права, что у кукловодов) и результаты голосования. Нам станут говорить о большинстве, его волеизъявлении и т.п. Но что значит большинство? Сто волков и тысяча овец ― кто тут большинство? Сотня людей, которая контролирует 30-50% мирового богатства, власть и информацию (СМИ, а точнее СМРАД ― «средства массовой рекламы, агитации и дезинформации») и, обладая обширными международными связями, живёт в глобальном пространстве, или несколько десятков миллионов не очень образованных работяг, про-лов, живущих от зарплаты до зарплаты в своём локальном мирке?

Если речь идёт о некоем экономическом событии, то нам представят статистику, подменяя количеством качество. Конвенциональная наука об обществе функционирует главным образом как наука больших цифр и эмпирических обобщений. Но ведь даже математика начинается там, где заканчивается цифирь, а из нескольких эмпирических обобщений не сделать одного теоретического. И если мы в объяснении тех или иных исторических явлений усомнимся в видимом, в явлении и попытаемся найти объяснение, лежащее глубже, чем видимое, которое нередко искусственно сконструировано, если попытаемся проникнуть на уровень сущности, такую попытку нередко квалифицируют как «конспирологию». Более того, этот термин сам по себе или в виде синонима ― «теория заговора» (далее ― ТЗ) ― используется, когда нужно скомпрометировать ту или иную работу, концепцию или схему без обсуждения или, что ещё чаще, когда нужно не допустить такого обсуждения в принципе. Но если история свободна от Заговора как одного из важнейших факторов, то что делать с такими заявлениями как «миром управляют оккультные силы и их тайные общества»? Или: «Судьба Европы находится в руках всего лишь трёхсот человек, каждый из которых знает всех остальных. Своих преемников они выбирают из собственного окружения. Эти люди имеют средства для того, чтобы положить конец той государственной форме, которую они считают неоправданной».

Первая фраза принадлежит представителю британской верхушки премьер-министру Великобритании Бенджамину Дизраэли, вторая ― представителю немецкой верхушки (и в то же время советнику Ротшильдов) промышленнику и министру иностранных дел Веймарской республики Вальтеру Ратенау.

Сказанное ими вполне соответствует научному подходу, обусловленному политэкономией капитализма. «Современная политическая экономия, ― пишет нобелевский лауреат по экономике П. Кругман, ― учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики»[1]. Эти слова принадлежат не конспирологу, а известному либеральному американскому экономисту и экономическому обозревателю, нобелевскому лауреату по экономике. Он прямо пишет о том, что, например, в Америке правые радикалы, будучи небольшой группой, но, контролируя при этом Белый дом, Конгресс и в значительной степени юстицию и СМИ, стремятся изменить как нынешнюю американскую, так и мировую систему.

Задолго до П. Кругмана ― в самом начале XX в. ― об огромной роли маленьких, хорошо организованных групп в широкомасштабных исторических процессах на примере Великой французской революции писал Огюст Кошен на примере энциклопедистов. А ведь энциклопедисты жили и действовали до эпохи всесилия СМИ, флэшмобов и сетевых структур, контроль над которыми увеличивает потенциал «малых народов» различного типа не то что в разы ― на порядки, превращая заговор в Заговор. П. Кругман очень хорошо показал это на примере деятельности неоконов в США в 1990-е годы. «Никому не хочется выглядеть сумасшедшим теоретиком заговоров, ― пишет он в своей работе «Великая ложь», ― Однако нет ничего безумного в том, чтобы раскапывать истинные намерения правых. Наоборот, неразумно притворяться, что здесь нет никакого заговора»[2].

Слово сказано, и это слово ― «заговор», причём как политико-экономический феномен, как система странового, государственного уровня.

Обычно под конспирологией (от англ, conspiracy ― заговор; «conspiracy», в свою очередь, восходит к латинскому «conspiratio» ― созвучие, гармония, согласие, единение и... тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, объясняются не историческими закономерностями и массовыми процессами, а перипетиями тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил ― орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т.д. и т.п. ― на выбор.

Нередко акцентируется примитивный или сознательно примитивизируемый характер конспирологических схем, их несерьёзность, порой ― одиозность. Действительно, немало конспирологических работ написано в погоне за сенсацией и заработком (не очень честным), отсюда ― легковесность, непроверенность фактов. В то же время немало работ, именуемых «конспирологическими», суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых ― либо упреждающе отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «напёрстке», да ещё и «наварить» на этом; либо, напротив, привлечь внимание к какой-либо третьестепенной теме или проблеме, разрекламировать те или иные структуры или тех или иных лиц как якобы обладающие неким скрытым могуществом; либо заранее скомпрометировать серьёзные попытки глубоко разобраться в тайных механизмах тех или иных событий, а тех, кто эти попытки предпринимает, выставить в невыгодном свете.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т.п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучными целями схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т.д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост)модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности; часто это делается накануне выхода в свет серьёзной публикации по данной теме. И невдомёк публике, что автора «заказухи» ― «слепого агента» ― исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьёзное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и ― «два шара в лузу» ― нейтрализовать эффект серьёзных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: “Где умный человек прячет камешек?” И большой ответил: “На морском берегу”. Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: “А где умный человек прячет лист?” И большой ответил: “В лесу”»[3]. Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только Кийт Гилберт Честертон и такие мастера детектива, как Эдгар По («Похищенное письмо») и сэр Артур Конан-Дойл, но и Александр Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности», и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии ― прочитывать неявный смысл, скрытый шифр очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и ― высший пилотаж ― скрытый смысл самих конспирологических работ.

Едва ли кто сможет оспорить тот факт, что далеко не все причины и мотивы происходящего в мире лежат на виду ― наоборот, они скрываются; далеко не все цели декларируются открыто, и это естественно. Мы прекрасно знаем, что большая политика делается тайно, реальная власть ― это тайная власть, а зона функционирования «высоких финансов» ― тайна. Поэтому, как правило, поставить под сомнение реальный анализ скрытых механизмов истории пытаются либо люди недалёкие, профаны, либо, напротив, те, кто слишком хорошо знает о существовании тайных сил, структур и т.п. и старается отвести от них внимание, сбить со следа, высмеивая серьёзный поиск как конспирологию. Правда, в этом старании нередко прокалываются, в частности, на двойных стандартах в оценке различных явлений.

Возьмем, к примеру, интерпретации Коминтерна, т.е. III Интернационала, который два десятилетия втайне планировал и проводил перевороты, восстания, революции, у которого были гигантские скрытые финансы и т.п. Коминтерн ― это, несомненно, конспироструктура (далее ― КС), а его влияние на ход истории ― это конспирологическое влияние. Почему же аналогичные структуры буржуазии и аристократии, действующие в закрытом режиме, обладающие намного большим политическим и финансовым потенциалом, ― не конспирологические? Напомню слова Льва Троцкого о том, что настоящие революционеры сидят на Уолл-стрит. И, добавлю я, не только сидели, но тайно помогали большевикам, а ещё больше Гитлеру, решая, естественно, свои задачи. Это не говоря о том, что революции, войны и макрокризисы ― это всегда заговор. А точнее ― Заговор.

Разумеется, в основе кризисов и революций лежат объективные системные причины. Никто не отменял массовые процессы. Но мир ― понятие не количественное, а качественное, как любил говорить Эйнштейн. В мире небольшая, но хорошо организованная группа, в руках которой огромные средства (собственность, финансы), власть и контроль над знанием и его структурами, а также над СМИ весит намного больше, чем масса людей или даже целая страна ― достаточно почитать «Исповедь экономического убийцы» Дж. Перкинса.

О конспирологии можно говорить двояко ― как об определённом подходе к изучению реальности и как о научной программе или эпистемологическом поле, но не как о дисциплине (по крайней мере пока, хотя потенциально это дисциплина транспрофессионального типа, другой вопрос ― актуализируется ли эта потенция и если да, то как). Как подход конспирология это прежде всего дедуктивно-аналитический поиск (хотя и индукцией не следует пренебрегать), нередко по косвенным свидетельствам, неочевидного в очевидном, тайного в явном, вычисление скрытых мотивов, причин и причинных связей (рядов), которые не лежат на поверхности, не проявляются, а если и проявляются, то в виде странностей, досадных случайностей, непонятных пустот, отклонений, которые так не любят стандартные исследователи ― они им жить мешают, смущают и тревожат. Можно сказать, что в этом смысле конспирология должна быть неотъемлемым элементом социальных дисциплин в их нынешнем состоянии, компенсируя их ориентацию на то, что лежит на поверхности, на «законы количества», на явное.

Это «должна» обусловлено не только несовпадением явления и сущности, самой спецификой социального знания, в основе которого лежит несовпадение ― принципиальное несовпадение истины и интереса, на порядок усиливающее в этой области знания несовпадение явления и сущности. Эйнштейн говорил, что природа как объект исследования коварна, но не злонамеренна, т.е. не лжёт сознательно, «отвечая» на вопрос исследователя; человек же в качестве объекта исследования часто лжёт ― либо бессознательно, либо намеренно, скрывая или искажая реальность в личных, групповых, системных интересах. Или будучи в плену ложного сознания, а то и просто от незнания, порой ― учёного. Более того, в социальных системах целые группы специализируются на создании знания в интересах определённых слоёв, т.е. в продуцировании ложного знания. Так, в капсистеме социальные науки и их кадры выполняют определённую функцию ― анализ социальных процессов в интересах господствующих групп и с точки зрения их интересов, в конечном счёте ― в целях (интересах) сохранения существующей системы с её иерархией. В результате социальный интерес верхов становится социальным и профессиональным интересом того или иного научного сообщества как корпорации специалистов, которая, по крайней мере её верхняя половина, становится идейно-властными кадрами системы, особой фракцией господствующих групп, привилегированной обслугой.

В этом нет ничего необычного, напротив ― проза жизни, в основе которой лежит двойное несовпадение: сущности и явления, истины и интереса. Постижение кем-то сущности социальной системы или властной организации, их истины и меры, как правило, не в интересах господствующих групп, они всячески препятствуют этому, ограничивая (в том числе институционально и дисциплинарно) реальные исследования уровнем явлений, причём трактуемых в интересах верхов. В результате социальный, классовый интерес верхов становится интересом обслуживающего их профессионального интеллектуального сообщества как корпорации и в известном смысле ― его истиной в специфическом смысле слова.

Этот интерес автоматически встраивается в исследования научного сообщества, регулируя не только решения проблем, не только способы их постановки, но и то, что считать научными проблемами, а что нет. Отсюда ― табу на целый ряд проблем, их практическая необсуждаемость. В периоды кризисов реальность мстит этой табуизации, приводя верхи к классовой и геополитической слепоте, а обслуживающих их «спецов» к полной интеллектуальной импотенции. Список этих проблем в современной социально-исторической науке довольно длинный ― от конспирологической проблематики до расовой и холокоста. Любой анализ знания с учётом искажающих его социальных интересов, вскрытие самих этих интересов, анализ реальности с точки зрения не тех или иных групп/интересов, а системы в целом так или иначе соотносится с конспирологией ― эпистемологически, по повороту мозгов. Здесь выявляется двойной скрытый смысл: самой реальности (прежде всего властной, социально-энергетической) и знания о ней (информационной).

Конспирология как научная программа ― это, помимо прочего, всегда раскрытие секретов власть имущих, того, как реально функционирует власть, как распределяются ресурсы и циркулирует информация. А поскольку истинная власть ― это, как правило, тайная власть или явная власть в её тайных действиях, в тайном измерении, то её анализ по определению имеет конспирологический аспект. К сожалению, у современного обществоведения нет ни понятийного аппарата, ни возможности, а часто и желания заниматься скрытыми механизмами социальных процессов, тем, что лежит не на поверхности, теневой стороной реальности. В этом плане современное обществоведение является ущербным, половинчатым: в основном оно занимается явлениями, а не сущностью, функциями, а не субстанцией, таким образом, упуская главное. Конспирология как научная программа ― мера половинчатости, неполноценности современной науки об обществе. Когда будет создана полноценная, «свето-теневая», наука об обществе, нужда в конспирологии, в криптоматике отпадёт ― это будет просто анализ закрытых сторон реальности, вскрывающий секреты, интересы и мотивы властей предержащих.

Иными словами, разработка конспирологии как научной программы ― это работа на превращение социальных наук из одномерных в многомерные, полноценные и занимающие произвольную позицию по отношению к интересам тех, у кого в руках власть, собственность и информация, т.е. конспирология выполняет функцию эмансипации и самокоррекции нынешней науки об обществе.

2. Конспирология: за и против (несколько выборочных примеров)

Помимо рынка конспирологической литературы существует и рынок антиконспирологических работ, эффект которых нередко столь же контрпродуктивен, как и некоторых конспирологических: если эти последние нередко компрометируют анализ закрытых сторон реальности как таковой, то их антиподы своей слабостью или ангажированностью, стремлениям доказать, что никаких заговоров в природе нет, что, например, Линкольна и Кеннеди убили одиночки и т.п., добиваются обратного эффекта. К таким работам, в частности, относится книга Д. Пайпса «Заговор. Мания преследования в умах политиков»[4]. Уже из названия видно, что автор, сын известного русофоба Р. Пайпса, приравнивает ТЗ к паранойе. О работе Д. Пайпса, как и о её авторе, на котором природа явно отдохнула (достаточно почитать его рассуждения), самих по себе не стоило бы говорить. Однако эта работа доводит до логического конца типичную антиконспирологическую аргументацию, активно замешанную на тупом антикоммунизме, и тем показательна, а потому взглянем на неё поближе.

Пайпс высмеивает «конспирологические» теории убийства Кеннеди (он согласен с официальной версией!), создания Федеральной Резервной Системы (ФРС), Французской революции. «Сплясал» он и по поводу «Протоколов Сионских мудрецов», напирая на роль этого документа в «конспирацизме». В реальности в послевоенный период «Протоколы...» не играют практически никакой роли в конспирологической литературе. Но дело даже не в этом. Чёткий ответ по поводу протоколов дал Герберт Уэллс ― писатель, разведчик, человек из «закулисы», причём намного более информированный, чем оба Пайпса вместе взятые. На вопрос, фальшивка «Протоколы...» или нет, автор «Машины времени» ответил, что этот вопрос иррелевантен, т.е. не имеет значения, поскольку в мире всё произошло так, как расписано в «Протоколах...». Повторю: Уэллс «работал» на таком уровне, куда пайпсов и близко не подпустят.

Все ТЗ Пайпс-младший, примитивизируя и оглупляя их, сводит к схемам поисков каверз масонов и евреев, автоматически навешивая на конспирологов ярлык «антисемитизма». Д. Пайпс ― не единственный «критик конспирологии», прибегающий к этому дешёвому жульническому трюку. Нередко исследователей, ищущих скрытые механизмы истории и политики, обвиняют в поисках «мирового правительства», «жидомасонского заговора», ну а от «жидомасонского заговора» один шаг не только до «масонов», но и до «жидов» и, следовательно, до обвинения в антисемитизме. Пайпс вешает антисемитизм на левых, но ведь исторически антисемитизм ― это, как правило, «забава» правых, и сам же Пайпс связывает конспирологию и с правыми. Где логика? Он даже утверждает, что в 1989 г. с исчезновением советского блока исчезла и самая мощная в истории фабрика ТЗ. Бедный-бедный Пайпс. Он, по-видимому, не знаком с основами марксизма, исторического материализма, которые в том виде, в каком они развивались в СССР, исключали ТЗ по определению, поскольку акцентировали роль «объективных массовых процессов» и «законов истории». Ярлык «советского конспирацизма» Пайпс пытается навесить на любое противодействие СССР агрессивным акциям США во внешнеполитической и идеологической сферах.

«Советским конспирацизмом» Пайпс называет «непомерный страх коммунистических режимов перед заговорами» в результате того, что они, как пишет Пайпс, сами же поверили в созданный ими образ врага[5]. По Пайпсу выходит, что у СССР и соцстран не было врагов ― они их выдумали; т.е. выходит, не было директив Совета Национальной Безопасности США об атомной бомбардировке советских городов. Практически любую критику в адрес США Пайпс квалифицирует как проявление ТЗ. Можно порекомендовать ему почитать 3б. Бжезинского, Г. Киссинджера, Дж. Фридмена и др., которые откровенно говорили и говорят о тех агрессивных планах США, которые Д. Пайпс квалифицирует как «конспирологические выдумки». Пайпс, по-видимому, идиот в исходном, греческом смысле слова: идиот - человек, который живёт так, будто окружающего мира не существует.

Что тут скажешь? Только одно: больше читать надо, шлемазл, и не позорить свой народ.

А уж если взялся выполнять политический заказ, делать это надо не тупо и кондово, а изящно. Впрочем, о чём это я? Показательно, что Пайпс не осмелился назвать свою работу научным исследованием ― она не выдерживает минимальной проверки на научность. Её цель в другом ― опорочить в глазах широкой публики любые попытки анализа реальных тайных пружин политики и особенно американской политики.

У работы Пайпса есть антиподы ― ультраконспирологические схемы, авторы которых видят заговоры везде. Это крайности, посередине ― скучноватый мейнстрим, в котором не столько анализируются (для этого много что надо знать и немало продумать), сколько излагаются и каталогизируются ТЗ (классика ― работа Й.Р. фон Биберштайна[6]) или даётся попытка их культурологической интерпретации (например, П. Найтом[7]).

Хотя обе эти книги более спокойны по тональности, чем многие другие опусы подобного рода, у них есть заданная направленность, которая видна в подзаголовках. Для Найта «культура заговора» это одновременно и реальное, до сих пор нераскрытое убийство Кеннеди с практически доказанным реально существовавшим заговором, и популярный сериал. Так сознательно стирается грань между реальностью и вымыслом и возникает некая зыбкая «культура заговора», где социальное содержание событий исчезает, растворяется в фантастике. А самое главное ― снимается необходимость поиска причинно-следственных связей, который может поставить ряд неприятных или просто неприемлемых для истеблишмента вопросов.

В ещё большей степени это так в случае с фон Биберштайном. Он разбирает схемы, в которых в качестве заговорщиков фигурируют философы, масоны, евреи, либералы и социалисты. Но не финансисты, не капиталисты, не династические семьи, не аристократия, поскольку такой анализ, имеющий, кстати, солидную доказательную базу, подошёл бы опасно близко к реальным секретам западной системы, буржуазного общества. Тайная криминальная история капитализма, в которую в качестве активно действующих лиц, субъектов замешана верхушка ― реальность; при таком подходе уже трудно будет дать заголовок «Миф о заговоре» ― с капиталом всё конкретно, и фон Биберштайн прекрасно это понимает, «тренируясь на кошках» ― на философах, социалистах, на тех, кто не создаёт проблем.

В целом работа фон Биберштайна полезна ― судя не только по библиографии, но и по тексту, автор перелопатил огромный пласт конспирологической и антиконспирологической литературы. К сожалению, работа написана в «немецком стиле» ― много знания и не так много понимания, отсюда либо легковесные, либо приземлённые суждения ― автор знаком с книгами по узкой теме, но не очень хорошо представляет себе более широкую историческую реальность. Впрочем, повторю: как стартовым историографическим материалом «Мифом о заговоре» вполне можно пользоваться.

Моя работа ― не историография конспирологии, тем не менее необходимо упомянуть те работы, которые обычно помещают у её истоков и которые задали определённую логику её развития и логику её критики, особенно недобросовестной. Прежде всего нужно назвать «Памятные записки по истории якобинства» (1797) аббата Огюстэна Баррюэля[8], «О тайных обществах и их угрозе государству и религии» Джона Робинсона[9] и «Триумф философии в XVIII веке» Йогана Августа Старка[10]. По сути это трио и сформулировало нечто вроде масонско-иллюминатской повестки дня развития конспирологии и антиконспирологии на добрую часть XIX в. Хотя Баррюэль был не первым, кто связал масонство с революцией (пионер здесь ― священник Жак Франсуа Лефран с его «Сорванным покрывалом»)[11] и хотя документами его активно снабжал Старк, все же именно этот аббат оказался главной фигурой у истоков конспирологии ― по детальности и одновременно охвату исследования, весьма масштабному по меркам конца XVIII в., да и не только. В первом томе («Антихристианский заговор») он подробно описал, как англофил Вольтер со товарищи вели идейную подготовку подрыва монархии и христианства; во втором томе («Заговор софистов и мятеж против королей») рассказано о союзе философов и масонов; третий том («Нечестивый и архаический заговор софистов», так же называется и четвёртый том) посвящён баварским иллюминатам, а в четвёртом показано, как заговор реализовывался в реальности.

Работы указанной «тройки», их последователей и их критиков привлекли внимание к масонско-иллюминатскому аспекту европейской истории и политики и в то же время серьёзно заузили этой тематикой анализ европейской истории и политики в её закрытом («тайном») измерении в целом.

Во-первых, сами дискуссии развивались по упрощённой схеме утверждения-отрицания («да» ― «нет»), что весьма упрощало реальную историческую картину. Во-вторых, внимание отвлекалось от других неявных субъектов мировой политики, мировой игры, например от крупных финансовых домов (тех же Ротшильдов), от истеблишмента в целом. В-третьих, внимание отвлекалось и от Великобритании ― государства, весьма заинтересованного в развитии в Европе масонских и иных закрытых структур, от государства, которое в значительной степени (хотя и не в такой, как США) было создано подобного рода структурами Европы и Англии, в какой создавало их, и от капитализма как системы.

Одна из главных слабостей конспирологических штудий заключается в том, что, «нарыв» огромный, интереснейший, нередко убойный эмпирический материал, переворачивающий представления о многих исторических событиях, их авторы не смогли адекватно концептуализировать его, превратив в особую дисциплину и/или перестроив под определённым углом уже существующие дисциплины. Для этого нужно было вписать конспироштудии в проблематику исторического и теоретического анализа капитализма как системы, поскольку и закрытые («тайные») наднациональлные структуры мирового согласования и управления, и возможности небольших по численности групп проектно направлять ход истории или, по крайней мере, пытаться это делать, логически вытекают из социальной природы капитализма, его особенностей.

Более того, именно капиталистическая система (и в таком масштабе только она) порождает закрытые наднациональные структуры мирового управления и согласования, существующие в режиме «заговора», они имманентны ей; по сути её существование без них невозможно. Они такая же черта капсистемы, как циклы накопления капитала или циклы борьбы за мировую гегемонию и мировые войны; более того, развитие КС теснейшим образом связано с экономическими и политическими циклами капсистемы, по ним можно судить о системе в целом, поскольку они воплощают целостные (пространство) и долгосрочные (время) аспекты стороны её функционирования.

В конце жизни Маркс заметил, что если бы он писал «Капитал» заново, то начал бы с государства и международной системы государств. Сегодня я бы сказал так: если в наши дни писать заново «Капитал» (эта задача весьма актуальна), то начинать надо с того, что с лёгкой руки И. Ильина называют «закулисой», т.е. с закрытых наднациональных структур согласования и управления ― именно они самим фактом своего существования снимают одно из важнейших, базовых противоречий капитализма. Без этого снятия (в гегелевском ― Aufhebung ― смысле) и без структур-персонификаторов этого снятия функционирование капитализма по сути невозможно. Конспирология как процесс и реальность («как воля и представление») ― необходимое условие существования капитализма и процесс этого существования одновременно.

Цель настоящей работы ― представить историю новоевропейских КС в контексте истории капиталистической системы, как неотъемлемого элемента этой системы, придающего ей завершённый и целостный характер. Иными словами, задача заключается в том, чтобы вписать КС в контекст политэкономической истории капитализма и в то же время представить эту историю в её трёхмерной полноте, а не в обезглавленном (или, если угодно, в кастрированном) виде, ограничившись капиталом и государством. Хронологические рамки данной монографии, представляющей первую часть более крупного исследования, ― 1520―1870-е годы (другие части охватывают период с конца XIX в. по первые десятилетия XXI в.). Основные вопросы, о которых пойдёт речь, следующие: теоретические аспекты социосистемного функционирования КС; «сборка» в XVI―XVII вв. геоисторического субъекта, создавшего капитализм и КС; первый и второй этап развития конпироструктур в контексте циклов накопления капитала и борьбы за мировую гегемонию, кондратьевских длинных волн и волн революций цен и т.п. В анализе первого этапа (1710―1770-е годы) основное внимание будет уделено масонским структурам и их связям с общим ходом европейской истории. В анализе второго этапа (1770―1870-е годы), более насыщенного и сложного, чем первый, речь пойдет об отложении североамериканских колоний от Великобритании, Французской революции, событиях 1830―1840-х годов, о «длинных 1850-х» (1848―1867/73 гг.), отмеченных взрывом важнейших мировых событий. Естественно, рассматриваться все эти события и породившие их тенденции будут сквозь призму становления и развития КС, их взаимодействия с капиталом и государством, с которыми они совпадали по «принципу кругов Эйлера».

Я прекрасно понимаю, что по объему указанная тематика тянет на несколько толстых монографий или огромный трактат, и возможно когда-нибудь они и будут написаны. Однако в данный момент имеет смысл поступить иначе ― так, как это сделал У. Ростоу со своей самой известной и наиболее читаемой работой «Стадии экономического роста» (1961 г.). В предисловии к ней он написал: «Взгляды, выраженные здесь, могли бы быть разработаны в обычной форме научного трактата большого объема с большим числом подробностей и большой академической изысканностью. Но должна быть некоторая польза и в кратком и простом изложении новых идей»[12]. Разумеется, сжатость очерка не позволяет избежать некоторой схематичности, минимума в ссылках и т.п., но это издержки жанра, которые должны исчезнуть при превращении очерка в серию книг. Ну а начну я, естественно, с теории, с восхождения от абстрактного к конкретному ― с теоретического обоснования не просто существования, а центральной роли КС в капсистеме ― роли, обусловленной тем, что именно эти структуры снимают важнейшие противоречия капитализма как системы, являясь одновременно его «волей и представлением».

3. Конспироструктуры как имманентная форма развития капитализма

В экономическом плане капитализм ― цельно-мировая, наднациональная система, мировой рынок не знает границ; его locus standi и field of employment, как сказал бы Маркс, ― мировой рынок, мир в целом. А вот в политическом плане капсистема ― это не целостность, а совокупность, мозаика государств, их международная (international) организация, т.е. организация национальных государств. Это одно из серьёзнейших противоречий капитализма ― противоречие между капиталом и государством, мировым и национальным (государственным).

К середине XIX в., по мере превращения капитализма в целостность, в систему-для-себя или, как сказали бы марксисты, в формацию, т.е. с обретением им адекватной ему материальной (вещественной) базы ― индустриальных производительных сил, капитализм получает прочный производственный фундамент. Но индустриальные производительные силы носят региональный характер, будучи сконцентрированы в зоне Северной Атлантики, тогда как производственные отношения носят мировой характер, вступая в противоречие с государственно-политическими формами и стремясь взломать их. Так противоречие между целостным мировым характером экономики и суммарно-мозаичным национальным характером государственно-политической организации обретает еще одно измерение: мировые производственные отношения (и их персонификаторы) противостоят не мировым, а региональным производительным силам и не мировым же, а национальным государственно-политическим структурам ― и их персонификаторам. В результате, во-первых, интересы государств оказываются, как правило, тесно связанными с таковыми промышленников, капиталов реальной, «физической», как сказал бы Л. Ларуш, экономики, а интересы финансистов объективно противостоят и тем, и другим. Разумеется, реальность сложнее, для неё порой характерны различные выверты и комбинации, хитрые переплетения линий вероятности, обусловленные конъюнктурой, обстоятельствами ― как историческими, так и семейно-личностными (это хорошо показали в своих романах О. Бальзак, Э. Золя и др.). И тем не менее названное выше базовое противоречие и способы (формы) его снятия остаются определяющими всю эволюцию, всю моторику капитализма. Но мы немного забежали вперед.

У крупной буржуазии, в какой бы стране она ни жила (особенно если это крупная страна), прежде всего у её финансового сегмента, всегда есть интересы, выходящие за национальные рамки, за пределы государственных границ ― своих и чужих. И реализовать эти интересы можно только нарушая законы ― своего государства или чужих, а чаще и своего, и чужих одновременно. Причём речь идет не о разовом нарушении, а о постоянном и систематическом, которое, следовательно, должно быть как-то оформлено. Ведь одно дело, когда капиталу противостоит слабая или даже не очень слабая полития в Азии, не говоря уже об Африке ― здесь достаточно силового варианта «дипломатии канонерок». А как быть в мире равных или относительно равных: Великобритания, Франция, Россия, Австрия, со второй половины XIX в. ― Германия, США? Это совсем другое дело. Здесь уже так просто не забалуешь, нужно не огнестрельное, а организационное оружие, которое оформило бы интересы капиталистических верхушек различных государств, сняло их противоречия с государством и стало бы выражением их целостных (вне- и наднациональных) и долгосрочных интересов.

Таким образом, поскольку товарные цепи на мировом рынке постоянно нарушают государственно-политические границы, нередко вступая при этом в противоречие с интересами «пересекаемых» государств, верхушке капиталистического класса, во-первых, необходимы наднациональные, надгосударственные структуры/ организации; во-вторых, эти организации должны быть если не совсем тайными, то закрытыми от широкой публики и, в-третьих, эти организации/структуры должны иметь возможность влиять на государства, воздействовать на их руководителей, лидеров, находясь одновременно и над государством, и над капиталом.

По сути то, чем занимаются эти структуры, иначе чем перманентным и институциализированным заговором не назовёшь. А потому речь должна идти о КС. К КС относятся все типы закрытых, в условиях капитализма чаще всего (хотя далеко не всегда) наднациональных структур ― масонские ложи, закрытые клубы, тайные общества, организации орденского типа и т.д. КС ни в коем случае не исчерпываются масонерией и квазимасонерией, хотя в XVIII в. и в значительной части XIX в. они были доминирующей формой организации КС. Однако с конца XIX в. и тем более в XX в. возникают новые, более современные формы КС, не отменяющие старые, нередко связанные с ними, но значительно более непосредственно связанные с политикой, экономикой, разведкой.

КС ― это третий «угол» капитализма как системы, причем угол, находящийся вверху, над капиталом и государством, располагающимися на одной плоскости. КС ― это третье измерение, завершающее систему капитализма и придающее ей целостность. Когда историю капиталистической эпохи пишут и рассказывают как историю только государств(а) и капитала, ― это неполная, неполноценная и фальшивая история. Это двумерная история трёхмерной системы. Без КС история капиталистической эпохи непонятна и невозможна. Другое дело, что история КС должна быть вписана в историю капитала (его циклов накопления) и государства (борьбы за гегемонию), а их отношения анализироваться как таковые субъекта и системы. Только в этом случае мы получим целостную, интегральную историю эпохи, а не схему, способную удовлетворить профанов, в том числе и таковых от науки.

КС снимают не только базовое политико-экономическое противоречие, о котором шла речь, но и другие: между различными формами капитала и, соответственно, фракциями капиталистического класса; между государствами.

Представляя одновременно и капитал, и государство, связывая их организационно в такой сфере, которая находится вне государства и вне капитала, КС в то же время оказываются над государством и над капиталом, выражая целостные и долгосрочные интересы капсистемы и выступая таким образом персонификатором целостных и долгосрочных интересов капиталистического класса как её системообразующего элемента. Здесь необходимо дать рабочее определение капитализма, которым я буду пользоваться: как говаривал Декарт, «il faut definir le sens des mots» ― «определяйте значение слов». Если капитал в строгом (системном или, как сказали бы марксисты, формационном) смысле слова ― это овеществлённый труд, реализующий себя как самовозрастающая стоимость в процессе обмена на живой труд, то капитализм ― это социальная система, в основе которой лежит этот процесс. Но это не вполне достаточное определение. Капитализм ― это далеко не только капитал: капитал существовал до капитализма и, скорее всего, будет существовать после него. Капитализм ― это сложная социальная система, институционально (государство, политика, гражданское общество, массовое образование) ограничивающая капитал в его долгосрочных и целостных интересах (и таким образом продлевающая для него время) и обеспечивающая ему экспансию (пространство).

Экспансия необходима потому, что капитализм ― экстенсивно-ориентированная система: как только мировая норма прибыли снижалась, капитализм вырывал из некапиталистической зоны ту или иную часть и превращал её в капиталистическую периферию ― источник дешёвой рабочей силы и дешёвого сырья. Исчерпание некапиталистических зон (1991 г.) означает асфиксию и относительно скорую смерть, а точнее демонтаж капитализма «властелинами его колец»[13]. В этом плане глобализация ― терминатор не только Советского Союза, системного антикапитализма, но и капитализма как системы. И весьма симптоматично ― диалектика: глобализация в значительной степени есть продукт деятельности КС.

Наконец, есть ещё одно важное противоречие буржуазного общества, которое призваны снимать КС. В буржуазном обществе официальная власть не является сакральной, тайна не является её имманентной характеристикой. Это в «докапиталистических» обществах Азии, Африки и доколумбовой Америки тайна была имманентной характеристикой власти, но эта тайна была на виду, очевидной. Люди знали о тайной власти и о тайне власти, саму власть воспринимали во многом как нечто таинственное, сакральное. Кстати, поэтому в данных случаях в заговоре как системе, как особом феномене, строго говоря, особой нужды не было. Разумеется, это не означает отсутствия реальных заговоров и тайной борьбы в этих обществах.

Совершенно иначе обстоит дело с капитализмом как системой. Поскольку в капиталистическом обществе производственные отношения носят экономический характер, а эксплуатация осуществляется как очевидный обмен рабочей силы на овеществлённый труд, социальный процесс почти прозрачен: рынок, господство товарно-денежных отношений, институциональное обособление власти от собственности, экономики ― от морали, религии ― от политики, политики ― от экономики (управление экономикой отделяется от административно-политического процесса ― «закон Лэйна»), экономики ― от социальной сферы. Всё это обнажает социальные и властные отношения буржуазного общества. Рационализация экономических, социальных и политических сфер и отношений максимально открывает процессы, происходящие в этих сферах, делает их принципиально читаемыми и превращает в объект исследования специальных дисциплин ― экономики, социологии, политической науки.

Власть в буржуазном обществе лишается сакральности и таинственности. Кроме того, помимо государства как ипостаси власти существует гражданское общество. В буржуазном обществе власть ― государство и политика ― особенно с середины XIX в. если и не просвечивается, то оказывается весьма и весьма на виду, тем более что официально претендует на открытый и рациональный характер. К этому надо добавить избирательную систему с её правами (в Великобритании ― с 1867 г.), а также тот факт, что буржуазное общество (в ядре капсистемы) ― единственное, которое легализует политическую оппозицию и пусть лицемерно, но официально провозглашает демократию и права человека в качестве политических принципов. Это, естественно, создаёт очень серьёзные проблемы и для капиталистического класса, и для отражающего его интересы государства, т.е. для системы в целом ― проблемы, которые усугублялись и обострялись по мере учащения социальных конфликтов, войн и революций.

Открытый демократический политический фасад самым серьёзным образом затрудняет, если вообще не делает невозможным нормальное функционирование капиталистической системы, т.е. реализацию классовых интересов верхушки за счёт основной массы населения и в ущерб ей, поддержание власти и привилегий этой верхушки. Поэтому нормальное функционирование здесь политико-экономической системы требует создания закрытого властного контура, тени, завесы ― того, в чем не было столь острой потребности до капитализма. Требует тем сильнее и жёстче, чем демократичнее выглядит фасад, который именно по причине своей демократичности и открытости должен быть лишён реальной власти или, она, по крайней мере, должна быть сведена к минимуму. Это и есть ещё одна задача КС, рост и усиление которых прямо пропорциональны внешней демократизации буржуазных обществ, тогда как соотношение сил между ними носит обратно-пропорциональный характер, представляя собой игру с нулевой суммой в пользу КС. Повторю: данный аспект развития КС не является результатом злого умысла, а обусловлен противоречием между внешней логикой развития политических институтов как общенациональных и реальными классовыми (в том числе мирового уровня) интересами господствующего класса. И в данном случае КС ― средство снятия острого противоречия, неведомого иным, чем капиталистическое, обществам.

По мере публичного "огосударствления" населения, превращения его в граждан как формальных агентов публичной политики пропорционально возрастала роль тайной, закулисной политики, тайной власти, причём не только внегосударственной ― масонской и иных тайных обществ, но и самого государства. Последнее в условиях разрастания публичной сферы и роста значения гражданского общества  уводило в тень, за кулисы наиболее важные аспекты, стороны и направления своей деятельности, реальную власть и её главные механизмы. И чем большая часть населения получала избирательные права, чем публичнее становилась политика, чем ― внешне ― демократичнее общество, тем большая часть ― особенно в XX в. ― реальной власти уводилась в тень, действовала конспиративно, в качестве заговора, сращиваясь с закрытыми структурами. Иными словами, заговор есть обратная, «тёмная», «теневая» сторона демократии и публичности, по сути ― тёмная/теневая сторона Модерна в его североатлантическом ядре.

В этом плане можно сказать, что конспирология есть анализ одной из важнейших, если не самой важной ― тёмной стороны Модерна, компенсация того, чем не занимается наука об обществе Модерна. В равной степени сами КС ― это компенсаторная реакция капсистемы на своё вынужденное историческими обстоятельствами отклонение от своей природы. Посредством подобных организаций в интересах верхушки капиталистического класса снимались важнейшие противоречия системы, включая базовое ― между экономической целостностью/капиталом и государственно-политической фрагментарностью/государством, между социальным временем и социальным пространством (с глобализацией эта борьба времени и пространства закончилась победой времени, но цена этой победы ― исчерпанность капитализма и обусловленная этим задача его демонтажа его же хозяевами). Снималось за пределами видимости данного общества как типа и как реальности для того, чтобы другое противоречие ― между трудом и капиталом ― не привело к взрыву, т.е. решение одного противоречия диктовалось необходимостью решения другого. И наоборот.

«Окончательным решением» указанного противоречия по задумке «хозяев мировой игры» (О. Маркеев) должно стать нечто вроде мирового правительства. К созданию последнего верхушка капкласса устремилась с XIX в.: в конце XIX в. задача создания мирового правительства была поставлена на повестку дня, а весь XX в. эту «повестку» пытались исчерпать. Забегая вперёд, отмечу, что каждый раз на пути решения этой задачи хозяевами Запада, т.е. «хозяевами мировой игры», вставала Россия ― сначала царская, а затем советская; в этом ― одна из причин «горячей любви» к России и к нам, русским, хозяев капсистемы, особенно британцев (подр. см. ниже).

Итак, создание КС, наднациональных структур мирового управления и согласования ― императив для верхушки капиталистического класса, включая операторов мирового рынка, которые стали «капиталистами против своей воли» (Р. Лахман). Однако готовых к употреблению, «естественных» капиталистических организаций наднационального уровня у буржуазии и капитализирующейся аристократии XVIII в., когда эта потребность и задача уже вполне осознавались, не было и не могло быть. Хорошо евреям, которые жили «в порах» современного мира как финикийцы ― «в порах древнего мира» (К. Маркс) и могли в своих интересах в качестве наднациональной использовать родственную, семейную систему, как это сделали Ротшильды на рубеже XVIII―XIX вв., и таким образом решить проблему организации наднационального уровня. Отсюда отмеченная многими исследователями, начиная с Карла Маркса и Вернера Зомбарта, тесная связь еврейства и капитализма, синхронность их подъёма с начала XVI в., резко ускорившаяся в XIX в.. Поэтому, естественно, буржуазия и капиталистически ориентированная аристократия использовала прежде всего те организации, которые были в наличии, например масонские. Последние начинали выполнять новые функции, в том числе для выяснения династических отношений в новых условиях ― мировой борьбы за рынки, а также служа средством борьбы с государством (уже антифеодальным, но еще не буржуазным, а «старопорядковым»), причём не только для буржуазии, но и для других групп.

Вот это «для других групп» заслуживает повышенного внимания, особенно с точки зрения анализа генезиса КС ― вместе с капитализмом, ведь это две стороны одной медали. Выше говорилось о том, что КС снимают базовое противоречие капитализма и в этом их функция. Но сказано и о том, что у капиталистического класса готовых структур для выполнения этой функции не было и они приспосабливали под это уже существовавшие, в частности, масонские, служившие интересам далеко не только и даже не столько буржуазии, сколько других групп, хотя и связанных с мировым рынком функционально. Старые структуры обрели новое содержание, модифицировавшее их: старые ключи стали отпирать новые замки. Однако в то же время и это содержание испытало на себе мощное воздействие прошлого, тем более что организовавшие эти структуры группы в значительной степени вошли в состав нового капиталистического класса ― речь в основном идёт о британском капиталистическом классе, хотя и не только о нём.

Дело в том, что на месте разрушившегося и разрушенного в XIV―XV вв. феодализма в Западной Европе возник так называемый Старый Порядок (Ancien regime ― словосочетание, запущенное в оборот во Франции в 1789 г., чтобы оттенить новизну революции и обличить в качестве негатива то, что её вожди стремились уничтожить, и то, что на самом деле было намного гуманнее их режима), просуществовавший более двух веков. Это уже постфеодальный, но ещё не капиталистический строй. По сути Старый Порядок ― это антифеодальная машина, заинтересованная в мировой торговле, но вовсе не готовая допускать в первые ряды буржуазию. Короли в Старом Порядке превратились в монархов («монархическая революция» XVII в.), а феодалы ― в аристократию, главным образом придворную (этот процесс хорошо описан Норбертом Элиасом).

Жизнь старопорядковой аристократии была, конечно же, более комфортной, чем жизнь феодальной знати, однако их политико-экономическая «сделочная позиция» по отношению к крепчавшему государству, к монархии ухудшилась[14]. Кроме того, они утратили феодальную организацию и вынуждены были довольствоваться теми оргформами, которые предлагало/навязывало им государство. Поэтому ещё до того как буржуазия начала активно использовать оставшиеся от прошлого структуры, этим озаботились экс-сеньоры ― уже не феодалы, но ещё не буржуазия, а землевладельцы и торговцы, связанные с мировым рынком, но ещё не подчинённые капиталистическим укладом. Напомню: собственник, будь то крупный или мелкий, превращается в буржуа, а его собственность ― в буржуазную только тогда, когда капиталистический уклад ставит под контроль совокупный процесс общественного производства в целом, т.е. становится способом производства. Пока этого не произошло, мы имеем дело с операторами рынка ― национального, регионального, мирового, с «капиталистами против своей воли», но не с буржуазией. Африканский князёк, регулярно поставляющий рабов на мировой рынок, функционально является капиталистом (как и директор в СССР времен перестройки, получивший в 1988 г. право выхода на мировой рынок), но ни в коем случае не буржуа.

К активному поиску постфеодальных форм, способных противостоять монархии (как конкретной, так и вообще), подталкивали ту же английскую аристократию и обстоятельства. В конце XVII в. в Англии произошла династическая революция, за ней последовала борьба Стюартов и Ганноверской династии, сыгравшая значительную роль в оживлении масонства и в последующем превращении КС в третьего ― наряду с капиталом и государством ― субъекта капсистемы, достроившего её до целостности, а в XIX в. превратившего государство в функцию капитала на мировом уровне. Сам капитал при этом, однако, регулировался КС и в то же время подталкивал их развитие. Последние выполняли капиталистическую функцию и выступали в качестве балансира капсистемы, но вовсе не являлись стопроцентно капиталистическими или тем более буржуазными по происхождению.

Из сказанного выше ясно, что КС ― латентно в XVII в. и открыто в XVIII в. ― создавал некий субъект. Сам этот субъект, в свою очередь, отчасти был «собран», отчасти собрался сам в Англии, и активное время сборки, генезиса приходится на вторую половину XVI ― первую половину XVII в. Как известно, генезис определяет функционирование любой сущности, будь то субъект или система (чаще речь должна идти о субъектосистемах и системосубъектах). Поэтому имеет смысл внимательнее взглянуть на эмбриональную фазу развития КС, поскольку субъект этот имеет к ним самое непосредственное отношение: и они, и капитализм ― его детища. И это при том, что, как верно заметил Энгельс, те, кто создал капитализм, ― это кто угодно, но только не буржуазно ограниченные люди.

Новоевропейский, а точнее новоанглийский субъект, историческая «сборка» которого началась в 1530―1540-е годы, сконструирован из нескольких элементов. Английская «семёрка» факторов/элементов сборки XVI в. была представлена английской знатью; протестантизмом; капиталом ― английским и еврейским; английскими пиратами; английскими спецслужбами; тайными обществами и венецианцами. Причём именно последние ― количественно незначительный элемент ― сыграли в исторической мутации решающую роль, а именно роль катализатора и закрепителя одновременно. Собственно, венецианцы и дали толчок процессу сборки ― вопреки несходству с Англией и англичанами, а быть может, благодаря ему. «Венеция и Англия в XVI в., ― писал Дж. Арриги, ― были совершенно различными типами организации, которые развивались в совершенно различных направлениях, но иногда пересекались друг с другом при движении к своим собственным целям»[15]. И действительно, венецианско-английский синтез привёл к фантастическому результату, изменившему ход развития Евразии и мира и протянувшемуся в будущее. Вплоть до того, что сторонники Ост-Индской Компании в британском парламенте в 1780-е годы называли себя «венецианской партией».

Весьма показательна популярность в среде британских верхов конца XVIII в. венецианского художника Антонио Каналетто (1697―1768). Его картины покупали герцог Ричмондский, эрл Карлайл и многие другие, а герцог Бедфорд вообще отвёл под 24 (!) картины Каналетто целый зал. В чём причина такой популярности? Каналетто создал знаменитую серию видов Венеции, на которых город изображён не таким, каким он стал во второй половине XVIII в., а каким он был в XV―XVI вв. ― успевающим, уверенным в себе, в обрамлении памятников. Каналетто застал многое из той эпохи. Для британских представителей верхушки такая Венеция была символом успеха: они считали, что именно внешняя торговля, как у венецианцев XV―XVI вв., у которых они приняли эстафету, ― мотор власти и богатства, и именно поэтому упивались живописью венецианского мастера[16].

Полтора века спустя, в 1930 г. Ялмар Шахт, призывая европейских банкиров поддержать Гитлера, обосновывал это тем, что Гитлер, наконец, сломает национальные государства в Европе и банкиры получат «Венецию размером с Европу».

С Венецией XIII—XVII вв. отождествляли свою страну не только некоторые влиятельные британцы в конце XIX в., но и некоторые влиятельные американцы в конце XX в.: по их мнению, ситуация США в конце XX в. весьма напоминает положение Венеции в Европе и мире в XIII—XVII вв. За признанием сходства следует призыв следовать венецианским принципам и установкам. Можно смело сказать, что англосаксы ― британцы в XVII―XIX вв. и американцы в XX в. ― воплотили и развили венецианскую политико-экономическую традицию, разумеется, немало добавив к ней, но не изменив её суть. Не случайно в современной мировой финансово-политической верхушке довольно много представителей и потомков венецианской знати, которые находятся в родстве с крупнейшими династическими, аристократическими и финансовыми семьями по обе стороны Атлантики.

Именно средневековая Венеция, насчитывавшая в XVI в. 200 тыс. населения, управляемого 40 семьями, а не античные Афины и Рим, во многих отношениях формировала современный Запад. О роли Венеции в истории Европы свидетельствует, помимо прочего, и её генетическо-генеалогический вклад. Венецианская аристократия дала 17 папских семей, включая Борджа и Орсини; в родстве с ней находились/находятся: Медичи, Сфорца, Бурбоны Франции и Пармы, Савойский дом, баварские Виттельсбахи и еще шесть-семь герцогских и маркграфских домов; выходцами из Венеции являются еврейские семьи Морпурго (финансировали Наполеона), Варбургов (финансировали Наполеона и Гитлера), американских Кэботов (еврейская семья Каботи из Ломбардии, перебравшаяся в X в. в Венецию) и многие другие. По женской линии с венецианской аристократией связаны финансисты и промышленники неаристократического происхождения, например, владельцы «Фиата» Аньелли.

Венеция стала катализатором процесса формирования хищного исторического субъекта новоевропейского Запада, который оказался «чужим» по отношению не только к неевропейским цивилизациям, но и к самой европейской. Но особенно сильным было венецианское влияние на Англию. Как могло произойти, что Англия XVII в. вышла из «венецианской шинели», а точнее, из венецианского кошелька?

4. La Serenissima, или «Чужие» в Европе

Венеция «стартовала» как территория, подконтрольная Ромейской империи (Византией её стали называть немецкие историки с середины XVI в., чтобы единственной Римской империей в истории осталась Священная Римская империя). Однако в IX в. после похода сына Карла Великого Пипина в Северную Италию (810 г.) и заключения договора с Ромейской империей Венеция постепенно освободилась от византийского сюзеренитета[17]. Венеция (или, как любовно и гордо называли этот город его жители, La Serenissima, Светлейшая) набрала историческую силу за счёт разгрома бывшей метрополии. Венецианская верхушка сыграла большую роль в организации крестовых походов, по сути ― международного разбоя, который они направляли вместе с бенедиктинцами и Ватиканом. Ну а организованный венецианцами (дожем был Энрико Дандоло) захват и разграбление Константинополя в 1204 г. во время Четвёртого крестового похода принёс им 400 тыс. серебряных марок и немало других дивидендов, как материального, так и нематериального свойства (начиная от территории ― три восьмых византийских владений и ряда стратегических островов Средиземноморья, включая Крит и Кипр, и заканчивая фактом устранения геополитического соперника). Уже в первой трети XIII в. венецианцы, а также генуэзцы и ломбардцы опутали долговой сетью значительную часть Европы; в качестве политического союзника они использовали папу, поддерживая Рим в противостоянии императору Священной Римской империи. В значительной степени благодаря именно их позиции произошло падение Гогенштауфенов (1268 г.). Итальянские банки подбирали под себя Западную Европу, используя финансовые механизмы; в том же направлении работал орден тамплиеров.

В середине XIII в. венецианцы «запускают» золотой дукат, сохранявший хождение до 1840-х годов. Контролируя богатейшие серебряные шахты в Европе (германские земли, Венгрия, Словения, Балканы), венецианцы наладили обмен серебра на золото с Китаем и, как отмечает А. Дуглас, эта биметаллическая система, «помноженная» на «ось» Венеция―Китай, обеспечила венецианцам беспрецедентные возможности доить реальную («физическую») экономику Европы, которая, благодаря Венеции, время от времени испытывала «серебряный голод». То, как венецианцы наживались на Европе, видно из следующего: ежегодный рост европейской экономики в XIV в. составлял 3-4%, а ежегодная прибыль Венеции ― 40% (4 млн дукатов).

В первой трети XIV в. европейские монархии нанесли ростовщикам мощный удар. Сначала Филипп Красивый разгромил орден тамплиеров во Франции. Часть тамплиеров бежала в Шотландию, часть ― в Португалию (именно это стало основой будущих тесных исторических связей между Шотландией, а затем и Англией, и Португалией). Затем английский король Эдуард III отказался платить по долгам флорентийским банковским домам: в 1343 г. ― Перуцци, а в 1345 г. ― Барди, обанкротив их и ввергнув европейскую финансовую систему в состояние хаоса[18]. В историческую память итальянцев крах банков Барди и Перуцци вошёл как катастрофа, о которой помнили даже в XX в.: во время Второй мировой войны Муссолини (возможно, желая погрозить своим бывшим британским вербовщикам и кураторам) заявил, что после победы заставит британцев вернуть долг Эдуарда III с набежавшими за 600 лет процентами. Даже в середине XV в., т.е. по прошествии ста лет после падения Барди и Перуцци, Медичи, банкирам новой эпохи, не удалось достичь их уровня.

Генуя и Венеция тоже пострадали от финансового хаоса второй половины XIV―первой половины XV в., усугублявшегося эпидемией чумы, экономическим кризисом и социальными волнениями. Однако в XV в. ситуация начала меняться. Сначала уже к середине XV в. при доже Франческо Фоскари венецианцы захватили значительную часть Северной Италии, продвинувшись на terraferma до Бергамо, где лев Св. Марка столкнулся со змеем Милана. Эти новые владения, пишет Д. Абулафиа, сыграют свою роль в XVI―XVII вв., когда Венеция начнёт разворачиваться на запад[19]. Как заметил Ф. Бродель, овладев в первой половине XV в. Падуей, Вероной, Брешией и Бергамо, Венеция выкроила себе миниимперию, которая прикрывала её со стороны Италии,[20] это тоже был вклад в будущее. И всё же главным источником поправления дел Венеции стал, как и в начале XIII в., Константинополь. Венецианцы, (а с ними генуэзцы) решили свои проблемы за счёт Ромейской империи, где правила династия Палеологов (греческая ветвь итальянской семьи Витербо, имевшая тесные связи с Медичи). Как и в 1204 г., Венеция объединила усилия с Ватиканом (а также с Генуей); есть сведения, что они помогли Мехмеду II деньгами, а часть генуэзских наёмников на службе Ромейской империи оказались предателями и открыли ворота города противнику.

Позиция венецианцев не должна удивлять, и дело не только в том, что финансово-политические выгоды перевешивали религиозные христианские чувства: «ценности становятся весьма эластичными, когда речь заходит о власти и прибыли», комментирует такие ситуации И. Валлерстайн. Дело ещё и в другом. Как отмечает А. Чайткин, в раннее средневековье венецианская торгово-политическая элита в значительной степени формировалась из представителей купеческих династий Константинополя, выходцев из богатого района Фанар. «Фанариоты», в свою очередь, были в основном выходцами из Леванта, т.е. Восточного Средиземноморья. Для этого региона было характерно смешение различных этносов, культов и традиций, религиозных и магических верований, причём нередко магия оказывалась сильнее религии, наряжаясь в её одежды, будь то христианство (гностики) или позднее ислам (псевдоислам течения «Донмё», из которого в конце XIX в. вышли лидеры младотурок).

Таким образом, в Венеции оказались представители родов, которые были псевдохристианами, придерживавшимся на самом деле либо традиций гностицизма, либо традиций древневосточных религиозных и магических культов ― финикийских и особенно вавилонских. Показательно, что символ Венеции ― крылатый лев, весьма распространённый на древнем Ближнем Востоке. Кстати, крылатый лев св. Марка, расположившийся на одной из колонн Пьяцетты, по-видимому, персидского происхождения (IV в. н.э.).

Таким образом, за формально христианским, католическим фасадом Венеции/ собора св. Марка пряталась иная традиция, скрытно противостоящая христианству или, как минимум, альтернативная ему. В связи с этим отношение Венеции к Ромейской империи, с одной стороны, и к католическому миру, Ватикану, с другой, определялось не только финансово-экономическими резонами, но и идейно-религиозными: и в этом плане, а не только в финансовом Венеция выступала по отношению к христианской Европе в качестве «чужого».

Казалось, перед Венецией открываются радужные перспективы, особенно после того, как турки не без помощи венецианцев и с помощью генуэзцев захватили Константинополь (1453 г.) и венецианцы в благодарность получили свои «бочку варенья и корзину печенья» ― по сути Османы передали в их руки кураторство дипломатией и разведкой Османской империи. Однако ситуация начала работать против Венеции.

Во-первых, Османская империя была намного сильнее приходящей в упадок Ромейской, у неё были свои торговые интересы на Востоке и она объективно если не перекрывала, то затрудняла венецианцам торговлю с Востоком. Венеция исходно была восточно-ориентированным городом: в то время как все остальные города-коммуны Северной Италии смотрели либо на север, в сторону императора, либо на юг, в сторону папы, Венеция повернулась ко всему этому и даже к Италии спиной и смотрела на восток[21]'. И вот эта ориентация ставилась под угрозу. Как заметил Р. Краули, Османы грозили разрушить брак Венеции с морем[22] [23] ― Средиземным, разумеется.

Во-вторых, португальцы (Вашку да Гама) проложили новый путь в Азию вокруг Африки, оставив венецианцев в «геоторговом офсайде». Посол Венеции в Каире сказал, что открытие пути на Восток вокруг Африки ― это «causa de grande ruina dei stato Veneto» («причина огромного ущерба государству Венеции»)[24].

В-третьих, в 1509 г. против венецианцев в Камбрейской лиге объединились почти все крупные европейские государства (кроме Англии), включая Священный престол, ив 1511 г. Венеция потерпела поражение. Полного стирания из Истории венецианской олигархии удалось избежать только путём подкупа папы Юлия II (первый римский первосвященник, труп которого забальзамировали).

Таким образом, в начале XVI в. Венеция оказалась в весьма трудном положении, и её верхушка стремилась сделать всё, чтобы больше не оказаться один на один со всей Европой. Для этого нужно было, во-первых, заручиться поддержкой какой-либо из европейских держав, плотно привязав её в финансовом плане; во-вторых, сделать так, чтобы Европе было не до Венеции, т.е. разжечь в ней конфликт. Внешнеполитическая ставка была сделана на Габсбургов. Здесь венецианцы перехватили эстафету у генуэзцев. Последние, контролируя в финансовом плане Бургундию (XV в. в истории Франции именуется «бургундским» ― по роли и значению этого герцогства) и франкоговорящие швейцарские кантоны, весьма поспособствовали брачному союзу бургундского дома и Габсбургов. Результат ― контроль над Испанией, а следовательно и Португалией (недаром Дж. Арриги первый цикл накопления капитала назвал генуэзско-иберийским, подчеркивая его симбиотический характер). Теперь нужно было протолкнуть Габсбурга на трон Священной Римской империи, и венецианцы этим активно занялись.

Их серебро, пришедшее через немецких ростовщиков (с середины XVI в. шло активное освоение венецианцами юга Германии: в Нюрнберге и Аугсбурге возникли «венецианские кварталы»[25], в тесном контакте с венецианцами работали Фуггеры), помогло Карлу I Габсбургу стать императором Священной Римской империи Карлом V; у его конкурента французского короля Франциска I не хватило денег на подкуп выборщиков. Франциск I готов был заплатить курфюрстам-выборщикам 3 млн крон золотом. У внука Максимилиана I Карла I таких денег не было, и тогда за дело взялись венецианцы, призвав Фуггера, который обеспечил сумму большую, чем та, что располагал французский король. К 1515 г. скупка голосов достигла цели ― Карл стал императором[26]. Один нюанс: поддержка избрания Карла против Франциска не помешала венецианцам буквально через несколько лет профинансировать Франциска I в войне с Карлом V, которого, в свою очередь, финансировали генуэзцы[27]. А вместе они делали одно общеитальянское дело, разжигая и поддерживая конфликт, суливший хороший гешефт и отвлекавший внимание от их городов. В 1523 г. Якоб Фуггер Богатый (1459―1525) писал Карлу V, что без его, Фуггера, помощи «его величество не получили бы римскую корону», но он, естественно, умолчал о том, что значительную часть суммы предоставили венецианцы ― то была их политическая игра, направлявшая экономическую игру Фуггеров. Остаётся сказать лишь то, что результатом этой венецианской игры были итальянские войны между Испанией и Францией, продолжавшиеся всю первую половину XVI в.

В финансовом плане Испанию венецианцы и генуэзцы контролировали вместе; германские княжества были в основном зоной влияния венецианцев, а швейцарские кантоны ― генуэзцев. Впрочем, постепенно венецианцы наращивали своё присутствие и там; финал этого процесса наступил через несколько столетий, в 1815г.

В том году венецианец по происхождению дипломат Российской империи граф Каподистриа разработал для Священного союза документ, которым де-факто создавалось государство Швейцария[28] ― в значительной степени как дополнительная «камера хранения» богатств венецианских семей и «зона» страховых компаний. Показательно, что конкретным содержанием специальной декларации по Швейцарии занимался английский посланник Стратфорд Кеннинг, с результатами работы которого согласился Каподистриа[29].

После наполеоновского удара венецианские капиталы нужно было перевести в более безопасное место, им и стала Швейцария. Здесь довольно быстро оформился финансовый и родственный союз венецианских и местных протестантских семей (напомню, что протестантизм ― наиболее иудаизированная версия христианства, неплохо сочетающаяся с гностическим учением и т.п.). Вернемся, однако, в XVI в., в эпоху Итальянских войн.

Эти войны были не единственным европейским конфликтом, к которому в своих политических и финансовых интересах приложили руку венецианцы. Сразу же после поражения от Камбрейской лиги венецианцы, ещё недавно подкупившие папу, начали спонсировать критиков и противников католической церкви Рима, обеспечивая финансовую поддержку Реформации. Ну а когда реформационный «процесс пошёл» и набрал скорость, они решили «уравновесить» его и начали поддерживать Контрреформацию ― финансировать её, способствуя борьбе с Реформацией. В частности, именно Венеция активно работала на создание ордена иезуитов. Криптоиудея (по другой версии ― представитель древней баскской фамилии) Игнатия Лойолу, основателя ордена иезуитов, рекомендовала для решения этой задачи одна из старейших и знатнейших венецианских семей ― Контарини[30]. В результате ― «два шара в лузу»: католики-контрреформаторы получили грозное оргоружие, само наличие которого углубляло и ужесточало религиозный конфликт в Европе, а семья Контарини и вместе с ней венецианская олигархия получали в свои руки разведку, если угодно, спецслужбу общеевропейского масштаба.

В середине XVI в. Итальянские войны закончились, и венецианцам понадобился новый конфликт. Именно они подстрекали Филиппа II (сын Карла V, сменивший его на престоле в Испании) начать «крестовый поход» против голландских протестантов, разворачивающих антииспанское движение. У этого движения несколько причин, причём обычно подчеркиваются испанский гнёт и т.п. Но была и другая сторона медали. В 1557 г. Вальядолидским декретом Филипп II приостановил платежи и запретил вывоз золота из Испании, поскольку наживались на этом золоте кто угодно, включая голландских купцов, но только не испанцы. Фуггеров декрет подкосил раз и навсегда, Антверпен и антверпенская биржа получили удар, от которого не смогли оправиться (центр североевропейской торговли на короткий отрезок времени переместился в Гамбург, а затем вернулся в Голландию ― в Амстердам, и оставался там почти сто лет). Итальянские, немецкие и английские банкиры покинули Антверпен, и это отсечение от испанского золота стало одним из факторов, подхлестнувших так называемую «нидерландскую революцию».

Подстрекали Филиппа II наказать голландцев не только венецианцы, к ним присоединились генуэзцы: если в XII―XV вв. Венеция и Генуя были непримиримыми противниками, то в новых условиях XVI в. при сохранении определённой конкуренции эти два города стали часто выступать в союзе. Генуэзцы, перехватив у Фуггеров финансирование Испании, давали Филиппу в долг под 70%. Филиппу было чем платить, испанские колонии Мексика и Перу с XVI до почти середины XIX в. обеспечивали миру 80% его серебра, именно миру и прежде всего генуэзцам и венецианцам, поскольку это серебро тут же уходило из Испании.

Для утилизации этого потока венецианцы в 1587 г. создали свой первый государственный банк ― Banco di Piazza di Rialto (его вскоре поглотил Banco dei Giro, но начало созданию госбанков в Европе было положено), а генуэзцы ― Безансонские ярмарки в Пьяченце (Северная Италия), но за генуэзцами и флорентийцами стояли венецианцы.

«Биметаллические контакты» с Китаем, где в 1570-е годы был введён единый налог серебром, и финансовое ограбление Испании (в том числе с помощью бунта голландских провинций, который вульгарные марксисты окрестили «голландской буржуазной революцией») позволили венецианцам к 1600 г., когда их сундуки стали ломиться от денег, не только выплатить государственный долг, но и обеспечить наличие 12-14 млн дукатов в казне. Часть получаемых из Испании в качестве процентов средств венецианцы переправляли голландцам, финансируя их борьбу против испанцев, т.е. организуя войны, бунты ― разжигая конфликт. Как цинично заметил в конце XVI в. венецианский посол в Испании, раньше нужен был всего лишь 1 млн дукатов, чтобы организовать войну в Европе, но теперь из-за инфляции это стоит дороже. В то же время некоторые голландцы, причём высокостатусные, преследуемые испанцами на родине, находили убежище в Венеции[31]. В условиях общеевропейского религиозно-политического конфликта, развитию которого венецианцы активно способствовали, они могли решать свои проблемы: пожар в Европе обеспечил им «breathing space» («пространство для вдоха») продолжительностью почти в столетие. И «пространство» это было нужно тем более, что согласия по вопросу, как и где решать эти проблемы, у венецианской верхушки не было. Более того, разногласия именно по этому вопросу привели в 1582 г. к серьёзнейшему конфликту в венецианской верхушке.

В течение всего XVI в. шло перемещение торговых путей, возникла североатлантическая мир-экономика/мир-система с Западной Европой в качестве ядра. Во время замужества Марии Кровавой, английской королевы, законной дочери Генриха VIII, за испанским королём Филиппом II, сыном Карла V, казалось, что это единое ядро станет основой могучей испано-английской католической империи ― супруги были католиками. Однако в 1558 г. Мария умирает от рака и королевой становится не вполне законная дочь Генриха VIII Елизавета, сплотившая вокруг себя протестантов, ярых врагов католицизма, папы и Испании. Ядро раскололось, и началась острая борьба между его частями за то, кто будет хозяином североатлантической мир-системы. Иными словами, центр европейской и мировой торговли начал развёртываться в сторону Америки и океана, смещаясь на крайний запад Европы, далеко от традиционной венецианской зоны влияния, которая в новых условиях оказывалась периферийной. И хотя в конце XVI в. объём венецианской торговли вдвое превосходил объём английской и французской торговли вместе взятых (3 млн дукатов против 1,5 млн), главный экономический «навар» варился далеко от Средиземноморья. Да к тому же оно становилось всё менее безопасным. В связи с этим уже в 1570-е годы в среде венецианской аристократии начались споры о будущем. В 1582 г. эти споры вылились, как заметил А. Дуглас, в самую острую схватку внутри венецианской аристократии, открывшую счёт новому времени в истории Венеции. По ироническо-историческому совпадению именно в 1582 г. по указанию папы Григория XIII был введен новый календарь ― григорианский. Разрабатывала его специальная комиссия, главную роль в которой играл Игнатий Данти (1536―1586) ― известный математик и астроном из Болонского университета[32], который наряду с Падуанским был интеллектуальной и идейной цитаделью венецианцев.

В среде венецианской аристократии столкнулись два подхода, два проекта, два «больших дизайна» будущего, за которыми стояли так называемые «старовенецианская» и «нововенецианская» «партии»[33] («партии», естественно, не в современном смысле слова ― отсюда кавычки, а группировки). Обе группировки исходили из того, что нужно смещать центр активности на запад и ставить под контроль тот или иной «центр силы» в Европе. При этом, однако, «старовенецианцы» считали необходимым упрочение и развитие контроля над Ватиканом и Испанией, а «мла-довенецианцы» считали это направление бесперспективным и выступали за установление контроля над удалённой от Испании и не только ведущей с ней борьбу, но и получившей от неё значительные экономические дивиденды Голландией. Последняя, помимо прочего, отчасти походила на Венецию своей «амфибиеподобностью». Верх взяли «младовенецианцы», и венецианский лев прыгнул, а точнее перелетел на своих вавилонских крыльях в Голландию. Следы «прыжка» сохранились на голландских картах конца XVI―XVII вв. ― на них контуры Голландии стилизованы под очертания льва.

«Старовенецианцы» вынуждены были подчиниться, не прекратив, однако, свои активные контакты с папой и испанским престолом. Однако эти «игры престолов», а точнее, «игры с престолами» работали на общевенецианское дело, став элементом в политико-экономическом разделении труда: «яйца» не складывались в одну «корзину», а сами «корзины» можно было стравливать между собой.

В Голландии венецианцы развили бурную деятельность. Прежде всего они сделали всё, чтобы привязать деловую активность голландцев к своим интересам.

Средством такой интерпретации стало создание в 1602 г. голландской Ост-Индской Компании. Однако ещё раньше, в 1594―1597 гг., Голландская республика, опираясь на капиталы и связи бежавших с Иберийского полуострова евреев, перехватила контроль над распределениями «колониальных товаров» в Северной Европе; основой этого стал реэкспорт в Германию специй, доставлявшихся из Португалии[34].

Вместе с голландскими (точнее, еврейскими[35]) купцами они открыли амстердамскую биржу, а в 1609 г. Амстердамский банк ― Wisselbank, который контролировался 2 тыс. депозитариев и был главным в Европе до первых десятилетий XVIII в., т.е. до того времени, когда пик Голландии в мировой экономике остался на полстолетие в прошлом.

Венецианцы первыми признали Голландию в 1619 г., годом раньше в Европе началась война, которой суждено было стать первой общеевропейской и продлиться 30 лет (1618―1648 гг.). Эта война стала катастрофой для огромной части континентальной Европы, и хотя венецианцы, пусть косвенно, но вполне сознательно, приложили руку к её «организации», война создала прямую и явную угрозу их новой зоне/среде обитания ― Голландии. Геоисторически ушлым венецианцам стало ясно, что Голландия ― угрожаемое, небезопасное и уязвимое место. «Подобно португальцам, ― пишет Л. Дехийо, ― голландцы были уязвимы, но по другим причинам. Земноводный ландшафт Голландии служил более эффективной защитой против нападения с континента, но в других отношениях Голландии приходилось действовать в неблагоприятных условиях»[36]. Не меньшее значение имело и то, что Голландия с конца XVI в. уже была в значительной степени занята еврейским капиталом ― сюда по причинам местной веротерпимости и гешефтно-экономической выгоды бежали из Испании и Португалии евреи-марраны. Марраны ― это иберийские евреи, формально, внешне принявшие христианство, но втайне, подпольно сохранившие свою веру ― криптоиудеи, которых преследовали власти и инквизиция. «До середины XVII в., ― пишет С.М. Дубнов, ― еврейская колония в Голландии могла бы называться “Новой Испанией” или “Новой Португалией”, так как её составляли почти исключительно марраны, уходившие из стран инквизиции. Тогда Голландия была сефардским центром. Только со второй половины XVII века усиливается иммиграция ашкеназов»[37] (из Восточной Европы).

Марраны сыграли огромную роль в голландском рывке начала XVII столетия, подготовительную работу для которого провели венецианцы и генуэзцы во второй половине XVI в. Несколько преувеличивая роль соплеменников и, по-видимому, ничего не зная о роли венецианцев, Г. Грец в целом верно констатирует: «Несомненно, что только марранские капиталы сделали возможным основание огромных заморских обществ и снаряжение торговых экспедиций (Maatschappy van derre), в которых приняли деятельное участие и португальские евреи»[38].

Неудивительно, что значительная часть акционерного капитала голландской Ост-Индской Компании принадлежала евреям-марранам (именно на акциях этой компании в Амстердаме XVII в., а не в Генуе XIII в. стала впервые осуществляться биржевая спекуляция, считает В. Зомбарт); они присутствовали во всех колониальных структурах Голландии и играли определяющую роль в ведении плантационного хозяйства в Бразилии, причём даже после того, как португальцы перехватили эту колонию у голландцев[39]. «Еврейский капитал, ― пишет Г. Грец, ― играл большую роль на амстердамской бирже, имевшей тогда (в XVII в. ― А.Ф.) мировое значение. Активные участники Ост-Индской и Вест-Индской компаний, еврейские капиталисты много содействовали эксплуатации богатств Нового Света и влияли на международный рынок. Владея большим количеством акций обеих компаний, они развили к концу XVII века сильную спекуляцию этими акциями на голландских биржах. Разбогатевшие таким способом финансисты часто приходили на помощь государственной казне; они стояли близко к штатгальтерам Голландской республики и оказывали ей важные услуги. Евреи неоднократно выказывали свою привязанность к штатгальтерам из Оранского дома, единственным в Европе правителям, не преследовавшим своих еврейских подданных»[40]. Неслучайно штатгальтер Вильгельм Оранский (1672―1702) особо покровительствовал евреям, поощряя их коммерческую деятельность.

У венецианцев не было противоречий ни с евреями вообще, ни с марранами. В самой Венеции уже в 1152 г. было еврейское поселение численностью в 1300 чел., в XVI в. еврейская община выросла до 6000 чел. Марраны бежали в Венецию и внесли большой вклад в интеллектуальную жизнь города, сформировав его определённые традиции[41]. Один из крупнейших банкирских домов Венеции ― дом Липманов ― был еврейским[42], а среди венецианских знатных семей были еврейские. Зафиксированы случаи выступлений венецианцев в защиту марранов, не говоря уже об общем бизнесе, в частности, в Голландии. То есть острого противоречия между венецианским и еврейским капиталом не было. И тем не менее Голландия оказалась экономически уже в значительной степени занята, что дополнялось её растущей в условиях кризиca XVII в. геополитической уязвимостью. Единственной альтернативой Голландии была Англия ― мало того, что остров, отделённый от континента естественным «рвом» ― проливом, но государство с очень сильной потенцией превращения в ядро североатлантической мир-экономики. К тому же в Англии (до середины XVII в.) не было конкурентного еврейского капитала (после изгнания евреев из страны) и, что не менее важно, Англия была уже подготовлена венецианцами в качестве запасной площадки ― они работали над этим с конца 1520-х годов, т.е. в течение почти столетия. В Англии уже развивался процесс сборки социосистемного и геоисторического субъекта, имевшего "семь источников, семь составных частей". Одним из этих частеисточников, причём особым, катализирующим, стали венецианцы. Так или иначе, новый субъект сложился бы и без них. Но без них, без их "вещества, энергии и информации" он едва ли стал бы таким, каким стал, да и процесс шёл бы значительно медленнее.

5. Английская семерка, или Как осуществилась сборка североатлантического геоисторического субъекта[43]

В XVI―XVII вв. в Англии возник новый геоисторический субъект ― североатлантический. Будучи по форме и в значительной степени по содержанию английским, по своей ориентации и функции он был североатлантическим, наднациональным. По мере его развития наднациональная, мировая потенция и функция становились всё более мощными, пока в XX в. этот субъект не стал и по содержанию практически полностью мировым. Голландцы, евреи, венецианцы, представлявшие корону/знать/капитал и выполнявшие функцию социального клея, цемента, ― вот те этнические группы, сыгравшие свою роль в формировании североатлантического геоисторического субъекта на английской почве и с разрешения англичан. Семёркой факторов, сформировавших этого субъекта (генезис определяет функционирование системы) были: 1) специфика английской монархии и знати; 2) протестантизм, который великолепно лёг как на английские средневековые традиции индивидуализма и прагматизма, столь ярко проявившиеся в номинализме Оккама, так и на иудаизм, активизировавший своё проникновение в Англию в XVII в.; 3) политическая и интеллектуальная традиция Венеции; 4) деятельность еврейского торгово-ростовщического капитала; 5) международно-криминальный аспект английского первоначального накопления; 6) роль тайной войны, а следовательно спецслужб, разведки и шпионажа в становлении и победах английской монархии во второй половине XVI в.; 7) латентная деятельность тайных обществ XVII в. Это и есть семёрка ― английская по форме и отчасти по содержанию и наднациональная североатлантическая по функции, с явной мировой, океанической направленностью.

В конце 1520-х годов английский король Генрих VIII тщетно добивался от папы разрешения на развод со своей женой, Екатериной Арагонской. Главный католик не желал этого развода, и Генрих оказался в тупике. И тут венецианцы при дворе английского короля дали ему совет: обратиться, во-первых, к другому иерарху ― к настоятелю собора св. Марка в Венеции, который благодаря финансовой мощи Венеции относительно независим от папы; во-вторых, к иудеям, к раввинам, религия которых, как объяснили королю, древнее и в этом смысле авторитетнее христианства и которые благодаря более древней традиции обладают намного большим опытом в матримониальных делах, чем католическая церковь[44]. Вскоре уже два венецианца ― Франческо Зорзи, прокуратор собора св. Марка, и раввин Марко Рафаэль (его прямой потомок ― физик Нильс Бор) прибыли в Лондон «на помощь» Генриху.

Зорзи ― интереснейший персонаж. Это представитель старого, знатного и богатого рода, давшего Венеции одного дожа, одного кардинала, 11 ― в разное время ― прокураторов собора св. Марка, крупных землевладельцев Далмации, Греции и Ионических островов. Сам Зорзи был прокуратором собора св. Марка, т.е. хранителем венецианских богатств, «складом» которых был собор св. Марка; прокураторов было 12 и именно из них выбирали дожа. Сам же собор был и святилищем и одновременно крупнейшим банком европейского масштаба. Эта традиция сочетания в христианском храме «монетаризма» и магии денег с идейно-религиозным контролем восходит к Вавилону и придаёт христианским (в данном случае венецианско-католическим) священникам определённые черты и характеристики жречества, которое служит не столько Богу-отцу, Богу-сыну и Святому духу, сколько кому-то другому (уж не Мардуку ли ― верховному божеству Вавилона и воплощению всех вавилонских божеств?). Зорзи был сторонником нумерологического мистицизма, а потому главным «идеологическим» врагом его и венецианской интеллектуальной традиции были рационалист Николай Кузанский с его «Concordantia catholica» и Данте с его «De Monarchia», где предлагалась идея национального государства, неприемлемая для венецианцев.

В 1533 г. Екатерину Арагонскую под «идейно-дипломатическим» руководством венецианских прокуратора собора св. Марка и раввина изгнали, и это привело к трём последствиям, которые оказались весьма выгодными не только для части английской знати, но и для венецианцев и самих по себе и в качестве нового сегмента, активно интегрировавшегося в английское общество[45]. Во-первых, Генрих разорвал отношения с Римом (акт о супрематии 1534 г.) и начал у себя в стране протестантскую Реформацию; конфискованные земли активно скупались купцами, в том числе неанглийскими (генуэзцы ― например, семья Паллавичини, венецианцы, евреи). Так начала формироваться современная британская олигархия. Во-вторых, венецианцы начали активно влиять на ситуацию в Англии, прежде всего в сферах знания, торговли, разведки. В-третьих, Англия и Испания стали смертельными врагами, войны между которыми длились в течение столетий. Значительную роль в развитии антииспанских настроений Генриха VIII сыграл Зорзи, который организовал разведку английского короля.

В 1546 г. под руководством венецианцев в Кембриджском университете был создан Тринити-колледж ― самый крупный и богатый из 31 кембриджского колледжа. Сегодня колледж занимает четвёртое или пятое место по земельным богатствам после королевской семьи, National Trust и англиканской церкви; его декан назначается короной. В колледже позднее училась практически вся британская элита ― короли, члены королевской семьи, аристократы, члены семейства Ротшильдов и других финансовых олигархов. Фундамент всего этого заложили венецианцы, влиявшие, естественно, не только на Тринити-колледж, но и на Кембридж в целом.

Задачей Кембриджа всегда было готовить интеллектуальную элиту и определять интеллектуальную (идеологическую) повестку дня ― это было так уже в XVI в. благодаря мощному интеллектуальному влиянию венецианцев и той поддержке, которую они получили от некоторых представителей английской знати, в частности от семьи Сесилов. П. Джонсон писал по этому поводу: «Большинство по-настоящему могущественных сил, как правило, ускользают от взглядов исследователей ― именно потому, что им удаётся представить себя носителями национальных интересов или выразителями мнения большинства. Выдающимся случаем был “Кембриджский интерес” середины XVI в. ― протестантский, но не кальвинистский; гуманистический, но вместе с тем епископальный и роялистский; в течение полустолетия им умно руководил Уильям Сесил, лорд Бергли»[46] ― одна из центральных фигур английской разведки и контрразведки, затмевающая даже Уолсингема[47].

Венецианцы сыграли значительную, но не афишируемую роль в создании английской разведки и её сети в Европе. Они поставили на службу новому «месту прописки» свою изощрённую разведку с её уникальным тысячелетним опытом, об опыте политических интриг и организации заговоров венецианской верхушки и говорить не стоит. «Ни одно европейское правительство не было вовлечено в мрачный мир интриг так глубоко, как правительство светлейшей республики. Каждое посольство и даже каждая иностранная семья были буквально нашпигованы венецианскими агентами, сообщавшими непосредственно страшному Совету десяти[48] во всех подробностях о приходах и уходах, о вскрытых письмах и подслушанных разговорах. Специальная слежка велась за наиболее известными куртизанками; некоторые из них состояли на жалованье государства за то, что сообщали содержание разговоров в постели, могущих представлять интерес для шантажа и других целей»[49]. На венецианцев работали, естественно, не только куртизанки, но представители различных слоёв населения Европы ― от аристократии до прислуги. Так, одна из служанок английской королевы Марии, дочери Генриха VIII и жены Филиппа II Испанского, была осведомительницей посла Венеции в Лондоне Мишеля[50]. Полученная из разных стран информация стекалась в Венецию, в Совет десяти, который «предпочитал исполнять наиболее отвратительные свои обязанности тайно»[51].

Без разведвклада венецианцев нелегко представить себе и многие успехи елизаветинского правления, и тот факт, что самой Елизавете удалось избежать столь многих покушений. Разумеется, и сами англичане не сплоховали, но надо помнить и об учителях. Кстати, учеником венецианцев был и знаменитый Джон Ди ― астролог, математик и разведчик Елизаветы I, подписывавший свои донесения «007». Он же -автор доктрины «Зелёной империи» («Зелёной земли»), в состав которой под контролем Англии входили бы Северная Америка и Северная Евразия, т.е. Россия. Кстати, сын Джона Ди под фамилией Диев участвовал в событиях русской смуты начала XVII в. ― подвизался в качестве лекаря ― медика и фармаколога, готовил лекарства и яды (есть подозрение, что по заказу Дмитрия Шуйского и его жены, одной из дочерей Малюты Скуратова, изготовил яд для Михаила Скопина-Шуйского). Ну а сам Ди «путешествовал» по Европе, жил в Праге, работал в знаменитой Пороховой башне.

В Кембридже в начале XIX в. возникло существующее до сих пор влиятельное общество «Апостолы» с интеллектуально-сатанистской ориентацией (гомосексуализм прилагается). Интеллектуальным пра-прадедушкой общества ― через Локка и Ньютона ― был Паоло Сарпи, человек, который, по мнению аналитиков, сыграл огромную и зловещую роль в интеллектуальной истории Англии и Европы и которого даже его последователи стараются лишний раз не упоминать. Показательно, что главная работа Сарпи «Размышления о религии» была опубликована сравнительно недавно Фондом Чини; Чини ― министр в правительстве Муссолини, сторонник «глобофашизма», впрочем, посвящённые в Италии и Англии (например, лорд Эктон) имели доступ к рукописям и записным книжкам Сарпи. На деньги Фонда Чини профессор В. Фраджезе опубликовал в 1994 г. первую биографию Сарпи ― «Скептик Сарпи: Государство и церковь в Венеции, 1500―1600 гг.». Интересно, что генеральным секретарем Фонда Чини с 1988 по 2002 г. был прямой потомок Зорзи.

Гомосексуалист Сарпи (прозвище в определенных кругах La Sposa, «Невеста») придерживался антихристианских взглядов, полагая христианство социально-подрывной силой и явно симпатизируя «Отцу лжи». Разумеется, он это не афишировал. Будучи врачом по профессии, Сарпи заложил основы статистико-математического метода эмпиризма и позитивизма, которые, как пишет К. Ишервуд, с энтузиазмом позаимствовали у него и активно развивали Ньютон, Кларк и Локк (этот метод они противопоставляли методу Лейбница) и которые органично вошли в идейный багаж англосаксов. Кроме того Сарпи разрабатывал различные геополитические планы. В частности, он говорил о желательности серьёзного религиозного конфликта в Европе, которым впоследствии стала Тридцатилетняя война (1618―1648). Можно сказать, что английская интеллектуальная традиция ― научная и философская ― Англии второй половины XVII―начала XVIII в. в значительной степени вышла из сарпиевской «шинели» или какой-то другой его принадлежности, и неудивительно, что Локк, Ньютон и Кларк ненавидели Лейбница и боролись с его идеями, восходившими к Николаю Кузанскому; он был для них тем же, чем Кузанец ― для Сарпи; в конце XIX―начале XXI вв. этот идейный расклад типологически повторяется. Впрочем, эмпиризм и примитивный позитивизм «Невесты», восходящий к Эпикуру и Сексту Эмпирику, лёг на уже подготовленную почву ― несмотря на Оксфорд и Кембридж, английская элита XVI―XVII вв. в массе своей не отличалась интеллектуальной утонченностью, демонстрируя практицизм.

В XVI в. эта черта усилилась в результате вливания в аристократию богатых крестьян. После того, как часть аристократов погибла в войнах Алой и Белой розы (в 1460―1470 гг. 70-80% аристократов были вовлечены в борьбу на той или иной стороне[52]), богатым крестьянам было разрешено покупать титулы отчасти и для того, чтобы восстановить численность знати. В результате возник уникальный землевладельческий слой ― джентри, открытая землевладельческая знать, тесно связанная с рынком. Этот слой характеризовался динамизмом, практицизмом (укоренённость в опыте в самом приземлённом смысле) а также... довольно низким уровнем культуры и довольно жестоким отношением к вчерашним социально близким.

Венецианцы в определённой степени переформатировали и отношение английских верхов к низам, оно стало ещё более жестоким[53]. Впрочем, и в этом плане венецианская «наука» легла на подготовленную почву. Английская знать XII―XV вв., сформированная норманнским завоеванием, традиционно крайне жестоко относилась к низам, к простонародью. Можно сказать, что венецианцы «интеллектуально» обосновали такое отношение, которое впоследствии проявится, например, в 70 тыс. казненных за бродяжничество при многоженце Генрихе VIII, да и дочурка Елизавета I не сильно отставала.

Произошедшее в ходе Реформации в Европе и особенно в Англии наглядно демонстрирует механизм возникновения капитализма как непредвиденного результата неких процессов. Суть их заключается в том, что социально-политическая и религиозная борьба в позднесредневековом обществе разрушила существовавшие классовые и внутриэлитные отношения. В ответ господствующие группы начали принимать сугубо защитные меры, направленные на сохранение власти, собственности и привилегий, а в социальные разломы и пустоты хлынули те социальные и этнические элементы, которые в средневековом обществе не были на первом плане. В ходе этого процесса начали возникать неожиданные комбинации и кластеры, в том числе международные. Элиты, пишет Р. Лахман, запустили такой механизм, остановить который уже было невозможно, последствия которого носили непредвиденный характер, а систему, возникшую в результате его, мы ретроспективно признаем капиталистической[54], хотя на самом деле эти элиты, например английские джентри, стали капиталистами против своей воли. Но только там они могли сохранить власть и собственность в новых условиях. «История социальных изменений в раннесовременной Европе ― это история разрыва между намерениями и результатами»[55].

В ходе социальных катаклизмов XVI―XVII вв. выделились два направления в приспособительной активности элит к новым условиям. Первое ― частичное приспособление к новым условиям высокостатусных сегментов, второе ― стремление ко всё большей коммерциализации аграрных отношений[56]. Эти направления отчасти переплетались, отчасти боролись друг с другом. Функционально капиталистическими оказались оба. Другое дело, что в XVII―XVIII вв. главными операторами мирового рынка далеко не всегда были представители буржуазии. Собственно так называемые «буржуазные революции» ― это, как правило, не борьба буржуазии против феодалов и феодализма (данная интерпретация ― миф либеральной идеологии и науки, по ряду причин подхваченный марксистами), а борьба буржуазии (прежде всего финансовой) и землевладельческих элит, связанных с рынком (прежде всего мировым) за то, кто будет в первых рядах капиталистического класса. КС были одним из главных средств в этой борьбе и в то же время одним из главных участников ― они и криминал.

Хищнический, на грани криминала, а иногда и за ней, характер английской знати XVI в. ярко проявился в том, какую роль в подъёме Англии сыграли морские разбойники, действовавшие не просто с разрешения монархии, но по сути по её лицензии. Первоначальное накопление в Англии ― это грабёж не только своего населения и церкви, не только национальный грабёж, но и международный грабёж. Дж.М. Кейнс посчитал, что награбленное Дрейком ― 600 тыс. фунтов ― позволило Елизавете, отказавшейся признать договор между Испанией и Португалией о разделе мира[57], не только погасить все (!) внешние долги, но еще и вложить 42 тыс. в Левантскую Компанию (венецианцы), а из доходов этой Компании был составлен первоначальный капитал Ост-Индской Компании. По подсчетам того же Кейнса, если скромно принять ежегодную норму прибыли за 6,5%, а уровень реинвестирования прибыли за 50%, то 42 тыс. фунтов, инвестированные Елизаветой из награбленного Дрейком в 1580 г., к 1930 г. дали бы иностранных инвестиций на сумму 4,2 млрд фунтов, что и соответствовало действительности.[58] Вот цена и последствия дрейковского грабежа для британского процветания. А фундамент этого процветания ― банальный грабёж, «крышуемый» короной.

Дрейк был далеко не единственным «пиратом её величества». И широкомасштабный морской разбой англичан вовсе не закончился в XVI в., а продолжался и в XVII в., финишировав Морганом. Последний ― зловещая, одиозная фигура, представитель древнего валлийского рода[59], был назначен, что весьма символично, вице-губернатором Ямайки и оставил после смерти (1688 г.) состояние, которое оценили в 5 тыс. фунтов ― 1,2 млн нынешних долларов,[60] перед нами всё тот же симбиоз государства и морского криминала; этот симбиоз пышным цветом распустится в XIX в., когда, как отмечают историки, посредством Ост-Индской Компании британский королевский дом станет одним из крупнейших наркоторговцев мира, поддерживая торговлю оружием и опиумную торговлю, сажая таким образом «на иглу» миллионы китайцев. Ост-Индская Компания ― яркое воплощение соединения короны, знати, пиратов и венецианцев: английская Ост-Индская Компания («венецианская рука в английской перчатке» ― А. Чайткин) была создана по инициативе венецианцев в 1600 г. Английская и голландская Ост-Индские Компании в течение всего XVII в. наращивали объём торговли, тогда как сами венецианцы всё больше занимались не торговлей, а финансовыми спекуляциями, что напоминает, по крайней мере внешне, сегодняшние хедж-фонды.

Венецианский «чужой», поселившийся в «теле» английской знати, довольно быстро стал своим, а точнее «тело» стало «чужим». Именно венецианцы основали компанию, которая сыграла огромную роль в истории Европы и в превращении Англии в «Венецию размером с Британию», ― Ост-Индскую. Венецианский след в её и британской истории будет настолько силён, что когда в 1780-е годы в британском парламенте будет проходить борьба противников и сторонников Ост-Индской Компании[61], сторонники станут называть себя «венецианской партией», а британский банк Ост-Индской Компании ― банк Бэрингов ― инсайдеры называли не иначе как «венецианский банк».

Надо сказать, что в Новое время представители венецианских родов, венецианской аристократии проникли не только в Англию, они распространились по всей Европе («чёрная аристократия» ― впрочем, это далеко не только венецианцы) и попали даже в Америку (как говорилось выше, американские аристократы Кэботы ― это потомки семьи Каботи, которая дала Венеции несколько дожей). И тем не менее именно в Англии венецианцы пустили наиболее глубокие корни, именно эту страну переформатировали с помощью интеллекта, разведки и финансов. И опять же, если говорить о финансах, венецианцы попали на подготовленную почву, на которой весьма активно действовал как английский, так и еврейский капитал, нередко выступавшие в симбиозе. Выражением этого симбиоза был лондонский Сити ― уникальное явление.

6. Сити и английская разведка: «идти порознь, бить вместе»

Сегодня Сити, как и его конкурент (и противник, порой превращающийся в союзника) Ватикан ― одна из крупнейших офшорных зон: здесь, а не только в религиозно-политической сфере, они конкуренты. «Квадратная миля» (1,22 кв. мили), которую занимает Сити, роль и значение этого пятачка в современном мире позволяют некоторым исследователям утверждать, что Британская империя лишь имитировала свою кончину. История Сити начинается в 1067 г. ― через год после норманнского завоевания; после завоевания страна утратила все права, однако Сити сохранил свой фригольд ― право на безусловное владение землей, древние свободы и ополчение. Даже король должен был сдавать оружие перед тем, как войти в Сити (сегодня королева может войти в Сити как частное лицо, но как монарх она может войти только будучи введённая на территорию квадратной мили лорд-мэром Лондона; не путать с мэром). К моменту коронации Ричарда Львиное Сердце в 1189 г. это уже была мощная корпорация. «В многовековой британской политической системе Сити оставался крепостью, о которую разбивались волны истории, превратившие всё остальное в национальное государство. [...] В известном смысле политическая система Великобритании происходит от Лондонской городской корпорации (City of London Corporation)»[62], а не наоборот.

Сити тесно связан с короной и парламентом, но не подчинён им. До времён Тюдоров и Стюартов Сити был по сути главным источником получения ссуд монархией. Когда могущественный советник Генриха VIII кардинал Уолси попытался в конце 1520-х годов поставить Сити под прогрессивное налогообложение и организовал символический вывоз оружия и посуды ливрейных компаний Сити, ответный удар последовал незамедлительно. В 1529 г. Сити помог дискредитировать Уолси, а чтобы монархи не забывали об обиде (и возмездии), учредил в 1571 г. должность городского «напоминалыцика», который должен был напоминать монарху о его долге перед Сити[63]. Не простил Сити и Карла I, который, нуждаясь в деньгах, приказал захватить 130 тыс. фунтов в слитках, хранившиеся в Тауэре. Вернул он их только после того, как вкладчики из Сити подписались на заём в 40 тыс. фунтов[64].

Менялись эпохи, но, надевая новые одежды, Сити оставался самим собой. В XIX в. один из английских реформаторов уподобил его доисторическому чудовищу, таинственным образом дожившему до современности, в немалой степени благодаря полузакрытой сети старых однокашников ― эту систему позаимствовал у Сити британский правящий класс. Шэксон цитирует Гласмана, который пишет о Сити следующее: это «древний и очень маленький институт; он основан на личных отношениях и не встраивается ни в одну из предлагаемых парадигм современности. Это средневековая коммуна, представляющая капитал. Сити не поддаётся оценке»[65]. И последний штрих: если символ Венеции ― крылатый лев, то символ Сити ― грифон, т.е. крылатое существо с туловищем льва и головой орла. Грифон изображен на гербе Сити, и статуи этого существа расставлены на границах Сити словно стражи накопленных/награбленных богатств.

Ясно, что такой институт как Сити не мог не использовать с прибылью хлынувшие в Англию разбойные деньги; не мог он также упустить шанс воспользоваться интеллектуальными и финансовыми технологиями венецианцев. Впрочем, Сити и так имел тесные контакты с Венецией, Ломбардией, Чехией (Прагой) посредством еврейского капитала, который постепенно играл всё большую роль в английской жизни XVI―XVII вв. Начать с того, что именно в Англии в 1613 г. семьёй Барухов был создан Standard Chartered Bank, который сегодня называют «банком банков». Правда, ни Тюдоры (за исключением некоторых мер Генриха VIII, ослабившего законы против ростовщичества), ни особенно Стюарты ростовщический капитал вообще и еврейский в частности не жаловали. Именно с этим связана поддержка английскими и голландскими ростовщиками, многие из которых, как об этом пишет Ж. Аттали, были евреями, сначала Кромвеля против Карла I, а затем Вильгельма Оранского против Якова Стюарта.

Правление Кромвеля отмечено возвращением евреев в Англию, откуда их раньше изгоняли. В 1655 г. Кромвель встретился с амстердамским раввином Манассией бен Израилем, который объяснил лорду-протектору: мессия не придет на землю, пока евреям не разрешат жить в Англии[66]. В 1657 г. в Лондоне была построена синагога ― впервые за 250 лет. Кромвель, нацеливаясь на конкуренцию с Голландией, прежде всего стремился привлечь капиталы осевших в Амстердаме испанских и португальских евреев, в этом плане прагматик-протестант легко нашел общий язык с прагматиком-каббалистом. В то же время Кромвель и Манассия разделяли мессианскую мечту, и это облегчало их диалог[67].

Другой правитель Англии, Вильгельм Оранский, став королём под именем Вильгельма III, пошёл на дальнейшие уступки ростовщикам и разрешил им создать Банк Англии (1694 г.). Этот банк, как отмечает В.Ю. Катасонов, формально не был первым центробанком (первым был шведский ― 1668 г.[68]), однако, во-первых, Банк Англии (за исключением венецианского Banco dei Giro) не похож ни на один банк[69]; во-вторых, «влияние Банка Англии на развитие международной финансовой системы несравненно больше. Во-первых, модель Банка Англии использовалась многими другими странами для создания своих центральных банков. Во-вторых, в какие-то периоды истории Банк Англии оказывался центром, из которого управлялась мировая финансовая система»[70]. Банк Англии, пишет Н. Шэксон, «учреждён в 1694 г. как частный институт на средства протестантского Сити и в его интересах; в значительной степени он создавался для финансирования строительства флота. Появление и банка, и государственного долга вызвали финансовую революцию, которая быстро привела к возникновению рынка закладных, страховой компании Lloyds, фондовой биржи, финансовой прессы и быстрого роста внешней торговли. Финансовый сектор превращался в то, что П. Дж. Кейн и А. Дж. Хопкинс назвали «сердцем имперского мотора»[71].

Хотя сборка нового субъекта стратегического действия, «стратегической истории» началась при Генрихе VIII, решающие шаги были сделаны в правление Елизаветы 1 (1558―1603 гг.). Впрочем, сборщики о стратегическом характере своих действий не помышляли, они решали конкретные задачи, последовательность которых выстраивалась в длинную причинно-следственную цепь ― ситуация напоминает рассказ Р. Шекли «Поколение, достигшее цели». Прав С. Элфорд: Генрих VIII изменил английскую историю так, как ни один король до него. Однако едва ли можно сказать, что на тот момент изменения приобрели необратимый характер: во-первых, правление «кровавой Марии», жены Филиппа II Испанского, продемонстрировало это со всей очевидностью. И не умри Мария от рака в 1558 г. ― в один год со своим тестем Карлом V[72], на месте протестантской Англии могла оказаться католическая Англия ― северная часть гигантской испано-английской католической империи: империя Филиппа простиралась от Сицилии до Куско, покрывая четверть известного на тот момент мира[73]. Во-вторых, сама Елизавета, наследовавшая Марии, получила далёкое от стабильности, разболтанное, с расшатанным фундаментом государство ― both shaken and stirred[74], в той ситуации ещё ничего не было решено. Современники не верили, что Елизавете удастся стабилизировать королевство[75]. Более того, как заметил все тот же С. Элфорд в блестящей работе о тайной истории правления Елизаветы I, в её эпоху «выживание или катастрофа протестантской Англии целиком зависели от одного-единственного человека ― Елизаветы»[76]. Это сегодня, зная исторический результат, мы полагаем, что так оно и должно было случиться, однако пуля, кинжал или просто болезнь «монархини» могли изменить всё и привести к католическому реваншу, а историки писали бы о «елизаветинском эпизоде» как о кратком отклонении, девиации от основного курса (как сегодня трактуется «эпизод кровавой Марии») и никто уже не писал бы о «золотом веке»[77]. А вот на рубеже XVI―XVII вв. это уже было практически невозможно: процесс набрал инерцию, субъект во многом сформировался, хотя и не до конца, закалился как сталь и готов был безжалостно рвать противников ― реальных и мнимых.

Генезис определяет характер и функционирование целостности, будь то субъект или система. Именно елизаветинская фаза определила характер нового хищного англосаксонского субъекта, который замесили в Европе, а испекли в английской печке на деньги Сити при роли венецианцев в качестве катализатора.

Во-первых, поскольку шла ожесточённая борьба с Испанией и католиками, это субъект приобрел фанатично протестантские черты и жёсткий антикатолический характер. В англосаксонское сознание испанцы вбиты как символ угрозы и угнетения ― это проявляется даже сегодня в фильмах-сказках. Например, в «Принце Каспиане» из «Хроник Нарнии» доспехи тельмаринов ― народа-врага положительных героев ― смоделированы по испанским XVI―XVII вв. Это открыто признал режиссёр Эндрю Эдамсон. Вообще англосаксы постоянно проделывают такие входящие в подсознание символические штуки со всеми своими историческими врагами. Так в «Звёздных войнах» военная форма и контуры шлемов воинов Империи, включая Дарта Вейдера, смоделированы по вермахтовским. Об образе «русской мафии» я уже и не говорю. Но вернемся в XVI в.

Во-вторых, именно борьба елизаветинского времени выковала агрессивно-экспансионистский с криминальным (пиратство, огораживания) душком характер нового субъекта. Установка на мировую экспансию как экономическую стратегию сформировалась именно в это время. Наилучшим образом это отражено в двух портретах Елизаветы ― 1588 г. Джорджа Гауэра и 1592 г. Марка Герартса-младшего (находится в поместье Дичли). На первом портрете великолепно одетая Елизавета держит руку на глобусе, рядом с ней ― имперская корона, а в глуби картины, точнее, фоном изображены английский флот в спокойных водах и испанский флот, который бурное море разбивает о скалы. Пальцы Елизаветы накрывают Центральную Америку, словно указывая одно из направлений будущей, но уже не такой отдаленной, экспансии. Второй портрет по-своему не менее красноречив: Елизавета в украшенном драгоценными камнями белом платье стоит на фоне штормового неба, которое она освещает подобно солнечному лучу; она стоит на карте королевства, причем выглядит в три раза больше Англии, нависая над последней.

В-третьих, постоянная, в течение всего правления Елизаветы, борьба с заговорами ― внутренними и внешними, шпионажем, непрекращающаяся тайная война ― всё это привело к резкому усилению разведки и контрразведки, т.е. выражаясь современным языком, спецслужб в жизни Англии второй половины XVI в. в частности и в функционировании нового субъекта, в его вековую заряжённость на изощрённую тайную войну вообще. В этом плане можно сказать, что лорд Бергли и Уолсингем ― это люди, которые стоят у истоков не только Англии и её спецслужб, но североатлантического исторического субъекта в целом, это его «повивальные бабки» (точнее, «дедки») и крёстные отцы одновременно. Не будет преувеличением сказать, что именно в тайной войне Англия одержала свои главные победы в XVI в. и стала тем, чем стала, ― коварным Альбионом.

XVI век был бумом шпионажа, который в том веке развивался по экспоненте. Однако даже на этом фоне английские достижения впечатляют. Уолсингему удалось сплести паутину тайной агентуры не только в Англии, но и в Европе (Париж, Руан, Рим, Парма ― далее везде; до нас дошли почти пять десятков имён высокопоставленных агентов одного Уолсингема), поскольку первая линия обороны от папы и католиков проходила именно там ― на дальних рубежах[78]. Только великолепная разведка, помноженная на деньги Сити, позволившие подкупать противников, обеспечила разгром Армады в 1588 г., который стал началом 400-летнего марша англосаксов на восток, закончившегося в 1989 г. капитуляцией руководства СССР. После победы над испанцами англосаксы последовательно двигались на восток ― Франция, Германия, Россия. И во всех случаях огромную роль играли тайная война, капитал и хищнический напор протестантов, этих максимально иудаизированных христиан (впрочем, христиан ли?).

Одним из результатов всей этой системы процессов стало оформление государства Великобритания, не имевшего исторических аналогов. И дело не в том, что, как заметил Н. Хеншел, британское государство XVIII в. было значительно более централизованным, жёстким и менее демократичным, чем так называемые «абсолютистские монархии», прежде всего Франция Людовика XIV и Людовика XV: «Хотя понятие “абсолютизм” не может быть применено к Англии, ― заметил Н. Хеншел, ― в некотором роде многие его черты характерны именно для этой страны, а не для Франции»[79]. Главное в другом: Великобритания XVIII (и далее) века ― это торгово-финансовое государство, созданное финансово-землевладельческой знатью, исходно ориентированной на мировой рынок, международный разбой и широкомасштабные геоисторические манипуляции с помощью КС. Причём создавали это государство денежные мешки Южной Европы, приземлившиеся в Европе Северной. «В истории английское государство не имеет аналогий, ― писал В. Зомбарт.

Быть может, в мелочах торговые государства древности ― государства финикийцев и карфагенян ― и представляли собой нечто подобное. Но “мировая империя”, порождённая чисто меркантильным духом, ― такого ещё не было»[80].

Наполеон (вслед за А. Смитом) назовёт англичан «нацией лавочников», Вильгельм II ― «низкой торгашеской сволочью», его современники А.Е. Едрихин-Вандам и В. Зомбарт соответственно «Ротшильд-народом» и «нацией торгашей», суть войн которых ― обогащение прирождённых торговцев. В основе этих определений, если снять эмоции, лежит констатация простого факта: Великобритания ― это в значительной степени возрождение на североевропейской мировой капиталистической основе внеевропейского, восточного по происхождению властно-торгового типа. И не случайно именно такому типу государственности понадобились КС, сначала использование их и союз с ними, а в конечном счете ― симбиоз и взаимопереплетение.

Подчеркну ещё раз: субъект, который был собран в Англии, собирали далеко не только англичане, но определённые европейские силы, а точнее, международные, поскольку они представляли не только европейскую и далеко не только христианскую традиции. Субъект этот исходно возник как наднациональный спрут, в безопасной Англии покоилась лишь его голова, тогда как щупальца шарили по всей Европе и далеко за её пределами; спрут этот был не только наднациональным, но и тайным, причём втройне ― и как финансы, чья стихия тайна, и как спецслужбы, тоже действующие в тени, и как тайные общества. Фасадом была «британская монархия», которую новый субъект постоянно ограничивал и, наконец, устранив предпоследнего Стюарта, ограничил почти до упора.

«По-видимому, ни у кого из непосвящённых даже и не зарождалось подозрение, ― писал барон Рауль де Ренн, ― что действительное управление судьбами Англии происходит не в том виде, в каком оно представляется всему миру, и что общеизвестная английская форма правления с её классическим парламентаризмом не соответствует реальному государственному механизму страны. Все народы, и не только иноземные, но и широкая масса собственного народа, были уверены, что Великобритания завоевала себе своё положение в мире и сделалась в области государственного устройства чем-то вроде идеала для большинства современных народов только благодаря совершенству своего правящего аппарата. И правда, своё могущество Англия сумела достигнуть и удержать до последнего времени действительно только благодаря своей форме правления, но не той, которая известна всему миру, а той, которая состоит из чрезвычайно искусной комбинации явных форм правления с тайными, известными только тем, кто принимает в них участие [...], король является главой особой системы негласных законспирированных установлений, руководящих всеми сторонами государственной и общественной жизни страны.

Наряду с явными органами государственного управления, т.е. Верхней и Нижней Палатами и административно-судебными и дипломатическими установлениями, на всей территории Британской империи существуют организации, которые скрыто от глаз непосвящённых оказывают решающее влияние на внутреннюю и иностранную политику государства»[81].

Превращение британского короля в 1/7 видимую часть айсберга, с одной стороны, и обретение самим этим «оргайсбергом» реальной мощи, с другой, произойдёт на первом этапе развития КС (1710―1770-е годы), но вся подготовительная работа была проделана именно в XVI―XVII в.; североатлантический наднациональный субъект собирался и складывался в борьбе с Испанией и Стюартами, ведя непосредственную, физическую борьбу с ними с помощью национальных сил. Наднациональное качество нового субъекта, его генезис как заземление в Англии некоего наднационального процесса обусловило его важнейшую интеллектуальную, психоисторическую черту ― мировое видение, умение оперировать мировыми категориями, игра на мировом поле.

Вот что писал об этой черте замечательный русский геополитик А.Е. Едрихин-Вандам: «Простая справедливость требует признания за всемирными завоевателями и нашими жизненными соперниками англосаксами одного неоспоримого качества ― никогда и ни в чём наш хвалёный инстинкт не играет у них роли добродетельной Антигоны. Внимательно наблюдая жизнь человечества в её целом и оценивая каждое событие по степени влияния его на их собственные дела, они неустанной работой мозга развивают в себе способность на огромное расстояние во времени и пространстве видеть и почти осязать то, что людям с ленивым умом и слабым воображением кажется пустой фантазией. В искусстве борьбы за жизнь, т.е. политике, эта способность даёт им все преимущества гениального шахматиста над посредственным игроком. Испещрённая океанами, материками и островами земная поверхность является для них своего рода шахматной доской, а тщательно изученные в своих основных свойствах и в духовных качествах своих правителей народы — живыми фигурами и пешками, которыми они двигают с таким расчётом, что их противник, видящий в каждой стоящей перед ним пешке самостоятельного врага, в конце концов, теряется в недоумении, каким же образом и когда им был сделан роковой ход, приведший к проигрышу партии?

Такого именно рода искусство увидим мы сейчас в действиях американцев и англичан против нас самих»[82].

Это написано в канун Первой мировой войны, в которой «союзники»-британцы воевали с Германией, а играли против России ― мы это увидели в 1917 г.; потом мы увидели это искусство в 1991 г., и нам ещё предстоит его увидеть, если мы не научимся отвечать коварному врагу его же монетой ― коварством. Но для этого надо врага изучать; как говорил толкиновский Гэндальф, «изучая врага, проникаешься его коварством» ― и изощрённостью, добавлю я, которой почти всегда, за исключением сталинского периода, не хватало русским в противостоянии с англосаксами, а точнее, с наднациональными КС в англосаксонской оболочке. Помимо прочего, изучение противника должно начинаться с его генезиса, рождения, эмбриональной фазы ― именно там хранится секрет его «кощеевой смерти». Искать, искать ― бороться и искать, найти и не сдаваться.

Вся вторая половина XVII в. в истории Англии ― это взаимоприспособление и взаимопроникновение наднационального финансового субъекта и королевской власти. Победа Кромвеля, так называемой «буржуазной революции» открыла путь к победе североатлантического (английского) финансово-политического субъекта над собственно английской национальной монархией и завоевание этим субъектом позиции мирового оператора и регулятора денежного обращения. Без подчинения, а по сути свержения традиционной монархии (поскольку то, что развивалось в Англии с середины XVII в., ― это не совсем монархия), такое завоевание было бы невозможно; результат завоевания ― формирование системы, обеспечивающей сначала влияние, а затем решающую роль закулисных, тайных сил на развитие Альбиона, адаптация страны и её верхушки к целям и природе наднационального финансово-политического субъекта, орудием которого в деле завоевания мира стала Англия ― триумф венецианской большой стратегии, перенесённой в иные пространство и время.

Со времён Кромвеля, пишет де Ренн, «королевская Англия» никогда «не была самостоятельной в ведении своей политики, т.е., иначе говоря, никогда Англия с тех пор не вела политики только за свой счёт и только ради своих интересов. Как бы ни было разительно быстрое увеличение мощи и границ Великобритании, в каком бы сиянии ни представлялось величие и блеск её государственности, какими бы совершенными и несокрушимыми ни казались им устои её власти и её авторитета среди народов, всё это в действительности было ни что иное, как нарочно и искусно созданный мираж для самообольщения одних и для обольщения других. За этим миражом скрывалась та сила, которая двигала политикой Англии в нужном ей направлении, создав из самой Англии не более, как свой авангард в давно уже задуманном походе на мир»[83]. Но сначала нужно было полностью переформатировать уже завоеванную Англию, превратив английского короля в подобие венецианского дожа. В дело вступило финансовое оружие. Два дефолта в Англии ― в 1671 и 1686 гг. ― привели к «Славной революции». Главной фигурой «венецианско-виговского заговора» исследователи называют Энтони Эшли Купера, первого графа Шефтсбери, в интеллектуальной обслуге которого выделялся философ Локк. По мнению графа Шефтсбери, в 1670-е годы Англия ещё не стала полностью протестантской и виговской ― необходимое условие «дожизации» a la Venice, и он решил подтолкнуть этот процесс.

На рубеже 1670―1680-х годов в Англии вдруг раскрыли католический заговор, целью которого было убийство Карла II; в качестве заговорщиков были казнены 15 человек. Впоследствии выяснилось, что никакого заговора не было: документы-фальшивки изготовил некто Тайтус Оутс в компании с неким Израэлем Тонгом. Реальным планировщиком и организатором фальшзаговора был граф Шефтсбери, Оутс и Тонг ― пешки в его игре.

Шефтсбери сработал по венецианской схеме «заговор ― контрзаговор». В 1618г. венецианцы по этой схеме организовали не существовавший в реальности «испанский заговор», целью которого была якобы передача Венеции Филиппу IV, который сыграл свою роль в развёртывании Тридцатилетней войны и в котором реально не было никаких испанцев (кстати, английский поэт Томас Оутвей, «второй Шекспир», в иносказательной форме разоблачил Шефтсбери, написав пьесу об «испанском заговоре» в Венеции «Спасенная Венеция»/«Venice Preserv’d»)[84].

Несмотря на то, что выяснился провокационный характер «заговора», в Англии резко усилились антикатолические настроения, она практически полностью стала протестантской и виговской, и после смерти в 1685 г. Карла II вигам и Сити понадобилось всего три года, чтобы свергнуть Якова II Стюарта, подавить сопротивление его сторонников (якобитов), посадить на трон с помощью «Славной революции», которую иногда называют бескровной[85], своего человека ― Вильгельма Оранского из Голландии ― «первого дожа в английской истории» (А. Дуглас). Даже контроль над армией теперь переходил к парламенту как органу финансово-землевладельческой знати; контроль над налогами означал отмену королевской прерогативы взимать налоги в обход парламента[86]. И хотя самому Вильгельму роль дожа не нравилась и он открыто заявлял об этом[87], ситуация лишний раз подтвердила правоту тезиса Сталина о том, что логика обстоятельств сильнее логики намерений.

Разумеется, те задачи, которые решила «Славная революция» для протестантской финансово-землевладельческой верхушки, были бы так или иначе решены этой верхушкой. Однако в какой форме и когда это произошло, вызвано конкретно-историческими обстоятельствами вполне случайными, резко изменившими ситуацию и заставившими «олигархов» действовать. Совпали два события: рождение наследника у Якова и изменение в пользу Франции геополитической ситуации в германских землях (Германосфере). В такой ситуации семь виговских пэров-протестантов быстро договорились с мужем дочери Якова Марии Вильгельмом Оранским о возведении его на трон. Мало того, что Вильгельм не имел прочной опоры в Англии и попадал в зависимость от финансово-землевладельческой верхушки, он не мог похвастать родовитостью Стюартов, происходивших от Меровингов (недаром уже в XX в. выскочки Виндзоры/Саксен-Кобурги, чьи династические права в любой момент могут быть поставлены под сомнение из-за «генов Виктории», т.е. ее де-факто незаконнорожденности[88], женили принца Чарлза на нелюбезной им Диане ― её отец был десятым, т.е. пра-пра-пра и т.д., потомком Карла I Стюарта). Вильгельм составил коалицию, в которую вошли Голландия, Пруссия, Ганновер и Гессен-Кассель и которую поддержал голландский и еврейский капитал, не говоря о части английского[89]. Результат ― «Славная революция» и воцарение оранской династии.

7. «Славная революция» и после

«Славная революция» устранила практически все барьеры на пути финансово-землевладельческой верхушки, стремившейся получить неограниченный, т.е. частно-собственнический, капиталистический контроль над землей и денежным обращением. В эпоху реставрации Стюартов, как писал Маркс, феодальный строй поземельных отношений был окончательно уничтожен законодательно, землевладельцы «сбросили с себя всякие повинности по отношению к государству» и присвоили себе «современное право частной собственности на поместья, на которые они раньше имели лишь феодальное право»[90], т.е. неполное, ограниченное обязанностями по отношению к короне и населению. «Славная революция», поставив у власти финансово-землевладельческий класс, явилась следующим шагом, устранившим практически все барьеры на пути этого класса присваивать уже государственные земли и государственную денежную сферу. «Они, ― писал об этом классе Маркс, ― освятили новую эру, доведя до колоссальных размеров то расхищение государственных имуществ, которое до сих пор практиковалось лишь в умеренной степени. Государственные земли отдавались в дар, продавались за бесценок или же присоединялись к частным поместьям путем узурпации»[91]. Именно узурпация земли, её силовой отъём у крестьян ― вот что скрывается за такими смягчающими терминами как «консервативная революция» 1688 г.[92] или «сельскохозяйственная революция» 1680―1720-х годов.

Если формирование североатлантического субъекта катализировали венецианцы, то в его первых шагах, в становлении (вторая половина XVII―начало XVIII в.), огромную роль сыграл еврейский капитал. После того как Кромвель разрешил евреям в лице Манассии бен Израиля вернуться в Англию, они начали массово переселяться туда, прежде всего из Голландии. И если при двух последних Стюартах этот процесс несколько тормозился, то с Вильгельмом III Оранским, всегда благоволившим к евреям, а точнее, к их деньгам (его любимцем был ростовщик Моисей Мачадо), можно сказать произошёл взрыв. Если в 1657 г. Соломон Дормидо должен был ходатайствовать, чтобы попасть на Королевскую Лондонскую биржу, поскольку официально доступ туда евреям был закрыт, то «к концу XVII в. биржа... уже полна евреями. Их число так велико, что определённую часть здания прямо называют “еврейской галереей”. Как пишет один современник, “биржа кишит евреями”. Можем ли мы сказать, что переход на фондовую биржу был связан с тем, что число евреев на товарной бирже постоянно росло и отношение к ним было самое неприязненное? Как бы там ни было, но именно с этим “исходом” связано начало фондовой спекуляции в Англии»[93]. За три десятилетия, отделявшие Кромвеля от Вильгельма III, ситуация в торгово-финансовой среде Англии резко изменилась: по сути благодаря еврейскому капиталу и действиям его покровителя (и слуги одновременно) Вильгельма III произошло сращение Амстердама и Лондона в финансовый суперцентр. Вот что пишет по этому поводу еврейский историк С.М. Дубнов: Вильгельм III установил «такую тесную промышленную связь между Лондоном и Амстердамом, что еврейские общины в этих двух городах составляли как будто две группы одной общины. Крупные банкирские и экспортные дома Лопесов, Медина, Фонсеков, Сальвадоров охватывали одним финансовым кольцом Англию, Голландию и их американские колонии. Биржи Амстердама и Лондона решали судьбу всех акций, векселей, кредитных билетов и прочих ценных бумаг, находившихся в международном обороте. С 1697 года евреи имели на лондонской бирже свою группу “брокеров”, или маклеров (12 человек на 100 христиан). Развившаяся в то время биржевая спекуляция, несомненно, вносила деморализацию в торговую среду, но вместе с тем биржа регулировала товарообмен между всеми странами света как “расчётная палата” мировой торговли»[94].

Неудивительно, что в начале XVIII в. многие евреи оказались богатейшими людьми Великобритании: Мендес де Косто, Моисей Харт, Аарон Франкс, барон Дагиляр, Моисей Лопес Перейра, Моисей/Антон да Коста, занимавший в конце XVII в. пост главы Банка Англии; в это время около тысячи еврейских семей в Лондоне имели годовой доход 300 фунтов, около ста семей ― 1 тыс. - 2 тыс. фунтов[95]. «В правление королевы Анны (1702―1714), ― пишет В. Зомбарт, ― английское еврейство достигает максимальной финансовой власти в стране»[96], а дом Гидеонов (в лице Сэмпсона Гидеона) становился одним из крупнейших в ходе разворачивающегося противостояния с Францией; в 1745 г. Гидеон предоставил правительству кредит в 1,7 млн фунтов ― гигантскую сумму; интересно, что одним из наиболее влиятельных финансистов Франции того же времени, кредитовавшим Людовика XIV, а затем Людовика XV, был тоже еврей ― Сэмюэль Бернар.

В начале XVIII в. богатство британских банкиров вообще и еврейских в частности было обусловлено двумя государственно-финансовыми операциями, которые можно было провести только в рамках институциональной системы, созданной в ходе «Славной революции», обеспечившей контроль крупных землевладельцев и финансистов над королём. В 1694 г., как уже говорилось, был создан Центральный банк Англии, который резко усилил внешнеполитическую мощь страны.

В 1689 г. английская знать и финансовые воротилы подтолкнули Вильгельма III к войне против Франции (Девятилетняя война 1689―1697 гг.): «...послереволюционное конституциональное соглашение и систему протестантского престолонаследия следовало испытать в борьбе против Бурбонов, которые поддерживали реставрацию Стюартов. Способность Британии вести войну против абсолютистской Франции определялась поддержанным парламентом созданием нововременной финансовой системы, опирающейся на Национальный долг и Банк Англии. Войны теперь финансировались не из “частной” военной казны династического правителя, а надёжной кредитной системой. Она была способна лучше обеспечивать сбор средств, поскольку государственные долги гарантировались парламентом»[97].

Одной из особенностей этой войны было то, что англичане в ней впервые опробовали схему, которая станет их фирменной, ― коалиционные войны: воевать на континенте чужими руками, создавая коалиции. Одно дело биться с голландцами на море ― это был важный опыт мировых морских войн[98], но сухопутные войны на море не выигрываются. Другое дело ― крупное государство Франция. Против неё англичане организовали коалицию, в которую вошли Голландия, австрийские и испанские Габсбурги, Савойя[99]. Несмотря на поражение, в конце XVII в. Франция ещё была не по зубам Англии, даже усиленной коалицией. А вот в отличие от Девятилетней войны, из войны с Францией за испанское наследство (1701―1713) Великобритания вышла великой морской державой, чей флот (124 корабля) был в два раза больше объединённого франко-испанского флота[100].

Девятилетняя война завершилась победой над Францией и Рисвикским миром, закрепившим результаты «Славной революции» в международном плане[101]. В целом масштаб войны и налогообложение, которого она требовала, завершила и сделала необратимыми результаты «Славной революции» внутри страны[102], для того её и затевали. Кроме того, к выгоде и радости обеих Ост-Индских Компаний и англо-голландских банкиров война выкачала из Англии почти всё серебро. Используя эту ситуацию, банкиры сначала убедили Вильгельма в 1694 г. согласиться на создание Центрального банка Англии (под контролем тех, кто ссудил правительство суммой в 1,2 млн фунтов стерлингов под 8%[103]; эти люди получили право печатать деньги). Центральный банк создавался для финансирования войны с Францией, так же как Федеральная резервная система создавалась в 1913 г. для финансирования мировой войны. В 1696 г. банкиры продавили решение о перечеканке монеты (главный пропагандист ― верный слуга властных олигархов и Сити философ Локк).

Перечеканка монеты сопровождалась дефляцией в пользу богатых. Кроме того, как только были выпущены новые серебряные монеты, Английский монетный двор под руководством Ньютона завысил стоимость золотой монеты по отношению к Франции и Голландии, результатом чего стали отток серебра и сверхпредложение золота. Это создало условия для перехода Англии к золотому стандарту, т.е. к повторению того, что проделала Венеция в XIII―XIV вв., тоже завысив тогда стоимость золотого дуката. В немалой степени англичанам помогло и то, что с 1690 г. в Бразилии, де-юре колонии Португалии, которая в свою очередь была де-факто колонией Англии, начали добывать огромное количество золота. По англо-португальскому Метуэнскому договору оно прямым ходом пошло в Англию. В самой Англии это привело к изъятию в 1696 г. из обращения серебряной монеты на 2,7 млн фунтов ― это на треть больше, чем весь долг короны в конце правления Якова II. В то же время банкиры получили подарок ― в результате махинаций они подняли государственный долг до 20 млн фунтов; Х.Г. Лаури называет это окончательной победой «венецианской партии» в Англии'.

Вильгельм Оранский этого, правда, не увидел: в 1702 г. его лошадь на полном скаку споткнулась о кротовину, король упал и разбился насмерть. Ненавидевшие его якобиты в благодарность стали называть «хозяина» кротовой норы «маленьким джентльменом в чёрном бархате». Всё это, однако, уже не имело значения: дело венецианцев и того исторического субъекта, катализатором сборки которого они были, восторжествовало, первоначальное накопление капитала, стартовавшее в Испании ограблением Америки, «заземлилось» в Англии, дав старт там широкомасштабному капиталистическому накоплению.

«Различные моменты первоначального накопления, ― писал Маркс в «Капитале» (раздел «Генезис промышленного капитала»), ― распределяются исторически более или менее последовательно между различными странами, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией»[104]. При этом Маркс отмечал решающее воздействие на Англию Голландии, положение которой было результатом прямого и косвенного выкачивания богатств из Испании и венецианцами и генуэзцами и перевода в Голландию. «Физические деньги», получаемые Испанией из Нового Света, венециано-генуэзцы переводили в сферу обращения и «заземляли» в Голландии: «Там, где деньги появляются не из обращения, а их находят в их телесном образе, как это было в Испании, там нация беднеет, в то время как те нации, которые вынуждены работать для того, чтобы выкачивать деньги у испанцев, развивают источники богатства и действительно обогащаются»[106].

Не знаю, насколько здесь уместно слово «вынуждены», скорее это неудачный перевод, ― кто же это вынуждал венецианцев и генуэзцев грабить Испанию? Но в данном случае важно другое: фиксация Марксом изъятия неким субъектом богатства из Испании и перевода его в Голландию, а ранее ― фиксация цепи первоначального накопления капитала, представленного пятью странами-звеньями. К концу XVI в. испанцы наконец поняли, что доступ, который имеют голландцы к испанскому золоту и серебру и португальским специям, позволяет им контролировать распределение колониальных товаров в северной части Европы, стимулируя рост богатства голландских городов в ущерб иберийской зоне. Правление Филиппа III началось (1598 г.) с установления в Испании и Португалии эмбарго для голландских кораблей, товаров и купцов. Однако эта попытка оказалась контрпродуктивной ― чтобы восстановить прибыль, купцы из Голландии и Зеландии стали развивать торговлю с «Индиями», и это ещё более усилило Нидерланды[107] ― испанские меры явно запоздали.

С точки зрения данной работы исключительно важен тот субъект, который связывал в пространстве и времени звенья первоначального накопления своей активностью, выступая, благодаря контролю над деньгами и информацией, оператором этого процесса. Этим субъектом были североитальянцы, главным образом венецианцы. Именно их злая воля подгоняла процесс первоначального накопления, который в Англии XVIII в. превратили в полноценное и широкомасштабное капиталистическое накопление. Сам этот субъект, который, по-видимому, совершенно не интересовал Маркса, в процессе международного первоначального накопления капитала менялся ― mutabor!, утрачивая постепенно национальные черты и превращаясь в наднациональный североатлантический. Причем сам этот процесс превращения, по крайней мере, его политические аспекты, имевшие не меньшее значение, чем экономические и игравшие не меньшую роль, чем последние, был теснейшим образом связан с развитием тайных (закрытых) обществ, КС, которые хотя и заявили о себе в XVIII в., сформировались в XVII в., и формирование это опять же связано со Стюартами, с католическо-протестантской борьбой за английский трон. В 1603 г. несколько влиятельных семей, включая Сесилов (Бергли), исходя из конъюнктурных интересов, совместно со своими генуэзско-венецианскими союзниками посадили на английский трон Стюарта ― Якова I. В правление его сына Карла I на английской сцене появляются розенкрейцеры, корни которых уходят в XV в. Активную роль в этом играл иезуит и одновременно крупнейший научный авторитет эпохи Роберт Флад (Robertus de Fluctibus), т.е. роль иезуитов в развитии розенкрейцерства как восточного герметического культа несомненна (как позднее, в конце XVIII в. ― в развитии иллюминатства).

Во второй половине XVII в. на основе розенкрейцерства и наследия тамплиеров, бежавших в начале XIV в. Шотландию, начинает развиваться Шотландский обряд (rite), который в XVIII в. «отольётся» в масонство Шотландского обряда. Шотландский обряд начал формироваться, по крайней мере организационно, во время пребывания Стюартов в изгнании во Франции как масонская сеть, главной задачей которой было обеспечить возвращение династии на трон. После того, как это произошло, сеть легализовалась в качестве Лондонского королевского общества под руководством криптоиезуита и «дедушки» политэкономии (под названием «политическая арифметика») У. Петти и при активном участии Ньютона, Бойля, Локка, Гука и др.[108] Однако, как показывают бумаги Ньютона, который, кстати, как и Локк, служил в Ост-Индской Компании, научное общество было ширмой, скрывавшей тайную сеть, требовавшую идейного оформления.

Обеспечить это последнее У. Петти отрядил Элиаса Эшмола, который объединил в одно целое культы тамплиеров и розенкрейцерство во фладовском варианте. В результате оформилось масонство Шотландского обряда, отличающееся от свободного масонства (фримасонства), главной структурой которого во Франции в XVIII в. стала ложа Великий Восток; к последней принадлежали, в частности, Лафайет и Бенджамин Франклин. Масонство Шотландского обряда "генетически", исходно было связано, с одной стороны, с иезуитами (и Стюартами и их потомками, а следовательно, с Шотландией, с Эдинбургом), с другой ― с семействами банкиров Женевы, Лозанны и Берна, несмотря на то, что последние были в основном протестантами: совместным стратегическим и тактическим политическим, экономическим и геоисторическим проектам это вполне реальное противоречие не мешало.

Тайные масонские общества XVII в., которые официализируют себя в XVIII в., были тесно связаны с различными силами ― английской знатью, Сити, венецианцами, еврейскими финансово-религиозными кругами ― и активно участвовали в политике, в основном тайной, т.е. в заговорах своего времени. При этом они активно использовали имеющийся "еврейский след", пытаясь представить происходящие изменения как результат "еврейского заговора" и стремясь таким образом спрятать себя и свою деятельность за ширмой "еврейского заговора". Никто не станет отрицать, например, роль еврейского капитала и раввината ни в Венеции (в 1638 г. венецианский раввин Симоне Луццато даже выпустил "Очерк о евреях Венеции", где подробно описал те позиции, которые исторически завоевали евреи в этом городе), ни в так называемой "буржуазной революции в Англии. Однако помимо евреев, поддерживавших Кромвеля в Англии и одновременно Фронду во Франции, Кромвеля поддерживали и Сити, и часть английской знати, и венецианцы, и голландцы.

Можно сказать, что "еврейский заговор" оказывается удобным и для самих КС, которые, во-первых, прикрывают им свою деятельность, тем более что еврейский след (финансовый капитал и т.д.) есть; во-вторых, сознательно делают это, чтобы легко обвинить идущих по следу в антисемитизме и таким образом обрубить концы и спрятать их в воду, и для тех, кто отказывается по тем или иным причинам признавать существование КС и их историческую роль: обвиняя любого аналитика тайной политики и связанной с ней каузуальности в "поисках жидомасонского заговора" такие "деятели" блокируют и анализ реальной истории, и роль в ней еврейского капитала и еврейских организаций, жульнически сводя вопросы власти и экономики к национальному вопросу. Им бы почитать Маркса, писавшего о том, что еврейский вопрос ― не национальный и даже не религиозный, а остросоциальный. Повторю: это не значит, что "еврейского заговора" ("еврейских заговоров") в вековой борьбе за власть, информацию и ресурсы не было ― был (были). Как были венецианский, английский, немецкий, американский и т.п. заговоры (русского, по-видимому, не было ― к сожалению). Но этот заговор (заговоры) всегда был частью более крупного (крупных), ячейкой более широкой сети. Даже создание Израиля ― это далеко не только «еврейский заговор», это намного более крупная игра с участием США, Германии, Великобритании и СССР, как и неолиберальная контрреволюция 1980―2010 гг., Тридцатилетняя война ― финансово-экономическая ― банкиров против мира.

Другое дело, что «еврейский заговор» выталкивают (кстати, активны в этом представители масонства Шотландского обряда и те, кто «поёт» с их голоса) на первый план как главный, а то и просто единственный и всеохватывающий, как ложный след. Делается это, повторю, с умыслом: чтобы, вызвав реакцию на антисемитизм, скомпрометировать и заблокировать изучение и этого узкого заговора самого по себе, и того более крупного, элементом которого он является, т.е. перенаправить ход работы в тупик, где ожидает обвинение в антисемитизме. Жизнь, а также природа заговора (жизнь-как-заговор и заговор-как-жизнь) слишком сложны и многоуровневы, чтобы быть представлены одним единственным заговором, тем более национальным/этнорелигиозным. Мир заговоров (и жизнь) ― это tangled hierarchy, лучше всего иллюстрируемая картиной М. Эсхера «Относительность». Это не значит, что отдельными заговорами надо пренебрегать ― пренебрегать ничем не надо: в нашей работе, в следствии по особо важным историческим делам, мелочей нет.

Итак, на рубеже XVII―XVIII вв. в Англии формируется социальный блок, комбинирующий политическую, торговую (в мировом масштабе), финансовую (ростовщическую) и научно-идеологическую деятельность. Это было не характерно для предшествующей европейской традиции, где экономические, политические и духовные функции были разведены институционально, социально и зафиксированы в качестве таковых (а ростовщичество так просто, мягко говоря, не поощрялось и презиралось). Однако указанная комбинация была типична для древнего Востока; идя от Вавилона через финикийцев и Карфаген, она «заземлилась» в Венеции, а уже оттуда попала в Англию, став фактором переформатирования этой страны и сборки нового исторического субъекта, вставшего в конечном счёте над реальной экономикой и над национальными сообществами, и неудивительно, что этот субъект начал создавать свои КС, первыми из которых были масонские, и свою систему ― капитализм.

XVI―XVII вв. ― период генезиса новой социальной системы на Дальнем Западе, на западной (североатлантической) окраине Евразии. Возникнув по законам длинных циклов Евразии, эта система и создавший её субъект вступили в противоречие с Евразией и начали подминать под себя, ломать её циклы. Произошёл перелом в развитии больших циклов Евразии: Северная Атлантика выломилась из них и начала не только развиваться по своей логике, но и навязывать её всему миру. Главным персонификатором североатлантического развития с XIX в. стали англосаксы, евразийского ― русские. На больших циклах Евразии и североатлантическо-евразийской схизме, сыгравшей намного большую роль в истории, чем откол Рима от Константинополя, имеет смысл остановиться подробнее.

8. Большие циклы Евразии, или Маятник Старого Света

Евразия делится на две части ― Прибрежный пояс, окоём, который тянется от Охотского и Японского морей по побережью Индийского океана и Средиземноморья до Атлантики, и глубинную часть ― Хартленд; в основном это Россия плюс Центральная Азия. Прибрежный пояс ― зона возникновения и существования крупнейших цивилизаций, Хартленд, точнее, его восток и центр ― зона жизни кочевых народов, их империй. В течение двух с половиной тысячелетий ― с XII в. до н.э. до XIII в. н.э. доминирующей силой в Евразии были кочевники. Зона их жизни была эпицентром, откуда расходились волны крупнейших демографических и социальных изменений, в результате которых рушились и возникали новые социальные системы и империи. Каскадные события жизни номадов Хартленда, прежде всего образование и распад степных племенных держав, которые по сути были военными мегамашинами, играли роль спусковых крючков: они вызывали сход людских лавин, которые, проносясь с Дальнего Востока на Дальний Запад Евразии, сметали многое на своём пути, резко меняя исторический ландшафт.

У движения этих людских волн, антропотоков были своя логика и свои особенности[109].

Первое. Исходный импульс великих миграций зарождался в Центральной Евразии, точнее, в её восточной, азиатской кочевой части, и распространялся оттуда в западном направлении.

Второе. Эти экспансии в западном направлении вызывали реакции в виде контрэкспансий с запада в восточном направлении, т.е. последние носили реактивный характер. Чередующиеся движения с востока на запад и с запада на восток напоминают действие маятника, и я так и называю этот феномен ― Маятник Старого Света.

Третье, наиболее интригующее. Колебания Маятника Старого Света носили циклический характер ― 700-800 лет; в результате возникало то, что я называю Большими циклами Евразии. Приглядимся к ним повнимательней.

В ХIII―ХII вв. до н.э. в Северное Причерноморье, на Дальний Запад великой евразийской степи, ворвались на своих колесницах индоевропейские племена. По-видимому, это была миграционная волна, зародившаяся на 100-200 лет раньше в Центральной Азии в результате острой межплеменной борьбы. С юга Восточноевропейской равнины индоевропейцы двинулись на Балканы, дав старт процессу, именуемому историками «кризис XII в. до н.э.». По сути это было первое крупное переселение народов, древний Volkwanderung. Оно разрушило старый средиземноморский мир, открыв эпоху «тёмных веков», предшествовавших Античности, так же, как переселение народов IV-VI вв. открыло эпоху «тёмных веков», предшествовавших Средневековью. Даже Египет ― североафриканская, а не евразийская часть Старого Света ― подвергся нападению и разрушениям «народов моря». Аргонавты, подвиги Геракла, Троянская война ― всё это происходило в период затухающей фазы кризиса XII в., было его элементом. Кризис XII в. ударил по восточному Средиземноморью, однако бикфордов шнур подожгли на востоке Центральной Евразии.

Прошло 800 лет, и Маятник двинулся на Восток: Александр Великий начал свой Drang nach Osten; за ним последовали римляне. Греко-римская (западная того времени) экспансия достигла предела при императоре Траяне (98―117 гг. н.э.). В течение почти столетия римляне пытались удерживать limes, однако после смерти Марка Аврелия стало ясно: сил не хватит, и хотя до захвата Рима Аларихом оставалось 230 лет, а до падения Вечного города и конца его вечности ― 286 лет, тенденция, пусть пунктиром, уже наметилась, а на Дальнем Востоке Евразии «Аннушка макроистории» уже купила масло и не только купила, но и пролила.

Марк Аврелий умер в 180 г., а в следующем году в монгольских степях умер Таньшихай, великий хан квазиимперии Сяньби. Именно сяньби сокрушили великую державу Хунну (конец III в. до н.э. ― II в. н.э.), современницу китайской династии Хань, а затем нанесли ей смертельный удар. Союз Сяньби по сути не пережил смерти своего великого хана, в степи начался очередной виток борьбы и очередная миграция на запад. В III—IV вв. н.э. хунну смерчем пронеслись по евразийской степи, превратившись в гуннов ― конгломерат разных народов и племён различного этнического происхождения. Столица, Гуннигард, находилась где-то в районе нынешнего Киева.

В IV в. н.э. ― 800 лет спустя после восточного похода Александра ― Европа ощутила новый страшный удар с востока. Переведя свои войска через Дон, разбив и обратив в бегство готов, вождь гуннов Баламир (славянское имя, напоминающее Боромира из «Властелина колец») дал старт второму, на этот раз по-настоящему великому переселению народов. Держава гуннов распалась в 453 г. после смерти Аттилы, однако великое переселение народов на этом не закончилось ― оно только начиналось. К концу V в. западная часть Римской империи была разрушена, и в VI—VII вв. на её руинах возник «brave new world» Барбарикума ― жестокий и кровавый. Картину довершили своими завоеваниями арабы в VII ― начале VIII вв. и викинги в IX в. На запад Евразии опустилась вторая эпоха «тёмных веков» или, если пользоваться толкиновской метафорой, «завеса мрака» (впрочем, опустилась она не только на запад, но и на восток).

Прошло ещё 800 лет, времена Баламира, Аттилы, Одоакра, Теодориха и первых Меровингов не только уже стали легендами, но и легенды успели превратиться в мифы, и Маятник качнулся на запад ― с крестовыми походами. Однако в истории не бывает буквальных повторений: мир начала II тысячелетия н.э. стал на порядок сложнее и многомернее, чем мир I тысячелетия до н.э. ― I тысячелетия н.э.; мир менялся, в нём появлялось нечто новое. Речь идёт о том, что во время и после шестого крестового похода на Западе (1228―1229) новая волна покатилась с востока; словно пройдя лишь половину пути, Маятник Старого Света начал возвратное движение. Речь идёт о «великих монгольских завоеваниях». Если до монголов нашествия на запад с востока Евразии носили стихийный характер «снежного кома», то монголы ― отражение более сложного и плотно населённого мира ― были первыми (и последними) «имперскими», «державными» номадами, чьи нашествия носили не стихийный, а плановый, систематический характер, характер запланированного завоевания всего известного монголам мира («до последнего моря») и создания мировой державы. Отсюда ― некоторый сбой в «работе» Маятника.

По сравнению с великими монгольскими завоеваниями два последних крестовых похода, ассоциирующиеся с Людовиком Святым, выглядят хлипко ― не только потому что провалились, но прежде всего из-за различий в масштабе и, главное, в исторических последствиях. В нахлёсте двух волн более мощной по геоисторическим последствиям оказалась восточная, кочевая. В известном смысле с некоторым упрощением можно сказать, что ситуация XIII в. ― это антипод ситуации второй половины I тысячелетия до н.э., когда скифская, а затем сарматская «восточные» волны натолкнулись на превосходящие их силы греческую, а затем и римскую стену. Монголы будто распространили Центральную Евразию на весь Хартленд, создав нечто вроде Великой (Большой) Центральной Евразии далеко за её собственными пределами.

Прошло 700-800 лет со времён крестоносцев и великих «имперских» монголов, и мы видим новое движение Маятника. Но мир за время четвёртого евразийского цикла (XII/XIII―XIX/XX) стал ещё на несколько порядков сложнее, и в колебаниях маятника, естественно, появились новые черты: он опять двинулся на восток, но уже из Европы ― эмиграция из Старого Света в Новый в XIX в. (сюда, по данным П. Бэрока, с 1851 г. по 1915 г. прибыли около 41 млн европейцев, с 1915 г. по 1951 г. к ним добавились еще 12-13 млн, а затем поток резко сократился). В XX в. к этому добавилась массовая миграция Юг―Север (тот же Бэрок дает цифру 27 млн иммигрантов из «третьего мира» в «первый» между 1950 и 1989 гг., но это только легальная миграция; в 1990-е годы и в новом веке процесс продолжается; за полтора столетия с начала XIX в. и до начала Второй мировой войны в Европу и в меньшей степени в Америку мигрировали всего 1-2 млн человек[110], главным образом китайцы). Обе эти миграции, однако, выходят за рамки Евразии, они разворачиваются в мировом масштабе, логика евроазиатского развития начинает подчиняться североатлантической, мировой.

Наиболее интересная, интригующая особенность самих геоисторических циклов Евразии заключается в том, что с точностью часового механизма в середине циклов происходили крупные, макроисторические изменения, часто менявшиеход истории. Они выражались в появлении новых крупных держав («империй»), а в Европе, на Дальнем Западе Евразии ― в великих социальных революциях, в появлении новых исторических субъектов, создававших качественно новые социальные системы.

В VIII―VI вв. до н.э., посреди первого цикла, в Древней Греции произошла полисная революция, обеспечившая социальную основу для новой системы, основанной на рабстве. Несколько раньше произошла «железная революция» ― тоже косвенное последствие великого переселения народов рубежа II—I тысячелетий до н.э. Именно «железная революция» во многом обеспечила материально-техническую базу полисной революции в Греции. На Ближнем Востоке она стала основой появления новых военных («марширующих» ― “march states”) держав всё в той же середине первого цикла. Во второй половине VIII в. до н.э. при Тиглатпаласаре III резко усиливается Ассирия, а в Иудее появляются пророки; в начале VII в. до н.э. наступает расцвет Нововавилонского царства при Набопаласаре; в VI в. до н.э. возникает Персидская держава; в VII в. до н.э. в Китае на руинах Чжоу оформляется система, именуемая в традиционной китайской истории “Уба” (“Пять гегемонов”) ― государства Ци, Сун, Цзинь, Чу и У.

ВI—II вв. н.э., в середине второго евразийского цикла, в Средиземноморье происходит мощная духовная и социальная революция ― возникает христианство. Эта революция не привела к оформлению новой социальной системы, однако её результат был серьёзнее, масштабнее и долговечнее любой социальной системы ― индивидуальный субъект, вступавший в индивидуальные, а не коллективно предписанные отношения с Абсолютом (именно то, за что афинский полис обрёк на смерть Сократа), а следовательно с людьми, т.е. личность как снятие в одном отдельно взятом человеке противоречия «коллектив ― индивид».

Одновременно с христианством в Евразии возникли две мощные державы ― Римская империя, которую в V в. н.э. сметёт, пользуясь термином А.Тойнби, «внешний пролетариат» ― варвары, и Младшая (Поздняя) Хань в Китае, которую в начале III в. н.э. сметёт «внутренний пролетариат» ― крестьянские восстания «Жёлтых повязок» и «Армии Чёрной горы». Показателен и хронологический параллелизм кризисов: кризис Рима начала III в. н.э. при Северах (193―233 гг. н.э.) и Китая в эпоху Троецарствия (220―265 гг. н.э.). Такое впечатление, что словно по «принципу домино» с запада на восток Евразии распространялся кризис великих держав того времени, ведь помимо кризиса III в. н.э., после которого Рим уже так и не стал прежним, и крушения Поздней Хань в 220 г. в начале III в. н.э. рухнула ещё одна великая империя ― Парфянская, главный противник Рима на Ближнем Востоке: в 226 г. в Персиде поднял восстание Ардашир, будущий основатель политии Сасанидов, которая заложила институциональный фундамент ближневосточной государственности на тысячу лет.

В VII—VIII вв. н.э., в середине третьего цикла ― генезис феодализма, Каролинги, подъём ислама (халифат Умайядов), взлёт Второго тюркского каганата, расцвет Танского Китая.

Наконец, в XV―XVII вв., в середине четвёртого цикла по всей Евразии почти одновременно возникли и (или) расцвели великие империи ― Карла V Габсбурга, Ивана IV Рюриковича (после присоединения Казани и Астрахани), Османская империя, Сефевиды в Иране, Моголы (Тимуриды) в Индии, Цин в Китае, сёгунат Токугава в Японии. Кроме того, в «Европейской Евразии» возникли две принципиально новые социальные системы: на Западе, в «атлантикизированной» Европе ― капиталистическая (англосаксонская), на Востоке ― самодержавная (русская).

И вот здесь происходит интереснейшая вещь. Возникший в середине четвёртого восьмисотлетнего цикла капитализм начал формировать свою ― североатлантическую макрорегиональную ― систему, которая, в отличие от евразийской системы и всех её подсистем была капиталистической, морской и ориентированной на мировую экспансию, т.е. на превращение из евразийской подсистемы в систему, альтернативную евразийской. С самого начала североатлантические капиталистические элиты демонстрируют агрессивность и хищнический характер, присущий рабовладельческим империям: объектами агрессии становятся доколумбова Америка, части Африки и Азии; была сделана попытка поставить под контроль Россию. Вспомним концепцию «Зелёной империи» Джона Ди.

Джон Ди был учеником венецианцев, сыгравших, как уже говорилось, огромную роль в том, что произошло с североатлантической Европой в XVI―XVII вв., а следовательно, и с миром. Переформатирование венецианцами английской верхушки касалось не только ужесточения отношения к населению, но куда более важных вещей: венецианцы сменили тип элиты, её геоисторический и психосоциальный тип ― с континентального на морской, заложив таким образом фундамент североатлантической талассократии, придав ей целеустремленный характер и обеспечив широкое, масштабное мировое видение. Хотя Англия была островом, ещё в начале XVI в. её правящий слой был континентальным по типу и устремлениям; Первая Столетняя война велась за обладание Францией; Вторая Столетняя война уже будет за обладание морями, морскими территориями ― «и целого мира мало». Венецианцы были представителями не просто морского социума, но торгово-морской сетевой рабовладельческой империи, поэтому не только британская элита мутировала в морскую, но и Британская империя развивалась как рабовладельческая, причём в такой степени, как ни одна колониальная империя; рабовладельческими были и её анклавы ― карибские и североамериканские колонии/США. И, конечно же, нормой жизни британской верхушки стала безостановочная имперская экспансия, совпавшая с безостановочной экспансией капитала: империя расширялась вместе с мировым рынком и капсистемой.

Таким образом, в середине XVI в. одновременно с четвёртым большим евразийским циклом, параллельно с ним и в борьбе с ним начинает развиваться североатлантический цикл истории, который, обладая внутренней логикой и динамикой, определявшимися циклами накопления капитала и циклами гегемонии, стремится подчинить своей логике евразийское развитие, наиболее полно и мощно воплощавшееся русским самодержавием, в котором именно англичане с самого начала разглядели главного противника ― за два с лишним столетия до британско-русского противостояния XIX―XX вв. С XVI в. развитие Евразии происходит как бы в двух плоскостях, при этом плоскости связаны между собой:

― в Евразии шла борьба между североатлантической зоной (Западной Европой) в целом и Россией, воплощавшей евразийский некапиталистический тип и путь развития, но всё больше испытывавшей влияние североатлантических элит, капитализма и всё больше втягивавшейся в мировой рынок;

― в североатлантической зоне Евразии ― в зоне, которая в то же время была ядром формирующейся мировой, а не евразийской системы, шла борьба между европейскими державами, точнее, между англосаксами и континентальными европейскими державами (Испания, Франция, Германия) за контроль над заморскими территориями и за равновесие в Европе, причем союзником британцев, как правило, выступала Россия.

Таким образом, мы получаем запутанный клубок евразийско-североатлантических и внутрисевероатлантических противоречий. Относительная ясность возникла лишь дважды ― на короткий миг Крымской войны и на более длительный отрезок Холодной войны, когда евразийский СССР противостоял единому североатлантическому Западу, поставившему задачу окончательного геоисторического и геокультурного решения русского вопроса, только иначе, в иной плоскости и иными средствами, чем это собирался делать ставленник североатлантической финансовой олигархии и тайных обществ Запада Гитлер.

Повторю, несмотря на сохранение логики развития четвёртого евразийского цикла, запущенного монгольскими геоинженерами-ханами и подхваченного русскими геоконструкторами-царями, с XVI в. развитие евразийского ядра, самодержавной системы всё больше испытывает на себе воздействие североатлантических экономико-политических циклов; евразийская история начинает превращаться в часть мировой, которую строят североатлантические элиты (эти последние в свою очередь форматируются британцами, причём не только англичанами, но и шотландцами). А структуры русской истории коррелируют со структурами североатлантической и стоящими за ними циклами накопления и гегемонии.

Забегая вперед, отмечу: согласно Дж. Арриги, с XVI в. капсистема прошла три цикла накопления капитала ― голландский (конец XVI в. ― третья четверть XVIII в.), британский (вторая половина XVIII в. ― начало XX в.) и американский (с конца XIX в. по начало XXI в.). Страна ― главный накопитель капитала была и гегемоном системы. Пик гегемонии Голландии приходится на 1625―1672 гг., Великобритании ― 1815―1873 гг., США ― 1945―1973 гг. как государства (но не кластера транснациональных корпораций).

Показательно, что голландскому циклу накопления капитала и гегемонии Голландии в североатлантической зоне соответствовало в России (Евразии) Московское царство; британскому и гегемонии Великобритании ― Российская империя (Петербургское самодержавие), американскому и гегемонии США ― СССР. Причём в упадок эти параллельные североатлантические и русские (евразийские) структуры приходили одновременно, уходя в прошлое, словно скованные одной цепью.

Но здесь и сейчас на этой теме мы поставим точку и обратим внимание на очень важную черту североатлантического развития, развития капитализма. Его история почти с самого начала приобретает проектно-конструкторский характер. Как только осуществилась (к середине XVII в.) сборка североатлантического исторического субъекта, воплотившего в себе сразу несколько элементов и традиций, включая вавилонскую (в венецианском переложении), как только этот субъект к началу XVIII в. расправил плечи и наряду с явными формами (капитал, государство) начал создавать конспиративные, криптоматические, он в полном соответствии с логикой и природой капитализма ―строя, который он создал в той же степени, в какой и был создан им, ― начал пытаться направлять-менять ход истории, ставя определённые системно-исторические конструкторские задачи. Решение этих задач стало главным делом и raison d’etre КС.

9. XVIII век: рождение проектно-конструируемой Истории, или Что могут Вещество, Энергия и Информация, сконцентрированные в одних, отдельно взятых руках

Пожалуй, главное метафизическое, метаисторическое отличие капитализма от всех предшествовавших ему систем, его главная тайна заключается в том, что история этой системы с определённого, причём довольно раннего момента, примерно с середины XVIII в., приобретает проектно-конструируемый, если угодно, направляемый, «номогенетический» характер. Нельзя сказать, что до XVIII в. никто, никакие группы и силы никогда не предпринимали попыток направить ход истории тем или иным образом. Однако эти попытки, за редкими исключениями, во-первых, носили локальный характер; во-вторых, были краткосрочными и, как правило, проваливались; в-третьих, до середины XVIII в., а точнее до хроноотрезка 1750―1850-х годов для такого рода попыток не было серьёзной производственной базы.

В «длинном XVI веке» (1453―1648 гг.) возникает то, что И. Валлерстайн назвал европейской (североатлантической) мир-системой, история приобретает мировой характер. Кроме того, возникают необходимые и достаточные условия для исторического проектирования теми группами, которые, оттолкнувшись от эпохи «длинного XVI века» в течение столетия после его окончания превратились в операторов мирового рынка, а следовательно ― в потенции ― в операторов мировой истории.

Возможности проектировать и направлять ход истории, конструируя её, зависят от нескольких факторов:

― наличия организации, способной ставить и решать задачи подобного рода, т.е. обладающей геоисторическим целеполаганием, способностью к стратегическому планированию в мировом масштабе и волей действовать на этой основе;

― адекватного объекта манипуляции как средства решения задач проектно-конструкторской (геоинженерной) исторической деятельности;

― наличия финансовой базы, обеспечивающей доступ к власти и собственности и сохранение прочных позиций в обеих этих сферах;

― контроля над информационными потоками при значительной роли последних в жизни общества или, как минимум, его верхов;

― наличия структур рационального знания, анализирующего закономерности истории, массовые процессы и социальные группы в качестве объектов и средств реализации проектно-конструкторской деятельности.

Организацией, способной определённым образом направить ход истории, было английское масонство, опиравшееся на финансовую мощь Сити, мощь операторов мирового рынка (буржуазии), аристократических клубов и, конечно же, государства Великобритании. В конце XVIII в. к масонам «присоединились» иллюминаты, «созданные» иезуитами для борьбы с масонством, но вышедшие из-под их контроля, а сами масоны получили сработанную ими оперативную базу ― искусственно созданное, полигонно-историческое государство США, куда вскоре устремились и иллюминаты, функционирующие там до сих пор (Йейл: «Череп и Кости»), и другие группы и структуры, неуютно чувствовавшие себя в Европе.

В середине XVIII в. удивительным образом одновременно возникли и адекватный объект манипуляции ― массы («вещество»), и мощнейшая финансовая база (деньги ― «энергия»), и новые информпотоки («информация»).

Объектом манипуляции может быть масса, в меньшей степени ― класс, т.е. такой атомизированно-агрегированный человеческий материал, который состоит из индивидов, а не из коллективов, массовый индивид. Любым традиционным коллективом, укоренённым в «малой традиции», имеющими общие нормы, ценности, предание, будь то община, клан, племя, каста и т.п. трудно манипулировать. А вот «одинокая толпа» (Д. Рисмэн) городов, особенно прединдустриальных и раннеиндустриальных, ещё не превратившаяся в «трудящиеся классы» и только ещё превращающаяся в «опасные классы», столь красочно описанные Эженом Сю, ― совсем другое дело, это адекватный объект для широкомасштабных исторических манипуляций. И появляется этот объект, это «вещество» ― массы ― именно в середине XVIII в., чтобы взорваться, а точнее, быть взорванным в «эпоху революций» (Э. Хобсбаум), в 1789―1848 гг.

Выход масс на авансцену истории предоставил огромные возможности широкомасштабным манипуляторам. Он же позволил им ловко прятать свою проектно-конструкторскую активность (Заговор) за массами, за их «объективными» интересами и целями (которые они сами не могли сформулировать), ну а контролирует массы тот, у кого деньги, организация и информация и кто понимает ход истории и массовых процессов, на которые ― вместе с массами ― в случае чего можно свалить всю вину за эксцессы. Именно с появлением массовых совокупностей индивидов, «человека толпы» (Э. По), массовых процессов законы истории приобретают видимый и вполне рационализируемый характер, а следовательно, их можно оседлать, дело лишь за организацией и финансами.

В середине XVIII в. происходит финансовый взрыв; если во второй половине XVII в. «высокие финансы» снимают урожай «длинного XVI века», то в середине XVIII в. формируются основы современной финансовой системы. Разумеется, и в докапиталистическую эпоху, и на заре капитализма в XV―XVI вв. банкиры могли оказывать существенное воздействие на ход истории: венецианцы профинансировали Четвёртый крестовый поход (т.е. разрушение Константинополя) и отчасти Реформацию; Барди и Перуцци в XIV в. финансировали английских королей, а Фуггеры в XVI в. Карла V; союз банкиров и ростовщиков Ломбардии, тесно связанных еврейскими религиозно-родственными узами с банкирами Англии и Чехии (Прага) был настолько силён, что сыграл свою роль в разрушении конкурентов ― ордена тамплиеров. Однако ни одна из названных сил не имела тех возможностей, которые возникли в XVII—XVIII вв. с наступлением капиталистической эпохи. Во-первых, в XVII в. произошла финансовая революция, начавшаяся в 1613―1617 гг. созданием семейством Барухов Standard Chartered Bank и фиксацией гудвила и завершившаяся созданием в 1694 г. Центрального банка Англии и изобретением государственного долга ― мощнейшего финансового оружия Альбиона в борьбе за господство в Европе и мире.

Взрыв в развитии банковского капитала, о котором идёт речь и который сделал его всесильным, был обусловлен тремя факторами, стимулировавшими развитие «высоких финансов»: британско-французской борьбой за мировое господство; колониальной экспансией европейских держав и начавшейся промышленной революцией. Всё это требовало денежных средств и совершенствования финансовой организации. Надо ли говорить, что банкиры были активными участниками КС?

Наконец, последнее по счёту, но не по значению ― роль информации. В XVIII в. произошло ещё одно изменение кардинального порядка ― резко, качественно выросла роль определённым образом организованной («упакованной»), подаваемой в качестве рациональной, научно обоснованной, принципиально новой и направленной информации и контроль над ней. Эти информпотоки обосновывали претензии новых социальных групп и их союзников из структур Старого Порядка на участие во власти и становились мощным психоисторическим оружием КС в переформатировании сознания элиты, социальной вербовке адептов средством тщательно подготавливаемого перехвата власти с помощью массового движения, первым из которых впоследствии станет Французская революция 1789―1799 гг.

«Энциклопедия» со стеклянной ясностью продемонстрировала ту роль, какую играет в обществе претендующая на рациональную новизну социально ориентированная и идейно упакованная информация (информация специального и политического назначения), каково её воздействие на элиты, ставящее их под воздействие определённого информпотока и открывающее их таким образом влиянию КС или даже превращающее во внешний круг последних. По сути «Энциклопедия» ― это первый пример успешной информационной войны эпохи Модерна, причём войны двойной: энциклопедистов и тех, кто стоял за ними, против Старого Порядка за умы и сознание элиты, с одной стороны, и войны между основными кланами самих энциклопедистов за то, кто будет влиять на элиту и получит главные дивиденды от этого, с другой[111].

Таким образом, в середине―второй половине XVIII в. впервые в истории в невиданных доселе масштабе и форме произошло соединение вышедших на первый план по логике развития капитализма как системы «больших финансов» (денег, золота), информпотоков и больших масс атомизированного населения. Произошло соединение в одной точке Вещества (массы), Энергии (деньги) и Информации (информпотоки, идеи), и концентрация их в одних контролирующих руках. Точкой соединения и одновременно субъектом последнего, соединителем, контролёром стали прежде всего закрытые наднациональные структуры согласования и управления, в данном конкретно-историческом случае ― масонские КС.

Подчёркиваю: произошло это в соответствии с законами развития капитализма и его логикой. Более того, на эти законы с целью их активного использования в своих интересах в противостоянии монархии и церкви КС обратили самое пристальное внимание, довольно быстро выявив и идеологически зафиксировав противоречия двух указанных институтов с развитием капитализма. В связи с развитием идейно-информационной сферы и задачами анализа социальной реальности возникает потребность в структурах рационального знания и, соответственно, в особых отраслях этого знания, анализирующих массовые процессы, массовое поведение, исторические законы. Чтобы использовать массовые процессы, информационно и энергетически влияя на них в нужном направлении, т.е. чтобы оседлать их, нужно их изучать, но само изучение должно носить закрытый характер ― по Платону, который говорил, что даже если мы узнаем имя создателя этого мира, его не следует сообщать всем. Именно КС закрепили модель двухконтурной социальной науки на Западе: внешний ― для общего пользования, для профанов, и внутренний, для ограниченного круга ― для тех, кто делает историю, для её субъектов.

Капитализм, несмотря на всю якобы стихийность рынка, значительно преувеличенную и мифологизированную (даже так называемый «mid-Victorian market» 1850―1870-х годов ― это не более чем регулируемый социальный институт, просто регулировка неплохо камуфлировалась), ― это проект. Проект, далеко не всегда успешно реализуемый относительно небольшим числом связанных друг с другом регулярными отношениями лиц, групп и структур, действующих организованно, в соответствии с долгосрочными планами и вовсе не открыто, а, как правило, тайно. Аналогичным образом в закрытом режиме действуют и организации этого проекта ― его «конструкторские бюро». Тайный (закрытый) проект ― что это, если не Заговор в самом широком смысле слова? КС, Заговор суть формы нормального функционирования капитализма ― реального капитализма, а не той идеологической, далёкой от научности схемы, которую преподносят как его апологеты, так и его многие критики из профанно-профессорской науки. Без понимания того великого эволюционного перелома, который произошёл в середине XVIII в., мы не поймём ни капитализм, ни прошлое, ни сегодняшний день, когда на повестке дня КС стоит демонтаж капитализма. Не поймём и в результате проиграем Большую Историческую Игру, приз в которой ― достойные жизнь и место под солнцем в посткапиталистическом мире.

Начало проектно-конструкторского этапа в истории Европы и мира совпало с подъёмом англосаксов, Великобритании и ― шире ― наднационального североатлантического субъекта со всей его этнической мозаикой и его КС. Это не случайно: исходно масонские организации как первая форма КС эпохи капитализма были тесно связаны с политическими и финансовыми интересами английского (с 1707 г. ― британского) государства. Для финансово-аристократического союза операторов мирового рынка и европейской/мировой политики, сложившегося в столетие между английской революцией и Семилетней войной, т.е. в период, наполненный окончательной победой британской олигархии над Стюартами, т.е. устранением угрозы их восстановления на троне, и двумя победами над Францией ― над Людовиком XIV и над Людовиком XV, Великобритания стала чем-то большим, чем государство и империя. Для них это был кластер торговых домов и масонских организаций, некая Матрица, в которой как в старой форме реализовывались новые интересы и в то же время в которой как в обновлённой форме продолжали развиваться старые интересы. Показательно, что именно в середине XVIII в. войной за австрийское наследство (1740―1748) Великобритания, как заметил Г.У.В. Темперли, открыла счёт войнам, в которых абсолютно преобладали торговые интересы и которые велись исключительно ради баланса торговли, а не баланса сил. Показательно и то, что в середине XVIII в. прекратилось трёхсотлетнее противостояние между Австрией (Габсбурги) и Францией, которое было одной из главных геополитических осей 1450―1750 гг., т.е. эпохи, когда феодализм уже закончился, а капитализм в строгом системном («формационном») смысле ещё не начался, ― эпохи Старого порядка. Это ещё одна черта совершившегося в середине XVIII в. исторического перелома.

Иными словами, Великобритания в середине XVII ― середине XVIII в. оформилась как нечто невиданное до тех пор ― новая, компромиссная форма взаимодействия старых, коренящихся в английском и венецианском средневековье, в гностической античности и ближневосточной крылато-львиной вавилонской и иудейской древности, сил, ставших наряду с новыми силами операторами мирового рынка. При этом и рынок, и его операторы в виде буржуазии и новой аристократии словно вдохнули жизнь, энергию новой эпохи в старые формы, произошёл энергоинформационный обмен. В то же время уже к середине XVIII в. наметилось то противоречие, которое со всей остротой проявится два века спустя в США ― между США как государством и США как кластером транснациональных компаний. В Великобритании XVIII в. то было противоречие (далёкое от американской остроты) между Великобританией как государством и Великобританией как кластером, паутиной торгово-финансовых структур, аристократических клубов и масонских лож. Зонами несовпадения интересов государства и лож были вопросы дальнейшей судьбы Ост-Индской Компании и событий в североамериканских колониях; зоной совпадения ― экспансия лож в Европе («на континенте»), уничтожение Франции как конкурента. Процессом и структурой, полем и средством устранения этих несовпадений/противоречий стала Вторая Британская империя (1780―1840-е годы). Однако этому предшествовал период активной работы по трём «конспирологическим направлениям», в котором интересы государства и лож отчасти совпадали, отчасти вступали в противоречие:

1) создание сети масонских континентальных лож, управляемых из Лондона;

2) создание масонского государства, свободного от традиционных государственных ограничений и в этом смысле ― искусственного, экспериментального, а следовательно, территориально вынесенного за пределы Европы;

3) подрыв Франции на международной арене и изнутри, путём создания серьёзных внутренних проблем и беспорядков с активным использованием масонства, масонских лож как мощного оргоружия.

Это и составило основное содержание первого этапа развития КС. Но прежде чем перейти к характеристике основных этапов развития этих структур, необходимо представить «рамку», а точнее рамки, в которых это развитие протекало. Речь пойдёт о циклике капсистемы: циклах накопления, циклах борьбы за мировую гегемонию, кондратьевских циклах, волнах революций цен. Вне этого контекста развитие КС, его логика будут недостаточно понятны.

10. Капиталистическая система: циклы, «длинные волны» и другие регулярности

Начнем с базовых циклов ― циклов накопления капитала. Поскольку главное для капитализма ― бесконечное накопление капитала, именно качественно особые циклы этого накопления становятся вехами на пути развития данной системы. Дж. Арриги выделяет четыре системных цикла накопления капитала: генуэзско-иберийский (XV ― начало XVII в.), голландский (конец XVI ― конец XVIII в.), британский (середина XVIII ― начало XX в.) и американский (с конца XIX в.).

Особенности генуэзско-иберийского системного цикла накопления определялись тем, что Генуе не хватало ни территории, ни военной мощи, которую она была вынуждена «покупать» у других государств, прежде всего у Испании; «материальная экспансия первого (генуэзского) системного цикла накопления была организована и проводилась дихотомической структурой, состоявшей из аристократического территориалистского компонента (иберийского), который специализировался на обеспечении защиты и на стремлении к власти, и буржуазно-капиталистического компонента (генуэзского), который специализировался на покупке и продаже товаров и на стремлении к прибыли»[112].

Во времена голландского цикла Соединенные провинции представляли собой организацию, «сочетавшую некоторые черты исчезавших в тот период городов-государств с элементами структур возникавших национальных государств»[113]. Это позволяло голландцам обходиться без «покупки» защиты у территориальных государств (интернализация оборонных издержек, или «интернализация издержек защиты» ― термин Н. Стеенсгора). Голландцы, которых английский разведчик и писатель Д. Дефо назвал «маклерами Европы», активно и гармонично использовали обе стратегии накопления ― венецианскую (региональная консолидация, основанная на самодостаточности в политике и войнах) и генуэзскую (всемирная экспансия на основе политического обмена с иностранными державами).

Ф. Бродель, несколько упрощая, писал: «В Венеции всё делалось ради государства, в Генуе ― всё для капитала»[114]. В целом, «венецианский и генуэзский режимы накопления развивались по расходящимся траекториям, которые в XV веке кристаллизовались в две противоположные элементарные формы капиталистической организации. Венеция в конце концов превратилась в прототип всех будущих разновидностей “государственного (монополистического) капитализма”, в то время как Генуя превратилась в прототип всех будущих разновидностей “космополитического (финансового) капитализма”[115].

Особенности британского цикла накопления Арриги обусловливает наличием у Великобритании национального государства вкупе с коммерческой и территориальной империей. Это позволяло британцам, контролировавшим огромные трудовые и природные ресурсы, интернализировать уже производственные издержки. В результате чего «капитализм не только сохранился как способ реализации власти и способ накопления капитала, но превратился также в способ производства»[116]. Думаю, у Арриги здесь некоторая путаница с несколькими «капитализмами»: капитализм может быть только один ― в смысле «способ производства», другие «капитализмы à la Арриги» можно обнаружить в Шумере, Египте и древнем Китае, и столь многосмысленное использование термина выводит его за рамки научности и подлежит отсечению с помощью «бритвы Оккама». Однако главное здесь в том, что Арриги связывает капитализм как способ производства с британским циклом накопления, в основе которого лежат индустриальная система производительных сил и... британские КС, именно их наличие придает завершённость и целостность капитализму как системе.

В основе американского цикла накопления лежит не просто имперское государство с заморскими владениями, как в британском случае, а континентальный военно-промышленный комплекс. Это позволило капиталистическому классу США интернализировать не только военные и производственные издержки, но и транзакционные, т.е. подчинить рынки.

Каждый цикл, согласно Арриги, состоит из двух фаз ― материальной и финансовой. Финансовую фазу генуэзского цикла он начинает серединой XV в., голландского ― 1750-ми годами, британского ― 1870-ми годами, американского ― рубежом 1960-1970-х годов.

Обратим внимание на то, что каждый новый цикл основан на интернализации нового вида издержек (Арриги совершенно игнорирует связь циклов накопления капитала с изменениями в характере производства, со сменой технологических укладов ― это, по-видимому, слишком мелко для него) и возрождении организационных форм позапрошлого цикла. Так, генуэзско-иберийский союз (к которому Арриги почему-то забывает добавить венецианцев) был в конце концов вытеснен государственным капитализмом в Нидерландах ― голландцы в расширенном и усложнённом виде возродили стратегии и структуры венецианской системы. Британский цикл накопления на новом витке, в свою очередь, возродил, согласно Арриги, стратегии и структуры иберийского империализма и генуэзского космополитического капитализма. Американский цикл сделал то же со стратегиями и структурами голландского цикла; так, эти два цикла сближает наличие вертикально интегрированных и бюрократически управляемых предприятий по контрасту с семейным бизнесом, который Дж. Арриги считает основой британского капитализма XIX в. (здесь, представляется, он преувеличивает).

«Это повторяющееся возрождение заменённых прежде стратегий и структур накопления порождает маятниковое движение назад и вперед между «космополитически-имперскими» и «корпоративно-национальными» организационными структурами; первые типичны для «экстенсивных» режимов, какими были генуэзский и британский, а вторые ― для «интенсивных» режимов, какими были голландский и американский. Генуэзский и британский «космополитически-имперские» режимы были экстенсивными в том смысле, что отвечали за большую часть географической экспансии капиталистической мир-экономики. При генуэзском режиме мир был “открыт”, а при британцах “завоёван”.

Голландский и американский “корпоративно-национальные” режимы, напротив, были интенсивными в том смысле, что отвечали за географическую консолидацию, а не экспансию капиталистической мир-экономики. При голландском режиме “открытие” мира, осуществлённое в первую очередь иберийскими партнерами генуэзцев, было консолидировано в систему торговых перевалочных пунктов и акционерных привилегированных компаний с центром в Амстердаме. А при американском режиме “завоевание” мира, осуществлённое в первую очередь британцами, было консолидировано в систему национальных рынков и транснациональных корпораций с центром в США»[117]. Обратим внимание на то, что голландцы, точнее, как мы уже знаем, венецианский и еврейский капитал, перебравшийся в освободившиеся от испанцев Нидерланды, консолидировал то, что «открыли» испано-португальцы, т.е. «снял пенки» с результатов иберийской экспансии в Атлантике и Индийском океане. А американский, точнее, англо-американский, особенно на рубеже 1950―1960-х годов ― начала эпохи офшорных зон, капитал консолидировал результаты британской экспансии, у истоков которой стояли всё те же венецианцы, английские пираты и голландские «маклеры», как местные, так и не очень.

Со схемой Арриги коррелирует схема мировых гегемоний основателя мир-системного подхода И. Валлерстайна. Последний рассматривает развитие капиталистической системы как историю гегемоний и сменяющих их периодов военного и экономического соперничества между государствами за корону гегемона. Государство-гегемон ― это не просто сильное государство, но государство более сильное, чем ближайшие конкуренты вместе взятые. Оно способно навязывать свои правила, опираясь на военно-политическую и экономическую мощь (большая эффективность в агропромышленной и торгово-финансовой сфере).

Первым гегемоном, по Валлерстайну, были Нидерланды: пик гегемонии 1625―1672 гг., т.е. до начала третьей англо-голландской войны; последняя четверть XVII в. ― начало упадка голландской гегемонии и старт англо-французского соперничества, завершившегося в 1815 г. Пик британской гегемонии ― 1815―1873 гг.; начало упадка ― депрессия 1873―1896 гг. Затем начался новый тур борьбы за гегемонию, который завершился установлением гегемонии США в 1945 г. Согласно Вал-лерстайну, с середины 1970-х годов начинается упадок гегемонии США.

Здесь необходимо сделать три замечания.

Во-первых, гегемония Голландии принципиально отличается от таковых Великобритании и США. Если британская и американская гегемония были одновременно в экономической и военно-политической сфере, то голландцы были гегемонами только в экономике. Первую половину пика экономической гегемонии Голландии в Европе не было военно-политического гегемона, во второй половине их пика и в течение четверти века после его окончания таковым была Франция Людовика XIV, и только усилиями почти всей Европы с ней удалось справиться. Что касается Голландии, то сам И. Валлерстайн признаёт, что после 1672 г. они вообще стали второстепенным фактором в европейской политике даже с точки зрения морского флота[118]; в сухопутном плане они не были первостепенным и ранее. Таким образом, голландская гегемония лишь наполовину соответствует тому определению гегемонии, которое дал И. Валлерстайн, т.е. строго говоря, не соответствует, нарушая логику его же схемы. «Неполноценность» гегемонии Нидерландов понятна ― в условиях генезиса и на ранней стадии развития капиталистической системы сама гегемония ещё не сформировалась, как и капитализм, обретя лишь экономическое измерение. Целостная гегемония была возможна лишь в условиях зрелого капитализма, опирающегося на адекватную ему индустриальную систему производительных сил. Только эта последняя как производственный комплекс и как оргоружие обеспечивает «гегемонию о двух головах». Без разрыва в уровнях производства и связанной с ним организации экономическая гегемония не отливается в военно-политическую, последняя определяется иными факторами и иной логикой социального развития.

Во-вторых, в середине 1970-х годов действительно начался упадок гегемонии США как государства, но стартовал процесс гегемонии США как кластера ТНК, как локуса корпоратократии, ориентированной на военную экспансию, на глобальную империю. По этому поводу А. Гидденс заметил: возможно, США и вступили в полосу экономического упадка по сравнению с другими государствами, однако современный мир, в котором национальное государство стало основной политической формой, не ограничивается ныне Западом, а представляет собой глобальный процесс развития экономики, коммуникаций, культуры и современных видов оружия, прежде всего ― ядерного. В этом мире США «выковали» систему военных глобальных союзов, не имеющих параллелей в прошлом. В этих условиях Гидденс считает ошибочным использовать показатель относительного экономического упадка государства для определения подъёма и падения великих держав, он едва ли соответствует нынешней ситуации[119]. Иными словами, А. Гидденс фиксирует тот факт, что критерии одной эпохи не годятся для другой и что в 1970-е годы мы, по-видимому, вступили в такую новую эпоху. Если трактовать глобально-имперскую экспансию США в плане интернализации издержек, то попытка англо-американской корпоратократии сконструировать нечто вроде глобальной неоимперии можно рассматривать как попытку распространения (в том числе с помощью анклавов ― военных баз) континентального военно-промышленного комплекса на весь мир и снятия вообще противоречия между индустриализмом и территориализмом, т.е. интернализации практически всех возможных издержек.

В-третьих, согласно Валлерстайну, да и не только ему, в мировых войнах морская держава (Великобритания, США) побеждает континентальную (Франция, Германия), потому что, во-первых, она морская, а во вторых, на её стороне выступает прежняя морская держава-гегемон (Голландия, Великобритания). Эта схема совершенно не соответствует действительности, поскольку решающую роль в победах британцев и американцев над французами и немцами играли вовсе не «морские» голландцы и британцы, а «континентальные» русские ― Россия и СССР. Это Россия перетёрла своим пространством и своей людской массой Наполеона и Вильгельма II, это СССР сломал хребет вермахту и сыграл решающую роль в разгроме Гитлера. В данном случае необходимо обратить внимание не только на искусственное устранение России из схемы мировых войн за гегемонию, но и на тот факт, что именно Россия/СССР, не претендуя на роль гегемона капиталистической системы, играла решающую роль в его определении: континентальная Россия выступала на стороне морских англосаксонских держав, по сути не оставляя таким образом их континентальным противникам никаких шансов. Это очень важный момент в плане анализа деятельности КС вообще и их борьбы с Россией в частности. А также в плане воздействия евразийского фактора на североатлантическое, а следовательно и мировое развитие.

Теперь помимо двух типов циклов ― накопления и борьбы за мировую гегемонию ― необходимо рассмотреть три типа длинных волн: кондратьевских, революций цен и борьбы низов и верхов в Европе (а с XX в. ― и в мире), которые были фоном деятельности КС.

Кондратьевские волны (или циклы) ― это 50-60-летние отрезки экономической динамики, которые делятся на две части. Сам Н.Д. Кондратьев называл первую часть «повышательной волной», вторую ― «понижательной» (грубо говоря ― «вдох» и «выдох» мировой экономики). Сегодня экономисты предпочитают выражаться более нейтрально: «А-Кондратьев» и «Б-Кондратьев», поскольку во время фазы подъёма далеко не все секторы экономики снижают показатели; в равной степени в периоды спада «падают» далеко не все секторы.

I «длинная волна» ― с конца 1780-х по 1844/1851 гг.; переход от «А» к «Б» ― в 1810―1817 гг.; эта волна совпадает с тем, что Э. Хобсбаум назвал «эпохой революций» (1789―1848 гг.);

II «длинная волна» ― 1844-1896 гг.; переход ― 1873г.;

III «длинная волна» ― 1896―1945 гг.; переход ― 1914-1920 гг.; третья «длинная волна» ― это одновременно (по Хобсбауму) «эпоха капитала» (1848―1873 гг.) и «эпоха империй», т.е. империализма (1873―1914 гг.);

IV «длинная волна» стартовала в 1945 г.; в 1968―1973 гг. был зафиксирован переход от «А» к «Б».

По логике в конце XX в., самое позднее ― в первые «нулевые» годы должна была стартовать А-фаза V длинной волны. Однако этого не происходит, напротив,  нарастают кризисные явления ― и никакого подъёма. Едва ли стоит разделять удивление некоторых экономистов. Если учесть, что «кондратьевские волны» характеризуют развитие индустриальной экономики и стартовали вместе с индустриализацией на рубеже 1780―1790-х годов, то логично предположить, что в условиях гипериндустриальной экономики «кондратьевские волны» будут сходить на нет, что и происходит с рубежа 1980―1990-х годов.

Ну а теперь бросим взгляд на политическую насыщенность «длинных волн», как это представлялось Н.Д. Кондратьеву[120].

«I. Период повышательной волны первого большого цикла:

1) Провозглашение независимости САСШ (США. ― А.Ф.) и установление их конституции ― 1783―1789 гг.; 2) Французская революция 1789―1804 гг.; 3) первая военная коалиция против Франции и первый период наступательных войн Французской республики ― 1793―1797 гг.; 4) война Франции с Англией (с 1793 по 1797 г. Англия участвует в коалиции) ― 1793―1802 гг.; 5) вторая коалиция против Франции и второй период её наступательных войн ― 1798―1802 гг.; 6) военно-политические революции и реформы в Голландии, Италии, Швейцарии, Германии, Испании, Португалии и других странах под прямым воздействием Франции ― 1794―1812 гг.; 7) война России с Турцией ― 1806―1812 гг.; 8) второй раздел Польши ― 1793 г.; 9) третий раздел Польши ― 1795 г.; 10) третья коалиция против Франции ― 1805 г.; 11) четвёртая коалиция против Франции ― 1806―1807 гг.; 12) континентальная блокада ― 1807―1814 гг.; 13) восстания и войны в Испании и Италии с 1808 г.; 14) пятая коалиция против Франции ― 1809―1810 гг.; 15) поход на Россию и отступление ― 1812―1813 гг.; 16) испанская конституция ― 1812 г.; 17) шестая коалиция против Франции и крушение империи Наполеона ― 1813―1814 гг.; 18) временное возвышение Наполеона и окончательное поражение его в 1815г.

II. Период понижательной волны первого большого цикла:

1) революционное возбуждение в Испании и провозглашение конституции 1812 г. ― в 1820 г.; 2) революционное возбуждение в Италии (Карбонары) и подавление его реакционной коалицией европейских держав ― 1820―1823 гг.; 3) война с Турцией 1828―1829 гг. в связи с борьбой за независимость Греции; 4) Июльская революция во Франции в 1830 г. и её рецидивы в последующие годы (Париж, Лион) ― 1830―1834 гг.; 5) движение чартистов в Англии ― 1838―1848 гг.

III. Период повышательной волны второго большого цикла:

1) Февральская революция во Франции 1848 г.; 2) революционное движение в Италии и вмешательство иностранных сил ― 1848―1849 гг.; 3) революционное движение в Германии ― 1848―1849 гг.; 4) революционное движение в Австрии и Венгрии и подавление его в последней иностранным вмешательством ―1848―1849 гг.; 5) бонапартистский переворот во Франции 1851 г.; 6) Крымская война 1853―1856 гг.; 7) образование Румынии ― 1859 г.; 8) война Австрии с Италией и Францией ― 1858—1859 гг.; 9) национальное движение в Италии за её объединение ― 1859―1870 гг.; 10) национальное движение в Германии за её объединение ― 1862―1870 гг.; 11) гражданская война в Соединённых Штатах Северной Америки ― 1861―1865 гг.; 12) восстание Герцеговины 1861 г.; 13)война Пруссии и Австрии против Дании 1864 г.; 14) война Австрии и южно-германских государств с Пруссией и Италией 1866г.; 15) освобождение Сербии 1867 г.; 16) франко-прусская война 1870―1871 гг.; 17) революция в Париже, Парижская коммуна и её подавление ― 1870―1871 гг.; 18) образование Германской империи ― 1870―1871 гг.

IV. Период понижательной волны второго большого цикла:

1) восстание Герцеговины против Турции ― 1875 г.; 2) русско-турецкая война при вмешательстве Австрии ― 1877―1878 гг.; 3) начало раздела Африки между европейскими империалистическими странами (Франция, Германия, Италия, Англия), сопровождающееся столкновениями с туземцами, ― 1870―1890 гг.; 4) образование объединённой Болгарии ― 1885 г.

V. Период повышательной волны третьего большого цикла:

1) столкновение Японии и Китая ― 1895 г.; 2) война Турции с Грецией из-за Крита ― 1897 г.; 3) испано-американская война 1898 г.; 4) англо-бурская война 1899―1902 гг.; 5) военная экспедиция великих держав в Китай ― 1900 г.; 6) объявление Федерации Австралийской республики ― 1901 г.; 7) русско-японская война 1904―1905 гг.; 8) русская революция 1905 г.; 9) турецкая революция 1908 г.; 10) аннексия Боснии и Герцеговины ― 1908 г.; 11) военная экспедиция Франции в Марокко и мароккский конфликт между Францией и Германией ― 1907―1909 гг.; 12) военное столкновение Италии с Турцией из-за Триполи ― 1911―1912 гг.; 13) первая Балканская война 1912―1913 гт.; 14) вторая Балканская война 1913 г.; 15) новый переворот в Турции ― 1913 г.; 16) китайская революция с 1911 г.; 17) мировая война 1914―1918 гг.; 18) русская революция в феврале 1917 г.; 19) Октябрьская революция в России, гражданская война и иностранная интервенция ― 1917―1921 гг.; 20) революция в Германии ― 1918―1919 гг.; 21) революция в Австро-Венгрии ― 1918―1919 гг.; 22) переустройство карты Европы по Версальскому миру  1918 г.».

Кондратьев довёл свой список до 1918 г. Однако в середине третьего цикла, в «длинные двадцатые» (1914—1934 гг.), в капиталистической системе произошли серьёзные изменения, и «понижательная» волна 1920―1945 гг. оказалась не менее, а более насыщена событиями, чем «повышательная», представляя собою по сути сплошную войну. Сравнение двух волн четвёртого цикла тоже вносит серьёзные поправки в отмеченную Н.Д. Кондратьевым для первых двух с половиной циклов регулярность. Возможно, мутация мирового капитализма XX в. связана с окончанием эпохи классического капитализма (1780-е ― 1914 гг.), «цивилизации XIX века» и наступлением эпохи социально-военного капитализма, черту под которым подвели НТР, глобализация и... разрушение СССР.

Волны революций цен ― это периоды, когда цены на продовольствие постепенно растут, а зарплаты снижаются; «девятый вал» этих волн ― острейшие кризисы, за которыми следуют периоды равновесия[121]. Первая волна революций цен ― 1180-1350 гг.; кризисная фаза ― 1320―1350 гг. («кризис XIV века»). Вторая волна ― 1480―1650 гг., интенсив ― 1590―1650 гг. («кризис XVII века»). Третья волна (короткая) ― 1730―1810 гг. («укороченность» связана, по-видимому, с резким качественным изменением алгоритма развития ― промышленная революция плюс Французская революция и её «экспортный вариант» ― наполеоновские войны. За каждой революционно-ценовой волной следовал 70-летний период равновесия: 1400―1470, 1660―1730 и 1820―1880/1890 гг. С 1890-х годов покатилась новая волна революции цен, вступившая в кризисную фазу в 1980―1990-е годы. Можно предположить, что ближайшие 20-40 лет будут завершающей кризисной фазой этой волны.

И, наконец, последнее ― волны социальной борьбы низов и верхов в Европе. Если 1380―1520-е годы ― это в основном наступление низов с постоянно нарастающим с последней трети XV в. контрнаступлением верхов, то с разгрома крестьянской войны в Германии (1525 г.) контрнаступление верхов разворачивается по полной программе. Его основой стали серебро и золото Нового Света, мощь «новых монархий», государство/state Старого порядка (сфера социального насилия, выделившаяся из производственных отношений и обладающая легитимностью на определённом пространстве) и военная революция XVI в., создавшая армию нового типа. Этого верхам хватило до конца 1780-х годов. С начала 1780-х начинается новая длинная волна борьбы низов, которую в значительной степени направляют КС ― в этом она отличается от предшествующих как революционная от бунташных. К середине XIX в. эта волна затухает, но вновь набирает силу в начале XX в. (революции в Иране, Турции, Китае, Мексике и ― главное ― в России) и окончательно выдыхается на рубеже 1960―1970-х годов. С конца 1970-х годов начинается контрнаступление верхов во всем мире; центральное событие здесь ― уничтожение Советского Союза.

Ну а теперь перейдем к истории КС в контексте циклов и длинных волн капиталистической системы.

11. Конспироструктуры: первый этап развития, 1710-1770-е годы

Первый этап развития КС можно датировать 1710―1770-ми годами. Он важен в плане накопления сил и, как сказал бы игрок в вэйци/го, «исходной расстановки камней». 24 июля 1717 г. (день Иоанна Крестителя) представители четырех масонских лож («Гуся и противня», «Короны», «Яблони», «Виноградной лозы»), собравшись в таверне «Под яблоней» в Ковент-Гардене (Лондон), объявили о создании Великой ложи вольных каменщиков[122]. Хотя масонство формально стартовало в 1717 г., как уже говорилось, этому должен был предшествовать латентный период, о чём свидетельствует сам факт объединения 24 июля уже существовавших лож. Пройдёт ещё 20 лет, и в 1737 г. шотландский дворянин и якобит шевалье Рэмзи не заседании Великой ложи Франции заявит о связи масонов с тамплиерами[123].

Данная работа ― не история масонства; здесь также не разбирается вопрос древних (восточных) корней масонства, его связи с культом змеи; в стороне оставлена также линия Хирама[124], древнего Египта и т.п. Всё это очень важно, но, во-первых, меня в данном случае интересует эпоха генезиса капитализма и самого капитализма и поэтому приходится «обрубать» исследование XVI веком и не «нырять» глубже в Колодец Времени. Во-вторых, масонские структуры интересуют меня не сами по себе, а как одна из разновидностей КС, которая была доминирующей в XVIII―XIX вв.

Начало XVIII в. с точки зрения циклов накопления капитала и гегемоний ― «межсезонье»: голландский цикл накопления капитала затухает, а британский только начинает разгоняться с середины XVIII в. Гегемония Голландии в прошлом, и хотя объединённые силы Европы под руководством герцога Мальборо на голландские и английские деньги нанесли поражение Людовику XIV, т.е. французам, завершив противостояние Франции Европе и подавив французскую попытку создания если не европейской, то полуевропейской империи, то противостояние Великобритании и Франции только разворачивалось, первый раунд состоялся в 1756―1763 гг. в трёх частях света (Европа, Азия/Индия и Америка).

Первый период развития КС совпал с самой короткой (и в этом плане исключительной) волной революций цен ― 1730―1810 гг.; правда, её кризисная фаза (1790―1810) попадает на начало второго этапа развития КС, но сути дела это не меняет. И, наконец, в плане волн борьбы низов и верхов, 1710―1770-е годы ― это последние десятилетия контрнаступления верхов на позиции низов, с 1780-х годов начинается контрнаступление низов, и КС сыграют большую роль и в его подготовке, и в «снятии урожая».

Какие задачи объективно стояли в начале XVIII в. перед КС, этим наднациональным ядром, которое нашло себе оболочку в виде Англии/Великобритании? Во-первых, легализация своего существования, фиксация внешних форм, фасада, что и было сделано в 1717 г. объявлением о создании Великой ложи Англии. Во-вторых, расширение сети КС (на данном этапе это были почти исключительно масонские ложи, однако, как мы помним, масонские ложи ― не единственная форма организации КС) в самой Великобритании, укрепление позиций этих островных лож и, естественно, недопущение реставрации Стюартов (т.е. победы якобитов). В-третьих, экспансия на континент, создание сети континентальных лож под контролем британских островных, расширение этой сети прежде всего во Франции и в германских землях; во Франции ― чтобы использовать их для подрыва изнутри этого конкурента Великобритании как государства и как возможной альтернативной матрицы КС; в Германосфере ― чтобы постепенно подготовить континентального противника Франции, а в перспективе и России. С помощью России Великобритания устранила Швецию как потенциального северного противника, но уже в 1714 г. после Гангутского боя британцы почувствовали опасность подъёма нового противника и готовились нанести удар по Ревелю. Однако более неотложные в более близкой для них зоне Европы дела, надвигающаяся борьба с Францией отложили начало британско-русского соперничества на сто лет.

Здесь необходимо подчеркнуть различие между островными и континентальными ложами как двумя разными структурами и в то же время процессами (способами, средствами) управления ― при единстве цели. Кроме того, внимание на это различие, уже вполне отчётливое на первом этапе развития КС, обратил в свёе время барон Рауль де Ренн.

Островные ложи, существование которых хранится в тайне от «неостровитян», ― это форма организации тех лиц, которые играют важную роль в политической, социально-экономической и духовной жизни Великобритании; тот, кто не состоит в ложах, едва ли может рассчитвать на серьёзную карьеру.

Идеология островных лож исходно носила патриотический, национально ориентированный характер, упирала на исконно английские традиции, следуя принципу «right or wrong, ту country». «Благодаря такому приёму, ― пишет де Ренн, ― Англии в течение долгого времени удавалось уберечь руководящие слои своего собственного народа от той заразы, которые она вносила в остальной мир»[125], поскольку установка континентальных лож была диаметрально противоположной таковой островных ― космополитизм, подрывавший государственность, традиции и религию (прежде всего католицизм) континентальных государств в интересах Великобритании; в одних случаях это была установка на «самоопределение наций», в других ― «объединение наций» (например, Германии и Италии под контролем лож). «Из недр этих лож, покрывших с течением времени своими филиалами все государства мира, вышли так называемые либеральные учения»[126], предназначенные сугубо на экспорт: континентальных «братьев» вели по пути, прямо противоположному тому, которым шли «островные»: «разрушая традиции в других землях, Англия бережёт их у себя как зеницу ока, ибо это её главное духовное богатство, составленное как синтез из многовекового опыта [...] Осмеивая внешние формы традиционного быта других нардов, Англия с умилением держится за свои формы, за свои обычаи и за свои церемонии, как факторы, отмежёвывающие её от остальных рас и народов, и в этом она следует по стопам другого народа, который благодаря таким же причинам, пронёс сквозь тысячелетия свою национальность и сохранил её жизненные силы до настоящих дней»[127] ― де Ренн имеет в виду, конечно же, евреев.

Французское масонство, так же как и английское, коренится в Средних веках. Однако нововременное масонство Франции теснейшим образом связано с Англией; с одной стороны, с внутриполитической борьбой в ней в конце XVII ― начале XVIII в., с другой ― с модой на английское, с восторгами по поводу английского государственного строя, которые выражали люди типа Вольтера и Монтескьё.

После свержения Стюартов в Англии в 1688 г. король Яков получил убежище у Людовика XIV (Яков был внуком Генриха IV, как и Людовик). Эмигранты-якобиты были первыми организаторами лож во Франции. В 1717 г. во Франции была создана «Великая Лондонская ложа». В 1726 г. Чарлз Рэдклифф, сын незаконнорождённой дочери Карла II, возглавил шотландскую ложу «Святого Томаса». К 1742 г. во Франции существовало около 200 лож, чему в решающей степени способствовало желание французской знати пересадить на французскую почву английские порядки, т.е. ограничить власть короля и церкви. Тем не менее, как подчеркивают исследователи, до 1771 г. французские ложи находились «в состоянии спячки»[128]. 9 марта 1773 г. была организована «Великая национальная ложа Франции», которая 22 октября того же года приняла название «Великий Восток Франции». Была создана жёсткая иерархическая структура и, по-видимому, поставлена задача взятия власти в стране. При этом масоны искусно скрывали свои намерения, вплоть до того, что король и королева покровительствовали им и защищали от нападок. Прозрение пришло слишком поздно, уже после того, как началась революция. 17 августа 1790 г. Мария Антуанетта писала своему брату, австрийскому императору Леопольду II: «Остерегайтесь всякого масонского сообщества. Этим путём все здешние чудовища стремятся во всех странах к достижению одной и той же цели». Показательно, что в масонских ложах против короля объединились представители знатных фамилий, чьи интересы по устранению Людовика XVI совпали с британскими интересами по подрыву Франции и по возможности превращению её в британского пристяжного, что и произошло после 1815 г., уже на втором этапе развития КС.

Континентальные ложи à la Альбион распространялись не только во Франции, но и в германских землях, в частности в Пруссии. Британцы были заинтересованы в подъёме этой страны как своего военного орудия на континенте. Фридрих II (имперская традиция в масонстве) это прекрасно понимал, однако, во-первых, вынужден был считаться с обстоятельствами; во-вторых, решил использовать ложу с дальним стратегическим прицелом к выгоде Пруссии. При поддержке контролируемых британцами континентальных лож Фридрих II, посвящённый в масоны в 1738 г., становится Великим мастером германских лож (к 1746 г. их было уже 14), тайно стараясь в то же время минимизировать разрушительное влияние лож не просто развитием, а насаждением немецкого патриотизма (нередко в военизированном варианте) и нравственной дисциплины: по всей Пруссии стали создаваться немецкие патриотические союзы и общества. В тайном политическом завещании Фридрих писал наследникам о необходимости постепенного объединения немецких патриотических союзов в немецкие ложи и обретения ими самостоятельности по отношению к британским. Забегая вперед, отмечу, что британцам не удалось подавить немецкий дух, как они это в значительной степени проделали с французским духом, и в 1940 г. Черчилль открыто заявит, что Великобритания борется не с Гитлером и даже не с национал-социализмом, а с духом Шиллера, с духом немецкого народа, с его мощью, чтобы он никогда не возродился. Удалось ли англосаксам после 1945 г. задавить немецкий дух? В значительной степени, но хочу надеяться, что не полностью и не навсегда. В европейской политике ― в Семилетней войне (1756―1763 гг.) ― Фридрих II играл на стороне Великобритании, и хотя он был почти разгромлен русскими, Великобритания взяла верх над Францией в первом раунде борьбы за мировую гегемонию.

Если говорить о результатах первого этапа развития КС в самой Великобритании, то к концу XVIII в. там окончательно сложилась система, в которой так называемые «представительные учреждения» (Палата лордов, Палата общин), политические партии, «свободная пресса» ― это лишь бутафория, рассчитанная на то, чтобы ввести мир и простых англичан в заблуждение и дисциплинировать их в нужном для реальных верхов направлении. Как бы ни называлась «партия, которая приходит к власти, её политика является, в сущности, продолжением всей предшествующей политики, в том числе и политики противоположной по названию партии, так как вся политика ведётся и регулируется одним и тем же, общим для всех партийных деятелей, органом. Если и происходят колебания, то только такие, которые не затрагивают жизненных сторон государства и которые почему-либо нужны в данный момент для иностранной политики. Последняя же именно поэтому всегда во все времена и отличалась своей традиционностью, непрерывностью и последовательностью в своих стремлениях и достижениях. В то время как в других странах новые государственные деятели зачастую разрушали то, что было сделано их предшественниками, в английской политике каждый новый деятель, независимо от своей партийности и личных симпатий, продолжал неуклонно идти теми же путями и к той же цели, как и все его предшественники»[129]. Гарантией такого хода вещей является власть КС, точнее, верхней их части, «внутреннего контура».

12. Второй этап развития конспироструктур, 1770-1870-е годы: взгляд с высоты

Новый (второй) этап развития КС (1770―1870-е годы) начался тремя важными событиями по обе стороны Атлантики. В 1776 г. на германской почве возникла структура, которой суждено было сыграть большую роль, причём главным образом не столько в Германии, хотя и здесь идеи её представителей повлияли как на масонов, так и на революционеров, сколько за её пределами, включая Америку.

В том же году представители североамериканских колоний Великобритании объявили об отделении от метрополии и образовании нового государства ― Соединенных Штатов Америки, которое, не имея феодальной традиции и будучи искусственным, стало играть роль полигона для различных КС.

В 1789 г. началась Французская революция, в подготовке которой значительную роль сыграли масоны, иллюминаты, швейцарские и французские банкиры и Великобритания, точнее, её спецслужбы. Закончился второй этап франко-прусской войны, исход которой в значительной степени был предопределён сговором французских, немецких и британских «братьев». Таким образом, второй этап развития КС начался и закончился на германо-французской почве с американским «вкраплением» (если на старте это была война за независимость, то в финале ― Гражданская война 1861―1865 гг.).

С точки зрения циклов накопления капитала второй этап развития КС совпадает со значительной частью британского цикла накопления; в плане борьбы за мировую гегемонию это финальная фаза англо-французского соперничества (1790―1815 гг.) и пик гегемонии Великобритании (1815-1871 гг.). Второй этап развития КС -это полторы кондратьевской волны: первая (1780/90-е ― 1844) и А-фаза (1844―1873) второй; это кризисная фаза (1790―1810-е) третьей волны революции цен и «викторианское равновесие» (1820―1890-е). Ну и, конечно же, это острое начало новой длинной волны борьбы низов против верхов ― «эпоха революций» (Э. Хобсбаум) 1789―1848 гг. и «длинные пятидесятые» (1848―1868/73), когда бурное развитие капитала немного затенит борьбу низов, которая, однако, никуда не денется; КС и Великобритания будут активно использовать эти движения в своих интересах, хотя общая картина самого «конспироструктурного мира» усложнится ― отражение того факта, что намного более сложным стал Большой Мир. В связи с этим усложнились и укрупнились задачи КС и вообще структур, действующих преимущественно тайно, например, «высоких финансов», мощь которых к концу XVIII в. выросла настолько, что они начали ставить поистине грандиозные задачи. Но сначала о КС.

Последние в лице масонов и иллюминатов, как мы увидим ниже, вполне конкретно поставили задачу свержения монархии во Франции. Почему во Франции? Во-первых, потому что там были весьма сильные континентальные ложи, объединявшие значительную часть французской аристократии и дворянства, настроенных против короля. Эти ложи ощущали возможность своего прихода к власти, для одних это означало лишь ограничение королевской власти, для других ― установление республики. Во-вторых, удар по короне, а следовательно по Франции соответствовал интересам Великобритании, правящие круги и спецслужбы которой экономически, информационно и организационно работали на социальный взрыв во Франции, тем более, что почва для него была относительно благоприятной. В-третьих, это соответствовало интересам крупного финансового капитала как мощной наднациональной силы.

В 1773 г. во Франкфурте в доме Майера Амшеля Ротшильда состоялась тайная встреча 13 наиболее богатых и влиятельных банкиров. На встрече обсуждался вопрос: как обеспечить финансовый контроль над всей Европой, а затем и над миром? Иными словами, речь шла о чем-то вроде мирового правительства банкиров. После наполеоновских войн Ротшильды попытаются продвинуть эту идею в реальную политику, однако на их пути встанут русские цари ― Александр I, а затем Николай I. Отсюда ненависть Ротшильдов к России, русскому самодержавию и Романовым. Когда в последней трети XIX в. Александр II, а затем Александр III через посредников предложат перестать финансировать революционное движение в России, т.е. заключить мир, оба раза ответ был в том смысле, что с Романовыми у Ротшильдов мира быть не может.

В-четвертых, последнее по счёту, но не по значению, в свержении Бурбонов (но не монархии во Франции) была заинтересована часть европейской аристократии и её оргцентр ― орден Приорат Сиона. Его представители считали единственными законными королями Франции потомков Меровингов, в частности, герцога Карла Лотарингского, с которым были связаны и основатель иллюминатства Вейсхаупт, и финансировавший его в течение какого-то времени Майер Амшель Ротшильд.

Таким образом, в начале второго этапа развития КС ими была поставлена задача свержения монархии во Франции и резкого ослабления позиций католицизма в этой стране. И если для Приората Сиона речь шла о смене династии на троне, то для масонов, иллюминатов и финансистов это был лишь первый шаг в реализации геоисторического процесса, финалом которого должна была стать наднациональная политико-экономическая целостность, управляемая наднациональной же структурой ― и никаких монархий и христианств; таким образом, здесь совпадали интересы масонства и иудаизма. С точки зрения практической геополитики всё это соответствовало интересам организованного в островные ложи и клубы британского правящего класса, готовившегося к финальной схватке с Францией за мировую гегемонию ― к окончательному решению «французского вопроса».

Задачи, которые ставили КС в начале второго этапа своего развития, были выполнены, однако возникли новые, логически вытекавшие из новой обстановки, создавшейся в результате решения этих задач. Это, во-первых, русский вопрос, с которым КС и Великобритания столкнулись уже в 1820-е годы; во-вторых, это ситуация в мире самих КС ― развитие революционного движения и «диких лож». Всё это увенчалось колоссальными потрясениями «длинных пятидесятых» (1848―1867/73), которые подвели черту и под вторым этапом развития КС, и под пиком британской гегемонии, заставив британцев искать и создавать иные, немасонские формы КС. Ну а теперь по порядку, начнем с иллюминатов.

В 70-е годы XVIII в. на немецкой почве возникла КС, которая (официально) просуществовала очень недолго, была далеко не такой многочисленной, как масонские ложи, но сыграла большую роль в оформлении антисистемных идей XIX―XX вв., повлияв и на масонов, и на революционеров, и на общественное сознание Европы и Америки в целом. Речь идёт об иллюминатах, одной из самых законспирированных КС: в отличие от членов других тайных обществ, ни один иллюминат не нарушил обет молчания[130], наша информация об этом ордене почерпнута из документов, либо изъятых насильственно, либо случайно попавших в руки властей, а затем историков.

Основал общество иллюминатов Адам Вейсхаупт (р. 1748 г.). По одной версии, его отцом был профессор Инголыштадтского университета барон Икштатт; по другой, Икштатт был его крёстным отцом[131], а биологическим отцом был раввин. Образование Вейсхаупт получил в иезуитском колледже ― Марианской конгрегации, или Круге св. Людовика[132]. Иезуиты возлагали большие надежды на талантливого юношу, восторженно относившегося к ордену и в 20 лет ставшего профессором университета. (Л.М.М. Отеро Вейсхаупт напоминает Д. Хосе Мария Эскрива, основавшего в 1928 г. в возрасте 26 лет «Опус Деи».)

В какой-то момент Вейсхаупт разочаровался в католицизме и иезуитах, отбросил веру в бога и стал атеистом, а в профессиональном плане ― яростным критиком метафизики Канта. В 1771 г. он вступил в масонскую ложу ― по крайней мере так гласит официальная версия. Однако если учесть наличие серьёзных свидетельств в пользу того, что созданное впоследствии общество иллюминатов было реализацией плана по проникновению в масонство и установлению контроля над ним, то поворот в карьере Вейсхаупта скорее всего представляет собой типичную оперативную игру иезуитов. Это очень похоже на них; как писала монахиня М.Ф. Кьюсак, «иезуиты предлагают миру систему теологии, с помощью которой можно безнаказанно нарушать любой закон, божественный или человеческий, и которая может пренебречь даже папскими буллами»[133]. Иезуиты клялись бороться со всеми, кто противостоит католицизму, и в то же время братались с масонами. Воспитанный такими людьми Вейсхаупт мог играть в самые разные игры.

1 мая 1776 г. Вейсхаупт, теперь уже якобы разочаровавшись в масонстве, создает свою КС ― Ordo Illuminatorum, а сам принимает имя «Спартак». В качестве образца организации «Спартак» берёт орден иезуитов. У иллюминатов была трёхуровневая структура: подготовительные уровни (три ступени), символические (пять ступеней) и тайные (четыре ступени). Формально новичкам объясняли, что иллюминаты значит «просвещённые», «просветлённые» и что организация имеет истинно христианскую направленность. Однако на самом деле у иллюминатов, как это обычно бывает с тайными обществами, было не одно дно, а сразу несколько.

Во-первых, на рубеже 1760―1770-х годов орден иезуитов был на грани запрета в некоторых странах, и так оно и вышло, в 1773 г. папа Климент XIV своей буллой запретил орден. Иисус, имя которого носил орден, говорил: «Я свет миру». «Просветлённые» Вейсхаупта вполне могли быть одной из структур-поплавков иезуитов, и чем больше «Спартак» поносил своих бывших наставников, тем более вероятной кажется эта версия.

Далее. В XIV―XV вв. в Германии существовала секта под названием «иллюминаты», или Братья Свободного Духа, и это были вовсе не просветлённые «любители Иисуса», а сатанисты. Для «посвящённой» части иллюминатов этот термин не имел «ничего общего с теософией иллюминатов ― столь популярной в своё время ― а связан, скорее, с odium theologicum («теологической ненавистью») и обладал необычным для той эпохи сходством с манихейством, дуализмом и пантеизмом. Его члены будут думать, что вступили в новое тайное общество, несущее силу и способное изменить мир. Но те немногие, кто был завербован Вейсгауптом и вошёл вместе с ним в состав «ареопага», действительно будут просвещены носителем света, Люцифером»[134]. (Ареопаг ― руководящий орган ордена.)

Наконец, есть исследователи, копающие ещё глубже и связывающие иллюминатов XVIII в. ― через иллюминатов-сатанистов XV в. ― с гностическими, а также восточными культами, в частности «рошания» («просветлённые» в Афганистане). Ф. Гардинер высказывает мысль, что проникновение с помощью иллюминатов в мир масонства было программой-минимум католической церкви и конкретно иезуитов; программой-максимум был «всесторонний доступ к другим тайным обществам»[130] [135] как в Европе, так и за её пределами, эдакая «операция “Трест”» католической церкви.

Основными целями ордена иллюминатов провозглашались следующие:

1. Упразднение монархии или какой бы то ни было другой формы правления.

2. Упразднение частной собственности и отмена наследственных прав.

3. Упразднение патриотизма и национализма.

4. Упразднение семьи и института брака, создание системы детского образования в коммунах.

5. Упразднение религий[136].

В этих пяти пунктах поразительным образом совпадают программы всех революционных, антисистемных движений конца XVIII ― начала XXI в., с одной стороны, и приверженцев «нового мирового порядка» из среды мировой верхушки, с другой (кстати, сам Вейсхаупт говорил о необходимости мирового правительства). Т.е. перед нами универсальная лево-правая (право-левая) матрица, обеспечивающая союз любых противников существующего режима.

Кроме того, Вейсхаупт осуществил исключительно важный в идейном («идеологическом») отношении двойной синтез, объединив на первый взгляд необъединимое. Во-первых, он объединил в своем учении традиции двух враждующих орденов ― тамплиеров и Приората Сиона (начало вражды датируется 1188 г., когда тамплиеры срубили в Жизоре, во Франции, вяз ― символ их связи с Приоратом Сиона)[137]. Из наследия первых пришли манихейство, республиканские политические убеждения и стремление свергнуть Бурбонов как ветвь Валуа, уничтоживших орден. Из наследия Приората пришли каббалистика, теории розенкрейцеров, преклонение перед царями Иерусалима, считавшимися родоначальниками Меровингов, а следовательно, опять же стремление свергнуть Бурбонов и посадить на трон потомков Меровингов. Во-вторых, Вейсхаупт объединил рационализм Декарта и Ньютона (розенкрейцерская традиция, восходящая к венецианцам) и антирационализм Руссо и его восходящие к Ф. Бэкону размышления о Новой Атлантиде, которую можно и нужно создать в Новом Свете. (Кстати, именно Америка стала прибежищем части баварских иллюминатов, переселившихся за океан и создавших там свои тайные общества, например, «Череп и кости» в Йейле.) Такое соединение несоединимого ― очень характерный иезуитский прием, Вейсхаупт прошёл хорошую школу.

В 1777 г. Вейсхаупт вступил в масонскую ложу «Theodor zum guten rat» и начал распространять свои идеи в ней, а посредством этой ложи ― в масонстве. В то же время он развернул вербовку в члены своего ордена, в том числе в масонской среде, при этом предпочтение отдавалось знатным, богатым и высокообразованным людям, с одной стороны; с другой стороны, активная работа велась среди юношества.

Общество носило сверхзаконспирированный многоиерархический характер; каждый его член был обязан шпионить за другими и дважды в месяц представлять отчёт о проделанной работе. В целях сбора информации, а также для придания «ордену респектабельности, Вейсхаупт принимал туда и женщин, которые, по сути дела, были куртизанками, обслуживающими богатых и знатных иллюминатов. Некоторых дам Вейсхаупт подсылал к вельможам и сановникам, которых хотел скомпрометировать, а затем шантажировал этих искателей приключений. Им не оставалось ничего иного, как сотрудничать с орденом. В противном случае на их карьере можно было ставить крест»[138].

Огромную роль в деятельности иллюминатов сыграл барон Адольф фон Книгге. Фон Книгге был масоном высшей степени посвящения Исправленного Шотландского обряда[139], много поездил по Европе. После знакомства с Вейсхауптом фон Книгге потребовал, чтобы его посвятили в реальную суть дел общества, после чего 1 декабря 1781 г. заключил с ареопагитами формальный договор. По договору он должен был разработать всю систему иллюминатов, связать её с масонскими ложами и обеспечить в них перевес иллюминатов[140], т.е. подмять масонов под себя.

«Творческому воображению Книгге предстояла увлекательная работа. И он справился с ней, создав глубокомысленную систему в фантастически-теософской форме. Возвратившись во Франкфурт, он немедленно принялся за работу. Сохранив созданную Вейсгауптом начальную школу, объединившую в себе классы учеников, минервалов и малых Иллюминатов, он выработал ритуал для средних разрядов и малых мистерий. Большие мистерии с разрядами магов и королевским не были осуществлены.

Вся система в её целом сохранила иезуитский характер и узаконила деспотическую опеку и надзор за остальными членами. Для эпохи просвещённого деспотизма такая опека была менее оскорбительна, чем для нас. Она была даже необходима для распространения просвещения. А от надзора люди с положением были заранее ограждены. Для новичков и минервалов, побуждаемых к прилежным занятиям и обязанных беспрекословным послушанием, сущность ордена оставалась сокровенной тайной»[141].

Со временем между Вейсхауптом и фон Книгге возник конфликт ― идейные разногласия плюс борьба за власть, за которым последовал разрыв.

В 1783 г. у иллюминатов начались проблемы. Мюнхенский книготорговец Штробль, которому отказали в приёме в орден, поднял шум; к нему присоединились некоторые члены ордена. Затем властям случайно (случайно ли?) попали бумаги с планами ликвидации монархии, религии и семьи, и это произвело эффект разорвавшейся бомбы.

В июне 1784 и в марте 1785 г. курфюрст Карл Теодор запретил у себя все тайные общества, включая масонов и иллюминатов. Орден ушёл в подполье и как бы растворился, сам Вейсгаупт умер в 1830 г., по другой версии ― в 1822 г. В конце XIX в. орден был формально восстановлен и существует до сих пор, представляя собой скорее всего структуру прикрытия. Её задача ― отвлекать внимание от невидимого ордена, который не только не прекратил своего существования, но оказал огромное воздействие на «повестку дня» нашего времени. И если Вейсхаупт был действительно сыном раввина, то можно сказать, что его влияние на идеологию и целеполагание современного мира сопоставимо с влиянием внука раввина из Трира. Иллюминаты, просуществовавшие в их «чистом» виде десяток лет, оказали как минимум не меньшее влияние на современный мир, чем масоны, существующие уже столетия. Со времен Французской революции (а якобинцы, да и не только они, они ― в крайней форме, реализовывали по сути программу иллюминатов) масонские идеи воспринимаются сквозь иллюминатскую призму. То есть идеи и программа иллюминатов считаются масонскими, хотя это разные вещи. В то же время как иллюминатские по происхождению и сути воспринимаются не только идеи революционеров от якобинцев до левых большевиков, но и их политического антипода ― правых сторонников Нового мирового порядка. Идеи Вейсгаупта прочно вошли в арсенал КС. Во многом именно поэтому у многих создается впечатление, что за всеми заговорами в мире стоят иллюминаты.

У Вейсхаупта был поразительно широкий круг знакомых ― от молодого Робеспьера и Майера Амшеля Ротшильда, основателя династии, до Карла Лотарингского, это потомок Меровингов, великий магистр ордена Приорат Сиона, смертельный враг Фридриха И, командующий австрийской армией в Семилетней войне и ненавистник Бурбонов.

Оба эти человека ― Карл Лотарингский и Ротшильд ― каждый по своим причинам стремились к свержению королевской власти во Франции. Карл Лотарингский считал французский трон своим по праву потомка Меровингов, а Бурбонов ― выскочками в длинном ряду узурпаторов, начиная с Каролингов. К французскому трону вели два возможных пути ― долгий и быстрый. Долгий путь предполагал родственный захват трона. Карл уже породнился с австрийским домом, представительница которого Мария Антуанетта стала женой Людовика XVI. Однако потомка Меровингов могли опередить британские масоны и Фридрих, и потому Карл начал подталкивать Вейсхаупта к организации революционных действий во Франции.

В 1773 г. Вейсхаупт познакомился с Ротшильдом, с которым активно обсуждал ни много ни мало вопросы мировой революции. У самого Ротшильда были свои отношения с Карлом Лотарингским и, как минимум, до 1776 г. Майер Амшель и ещё четыре еврейских клана оказывали финансовую помощь Вейсхаупту.

Иными словами, Вейсхаупт своим учением, помимо прочего, создал общую идейную базу для всех, кто стремился свергнуть Бурбонов, вместе с ними ― монархию во Франции и, в конечном счёте, монархию вообще. Это ― не говоря об общей концептуальной основе антисистемных сил XIX в., на которую впоследствии удивительно органично легло учение Маркса. Ясно, что всё это не могло не заинтересовать главного противника Франции ― Великобританию, британские ложи и британскую разведку, активно работавшую на ослабление Франции. Впрочем, именно в середине 1770-х годов, во время подъёма иллюминатства, британцы столкнулись с серьёзнейшими проблемами «на собственном дворе».

13. Американская сецессия и британские трудности

В 1770-е годы в североамериканских колониях Великобритании развернулось движение за отделение от метрополии, превратившееся в 1775 г. в войну за независимость. То был типичный внутренний конфликт в среде капиталистического класса Британской империи. Он был вызван усилившимся давлением Лондона на колонии ― финансовым и административным. Вообще нужно сказать, что в середине XVIII в. практически все европейские государства усилили вмешательство в жизнь и хозяйство локальных общностей[142]. Однако в случае с Новой Англией ситуация усугублялась тем, что после окончания Семилетней войны (1756―1763) британский долг достигал 140 млн фунтов, а этот регион был, возможно, самым богатым в мире по доходу на душу населения[143]. Попытку метрополии поправить свои дела за счёт колоний и ограничить местную власть ― британский парламент начал вмешиваться в дела североамериканских колоний значительно более плотно, чем раньше,[144] ― североамериканские элиты восприняли как нарушение общественного договора между ними и короной[145]. Это и привело к столкновению. Разделительная линия в столкновении проходила, однако, не между Америкой и Великобританией, а рассекала обе страны, причём на стороне «сецессионистов» оказались влиятельные силы метрополии, что в конечном счёте и решило судьбу войны, США и Первой Британской империи, приведя её к финалу. В то же время 40% населения североамериканских колоний были сторонниками короны, лоялистами, однако их перевесили противники ведения британцами войны, находившиеся в самом Лондоне. Прежде всего это был Сити, который вёл настолько яростную лоббистскую кампанию против войны, что король счёл нужным публично высказать удивление тем, что его подданные поддерживают мятежников и мятежный дух. Однако Сити это проигнорировал ― до такой степени, что группы, занимавшиеся отловом людей на флот для войны с поддерживавшей мятежников Францией, не осмеливались заходить на территорию Сити. Ну а провозглашение Америкой независимости было встречено в Сити с величайшей радостью, о чём сообщает официальная запись, хранящаяся в архиве Сити.

«Ситийцы» объясняли свою позицию тем, что война в Америке может нанести «кровавую рану принципу свободы»[146]. Разумеется, речь должна идти и об экономическом интересе, но само упоминание свободы ― явное свидетельство масонского следа. Британские «братья» вовсе не хотели сражаться против американских, тем более что победа последних обещала возможность создания с чистого листа искусственного масонского государства без и вне монархическо-католической традиции и европейских исторических традиций вообще.

Само американское масонство официально оформилось в 1720-е годы, однако первые представители масонства и других либерально-мистических течений появились в Америке ещё в 1607 г.; в 1680-е годы в Америку эмигрировал масон Абердинской ложи, став вице-губернатором Нью-Джерси. С самого начала американские масоны поставили задачу: воплотить в реальность утопию Атлантиды. Большую роль в развитии масонства в Америке сыграл Бенджамин Франклин ― «человек со стодолларовой купюры».

Значительную роль в победе американского сегмента имперского капиталистического класса сыграло то, что и британская армия, и местная верхушка были пропитаны масонством. Но едва ли можно говорить о событиях, как о чётко организованном масонском заговоре ― из 56 подписавших Декларацию независимости масонами были только 9 и ещё 10 под вопросом; правда, некоторые исследователи относят к масонам 53 из 56, но это сомнительно; из 74 старших офицеров Континентальной армии масонами были 33. Это не говоря о том, что американские масоны не были едиными. Однако сам факт наличия масонской среды, а также то, что масонами были наиболее активные и руководящие деятели «сецессионистов», определявшие ход событий, свидетельствует о масонском характере движения.

Аналогичным образом либо практикующими масонами, либо людьми, разделяющими масонские ценности, были многие британские военные в Северной Америке. Ценности и идеалы, за которые сражались колонисты, были масонскими[147]. Иными словами, война за независимость была по большей части борьбой наднациональной масонской сети, масонского интернационала, опиравшегося на финансовую мощь Сити, с британской монархией ― и КС в очередной раз взяли верх. Впрочем, британские власти не считали 1783 г. миром, для них это было лишь временное перемирие, однако ситуация во Франции, а затем революционные и наполеоновские войны не позволили им восстановить политический контроль над США[148].

Естественно, в результате победы масоны оказались во главе государства, определяя его дальнейшее развитие. «Фримасонство оказывало намного большее влияние на установление и развитие американского правительства, ― писал масонский историк Р. Хитон, ― чем какой-либо иной институт. Со времён первых конституционных конвенций ни историки, ни члены братства не осознали, сколь многим США обязаны фримасонству и насколько велика была роль, которую оно сыграло в рождении (американской ― А.Ф.) нации и государства»[149]. Конституция 1787 г. была масонской. Первый президент США Джордж Вашингтон был Великим Мастером ложи № 22 в Александрии, штат Вирджиния; принятием президентской присяги Вашингтоном руководил Роберт Ливингстон, великий магистр Великой ложи Нью-Йорка; обер-церемонимейстером был масон Джейкоб Мортон, а сопровождал Вашингтона мастер Александрийской ложи генерал Морган Льюис[150]. Масонами высоких степеней были первый вице-президент Джон Адамс, Томас Джефферсон, Генри Нокс[151].

Пожалуй, в наибольшей степени масонский характер нового государства получил отражение в масонской символике столицы США ― Вашингтона, спланированного масоном, членом общества Цинцинната Пьером-Шарлем Ланфаном. «Церемония торжественной закладки углового камня Капитолия была проведена в полном соответствии с масонским ритуалом. Вашингтон выполнял функции мастера, на нем был фартук и пояс ложи»[152]. Тайная масонская геометрия и эзотерическая символика отражена не только в архитектурном плане Вашингтона, но также в большой государственной печати и на однодолларовой купюре (с 1778 г.). Так, белоголовый орлан символизирует знак Скорпиона; око ― богиню Исиду; девиз «Annuit Coeptis» из 13 букв взят из «Энеиды» Вергилия и является молитвой языческому богу Юпитеру; при этом вергилиевское слово «annue» было написано как «annuit», чтобы общее количество букв стало 13[153]. Иными словами, за масонской символикой скрывается символика более древних и средневековых культов и мистерий, главным образом не только, а, возможно и не столько европейских, сколько ближневосточных. На эту тему написан ряд исследований, убедительно показывающих, что геометрический рисунок городской панорамы отражает исключительно важную роль братьев по обе стороны океана в возникновении США[154].

Забегая вперед, отмечу, что после образования США влиятельные силы в Великобритании и связанные с британцами швейцарские банкиры делали все, чтобы вернуть страну под британский контроль. Одним из главных оперативных центров этих сил стала Шотландия, а ещё точнее ― Эдинбург. Шотландцы вообще играли большую роль как в Ост-Индской Компании, так и в британской разведке. Распространение масонских лож Шотландского обряда решало для Великобритании многие проблемы, хотя далеко не всегда: так, отцы-основатели США, в отличие от Б. Франклина, были главным образом «шотландообрядцами», а их противники из колониальной администрации ― главным образом розенкрейцерами. Иными словами, перед нами картина намного более сложная, чем «масонский заговор», ― это и внутримасонское противостояние, и «масонские игры» спецслужб и иезуитов, и многое другое.

Британская SIS (Secret Intelligence Service) активно использовала шотландских интеллектуалов ― и как бойцов информационной войны, и как оперативников. Так, Адам Смит с 1760-х годов выполнял задание Шелбурна по разработке мер подрыва французской экономики. Вальтер Скотт по сути выполнял функцию эдинбургского оперативника SIS[155]. Структурами прикрытия SIS в городе были журнал «Edinburgh review» и медицинская школа, которая курировала, а де-факто контролировала многие престижные медицинские центры в Европе, используя их как фактор влияния на пациентов из представителей европейской верхушки; это старая традиция тамплиеров и Приората Сиона ― влияние на представителей политической элиты и сбор информации о них с помощью сети контролируемых медицинских учреждений. Впрочем, американцам в их противостоянии британцам в первой трети XIX в. тоже было чем похвастать: американский контрразведчик (писатель и поэт) Эдгар По активно работал по британцам и иезуитам и, по версии А. Чайткина, они-то и отравили его, а затем стали распространять версию о его пьянстве и сумасшествии.

Воспользовавшись британскими трудностями в Америке, Франция и Испания нанесли поражение Великобритании в войне 1778―1783 гг., и Версальский договор 3 сентября 1783 г. стал для Альбиона унижением, которое едва ли могло быть компенсировано победой над голландцами в Четвёртой англо-голландской войне (1780―1784 гг.). Тем не менее, как вслед за поэтом и романистом М. Бенье повторил Ф. Бродель, проиграв войну, Великобритания выиграла мир, и она не могла его не выиграть, поскольку у неё на руках были все козыри[156]. М. Бенье и Ф. Бродель не поясняют, что это были за козыри, но из контекста ясно, что речь идет об экономической мощи. Действительно, к моменту утраты североамериканских колоний Великобритания набрала мощную экономическую инерцию, основой которой были два века бурных социально-экономических и политических изменений[157]; промышленная революция в Англии была социальной революцией, обусловленной социальными причинами, в том числе структурой землевладения[158]. Разворачивалась промышленная революция, вызванная конкуренцией с индийским текстилем[159].

Фаза экономического роста в Великобритании, начавшаяся в 1783 г. и достигшая пика в 1792 г., была по сути первым современным деловым циклом[160]. В 1790 г. Великобритания, население которой составляло 1 % мирового, давала 10% мирового производства железа[161]. Резко росло число патентов на технические изобретения: 1769 г. ― 36, 1783 г. ― 64, 1792 г. ― 87, 1802 г. ― 107[162].

И всё же превосходство Великобритании над Францией не стоит преувеличивать. Во Франции тоже развивалась промышленность. Так, накануне революции чугуна французы выплавляли 130 тыс. т, а британцы только 63 тыс. т[163]; после войны за испанское наследство французская торговля развивалась быстрее, чем торговля любой другой страны, включая Великобританию[164]; если в 1720 г. объём внешней торговли Франции составлял 20% британской, то к 1780 г. они сравнялись[165]. У Франции был весьма неплохой флот и ― благодаря Ж.Б.В. де Грибовалю ― великолепная артиллерия[166]. Таким образом, в целом в конце XVIII в. технико-экономически соперники ещё «играли в одной лиге». Преимущество Великобритании ― и серьёзное ― заключалось в другом. Во-первых, в том, что землевладельческая элита была открытым слоем и, в отличие от французских petite noblesse, испанских hidalgos, немецких Junkers и т.д., не была бедной, а следовательно, имела немало резонов поддерживать существующий общественный порядок[167] (французское мелкое дворянство характеризовалось совсем другим настроением).

Во-вторых, британцы обладали преимуществом в финансовой сфере, причём речь идёт не только о национальных финансах, но и международных: например, британцы в своей игре против Франции могли мобилизовать на помощь себе швейцарских банкиров. Это не говоря о том, что французская монархия, в отличие от британской, была в большей степени системой мобилизации людей, чем денег[168].

В-третьих, британцы были сильнее в информационной войне. Всего один пример: в конце XVIII в. было создано London Corresponding Society. По форме это было объединение лиц свободных профессий, журналистов и т.п. По сути же оно выполняло функцию информоружия, ведя пропаганду и пугая английского обывателя сначала Францией и католицизмом, а затем ― якобинизмом и Наполеоном[169].

В-четвёртых, у британцев было преимущество в организации разведки, спецслужб, с которыми активно сотрудничали интеллектуалы как в самой Великобритании, так и во Франции, где британцам удалось создать «пятую колонну». Создание «пятых колонн» ― излюбленная тактика англосаксов, которую они постоянно применяли, в частности, по отношению к России. Франция после провала в 1745 г. поддерживаемого ею якобитского вторжения в Великобританию была мало активна в ведении тайной войны против Англии, особенно по сравнению с британскими усилиями и их масштабом. Кстати, если бы высадка якобитов в 1745 г. увенчалась успехом или, как минимум, спровоцировала бы гражданскую войну, британцы столкнулись бы с серьёзными проблемами в борьбе с французским конкурентом[170]; более того, у них едва ли хватило бы сил на Семилетнюю войну и не было бы ни войны, ни перелома 1759 г. в ней, ни победы[171].

Наконец, в-пятых, и, возможно, это самое главное, у Великобритании было мощное оргоружие, которого не было у Франции, ― континентальные, в том числе французские масонские ложи, ориентировавшиеся на Великобританию и часто управлявшиеся «с Острова». Они сыграли большую роль в подготовке Французской революции, точнее, в превращении структурного кризиса и недовольства в системный и революцию.

С учётом мировой и европейской ситуации Великобритания должна была торопиться опрокинуть Францию. Положение Альбиона после отделения североамериканских колоний (которым, кстати, Людовик XVI подарил 12 млн ливров и ещё 6 млн одолжил[172], что вызвало ярость у британского истеблишмента) и поражения в войне с европейскими державами (в результате чего пришлось вернуть Испании Флориду) пошатнулось и было сложным. Казалось, что с американской независимостью и потерей 3 млн подданных грядёт распад Британской империи[173]. Эрцгерцог Леопольд уверял своего брата австрийского императора Иосифа II, что после 1783 г. на европейской шкале Великобритания занимает место не выше Дании или Швеции[174]. Франция, как в целом справедливо опасались в Лондоне, могла воспользоваться обстоятельствами, сделать рывок и оставить главного противника в геоисторическом офсайде, несмотря на британскую экономическую мощь. Поэтому по сути единственным выходом для британского правящего класса было подсечь Францию, т.е., использовав её внутренние проблемы, дестабилизировать государство, а по возможности свергнуть поддержавшего североамериканцев короля. Именно над этим активно начали работать британские КС ― разведка и масонские ложи по всей Европе и, разумеется, в самой Франции, активно используя «пятую колонну». Предстояла схватка элит, и британская оказалась сильнее.

Мне эта ситуация напоминает 1980-е годы, когда США оказались в трудном положении, а после обвала фондового рынка 19 октября 1987 г. (индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов, т.е. 22,3% за один день ― рекорд) и ряда других неприятностей ситуация и вовсе стала аховой. Возникла серьёзная угроза позициям США на мировом рынке, в конце 1991 г. это открыто признала М. Тэтчер, выступая в Институте нефти в Хьюстоне, США. Единственным спасением США в этой ситуации было обрушение Советского Союза и соцлагеря с последующей перекачкой активов из этой зоны в США, что и было сделано в 1990-е годы. В 1790-е годы британцы сделали всё, чтобы столкнуть в пропасть Францию и на этом построить своё будущее.

Историк П. Брэндон откровенно признаёт этот факт. Отметив, что в 1780-е годы Великобритания оказалась в труднейшем положении, он пишет: «Однако Французская революция привела её к подъему на новые высоты. Попытка Наполеона установить своё господство в Европе, казалось, оправдывает британские имперские амбиции»[175].

Нельзя сказать, что во Франции не было «социального костра», но он лишь тлел, и британцы сделали всё, чтобы активно «раздуть» его, подбросив дров. Важнейшее событие начала второго этапа развития КС ― революция во Франции; там же, во Франции, он и оканчивается в 1871 г. победой Пруссии над Второй империей. Правда, у Французской революции была экспериментальная предшественница ― почти забытая «революция патриотов» в Голландской республике[176]. Это лишний раз подтверждает справедливость тезиса о том, что Голландия с XVI в. выполняет для Запада роль экспериментальной площадки. Именно там была организована первая «буржуазная революция»; в наше время именно там были впервые легализованы наркотики, эвтаназия, гомосексуализм; и если когда-нибудь будет легализован каннибализм, то можно не сомневаться, что скорее всего это произойдёт в Нидерландах. Ну а о конце XVIII в. можно сказать, что «эпоха революций» (1789―1848 гг.) начала обкатываться опять же в Голландии, хотя французская эпопея полностью затмила деяния «патриотов».

14. Французская революция ― опыт реализации проектно-конструкторского подхода к истории

Французская революция, конечно же, имела системные предпосылки ― в обществе накопилось достаточно противоречий и социального динамита. Однако динамит кто-то должен взорвать, а взрыв направить в нужном направлении, чтобы затем утилизовать результаты. Без тщательной подготовки, финансового обеспечения и организации, т.е. субъектного фактора (не путать с субъективным; повторю, то, что сказал в предисловии: как субъектный, так и системный фактор носят объективный характер; субъективный фактор ― частный и далеко не самый значительный аспект субъектного фактора) противоречия могут взорваться бунтом, мятежом, восстанием, как это бывало во Франции XIV, XVI или XVII вв., когда системная социально-экономическая ситуация, кстати, была много хуже, чем в конце XVIII в. Тем не менее революция случилась именно в конце XVIII в. Да, революции предшествовали голодные годы. Но, как пишет во втором томе («Революция») своего «Происхождения современной Франции» И. Тэн, при Людовике XIV и Людовике XV ещё больше голодали, но бунты быстро усмирялись и были частным случаем обычной жизни. «Когда стена слишком высока, никто не подумает забираться на неё. Но вот по стене пошли трещины, и все её защитники ― духовенство, дворянство, третье сословие, ученые, политики вплоть до самого правительства проделывают в ней большую брешь. Впервые обездоленные видят выход; они бросаются к нему сначала небольшими группами, а затем массой; восстание становится всеобщим, каким когда-то было смирение»[177].

Ключевой вопрос здесь связан с брешью ― кто и как её проделал, ведь процесс этот носит не спонтанный характер. Подчеркну: речь не идёт об отрицании объективных системных предпосылок и основ Французской революции, но об этом очень много написано и левыми, и правыми, и центристами. Меня интересует то, о чём чаще всего не пишут: объективный субъектный фактор, т.е. подготовка и организация революции на основе использования её системных предпосылок и закономерностей развития общества в условиях структурного кризиса, превращение этого кризиса посредством целенаправленной деятельности некоего субъекта или неких субъектов в системный посредством анархии, а затем всё более управляемого хаоса революции. Именно об этом и пойдёт речь ниже ― об оставшихся в тени субъектах революции и об управлении ими (большем или меньшем) этим процессом.

Революция, в отличие от бунта, есть предприятие, главным образом финансовое и организационно-политическое. Именно это по наивности или сознательно пытаются скрыть многие историки, акцентирующие стихийный характер революций вообще и французской в частности. Факты разбивают подобные интерпретации полностью, со стеклянной ясностью демонстрируя роль КС, нужно только свести факты в систему, отказавшись от вымыслов профанно-профессорской истории, по поводу которой Гёте заметил, что она не имеет отношения к прошлому ― это «... дух профессоров и их понятий, / Который эти господа некстати / За истинную древность выдают».

Помимо профессорской профанации, идущей от учёного незнания, имеет место и сознательное искажение истины, в том числе и по Французской революции, на что обратил внимание П. Копен-Альбанселли: «Благодаря принятым масонством предосторожностям, до, во время и после революции, то есть благодаря уничтожению или подмене документов, которые могли бы установить истинный характер и истинное происхождение этой революции, мы... живём в историческом заблуждении, обманутые самым последним образом... Вся наша история искажена в самих своих источниках, и только отсталые и заведомо предубеждённые будут верить, что история Французской революции произошла так, как описали ее Мишле и его последователи»[178]. Я всё же был бы менее строг по отношению к Мишле, хотя, в отличие от Тэна, он попал-таки в несколько явных ловушек «профессорской истории». Но это к слову.

В канун революции масоны заказали некоему Адриану Дюпору, специалисту, как сказали бы мы сегодня, по истории антисистемных движений и восстаний в Европе, подготовить аналитическую записку, в которой тот должен был ответить на три вопроса: 1) как наилучшим образом начать революцию, чтобы она оказалась скоординированным действием внешне не связанных сил и групп? 2) не вмешаются ли сразу же европейские монархии в ситуацию во Франции для подавления революции? 3) как управлять революционным процессом? На второй вопрос Дюпор сходу ответил отрицательно, предположив, что монархам понадобится два-три года, чтобы разобраться в ситуации ― так оно по сути и вышло. Наилучшим, не внушающим подозрений по поводу будущих планов способом начать революцию ― ответ на первый вопрос ― Дюпор считал созыв средневекового, а потому не способного вызвать подозрения института, а именно Генеральных штатов. При этом, однако, максимальное число депутатов должно привезти идентичные или очень похожие наказы (les cahiers), чтобы ударить в одну точку ― и опять же так оно и вышло. У некоторых современников даже возникло впечатление, что наказы написаны одной рукой ― подготовкой сходных по всей стране наказов занялась масонская сеть; масонские мотивы звучат в наказах не только дворянства, но и духовенства.

На примере предвыборной (в Генеральные штаты) компании 1789 г. в Бургундии, а кампания эта была типовой для Франции, О. Кошен показал механизм создания единообразного корпуса наказов, решающую роль в подготовке которых сыграли адвокаты из числа «братьев» и сочувствующих им[179]. Стоящие на позициях «объективных» причин революции, вызванной кризисом, Ф. Фюре и Д. Рише пишут о «трёх революциях лета 1789 года»[180]. При этом, однако, словно принимая эстафету у O. Кошена, они на первое место ставят «революцию адвокатов», а затем уже идут «парижская революция» и «революция крестьян». «Революция адвокатов» ― это масонская революция. «Парижская революция» была инициирована проплаченными (в том числе британцами) агитаторами ― так же как Февральская революция 1917 г. в России. «Революция крестьян» стала следствием сознательных действий планировщиков в зерновой и финансовой сферах.

В томе «Революция» «Истории Франции» издательства «Ашет» Ф. Фюре подчеркнул, что в 1788 г. достиг кульминации старый конфликт между королевской администрацией и парламентским началом, возникший после смерти Людовика XIV,[181]и что к революции привёл именно политический кризис. Но этот кризис ― и исследования демонстрируют это со стеклянной ясностью, ― не развивался стихийно, а подпитывался и направлялся сразу несколькими заинтересованными группами. Но вернёмся к вопросам, заданным «братьями» Дюпору, и его ответам на них. Самым главным был третий вопрос ― о механизме управления революцией; его задал Мирабо. Дюпор ответил так: «...я много думал... я знаю несколько верных способов, но все они такого характера, что я содрогался при одной мысли о них и не решался вас посвятить. Но раз вы одобряете мой план (внимание: масонский план Французской революции ― это план Дюпора. ― А.Ф.) и убеждены, что принять его необходимо, ибо иного пути для обеспечения успеха революции (Дюпор говорит именно о революции. ― А.Ф.) и спасения отечества нет... я скажу, что только посредством террора можно встать во главе революции и управлять ею... (подч. мной. ― А.Ф.). Как бы нам ни было это противно, придется пожертвовать некоторыми известными особами»[182]. По итогам выступления Дюпора на собрании у герцога Ларошфуко был создан «комитет восстания». Всё это напугало даже такого прожжённого циника, каким был Мирабо, презиравший всех ― и народ, и дворян.

Вообще Мирабо играл интересную роль в хитросплетениях многослойного заговора ― он был участником сразу нескольких КС, причём различных ― масонских, иллюминатских («оперативный псевдоним» ― Архесилас) и даже еврейских. Исследователи фиксируют две линии влияния еврейских структур на Мирабо ― финансовую (ввиду задолженности еврейским банкирам, о чём пишет автор многотомной истории евреев Гриц) и женско-сексуальную (традиционная схема «Эсфирь»). Есть сведения и о контактах Мирабо и с британской разведкой; короче говоря, он вовремя умер, иначе не миновать бы ему встречи с «машинкой» доктора Гильотена.

Возвращаясь к террору, отмечу: его расширяющаяся воронка во время Французской революции не была проявлением только безумия толпы и кровожадности якобинцев, как это нам нередко пытаются представить, ― если это и было безумие, то наведённое, управляемое, то была заранее подготовленная стратегия и технология. Обратим также внимание на использование средневекового института в революционных целях, весьма далёких от заявленных. «Тайной, но истинной целью созыва генеральных штатов, ― писал в своих мемуарах Бутильи де Сент-Андре, ― являлось ниспровержение существующего строя во Франции. Одни лишь адепты, главы масонства, были посвящены в эту тайну; другие (а их было большинство) думали, что предстояло только уничтожить некоторые злоупотребления и привести в порядок государственные финансы... Чтобы можно было надеяться на помощь народа, надо было внушить ему сознание своей силы, поднять его, вооружить, организовать и восстановить против существующего порядка... наконец надо было дать ему толчок к выступлению... Чтобы достичь всего этого, недостаточно было толковать народу об отвлечённых учениях, провозглашать народовластие, призывать к “освобождению от оков” и к тому, чтобы броситься на своих “тиранов”. Гораздо более действенно было встряхнуть его неожиданным толчком, вложить ему в руки оружие под каким-нибудь правдоподобным предлогом, например ― самозащиты ввиду громадной неизбежной опасности, дабы внезапно захватить общую власть над умами и заставить всех действовать одновременно»[183].

Внезапность и одновременность восстания, которая так поразила И. Тэна, автора остающейся до сих пор одной из лучших историй Французской революции («Повсюду в день предвыборных собраний народ восстал как один человек»), была хорошо подготовлена. Кроме того, были применены некоторые формы, которые отдаленно напоминают движение без лидеров à la «арабская весна» или флэш-моб. И. Тэн цитирует очевидца, де Монжуа, который говорит о множестве злодеев, «которые, не имея видимых вожаков, тем не менее находятся в соглашении друг с другом и повсюду одинаково предаются тем же буйствам как раз в то время, когда возникают генеральные штаты. Один пароль и один обман поднимают восстание от одного конца страны до другого»[184] ― от Нормандии и Бретани на севере до Прованса на юге.

Ключевые слова здесь «пароль» и «обман». «Пароль» указывает на организацию, «обман» ― на кампанию дезинформации, проведённой для того, чтобы завести население. Элементами этой кампании было распространение различных слухов и измышлений, призванных опорочить короля и королеву, внести смятение и тревогу, побудить к действию, к насилию.

«В середине июля (1789 г. ― А.Ф.), во время “Великого Страха”, ― пишет О. Кошен, ― вся Франция испугалась разбойников и взялась за оружие; в конце месяца вся Франция в этом разуверилась: разбойников не было. Но зато за пять дней образовалась национальная гвардия: она подчинялась лозунгам клубов (за ними стояли масоны с их ложами. ― А.Ф.), и общины остались вооружёнными[185]».Так распространяемые слухи, «информпотоки» обеспечили планировщика собственной вооружённой силой.

Как заметил проницательный П. Копен-Альбанселли, с 1787 по 1795 г. «ни одно так называемое народное движение (кроме движения Вандеи) не было на самом деле народным, а все они были предусмотрены, организованы, разработаны до мельчайших подробностей главарями, несомненно, тайной организацией, действовавшей повсюду одинаковым способом в одно и то же время и отдававшей одни и те же приказания»[186].

С конца апреля 1789 г., по словам очевидцев, в Париже стало расти число пришлого люда, причём не только французов, но и иностранцев (итальянцев, немцев, голландцев), многие из которых занимались подстрекательством, а иные, несмотря на непрезентабельный вид и лохмотья, регулярно раздавали деньги (12 франков в день) и призывали народ к оружию, к насилию, которое и прорвалось 14 июля 1789 г. штурмом Бастилии, зверским убийством инвалидов-охранников, а затем резней в Сальпетриере ― тот самый наведённый террор[187], который рекомендовал «конструктор» Дюпор.

Остается лишь подписаться под словами Монтеня де Понсена, автора работы «Тайные силы революции»: «Революция 1789 года не была ни самопроизвольным движением против “тирании” старого порядка, ни искренним порывом к новым идеям свободы, равенства и братства, как в это хотят нас заставить верить. Масонство было тайным вдохновителем и в известной степени руководителем движения. Оно выработало принципы 1789 года, распространило их в массах и активно содействовало их осуществлению»[188]. 69 военных лож по сути парализовали репрессивные возможности власти в самом начале восстания. Другое дело, что со временем процесс вышел из-под контроля лож, что сами ложи далеко не были едины, но это и есть История, иначе не бывает. Как не бывает и неорганизованных революций. Как не бывает революций без кризисных ситуаций. В то же время далеко не всякая кризисная ситуация разражается революцией. Это уже после революции историки post hoc выводят революцию из неких предпосылок ― так, будто они сами по себе порождают её. Если бы это было так, то вся история была бы чередой революций, но в реальности кризисных условий много, они довольно часто встречаются, а революций далеко не так много и они относительно редки. Значит дело не только в предпосылках и даже не в кризисе ― кризисе системы, но и в субъекте ― конструкторе кризиса и (более или менее) «властелине революционных колец»; правда, эти кольца порой свиваются в петлю на шее властелина, но это уже издержки истории, её коварства.

Во Французской революции мы также видим активные действия континентальных лож, ориентирующихся на Великобританию. Недаром мечтой тех, кто на самом верху провоцировал вызвавший цепную реакцию политический кризис, было установление в стране монархии по образцу той, что сконструировали в Англии в 1688 г.[189] Однако у тех, кто эту «кашу» во Франции «заварил вполне серьёзно», были другие планы. Для одних это было установление республики по масонским лекалам («свобода, равенство, братство»), для других, тех, что из-за Пролива, ― максимальное ослабление государственного строя и экономики Франции. Поэтому на конституционной монархии процесс не должен был остановиться, тем более, что он к тому же начала развиваться и по своей логике ― по логике массовых процессов, выходя из-под контроля субъектов-планировщиков и порождая новых субъектов. Нужно было, чтобы хаос, или, как писал И. Тэн, анархия, дошёл (дошла) до предела и начал (начала) пожирать себя и своих творцов, возвращаясь сначала к состоянию управляемого хаоса, а затем ― революционного порядка.

Хотя в разгар революции планировщики ― банкиры Франции и Швейцарии, британская спецслужба, странный союз иезуитов и иллюминатов ― пытались рулить ходом событий, и во многом, особенно в среднесрочной перспективе, им это удалось, более результативным их воздействие было в создании кризисной ситуации и «запуске» революции.

Так, в 1786 г. швейцарские банкиры и британское правительство одновременно нанесли финансово-экономический удар по Франции, имевший целью вызвать или хотя бы приблизить взрыв. Питт оказывал давление на Людовика XVI, чтобы тот отказался от протекционистских мер, защищавших французский рынок от британских товаров. Людовик сопротивлялся и в ситуации нехватки финансовых средств обратился к банкирам. Однако континентальные банкиры, возглавлявшиеся на тот момент швейцарцами (связка Сити - Швейцария - Венеция, в которой Швейцария была связующим звеном), отказали Франции в кредите, подталкивая её к уступкам. В результате Людовик был вынужден подписать невыгодный договор с Великобританией, который развязывал ей руки в торговой войне с Францией.

Королю также пришлось назначить швейцарского банкира Неккера министром финансов, который ещё более ухудшил финансово-экономическую ситуацию. Неккер был родом из Женевы, где его отец, уроженец Бранденбурга, профессорствовал и откуда его семья переехала на непродолжительное время в Англию. Из Англии Неккер явился в Париж без гроша в кармане, но уже через несколько лет нажил состояние, равное владению несколькими провинциями[190]. Живя в Париже, имел тесные контакты с энциклопедистами (через салон жены)[191]. С 1776/77 по 1781 г. возглавлял Королевскую казну. В 1781 г. король его прогнал, но в 1788 г. вернул в качестве главы финансового ведомства. Именно Неккер настоял на том, чтобы представителей третьего сословия на Генеральные штаты было созвано вдвое больше, чем представителей других сословий. Вскоре король опять отправил Некера в отставку, в ответ была развернута мощнейшая информационно-психологическая кампания, в которой Неккер был представлен финансовым гением, защищавшим интересы бедноты и якобы именно из-за этого его изгнал «злой король». Собственно, эта пропагандистская кампания и стала непосредственным поводом к восстанию.

На саму организацию «народного восстания» во Франции британцы выделили 24 млн фунтов стерлингов ― эту цифру озвучил премьер-министр Уильям Питт. Лорд Мэнсфилд в Палате общин назвал «деньги, полученные на разжигание революции во Франции... хорошим вложением капитала». Великобритания с помощью своих континентальных (в данном случае французских) лож и французских финансистов вела самую настоящую финансово-экономическую войну против Франции, французской монархии. Удары, которые должны были обострить ситуацию и подтолкнуть революцию, наносились по двум направлениям: 1) была искусственно создана инфляция ― напечатано 35 млн ничем не обеспеченных ассигнатов; 2) была искусственно создана нехватка зерна ― зерно было скуплено и вывезено из страны. Всё это порождало недовольство. К тому же велась самая настоящая информационно-психологическая война, наносились удары и по коллективному сознанию, и по коллективному бессознательному. В частности, мягкое правление Людовика XVI британско-масонская пропаганда представляла как жестокое; король и королева всячески дискредитировались (история с «ожерельем королевы»).

Наконец, весьма активным образом уже во время самой революции во Франции, особенно в Париже, активно действовала британская разведка ― как британские агенты, так и их местные «помощники». На основе документов историк О. Блан написал интересную работу о роли спецслужб Великобритании во Французской революции вообще и во время террора в частности. Название ― «Люди из Лондона. Тайная история Террора». Вторая глава книги называется «Люди из тени» ― игра слов: «Les hommes de Thombre» («Люди из тени»), «Les hommes de Londres» («Люди из Лондона»). В 1792 г., пишет Блан, британская разведка направила во Францию агентов с целью дестабилизировать политическую ситуацию с помощью раскручивания спирали насилия[192]. Среди организаторов и неистовых творцов террора были хорошо проплаченные агенты Лондона ― прямые и влияния[193], причём британцы работали и с «белыми» (роялисты) и с «красными» (эбертистами).

Всё это лишний раз свидетельствует о наличии тройного субъекта (или трёх субъектов), которые, оседлав законы исторической ситуации, запустили по «схеме Дюпора» революционный процесс во Франции и пытались контролировать его. Это прежде всего банкиры. Как писал Ривароль, 60 тыс. капиталистов (имеются в виду финансисты и денежные спекулянты) и «кишмя-кишащие агитаторы решили судьбу революции»[194]. Это, далее, масонские ложи. Это, наконец, часть британского истеблишмента и его орудие ― спецслужбы. Против такого трёхглавого «змея-горыныча» Людовику XVI и его Франции устоять было почти невозможно.

Как выяснилось, невозможно оказалось выстоять против этого субъекта и Наполеону, против которого британцы и европейские банкиры с помощью континентальных лож сколотили коалицию, ударной силой которой стала Россия. Перед нами всё та же коалиционная модель, которую британцы впервые «по всей строгости» протестировали в Девятилетней войне против Франции Людовика XIV . Союз Франции и России на рубеже XVIII―XIX вв. был таким же кошмаром для британцев, каким стал возможный союз Германии и России на рубеже XIX―XX вв. Реальность русско-французского союза в самом начале XIX в. весьма напугала британцев. 24 декабря 1800 г. произошло покушение на Наполеона на улице Сен-Никез, однако его экипаж ехал быстро и взрыв произошёл, когда Наполеон был вне опасности. Было убито 12 человек и ранено 28. Наполеон обвинил во всём революционеров, но он не мог не догадываться о том, кто проплатил, «откуда деньжишки». Тем более что начальник полиции Фуше прямо указал на «заграничный источник», прозрачно намекая на Великобританию.

Автор вышедшей в 1829 г. «Истории Франции» М. Биньон пишет о роли английского правительства в организации покушения на первого консула, о том, что оно снабжало деньгами врагов первого консула (якобинцев, роялистов-аристократов, шуанов) и было весьма заинтересовано в его устранении. После покушения «общественное мнение обвинило в нём Англию, и оно не ошибалось»; того же мнения придерживался и начальник полиции Фуше[195].

В ночь с 11 на 12 марта 1801 г. группа заговорщиков убила русского царя Павла I, который планировал совместный с французами удар по Индии, в сентябре 1800 г. наложил эмбарго на английские суда, находившиеся в русских портах, т.е. подсёк британскую торговлю в России. То, что в организации заговора играл свою роль английский посол, не было секретом для русской верхушки. Кстати, взошедший на престол Александр I первым делом возобновил торговлю с Великобританией и отказался от индийского похода.

Синхронность двух покушений на врагов Великобритании ― неудачная на Наполеона и удачная на Павла I, разрушившая русско-французский союз, не может быть случайной.

Но вернёмся к событиям Французской революции, где запущенный заговорщиками террор не обошёл и масонов-закопёрщиков революции. В 1793 г. возникла ситуация, которую можно охарактеризовать и русской поговоркой «Не буди лиха, пока оно тихо» и шекспировской строкой «Ступай, отравленная сталь, по назначенью». Исследователи отмечают состояние упадка французского масонства после 1793 г.; как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Впрочем, напоролись ненадолго. При империи подъём масонства возобновился (1802 г. ― 114 лож, 1804 г. ― 300, 1810 г. ― 878, 1814 г. ― 905; из них 79 военные[196]); после её крушения, когда французские масоны, разочаровавшись в Наполеоне, а попросту говоря, решившие его сдать, подыграли союзникам, он продолжился, но под весьма жёстким контролем британцев.

А вот у себя британцы революцию не допустили, причём пошли ради этого на беспрецедентную меру, затормозившую развитие капитализма, ― резко ограничили на период 1795―1834 гг. формирование конкурентного рынка труда в Великобритании. В период промышленной революции вместе с «опасными» и рабочими классами росло число недовольных и взрывоопасных элементов. Естественно, на простой люд обрушивали репрессии ― вполне в английском классовом духе. Но был найден и более хитрый ход ― патерналистский «закон Спинхемленда», словно вынырнувший из эпохи Тюдоров и Стюартов.

6 мая 1795 г. мировые судьи графства Беркшир, собравшиеся на постоялом дворе «Пеликан» в Спинхемленде, решили: в дополнение к зарплате беднякам надо выдавать денежные пособия, привязанные к цене на хлеб. Таким образом нуждающимся был обеспечен минимальный доход независимо от заработка, причём не только работнику (3 шиллинга в неделю), но и его жене и детям (1 шиллинг 6 пенсов на человека)[197]. Эта мера была чрезвычайной и неформальной, но она распространилась почти на всю Англию. В результате многие семьи предпочитали не работать, а получать минимум. Результат ― социальное гниение; формирование социально паразитических групп, разлагающих общество в течение нескольких десятилетий, пока в 1834 г. «закон Спинхемленда» не был отменён.

Обратим внимание на следующее: ради своих долгосрочных интересов капиталистический класс Великобритании идёт на сорокалетнюю деформацию капитализма, тормозит его развитие ― капитализм с ограниченным рынком рабочей силы это ограниченный капитализм. В данной ситуации британская верхушка лишний раз продемонстрировала и классовую зрелость, и мастерство социальной инженерии, и умение планировать будущее. А вот «французятина» провалилась, и потому после наполеоновских войн вынуждена была встроиться в хвост британцам, формально сохраняя статус европейской державы, а точнее, претендуя на него; но, как говорится, попросить прибавки к зарплате можно, получить вряд ли.

 В известном смысле Французская революция стала оргоружием наднациональных финансово-политических КС и Великобритании в их борьбе против Франции, французской монархии. Эти силы и стали главными победителями в наполеоновских войнах, главными бенефикторами британского цикла накопления и британской гегемонии. Со всей очевидностью это выявилось в краткий, но очень важный отрезок времени ― 1815―1848 гг., когда по сути в основных чертах оформилась Современность (Modernity) в том виде, в каком мы её знаем. Это же время стало периодом серьёзных изменений:

― в мире финансового капитала;

― в мире КС;

― в европейской и мировой геополитике, где главным противоречием стало британско-русское ― Россия и русские стали главным врагом Великобритании. В то же время они стали главным врагом масонских КС, как «революционных», так и «реакционных» (кавычки отражают относительность этого противопоставления), и финансового капитала, прежде всего Ротшильдов.

Наднациональный финансовый капитал и прежде всего международный дом Ротшильдов, а также банки Бэрингов, Увара и др. стал главным бенефиктором Французской революции и наполеоновских войн: финансисты колоссально нажились на военных поставках (всем сторонам конфликтов); они резко усилили свои позиции по отношению к британской короне, ну а французскую корону они ― вместе с Великобританией, её ложами и спецслужбами ― просто поставили под контроль. И когда в 1830 г. Карл X решил ослабить хватку Великобритании и её союзницы Австрии «на горле» Франции и заключить союз с Россией, британцы в лице Палмерстона и союзные им континентальные ложи во Франции организовали революцию, вышибли старшую ветвь Бурбонов из истории и заменили её младшей. В 1848 г. аналогичным образом наказали младшую ветвь, и масоны сформировали полностью своё правительство, избрав президентом племянника Наполеона Луи-Наполеона Бонапарта. Они же поспособствовали перевороту, в результате которого президент стал императором, а Франция ― Второй империей. Разумеется, в реальной истории всё было сложнее, чем просто желание британцев наказать французского короля, а масонов ― учредить империю. Это всего лишь один из аспектов очень сложного каскадного исторического события, причины которого ― вовсе не в желании британцев. Но британцы использовали ситуацию в своих интересах так, чтобы устранить неугодную им фигуру. Аналогичным образом обстоит дело с мотивами и планами масонов, действовавшими в рамках определённых обстоятельств.

Показательно, за шесть недель до переворота, 15 октября 1852 г. масоны поднесли Луи-Наполеону (тогда еще не Наполеону III, но человеку, уже ощущавшему себя наследником Наполеона и не собиравшемуся останавливаться на полпути[198]) адрес со словами: «Истинный свет масонства озаряет вас, великий принц [...] Обеспечьте счастье всех, возложив императорскую корону на свою благородную главу! Примите наш почтительный привет и разрешите нам донести до слуха вашего общий клик наш от чистого сердца: «Да здравствует император!». За полтора месяца до переворота КС выражают готовность принять переворот, введение империи. И это не заговор? Не пройдёт и двадцати лет, всё те же масонские структуры по уговору с британскими и немецкими «братьями» сдадут Наполеона III и Францию Бисмарку. Разумеется, континентальные ложи были сильны не столько сами по себе, сколько поддержкой Великобритании и финансового капитала, прежде всего Ротшильдов.

Подводя итог истории Франции с 1799 по 1871 г., Альфред Коббан напишет: «Достижения французов за этот период не впечатляли даже их самих, и они (достижения) остаются такими же в ретроспективе. Волнующие новые изменения девятнадцатого столетия обошли Францию стороной. В эпоху изменений французская нация, кажется, выбрала стагнацию без стабильности. Чем больше менялся калейдоскоп её политической жизни, тем больше она оставалась той же самой»[199]. По-видимому, маститый историк прав в констатации результатов, но он ничего не говорит о причинах. Едва ли можно согласиться с его тезисом о некоем выборе, который сделала французская нация, ― это либо наивность, либо лукавство. О каком свободном выборе может идти речь, если политика страны в значительной степени контролируется другой державой, как по дипломатической, так и по закрытой/ масонской линии, а её финансы ― в значительной степени международным банкирским домом Ротшильдов? Вердикт А. Коббана ― «стагнация и стабильность» ― верно фиксирует результат определённого развития, но результат этот в большой степени определялся не столько самой Францией и не столько в самой Франции, и здесь самое время обратиться к теме семьи Ротшильдов как КС особого типа, её связей с британским истеблишментом и европейскими революционерами.

15. О Ротшильдах бедных замолвите слово

Подъём этой семьи стал одним из важнейших аспектов второго этапа развития КС, потому что, во-первых, семья, а точнее клан-кластер была тесно связана с этими структурами, финансировала их; во-вторых, финансовая деятельность Ротшильдов, как и «высоких финансов» в целом, носила главным образом если не тайный, то закрытый характер, протекая нередко в виде заговора ― достаточно вспомнить историю с продажей-скупкой акций Н. Ротшильдом после битвы при Ватерлоо, и будучи плотно завязана на большую политику ― извечная судьба больших денег. Большие деньги всегда играли большую роль. При капитализме они, т.е. их владельцы, превратились в важнейший элемент КС. А иногда отдельные семьи в силу особенностей своего положения становились отдельной КС. В этом плане интересно взглянуть на историю Ротшильдов.

Фундамент богатства Ротшильдов заложен в XVIII в. Майером Амшелем Бауэром, взявшим фамилию «Ротшильд» ― на доме Майера во франкфуртском гетто висел «красный щит». Официальная ― «нумизматическая» ― версия источника богатства очень похожа на миф или, в лучшем случае, на «легенду прикрытия». Точно известно одно: своих пятерых сыновей старый Амшель разослал в четыре крупнейших города Европы ― Париж, Вена, Лондон, Неаполь, один остался во Франкфурте, и «мальчики» начали строить свои «дома» в тесной связи друг с другом, связи тем более важной и значимой, что в Европе полыхала война, которая, как известно, «мать родна» финансам, особенно неразборчивым в средствах.

Ротшильды всегда проворачивали немало сомнительных операций. «Однажды кто-то сказал, ― пишет Ф. Мортон, ― что богатство Ротшильдов построено на банкротстве наций. Такая формула, конечно, не объясняет происхождение состояния Семейства. Однако свою первую крупную международную сделку Ротшильд совершил в 1804 году, когда казна Дании была абсолютно пуста»[200]. С самого начала Ротшильды работали с государством, а точнее, с различными государствами, будь то легальная сфера, контрабанда или денежные аферы. И с самого начала Ротшильды действовали как наднациональная структура, как то, что в XX в. станет называться МНК ― многонациональная компания. Их структура опиралась на пять стран, поэтому бороться с Ротшильдами можно было только на наднациональном, мировом уровне. Причём не только в финансовой сфере, но также в сферах политики и особенно информации. У них была великолепно поставлена информационно-аналитическая, а по сути разведывательно-аналитическая служба ― до такой степени, что благодаря ей британский МИД, по признанию Талейрана, получал информацию из Франции на 10-12 часов раньше, чем французский МИД из Лондона.

Наполеоновские войны открыли путь к вершинам власти не только КС, но и Ротшильдам. Впрочем, не всё было просто. Так, в посленаполеоновской Франции на первых ролях были старые банки Увара и особенно Бэрингов. Английский банк Бэрингов финансировал выплату репараций Францией после Ватерлоо. Герцог Ришельё говорил: «В Европе есть шесть великих держав: Англия, Франция, Пруссия, Австрия, Россия и братья Бэринги». В начале 1860-х годов Бэринги станут банковскими агентами России, Норвегии, Австрии, Чили, Аргентины, Австралии и США[201]. Имея давние контакты с династическими и аристократическими семьями Европы, будучи, в отличие от Ротшильдов, приняты в этой среде, главы старых банков смотрели на Ротшильдов как на выскочек, и европейские правительства разделяли эту позицию. Иными словами, Ротшильды должны были утверждать себя в противостоянии не только и даже не столько со старыми банкирами, сколько с правительствами европейских стран.

Яблоком раздора стал заём на 270 млн франков, результатом которого должно было стать полное погашение военного долга Франции, министерство финансов которой благоволило к конкурентам Ротшильдов. Окончательное решение должно было быть принято на конгрессе стран-победительниц в Аахене в 1818 г. «В истории семейства Ротшильд давно забытый конгресс в Эксе (Аахене. ― А.Ф.) означал гораздо больше, нежели прогремевшая в веках победа при Ватерлоо. Именно в Эксе произошло первое столкновение между вошедшими в силу Ротшильдами и правящими кругами европейских стран»[202].

В течение октября 1818 г. Меттерних, герцог Ришельё, лорд Каслри и Харденберг, а в их лице Австрия, Франция, Великобритания и Пруссия фактически отказывали в аудиенции Ротшильдам, их, в отличие от их конкурентов, не приглашали на великосветские приемы и рауты ― и это несмотря на то, что именно Ротшильды своей финансовой поддержкой в значительной степени обеспечили победу Великобритании над Наполеоном[203].Создавалось впечатление, что Ротшильды проиграли, и тогда Семья нанесла удар. 5 ноября 1818 г. вдруг начал падать ранее повышавшийся курс французских государственных облигаций займа 1817 г. Скорость падения нарастала, начали падать в цене и другие облигации и ценные бумаги ― обвал стал угрожать не только Парижской бирже, но многим, если не всем, крупным биржам Европы. То была работа Ротшильдов: в течение нескольких недель они тайно скупали облигации конкурентов, а затем выбросили их по низкой цене ― нокаут. Ришельё, Меттерних и Харденберг быстро договорились отказать Бэрингам и Увару, Ротшильдов стали принимать.

«После Экса пятеро братьев пребывали в несокрушимой уверенности, что власть правителей мира можно сокрушить одной лишь силой денег, а семейство Амшеля и было той силой»[204] ― мощной и успешной. Главным секретом успеха Ротшильдов была система сотрудничества пяти домов (Франкфурт, Париж, Неаполь, Лондон, Вена), которая делала семейство крупнейшим банком мира[205], причём не национальным, а международным. Огромное богатство Ротшильдов означало, что они не просто частные лица, частные владельцы частного капитала, а нечто большее ― действующее в тайне (заговоре) квазигосударство, играющее в роли других государств роль большую, чем иные государства. Это очень точно подметил князь Меттерних. «Дом Ротшильдов, ― сказал он, ― играет в жизни Франции гораздо большую роль, нежели любое иностранное правительство»[206]. (Как тут не улыбнуться по поводу тезиса А. Коббана о «свободном выборе» французов.) Слово «Франция» можно заменить на Австрия, Пруссия и даже Великобритания. Неудивительно, что умершего в 1836 г. Натана Ротшильда хоронили в Лондоне так, как ни одно частное лицо до него. Ещё бы: с 1818 по 1832 г. Натан Ротшильд обеспечил 7 из 26 займов, с просьбой о которых обратились к лондонским банкам иностранные правительства; стоимость этой «семёрки» составила 21 млн фунтов[207]. Неудивительно и то, что довольно быстро Ротшильды добились права учиться в Кембридже, причём не где-нибудь, а в Тринити-колледже.

Нужно сказать, что своей профессиональной деятельностью Ротшильды обеспечивали различные режимы ― в зависимости от финансовой и политической конъюнктуры. Так, в начале 1820-х годов в период политической реставрации они позволили Австрии, Пруссии и России выпускать облигации по такой ставке процента, по которой раньше выпускали только Великобритания и Голландия, что облегчило Меттерниху осуществление полицейских функций в Европе (восстановление Бурбонов в Испании и Неаполе). В это время Ротшильдов обвиняли в том, что они на стороне реакции против народа. Однако после революции 1830 г. Ротшильды почувствовали, что не стоит жестко привязываться к Священному союзу и предложили свои услуги либеральным и «революционным» режимам. Главное, к чему стремились Ротшильды в 1830―1840-е годы, ― чтобы в Западной Европе в тот период не было войны; они могли повлиять на это очень просто, отказавшись предоставить тому или иному государству заём. В середине 1830-х годов один американец писал, что «Ротшильды правят христианским миром... Ни один кабинет министров не может двинуться без их совета... Барон Ротшильд держит в своих руках ключи от мира и войны». Это было преувеличение, комментирует Н. Фергюсон, но вовсе не фантазия[208]. Яркое свидетельство тому отношения семьи с Ватиканом.

В 1832 г. еврея Карла Ротшильда в порядке исключения допустили к папе Римскому, а спустя 18 лет папа попросит у Карла кредит и тот поставит условие: евреи Рима получают право жить за пределами еврейского гетто, и условие будет принято. Семья набирала мощь во всей Европе, отражением этого стал тот факт, что европейские повара начали осваивать кошерную кухню. В 1853 г. лондонский Сити выдвинул Лайонела Ротшильда в депутаты. Его избрали, но палата лордов его не утвердила, поскольку Ротшильд желал произнести клятву только в соответствии с еврейской традицией. Десять раз Дизраэли вступал в конфликт со своей партией на стороне Лайонела, и на «одиннадцатый раз палата лордов отступила и утвердила билль об изменении текста клятвы. 26 июля 1858 г. Лайонел произнёс клятву в соответствии с еврейской традицией, с покрытой головой и положив руку на Ветхий Завет. Затем он поставил свою подпись на списке депутатов и прошёл на своё место в зале. Битва была выиграна»[209]. Этим выигрышем Лайонел не только защитил Принцип ― еврейский, но и открыл ворота во власть своим соплеменникам-единоверцам.

Ротшильды, в отличие от многих других богатых еврейских семей-финансистов, стремившихся ассимилироваться в европейском обществе, т.е. сделать то, к чему Маркс призывал евреев в работе «К еврейскому вопросу», никогда не стремились к ассимиляции. Напротив, они активно сопротивлялись ей, подчеркивая свои еврейские (этнос, или, как говорили в XIX в., «раса») и иудаистские (религия) корни. «Хотя степень индивидуальной религиозности варьировалась ― Амшель очень строго подходил к этому вопросу, Джеймс значительно свободнее ― братья были согласны в том, что их мировой успех тесно связан с их иудаизмом. Как выразился Джеймс, “религия ― это “всё”. Наша судьба и наше благословение зависят от неё”. Когда дочь Натана Ханна Майер в 1839 г. перешла в христианство, чтобы выйти замуж за Генри Фицроя, то все её родственники, включая мать, подвергли её остракизму»[210].

Таким образом, как признавали сами Ротшильды, и с ними нельзя не согласиться, источником их успеха был не только многонациональный характер их «корпорации», но и её еврейско-иудаистское качество, еврейская сплочённость и установка на поддержку еврейства в Европе, тот факт, что они выступали в качестве коллективного социального индивида, квазиобщины, которой противостояли индивидуалы-европейцы. Отсюда, в частности, их поддержка Дизраэли. Дизраэли был тесно связан с семейством Ротшильдов. Ещё в 1844 г. в романе «Конингсби» (первая часть трилогии, за которой последовали в 1845 г. «Сибил» и в 1847 г. «Танкред»[211]) он вывел их в качестве еврейской семьи Сидониа, а главу семьи «срисовал» с Лайонела Ротшильда, о чём и написал своей сестре Саре в мае 1844 г[212]. Сидониа изображены исключительно достойной, умной, интеллигентной, выдающейся и щедрой семьёй. По крайней мере к Дизраэли после выхода книги Ротшильды явно благоволили за его литературный панегирик (в XX в. по стопам Дизраэли пошёл историк Найел Фергюсон, явно старавшийся написать комплиментарную биографию Ротшильдов, не лишённую, впрочем, интереса). Поддержка Ротшильдов в значительной степени помогла карьере Дизраэли (подозреваю, что и Н. Фергюсона тоже). Кстати, именно в его премьер-министерство Ротшильды за 4 млн фунтов купили (подарили) британской короне Суэцкий канал (1875 г.). Великобритания получила межокеанический канал стратегического и экономического значения длиной в 190 км[213].

Британцы, а точнее английские Ротшильды, при помощи своих французских родственников увели Суэцкий канал из-под носа у французов. «Благодаря Ротшильдам ― лондонскому и парижскому, ― пишет А. Костон, ― Сити осуществило отличную политическую сделку и одновременно провернуло первостепенную финансовую операцию. В другое время с виновником (т.е. парижским Ротшильдом. ― А.Ф.) расправились бы быстро и сурово. Однако Третья республика под покровительством Макмагона уже находилась под влиянием того масонства, членами, а затем и защитниками которого были Ротшильды»[214]. Кроме канала было многое другое: финансирование государственных займов, строительство железных дорог, внедрение современной кредитно-дебетовой системы.

В своей деятельности Ротшильды активно использовали наработки прежних поколений еврейских банкиров ― «средства, придуманные амстердамскими евреями, и путём создания определённого настроения оказывали искусственное воздействие на рынок, стремясь к новой цели: популяризации и размещению ценных бумаг»[215].

Нельзя сказать, что у Ротшильдов всё было безоблачно и они не встречали сопротивления. Отнюдь нет. Чего стоит схватка Альфонса Ротшильда с банкиром Эмилем Перейром, владельцем банка «Креди Мобилье» ― финансовой опоры Второй империи и его союзником министром финансов Ахиллом Фульдом, который когда-то снабжал будущего Наполеона III деньгами. В романе «Деньги» из цикла романов о Ругон-Макарах Э. Золя опишет эту историю, выведя Альфонса под именем Гундермана, а «Креди Мобилье» ― под названием «Banque Universelle». В длившейся целое десятилетие борьбе Ротшильды благодаря тому, что они ― сплоченная семья-спрут, в которой на место умерших встают их сыновья и которая играет на нескольких международных площадках, разорили Перейра. 17 февраля 1862 г. Наполеон III и Фульд вынуждены были нанести визит примирения Джеймсу Ротшильду и принять участие в охоте в замке Ферьер ― их своеобразный «путь в Каноссу», а в 1867 г. «Креди Мобилье» перестал существовать, но то была уже другая эпоха ― надвигалась война с Пруссией. Эту страну Ротшильды не любили, что сыграло свою роль в европейской политике последней трети XIX в.

Нелюбовь к Пруссии была связана с двумя конфликтными ситуациями, причём в обеих фигурировал Бисмарк. Берлин решил наградить Майера Карла Ротшильда, будущего главу франкфуртского дома Семейства, орденом Красного орла III степени. Орден имел форму креста, но прусское правительство считало невозможным надеть крест на грудь еврея, и специально для барона был изготовлен овальный орден. Ротшильд возмутился и не смягчился даже после награждения его орденом Красного орла II степени ― он демонстративно перестал посещать приёмы, куда по этикету должен был являться при ордене. Пруссия так и не пересмотрела свою позицию, и Бисмарк сыграл в этом не последнюю роль. Ротшильды никогда не забывали об оскорблении[216].

Второй конфликт возник во время осады Парижа войсками Вильгельма I. В сентябре король, фон Мольтке и Бисмарк расположились со своими штаб-квартирами в Ферье, главном поместье Семьи. Вильгельм в разговорах ставил Ротшильдов на одну доску с королями, что весьма раздражало Бисмарка ― как и приказ короля воздержаться от охоты в угодьях барона Альфонса Ротшильда. Более того, когда Бисмарк потребовал две бутылки вина из погребов Ферье, старший камердинер барона отказался прислуживать канцлеру; последний заставил продать ему (продать ― не реквизировал, а купил, правда, с помощью принуждения) ящик вина, камердинер написал жалобу хозяину в Париж. Всё это, а также то, что Бисмарк (немецкий варвар в глазах французов), несмотря на запрет, втихаря стрелял фазанов в ротшильдовских угодьях, стало известно. Бесило Бисмарка и то, что к Альфонсу Ротшильду пришлось обратиться при заключении мира, и то, что информационная служба Ротшильда (голубиная почта) постоянно опережала германскую (телеграф), и то, что Альфонс настоял на ведении переговоров на языке побеждённых ― на французском, но без Альфонса и его родственников ни Пруссия, ни Франция не могли обойтись: только Ротшильд мог обеспечить поставки продовольствия в Париж и выплату 5 млрд франков в качестве контрибуции. Дальнейшие события, когда германские тайные общества бросили вызов британским, а Второй рейх ― Третьей Британской империи, ещё более усилили неприязнь Ротшильдов к Германии и правящему в ней дому.

«Организация» выплаты долга Франции Германии стала неким «воспоминанием о будущем», о том, как в XX в. банкиры разных стран будут сговариваться друг с другом, чтобы хорошо «наварить» на отношениях их стран. Ф. Лор писал: «Я убеждён, что операцией по выкачке золота из Франции (после франко-прусской войны. ― А.Ф.) руководят вместе с Бляйхредером (немецкий банкир, тесно связанный с Бисмарком, которому нелюбовь к евреям не мешала иметь дела с этим банкиром. ― А.Ф.) и главными немецкими банкирами все Ротшильды Германии, Англии и Франции, которые находятся во главе этого предприятия». Комментируя приведённую им цитату, А. Костон пишет, что нельзя игнорировать роль, сыгранную двумя этими хищниками, Бляйхредером и Ротшильдом, после прусской победы: «Именно от Бляйхредера пришла цифра в пять млрд, установленная в качестве военной контрибуции Бисмарком, и самые недоверчивые, знавшие, что два банкира-еврея ― немецкий и французский ― были друзьями, сильно подозревали второго в том, что он предложил эту цифру первому. Они не были одурачены комедией, которую разыграли Альфонс де Ротшильд и Бисмарк в присутствии других переговорщиков. Они сильно сомневались, что прибыль Ротшильда от последовавшего займа не была пропорциональна его важной роли. От крупной контрибуции ― крупный заём, а от крупного займа ― крупная прибыль. Однако кто среди парламентариев Третьей республики осмелился бы выступить против могущественного дома Ротшильда? На одного Лора в 1890 г. была сотня Рувье. Через некоторое время лоров не стало вовсе.

А когда во время заседания палаты депутатов один социалист из гордости или в виде бравады крикнет: “У республики есть король ― Ротшильд”, не будет никого, кто бы возразил ему или возмутился бы»[217].

Эпоха «первых» Ротшильдов (до 1870-х годов), совпавшая со вторым этапом развития КС, завершила тот процесс перестройки человеческого материала в Англии, который начали венецианцы; она стала последним мазком «кисти мастера», а точнее, мастеров ― тех, что по камню. Показательно, что А.Е. Едрихин-Вандам называл англичан «Ротшильд-народом»[218] ― не в том смысле, что англичане превратились в евреев или возлюбили их. Речь о другом: англичане умело использовали свои капиталы для достижения экономических и политических целей, добившись экономическим путём того, чего Наполеон не смог добиться военным ― установления контроля над континентальной Европой в ходе и сразу после наполеоновских войн. И огромную роль в этом сыграли Ротшильды, их богатство, их инновационный стиль ведения дел. Впрочем, в конечном счёте Ротшильды стремились к тому, к чему стремятся все ростовщики независимо от национальности ― «выкачать из населения последние деньги, где бы таковые ни находились. Они добиваются этого благодаря искусному использованию биржи в эмиссионных целях»[219].

Завершая краткие заметки о Ротшильдах, отметим следующее. Во-первых, в их лице мы имеем дело с над/многонациональной финансовой системой, резко отличавшейся от всех существующих по масштабу и организации деятельности; я уже не говорю о том, что это была финансово-политическая система. Финансовые особенности организации дела Ротшильдов подталкивали их к активному участию в политической жизни, как на «сцене», так и в ещё большей степени «за кулисами». Уже в 1830―1840-е годы семья Ротшильдов приобрела основные характеристики КС семейного (если угодно, в этом смысле мафиозного) типа.

Во-вторых, эта наднациональная система в значительной степени контролировала многие европейские государства и их правительства. Уже после 1818 г. Ротшильды оказались «на одной доске» с правительствами, в дальнейшем они лишь упрочивали свою «сделочную позицию», увеличивая богатство и укрепляя политические позиции. На момент смерти Натана Ротшильда в 1836 г. его личное состояние равнялось 62% национального дохода Великобритании[220]. С 1818 по 1852 г. общий капитал пяти ротшильдовских «домов» (Франкфурт, Лондон, Неаполь, Париж и Вена) вырос с 1,8 млн до 9,5 млн ф. ст. К 1899 г. их общий капитал составил 41 млн ф. ст. ― столько же, сколько капитал пяти крупнейших акционерных банков Германии. Личный капитал королевы Виктории составлял на тот момент 5 млн ф. ст.

В-третьих, в отличие от многих еврейских финансовых семейств, стремившихся ассимилироваться, Ротшильды жёстко и упорно держались за своё еврейство, за иудаизм, выступая не только как семейная структура, но как семейно-этнорелигиозная, позиционируя себя в качестве защитника прав и вождя евреев во всей Европе, да и за её пределами, стоящего над правительствами и государствами. Символична фраза одного из Ротшильдов: «Я не король евреев, я еврей королей». В сухом остатке: в «лице» дома Ротшильдов мы имеем дело с семейно-этно-религиозной (иудаистской) наднациональной финансово-политической структурой, врагами которой с определенного момента стали Россия и Германия. Эти же государства были врагами Великобритании, масонерии и связанных с ними либеральных и революционных организаций Европы.

В-четвёртых, в христианской Европе Ротшильды были носителями нехристианской религиозной, социокультурной традиции, имеющей неевропейские корни.

И, наконец, последнее по счёту, но не значению: как в своих собственных интересах, так и в интересах Великобритании Ротшильды спонсировали революционное движение в Европе, т.е. были связаны с миром КС. И это естественно для «высоких финансов». В частности, они поддерживали, чаще опосредованно, противников России как в самой стране, так и за рубежом. Россия с 1820-х годов выдвинулась на роль противника № 1 как Великобритании, так и КС. Именно с этого времени начинается активная работа различных КС, как левых, так и правых, против России. Это неудивительно, поскольку подгоняет тех и других одна и та же злая воля.

16. Великобритания, конспироструктуры и Россия

В Россию масонство проникло при Петре I. В течение XVIII в. численность масонов и их организаций росла: к концу века число лож дошло до 100, в них состояло около 3 тыс. человек. В первой половине XIX в. через ложи прошло более 5 тыс. человек[221]. В середине XVIII в. центром масонства был Петербург, в конце XVIII в. «центром вольного каменщичества в России... была уже Москва»[222]; в XIX в. после смерти известных масонов Н.И. Новикова (1818 г.), И.А. Поздеева и И.В. Вебера (оба в 1820 г.) произошла консолидация московских и петербургских масонов-мистиков[223]. Заграничный поход русской армии 1813―1814 гг. стал стимулом роста масонских организаций. Их участники мечтали о переделке русской жизни на французский лад. Прежде всего речь шла об ограничении самодержавия или его уничтожении ― вместе с императором и его семьёй. Многие будущие декабристы были членами масонских лож. «Состав лож был разнообразен. В ложи входили аристократы, чиновники и военные, купцы и ремесленники. Было много иностранцев, французских эмигрантов, поселившихся в России, но в особенности петербургских немцев, чиновников, учителей, докторов, купцов и ремесленников. Было также много поляков.

Ложи отражали самые различные направления тогдашней русской общественной жизни. В числе масонов были тёмные мистики и суровые пиэтисты, как школа старых московских масонов и их учеников, и озлобленные обскуранты, образчиком которых может служить Голенищев-Кутузов, и люди молодого либерального поколения, склонные к филантропии, но не к пиэтизму, смеявшиеся над обскурантами и искавшие интереса политического»[224].

1 августа 1822 г. Александр I подписал указ о запрете в России всех масонских лож. К этому моменту в России было 1600 масонов, состоявших в 32 крупных масонских ложах (в мире примерно в это же время, в 1829 г., было 3315 лож, в которых состояло около 300 тыс. членов[225]). Но, как известно, запрет не остановил масонского движения ― большинство декабристов были масонами, и с ними пришлось разбираться уже Николаю I, который в 1826 г. издал указ, подтверждающий запрет масонских лож, и русское масонство ушло в подполье. С этого момента Николай становится главным врагом европейского масонства и их «братьев» и просто сочувствующих в России[226]. Именно Николая I всегда поливала грязью российская либеральная и левая интеллигенция, не говорю уже о революционерах или сомнительного фрондёра вроде Герцена, желавшего жить в «английской Одессе».

Верный принципам монархизма и легитимизма, Николай I поддерживал в Европе и даже в Османской империи монархов против антисистемных движений, а в 1849 г. послал армию спасать австрийского императора от венгерского восстания. Ясно, что для всех масонов и революционеров Европы Николай I и Россия не могли не быть врагом № 1, поскольку именно Россия стояла на пути революционных потрясений в Европе, столь выгодных финансовому капиталу и КС. «Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия, ― писал Тютчев. ― Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества»[227].

Единственное, что не уточнил поэт-дипломат, это то, какие силы скрываются за Революцией, манипулируют ею. А силы эти ― триада, трёхглавый Змей-Горыныч: Великобритания (классовый, геополитический и культурно-исторический интерес), финансовый капитал (классовый интерес), классическое и «дикое» масонство, т.е. КС. А на первый план вытолкнули революционеров, спрятав за ними корыстные финансовый, классовый и геополитический интересы.

Западноевропейским финансистам было за что не любить Николая I: царь предпринял ряд мер, направленных на ослабление финансовой зависимости от Запада, прежде всего от Ротшильдов; он перестал брать новые займы у европейских банкиров, и в первую половину его царствования (1826―1840 гг.) не было взято ни одного внешнего займа[228]. Однако развитие промышленности и начало железнодорожного строительства заставило Николая I с 1841 г. ежегодно прибегать к иностранным займам ― в основном у «Братьев Бэринг» (Лондон), «Гопе и К°» (Амстердам), «Мендельсон и К°» (Берлин). Посредником выступал некто А. Штиглиц, представлявший в России не только указанные дома, но прежде всего Ротшильдов. Если Николай I (а в его лице государство российское) старался до поры не залезать в долг к Ротшильдам, то многие вельможи при посредстве Штиглица делали это охотно, что приводило к печальным последствиям: «Ротшильды, управляя капиталами российских вельмож, неизбежно в скором времени, начинали управлять ими самими»[229].

Частичное восстановление позиций финансового капитала Запада в России во второй половине правления Николая I не означало, однако, установления полного контроля со стороны этого капитала над Россией. Такой контроль можно было установить только в результате войны. Война, во-первых, должна была стать тяжёлым финансовым бременем для России, побудив её к займам и, таким образом, увеличить внешнюю задолженность; во-вторых, ослабив Россию, сделать её более сговорчивой; в-третьих, расстроив в результате войны финансовую систему, вызвать потребность в новых займах, что ещё более ослабляло государство и создавало порочный круг. Но, как известно, сами финансисты и банкиры войны не ведут, на деньги банкиров их ведут государства, располагающие армией и флотом. Таким государством, по крайней мере, что касается флота, была Великобритания. С 1820-х годов Великобритания рассматривала Россию как своего главного противника, стремясь к его всемерному ослаблению, подготавливая войну. Однако, не имея крупной армии и привыкнув воевать чужими руками, британцы должны были сколотить против России общезападную коалицию, спровоцировав на непосредственные действия Османскую империю, а в самой Османской империи найти «группы поддержки». У русских и французов такие группы были ― соответственно православные и католики. Британцы в 1840 г. в лице премьер-министра Палмерстона сделали ставку на еврейские и армянские общины. Схема понравилась, и Альбион повторил её в США. Правда, там не было армян, зато были евреи, переселявшиеся из Европы, прежде всего из Германии. При британском содействии в США был создан орден «Б’най Б’рит» (1843 г.) ― до сих пор одна из крупнейших еврейских организаций США, исходно ориентировавшаяся на Великобританию.

Ослабление России как в Европе, так и в Азии соответствовало интересам Великобритании, вытекало из логики её глобальной экспансии.

В качестве подготовки схватки с Россией британцы на рубеже 1820―1830-х годов запустили информационно-психологический (психоисторический) проект «русофобия». В нём страх перед Россией и русскими и вытекающая из него неприязнь, если не ненависть к ним, были связаны не с православием, не с самодержавием, а с враждой к России как воплощению определённого этноисторического типа, духа. Британцы активно распространяли образ России как жандарма, оберполицейского Европы, тогда как в реальности они сами после 1815 г. превратились в «мирового полисмена», главным оружием которого был флот[230]. Проект этот оказался успешным. По крайней мере, когда наступил «день Д» и «час Ч», о необходимости похода на Россию и сокрушении «русских варваров» начали писать на Западе столь разные по идейным установкам люди, как архиепископ Парижский и Карл Маркс. С политической точки зрения, однако, британцам важно было привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию или хотя бы отколоть их от России.

...Еще вчера австрийцы и пруссаки были вместе с Россией в Священном союзе, а сегодня воротят нос. Прежде всего потому, что этот союз больше не нужен Великобритании, она больше не боится революции, напротив, революционные действия на континенте выгодны ей, особенно если они направлены против России. После подавления польского восстания 1830―1831 гг. в русофобском проекте начинают активно работать бежавшие на Запад поляки. Либералы и революционеры ещё истошнее призывают к «крестовому походу» против России. Ну а Великобритания с опаской следит за русской активностью на Востоке ― Ближнем и в Средней Азии. Начинают появляться книги, в которых Россию обвиняют в экспансионистских планах. Одной из первых публикаций такого рода была книга Дж. де Ласи Эванса «О замыслах России», в которой русским приписывалась ни много ни мало идея напасть на Индию.

Британские стенания 1820―1840-х годов по поводу экспансионистских планов России ― это из серии «громче всех “лови вора” кричит сам вор». Дело в том, что к мировому господству стремилась именно Великобритания. В первые 50 лет XIX в., когда Россия всего лишь ненамного расширила свою территорию, британцы побили все рекорды, увеличив подконтрольную территорию почти на 50 тыс. кв. миль. В середине XIX в. 19 млн британцев господствовали над 196 млн жителей заморских территорий, нещадно эксплуатируя их, жестоко и кроваво подавляя любую попытку сопротивления и обретения свободы ― при этом британские истеблишмент и пресса постоянно обвиняли Россию, например, «в притеснениях поляков», которые на самом деле никогда не испытывали такой эксплуатации и такого гнёта, каким подвергались африканцы, индийцы или аборигены Австралии; русские никого не сажали на «опиумную иглу», как британцы китайцев.

Захватив огромную часть мира, британцы хотели ещё и ещё, не в силах остановиться в колониальном раже. И вот здесь-то они натолкнулись на Россию ― единственную на тот момент державу, способную противостоять им. «На пути к... увеличению власти и влияния, ― писал замечательный географ и эконом-статистик XIX в. И.В. Вернадский (отец великого геохимика В.И. Вернадского и дед крепкого историка Г.В. ― «Джорджа» ― Вернадского), ― Англия до сих пор не встречала серьёзного сопротивления: все государства западной Европы она довела своею политикой до такого состояния, в котором они не могут противодействовать её планам к преобладанию. Только одна Россия может положить некоторые преграды её стремлениям; одна Россия поэтому несколько страшна ей»[231].

Страх перед континентальным гигантом Россией как препятствием на пути экспансии и мировой гегемонии ― вот что заставило британцев начать информационно-психологическую (психоисторическую) войну против России в 1830―1840-е годы. Несправедливо? Конечно. Но британцы и не стремились к справедливости. В 1764 г. несправедливость как один из принципов внешней политики правящего класса страны открыто, не стыдясь, признал Уильям Питт-старший: «Что было бы с Англией, ― сказал он, ― если бы она всегда была справедлива в отношении Франции?». На место «Франции» в его фразе можно смело ставить: «Испании», «Германии», «России», далее ― везде.

Трубя на весь мир о русском экспансионизме, британцы в первые две трети XIX в., как раз к окончанию Крымской войны, набросили на мир сеть, или, если угодно, обмотали его цепью своих опорных пунктов на морях. Эти пункты, контролирующие проливы, устья рек, острова в океане, были связаны между собой линиями, по которым курсировал британский военный и торговый флот. Гельголанд, Гибралтар, Мальта, Суэц, побережье Западной Африки, мыс Доброй Надежды, Аден, Маскат, Коромандельский и Малабарский берега, Цейлон, Сингапур, острова в Тихом океане ― вот та сеть, которую британцы набросили на мир, или, опять же. иначе та «анаконда», которой они обвили мир по морю, поддерживая таким образом своё господство.

Британская «анаконда» эффективно сдавливала планету, включая Евразию/ Россию до тех пор, пока в России в конце XIX в. не началось интенсивное строительство железных дорог, скорость перемещения товаров и людей по которым существенно превышала скорость перемещения по морю. Железные дороги - русский Транссиб[232] и германская БББ (Берлин ― Бизантиум ― Багдад), особенно в случае их соединения, грозили разрушить господство Великобритании, поскольку железнодорожный транспорт быстрее водного. Не случайно X. Макиндер (1861―1947), теории которого выросли из осмысления русско-британской Большой Игры в Центральной Азии, был настолько встревожен железнодорожным строительством в Евразии, в Хартленде, что заговорил о нарушении равновесия между Хартлендом и Внутренним полумесяцем ― Прибрежной зоной, контролируемой британцами. Ясно, однако, что это никакое не равновесие, а система британского контроля, которая оказалась под угрозой.

Под разговоры о «русском экспансионизме» британцы были активны не только «на дальних берегах», но и в зоне влияния России, в непосредственной близости от русских границ. В 1834 г. секретарь посольства Великобритании в Стамбуле разведчик Д. Уркварт побывал с тайной миссией у адыгов (черкесов), пообещав им оружие и боеприпасы. Позднее по адыгам работали британские разведчики Лонгуорт и Белл, но с масштабом деятельности Уркварта, действительно выдающегося разведчика, им не сравниться. Он активно разжигал борьбу народов Северного Кавказа (прежде всего адыгов) против России. Он даже составил им декларацию независимости и придумал флаг, сыграв большую роль в создании антирусских настроений у многих представителей этого народа на целое столетие вперёд и заложив прочный фундамент для действий британской разведки на Северном Кавказе и использования англосаксами выходцев из этого региона вплоть до наших дней. В частности, бежавшие от русских в Турцию и Иорданию представители родов адыгов и других народов Северного Кавказа становились «материалом» для создания разведсетей, работавших против России. Для представителей некоторых адыгских родов как в России, так и за её пределами Уркварт до сих пор является весьма почитаемой фигурой. Как говорится, скажи мне, кто твой друг...

Показательно, что, с легкостью сдав в 1945 г. советскому союзнику фактически на смерть 27 тыс. казаков с семьями ― русских людей, британцы не сделали того же с пятью тысячами служивших в вермахте северокавказских горцев. Этих мусульман, в отличие от православных христиан-казаков, они оставили про запас ― для подрывной и разведывательной деятельности против СССР. Создание британцами агентуры глубокого залегания на Северном Кавказе и в Центральной Азии, когда речь идёт о целых родах (кланах) в течение многих десятилетий, работающих на британцев против русских, уходит в глубокое прошлое, порой ― во времена Большой Игры.

Ответом на происки британцев в Тегеране и на Кавказе стала миссия Яна Виткевича (адъютант военного губернатора Оренбурга В.А. Перовского) в Кабул 1837 г. Миссия завершилась удачно: Виткевич подписал договор с амиром Дост Мухаммадом, что вызвало истерику в Лондоне. Истерику и конкретные действия. «Коварный Альбион» ― ситуационно диккенсовские Урия Хипп, Ловкий Плут, Феджин и Билл Сайкс в «одном флаконе» ― не простил ни Виткевича, ни Дост Мухаммада[233].

Виткевич, вернувшийся в Петербург, внезапно умер накануне представления Николаю I и получения монаршей награды. Официальная версия ― застрелился. Но почему исчез подписанный с амиром договор? Официальная версия ― Виткевич сжёг его в приступе помешательства перед смертью. Однако многие современники открыто указывали на ту державу, чьи альбионские «уши торчали» в данной ситуации; думаю, эти современники верно понимали ситуацию. Таким образом, в самом начале Большой Игры на русской стороне «образовалось» два трупа ― Грибоедова (антирусское выступление в Тегеране организовала британская агентура) и Виткевича ― the British Empire strikes back. Британцы хотели наказать и афганского эмира, да не всё коту масленица: в Афганистане они попали как кур в ощип.

Всё это не значит, что Россия была «белая и пушистая». Речь о другом: петербургская империя Николая I, а затем двух Александров и ещё одного Николая не вынашивала планов мирового господства ― в отличие от британцев. Не было у России и своих КС, т.е. структур Заговора. Экспансия России, как это ни парадоксально прозвучит, носила оборонительный характер: она отодвигала границы, т.е. снижала уязвимость ― об этом прямо говорил не кто иной как известный британский историк и специалист в области разведки Арнольд Тойнби-младший. Не было у России и экспансионистского плана ни при Николае I, ни позже ― потому что, к сожалению, вообще не было стратегического плана, Большой стратегии. Особенно это характерно для эпохи британско-русского соперничества: британцы судили по себе и полагали наличие у России некоего плана, большого и хитрого ― и тем больше и хитрее, чем меньше он просматривался.

«Меня всегда поражало непонимание Европой, и особенно Англией, России, ― писал Н.Е. Врангель, отец «чёрного барона». ― Там верили в миф, были убеждены, что у русского правительства существует какая-то планомерная иностранная политика, что русский двор стремится сознательными шагами к точно намеченной цели. И, что ещё более странно, вслед за Европой в эту легенду уверовало не только само русское общество, но и само беспочвенное русское правительство.

Быть может, когда-то планомерная политика у России и была - отрицать не стану. Я говорю не о далеком прошлом, а о времени, которое я сам пережил (т.е. вторая половина XIX - начало XX в. -А.Ф.), - и в это время, утверждаю, таковой не было.

Прежде всего о нашей планомерной, коварной, наступательной политике в Средней Азии, о которой полстолетия без умолку кричали англичане. Где же виден такой точно установленный план? Можно ли говорить о планомерном исполнении? Вся наша азиатская политика при вступлении Александра II на престол состояла в одном: охранять наши восточные границы от набегов и посягательств разбойничьих племён. Но полковник или генерал (точно не помню) Черняев пожелал или просто зарвался, пошёл и занял Ташкент. Все помнят, как Государь и правительство этим самовольным движением были недовольны; какие против Черняева раздались громы. Он вскоре впал в немилость и был уволен от службы. А политика в Азии пошла по новому направлению, направлению не планомерно намеченному правительством, а случайно или сознательно взятому на то не уполномоченным Черняевым.

А поход генерала Комарова на Кушку! Какой шум поднялся тогда в Англии по поводу «русской планомерной наступательной азиатской политики»! А в Петербурге о движении Комарова накануне ещё правительство не знало и узнало, если не ошибаюсь, от английского посланника.

В русской политике последнего полстолетия ни плана, ни последовательности не было. Правительственной политики не существовало, а была лишь политика отдельных случайных людей. Как уже и во всём, не Царь или правительство направляли, а чаще их побочные силы и случайные люди. Вспомните обстоятельства, вызвавшие войну с Японией»[234].

Этот отрывок со всей очевидностью демонстрирует две вещи: 1) оборонительный, симптомальный, по сути бесплановый характер политики России вообще и в Большой Игре в частности; 2) что ещё хуже, по сути отсутствие у России в XIX ― начале XX в. настоящего правящего слоя, реальной властной элиты стратегического назначения, эдакого субъекта стратегического действия ― субъектосистемы или системосубъекта, как будет угодно. Ясно, что правящая верхушка второй половины XIX ― начала XX в. удержать страну, империю, подтачиваемую внутренними противоречиями, которые искусно использовались, а с какого-то момента направлялись внешним противником, не могла, тем более, что противником этим были наднациональные КС, скрывавшиеся за ширмой «европейские государства». Неудивительно, что в конечном счёте империя вместе с её верхушкой была сломана комбинированным ударом внутренних и внешних сил.

17. Крымская война, или Финансисты и революционеры против России

Отсутствие стратегического плана сыграло с Россией злую шутку в период, предшествующий Крымской войне, и в самой войне. В 1848 г. в Европе началась революция, захватившая и следующий год. Эту «буржуазную» (в том смысле, что плоды её присвоила буржуазия) революцию совершали, в смысле ― умирали на баррикадах те, кто в реальности выступал против капитализма, против буржуазного прогресса ― представители докапиталистического, доиндустриального мира, которых либеральная и «революционная» масонерия натравила на остатки Старого Порядка, хоть как-то защищавшего эти слои. Не случайно именно по поводу революции 1848 г. Маркс и Энгельс сказали, что теперь мы знаем, какую роль в революциях играет тупость и как подлецы умеют её использовать. Революция 1848 г. ― наглядное подтверждение тезиса Б. Мура о том, что революции рождаются не из победного крика восходящих классов, а из предсмертного рёва тех классов, над которыми вот-вот сомкнутся волны прогресса[235]. Эти волны буржуазомасонерия смогла направить против России, правда, не сразу, а через несколько лет после революции.

Характеризуя положение дел в 1848 г., Ф.И. Тютчев писал: «Февральское движение, по свойственной ему внутренней логике, должно бы привести к крестовому походу всего охваченного Революцией Запада против России... Но этого не произошло, что является доказательством отсутствия у Революции необходимой жизненной силы»[236]. Поэт оказался одновременно и прав, и не прав. Прав в том, что февральское движение, революция должны были привести к крестовому походу против России. Не прав в том, что в отсутствие революционного крестового похода посчитал, что опасность миновала. Крестовый поход состоялся, и подстегнула его революция, но сам поход был не революционным, а общезападным, классовым ― капиталистическим и в этом смысле реакционным.

Крымская (она же Восточная ― для объединенного Запада) война ― странная, она с трудом поддается определению. С одной стороны, внешне это локальная война, главным театром которой стал Крым. С другой стороны, по сути ― по составу участников (крупнейшие державы Европы) ― это мировая война. Однако мировые войны характеризовались наличием двух противостоящих друг другу блоков. Крымская война с 1854 г. была противостоянием не блоков, а одной державы ― России целому союзу, ядром которого были две наиболее развитые страны Запада ― Великобритания и Франция и в который входили также Османская империя и Сардиния. На стороне союза были также враждебно-нейтральные по отношению к России Австрия, Пруссия и Швеция.

При этом действия именно Австрии и Пруссии ― ультиматум императора Франца Иосифа в декабре 1855 г. (прямая угроза) и письмо короля Фридриха Вильгельма IV (скрытая угроза ― «подарок» на новый, 1856, год), в котором тот писал, что его страна едва ли сможет сохранять нейтралитет по отношению к России, ― стали двумя ударами в спину России, загнали Александра II в угол. Не самые сильные державы ― Австрия и Пруссия ― играли тем не менее важную роль в общеевропейском раскладе. В 1851 г. барон Штокмар, друг принца Альберта I (мужа королевы Виктории) заметил, что Россия представляет угрозу для «остальной» Европы, лишь имея союзников по флангам ― этими союзниками могли быть только Австрия и Пруссия. Не случайно англичане приложили максимум усилий, чтобы настроить австрийцев и пруссаков против России, в чём и преуспели к концу 1855 г.

В марте 1836 г. лорд Палмерстон писал премьер-министру Великобритании виконту Мелбурну о том, что в результате Французской революции Европа разделилась по идеологическому принципу на два лагеря ― западный (Великобритания и Франция) и восточный (Россия, Австрия и Пруссия). Он подчёркивал опасное единство восточного лагеря и считал необходимым привлечь на свою сторону Австрию и Пруссию, посулив им защиту от Франции[237]. К середине 1850-х годов дипломатические усилия британцев увенчались успехом, Россия оказалась лицом к лицу с объединённым Западом, и Александр II капитулировал. Правда, справедливости ради надо признать: не умри Николай I с его выдержкой и характером, Россия, скорее всего, не поддалась бы на австро-прусский шантаж и война могла бы закончиться вничью.

Австро-прусский «ход» тем более важен, что к весне 1855 г. военный пыл французов начал угасать, в Париже и Петербурге стали постепенно привыкать к вероятности ничейного исхода войны. На бульварах Парижа говорили, что Севастополь никогда не взять, и этих разговоров было столько, что властям для их пресечения пришлось прибегнуть к полицейским мерам. Англичанам пришлось активно поработать (и даже после взятия Севастополя), чтобы «убедить» Вену и Берлин.

Крымская война стоила России по разным оценкам от 300 до 500 тыс. жизней (Англии ― 60 гыс., Франции ― 100 тыс.), полмиллиона рублей и окончилась её поражением. Более того, как заметил английский историк А.Дж.П. Тэйлор, эта война, подорвавшая не только реальную военную мощь России, но и посленаполеоновскую легенду о ней, была самым успешным военным вторжением Запада на русскую землю от Наполеона до Гитлера. После 1856 г. самодержавная Россия никогда больше не имела такого влияния в Европе, каким она пользовалась ― по нарастающей ― после 1721, 1763 и 1815 гг. В 1855 г. падением Севастополя кончилось почти сорокалетие страха Запада перед Россией, так же, как в 1989 г. окончилось такое же почти сорокалетие страха Запада перед СССР ― sic transit gloria mundi. В XIX в. эта «глория» закончилась в Крымской войне, особенностью которой было то, что её развязали в своих интересах государство Великобритания и международный интернационал финансистов.

Повторю: значение и роль Крымской войны в русской и европейской (мировой) истории недопонимается и недооценивается. Крымская война ни в коем случае не была локальной европейской войной, и главным в ней была вовсе не борьба России и Османской империи. То была первая общезападная война во главе с Великобританией против России. Разумеется, воюя с Наполеоном, Россия тоже воевала против Европы, но не против всей: у России были европейские союзники (Великобритания, Швеция), по сути это была борьба двух европейских коалиций, в составе одной из которых воевала Россия. Да и цели Наполеона в отношении России носили более ограниченный характер, чем те, что поставила объединенная британцами Европа.

Крымская война ― иное. Союзников у России не было, в реальности она стала объектом крестового похода, цель которого была проста ― загнать Россию в границы самого начала XVII в., выдавить из Центральной Европы и заставить её забыть о Кавказе и Центральной Азии, подвергнуть полной ревизии результаты наполеоновских войн и одержать верх не только над Николаем I и Александром II, но также, фигурально выражаясь, над Александром I, Екатериной II и Петром I, во многом ликвидировав результаты их геополитических викторий. А организатором, вдохновителем и финансистом общезападной войны против России была Великобритания; ей активно помогали столь разные люди как Герцен, архиепископ Парижский, Маркс; естественно, не обошлось без финансов Ротшильдов ― больших «друзей» России. Крымской войной британский правящий финансово-политический класс всерьёз, «горячо» начал Большую Мировую Игру против континентального евразийского гиганта, который, как он считал, «жить мешает». Что важно, начало этой игры, её идейная подготовка совпали с началом Большой Игры в Центральной Азии. Обе Игры будут неоднократно переплетаться и влиять друг на друга.

Несмотря на то, что Крымская война формально закончилась поражением России и Парижским миром, русские и британские власти не исключали военного столкновения между державами в Центральной Азии. Палмерстон стремился заблокировать возможное проникновение русских в Среднюю Азию, и в Петербурге опасались удара по двум направлениям ― через Иран и через Афганистан. Александр II выразился по этому поводу недвусмысленно: «Нам нужно сериозно готовиться на борьбу с Англией в Азии». Одной из ответных ― подчеркиваю: ответных ― мер на действия британцев планировался поход в Индию, тем более что там бушевало сипайское восстание и индийские князья неоднократно обращались за помощью к царю. Поход в Индию не состоялся, как не состоялся он у Павла и не состоится у Ленина и Троцкого. Карты легли иначе.

В 1863 г. вспыхнуло польское восстание, значительную роль в разжигании которого сыграла британская и французская агентура. Русские войска подавили восстание, и тут же последовала бурная реакция Альбиона, полная угроз. Вот тогда-то в Петербурге и решили дать асимметричный ответ англосаксам вполне в духе англосаксонской «стратегии непрямых действий», как её обозначил Дж. Лиддел-Гарт.

Асимметричные ответы британцам были даны сразу по двум направлениям ― североамериканскому и среднеазиатскому.

В Крымской войне «триада» не достигла всех целей: да, Россию выбили из Центральной Европы и из Восточного Средиземноморья и заперли в Чёрном море; но Россию не удалось ни загнать в границы начала XVII в., ни поставить под полный контроль Запада и его капитала. В то же время, как и задумывалось, Россия оказалась в весьма затруднительном положении и вынуждена была прибегнуть к займам у европейских банкиров. (Кстати, именно для погашения займа Ротшильдам была продана Аляска.) С этого момента начинает осуществляться интеграция России в мировую капиталистическую систему в качестве зависимого элемента и поставщика сырья («модель Александра II»), которая привела страну к поражению в русско-японской войне, к странному союзу с традиционным не просто противником, а врагом ― британцами с пристёгнутыми к ним французами, а в конечном счёте к крушению самодержавия и гибели династии Романовых. Но первый шаг был сделан мирным договором с Западом в Париже в 1856 г.

Крымская война была не единственной войной «длинных пятидесятых», которую развязали англо-французские агрессоры. Одновременно с войной против России они начали войну против Китая ― Вторую «опиумную». Хроносовпадение двух войн не случайно.

Оформившись в XVI―XVII вв., североатлантическая мир-система была не единственной в мире. Кроме неё существовали русская (Россия была отдельной мир-системой), китайская, индоокеанская (аль-Хинд) и другие. В начале XIX в. в мире оставалось лишь три мир-системы: североатлантическая, русская и китайская; при этом даже в 1820-е годы ВВП Китая в два раза превышал таковой Западной Европы. Известный специалист по экономической истории А. Фейерверкер как-то заметил, что если бы история катастрофически прервалась в 1820 г., то через тысячелетия историки, изучающие прошлое, писали бы не о европейском экономическом чуде XVII―XVIII вв., а о китайском экономическом чуде этой эпохи. Однако в 1820―1840-е годы ситуация резко изменилась: британская индустриализация принесла свои плоды. Капитализм получил адекватную ему как способу производства производственную базу ― индустриальную систему производительных сил, и это резко расширило возможности его экспансии. Североатлантическая мир-система стала превращаться в полноценную мировую систему капитализма с североатлантическим ядром. Это мир-систем может быть несколько. А мировая система должна быть одна. Поэтому по логике развития капитализма Россия и Китай должны были быть уничтожены как мир-системы и включены в мировую систему в качестве зависимых элементов. Отсюда совпадение по времени ударов по России и Китаю.

Разумеется, в каждом из этих случаев помимо общего замысла были дополнительные обстоятельства, причём очень важные. В случае с Россией это была геополитика; в китайском случае ― интересы британской верхушки в получении сверхприбыли от торговли опиумом. Еще в 1787 г. казначей британского флота, а в будущем военный министр Г. Дандас разработал план распространения опиумного трафика на Китай. Став в 1793 г. председателем Совета по делам Индии (по сути контролёром Ост-Индской Компании), он лично контролировал мировую торговлю опиумом, которую Ост-Индская Компания усилила после того, как от империи отложились североамериканские колонии. Торговля опиумом набирала обороты, финансировал её Банк Бэрингов и он же получал дивиденды; в торговле прямо или косвенно участвовала британская верхушка и, как заметил А. Чайткин, богатство и респектабельность английских и американских (бостонская «знать» прежде всего) джентльменов прямо пропорциональны числу китайцев, умерших от опиума (а также убитых африканцев и умерших от голода индийцев, добавлю я).

Китайцы с их китаецентричным, «небополитическим» взглядом на мир довольно долго не воспринимали британскую угрозу. Показательно, что 14 сентября 1793 г. на праздновании 57-летия императора Цяньлуна представитель Великобритании в официальном списке приглашённых значился как посол «королевств западного океана, признающих сюзеренитет империи Цин»; сидел он рядом с послами Монголии и Бирмы[238]. Но очень скоро всё изменилось, и китайцы поняли, что имеют дело не только с «чужим», но и с «хищником». Если в середине XVIII в. в Китай ежегодно ввозилось 400 ящиков опиума, то к началу 1840-х годов ― 40 тыс. ящиков и прибыль от торговли опиума превышала доходы от импорта чая и шёлка[239]. В 1835 г. доходы от опиума превысили в 10 раз годовую стоимость легального импорта англичан в Гуанчжоу, в 7 раз ― годовую выручку от всего экспорта Китая, более чем в 2 раза ― налоговые поступления в центральную казну в Пекине[240]. Из Китая стремительно уходило серебро, что ослабляло центральную власть и становилось фактором дестабилизации общества.

Попытки китайцев поставить заслон на пути наркотрафика была пресечена британцами в ходе Первой «опиумной» войны, но этого показалось мало, и понадобилась Вторая «опиумная» война. Помимо прямого военного воздействия британцы активно занимались подрывной работой среди племен хакка (провинция Гуанси), ставших ударной силой восстания тайпинов, которое совпало по времени со Второй «опиумной» войной и ослабило Китай. Занимались этой работой пруссак на британской службе миссионер Карл Гуцлаф и его команда. Отвечал за эти акции сэр Джон Бауринг, президент Торговой секции Национальной ассоциации Великобритании, ранее ― полномочный посол Великобритании в Китае, по сути ― шеф региональной шпионской сети британцев в Китае[241].

Общая логика в синхронности Крымской и Второй «опиумной» войны очевидна: уничтожение России и Китая как мир-систем. И хотя в обоих случаях полностью достичь поставленных целей тогдашней мировой верхушке не удалось (Россию не удалось загнать в границы начала XVII в., Китай не удалось превратить в колонию), мир-системами и Россия и Китай быть перестали. Китай стал полуколониальной периферией мировой системы, а Россия, оставаясь одной из великих европейских держав (но уже не главной континентальной, как в 1815―1855 гг.), стала превращаться в сырьевой придаток Запада, попадая во всё большую зависимость от его финансового капитала. Тютчев оказался провидцем: европейский февраль 1849 г. ударил по России, хотя и не так, как предполагал поэт.

В 1848―1849 гг. казалось, что удар ― экономический ― получит Запад, Великобритания: в 1847 г. начался мировой кризис. Это был первый кризис перепроизводства ― из-за высоких цен на зерно упал спрос на промышленные товары и последовал кризис, вызванный главным образом ситуацией с зерном, а не в сфере промышленности. Великобритании, однако, удалось вывернуться: в 1849 г. в Австралии было открыто золото, и это удержало британцев, остальная Европа расплачивалась революцией, хотя кризис 1847 г. ― далеко не единственная причина европейской революции 1848―1849 гг. В 1851 г. нашли золото в Калифорнии, и Англосфера в целом не только прошла кризис, но и начала бурно развиваться: США начали строить дороги на запад через весь континент, вышли на тихоокеанское побережье, а оттуда «прыгнули» в Восточную Азию, насильственно открыв Японию. Великобритания, точнее, англо-французский комплекс начал превращаться в ядро мировой системы, а формирование этой последней в одних случаях вызвало, а в других сопровождалось бурными политическими событиями.

Революция 1848 г. завершила бурную революционную эпоху 1789―1848 гг. и открыла не менее бурную, но уже военную эпоху «длинных пятидесятых» ― 1848―1867/73 гг. Как заметил Э. Хобсбаум, поколение после 1848 г. было поколением не революций, а войн[242] , а также капитала и оптимизма.

Оптимизма хватило на четверть века, несмотря на бурные события ― по плотности социальных бурь с «длинными пятидесятыми» XIX в. сравнятся разве что «длинные двадцатые» (1914―1933) XX века. О Крымской и Второй «опиумной» войнах уже сказано; если говорить о мировой окраине, то необходимо сказать о сипайском восстании в Индии (1857―1859 гг.), восстании тайпинов в Китае (1850—1864 гг.) и реставрация Мэйдзи в Японии (1867―1868 гг.), которую вульгарные марксисты притянули за уши к разряду «буржуазных революций». В США это была гражданская война (1861—1865 гг.). В Европе ― появление путём объединения различных земель в новые государства Италию и Германию.

Капиталу была суждена намного более долгая жизнь, чем оптимизму. Здесь необходимо подчеркнуть: результатом эпохи 1789―1848 гг. было возникновение не просто «современного», «либерального» или какого-то ещё общества, а общества капиталистического. Об этом хорошо сказал Э. Хобсбаум: «Великая революция 1789―1848 гг. была триумфом не “промышленности” как таковой, но капиталистической индустрии; не “свободы и равенства вообще”, но таковых общества среднего класса или буржуазного либерального общества; не “современной экономики” или “современного государства”, но экономик и государств определённого географического региона мира (часть Европы и части Северной Америки), чьим центром были соседи-соперники Великобритания и Франция»[243]. И КС были неотъемлемой частью капитализма ― как его центра, так и периферии. Это со всей отчётливостью проявилось в истории Гражданской войны в США ― одного из важнейших событий «длинных пятидесятых».

18. Гражданская война в США, или Британцы и конспироструктуры против Америки

Гражданская война в США ё очень важный и интересный эпизод в рождении мировой системы. Этот международный по своей сути конфликт является первым серьёзным случаем активной деятельности за пределами Европы тех сил, которые активно форматировали и переформатировали Европу в «эпоху революций» (1789―1848 гг.). Разумеется, эта деятельность легла на противоречия внутри самих США. Но, опять же, эти противоречия в значительной степени отражали интересы европейских (британских) сил, представленных в США некими местными группами.

Пробританский социально-политический комплекс существовал в Америке издавна, его представители сопротивлялись созданию США, а после их возникновения продолжали работать на британские интересы, совпадавшие с их собственными. Этот комплекс был представлен прежде всего частью банкиров восточного побережья, концентрировавшихся в Бостоне («бостонские брамины») и активно участвовавших в британской торговле опиумом в Азии. Речь идёт о семьях Лоуэллов, Форбсов (эти две семьи, как и Буши, ― потомки Вильгельма Завоевателя; нынешний госсекретарь США Дж. Керри ― Форбс по матери), Кэботов, Хигинсонов, Пикерингов, Перкинсов и др. Особого внимания с точки зрения истории КС заслуживают американские семьи швейцарского происхождения Прево (Prevost), Мале (Mallet) и Прево-Мале. Среди членов этих семейств, сыгравших большую роль в становлении на основе британско-швейцарского синтеза современной британской SIS, ― несколько поколений шпионов и агентов влияния, работавших на Великобританию, а с конца XIX в. ― на наднациональные КС мирового управления и согласования; именно вглубь этих семейств уходят корни Даллесов и Гарриманов.

Джеймс Прево родился в Швейцарии; его семья входила в правящий «Совет 200». В 1750 г. вместе с двумя своими братьями он поступил на британскую службу, а затем отправился воевать в Америку. В Швейцарии и Англии Прево породнились с Мале ― ещё одной старинной и богатой швейцарской семьей. Маллеты упоминаются римскими историками I в. н.э. как небольшое племя. Уходящая корнями в это племя протестантская семья Мале в XVIII в. была очень влиятельна. Старейший парижский банк, сохранивший своё первоначальное имя «Братья Мале» («Mallet Freres»), был основан в 1713 г. представителями этой семьи. «Его представители были регентами (членами генерального совета) Банка Франции, в учреждении которого они участвовали непрерывно с 1800 по 1936 год. Этот же банк участвовал в капиталах железнодорожной компании PLM (президентом которой был Шарль Мале), Оттоманского Банка, Банка Сирии и Ливана, Франко-сербского банка, страховой компании Foenix и Национальной страховой компании, Гаврских доков, Луарских мастерских, Тонкинских вольфрамовых рудников и Lesieur-Afrique»[244].

Один из представителей Мале, Жак Мале дю Пан, тоже перебрался в Великобританию в середине XVIII в. и поступил на службу в британскую разведку, где довольно быстро продвинулся, став руководителем её сети «на континенте». Именно Мале дю Пана Питт-младший отправил уламывать Людовика XVI снять протекционистские барьеры против английских товаров.

В конце XVIII в. братья Мале-Прево оказываются в США, их сестра выходит замуж за пробритански настроенного Аарона Бэрра, и с этого момента семья, расширяясь, начинает играть значительную роль в американской политической жизни, работая на британцев. На семейном древе Прево-Мале мы встречаем имена Феа (Phea) и Птит (Petit) Даллесов ― кузена и дяди братьев Даллесов[245], которые тоже связаны с этим швейцарско-британско-американским древом, развёрнутым в сторону интересов Альбиона. Наиболее важной пробританской политической фигурой в США на рубеже XVIII―XIX вв. был вице-президент Аарон Бэрр, родственник семейств Прево и Мале. Ему так и не удалось стать президентом, в отличие от двух его протеже ― Джексона и Ван Бюрена, но вред США в интересах Великобритании он нанёс изрядный. От Бэрра прочерчивается линия к тем силам, которые готовили пожар Гражданской войны в США.

«Американская гражданская война была крупнейшей войной в западном мире между битвой при Ватерлоо 18 июня 1815 г. и началом Первой мировой войны 1 августа 1914 г.»[246]. Эта война, несомненно, центральное событие истории США. Она представляет собой сложное и неоднозначное явление, которое нельзя свести к одномерным противостояниям «Север ― Юг», «рабовладельцы ― противники рабства», «индустриализм» ― «аграрно-сырьевое (хлопок) развитие». Сложной и нетождественной самой себе была и позиция Великобритании, тех же Ротшильдов, которые первоначально не симпатизировали Северу, но с определённого момента начали поддерживать именно его ― так оказалось прибыльнее; впрочем, верные себе Ротшильды поддерживали обе стороны: лондонский банк ― северян, парижский ― южан. Со времен Джефферсона британцы не оставляли мысли восстановить контроль над США, начав с установления контроля над американскими финансами[247], что работало на достижение этой цели и определяло выбор в пользу поддержки Юга или Севера.

В принципе курс на отделение Юга от Севера имеет не только американские, но и британские корни. В свое время ещё Т. Купер, ученик Бентама и Мальтуса, а по совместительству агент руководителя британской SIS Шелбурна, предложил отделить Юг от Севера. Ученик Купера, выходец из еврейской семьи Э. де Леон, масон Шотландского обряда и будущий агент разведки южан, выступил с предложением создать «Молодую Америку» ― по аналогии с мадзиниевскими «Молодой Италией», «Молодой Швейцарией» и т.п. «Молодая Америка» была создана и вела активную пропаганду за отделение Юга. Весьма активно в этом направлении работали американские масоны Шотландского обряда, создавшие в северных штатах организацию «Рыцари золотого круга». Имея штаб-квартиру на севере, «рыцари» втайне создавали в южных штатах (Луизиана, Миссисипи, Алабама ― в тех, что впоследствии заявили об отделении) военные организации. Впоследствии эти организации составили ядро конфедератов. С 1854 г. в южных штатах у «рыцарей» прошли подготовку 100 тыс. человек; в самом начале войны «рыцари» выставили 65 тыс. солдат (на стороне Юга, естественно)[248]. Южную милицию тоже подготовило это ответвление американского масонства Шотландского обряда, члены которого занимали важные административные должности в южных штатах и работали на сецессию.

Уже в наши дни симпатии различных представителей американского истеблишмента к различным традициям прошлого неожиданным образом проявятся в церемонии присяги президента США. Буш-младший будет присягать на Библии короля Якова (шотландская аристократическая традиция, связанная с масонами и иллюминатами), а Обама ― на более демократичной Библии Линкольна. Но это к слову.

Непосредственно планы отделения разрабатывали сенатор Иуда (Иегуда) Бенджамен (британский подданный, родился в Вест-Индии, во время войны ― начальник Секретной службы южан, после войны бежал в Америку)[249] и сатанист Альберт Пайк, лидер (Южно-)Шотландского обряда масонов. На Бенджамена Дж. Блейн (при президенте Гарфилде он станет госсекретарем) прямо указывал как на лицо, стремящееся превратить США в конфедерацию, которая обеспечит Британской империи возврат финансово-торговой власти над США. Собственно интерес Великобритании в гражданской войне в США и заключался в том, чтобы ослабить Америку и установить над ней контроль, прежде всего финансовый. Неудивительно, что флот конфедератов строился в Ливерпуле под руководством шефа Службы разведки южан в Европе Дж. Д. Буллока ― дяди будущего президента США Т. Рузвельта[250].

Впрочем, далеко не все на Юге хотели отделяться, равно как на Севере было немало таких, кто выступал за «развод» с Югом. А. Чайткин пишет, что за раскол союза выступал ряд видных финансистов Уолл-стрит, некоторые рабовладельцы и так называемые «бостонские брамины» ― американская аристократия, тесно связанная с британской и вплетённая в контролируемую британцами и королевским домом Великобритании международную торговлю опиумом.

В начале войны Франция поддержала Юг, к этому же склонялась и Великобритания, хотя с самого начала было ясно, что преимущество на стороне Севера ― и ресурсное (почти все полезные ископаемые), и промышленное (92% мануфактурного производства), и демографическое (22 млн против 9,5 млн, из которых 3,5 млн ― чёрные рабы)[251]. Юг жил патриархальной жизнью, описанной М. Митчелл в романе «Унесённые ветром». На вершине социально-экономической пирамиды находилась тысяча семей с общим доходом 50 млн долл. в год[252]. Этот слой, многие представители которого относились к «северной черни» более враждебно, чем греки к туркам[253], вызывал симпатии у многих в Европе.

Британцы планировали высадку в Канаде, что создавало угрозу нанесения королевским флотом ударов по северянам ― по Нью-Йорку (Атлантика) и Сан-Франциско (Пацифика). Эту угрозу в значительной степени отвела Россия отправкой к американским берегам двух эскадр. В то же время этой акцией Россия решала сугубо свои военно-морские проблемы. Суть в следующем.

В 1862 г. британцы начали сколачивать антирусскую коалицию, в которую готовы были войти Франция, Австрия и Пруссия ― «второе издание» антирусской коалиции времён Крымской войны, она должна была вернуть то, что недоделала Крымская война. На этот раз внешний удар предполагалось дополнить внутренним. В 1862 г. давние агенты британцев Мадзини, Эркарт и Герцен обратились к своим восточноевропейским «коллегам» с призывом взорвать Российскую империю изнутри ― поднять восстания. На этот призыв, кстати, и откликнулась часть польской шляхты, раздражённая тем, что по реформе 1861 г. лишилась крепостных. В воздухе запахло порохом, и русские предприняли меру, решавшую три задачи: 1) создать во вполне британском духе непрямых действий угрозу Альбиону вне Европы; 2) ограничить британцев в достижении их геополитических целей на мировой шахматной доске, заодно продемонстрировав силу; 3) вывести часть Балтийского флота из Балтийского моря, где он в случае новой войны с европейской коалицией оказался бы заперт. Решением этой тройной задачи и стала отправка двух эскадр для прикрытия главных портов Америки от возможных ударов британцев.

В 1863―1864 гг. две русские эскадры почти год находились у берегов Северной Америки. Эскадра под командованием контр-адмирала С.С. Лесовского (три фрегата, два корвета, клипер) 24 сентября 1863 г. сосредоточилась в Нью-Йорке, прикрыв город от возможных ударов британского флота. Эскадра под командованием контр-адмирала А.А. Попова (четыре корвета, два клипера) вышла из Владивостока, пересекла Тихий океан и 27 сентября 1863 г. прикрыла Сан-Франциско. Весь личный состав эскадр был подобран исключительно холостой. Оба перехода ― через Атлантику и Пацифику ― были совершены в полной тайне, став своеобразной русской «тайной двух океанов».

Русские эскадры не только прикрыли американские города-порты и вышли на оперативный океанский простор, но и угрожали Великобритании и Франции с тыла. Это не говоря уже о столь болезненной для менталитета «нации лавочников» (определение, данное британцам Наполеоном и повторенное Вильгельмом II) угрозе, как убытки торгового флота в случае действия русских эскадр. Обманув бдительность британцев, русский флот «занял в отношении их (Великобритании и Франции. ―А.Ф.), и в особенности тыла Англии, такую командующую и трудно уязвимую позицию, что предположения о выгодах возможных действий у русских незащищенных берегов мгновенно потускнели перед возможностью тех колоссальных убытков, которые могли быть нанесены русскими морской торговле и колониям союзников»[254].

Девятимесячная демонстрация силы русского флота у берегов Северной Америки не позволила состояться антирусской коалиции (Австрия «от чувств-с» даже вызвалась содействовать «усмирению польского мятежа», а британцы сбавили тон). После того, как польское восстание было подавлено, а победа северян в Америке стала очевидной, эскадры вернулись домой. Я оставляю здесь вопрос о том, не лучше ли было бы для России как тихоокеанской державы иметь две Америки ― в тех условиях тактически верным был «просеверный» рейд. Другое дело, что тактические кратко- и среднесрочные выгоды и победы нередко оказываются стратегическим проигрышем в средне- и долгосрочной перспективе, но никому не дано знать будущее: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся» (Ф. Тютчев).

«Североамериканский ответ» русских британцам был относительно краткосрочным ― уложился в год. Значительно более длительным стал «среднеазиатский ответ». В 1863 г. в Петербурге было принято решение начать военные действия в Средней Азии. На следующий год были взяты Аулие-Ата и Чимкент, тем самым Западносибирское и Оренбургское генерал-губернаторства соединились по прямой линии. В 1865 г. генерал-майор М.Г. Черняев со второй попытки взял Ташкент, а в 1867 г. было образовано Туркестанское генерал-губернаторство. Это был мощный ответный ход в Большой игре ― Россия угрожающе двигалась в направлении Индии. Разумеется, русские не собирались завоёвывать субконтинент и изгонять оттуда «белых сахибов». Движение в Среднюю Азию, как в определённой степени и Большая игра в целом, были средством давления на Великобританию, причём очень эффективным. «Средняя Азия, ― заметил военный министр генерал-фельдмаршал Д.А. Милютин, ― это узда, которая сдерживает Англию, а потому её необходимо натягивать». Против того, чтобы «натягивать», выступал МИД во главе с начинающим впадать если не в старческий маразм, то в старческую сверхосторожность Горчаковым. По сути его поддерживал посол России в Великобритании Ф. Бруннов.

Однако на тревожные письма посла в Лондоне об английском недовольстве Милютин спокойно отвечал: «...не надобно просить извинения перед английскими министрами за всякое наше движение вперёд. Они не церемонятся перед нами, завоёвывая целые царства, занимая чужие города и острова, и мы не спрашиваем у них, зачем они делают это». Затем Россия активно включилась в Большую игру, пустив в британцев судорогу. Но вернёмся к гражданской войне в Америке.

На рубеже 1863―1864 гг. в отношении Великобритании к войне произошли изменения. Они были вызваны успехами северян, а также стремлением Великобритании устранить Юг в качестве конкурента египетскому и индийскому хлопку. Для финансистов, прежде всего Ротшильдов, победа Севера открывала перспективу и ограбления Юга посредством агентов-северян, и установления контроля над финансовой системой США с помощью манипуляций золотом и кредитно-денежной политики в стране, разорённой войной. Действительно, Гражданская война унесла больше жизней американцев, чем две мировые войны XX в. вместе взятые ― 620 тыс. человек; перевод этих цифр в проценты от населения США 1865 г., а затем «переброс» на 2006 г. дал бы цифру 11,2 млн; погиб 1 мужчина из 25[255] (плюс 220 тыс. вернувшихся ранеными и увечными плюс 50 тыс. сирот); материальный ущерб составил 6 млрд долл. (3 млрд долл. — расходы правительства, 2 млрд ― «человеческий капитал», 1 млрд ― уничтоженная собственность)[256]. И это вселяло в финансовых хищников по обе стороны Атлантики надежды ― они чувствовали запах крови в прямом и переносном смысле слова. Тем более что финансовая система самих США находилась в запутанном состоянии[257].

Проблема, однако, заключалась в том, что вновь переизбранный президент Линкольн вовсе не собирался заниматься тем, что Джон Кеннеди впоследствии назовет «закабалением и эксплуатацией Юга». Напротив, он обсуждал с южанами почётные условия мира и условия мягкой реинтеграции в единую систему. Не случайно генерал конфедератов Джонстон ― тот самый, сдача которого генералу Шерману 25 апреля 1865 г. считается окончанием Гражданской войны[258], назвал смерть Линкольна «самым страшным бедствием для Юга». При живом Линкольне никакой речи об установлении экономической диктатуры над Югом и его ограблении быть не могло. И это «не могло» не нравилось многим видным однопартийцам президента и ещё большей степени ряду крупных дельцов с Уолл-стрит, которые были связаны с Великобританией.

Проблема отношения к Югу была не единственным пунктом противоречий между Линкольном и британско-американскими финансовыми интересами. Как отмечает А. Чайткин, у Линкольна развивался жестокий конфликт с фирмами Уолл-стрит, представлявшими интересы Ротшильдов и Бэрингов. Президент США стремился восстановить правительственный контроль над кредитом, провёл несколько законов против ростовщичества, распорядился продавать государственные облигации непосредственно населению. Линкольн откровенно бросал вызов британскому фритредерству, а его 50%-ный тариф дал старт американской сталеплавильной промышленности. Его законы о банковской деятельности были направлены на то, чтобы покончить с англо-американскими манипуляциями золотом.

Когда банкиры восточного побережья отказали Линкольну в кредитах на ведение войны, он создал по сути новую национальную банковскую систему, распорядившись напечатать 400 млн «гринбеков». Всё это в совокупности и стало причиной гибели президента, и если Саймонс написал, что пуля, выпущенная в Линкольна, прилетела не с Юга, а с Севера, с Уолл-стрит, то можно добавить: отлили эту пулю и привезли её из-за океана. Линкольн стал первой жертвой в ряду национально-ориентированных президентов США, сопротивлявшихся тому курсу, логическое развитие которого привело к созданию в 1913 г. Федеральной резервной системы (ФРС). И всё же Линкольн своей политикой отодвинул установление контроля англо-американских банкиров над финансовой системой США на полвека. За это время США сделали рывок, став мировой промышленной державой № 1 ― т.е. то, чему пыталась воспрепятствовать Великобритания и её американские союзники, в том числе и посредством развязывания гражданской войны.

«Гражданская война, ― пишет М. Ротбард, ― оказала на кредитно-денежную и банковскую систему США ещё более губительное влияние, чем война 1812 г. Если не считать периода 1814―1817 гг., в США впервые ― и на два долгих десятилетия ― установилась система неразменных бумажных денег, которая привела к безответственной инфляции цен. Эти “зелёные спинки”, гринбеки, оказались прообразом кредитно-денежной системы, установившейся в США после 1933 г., а особенно после начатого в 1971 г. эксперимента с неразменными бумажными деньгами.

Пожалуй, ещё более важным последствием Гражданской войны было устойчивое изменение банковской системы Америки. Столкнувшись с ситуацией, когда государственный долг вырос с 64 844 000 долл, в 1860 г. до 2 755 764 000 долл, в 1866 г.[259], федеральное правительство по сути запретило банкам штатов эмиссию банкнот и создало взамен новую, квазицентрализованную общегосударственную банковскую систему, которая проторила путь к возврату полноценного центрального банка, каковым стала Федеральная резервная система. Короче говоря, Гражданская война покончила с отделением федерального правительства от банковской системы и положила начало всё более тесному и устойчивому симбиозу»[260]. Подобного рода симбиозу, при котором правительство всё более обволакивалось интересами финансов Уолл-стрит, за которыми скрывались британские банкиры, было бы очень трудно развиваться при Линкольне.

Показательно, что не своей смертью умрут все американские президенты, вступавшие в схватку с британско-американским финансовым капиталом. Можно сказать и по-другому: все президенты, вступавшие в такую схватку, были либо убиты (Дж. Гарфилд, У. Маккинли, Дж. Кеннеди), либо внезапно умирали при странных обстоятельствах (Б. Гаррисон, 3. Тэйлор)[261].

Особенно показателен случай с Гарфилдом, и хотя он выходит за хронологические рамки данной работы, имеет смысл привести его в качестве дополнительного материала к убийству Линкольна в контексте истории КС.

К концу 1870-х годов в Нью-Йорке сформировалась грабительская «политико-экономическая машина» (New York «loot and booty» machine). Ее возглавил триумвират в составе: банкир Август Бельмонт, представитель Ротшильдов и глава Демократической партии; британец У.Р. Грайс, который в 1890 г. захватит часть территории Перу; известный спекулянт Леонард Джером, владелец «New York Times» и дед Черчилля, его дочь выйдет замуж за Р. Черчилля, который в 1880 г. совместно с Бальфуром создаёт ультрафедералистскую группу. Этот круг Бальфура в тесном контакте с «венецианцами» Дизраэли взял на себя негласное руководство различными проектами британской разведки по связям с оккультным и криминально-политическим подпольем Нью-Йорка (из последнего и вышли убийцы-одиночки Гарфилда и Маккинли)[262].

Жёсткий курс Гарфилда по отношению к финансистам и стал причиной его убийства в 1881 г. Аналогичным образом жёсткое налогообложение британских товаров в результате действия протекционистского тарифа президента Маккинли стал причиной его устранения (1901 г.) и занятия президентского кресла Т. Рузвельтом, которого будто и подсадили в качестве вице- «на случай» (как Л. Джонсона к Дж. Кеннеди), который, как известно, помогает подготовленным.

Маккинли был последним в XIX в. (и на большую часть XX в.) национально-ориентированным президентом США. Т. Рузвельт был иным. Мало того, что его экономический курс специалисты порой именуют «делинкольнизацией», он переориентировал внешнюю политику США на Великобританию, по сути если не разорвав, то заморозив отношения с Японией, Германией и Россией[263], которую он особенно не любил, как и её правящий дом: любимая мишень в тире Т. Рузвельта ― портрет Николая II. Эти шаги, по-видимому, предпринимались в рамках взятого КС в начале 1890-х годов курса на создание англо-американского истеблишмента и КС нового типа, о чём пойдет речь в следующей части данного исследования, посвященной эпохе 1870-х ― 1945 гг. Подводя итог краткому экскурсу в историю Гражданской войны в США, отмечу, что в её развязывании свою роль сыграли масонские и квазимасонские (иллюминаты) организации, а руки нагрели «высокие финансисты». Именно от Гражданской войны, от смерти Линкольна прочерчивается линия к созданию Федеральной резервной системы в 1913 г. Но вернемся в Европу эпохи «длинных пятидесятых» (1848—1867/73 гг.) ― в итальянские и немецкие земли, где тоже пошустрили КС.

19. Италия, Германия и конец второго этапа развития конспироструктур

Единые государства на юге Европы и в её центре нужны были Великобритании в её геополитических интересах: Италия ― для контроля над Средиземноморьем и над Ватиканом, Германия ― как противовес России и страховочный клин между Россией и Францией, ведь в конечном счёте только за счёт последней и был возможен подъём Германии.

О роли масонских лож ― классических и «диких» ― в создании Италии (формально ― под властью Савойского дома) написано немало. Подчеркну лишь ту роль, которую в этом процессе сыграли революционеры с карбонарским прошлым. Их в масонских ложах привлекало то, что они могли служить хорошим прикрытием для их деятельности[264]. Впрочем, «дикими ложами», как и регулярными, руководили, как правило, из Лондона. Решающую роль здесь играл любимец британцев Джузеппе Мадзини, организатор и глава «Молодой Италии». На его счету также создание и руководство целой обоймой организаций: «молодые» Франция, Швейцария, Германия и др. Спонсировали Мадзини, как и его друга Герцена, Ротшильды. Показательно, что 20 сентября 1870 г., в день вступления в Рим итальянских войск под предводительством масона Кадорна, Мадзини, председатель (с 1859 г.) ложи Верховный совет (Чарлстон, США), и Альберт Пайк, подписали тайный протокол: в Риме учреждался высший масонский культ, объединявший масонство всех стран[265], эдакий «масонский интернационал» ― Масонинтерн ― всего лишь через три года после созданного К. Марксом I Интернационала, коммунистического. Т.е. в день низвержения папского престола в Риме воздвигался престол антипапы; с этого момента резко активизируется проникновение масонства в структуры католической церкви, с одной стороны, и давление на неё финансового капитала, с другой.

Что касается Пруссии, то здесь обошлись без революционеров с карбонарским, «диколожским» прошлым. Пруссию в 1860-е годы возглавляли люди, занимавшие высшие должности в классических континентальных ложах, ― Вильгельм I, Мольтке, Бисмарк. Этим людям островные «кураторы» доверяли намного больше, чем Наполеону III. К тому же у последнего в 1860-е годы испортились отношения с ложами, да и по отношению к Великобритании он начал пытаться проявлять самостоятельность. В 1867 г. он осмелел настолько, что организовал в Париже международную конференцию, посвящённую возвращению в оборот серебряной монеты наряду с золотой (это было выгодно Франции). Британцы, отказавшиеся от серебра в 1821 г., демонстративно проигнорировали конференцию, но «наезд» Наполеона III сактировали и не простили.

Поражения французов под Мецем и Седаном ― результат не столько военного превосходства пруссаков, хотя и его тоже, сколько, как считает ряд исследователей, предательства, осуществленного французскими «братьями» в пользу немецких по настоятельному «совету» британских. Победа над Францией увенчала «семилетку» побед пруссаков ― сначала над Данией, затем над Австрией. Однако Франция была намного сильнее этих государств, и та быстрая и сокрушительная победа, которую одержала над ней Пруссия, не может быть объяснена только видимыми военно-политическими факторами, которые акцентирует профанно-профессорская наука. Правда, очень скоро британцы пожалеют об организации победы Пруссии и возникновении Второго рейха и поставят задачу его уничтожения, «уничтожения духа Шиллера» (Черчилль), который не учли. На решение этой задачи уйдёт весь третий этап истории КС (1870-е ― 1945 г.)

Подводя итоги второго этапа развития КС, за которыми стояли наднациональный финансовый капитал и Великобритания, можно сказать, что он был весьма успешным для всех них: в начале XIX в. была сокрушена Франция; в середине XIX в. была ослаблена Россия; под руководством масонских и парамасонских лож прошло объединение Италии и Германии. КС прочно закрепились в США, а мешавший финансистам президент Линкольн был уничтожен. «Длинные пятидесятые» превратили североатлантическую мир-систему в мировую систему с североатлантическим (Запад) ядром, и на этом превращении финансовый капитал не только нажился, но и укрепил свои политические позиции.

К концу второго этапа в развитии КС их роль была столь велика, а их контроль над правительствами столь силён, что это уже почти и не скрывалось от широкой публики. В 1852 г. немецкий писатель и философ Эккерт писал: «Никакой государственный деятель не может понимать своего времени, ни правильно оценивать события, каких ему довелось быть свидетелем, не может уяснить себе того, что совершается в сферах администрации, церкви и народного образования, а также политической и общественной жизни, не может даже понять истинного значения некоторых условных терминов и выражений, если он основательно не изучит историю франкмасонского ордена и не постигнет истинного характера и направления его деятельности.

Без этих знаний он всегда будет ходить в потёмках и будет вынужден рассматривать все события и общественные явления каждое в отдельности, без их внутренней причинной связи, и поэтому оценка этих событий будет всегда односторонней и непонятной».

В своей речи 20 сентября 1876 г. лорд Биконсфилд (он же Дизраэли) заявил: «Правительства нашего века принуждены считаться не только с монархами и правительствами других стран, но также и с тайными обществами, которые в последний момент могут разрушить все наши планы; они имеют повсюду своих агентов, деятельных, неразборчивых в средствах, способных на убийство и в крайнем случае могущих вызвать целую резню». При всей верности сказанное Дизраэли следует уточнить: к концу второго периода развития КС дело обстояло не только и не столько так, что эти структуры и правительства выступали как некие внешние объекты по отношению к официальной власти. В значительной степени КС уже были представлены в правительстве и правительствами.

«Эпоха революций» (1789―1848) и «длинные пятидесятые» (1848―1867/73), когда по масонским лекалам и под надзором Великобритании создавались целые государства, стали периода прихода масонов к власти, огосударствления масонства/ КС. Разумеется, более или менее завершённый вид этот процесс конвергенции, взаимопроникновения или даже сращивания КС и государственной власти, подталкиваемый финансовым капиталом, приобретёт на третьем этапе (1870-е ― 1945 г.). Именно в эти десятилетия на Западе партии, будь то левые или правые, парламенты, а порой монархи и целые правительства станут в значительной степени внешними органами, функциями клубов, лож, т.е. закрытых властных структур, структур, воплощающих власть в чистом виде и активно использующих «право-левую» игру для манипуляций социальными процессами.

Как верно отмечает О. Маркеев, с кибернетической точки зрения тайные общества выступают как дублирующий (и, добавлю я, нередко главный) контур двухконтурной системы управления, максимально защищённый от воздействия извне. «Порой он более эффективен, чем видимый и легитимный. Он не зависит от существующей открытой и легальной системы назначения на должности, не связан нормами и законами, обязательными для «профанов» из числа управляющих и управляемых»[266].

Процесс формирования двухконтурной системы власти в буржуазном обществе шёл революционным путем (с активным использованием «втёмную» масс) в 1780―1870-е годы. Внешне общество трансформировалось из старопорядковой монархии в либеральную демократию, на самом же деле оно превращалось в криптократию ― результат симбиоза КС и буржуазного государства XIX в., которое было намного более деспотическим и абсолютистским, чем так называемое феодальное/ старопорядковое «абсолютистское государство» XVIII в. В том числе и благодаря союзу с КС, а затем их взаимопроникновению. Причём процесс этот вовсе не был безболезненным для самого масонства и для развития КС в целом.

Приход в середине XIX в. в той или иной форме к власти верхушки классических лож оставил в политическом офсайде значительную часть членов этих лож. Кроме того, далеко не все участники революционного движения были довольны результатами Французской революции 1830 г. и в ещё большей степени европейской революции 1848―1849 гг. Противостоя государству, они теперь оказались лицом к лицу с «властными масонами», и это создавало конфликтную ситуацию в мире КС. Результат: недовольные стали создавать «дикие ложи», которые перехватили у занявших место монархии классических лож знамя «мировой революции» и вдобавок придали ему классовый характер ― антибуржуазный и антигосударственный одновременно. Это весьма соответствовало и борьбе воспетых Э. Сю «опасных классов», постепенно превращавшихся в «трудящиеся классы», и зарождавшейся борьбе пролетариата. Не случайно те, кто двинулся в «дикие ложи» и просто в революционные КС, стали называть себя «карбонариями», т.е. угольщиками.

Карбонарии и «дикие ложи» активно засветились в событиях европейской революции 1848 г., которая напугала многих масонов умеренно-либерального типа, напугала до такой степени, что они готовы были перейти на сторону «порядка», т.е. консерватизма или даже реакции. Граф Кавур прямо заявил, что если революция создаёт угрозу общественному порядку, то самые большие энтузиасты-республиканцы встанут на сторону консерваторов[267]. Это означало, что мир КС раскалывается по идеологическому, а в конечном счёте по классовому принципу.

«Угольщики против каменщиков», красно-чёрное знамя против масонского триколора[268], борьба за власть и за деньги, которых всегда не хватает. И здесь своё слово сказал наднациональный финансовый капитал, который начал спонсировать революционные движения в Европе, направив их в определённое русло, вполне выгодное для старых КС. Это весьма соответствовало и интересам Великобритании. Если в XVIII и начале XIX в. Великобритания ослабляла европейские государства и манипулировала ими с помощью классических континентальных лож, то теперь, когда эти последние сами стали государственной властью, Великобритания нашла узду и для них в виде революционных движений. Ну а спонсором выступал, естественно, финансовый капитал, в частности, те же Ротшильды, Бэринги. Таким образом, к концу второго этапа общая картина развития КС усложнилась: к масонским и пара(квази)масонским организациям добавились революционные организации, нередко оформлявшиеся в «дикие ложи»; в мире КС появился новый элемент, и это усилило руководящую роль финансового капитала, который мог контролировать государство как по официальной, так и по масонской линии, а также получил дополнительный рычаг благодаря спонсированию революционного и национально-освободительного движений. В то же время, пока решались старые проблемы, возникали новые, причём источником их возникновения были сами средства решения старых проблем, и это нелегко было предвидеть.

В начале 1870-х годов вряд ли кто мог подумать, что и Великобритания, и КС в их масонском и парамасонском вариантах вступают в полосу если ещё не упадка, то ведущего к нему кризиса; что британским континентальным и, главное, островным ложам будет брошен (уже брошен!) вызов в борьбе за тайный контроль над миром, что масонство как доминирующая форма КС во многом перестаёт быть адекватной требованиям меняющегося мира и мировой верхушке, прежде всего англосаксам, что понадобятся новые формы. Именно эти проблемы резко выявятся в самом начале третьего этапа развития КС, а их осмысление и предлагаемые способы решения сформируют повестку дня третьего этапа в их развитии.

Тёмные контуры нового стали проступать уже в 1870-е годы. Впрочем, западноевропейское общество в массе своей продолжало жить инерцией прошлой эпохи. Именно в середине 1870-х годов Жюль Верн напишет четыре своих наиболее известных, брызжущих оптимизмом романа ― «Дети капитана Гранта», «20 тысяч льё под водой», «Таинственный остров» и «Пятнадцатилетний капитан». Должно будет пройти ещё 20 лет, прежде чем сменится настроение, и утратившая оптимизм эпоха найдёт свое отражение не только в «Упадке» М. Нордау и настроении «Fin de siecle», но и в мрачных тонах написанных в 1890-х годах четырёх самых известных романов Герберта Уэллса ― «Человек-невидимка», «Остров доктора Моро», «Война миров» и, конечно же, «Машина времени» с её морлоками. Морлоки, эти опасные низы, волновали Уэллса и как представителя КС. С этими новыми «опасными классами» надо было что-то делать. Их нужно было включать в планы КС. Собственно, новые формы манипуляции «морлоками» в своих интересах и станут характерной чертой деятельности КС в конце XIX ― начале XX вв. Но это уже другая история.

Примечания

1

Кругман П. Великая ложь. М.: АСТ, 2004. С. 322.

(обратно)

2

Кругман П. Ук. соч. С. 46.

(обратно)

3

Chesterton G.K. The sign of the broken sword // Chesterton G.K. The Penguin complete Father Brown. L.: Penguin books, 1985. P. 144.

(обратно)

4

(обратно)

5

Пайпс Д. Ук. соч. С. 160.

(обратно)

6

Биберштайн Й.Р. фон. Миф о заговоре. Философы, масоны, евреи, либералы и социалисты в роли заговорщиков. СПб.: Изд-во им. Н.И. Новикова, 2010.

(обратно)

7

Найт П. Культура заговора. От убийства Кеннеди до «секретных материалов». М.: Ультракультура 2.О., 2010.

(обратно)

8

Barruel A. Memoirs pour servir a la 1’histoire du jacobinisme. 4 vol. Londres: De Flmprimerie Franfoise, chez Ph. Le Boussonnier and Со, 1797-1798.

(обратно)

9

Robinson John. Uber Geheime Gesellschaften und deren Gefahrlichkeit fur Staat und Religion Konigslut-ter: Culemann, 1800.

(обратно)

10

Stark Johann August. Der Triumph der Philosophie im Achtzenten Jahrhunderte. Germantown: Rosenblatt (Bolling), 1803.

(обратно)

11

Lefranc J.R Le voile leve pour les curieux, on Le secret de la Revolution revdle a 1’aide de Francmafon-nerie. Paris: Valade, 1791.

(обратно)

12

Ростоу У.У. Стадии экономического роста. Нью-Йорк: Фредерик А. Прегер, 1961. С. 8.

(обратно)

13

Подробнее см. об этом: Фурсов А.И. Колокола Истории. М., 1996.

(обратно)

14

Le Roy Ladurie. L’ctat royal de Lui XI a Henry IV (1460-1610). P.: Hachette, 1987. R 94—95.

(обратно)

15

Арриги Дж. Долгий двадцатый век. Деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Территория будущего, 2006. С. 245.

Colly L. Britons. Forging the nation, 1707-1837. New Haven and L.: Yale Univ. press, 1992. P. 62.

(обратно)

16

(обратно)

17

Lane F. Venice. A maritime republic. Baltimore and L.: The Johns Hopkins Univ. press, 1973. P. 5.

(обратно)

18

Gimpel J. The medieval machine. The industrial revolution of the Middle Ages. L.: Wildwood House, 1976. P. 102,224-225.

(обратно)

19

Abulafia D. The great sea. A human history of the Mediterranean. L.: Penguin, 2011. P. 413.

(обратно)

20

Braudel F. Civilization materielle, economic et capitalisme. XV-XVIIIe siecle. P: Armand Colin, 1979. Vol. 3. Le temps du monde. P. 135.

(обратно)

21

(обратно)

22

Norwich J.J. AHistory ofVenice. N.Y.: Alfred Knopf, 1982. P. 182.

(обратно)

23

Crowley R. City of fortune. How Venice won and lost a naval empire. L.: Faber and Faber, 2011. P. 298.

(обратно)

24

Findlay R., 0’Rurke K. Power and plenty. Trade, war, and the world economy in the second millennium. Princeton and Oxford: Princeton Univ. press, 2007. P. 204.

(обратно)

25

Braudel F. L.a Mediterranee et le monde mediterraneen a 1’epoque de Philippe II. P.: Armand Colin, 1990. P. 256-257.

(обратно)

26

Норден А. Некоронованные властители. M.: Прогресс, 1978. С. 66-67.

(обратно)

27

Маккенни P. XVI век. Европа: экспансия и конфликт. М.: Росспэн, 2004. С. 317.

(обратно)

28

Douglas A. Italy’s Black prince: Terror war against the nation-state // Executive intelligence review. 2005, Febr., 4. P. 69.

(обратно)

29

Петров И. Очерки истории Швейцарии. Екатеринбург: Циркон, 2006. С. 313.

(обратно)

30

Chaitkin A. Treason in America. From Aaron Burr to Averell Harriman. Washington: Executive intelligence review, 1999. P. 148.

Пиренн А. Нидерландская революция. М.: Соцэкгиз, 1947. С. 265.

(обратно)

31

(обратно)

32

Селешников С.И. История календаря и хронологии. М.: Наука, 1970. С. 66.

(обратно)

33

Не путать со «старыми» (vecchi) и «молодыми» (giovanni) родами Венеции, «старые» - те, что получили дворянство до 1297 г., когда благодаря действиям дожа Пьетро Гардениго и его сторонников был «реформирован» Большой Совет (il Maggior Consiglio) и Венеция обрела завершенное аристократическо-олигархическое устройство. С 1297 г. по сути прекратилась запись в Золотую книгу новых представителей знати, которая таким образом разделилась на «старую» и «новую» (см.: Lane F. Venice... Р. 182; Zorzi A. La repubblica dei Leone. Storia di Venezia. Milano: Tascabili Bompiani, 2008. P. 144 и след.)

(обратно)

34

' Israel J.I. The Dutch republic. Its rise, greatness, and fall. 1477-1806. Oxford: Clarendon press, 1998. P. 319.

(обратно)

35

Зомбарт В. Евреи и экономика // Зомбарт В. Собр. соч. СПб.: Владимир Даль, 2005. Т. II. С. 194.

(обратно)

36

Дехийо Л. Хрупкий баланс. Четыре столетия борьбы за господство в Европе. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2005. С. 88.

(обратно)

37

Дубнов С.М. История евреев в Европе. Иерусалим: Гешарим, 5764; М.: Мосты Культуры, 2003. Т. 4. Новое время (XVII-XVIII века). Переходная эпоха до Французской революции 1789 г. С. 226.

(обратно)

38

Грец Г. История евреев с древнейших времен до настоящего времени. М.: М-ОКО, 2002, т. 10. С. 393.

(обратно)

39

Зомбарт В. Евреи и экономика... С. 147, 228.

(обратно)

40

Г. Грец. Ук. соч. Т. 10. С. 227-228.

(обратно)

41

Kindleberger. Ch.P. World economic primacy, 1500-1990. N.Y.; Oxford: Oxford Univ. press. 1996. P. 58.

(обратно)

42

Зомбарт В. Евреи и экономика... С. 193.

1520-х годов, т.е. в течение почти столетия. В Англии уже развивался процесс сборки нового социосистемного и геоисторического субъекта, имевшего «семь источников, семь составных частей». Одним из этих частеисточников, причем особым, катализирующим стали венецианцы. Так или иначе, новый субъект сложился бы и без них. Но без них, без их «вещества, энергии и информации» он едва ли стал бы таким, каким стал, да и процесс шел бы значительно медленнее.

(обратно)

43

Я благодарен Рейчел и Аллену Дуглас за то, что они обратили мое внимание на ряд работ (некоторые из них они мне прислали), без которых этот раздел был бы более бедным и скучным.

(обратно)

44

Isherwood С. Zorzi: Venetian sex-adviser to Henry VIII /7 The new Citizen. 2011. Oct. / Nov. P. 12.

(обратно)

45

Подр. см. Isherwood С. Ук. соч.

(обратно)

46

См.: Spectator, 2008. June, 28.

(обратно)

47

Подр. см. Alford S. Burghley: William Cecil and the court of Elisabeth I. New Haven and L.: Yale Univ. press, 2008.

(обратно)

48

Учрежденный в 1310 г. Совет десяти мог приговорить к смерти, причем тайно, любого жителя Венеции. Приговор исполнялся тайным наемным убийцей - «браво». Ф. Купер написал об этом роман «Браво».

(обратно)

49

Норвич Дж. Средиземное море. История Средиземноморья. М.: АСТ, 2010. С. 440.

(обратно)

50

Эрикссон К. Мария Кровавая. М.: АСТ, 2002. С. 556.

(обратно)

51

Норвич Дж. Ук. соч. С. 440.

(обратно)

52

Устинов В.Г. Войны роз. Йорки против Ланкастеров. М.: Вече, 2012. С. 99.

(обратно)

53

В Европе венецианцы имели репутацию не только коварного, но и жестокого психотипа. Один пример. После победы объединенных сил Европы над Османами в морском сражении при Лепанто (1571 г. - последняя масштабная битва гребных флотов) именно венецианцы предложили умертвить всех опытных турецких моряков, попавших в плен (Crowley R. Empires of the sea. The final battle for the Mediterranean, 1521-1580. L.: Faber and Faber, 2008. P. 290.).

(обратно)

54

Lachman R. Capitalists in spite of themselves. Elite conflict and economic transitions in early modem Europe. Oxford: Oxford Univ. press, 2002. P. 230, 239.

(обратно)

55

Там же. P. 231.

(обратно)

56

Wallerstein I. The modem world-system. N.Y. and L.: Academic press, 1974. Vol. I. Capitalist agriculture and the origins of European world economy. P. 256.

(обратно)

57

Кулишер И.М. История экономического быта Западной Европы. Челябинск: Социум, 2004, т. II. С. 224.

(обратно)

58

Keynes J.M. ATreatise on money. L.: MacMillan, 1930. Vol. II. P. 156-157.

(обратно)

59

Копелев Д. Раздел океана в XVI-XVIII веках. Истоки и эволюция пиратства. СПб.: Крита, 2013. С. 607.

(обратно)

60

Talty S. Empire of blue water. Henry Morgan and the pirates who ruled Carribean waves. L. etc.: Pocket books, 2007. P. 282.

(обратно)

61

Подр. см.: Фурсов К.А. Держава-купец: отношения английской Ост-Индской Компании с английским государством и индийскими патримониями. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2006.

(обратно)

62

Shaaxon N. Treasure islands. Tax havens and the men who stole the world. L.: The Bodley head, 2011. P. 255-256.

(обратно)

63

Там же. P. 257.

(обратно)

64

Coston Н. Les financiers qui menent le monde. P.: La librairie fran9aise. 1955. P. 31.

(обратно)

65

Shaaxon N. Ук. соч. P. 258.

(обратно)

66

Attali J. Les Juifs, le monde et 1’argent. Histoire economique du peuple juif. P.: Fayard, 2002.

(обратно)

67

Грец Г. История евреев с древнейших времен до настоящего времени. М.: М-ОКО, 2002. Т. 11. С. 97 и 99.

(обратно)

68

Формально Шведский банк, во многом выполнявший функции Центробанка, был создан 30 ноября 1656 г. так при Карле X Густаве осуществилась мечта Густава-Адольфа, которую он лелеял с 1619 г.: организовать банк, способный модернизировать шведскую торговлю. В 1667 г. банк был закрыт правительством, а на следующий год был создан полноценный Центральный банк (Irwin N. The alchemists. Inside the secret world of Central bankers. L.: Headline. Business plus, 2013. P. 19-24).

(обратно)

69

Кулишер И.М. Ук. соч. С. 367.

(обратно)

70

Катасонов Ю.В. Капитализм. История и идеология «денежной цивилизации». М.: Институт русской цивилизации, 2013. С. 593.

(обратно)

71

Shaaxon N. Ук. соч. Р. 261.

(обратно)

72

Meyer C.J. Tudors. The complete story of England’s most notorious dynasty. N.Y.: Bantam books, 2010. P. 431-432.

(обратно)

73

Coote S. Drake The life and legend of an Elizabethan Hero. L. etc.: Pocket books. P. 6.

(обратно)

74

«Shake but not stir» - требование Джеймса Бонда к коктейлям.

(обратно)

75

De Lisle L. After Elizabeth. The rise of James of Scotland and the struggle for the throne of England. N.Y.: Ballantine Books, 2005. P. 4.

(обратно)

76

Alfard S. The watchers. A secret history of the reign of Elizabeth I. L.: Penguin, 2002. P. 4.

(обратно)

77

Правда, некоторые утверждают, что история не знает сослагательного наклонения - эту пошловатую фразу довольно часто приходится слышать. Сослагательного наклонения не знают историки, причем плохие или, скажем мягче, ограниченные и плохо понимающие суть исторического процесса. Тезис об отсутствии сослагательного наклонения у/в истории означает, что история это сверхдетерминиро-ванный до автоматизма процесс, где нет места ни субъекту, ни свободе воли, ни случайности. Разумеется, это не так. У исторического процесса, как правило, есть набор альтернативных вариантов развития, выбор осуществляется в борьбе тех сил, которые стоят за каждым из вариантов и своим волевым действием со-слагают Историю.

(обратно)

78

Подробнее см.: Hutchinson R. Elizabeth’s spy master. Francis Walsingham and the secret war that saved England. L.: Phoenix, 2007.

(обратно)

79

Хеншел H. Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии Нового времени. СПб.: Алетейя, 2003. С. 227.

(обратно)

80

Зомбарт В. Торгаши и герои. Раздумья патриота // Зомбарт В. Соб. соч. СПб.: «Владимир Даль», 2005. Т. II. С. 32.

(обратно)

81

Ренн Р. де. Тайный смысл нынешних и грядущих событий: . С. 2.

Вандам А.Е. Геополитика и геостратегия. Жуковский - Москва: «Кучково поле», 2002. С. 43^44.

(обратно)

82

(обратно)

83

Ренн Р. де. Тайный смысл нынешних и грядущих событий: . С. 6.

(обратно)

84

Об этом пишет А. Дуглас. Douglas A. How Venice created today’s «Money System» (Unpublished manuscript); рукопись предоставлена мне автором.

(обратно)

85

См. например: Prall S. The bloodless revolution. England 1688. N.Y.: Anchor books, 1972.

(обратно)

86

Тешке Б. Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений. М.: ВШЭ, 2011. С. 361.

(обратно)

87

Parker G. Global crisis. War, climate change, and catastrophe in the seventeenth century. New Haven and L.: Yale Univ. press, 2013. P. 392.

(обратно)

88

Об этом см.: Potts D.M. Victoria gene. L.: Sutton Publishing, 1999.

(обратно)

89

Simms B. Three victories and a defeat. The rise and fall of the First British Empire, 1714-1783. L.: Allen Lane / Penguin. 2007. P. 36-37.

(обратно)

90

Маркс К. Капитал. Т. I // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М.: Гос. изд-во полит, лит-ры, т. 23. С. 734.

(обратно)

91

Там же. С. 735.

(обратно)

92

Porter R. English society in the 18th century. L.: Penguin, 1991. P. 115.

(обратно)

93

Зомбарт В. Экономика и евреи... С. 231. Выше Зомбарт прямо пишет, что «на Лондонской бирже евреи положили начало профессиональной торговле ценными бумагами и так называемой "профессиональной спекуляции”» (Там же).

(обратно)

94

Дубнов С.М. Ук. соч. С. 231-232.

(обратно)

95

Зомбарт В. Евреи и экономика... С. 232-233.

(обратно)

96

Там же. С. 174-175.

(обратно)

97

Тешке Б. Ук. соч. С. 368.

(обратно)

98

James L. The rise and fall of the British Empire. L.: Abacus, 1997. P. 33.

(обратно)

99

Kennedy P. The rise and the fall of the great powers. Economic change and military conflict from 1500 to 2000. L.: Fontana Press, 1989. P. 133.

(обратно)

100

James L. Ук. соч. P. 58.

(обратно)

101

Kennedy P. Ук. соч. P. 134

(обратно)

102

Starkey D. Crown and country. A history of England through monarchy. L.: Harper press, 2006. P. 402.

(обратно)

103

Beaud M. Histoire du capitalisme de 1500 a 2000. P.: Seuil, 2000. P. 99.

(обратно)

104

Lowry H.G. How the nation was won. America’s untold story. Washington: Executive intelligence review, 2004. Vol. I. 1630-1754. P. 77.

(обратно)

105

Маркс К. Капитал. T. I // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 761.

(обратно)

106

Маркс К. Экономические рукописи 1857-1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала»)//Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46, ч. I . С. 170.

(обратно)

107

Israel J.I. Ук. соч. Р. 312.

(обратно)

108

Attali J. Ук. соч. Р. 340.

(обратно)

109

Подробнее см.: Фурсов А.И. Срединность Срединной Азии. Долгосрочный взгляд на место Центральной Азии в макрорегиональной системе Старого Света // Русский исторический журнал. М., 1998. Т. I, № 4. С. 165-185; его же: Русская власть, Россия и Евразия: Великая Монгольская держава, самодержавие и коммунизм в больших циклах истории (tres-tres grand espace dans une tres-tres longue durec) // Русский исторический журнал. M., 2001. Т. IV, № 1-4. С. 25-34.

(обратно)

110

(обратно)

111

(обратно)

112

Арриги Дж. Долгий XX век. Деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Территория будущего, 2006. С. 174.

(обратно)

113

Арриги Дж. Динамика кризиса гегемонии // Свободная мысль. XXI. М., № 1. С. 9.

(обратно)

114

Braudel F. Civilization materielle, economie et capitalisme, XV-XVIIIe sieclcs. P.: Armand Colin, 1979. Vol. II. Les jeux de Techange. R 529.

(обратно)

115

Арриги Дж. Долгий XX в... С. 207.

(обратно)

116

Там же.

(обратно)

117

Арриги Дж. Динамика кризиса гегемонии // Свободная мысль, XXI, М., 2005. № 1. С. 219.

(обратно)

118

Wallerstein I. The modem world-system. N.Y.; L.: Academic press, 1980. Vol. II. Mercantilism and consoli-dation of the European world-economy, 1600-1750. P. 80.

(обратно)

119

Giddens A., Mann M., Wallerstein I. Review symposium on Paul Kennedy’s “The rise and fall of great pow-ers” // British joumal of sociology. L., 1988. Vol. 10, № 2. P. 331.

(обратно)

120

(обратно)

121

(обратно)

122

(обратно)

123

(обратно)

124

(обратно)

125

(обратно)

126

Там же. С. 2.

(обратно)

127

Там же. С. 5.

(обратно)

128

Нечаев С.Ю. Масоны и «Великий Восток». М.: Вече, 2007. С. 32.

(обратно)

129

Ренн Р. де. Тайный смысл нынешних и грядущих событий: . htm. С. 5.

(обратно)

130

Отеро Л.М.М., Ук. соч. С. 217.

(обратно)

131

(обратно)

132

(обратно)

133

(обратно)

134

(обратно)

135

Гардинер Ф. Ук. соч. С. 168.

(обратно)

136

Отеро Л.М.М. Ук. соч. С. 218-219.

(обратно)

137

Пикнетт Л., Принс К. Тайны Приората Сиона. М.: АСТ, 2009. С. 246.

(обратно)

138

Хаггер Н. Соединенные Штаты Америки. Тайны рождения. М.: Ниола-пресс, 2010. С. 157.

(обратно)

139

Отеро Л.М.М. Ук. соч. С. 225.

(обратно)

140

Шустер Г. История тайных союзов. М.: REFL-book. Ваклер, 1996. С. 118. См. также: Селянинов А. Ук. соч. С. 71.

(обратно)

141

Шустер Г. Ук. соч. С. 119.

(обратно)

142

Tilly Ch. Coercion, capital, and European States, AD 990-1992. N.Y.: Blackwell, 1992. P. 103.

(обратно)

143

Herman А. То rule the waves. How the British navy shaped the modem world. N.Y. etc.: Harper perennial, 2004. P. 306.

(обратно)

144

Draper Th. A struggle for power. The American revolution. N. Y.: Vintage books, 1996. P. 506.

(обратно)

145

Judd D. Empire. The British imperial experience from 1765 to the present. L.: Fontana, 1996. P. 23.

(обратно)

146

Shaaxon N. Ук. соч. Р. 260.

(обратно)

147

Baigent М., Leigh R. The Temple and the Lodge. Inside freemasonry. L.: Corgi books, 1990. P. 292.

(обратно)

148

Wallerstein I. The modem world-system. San-Diego etc., 1989. Vol. III. The second era of great expansion of the capitalist world-economy, 1730-1840-s. P. 227.

(обратно)

149

Heaton R. Masonic membership of founding fathers. Silver Spring, 1974. P. IV.

(обратно)

150

Сора С. Тайные общества, которые правят миром. М.: АСТ, 2009. С. 227.

(обратно)

151

Heaton R. Ук. соч. С. 192.

(обратно)

152

Сора С. Ук. соч. С. 228.

(обратно)

153

Сора С. Ук. соч. С. 228-229.

(обратно)

154

В частности см.: Овасон Д. Тайный зодиак Вашингтона. Масоны и секреты столицы США. М.: Вече, 2007.

(обратно)

155

Альтернативную точку зрения на роль Шотландии в XVIII - начале XIX в. см.: Herman A. How the Scots invented the modem world. The true story of how Western Europe’s poorest nation created our world and everything in it. N.Y.: Three rivers press, 2001.

(обратно)

156

Braudel F. Civilization materielle, dconomie et capitalisme, XV-XVIII siecles. P.: Armand Collin, 1979. Vol. III. Le temps du monde. R 468.

(обратно)

157

Rioux J.-P. La revolution industrielle, 1780-1880. P.: Seuil, 1989. P. 63.

(обратно)

158

Perkin H. The origins of modem English society, 1780-1880. L. and Henley: Routledge and Kegan Paul, 1969. P. 107.

(обратно)

159

Bayly C.A. The birth of the modem world, 1780-1914. N.Y.: Blackwell, 2004. P. 471.

(обратно)

160

Rostow W.W. How it all began. Origins of the modem economy. N. Y. etc.: McGraw Hili Book Company, 1975. P. 197.

(обратно)

161

Bairoch Р. Victoires et deboires. Histoire econotniquc et sociale du monde du XVIe siccle a nos jours. P.: Gal-limard, 1997. Vol. I. P.218.

(обратно)

162

Kindleberger Ch. Ук. соч. P. 130-131.

(обратно)

163

Verley P. La revolution industrielle. P.: Gallimard, 1997. P. 304.

(обратно)

164

Colly L. Ук. соч. P. 79.

(обратно)

165

Verley P. Ук. соч. P. 307.

(обратно)

166

Макнил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках. М.: Территория будущего, 2008. С. 195.

(обратно)

167

Perkin Н. Ук. соч. Р 60.

(обратно)

168

Rodger N.A.M. The safeguard of the sea. A naval history of Britain. N.Y., L.: W.W. Norton and Со, 1998. P. 432.

(обратно)

169

Bayly C.A. Ук. соч. P. 102.

(обратно)

170

Colly L. Ук. соч. Р. 79.

(обратно)

171

Маклин Ф. 1759. Год завоевания Британией мирового господства. М.: АСТ, 2009

(обратно)

172

Beaut М. Histoire du capitalisme de 1500 а 2000. P. Seuil, 2000. P. 74.

(обратно)

173

Brendon P. The decline and fall of the British empire, 1781-1997. L.: Jonathan Cape, 2007. P. 28.

(обратно)

174

Rodger N.A.M. The Command of ocean. A naval history of Britain, 1649-1815. L.: Penguin, 2006. P. 358.

(обратно)

175

Brendon Р. The decline and fall of British Empire, 1781-1997. L.: Jonathan Cape, 2007. P. 28.

(обратно)

176

Подр. об этом малоупоминаемом событии см.: Grocyr E. History of the late revolution in the Dutch republic. L.: J. Edwards, Pall-Mall, M, DCC, LXXXIX.

(обратно)

177

Taine Н. Les origins de France contemporaine. P.: Robert Laffont, 2011. P. 318.

Цит. по: Селянинов А. Тайная сила масонства. М., 2000. С. 88.

(обратно)

178

(обратно)

179

(обратно)

180

(обратно)

181

(обратно)

182

(обратно)

183

Там же. С. 86.

(обратно)

184

Там же. С. 73.

(обратно)

185

Кошен О. Ук. соч. С. 45.

(обратно)

186

Цит. по: Селянинов А. Ук. соч. С. 76.

(обратно)

187

См. Минье Ф. История Французской революции. М.: ГПИБ, 2006. С. 81-85; Michelet J. Histoire de la Revolution franijaise. P.: Gallimard, 1952. Tome 1, vol. 1. P. 144-162.

(обратно)

188

Цит. по: Нечаев С.Ю. Масоны и «Великий Восток». М.: Вече, 2007. С. 42.

(обратно)

189

Tulard J. Les revolutions. De 1789 а 1851. P.: Fayard, 1985. P. 66.

(обратно)

190

La Haute Finance et les Revolutions. Numero special. Lectures frampaiscs publie sous la direction de Henry Coston. Rennes.: Imp. Reunies, 1963. R 54.

(обратно)

191

Furet F., Ozouf M. et collaborateurs. Dictionnaire critique de la revolution franfaise. Acteurs. P.: Flam-marion, 1992. P. 230.

(обратно)

192

Blanc О. Les hommes de Londres. Histoire secrete de la Terreur. P.: Albin Michel, 1989. P. 41.

(обратно)

193

Там же. P. 57.

(обратно)

194

Цит. no: La Haute Finance... P. 52.

(обратно)

195

Bignon М. Histoire de France depuis le 18 brumaire (novembre 1799) jusqu’ a la paix de Tilsit (juillet 1807). P.: Chez Mme Ve Charles Dechet Libraire, 1829. Vol. I. R 335, 340.

(обратно)

196

Нечаев С. Ук. соч. С. 152; Virebau G. Les mysteres des francs-magons. R: Publications H. Coston, 1987. P. 11.

(обратно)

197

(обратно)

198

Girard L. Napoleon III. Р.: Fayard, 1986. Р. 180.

(обратно)

199

Cobban A. A history of modem France. N.Y.: George Braziller, 1965. P. 221.

(обратно)

200

Мортон Ф. Ротшильды. История династии могущественных финансистов. М.: Центрполиграф, 2004. С. 37-38.

(обратно)

201

Chemow R. The House of Morgan. An American banking dynasty and the rise of modem finance. N.Y.: Grove press, 1990/2001. P. 25.

(обратно)

202

1 Мортон Ф. Ук. соч. С. 60.

(обратно)

203

Ferguson N. The ascent of money. A financial history of the world. L.: Penguin, 2009. P. 92.

(обратно)

204

Мортон Ф. Ук. соч. С. 65.

(обратно)

205

Ferguson N. The House of Rothschild. L.: Penguin, 1999. Vol. 1. Money’s prophets, 1798-1848. P. 267.

(обратно)

206

Мортон Ф. Ук. соч. С. 87.

(обратно)

207

Johnson P. The birth of the modem world society, 1815-1830. L.: Phoenix, 1992. P. 851.

(обратно)

208

Ferguson N. The House of Rothschild. L.: Penguin, 1999. Vol. 2. The World’s Banker, 1849-1999. P. XX-VII-XXV111.

(обратно)

209

Мортон Ф. Ук. соч. С. 176.

(обратно)

210

Ferguson N. Ук. соч. Vol. 2. Р. XXV.

(обратно)

211

Blake R. Disraeli. N.Y.: St. Martin’s press, 1967. P. 190.

(обратно)

212

Ireland G. Plutocrats. A Rothschild inheritance. L.: John Murray, 2007. P 234.

(обратно)

213

Royer Р. Geopolitique des mers et des oceans. Qui tient la mer tient le monde. P.: Presses universitaires de France, 2012. P. 147.

(обратно)

214

Coston А. Ук. соч. P. 82.

(обратно)

215

Зомбарт В. Евреи и экономика // Зомбарт В. Собр. соч. СПб.: Владимир Даль, 2005. Т. II. С. 245.

(обратно)

216

Мортон Ф. Ук. соч. С. 169-170.

(обратно)

217

Coston А. Ук. соч. Р. 83-84.

(обратно)

218

Едрихин А.Е. Ук. соч. С. 140.

(обратно)

219

Зомбарт В. Ук. соч. С. 244.

(обратно)

220

Ferguson N. The ascent of money. A financial history of the world. L.: Penguin, 2009. P. 89.

(обратно)

221

Цит. по: Сахаров Вс. Русское масонство в портретах. М.: АИФ принт, 2004. С. 8.

(обратно)

222

Брачев В. Масоны и власть в России. М.: Эксмо. Алгоритм, 2003. С. 143.

(обратно)

223

Брачев В. Масоны у власти. М.: Эксмо. Алгоритм, 2006. С. 279.

(обратно)

224

Иванов В.Ф. Русская интеллигенция и масонство. М.: Фонд ИВ, 2008. С. 258.

(обратно)

225

Селянинов А. Ук. соч. С. 67.

(обратно)

226

Башлачев Б. История русского масонства. М.: Лепта-пресс. Атлас-пресс. 2004. С. 747.

(обратно)

227

Тютчев Ф.И. Россия и Революция // Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений и письма в 6 томах. М: Классика, 2003. Т. 3. С. 144.

(обратно)

228

Колонтаев К. Россия и европейский финансовый капитал в контексте Крымской войны 1853-1856 гг. Севастополь: Сварог, 2009. С. 12.

(обратно)

229

Там же. С. 22.

(обратно)

230

Johnson Р. Ук. соч. Р. 286

(обратно)

231

Вернадский И.В. Политическое равновесие в Европе и Англия. СПб.: Славянская печатня, 1877. С. 11.

(обратно)

232

Подробнее о Транссибе и его значении см.: Wolmar Chr. Blood, iron, and gold. How the railroads trans-formed the world. N.Y.: Public affairs, 2010. P. 159-171.

(обратно)

233

Подробнее см.: Hopkirk Р. The Great Game. On secret Service in High Asia. L.: John Murrey, 1990/2006. P. 165-174.

(обратно)

234

Врангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 283-284.

(обратно)

235

Мооге В. Social origins of dictatorship and democracy. Lord and peasant in the making of the modem world. L.: Penguin books, 1966. P. 505.

(обратно)

236

Тютчев Ф.И. Россия и Запад // Полное собрание... Т. 3. С. 179.

(обратно)

237

Brown D. Palmerston. A biography. New Haven and L.: Yale Univ. press, 2010. P. 199-200.

(обратно)

238

Taylor P.J. The way the modem world works. World hegemony to world impasse. Chichester etc.: John Willey and sons, 1996. P. 13.

(обратно)

239

История Китая. M.: МГУ, 1998. С. 301.

(обратно)

240

Непомнин О.Е. История Китая. Эпоха Цин. М.: Восточная литература, 2005. С. 383.

(обратно)

241

Chaitkin А. Ук. соч. Р. 308-309.

(обратно)

242

Hobsbawm E.J. The age of capital, 1848-1875. L.: Weidenfeld andNicolson, 1975. P. 74.

(обратно)

243

Hobsbawm E.J. The age of revolution, 1789-1848. N.Y. etc.: A mentor book, 1962. P. 17-18.

(обратно)

244

Зелдин Т. Франция, 1848-1945. Честолюбие, любовь и политика. Екатеринбург: Изд-во Уральского Университета, 2004. С. 70.

(обратно)

245

Chaitkin А. Ук. соч. Р. 90.

(обратно)

246

Steele Gordon J. An empire of wealth. The epic history of American economic power. N.Y.: Harper, 2004. P. 191.

(обратно)

247

Goodwin J. Greenback. Allmighty dollar and the invention of America. N.Y.: A John Macrae book, 2003. P. 262.

(обратно)

248

Chaitkin А. Ук. соч. Р. 225.

(обратно)

249

Чайткин А. // Шиллеровский институт науки и культуры. Бюллетень № 4 (6).

(обратно)

250

Chaitkin А. Ук. соч. Р. 249-250.

(обратно)

251

Hicks J. The Federal Union. A history of the United States to 1865. Boston etc.: Houghton Mifflin, 1937. P. 620.

(обратно)

252

Kraus M. The United States to 1865. Ann Arbor: The Univ. of Michigan press, 1959. P. 401.

(обратно)

253

Макферсон Дж. Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865 (Оксфордская история США). Екатеринбург: Гонзо, 2012. С. 282.

(обратно)

254

История российского флота. М.: Эксмо, 2007. С. 394.

(обратно)

255

McDougall W.A. Throes of democracy. The American Civil war era, 1829-1877. N.Y.: Harper Collins, 2008. P. 493.

(обратно)

256

Beatty J. Age of betrayal. The triumph ofmoney in America, 1865-1990. N.Y.: Vintage books, 2008. P. 54.

(обратно)

257

Страусс Дж. Морган. M.: АСТ, 2002. С. 172.

(обратно)

258

Hansen Н. The civil war. A history. N.Y.: Sygnet Classics, 2001. P. 646.

(обратно)

259

Kirkland E. A history of American economic life. N.Y.: Appleton-century-croft, 1951. P. 430.

(обратно)

260

Ротбард M. История денежного образования и банковского дела в США. От колониального периода до Второй мировой войны. Челябинск: «Социум», 2005. С. 123.

(обратно)

261

Chaitkin A. Why British kill American presidents // Executive intelligence review. Dec. 2008, № 12. P. 30.

(обратно)

262

Chaitkin, ук. соч. Р. 30.

(обратно)

263

Там же.

(обратно)

264

Ридли Дж. Фримасоны. Люди, творящие мировую историю. М.: Эксмо, 2007. С. ) 77.

(обратно)

265

А. Селянинов. Тайная сила масонства... С. 120.

(обратно)

266

Маркеев О. Демон власти. Генезис, эволюция и кризис системы власти. М.: Самотека, 2007. С. 156.

(обратно)

267

Hobsbawm E.J. The age of capital... P. 15.

(обратно)

268

О. Маркеев. Черная луна. M.: Олма, 2007. С. 433.

(обратно)

Оглавление

  • 1. Конспирология - весёлая и строгая наука?
  • 2. Конспирология: за и против (несколько выборочных примеров)
  • 3. Конспироструктуры как имманентная форма развития капитализма
  • 4. La Serenissima, или «Чужие» в Европе
  • 5. Английская семерка, или Как осуществилась сборка североатлантического геоисторического субъекта[43]
  • 6. Сити и английская разведка: «идти порознь, бить вместе»
  • 7. «Славная революция» и после
  • 8. Большие циклы Евразии, или Маятник Старого Света
  • 9. XVIII век: рождение проектно-конструируемой Истории, или Что могут Вещество, Энергия и Информация, сконцентрированные в одних, отдельно взятых руках
  • 10. Капиталистическая система: циклы, «длинные волны» и другие регулярности
  • 11. Конспироструктуры: первый этап развития, 1710-1770-е годы
  • 12. Второй этап развития конспироструктур, 1770-1870-е годы: взгляд с высоты
  • 13. Американская сецессия и британские трудности
  • 14. Французская революция ― опыт реализации проектно-конструкторского подхода к истории
  • 15. О Ротшильдах бедных замолвите слово
  • 16. Великобритания, конспироструктуры и Россия
  • 17. Крымская война, или Финансисты и революционеры против России
  • 18. Гражданская война в США, или Британцы и конспироструктуры против Америки
  • 19. Италия, Германия и конец второго этапа развития конспироструктур Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «De conspiratione. Капитализм как заговор. Том 1. 1520 - 1870-е годы», Андрей Ильич Фурсов

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства